В однокомнатной квартире Эмилио нет ни одного предмета обстановки, который он не сделал бы собственными руками: книжные полки, диван-кровать, этажерки на кухне и в ванной. На столе из орехового дерева — «Эппл» и принтер. На сером паласе — диски, книги, журналы о пневматических ружьях, футболки. А в углу, прислоненная к постеру «PIL», его потрепанная, цвета горелого дерева, бас-гитара фирмы «Фендер».
Мы уже все съели и ждем, пока остынет кофе. За ужином я коротко пересказала встречу с пациенткой Мартины.
— Ты собираешь материал для новой книги, — догадался Эмилио.
— Знаешь, не хочу снова вляпываться в старые ошибки…
— Ах, автобиография… — иронизирует он.
Ставлю сахарницу у дивана.
— Как прошли выходные?
Это намек: «Как все прошло с Агатой?»
Эмилио выпрямляется:
— Она хочет переехать сюда, чтобы чаще видеться. Бессмысленно, потому что я сам хочу сменить город.
— Почему? — спрашиваю я.
— Слишком много воспоминаний.
Молчим.
— А мне нравится, — говорю я, — думать об этом иногда.
— О чем?
— Жить другой жизнью… В другой стране…
— Агата объехала с рейверами почти всю Европу, вокруг лесов, спящих вулканов… Ночевала в палатке, а днем знакомилась с целой кучей народу.
— Хиппи?
Эмилио запалил сигарету:
— Думай, что хочешь, но когда мечтаешь изменить что-то в жизни, чужие запросы на это не влияют.
— Хочешь поступить так же? Взять рюкзак и стать профессиональным бродягой?
— В Индии можно прожить на три тысячи лир в день.
Хмурюсь:
— Бывали случаи, когда я тоже хотела бы быть официанткой в баре в какой-нибудь дыре в заднице мира, подальше от этого места, где все меня спрашивают, как продаются «Минорные аккорды»…
Эмилио вытягивается рядом на паласе.
— А если мы вместе на пару дней отправимся в Тоскану поработать на фермах, я и ты, без телефонов?
— Не обещай, чего не сможешь выполнить…
— Ты права.
— Так что с Агатой? — интересуюсь я.
Эмилио садится на палас, скрестив ноги по-турецки.
— С Агатой что?
— Не знаю… Секс.
— Мы им не занимались.
— Но…
Внезапно он спрашивает:
— Ты на самом деле любишь Саверио?
Целоваться, трогать, облизывать, глотать. Вкусы. Запахи. Все вместе — любовь…
— Видимо, да.
— Несмотря на то, что он козел?
— Мы не были бы собой, если бы могли решать, в кого влюбляемся.
— Да? А кому еще решать? Я был рядом, в твоей жизни, Габри, но я не был ее частью.
— Не так легко стать частью моей жизни.
Он выпрямляется, по-прежнему в сомнениях, стряхивает пепел в чашку из-под кофе…
— Хочешь сказать, мы никогда не станем друзьями?
Какая, к черту, дружба может быть между двумя, которые норовят выйти вон, стоит им оказаться в одной комнате.
— Почему с Агатой не…
— Не знаю.
— А как она к этому отнеслась?
— Может, закроем тему?
— Представляешь, каково носить в кармане лотерейный билет и выбросить его, прежде чем узнать, что выиграл.
Врунья, ты рада до чертиков, что с Агатой все кончено!
— Я поступаю так же, как все.
Фыркаю, приподнимаясь.
— Я пошла.
— Хочешь переночевать здесь?
Притворяюсь, что не поняла.
— Боишься, что она слишком увлечена тобой, а ей всего двадцать?
Встаю с ним вместе.
— Священник из меня никудышный.
— Тогда отключи телефон и береги воспоминания.
Эмилио трет лоб, прислонившись к постеру «PIL».
— Не только секс объединяет людей.
— Дерьмо. Люди делают это лучше, делают хуже, но делают!
— Габри…
— Не перебивай. Когда мужчина и женщина занимаются любовью, они делятся самым важным. А вы, по твоим словам, этого не делали. Вот в чем проблема.
Он кивает, пытливо глядя на меня, потом открывает дверь:
— Да, вот в чем проблема.
— Спасибо за ужин.
Сажусь в машину.
Студеный ветер конца апреля задувает в спину сквозь щели кузова «Пежо». Спасибо джинсам, мне не нужно искать убежище от холода. Небо затянуто тучами, и намеки на скорый дождь заставляют включить дворники. Их скрип по стеклу очень неприятен. Я выключаю их и вижу: капли так усеяли окна машины, что в моем воображении создают своеобразный ореол, почти орнамент.
Обдумываю впервые, что чувствовал Хеавен из «Психоделических мехов» — на видео, где он пел, широко разведя руки и прыгая под дождем, — и вспоминаю, что целую вечность не включала радио. Тут же включаю приемник, потому что мне нравится ездить под музыку.
Радиостанция «Главный город» транслирует Шарлотту Сомтаймз Куре: «Она все плакала и плакала о девочке, что много лет назад уж умерла…» Может быть, Эмилио слушал когда-то этот отрывок на дискотеке «Маскотте» — империя зла на рубеже восьмидесятых — черная одежда, темным карандашом подведены глаза, как у Роберта Смита, шатался в ожидании у площадки с Култом и Рамоном…
Эмилио. Эмилио хочет отделаться от Болоньи. Здесь слишком много воспоминаний, так он сказал. Почему в Индии их не будет? Воспоминания тебя преследуют, черт побери, ты не можешь избавиться от них. Они идут по улице с тобой, становятся частью тебя, будто поджелудочная железа и печенка. Ты нигде не найдешь спокойствия, которого ищешь!
Паркую «Пежо» перед домом, но выходить не хочется. Открываю форточку. С закрытыми глазами дышу холодным воздухом несостоявшегося ненастья и закуриваю «Мерит».
Помимо воли мысленно возвращаюсь по гравию старого дворика в день, когда я споткнулась и рассадила колено, сбегая вниз, или тогда, когда расшибла нос, потому что толстый ребенок сбил меня с ног, подстрелив из духового ружья.
Возвращаюсь к катанию на роликовых коньках: я носилась на них по тротуарам квартала, представляя, будто я в русском городе и зовут меня Маша или Наташа; к первому разу, когда в школьном туалете мальчик стянул с меня трусики; к первому грушевому сидру на дискотеке «Мага Магелла», к «Дэвиду Копперфильду» по телевизору. Возвращаюсь к первому рожку мороженого в киоске. К первому брезгливому поцелую с языком во время зимних каникул в средней школе и к тому странному, незнакомому возбуждению во время «Бен Гура» утром в кинотеатре «Астория», когда мы толкались локтями с прыщавым мальчиком, который цеплял меня в темноте зала.
Его звали Патрицио. Было так легко разъезжать на велосипедах бок о бок или гулять рука об руку, дрожа, словно лист на ветру. Так же просто, как скрываться в темноте подвала, обнимаясь и целуясь взасос, упиваться взаимностью со склоненными друг к другу головами…
Да. Тогда все было проще.