На следующий день после отъезда Тимофея Надя постирала простынь хозяйственным мылом, чтобы замести следы прошедшей ночи. Она понимала, что после того, что произошло, она повзрослела и теперь должна смотреть на мир глазами женщины, а не ребенка.

Нестерпимая тоска в ее сердце перемешалась с огромной нежностью и ответственностью. Близость с Тимофеем, казалось бы, должна навсегда соединить их жизни, но вместо этого Надя осталась одна со своей горькой любовью. Она задумчиво посмотрела на бледно-розовые колокольчики брусники. Они завяли, листья и цветы поникли. Надя взглянула на себя в маленькое зеркало над столом: она тоже поникла, словно эти нежные цветы. Ее точно так же сорвали и оставили медленно погибать от одиночества.

Летние дни тянулись долго и были похожи друг на друга. Снова и снова Надя прокручивала в уме ночь прощания. Снова и снова ее сердце сжималось от тоски.

Днем Надя пасла стадо овец, за что получала немного денег. А по вечерам ее одолевала такая страшная усталость, что она ложилась спать, когда было еще совсем светло.

Вскоре она стала замечать, что ее по утрам мутит от еды. А запах привычного кофе вызывает отвращение. Когда пошла четвертая неделя задержки, а месячные так и не начались, Надя поняла, что что-то не так, и, вероятно, она ждет ребенка от Тимофея.

Девушка испугалась, сначала она решила рассказать об этом матери, но потом отказалась от этой мысли. Она была уверена, что Александра пошлет ее в ближайшую поселковую больницу. А Надя знала от школьных подружек, как с помощью врачей женщины избавляются от нежеланных детей. Она не могла представить, что можно добровольно разрешить порезать на части живое существо внутри себя, а потом просто выбросить его в мусор.

С каждым днем Надю охватывал все больший страх. Писем от Тимофея не было, хотя он обещал написать ей в первый же день приезда в город Н. Говорил, что она устанет получать письма от него, которые он будет отправлять ежедневно. Надя с тоской смотрела на проходящего мимо почтальона, но для нее писем в его сумке никогда не было.

Лето тянулось мучительно долго, оно было наполнено тоской, воспоминаниями и страхом. Но вот и оно подошло к концу, а Тимофей так и не написал. Надя старалась сохранить спокойствие, но по ночам рыдала в подушку от страха. Она подозревала, что скоро у нее начнет расти живот, и тогда скрыть беременность уже не получится.

О продолжении учебы не могло быть и речи. Каждое утро Надя обещала себе, что вечером сходит к матери и расскажет ей обо всем. Но наступал вечер, и она не могла заставить себя выйти из избушки. Укрыв ноги шерстяным пледом, она сидела на бабушкиной кровати и смотрела в стенку. Здесь уже не было привычных травяных веничков, в последний год бабушка не собирала травы. Только в одном углу висели несколько забытых пучков зверобоя и вереска.

За несколько дней до начала сентября Надя решила сходить к матери Тимофея. Она должна была понять ее, как женщина. Но надежды не оправдались: ее и на порог не пустили.

Мать Тимофея разговаривала с ней в сенях. По крыше стучал дождь, в потемках Надя видела, как хмурится мать ее возлюбленного, какая глубокая морщина пролегла у нее между бровями. Это была строгая и властная женщина, привыкшая, что все в ее жизни идет по установленному сценарию. Надя в этот сценарий не вписывалась.

— Тетя Женя, я пришла узнать адрес Тимофея. Я хотела бы написать ему письмо. Он обещал сам писать мне, но я не получила ни одной весточки. Я переживаю.

Женщина, еще сильнее нахмурив брови, заговорила громким, неприятным, низким голосом, от которого Наде стало внезапно холодно, и по спине побежали мурашки:

— Не пишет тебе, значит, не хочет. Я не дам тебе адреса, Надя. Уходи и забудь дорогу в этот дом. Мой сын сейчас далеко, сюда он больше никогда не вернется. У него другая жизнь и другие заботы. О тебе он не вспоминает.

Надя, склонив голову, заплакала. Горячие слезы закапали одна за другой на деревянный пол в темных сенях.

— Я… Я не верю вам. Этого не может быть. Тимофей любит меня, он вернется за мной. Обязательно вернется!

— Иди домой, Надя. Какая любовь может быть в ваши годы! Разговор окончен.

Когда Надя прошептала женщине, что ждет ребенка от Тимофея, она увидела, как округлились и наполнились ужасом ее глаза. Но она быстро справилась с охватившим ее волнением и рассмеялась девушке в лицо:

— Кого ты хочешь обмануть, милая моя? Таскаешься с разными мужиками, небось спишь с ними за деньги, и говоришь, что забеременела от моего сына? Не смеши меня. Убирайся прочь, жалкая, неотесанная потаскушка! Прочь! А не то возьму метлу и вымету тебя отсюда, словно мусор. Никогда больше не возвращайся сюда! — она с силой схватила Надю за рукав старенькой кофты, которая тут же треснула по шву, и вытолкнула девушку из сеней под проливной дождь.

— Завтра же отправлю Тимофею письмо о твоих похождениях. Правильно он сделал, что так быстро позабыл тебя. Как ты тут пустилась во все тяжкие, что даже забеременела! В четырнадцать лет! Какой позор.

Дверь с шумом захлопнулась. Надя стояла под дождем и не могла пошевелиться. С мокрых волос стекала вода, слезы сливались с дождевыми каплями. Она смотрела на красивый деревянный дом, на кружевные занавески на окнах, на стекла в узорах дождевых капель.

Потом подняла лицо к небу: дождь заливал глаза, ветер трепал волосы, пронизывал насквозь ее легкую одежду. Развернувшись, Надя медленно побрела к дому. Пока она дошла до избушки, одежда промокла насквозь, с длинных волос струйками стекала вода. Она мельком посмотрела в сторону леса, и ей почудился силуэт волка. Он смотрел на нее. Надя зажмурилась. Открыла глаза — никого нет, только зеленая стена из елей.

— Что же тебе надо-то, зачем ходишь вокруг меня? — прокричала Надя.

К вечеру у нее поднялась высокая температура. Всю ночь она металась в бреду. Ей казалось, что мать Тимофея пришла к ней в избушку, чтобы убить ее. Надя сопротивлялась и кричала изо всех сил, но женщина задушила ее, и Надя умерла, ее поглотила ночная темнота, кишащая змеями.

Когда утром к ней зашла мать, чтобы положить хлеба и молока в буфет, она ахнула, увидев дочь, лежащую на полу с пылающими щеками.

Александра думала, что Надя не выживет, так тяжело протекала ее горячка. Девушка пришла в себя только через несколько дней. Сидя в кровати, она осматривала свою комнату с тоскливыми желтыми цветами на стенах и думала, что лето было таким же тоскливым, как и эти цветы.

Она так давно не жила в доме матери, что чувствовала себя здесь не в своей тарелке. Уйти она пока не могла, потому что ноги дрожали даже тогда, когда она, держась за стенку, ходила в туалет. Оставалось смириться и ждать выздоровления. Мать заходила к ней в комнату только два раза: принести завтрак и обед. Она не разговаривала с ней, но была трезвой и очень бледной. Надя подумала, что она и сама чем-то больна, но ей не хотелось спрашивать ее об этом.

Вечером мать принесла ей тарелку каши. Судорожно вздохнув, присела на край кровати. Надя увидела, что глаза ее красные и опухшие, как будто она долго плакала. Надя удивилась, но начала есть, ожидая, что мать сейчас встанет и уйдет, оставив ее одну. Но мать продолжала сидеть, смотря в стену. Потом она решительно проговорила:

— Надя, по селу ходят слухи о том, что ты и рыжий Петька… Что вы…

Надя с удивлением взглянула на мать. Рыжий Петька был старше ее на год, это был самый отъявленный хулиган в школе. Он издевался над учителями, рвал классные журналы, ломал указки, подкладывал на стулья дохлых крыс, хватал девчонок за волосы, задирал им юбки, лапал округлости своими огромными ручищами. Надю он всегда обходил стороной, так как боялся Тимофея. Она никогда не разговаривала с этим хулиганом и обходила его стороной. Поэтому она с непониманием сейчас уставилась на мать.

— Что я и рыжий Петька? Что?

— Что, что! Ты еще спрашиваешь меня, бесстыжая? Ты беременна от него, — тут мать прижала руки к глазам и зарыдала в голос. У Нади взгляд стал стеклянным, — Он сам всем рассказывает в селе об этом: что у вас любовь, и что скоро ты родишь ребенка. Мне на работе женщины рассказали. Да, что там — все село только об этом и говорит… Что у потаскухи Александры дочь тоже потаскуха. Пальцем на меня показывают, смеются. Я к этому наглецу пошла, а он мне это же самое подтвердил. Все подробно рассказал, как вы с ним в поле, вместо того, чтобы овец пасти, разными постыдными вещами занимаетесь. Надя, как это так? Как ты могла? Как ты могла так опозорить себя?

Мать захлебывалась словами и слезами, руки ее тряслись. Надя медленно отодвинула от себя тарелку с кашей и положила голову на подушку. Взгляд ее остановился на желтых цветах на обоях.

Но тут мать с размаху ударила ее по щеке, потом по второй. Снова и снова она хлестала безжизненное, словно мертвое, лицо дочери, а потом, заламывая руки, сквозь собственные причитания и всхлипывания, задавала ей какие-то вопросы, требовала объяснений.

Надя безучастно смотрела на стену перед собой, она ничего не видела и не слышала: в ушах стучали огромные молотки, щеки пылали от полученных пощечин, а перед глазами была темнота. Лучше бы она умерла тогда там — в бабушкиной избушке.

Через несколько дней Надя встала с кровати и побрела на слабых ногах к дому Тимофея. Она из последних сил яростно и долго стучала в дверь, но ей никто не открыл. Мать Тимофея ехидно улыбалась, наблюдая из-за плотных штор комнаты за бледной, больной, растерянной девушкой, которая медленными шагами уходила прочь от ее дома.

Ее план сработал, благодаря продажности людей. Она подкупила почтальона: все пылкие письма Тимофея к Наде он передавал женщине лично в руки. Она подкупила и рыжего Петьку, чтобы тот распустил грязные слухи со всевозможными позорными подробностями об их интимной связи с Надей.

Черная клевета легла на хрупкие плечи девушки, ей уже никогда не отделаться от этого позора. Женщина была уверена, что после всего случившегося Надя сделает аборт. Письмо Тимофею с придуманными подробностями распутного поведения девушки она отправила неделю назад. Она не задумывалась о последствиях. Ей не было жаль Надю, жизнь которой она надломила, словно побег молодого деревца.

На душе у нее было спокойно от того, что Тимофей далеко отсюда. Теперь у него все будет хорошо. А значит, и у нее тоже. Какое ей дело до других? Пусть не лезут, куда не просят. Женщина была очень довольна тем, что ей так ловко удалось все провернуть.