Когда плоты с пушками Новицкого разгружались на Зайцевском острове и батарея встала на огневую рядом с другими батареями дивизиона, уже властвовала осень. Постепенно уходило летнее тепло. Деревья и кустарники Зайцевского стали желто-оранжевыми.

Переправляясь сюда, некоторые зенитчики думали, что за рукавом Волги, на острове, будет тихо и спокойно. Но он оказался далеко не спокойным. Прошла неделя, и остров стал черно-серым. Разрывы бомб и снарядов иссекли осколками ветви деревьев, а иные повьы рывали с корнями. И песчаная поверхность острова оказалась перепаханной, искромсанной.

Каждый день обрушивались удары по острову. А он, ощетинившись грозными стволами, отбивал их и гордился тем, что стоял здесь на реке неусыпным солдатом-часовым.

Осенние дни Зайцевского были похожи один на другой утренними туманами, надоедливым гулом вражеских самолетов, громом орудийных залпов.

А в этот раз утро выдалось туманное, но тихое, спокойное.

— Тишина, как на хлебном поле, — мечтательно промолвил Новицкий, выйдя из землянки с агитатором полка Сытником, прибывшим на батарею еще с вечера.

— Что ж, может, сегодня «спокойному уголку» дадут покой? Как думаешь, Иван Александрович? — вопросительно посмотрел Сытник.

— Вряд ли. Туман рассеется — и пойдет свистопляска. То «музыканты» завоют, то артиллерия загавкает. Мы здесь для фрицев как бельмо на глазу. Вот гляди!

И они посмотрели в западную сторону. Смотрели из-за укрытия. Предосторожность у Новицкого стала привычкой, которая никогда ему не изменяла.

— Через рукав до вражеских позиций с километр? — вопросительно произнес Сытник.

— Да нет, меньше. И мы у них как на ладони. Съесть нас хотят. Но, как говорится, близок локоть, да не укусишь.

Между правым берегом и Зайцевским островом своя переправа. Огонь зенитчиков с острова — это ее защита. И ясное дело, гитлеровцы бьют по острову, чтобы лишить переправу защиты. Новицкий сообщал Сытнику, что фашистские самолеты наведываются сюда по три-четыре раза в день. Норовят снижаться. Но какой спустится — тому и конец. За время, что стояли в Спартановке и здесь, десятка три стервятников сбили…

— Счет приличный, — заметил Сытник. — Не зря вас Герман расхваливает на разборах. Он и предложил: поезжай, говорит, опыт обобщи. Другим передадим. Вот я к вам и прибыл.

С находившегося рядом КП дивизиона наведался к Новицкому капитан Косырев. Он все время вспоминал трудные бои на Сухой Мечетке, когда командовал вторым дивизионом. Любил рассказывать, как со своим штабом стояли до последней возможности, а затем, уже будучи окруженными, ночью пробились через боевые порядки гитлеровцев. Смелый и опытный командир, он ныне возглавлял первый дивизион, две батареи которого находились на острове, а третья — за Волгой, в Лебяжьей Поляне.

— Вышел поутру прогуляться, думаю, дай загляну к Хлеборобу. Вижу, кругом порядок, — с хитринкой в глазах сказал Косырев.

Заглядывал он частенько то на одну, то на другую батарею, требуя, чтобы блистали чистотою пушки, чтобы во всем был порядок.

— «Огурцов» маловато, — сообщил Новицкий. — Надо пополнять.

— Скоро причалит баржа. Дам сигнал, — пошлешь бойцов разгружать. — И Косырев ушел к своему командному пункту.

Новицкий, вызвав Жихарева, потребовал использовать затишье для тренажа.

Туман еще лежал в низинах и балках, а на остров уже полетели тяжелые снаряды. Бойцам комбат приказал укрыться в ровиках. Не услышав стрельбы зениток, прибежал Косырев.

— Почему не ведете огня? — спросил Новицкого.

— Снарядов мало, а пикировщики могут нагрянуть в любую минуту.

— Баржа подходит. Посылай людей. Ну а этим, — кивнул он в западную сторону, — я сам отвечу.

Косырев любил вести огонь по наземным целям. Он подошел к первому орудию, встал на бруствер окопа, в бинокль стал рассматривать правый берег. Заметил яркие вспышки. Определил координаты: Подал расчету команду. Выстрел. Снова Косырев вскинул бинокль. Просиял:

— Попали. Хорошо, братва. Заряжай!

Вдруг близ орудия разорвался вражеский снаряд. Косырев пошатнулся и упал навзничь. Слетела фуражка, и ветер растрепал белокурые волосы. В крови гимнастерка, кобура пистолета, футляр фотоаппарата, который он всегда носил при себе.

Понурив головы, стояли Сытник, Новицкий.

— Отчаянный был человек, — скорбно промолвил командир батареи.

Не успело улечься волнение, вызванное гибелью командира дивизиона, как донесся шум самолетов. Около тридцати пикировщиков повисло над островом. Группами «все вдруг» начали штурмовать батарею. Земля стонала от ударов бомб. Вокруг потемнело, словно надвинулась безлунная ночь. Пыль и дым поднялись над небольшой полосой острова густой тучей.

Первая и вторая батареи вели непрерывный огонь, Несколько самолетов рухнули в воду. А другие, сбросив бомбовый груз, вскоре удалились.

С батареи видели, что с подбитого самолета спускались два парашютиста. Задержать гитлеровцев направился старшина батареи Конушкин с двумя бойцами. Долго бродили по острову. Выяснили, что один парашютист спустился в воду вблизи левого берега. А второго нашли на острове, потребовали сдаться. Летчик поднял руки. Доставили пленного в штаб дивизиона. Парашют принесли на батарею.

— Сделаем из него для ребят носовые платки, — предложила Ангелина Ясинская, и все с этим согласились.

А когда узнал об этом Акопджанов, то он от имени мужчин выразил полное удовлетворение такой инициативой.

— Дэлайтэ, — сказал он. — За работу будэм очень признатэльны. А сморкаться и чихать в это трофейное добро постараемся как можно больше.

И девчата, как только выдавалась свободная минута, резали парашют, вышивали платочки.

Трудно было на беспрерывно обстреливаемом острове. С утра обычно начиналась, как выражался Новицкий, огненная свистопляска. Бомбят «юнкерсы», атакуют пикировщики, затем бьют по острову орудия. Снова приходят бомбардировщики, и опять начинают бить дальнобойные. И так до вечера. Зенитки все время ведут огонь. И по ним беспрерывно бьет противник.

От стрельбы, разрыва бомб над островом клубятся пыль и гарь. Трудно дышать. От грохота закладывает уши. Пыль лезет в горло, хрустит на зубах. Хочется, чтобы хотя на несколько минут настало затишье. Но его нет. И каждый день похороны погибших, отправка раненых. В такие минуты суровые мужские лица вздрагивают от переживаний. Девушки всхлипывают, плачут…

И все же стоявшие у зениток бойцы не отчаивались, не падали духом. Все были готовы преодолеть любые тяготы, но выстоять. Но, говорят, и в аду бывает праздник. Когда землю окутывала темень, на острове наступало затишье. У орудий, приборов оставались часовые, наблюдатели, а все спускались в землянки. То были часы не только сна, отдыха, но и досуга.

В самой большой землянке собирались любители спеть приятную сердцу песню. Душой такого хора был баянист и запевала Шадский. Запоет он, бывало, своим тенорком, растянет меха баяна: __

Песню подхватывают другие звонкие голоса, и она вырывается на простор, несется над островом.

Левой Акопджанов обычно пел о кавказском крае на своем родном языке. Анатолий Жихарев, не упуская случая, выступал со своим репертуаром — чтением стихов. И все завидовали его доброй памяти. Стихи, а то и поэмы Пушкина, Лермонтова, Маяковского он читал выразительно, красиво и никогда не сбивался.

Нередко здесь, в большой землянке, собирались комсомольцы, рассаживались кто как мог, и комсорг Ангелина Ясинская объявляла: «Комсомольское собрание считаю открытым». Длились такие собрания недолго. Вопросы обсуждались самые насущные: то о повышении авангардной роли комсомольцев в бою или о помощи бойцам-новичкам в овладении своими специальностями, то о передаче передового опыта огневикам, прибористам… И каждый раз стоял на повестке дня вопрос: прием в комсомол.

Кончалось собрание, и снова звучал баян Шадского, Звуки баяна всегда были желанными.

С рассветом снова выходили на огневую. Бывало, что вокруг все заволакивало дымом, а зенитчики сквозь этот дым и пыль продолжали вести бой.

Так было и в один из дней в начале ноября. Батарея подвергалась ожесточенному комбинированному удару, С утра гитлеровцы били по острову из орудий и минометов. Затем появились бомбардировщики.

Командир дальномерного отделения Анатолий Доценко уже отсчитал дальность до приближающихся целей. Возле ПУАЗО трудились девушки-прибористки. Действовали они сосредоточенно, стремясь дать точные данные для стрельбы орудий.

С замиранием сердца прильнула к прибору Ангелина Ясинская. Накануне ее приняли кандидатом в члены партии. Большое событие в жизни! Коммунистам батареи, рассматривавшим ее заявление, сказала: «Клянусь до последнего дыхания сражаться с врагами Родины». Эти слова, идущие от самого сердца, и сейчас в ее мыслях…

Командир орудия Андрей Кулик привычно окинул взглядом бойцов расчета. За наводчика — Юрий Синица. По-прежнему стоит заряжающим Свирид Петухов. У соседнего орудия в боевом напряжении бойцы расчета Алексея Данько. В Спартановке они получили боевое крещение. А сколько раз после тех первых боев вели огонь? Сколько расстреляли снарядов?

Как всегда, расправив богатырские плечи, Свирид Петухов кричит трубочным:

— Давай «крошку»!

И пудовый снаряд уже в канале ствола. С грохотом вырывается каленый металл.

Где-то на левом берегу упал сраженный самолет. Пошел на резкое снижение другой, оставляя за собой дымный след.

С большой высоты «юнкерсы» сбросили пятисотки. От них вся земля на острове дыбилась, тряслась. Одна взрывная волна подхлестывала другую, на своем пути они вздымали опавшие сухие листья, песок, гальку. Точно черный смерч гулял по острову. А зенитчики вели бой. Стреляли по врагу первая и третья батареи. Раскатисто гремела батарея Новицкого.

Над второй дольше всего кружились «юнкерсы», сбрасывая на нее свой груз.

Громовой грохот оглушил батарейцев. Полутонная упала рядом с орудием сержанта Данько. Мощная воздушная волна сдула, сбросила бойцов с пушки. Алексея Данько раздавило тяжестью упавшего металла: орудие свалилось набок.

Сюда бежал Акопджанов. Метрах в десяти от воронки увидел трубочного с отсеченными ногами.

— Санинструктор! — во весь голос крикнул лейтенант.

Боец корчился от боли. Лицо искажено, а глаза удивительно яркие, своим блеском сверлят душу, просят, умоляют:

— Лейтенант, зачем санинструктора, пристрели, прошу, пристрели…

Прибежал санинструктор. Акопджанов, собрав поднявшихся с земли бойцов, вызвал стоящий неподалеку тягач. Зацепили трос, дернули и пушку водворили на место. Бойцы торопливо приводили ее в порядок.

— Живучая! — сказал Новицкий, убедившись, что на пушке все в исправности, — Продолжать огонь! Акопджанов, командуйте!

— Ю-88, бомбившие с большой высоты, понесли над островом потери и удалились. Но на их место пришли «восемьдесят седьмые». Снова началась жестокая дуэль. Пикируя своим излюбленным методом «все вдруг», фашисты старались поразить батарею. Но дружный огонь зениток срывал их атаки. Однако пикировщиков было более двух десятков, и одному из них все же удалось сбросить бомбу на батарею, которая угодила в землянку. От фронтового жилища бойцов осталась только яма.

Настала передышка. На батарее не улеглась еще пыль, как разведчики доложили о приближении «мессершмиттов». Такого еще не было. Они подошли на большой скорости и с ходу ринулись на огневую. Весь расчет противник строил на внезапности. И хотя зенитки открыли огонь без промедления, несколько снарядов, посланных самолетами, разорвалось, вблизи орудий.

Осколки впились в ногу и руку батарейному баянисту Шадскому. Ему оказали первую помощь. Положили на плащ-палатку, отнесли к ровику.

— Баян? Где мой баян? Дайте хоть на него взглянуть! — жалостливо, тревожно просил баянист.

Принесли баян. Шадский, напрягая усилия, встал перед ним на "колени. Слезы покатились из--его глаз.

— Отыграл я уже, братцы, — шевельнул он искалеченной рукой. — Ребята, кто будет играть — берите мой баян на память, навсегда, — и потерял сознание.

Тяжело ранен Анатолий Жихарев.

— Эх, черт побери, не придется идти в наступление, — сожалел он, пожелтевший, обессиленный от потери крови.

— Не беспокойся, Толя. Мы пойдем в наступлениею. И за тебя будем воевать, — ободряюще говорил Новицкий своему боевому другу.

Фашисты считали, что разбили зенитную батарею, Но вторая и на этот раз выстояла.

В один из октябрьских дней из Осадной Балки, в которой размещался штаб 1077-го зенитного полка, прибыл на Зайцевский остров Манухин.

— В пятый дивизион путь держу. И к вам заглянул, на «боевой форпост», — сказал он, и глаза его просияли: — Новость привез, — подал Манухин Новицкому свежий номер газеты зенитчиков «Тревога». — Читайте,

На первой странице газеты рядом с сообщением Совинформбюро было напечатано: «От имени Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество Военный совет фронта наградил…» — и дальше публиковался список отличившихся в боях зенитчиков. Среди них Новицкий увидел и своих друзей — командиров батарей С. М. Черного, М. В. Рощина, Н. С. Скакуна, награжденных орденом Красного Знамени. В числе награжденных орденом Красной Звезды — политработники Б. А. Сытник и Е. И. Егупов, сержант Л. М. Чаусовский, красноармейцы Ю. И. Хальфин, Л. Е. Попова.

— Разреши и тебя поздравить, Иван Александрович, с орденом Отечественной войны! — объявил Манухин.

— Служу Советскому Союзу! — проникновенно ответил комбат.

С бойцами постоянно проводились политинформации, беседы. И тем не менее, когда прибывал кто-либо из политработников полка, политотдела корпусного района ПВО, их засыпали вопросами. Так было и сейчас.

— Удерживают ли наши части тракторный завод?

— В чьих руках Мамаев курган?

— Как идут бои в центре города?

— Скоро ли советские войска пойдут в наступление?

Манухин обстоятельно отвечал на вопросы, рассказывал о положении на Сталинградском фронте все, что ему было известно. Он поведал о том, что советские бойцы, проявляя огромнейшую самоотверженность, сдерживают натиск гитлеровцев, рвущихся к Волге. Николай Афанасьевич из полевой сумки достал листовку, приподнял ее и объявил:

— Это обращение участников обороны Царицына к защитникам Сталинграда. «Не сдавайте врагу наш любимый город! — пишут нам герои гражданской войны, любой ценой защищайте его! Бейтесь так, чтобы слава о вас гремела в веках!»

Затем Манухин рассказывал о героизме и мужестве солдат дивизии А. И. Родимцева, которые, форсировав Волгу, с ходу вступили в бой, вместе с другими частями выбили врага с Мамаева кургана, о славных боевых делах сибиряков бригады С. Ф. Горохова, изгнавших гитлеровцев из Спартановки, о самоотверженности воинов дивизии А. А. Сараева, Н. Ф. Батюка…

— «Отстоим родной Сталинград! Стойко защищать родные берега Волги! За Волгой для нас земли нет!» — с такими словами в сердце сражаются пехотинцы, танкисты, артиллеристы, — говорил комиссар полка.

И всем, кто слушал Манухина, казалось, что они побывали на засыпанных щебнем улицах Сталинграда, среди его развалин, где каждая уцелевшая стена, каждый подвал служили крепостью для наших бойцов.

Под покровом сумерек Манухин на рыбацкой лодке перебрался на правый берег, где в боевых порядках дивизий и полков, отстаивающих волжский город, находились и зенитчики. На территории тракторного завода сражалась батарея Николая Скакуна. Но теперь батарейцы вместо зениток имели на вооружении противотанковые ружья. В этом районе занимали огневые позиции зенитные орудия пятого дивизиона. Во время боя с танками он был отрезан от стрелкового полка. Ночью батареи пробились к заводу и заняли позиции На новом рубеже.

Когда прибыл сюда Манухин, здесь находился и секретарь парткомиссии Яков Александрович Ольгин.

— Хорошо, что явился, Афанасьевич, — приветствовал Ольгин члена парткомиссии Манухина. — Не откладывая, начнем заседание. Рассмотрим дела о приеме в, партию…

Но в дивизионе объявили тревогу. Молодой, поседевший за дни боев капитан Синдеев дал целеуказание батареям: ударить по бронетранспортерам и пехоте врага.

Залп за залпом производили батареи. Снаряды летели к северу от Спартановки и крушили там фашистов. Когда огневой налет закончился, в дивизион из штаба артиллерии фронта передали благодарность за поддержку пехоты,

В тот же день члены партийной комиссии добрались до КП малокалиберного зенитного полка, находившегося здесь же в районе тракторного. Гостей встретил его командир Григорий Иванович Ершов.

— Как воюется, гвардейцы? — спросил Ольгин после взаимных приветствий.

— Хвались, рассказывай, Григорий Иванович! — прозвучал веселый голос Манухина.

— С крыш сползли на землю, сидим у переправ, командных пунктов. Днем и ночью деремся с «музыкантами», — докладывал командир полка.

Был уже поздний вечер, когда в одной из землянок, примыкавших к КП, началось заседание парткомиссии. Ольгин зачитал заявление старшего лейтенанта Савонина. «В грозные дни, когда решается судьба Родины, прошу принять меня в ряды Коммунистической партии…»

Один за другим выступали члены пзрткомиссии. Взял слово присутствовавший на заседании Ершов.

— Батарея Савонина сбила около десятка самолетов противника, уничтожила несколько танков, до роты автоматчиков. И в каждом бою Савонин проявляет отвагу, умение, смекалку.

Затем Ольгин объявил:

— Кто за то, чтобы Василия Федоровича Савонина принять в члены Коммунистической партии.

Голосовали все члены парткомиссии.

Приступили к разбору очередного заявления.

Тут дежурный доложил, что подполковника Ершова вызывают к телефону. Пройдя по подземному недлинному коридору, Григорий Иванович очутился на КП. Донесся голос начальника штаба.

— Товарищ командир, у аппарата Райнин.