На языке у меня вертелся вопрос к Абдеррахману. Мне не терпелось узнать, почему его называли как-то по-другому. Однако, у меня не оказалось сил что-либо обсуждать, и я отложила разговор до следующего дня. Чувствовала я себя полностью опустошенной и раздавленной, несмотря на доброе ко мне отношение хозяев замка. Подсознательно я все время ощущала, что я обречена на жизнь не в своем времени, не со своими родными, не со своими друзьями.

Я вспомнила родителей и подумала, что будет с ними, если они потеряют меня. А если Коля тоже не найдется? Что будет с мамой, с отцом, с Людмилой и маленьким Санькой? Никакое хорошее обращение не могло стать мне утешением в этой ситуации. Опять же, кто я здесь? Наложница Абдеррахмана? Пока этот образованный араб меня не обижает, но где гарантия, что он не попробует предъявить свои права господина? Конечно, он был мне очень симпатичен. И как мужчине ему нельзя отказать в красоте и обаянии, но стать наложницей даже очень милого средневекового мавра мне совсем не улыбалось. Все эти мысли путались в моем воспаленном мозгу, не давая мне заснуть.

Абдеррахман опять зачем-то посещал подземелье и вернулся через четверть часа. Пришла мысль, что он по долгу службы проверяет караул в каких-нибудь подземных казематах.

Мне показалось, что он тоже долго не спал. Он ворочался, молился, а затем лежал тихо-тихо, и дыхания не было слышно. Обычно спящие дышат размеренно, ровно и чуть громче, чем бодрствующие.

Я все же уснула, резко провалилась в сон и спала без сновидений. Утром меня разбудили голоса. Я узнала зычный бас дона Ордоньо, дающий наставления Абдеррахману. Тот приглушенным шепотом, чтобы не разбудить меня, отвечал своему господину. Когда хозяин ушел, я встала. Абдеррахман обрадовался, что я проснулась:

— Элена, я уезжаю на несколько дней. Ты останешься здесь одна. Я огорчен, что именно сейчас я должен покинуть тебя. Нам надо было бы поговорить, но я вынужден отложить этот важный разговор до возвращения.

— Что же мне делать? — расстроилась я. В конце концов, он был пока единственным моим защитником.

— Тебя обслужит Сулейман. Он мой верный слуга. Сулейма-ан! — и он крикнул в дверь.

Вошел слуга, поклонился.

— Элена остается на твоем попечении, — обратился к нему Абдеррахман.

Сулейман склонился передо мной, раболепно улыбаясь.

— Он говорит по-кастильски? — спросила я сначала хозяина, а потом и слугу: — Ты говоришь по-кастильски?

— Чуточка. Я понимай, — закивал Сулейман и еще шире расплылся в улыбке.

Я не очень доверяла его улыбкам, но все же надеялась, что он не держит зла за вчерашнее наказание, как не держала я за обиду, нанесенную мне.

— Элена — твоя госпожа, такая же, как я, — заявил Абдеррахман. Слуга снова поклонился. — Иди, принесешь ей завтрак.

Когда Сулейман ушел, мой спаситель продолжал:

— Сейчас сюда наведывался мой сеньор. Дон Ордоньо никогда не посещал меня раньше в моих покоях. Это как-то не принято. И то, что он пришел сегодня, меня настораживает.

Я удивленно подняла брови.

— Мне кажется, что это поручение связано с твоим появлением здесь, — медленно и осторожно проговорил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Он отправляет меня по делам. Он приходит сюда еще раз посмотреть на тебя, — он помолчал. — Я не хочу тебя пугать. Надеюсь, что я ошибаюсь. Но запомни, если ты почувствуешь, что тебя могут обидеть, скажи Сулейману…

Я недобро усмехнулась.

— Сулейман — мой верный, проверенный слуга, — понял араб мои сомнения. — Вчерашний инцидент лишь свидетельствует о том же, ты сама мне это объяснила. Так вот, Сулейман спрячет тебя до моего приезда в надежном месте. А теперь мне пора. Ничего не бойся.

— Абдеррахман! — окликнула я его, когда он уже собирал свои воинские доспехи.

Он вопросительно взглянул на меня.

— Сакромонт — это имя или прозвище?

Араб замялся, глубоко вздохнул и промолвил:

— Это имя. Мое настоящее имя на их языке. Но об этом мы поговорим, когда я вернусь.

— Погоди, что значит, на их языке? — не смогла я унять любопытство. — А Абдеррахман?

— А вот это скорее прозвище. Я пленник. Это мое пожизненное состояние. Но это длинный разговор, а мне уже пора, — торопливо проговорил араб. — Скажу лишь, что я не хочу, чтобы ты чувствовала себя пленницей, потому что я это познал.

Он приблизился ко мне, погладил меня по щеке, осторожно поцеловал в лоб и резко вышел. Я долго стояла, не в силах пошевелиться, пытаясь взять в толк его загадочные слова и вдыхая постепенно исчезающий шлейф его восточных благовоний. За полтора дня я успела привязаться к этому таинственному арабу. И с его уходом я лишалась опоры.

Но скучать мне не дали. Не успела я позавтракать, как в дверь постучали, и в комнату впорхнула Беренгария. По ее поведению чувствовалось, что она впервые посетила эти покои. Она с интересом рассматривала экзотические, восточные предметы, восхищалась ковриками на полу и на диване. Все осмотрев, она приказала мне следовать за ней.

Мы поднялись во вчерашний зал, где мы застали донью Эрменехильду и еще несколько человек за завтраком. Хозяйка вышла из-за стола навстречу дочери. Я поклоном попривет-ствовала госпожу, и она доброжелательно кивнула в ответ.

— Беренгария, ежели ты желаешь отправиться на прогулку, тебе следует переодеть нашу гостью, дабы не вызывать излиш-него любопытства, — обратилась она к дочери. — Пока Сакромонт в отъезде, его дама вполне может носить цивилизованную одежду. Он все равно ничего не сможет возразить.

Мне стало чуточку обидно за Абдеррахмана. Но женщина отзывалась о нем с доброй улыбкой, и я подумала, что он, вероятно, ничего не возразил бы, даже если бы присутствовал. Подозреваю, что он облачил меня в те единственные одежды, которые мог мне предложить.

Девушка радостно заверила мать, что немедленно займется моими нарядами. Мы простились с гостями и направились к выходу, что располагался возле камина. И в этот момент в зал буквально влетел молодой человек, чуть не столкнувшись с нами. Узнав нас, он расшаркался и заулыбался. Это оказался молодой хозяин, дон Альфонсо. На вид ему было лет двадцать семь — двадцать восемь, а вчера я посчитала его моложе. Он подробно расспросил сестру о планах и, выведав, куда и когда мы намерены отправиться, пообещал присоединиться к нам на прогулке.

Мы поднялись по винтовой лестнице противоположной башни и очутились в покоях, напоминавших комнату Абдеррахмана. Здесь жила Беренгария. Но это помещение принадлежало к совершенно другой культуре. Из-за тяжелой дубовой мебели, отделанной металлическими скобами, комната выглядела меньше и мрачнее. Каменный пол был накрыт небольшим ковриком лишь возле кровати с нависавшим балдахином, только усиливавшим ощущение неловкости и громоздкости.

Откуда-то появившаяся девушка, наверное, горничная принесла мне платье по христианской моде, свободное с поясом, как и у хозяек, но из грубой ткани коричневого цвета. Я безропотно переоделась. Когда я сняла с головы накидку, раздался возглас не то изумления, не то восхищения. Беренгария долго разглядывала мою голову и даже осмелилась пощупать светлые волосы руками. Мне было и стыдно и смешно, но я простила ей детскую наивность. Наконец, горничная водрузила мне на голову некую шапочку, скрывшую от любопытных взоров мою современную стрижку. Итак, я превратилась в добропорядочную средневековую христианку.

Абдеррахман отсутствовал около пяти дней, и все это время я проводила с Беренгарией, точнее, — она со мной. В какой-то момент я поняла, что этой милой девушке не хватало общества в этом суровом замке, и я заменяла ей подругу. Мы подолгу гуляли по территории крепости. Она показала мне все хозяйственные постройки и часть помещений замка. Мы наслаждались пением птиц в райских садах, расположенных между крепостными стенами и зданием замка. Мы наблюдали за работами в огородах. Мы любовались цветами и даже помогали садовнику. И постоянно Беренгария усердно обучала меня своему языку. Я проявляла прилежание и скоро стала пытаться изъясниться в рамках простейших фраз. Несколько раз к нам присоединялся ее братец, с упоением рассказывавший о своих военных подвигах. Из вскользь оброненной фразы я выяснила, что в каком-то сражении Абдеррахман спас ему жизнь.

Пару раз мне казалось, что он ищет возможности остаться со мной наедине. Однажды он отпустил горничную, которая обычно вечером провожала меня в покои Абдеррахмана, чтобы я не заблудилась. Он сам отвел меня туда. Вел он себя вполне корректно, и я решила, что это разыгралось мое воображение, подстегнутое предупреждениями араба. Возможно, однако, что пыл молодого хозяина охладил появившийся на пороге грозный Сулейман. Я даже развеселилась, увидев свирепое лицо слуги. Он действительно кормил, поил и оберегал меня.

Правда, я теперь часто обедала с господами в зале. Там всегда меня заставляли петь, и я исполнила уже почти весь свой печальный репертуар, доводя не искушенную в русских песнях публику до слез восторга и умиления. Сама же я больше не позволяла себе «раскисать» и распускать «нюни», как я мысленно называла свое поведение в вечер моего знакомства с владельцами замка.

Дон Ордоньо на самом деле проявлял ко мне повышенный интерес и даже навещал меня раза три в покоях Абдеррахмана, где призывал Сулеймана к строгому отчету, все ли для меня удобно благоустроено. На большее, нежели отеческая забота, он не отважился. И мои наблюдения показали, что этот, несомненно, грозный в бою, грубоватый в отношениях с вассалами, сеньор в действительности находился под влиянием своей серьезной добропорядочной супруги, доньи Эрменехильды. Возможно, это-то и спасло меня от его домогательств.

С хозяевами я даже посещала теперь домовую церковь, где старалась молиться вместе с ними и следовать их обрядам, но держала наготове объяснения о том, что принадлежу к восточной церкви, в случае их подозрений.

Беренгария, считая, что я очень мало еще понимаю, порой поверяла мне какие-то самые сокровенные мысли. Я поняла, что родители разрешили ей общаться со мной, прежде всего, для того, чтобы я заговорила на их языке. Девочка поведала мне о своих любовных грезах: ей нравились, то один, то другой, вассалы отца. Но она небрежно бросила фразу о том, что они ей быстро надоели. Теперь же она с нетерпением ждет свою настоящую любовь, которую она ни с кем не перепутает.

Эти разговоры мы обычно вели за вышиванием, которым она постоянно и довольно успешно занималась. Нашлось все необходимое, чтобы и я смогла приобщиться к занятию знатных дам. Почти каждый день мы занимались пением. Она обучала меня своим незамысловатым, задорным песенкам, а потом просила меня петь на родном языке.

Конечно, такое общение отвлекало меня от мрачных мыслей. Оставаться одной было просто невыносимо — я сразу осознавала, что положение мое безвыходно, и мне предстоит прожить жизнь и погибнуть от тоски здесь, в совершенно чужом мире.

Беренгария будто угадывала, когда отчаяние начинало душить меня. Тогда она заговорщически призывала меня участвовать в каких-нибудь не совсем разрешенных предприятиях. Она называла их авантюрами. К их числу относилось, например, посещение крыши башни, откуда все окрестности замка, как на ладони, открывались нашему взору. Иногда мы выбегали за ворота замка, за пределы крепостной стены. Судя по тому, приятно щекотавшему нервы страху, который в эти минуты отражался в глазах девушки, ей категорически запрещалось покидать территорию замка. Поэтому мы старались остаться незамеченными, выбегая за ворота.

Родители, правда, всегда узнавали об этих вылазках, что свидетельствовало о хорошо отлаженном механизме слежки и доклада сеньору. Беренгарию наказывали, запрещая ей примерно до полудня следующего дня выходить на улицу. Но столь мягкое наказание не могло отвратить скучающую злоумышленницу от затеваемых и в дальнейшем проделок.

Однажды она пообещала мне невиданно острые ощущения. И об этой «авантюре» необходимо рассказать подробно.