Мы выехали рано утром, рассчитывая к полудню достичь Севильи. Несмотря на утреннюю сонливость, я упорно не позволяла себе сомкнуть глаз и жадно впитывала красоту и необычность пейзажа за окном. Иногда он поражал однообразностью, а иногда восхищал разнообразием. Голое выжженное равнинное пространство сменялось холмистой местностью. А на пологих склонах холмов стройными рядами, будто солдаты на параде, выстроились невысокие деревья с круглой кроной — оливковые рощи. Настоящими оазисами изобилия казались обширные плантации виноградников. Здесь веками вынашивался рецепт, из поколения в поколение передавался секрет изготовления и годами формировался букет вкуса знаменитых вин Вальдепенья.

Ламанча встречала нас многочисленными памятниками Дон Кихоту и Санчо Пансе. Они были настолько разными по характеру и форме, что поражала неограниченность фантазии.

Вскоре холмы постепенно стали превращаться в горные массивы. Мы ехали по извилистой горной дороге, а над нами нависали скалистые отроги. О нет, это не была узкая горная дорога, подобная той, что память сохранила со времен отдыха на нашем Кавказе (уже не нашем, увы!). Это было настоящее цивилизованное шоссе, по большей части скоростное. Но красота горного пейзажа нисколько не померкла от мысли, что путь наш не сопряжен с опасностью, обычной на горных дорогах. Наоборот, можно было расслабиться и полностью погрузиться в этот изумительный мир: разноцветные прессованные горные породы косыми полосками, напоминающими слои пирога, будоражили наше воображение и могли поведать особо пытливым умам о заре существования нашей планеты. Причудливыми формами некоторые горы напоминали шедевры какого-нибудь талантливого скульптора с буйной фантазией и манией величия. А в долинах между скалами ютились белые домики поселков, над которыми непременно возвышался католический храм. Иногда селения располагались на склонах самого холма, даже если склоны не отличались особой пологостью. Это вызывало изумление: «Надо же, и здесь живут люди!» и восхищение приспособляемостью человеческой природы.

Вот край горных массивов остался позади, и мы вновь путешествовали по холмистой местности. На некоторых вершинах холмов можно было различить старинные замки или их руины. Это наполняло мое сердце немым восторгом. Все больше разыгрывалось мое воображение, рисуя картины средневековья. Я вспомнила свой сон, подумав, что он предвосхитил это путешествие. Я внимательно и с нетерпением разглядывала теперь вершины холмов, в надежде рассмотреть там силуэт древних стен и башен, и если холм вдруг не оправдывал моих ожиданий, оказавшись пустынным или дав прибежище простому селению, я разочарованно вздыхала и продолжала с еще большим старанием вглядываться в окружающий нас ландшафт.

В Андалусии пейзаж перестал радовать своим разнообразием: потянулись одинаково пустынные выцветшие равнины. Эта монотонность навела на меня дремоту. Очнулась я, когда мы въезжали в Севилью.

Этот город оставался для меня загадкой. Я помнила, как в прошлом году мы с Анхелес ходили по нему и страдали от жары. Как мы потом узнали, температура воздуха в тени достигала сорока шести градусов. Но жара не столь ярко запечатлелась в моей памяти, как то ощущение потери или растерянности, которое возникает обычно, когда осознаешь, что есть лишь один день, поэтому то, что успеешь за этот день, будет твоим, а что нет, — не обессудь! Так я нутром понимала, что в этом городе, чтобы проникнуться его духом, надо пожить, а не бежать, подобно гончей, от вокзала к Собору, от Собора к Алькасару, от Алькасара, петляя по улочкам очаровательного уголка под названием Санта-Крус. И снова бегом к картинной галерее, где в полглаза окинуть зал Мурильо. Боже, да здесь перед каждой его мадонной надо стоять целый день, чтобы впитать возвышенность и неземную чистоту, сквозящие во всем ее облике и излучаемые ее взором! Затем бегом отдать должное полноводному в Севилье Гвадалкивиру, на секундочку застыть перед Золотой башней. И снова пуститься по узким улочкам мимо (мимо! мимо?) Архива Индий к Церкви Сан-Сальвадор. Минут на пять затаиться в немом восхищении перед дивным алтарем и обреченно выползти в жару, зная, что времени осталось только-только доплестись до железнодорожного вокзала.

Севилья запала мне в душу как неосуществленная мечта. И когда я потом дома листала альбом с фотографиями, возникало чувство, что этот город я видела в кино. Впрочем, по-видимому, такое ощущение оставила вся поездка в Испанию. Но и теперь я оказывалась в этом чудесном городе не в самый лучший момент своей жизни. Я узнавала сейчас некоторые улицы, по которым гуляла в прошлом году, и так моя первая поездка обретала реальность.

Мы подъехали к Археологическому музею, разместившемуся в необычайно красивом здании. Росалес отправился на поиски коллег, с которыми еще вчера условился о встрече. В ожидании его возвращения мы с Карлосом знакомились с экспонатами музея. Здесь можно было воочию увидеть то, что называлось Тартесской культурой: золотые и серебряные украшения, бронзовая посуда, древние статуэтки — произведения живых людей, настоящих древних мастеров. И впервые за эти два дня я почувствовала, что Тартесс не миф, что брат мой изучал реальную культуру. Изделия эти, изготовленные в разное время и найденные в разной местности, свидетельствовали об обширности территории Тартессиды.

«Где же находился сам Тартесс?» — размышляла я, остановившись перед картой археологических раскопок.

Подошел Росалес с двумя мужчинами, которых он представил как сотрудников музея Пенью и Амадора. Оба они, по словам Андреаса, занимались поисками Тартесса и три недели назад виделись с Николасом. За ними мы проследовали через несколько залов и свернули в левое крыло музея, где располагались служебные помещения. Вскоре мы нырнули в какую-то дверь и очутились в небольшой комнате. По стенам громоздились книжные шкафы, заваленные книгами, файлами, свернутыми в трубочку картами и прочим. Посреди комнаты стояли два массивных стола с компьютерами. На стене висела карта, на которой красными кружками отмечались места археологических экспедиций Пеньи и Амадора.

Хозяева разместили нас вокруг одного из столов и приступили к рассказу о поисках Тартесса. Их рассказ выдавал в них увлеченных археологов, преданных своей профессии и не унывающих перед лицом неудач.

— Сеньоры, — робко прервала я их интереснейший разговор, — я боюсь показаться вам невежливой, но мы ищем не Тартесс. Мы ищем моего брата Николая, который искал Тартесс. О чем вы с ним разговаривали таком, что помогло бы нам определить его местонахождение?

— Его машину нашли возле деревушки Сантрелья, — добавил Карлос.

Археологи погрузились в раздумье. Амадор первым взял слово:

— Мы с Николасом целую неделю ездили по Андалусии — по местам наших раскопок, где, по предположению ученых, мог располагаться Тартесс. Мы побывали и в районах Уэльвы и Серро-Соломона, и в окрестностях Сан-Лукара, и на холмах Эль-Макалон и Эль-Карамболо. Николас с большим интересом знакомился с местностью, делал какие-то заметки…

— Да, — вдруг вскричал Пенья, перебив Амадора, — Хорхе, ты помнишь, он твердил о какой-то версии Альбергеса?

— Нет, не Альбергеса — Альвареса, Мигеля Альвареса, — поправил Амадор. — Я знаком с этим парнем. Он одержим Тартессом.

— Мы слышали о нем, — вмешался Росалес. — Николас беседовал с ним. Но нам пока не удалось с ним связаться. А что за версия?

— Альварес сообщил Николасу некие сведения, которые тот обещал пока не разглашать, поскольку они нуждались в уточнении, видимо, так, — сказал Пенья.

— И вы не знаете, что это были за сведения? — набросилась я на археологов.

Они отрицательно покачали головой. Я вскочила и стала ходить по комнате, нервно обхватив себя руками.

— Элена, прошу вас, успокойтесь, — тихо, словно гипнотизируя меня, проговорил Амадор. — Поймите, ваш брат посещал с нами места уже проведенных раскопок, и еще он почему-то очень внимательно вчитывался в попадавшиеся на нашем пути названия населенных пунктов, а по возвращении попросил подробнейшую карту сначала Андалусии, а затем — Испании.

Все застыли в ожидании. Амадор лишь развел руками, добавив:

— По-видимому, он искал какое-нибудь название.

— Название? — встрепенулся Карлос. — Может, Сантрелья?

Археологи переглянулись, будто бы спрашивая друг у друга, какое было название, но не ответили.

— Название! — воскликнула я. — Жители Сантрельи говорили, что Николай выяснял у них какие-то названия на иностранном языке!

— По-моему, он произносил слово на «А», — вспомнил Пенья.

— «Лошадиная фамилия», — пробормотала я по-русски.

Все в недоумении воззрились на меня, точно я промолвила некое заклинание. Несколько минут царила тишина: каждый был погружен в свои мысли. Внезапно тишину разорвал резкий трезвон. Я вздрогнула. Пенья схватил трубку:

— Музей Археологии…Да, они здесь, сеньор Ривера… Минуточку…

— Ривера? — удивленно переглянулись мы.

— Росалес, тебя, — передал тому трубку Пенья.

Андреас рывком выхватил трубку:

— Серхио, есть новости?… Да?… Он что-нибудь знает?… Неужели?… Здесь, в Севилье?…Да…Да…Хорошо…Сейчас полвторого…Ждем.

Он повесил трубку и просиял. Надежда запульсировала у меня в висках. Я ждала, что же скажет этот замечательный, добродушный археолог.

— Альварес в Севилье и будет нам сюда звонить.

Мигель Альварес казался тем недостающим звеном в цепи нашего расследования, тем, кто, похоже, мог знать, что искал Коля в Сантрелье. Я попросила у археологов атлас Испании и стала разыскивать Сантрелью. Открыв страницу 34, я сосредоточила свой взгляд на квадрате А3 и ахнула. Сантрелья находилась в Кастилии, к северо-западу от Мадрида, где-то между Мадридом и Авилой. Я показала карту своим спутникам.

— Это так далеко! — удивился Амадор. — Там не может быть и речи не только о Тартессе, но и о Тартессиде.

— Боже мой, что он там искал? — простонала я.

Рядом с селением я различила какой-то значок, напоминающий печку, и спросила у Карлоса, что он мог означать.

— А-а, так на наших картах обозначают замки.

— Замки, — растерянно повторила я и вновь вспомнила свой сегодняшний сон.

Зазвонил телефон. Звонил Мигель Альварес. Он предложил встретиться в парке Марии Луисы у памятника Беккеру. Выбор места встречи казался странным, но Густаво Адольфо Беккер был моим любимым испанским писателем, и я с удовольствием еще раз побывала бы у его памятника.

Мы поблагодарили Пенью и Амадора и отправились к парку Марии Луисы. Восхитительные башни зданий Ибероамериканской выставки на Площади Испании служили нам своеобразным маяком на нашем пути к месту такой важной встречи, на которую, видимо, все мы возлагали столько надежд.

Мы вошли в парк, славившийся своими редкими породами растений, и, вдыхая запахи природы, словно по тропическому лесу, пробрались к окружавшей памятник изящной литой изгороди на мраморном основании. Вдоль изгороди разместились мраморные скамейки с литыми ажурными спинками. В центре образованной изгородью большой окружности, посреди цветника, высилось величественное дерево. Его лианоподобные зеленые ветви свисали прямо на мраморный бюст Беккера, пряча эту мятущуюся душу под своей сенью. Слева, у подножия памятника на ступеньках лежал изломанный силуэт бронзового купидона. Справа, другой купидон, как будто только что опустился на землю, едва коснувшись ее носком. Еще правее, на ступеньках сидели три мраморные музы, погруженные в свои страдания. Вся эта композиция напомнила мне короткое, но словно вобравшее в себя квинтэссенцию всего творчества поэта, стихотворение:

Вся жизнь — что пустое поле,

Коснусь — и увял побег;

И путь мой по чьей-то воле

Засеян одною болью,

Которой не сжать вовек.

Прямо напротив поэта на скамейке примостился молодой человек, худой, сутуловатый, темноволосый и в очках. Он не мигая смотрел на бюст Беккера, будто не мог оторвать взгляда от глаз поэта, постигая его юную мудрость и грусть.

«Конечно, — подумала я, — искателям Тартесса должен быть не чужд этот писатель-романтик».

— Сеньор Альварес? — обратился Росалес к молодому человеку.

Тот, как мне показалось, вздрогнул, словно не ожидал никого здесь увидеть, но тут же широко улыбнулся и поднялся нам навстречу:

— Да-да, добрый день! Я Мигель Альварес.

Мы поздоровались и познакомились.

— Вас удивляет место нашей встречи? — почему-то догадался Альварес. — Дело в том, что вчера именно здесь я должен был увидеться с Николасом в четыре часа дня. Я прождал его до семи часов. Потом я позвонил в Кадис по телефону, который он оста-вил мне для связи, и узнал о случившемся от его супруги. От нее же я услышал и о вас, правда, она не знала, где я могу вас найти. Утром я связался со своей женой в Мадриде. Луиса рассказала мне о звонках и сеньоры Тортига и сеньора Риверы. Перезвонив ему, я узнал подробности. Почему-то я подумал, что нам тоже стоит встретиться здесь. Может, в глубине души я надеялся на запоздалое появление Николаса.

— Расскажите, пожалуйста, о ваших с ним беседах, — тихо попросила я.

Я неожиданно почувствовала, что этот немного чудной стеснительный паренек (он выглядел совсем молодым), напоминавший до отрешенности увлеченного наукой интеллигентного юношу, что-то вроде Паганеля в молодости, выведет нас на финишную прямую нашего расследования. И я теперь могла себе позволить быть вежливой и терпеливой. Впрочем, возможно, на эмоциональный выплеск у меня уже не осталось сил.

— Я был учеником сеньора Тортиги, — начал Альварес, — а после учебы стал преподавать в университете. Но я никогда не расставался с моим учителем, и он часто посвящал меня в свои научные исследования. В прошлом году его не стало. Его супруга попросила меня помочь разобрать его наследие и часть его работ, особенно незавершенных, передала мне, чтобы я оформил их для посмертной публикации. Именно среди его папок с пометкой «Очень важно!» я нашел одно сообщение, которое взволновало и озадачило меня.

Он замолчал, а мы, не сговариваясь, подняли на него взгляд. Карлос в нетерпении даже тронул юношу за руку. Мигель смущенно улыбнулся ему в ответ и продолжил:

— Я давно интересовался древностью. А Тартесс и его загадочное исчезновение с детства будоражили мое воображение. Все, что касалось Тартесса, я собирал и изучал. Мой учитель разделял и поощрял мои интересы. Кстати, он даже рассказывал мне об ученом из России, столь же увлеченном этой темой. Так что заочно я уже был знаком с Николасом, когда его направила ко мне сеньора Тортига. Оказалось, мы с ним похожи: он настолько же одержим поисками Тартесса. Я поверил ему еще и потому, что он действительно был настроен на раскопки. Ведь многие археологи отчаялись и больше не предпринимали попыток разрешить эту задачу, да и финансирование, прямо скажем, тоже проблема. Так вот Николас стал фактически моим компаньоном, и я поведал ему все, что знал, а он раскрыл мне свои соображения. Потом я показал ему то сообщение, которое на первый взгляд напоминало скорее сомнительную сенсацию бульварной прессы, нежели действительно стоящие факты.

Он перевел дух и робко улыбнулся нам, словно проверяя, не наскучил ли он своей болтовней. Я попросила его продолжать. Он почему-то кивнул Беккеру — вероятно, все же поэт заряжал его энергией, — и вновь приступил к рассказу:

— В папке своего учителя я нашел старую пожелтевшую газетную вырезку, относившуюся к середине девятнадцатого века. Ее я и показал Николасу. Впрочем, я не имею теперь права скрывать ее и от вас, хотя мы с ним пока не собирались это обнародовать.

Он раскрыл папку, лежавшую у него на коленях, и стал бережно перебирать какие-то листочки, пока не извлек оттуда ксерокопию газетной статьи. Он передал ее мне.

«Тайна Тартесса», — гласил заголовок.

— Читай вслух, — попросил Росалес.

И я стала читать:

«Тайна Тартесса скоро будет раскрыта. Наконец-то, Тартесс будет найден, считают мадридские ученые. Они случайно познакомились с содержанием древнего манускрипта, где сообщается о местонахождении Тартесса. Некий русский путешественник сеньор Раманов является хранителем древней рукописи своего предка, написанной на трех языках: арабском, русском и испанском…»

Я вскрикнула и отшвырнула листок.

— Что с вами? — забеспокоился Альварес.

— Элена! — бросился ко мне Карлос. Росалес протянул мне неизвестно откуда взявшуюся бутылку воды. Я отхлебнула и поблагодарила всех за беспокойство.

— Простите, я сначала дочитаю статью, а затем объясню вам причину моего волнения, — сказала я и ухватилась за листок, как утопающий — за соломинку:

«В этой рукописи говорится, что некая древняя святыня с неизвестными письменами, по преданию, содержит рассказ о местонахождении и судьбе пропавшего древнего города, родоначальника всей испанской цивилизации. Речь явно идет о Тартессе. А святыня, по словам древнего автора, хранится в замке Аструм Санктум, куда она была доставлена самим автором из Кордовы. Если эти сведения верны, то осталось лишь разыскать упомянутый замок, и тайна Тартесса будет раскрыта!»

— Но это еще не все, — поспешил сказать Мигель и протянул мне еще один листок.

Я жадно вырвала листок из его рук. На нем были скопированы три небольшие заметки. В первой говорилось:

«В поисках Аструм Санктум.

После сообщения о том, что некая святыня, хранящаяся в замке Аструм Санктум, может пролить свет на загадку Тартесса, ученые пытаются найти этот средневековый замок. По древним спискам, удалось установить, что в начале одиннадцатого века замок принадлежал кабальеро Ордоньо Эстелару. Упоминания о замке встречаются в двенадцатом и тринадцатом веках, в связи с участием его владельцев в Реконкисте, но с четырнадцатого века название Аструм Санктум исчезает из источников. Поиск продолжается».

Вторая статья отвечала на вопросы читателей о ходе поисков замка. В этой связи сообщалось, что ученые пока не нашли замка с таким названием в источниках позже тринадцатого века. А третья заметка гласила:

«Из истории мистификации.

Поскольку древняя рукопись, принадлежавшая русскому авантюристу Раманову, по всей вероятности, ловкая подделка с целью мистификации, сообщение о Тайне Тартесса можно считать лишь умелым розыгрышем. На карте Испании девятнадцатого века никакого замка с названием Аструм Санктум не имеется».

Вердикт был вынесен, тайна Тартесса похоронена на полтора столетия. Я расхохоталась. Мои собеседники решили, наверное, что я начинаю сходить с ума. Молодой ученый осторожно взял у меня из рук драгоценные копии и, медленно, подбирая слова, чтобы не обидеть меня, так как не знал причины моей неадекватной реакции, промолвил:

— Николас поверил русскому «авантюристу». Я тоже верю ему. Тем более что до тринадцатого века такой замок все же упоминается в источниках. Я думаю, сеньор Тортига также не сбрасывал со счетов эту информацию.

— И правильно делал! — воскликнула я. — Ибо и такая рукопись существует! Более того, она сейчас у меня!

Настала очередь моих компаньонов издать вопль удивления. Пакет с двумя драгоценными папками, манускриптом и отчетом Николая, я всегда носила с собой. Я даже не оставляла его в машине — мало ли что! И теперь я торжественно извлекла папку с древним документом и провозгласила:

— Этот манускрипт одиннадцатого века написан моим соотечественником, чья судьба каким-то образом оказалась связанной с Испанией. Написан он на трех языках, тех же самых, которые названы в статье. Я еще не успела прочитать его, потому что получила его прямо перед поездкой. Попал он ко мне случайно от его сегодняшнего владельца господина Ра-х-манова. Дело в том, что из поколения в поколение рукопись передавалась старшему сыну в роду Рахмановых. Вероятно, ошибка в фамилии в газетном сообщении происходит из-за неправильного написания фамилии латинскими буквами. Допускаю, что путешественник Рахманов не знал испанского языка и писал свою фамилию на английский манер, через букву «аче» — R-A-H-M-A-N-O-V. При произнесении этого слова на испанском звук «ха» выпал, потому что буква «h» — непроизносимая. Так что, полагаю, речь здесь идет об одной и той же фамилии, а значит, и об одной и той же рукописи.

— Вы случайно не историк? — полюбопытствовал Альварес.

Я смутилась и кивнула.

— Дон Мигель, это пока просто рассуждения. Давайте заглянем в рукопись, — призвала я его.

И тут мне вспомнилось, как мой современник Рахманов настаивал на передаче мне рукописи, считая, что она может пригодиться мне в поездке. Я ощутила какую-то светлую благодарность к этому человеку за его неравнодушие и интуицию. Он даже не забыл приложить копию трехъязычного оригинала.

Я дала испанцам эту копию, чтобы они попытались найти факты, упомянутые в газетной заметке, а сама стала листать русский текст. Минут пятнадцать все сосредоточенно изучали материал. Испанцам, видимо, пришлось сложнее: они имели дело с древним текстом на старо-испанском языке. Вероятно, поэтому честь обнаружить искомое выпала мне. Я возбужденно продекламировала:

— «Итак, я поселился в доме господина Ордоньо — в его замке Аструм Санктум».

— Все сходится, — радостно потер руки Андреас. — Имя владельца также совпадает.

— А Тартесс он не упоминает? — поинтересовался Мигель.

— Пока мне не попалось, — ответила я. — Надо весь документ прочитать повнимательнее…

— Мне кажется, этого уже достаточно, чтобы убедиться, что сенсация возникла не на пустом месте, — перебил меня Андреас. — Перед нами теперь та же задача, что и перед учеными прошлого века, — найти замок.

Все немного сникли, радостное возбуждение сменилось унынием. И тогда я поняла, что не зря приехала в Испанию. Похоже, моя миссия обретала смысл, по мере того как я обретала прозрение.

— Нет, наша задача несколько иная, — медленно проговорила я. — По-моему, все мы здесь знаем, где находится замок Аструм Санктум.

В полной тишине все обратили на меня вопрошающий взор.

— Замок Аструм Санктум, — продолжала я, также тщательно подбирая слова, — по всей вероятности, расположен в Сантрелье.

— Ну, конечно же! — восхищенно всплеснул руками Карлос.

— А почему? — удивился Андреас.

— Да, хотя бы потому, — ответил ему Мигель, — что туда направился Николас. Может быть, это и не тот замок. Но он, видимо, принял его за тот. Он мне ничего не сказал перед поездкой. О встрече здесь, в Севилье, назначенной на вчерашний день, мы условились еще в Мадриде, до его поездки по Андалусии с севильскими коллегами. По-видимому, все это время он размышлял, сравнивал, анализировал.

— И нашел! — воскликнула я. — Я думаю, я тоже нашла. По-моему, это не просто замок, куда поехал Коля. Это тот самый замок. Фамилия владельца была, кажется, Эстелар, так? Не от латинского ли слова «стелла» — «звезда»? Слово «аструм» также означает «звезда» по-латыни. Слово «санктум», на мой взгляд, вне всякого сомнения, значит «святой». Вспомните хотя бы слова из католической молитвы: «Эспириту санкти» — «Святой дух». Итак, замок назывался Санта Эстрелья.

— Ну и причем тут Сантрелья? — нетерпеливо перебил Карлос.

— Эх, вы, испанцы! — возмутилась я. — Я, русская, должна расшифровывать для вас ваш родной язык! Я не знаю, откуда возникло это название, но думается, что Сантрелья — что-то вроде сократившейся со временем формы от «Санта Эстрелья».

Сначала я произнесла вслух эту разгадку и лишь затем осознала, что нашла ответ не сама. Какая-то сила, что-то свыше помогало мне. Реакция моих спутников подтверждала, насколько неожиданными оказались эти последние полчаса, когда одна за другой стали вдруг сами собой укладываться маленькие частички головоломки, создавая вполне определенную картину.

— Санта Эстрелья! Действительно, Аструм Санктум — святая звезда, — воскликнул Мигель Альварес. — Сантрелья!!!

Росалес громогласно расхохотался и обнял меня, выражая тем самым свое поклонение. Карлос, мой галантный Карлос, вымолвив что-то вроде: «Потрясающе!», бережно поцеловал мне руку. Все пребывали в несколько приподнятом состоянии духа. А я стояла в растерянности и смущении, будто принимала не свои лавры. Взгляд мой был устремлен в никуда. Когда же я поймала фокус, я встретилась взглядом с мраморным поэтом-романтиком, и мне на мгновение почудилось, что именно он, Густаво Адольфо Беккер, и помог мне разрешить эту проблему. Но именно он теперь подсказывал мне, что надо действовать дальше, немедленно, не теряя ни минуты.

— Друзья мои, — обратилась я к своим спутникам, — теперь мы знаем, что Николаса надо искать в замке Сантрелья. Надо ехать туда!

Я инстинктивно повернулась к памятнику, словно советуясь с ним. Я стояла, поглощенная своими мыслями, не в силах расстаться с поэтом и запоминая его черты. Внезапно за моей спиной голос Альвареса вдохновенно продекламировал:

— Действительность создавая