Ночь спустилась жаркая, безветренная, одуряющая как и день. На горизонте вздымались и теснились грозовые тучи, медленно расползаясь по небу и причудливо меняя очертания… Казалось, гигантская зловещая птица расправляет крылья, готовясь подняться и лететь… Цветы в саду пахли сильнее и жадно раскрывали чашечки, как бы умирая от истомы… Птицы смолкли в тревожном ожидании… Из городского сада, где после аллегри шёл бал на открытом воздухе, летели звуки оркестра.

Нелли, в смятом платье, с растрёпанной косой, с опухшим от слёз лицом, сидела на подоконнике. Она была потрясена. Жизнь для неё уже не была прекрасной женщиной, с загадочной улыбкой на устах… Маска спала, и девушка увидала плачущее, страшное лицо… Лёжа там, немой и бесстрастный, этот чужой ей самоубийца дал ей первый жизненный урок, сказал ей своё последнее слово.

«Таких несчастных — миллионы», — говорил Литовцев. Эти цифры подавляли девушку. Она силилась представить их себе и не могла.

Что делать? Как помочь? Нелли сознавала своё бессилие, своё невежество, она вспоминала своё институтское неведение добра и зла. И ей было больно… Боже мой!.. Учиться столько лет… Изучить великих классиков музыки, все тонкости салонного рукоделия, знать все ухищрения французского синтаксиса, знать, в каком году родился и когда умер Готфрид Бульонский — и не знать, что рядом страдают и гибнут люди!

Зачем обманывали её? Неужели они тоже не знали? Как можно жить рядом с этим миллионом, и совсем-совсем не знать о нём?

«Или, зная, не думать?..» — словно, подсказал кто-то.

Сердце Нелли сжалось. Блестящая умница, дорогая Лили спустилась с пьедестала, на котором гордо стояла до сих пор. И это первое разочарование было тяжело.

«Она танцует… Забыла»… Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов… Жизнью пользуйся, живущий… Это сказал Вроцкий там, в коляске, когда они возвращались домой… Как мог ей нравиться этот человек? «Ведь, нынче ещё… Все мы гадкие, все»… — шептала она с отвращением.

«Поль!..» Сердце её вдруг застучало… Да, он непохож на других! Он укажет ей, как сбросить с себя эту давящую тяжесть миллиона… Ах! Как много надо учиться, как много узнать!.. Он звал её в больницу… Краска стыда залила лицо Нелли… Лили не пустила её… Она тоже желала ей добра по-своему, как те люди, которые уверяли её, что жизнь — вечный праздник…

Проснувшаяся мысль работала лихорадочно… Девушке вспомнились многие мелочи из отношений Литовцева к знакомым, к прислуге, к больным. И все эти мелочи, раньше ускользавшие от её сознания, теперь, в связи с ярким впечатлением последней сцены у трупа, окружали Литовцева как бы ореолом нравственной красоты… «Какое счастье иметь такого учителя, такого друга!» И чем больше Нелли думала о нём, тем жарче разгоралась в её душе тихо тлевшая до тех пор искра первого чистого чувства, где всё — вера, подвиг, экстаз…

Часы летели незаметно. Нелли сидела по-прежнему на окне, закинув голову и закрыв глаза. Она теперь старалась припомнить прошлое в институте и дать ему настоящую оценку… Теперь ей казались понятными её взрывы тоски, её беспричинные слёзы, в самый разгар чужого веселья… Это было как бы предчувствие грядущих страданий, как бы провидение той изнанки жизни, которую старательно прятали от неё… Да, теперь ей всё ясно! Она спала, и настало пробуждение…

И казалось ей: вот вышла она из ярко освещённой бальной залы в холод и мрак суровой ночи… Мгла обступила её отовсюду… Дорога чуть заметно мерцает вдали… Какая даль!.. Какая тьма!.. Но идти надо, потому что настоящая жизнь там, впереди, а не в бальной зале… Смело глядит она в загадочный лик будущего, и нет страха в её душе… Она знает, что её ждут новые горести, новые разочарования… Пусть! Из чаши скорби, которую пьёт человечество, и она выпьет свою долю… И если в страдании с другими и за других заключается ответ на тоскующие запросы её души, пусть!.. Она готова на это… Так легче жить.

Под окном выросла чья-то тень. Нелли вздрогнула. Перед ней стоял Вроцкий, убежавший с бала и как вор прокравшийся в сад, рассчитывая на эту встречу. Ещё раз потерпев на балу решительный отпор у Лили в своём «преступном» чувстве к ней, он возвращался с раскаянием и умилением к своей «чистой» любви.

— Нелли… Это я, Жорж… — страстно шептал он.

— Пустите… Егор Дмитрич!

— Я люблю тебя! Клянусь, тебя одну любил всегда!

— Пустите, говорят вам!.. Уйдите!.. Я… ошиблась… Я… Ей-Богу же, я не люблю вас ни капельки!

У Вроцкого невольно опустились руки.

Нелли промчалась через ряд пустых и тёмных комнат и отворила дверь освещённого кабинета.

Литовцев нервно шагал по комнате, стараясь убедить себя, что сватовство Вроцкого в порядке вещей, что ничего здесь нет неожиданного и возмутительного… Нелли взрослая… И замуж выйдет не нынче-завтра… и будет счастлива… Всё это в порядке вещей, и он один никогда не думал об этом… Вроцкий, конечно, пошляк, не пара ей… И лжёт Лили, фантазирует… Не может такое существо увлекаться этими Жоржами… Да, но, ведь, найдётся другой, более достойный… Но почему же при этой мысли ему хочется как мальчику рыдать и кричать от бешенства? И как назвать то жгучее чувство боли, которое терзает сейчас его душу?

При звуке её шагов за дверью он вздрогнул и выпрямился. Странное предчувствие идущей беды прошло по душе его.

Девушка кинулась ему на грудь.

— Нелли!

В этом вопле были и ужас, и боль, и счастье… Он понял её и себя.

Закинув голову, она с восторгом глядела на него, не чувствуя отчаянной страсти его объятия, не умея прочесть в его безумном взоре всей безнадёжности и силы его тоски и любви. В эту минуту она отдавала ему свою проснувшуюся душу.

— Поль… Милый Поль… Возьми меня в больницу!