Было раннее утро. Меня разбудил приглушенный скрежет камня о камень. Я открыла глаза и заметила, что Абдеррахман направился в открывшийся проем потайного хода. Он совершал какой-то привычный утренний ритуал, связанный с посещением подземелья. Я подумала, что отсюда он, возможно, проникает в казематы, по долгу ли службы или по собственному почину. И я решила его выследить.

Вот он шагнул в темноту подземелья и стал спускаться по крутой лестнице. Я скользнула с дивана и босиком, чтобы не шуметь, прокралась к выходу. Он уже спустился, и тогда я осторожно последовала за ним, крадучись по пыльным камням. Спустившись, я, как и раньше, не обнаружила присутствия араба, но до деревянной скульптуры Христа коридор освещался факелом и был пустынен. Я стала растерянно озираться и догадалась заглянуть в узкий проход между лестницей и стеной. Он постепенно совсем сузился, превратившись в низкий тоннель. Мне пришлось пригнуться, но я чувствовала, что я на верном пути, почти уверенная, что таким образом я непременно доберусь до подземной тюрьмы. В тоннеле тускло мерцал далекий свет: наверное, впереди шел Абдеррахман с факелом.

Неожиданно я уперлась в тупик, на стене которого в держателе горел факел. Куда же делся араб? И вдруг слева я различила полоску света, сочившегося сквозь чуть приоткрытую дверь. Я подкралась и заглянула внутрь. То, что открылось моему взору, повергло меня в шок, это невозможно ни вообразить, ни выдумать.

Свет лился из довольно просторного подземного помещения круглой формы. Вдоль его стен располагались странные деревянные скульптурки, напоминавшие языческих идолов. Самый высокий истукан торчал в центре зала, и вокруг него суетился Абдеррахман. Он разжигал костры один за другим вокруг идола, затем встал перед истуканом и воздел руки к своду подземелья, словно приветствовал небеса и солнце. Я насчитала восемь маленьких костерков, пылавших вокруг деревянной скульптуры, и это показалось мне знакомым. Когда-то я увлекалась славянской мифологией. Я вспомнила, что капище Перуна представляло собой как раз восемь кострищ, в форме цветка окружавших деревянное божество.

Я прислушалась. Араб шептал какие-то заклинания, но я так и не уловила, на каком языке он молился. Резко опустив руки, он выхватил из-за пояса нож, отсек небольшую прядь своих светлых волос и положил перед истуканом. Потом он, обходя идола и становясь к нему спиной, начал отвешивать земные поклоны на четыре стороны, будто молился сторонам света. Каким-то чудом он не заметил меня, когда повернулся лицом к двери, а я не успела отпрянуть от неожиданности. Видно, он настолько был увлечен ритуалом!

Завершив его, Абдеррахман подошел к стене справа, где на узеньком постаменте я приметила маленькую икону, как мне показалось, с изображением Богоматери. Перед иконой горела свеча. Он прошептал молитву перед иконой, поцеловал ее и перекрестился.

Я стояла, как громом пораженная. Каким богам поклоняется этот человек? Во что он верит? Я ведь уже была свидетелем его ревностных молитв Аллаху! Или он насмехается надо всеми верами? Но тогда зачем сооружать подземное языческое святилище, ведь это наверняка сопряжено с величайшей опасностью здесь в замке? Попадись он за совершением языческого ритуала на глаза падре Эстебану и, боюсь, никакой дон Ордоньо не смог бы его защитить от верной гибели. Кто он? Так я рассуждала, стоя в оцепенении, не в силах пошевелиться.

И тут он, затушив костры, держа факел перед собой, вышел из «святилища» и наткнулся прямо на меня.

— Элена?! — осветив меня, вскричал он.

Я залепетала извинения, заклялась, забожилась, что я не выдам никому его тайну. Да и кому я могла ее выдать, если только он и был во всем замке мне единственным другом? Так, льстиво я зарабатывала себе право на жизнь, нисколько не сомневаясь, что он не простит мне столь грубого вмешательства в его личную жизнь. Он молча слушал меня, и по его лицу трудно было понять его отношение, как к моему поступку, так и к моим словам. Я опасалась, что он раздумывает, как и когда лучше избавиться от ненужного свидетеля. Да, маловато я доверяла средневековым людям! А ведь, по-моему, именно в средние века родились в умах людей такие понятия, как честь, верность слову, служение долгу и тому подобные старомодные штучки, практически не дожившие до конца двадцатого века, пожранные цивилизацией.

Я, наконец, умолкла и безропотно ждала своей участи.

— Элена, — выдохнул Абдеррахман, когда я затихла, и взял меня за руку. — Все хорошо. Пойдем.

Он потащил меня, испуганную, растерянную, за собой по узкому тоннелю, затем по лестнице, в конце концов, усадил меня на мой (я его уже таковым считала) диван и восстановил стену.

Я сидела, ни жива, ни мертва. А он молча измерял шагами комнату. Я следила за ним взглядом и не знала, что думать. И тут я не выдержала.

— Прости меня, пожалуйста, Абд — аль-Рахман, — торжественно начала я. — Я пошла за тобой, потому что была уверена, что ты идешь в казематы. Я пошла за тобой, в надежде увидеть еще раз Николая. Ему грозит страшная опасность, ты же знаешь. Его уже пытают, а теперь, наверное, приговорят к смерти. Он не может объяснить им, что он вовсе не колдун, а человек из будущего, а его колдовские предметы в нашем времени самые элементарные предметы быта. У меня есть защитники: ты, дон Альфонсо, да и сам дон Ордоньо ко мне неплохо относится. Но мой брат совсем один. Он сказал, что я могу доверять тебе. А мне и самой это известно. Я верю тебе, Абдеррахман.

— Я все это знаю, — взволнованно проговорил араб. — Я собирался отвести тебя к брату в то утро, когда меня отослали по службе.

И я вдруг почувствовала, что он не сердится, наоборот, в голосе его звучало участие.

— По какой службе? Ты же араб? Почему ты служишь дону Ордоньо?

Он приблизился ко мне, и его зеленые глаза встретили мой взгляд.

— Можно? — он кивнул на диван, спрашивая разрешения сесть со мной рядом.

— Ну, конечно! — изумилась я.

Он опустился на диван чуть поодаль и спросил:

— Элена, ты мне веришь?

— Ты не должен отчитываться передо мной, Абдеррахман, — смутилась я.

— Я не Абдеррахман, я не араб. Но я давно живу с арабами. Я воспитывался в их культуре. Я воевал вместе с ними. Но я знаю, что на этой земле их дело не правое. Они здесь завоеватели, — он перевел дух. — В своей стране я видел завоевателей. Из-за них я здесь. Я пленник дона Ордоньо, но я оказал ему услугу, поэтому он не стал долго держать меня в каземате.

Я удивленно вскрикнула.

— Да-да, я тоже имел удовольствие на своей шкуре познакомиться с подземной темницей. Я обещал служить христианам, но я соглашался лишь на те поручения, которые не противоречат моей совести. Такой договор мы и заключили. Итак, я поселился в доме господина Ордоньо — в его замке Аструм Санктум.

Я уставилась на Абдеррахмана, словно увидела привидение. Эта последняя фраза и была та самая, которую я недавно силилась вспомнить, — фраза из рукописи Святогора.

— Но ведь получается, что Омейядов /Омейяды — арабская династия, правившая в Кордовском халифате до 30-х годов XI века/ ты предал? — почему-то я вдруг взяла на себя роль его судьи.

— Это удивительно, ты знаешь, кто такие Омейяды! — в свою очередь удивился Абдеррахман. — Но я не сделал пока ничего та-кого, что можно счесть за предательство. Я выступаю как толмач, как посланник, осуществляю контакты между христианами и ха-лифатом, веду переговоры. Я не участвую в битвах ни на той, ни на другой стороне. Но я обязался защищать Аструм Санктум, если возникнет угроза его захвата. И это справедливо, потому что теперь это мой дом. Я буду защищать свой дом.

Я кивнула, лишь отчасти приняв его объяснения. Я практически уже догадалась, кто он. Но я не торопила его, я ждала, когда он сам расскажет о себе.

— Элена, как называется твоя страна? — поинтересовался Абдеррахман.

— Я помню, что обещала рассказать тебе о ней, — улыбнулась я.

Безусловно, уроки Беренгарии не прошли даром, и я действительно гораздо лучше могла изъясняться на этом древнем кастильском наречии.

— Она находится очень далеко отсюда. Называется она Rusia, — я специально произнесла это по-испански, потому что оно созвучно слову «Русь».

Он взял меня за руку и крепко сжал ее:

— Элена, мы с тобой родичи.

— Как это?

— Я понял это, когда ты в тот вечер у хозяев говорила на своем языке. Он так похож на язык моей родины. Моя родина — Русь! И это действительно очень далеко.

Я напряглась. Таких совпадений не бывает. Если только это не подстроено специально кем-то свыше, не то для забавы, не то еще для каких-то неведомых нам целей. Так не бывает, это я знала точно. Но также точно я знала теперь, что означает имя Сакромонт. Но я ждала, когда и это мой милый лже-араб, мой далекий земляк поведает мне сам. Он, видимо, заметил мое смятение и не знал, как расценить его.

— Ты не веришь мне? — потребовал он.

Я придвинулась к нему, взяла его за руки и посмотрела ему прямо в глаза:

— Я верю тебе, ведь я видела, как ты молился Перуну, не так ли?

Он утвердительно покачал головой, не отводя взгляда.

— Как зовут тебя, русич? — спросила я, заранее зная ответ.

— Святогор. Так звали меня очень давно. И лишь в последние годы в замке меня называли Сакромонтом. Я сказал им, что это мое настоящее имя.

Вот и все. Напряжение спало. Уже неделю я жила в одиннадцатом веке, в самом начале одиннадцатого века, и была гостьей того самого Святогора, чью рукопись я все никак не могла дочитать; того самого Святогора, который являлся далеким предком моего студента Алеши Рахманова и передавшего мне эту рукопись Владимира Сергеевича; того самого Святогора, который должен владеть тайной Тартесса.

— Мы должны спасти Колю! — воскликнула я. — Ты поможешь мне, Святогор?

Я получала наслаждение, произнося это имя.

— Не беспокойся, — и он положил мне руки на плечи. — Мы выручим его. Я часто бываю в каземате. Я являюсь переводчиком у дона Ордоньо и помогаю ему общаться с арабскими узниками. Я уже не раз беседовал с Николасом, но я не предполагал, что он русич, и что он из будущего. Он прекрасно владеет латынью, поэтому мы многое сумели обсудить…

— Что ты предпримешь? — нетерпеливо перебила его я.

— Не спеши, — осадил меня Святогор. — Надо все тщательно взвесить. Я не готов пока представить план действий.

— Я нахожусь здесь уже неделю. Целую неделю назад я могла начать предпринимать что-либо. Я ведь в первый же день рассказала тебе о брате, — обрушилась я на моего земляка с упреками.

— Но в первый же день ты пыталась бежать, как раз когда я думал устроить вашу встречу, — парировал он.

— Пусть так. Но ты догадывался, что он и есть мой брат, и не спешил помочь ему, — упрямилась я. — Тебе все равно, что будет с нами. Ты не представляешь себе, как страшно оказаться в чуждом тебе мире.

Он вскочил, разгневанный моими несправедливыми нападками.

— Мне, как никому, известно, насколько страшно оказаться в чуждом мире! — вскричал он. — Ты несправедлива! И потом я же верю в Аллаха. А Пророк сказал: «Не уверует никто из нас по-настоящему, пока не станет желать брату своему того же, чего желает самому себе».

Я уставилась на него в недоумении, пораженная не то наивностью его, не то лицемерием.

— Ты веришь в Аллаха? — медленно произнося слова, изумилась я.

— Я воспитывался в этой вере, я пропитан ее философией с детства, — успокоившись, отвечал он с достоинством.

— А как же Перун и… остальные божества? И еще Богоматерь? — снова удивилась я.

— Элена, я расскажу тебе о своей жизни, и тогда ты поймешь меня. И не осудишь. Я принял всех богов с детства и не смог расстаться ни с одним из них. Каждый имеет для меня смысл. И это моя вера, и это моя правда. Они помогают мне жить. Впрочем, речь не идет о множестве богов, все гораздо сложнее, речь идет о переплетении вер, которые сложились в моем сознании в определенное восприятие мира.

Мне стало стыдно. Я вела себя, как капризная девчонка, а ведь он не заслужил ни моих упреков, ни моих наставлений, ни моего недоверия. Он как-то потерянно смотрел в окно, оказавшись в ореоле солнечного света. Солнце осветило волны его светлых волос, создав волшебную ауру вокруг его головы. Я ощутила внутренний трепет оттого, что находилась рядом с этим необычным загадочным человеком. Я робко приблизилась к нему, вошла в оконную нишу, заслоняя ему обзор, и поймала взгляд его зеленых глаз.

Я не ведаю, что он прочитал в моих глазах. Подразумевала я просьбу о прощении, но он, по-видимому, увидел там лишь тревогу, потому что ласково улыбнулся и промолвил:

— Все будет хорошо.

— Расскажи мне о себе, — попросила я.

— Обязательно, только сейчас меня давно ждет дон Ордоньо. Вечером мы обо всем поговорим и подумаем.

И все же я обидела его. Такой вывод я сделала из его нарочито предупредительного тона — так разговаривают с назойливым ребенком, когда сердятся на него, но хотят избежать новой вспышки капризов.