Костик!

— М-м-м…

— Костик?!

— М-м-м-н-н-ну…

— Плохо слышишь?

Слышит Костик хорошо. Костик говорит плохо. Потому что Костику говорить неохота. Тем более с папой. Тем более когда Костик и так знает, что речь пойдёт о…

— Определился?

— М-м-м-н-н-ну…

— Ну?

— М-м-м…

Папа выхаживает вокруг Костика. Примеривается, прицеливается и наконец с размаху хлопает его по плечу.

— Чувствуешь?

Костик чувствует. Рука у папы тяжёлая, хотя ничего весомее нотной папки никогда не поднимала.

Другой рукой папа выписывает в воздухе замысловатые кренделя. То ли показывает Костику необходимый накал чувств, то ли собирается дать ему подзатыльник.

— Понимаешь, круглая дата… — папа отпускает плечо и чертит в воздухе, круг своими музыкальными руками, как бы обнимает эту дату и передаёт её Костику в дар.

Ну вот… началось.

— Это тебе не хухры-мухры. Не ёлки-палки. Не бухты-барахты.

Бух! — бухает бухта. Бах-барабах! — барахтается барахта. Хрум-бурубум! — хрустят хухры и мухры. Щёлк! — выстреливает ёлка-палка. На ёлке-палке болтается дата. Дата надувается круглым мыльным пузырём, подмигивает Костику и…

— …и вот что я тебе скажу, — папа меряет комнату длинными, как у цапли, ногами, — юбилеев в твоей жизни будет немало. Но и не много… по пальцам пересчитаешь.

Папа замирает, подносит к близоруким глазам сначала одну растопыренную пятерню, потом другую, беззвучно шамкает губами. Проводит частичную инвентаризацию собственных конечностей.

Костик тоже изучает свои пальцы. Юбилей, как говорил папа, бывает раз в десять лет. Да умножить на десять пальцев. И это ещё только на руках! По Костиным прикидкам, выходит достаточно.

— Но этот в твоей жизни самый главный. Потому что первый!

Папа тычет в потолок указательным пальцем. То ли изображает цифру 1, то ли подчёркивает главенство первого в жизни юбилея.

— Он запомнится тебе навсегда, — пророчески изрекает папа. — Пора определяться.

Определяться…

Папа, конечно, намекает на список. Он с этим списком Костику всю плешь проел. Ну не проел пока, но скоро проест… если так пойдёт дальше…

Дальше… дальше… что там в списке дальше? Велосипед… Костик его уже полгода клянчит у бабушки. И автоматический пистолет, как у Бубенцова. Пистолет он, конечно, закажет дяде Лёне. И… и… может, цифровой фотоаппарат? Дорого. Но ведь юбилей же. — Не у кого-нибудь, у Костика. Или планшетник? Или айфон? Или, может… фантазия у Костика иссякает. Вдохновение заканчивается. Он мучительно ищет его на потолке, на полу, у себя под ногами… Ну чего бы ещё захотеть?!

— Хочешь, чтобы я тебе помог? — папа вновь материализуется перед Костиком. Неожиданный, как улыбка Чеширского Кота. — Ну-ка…

Папа двумя пальцами, как пинцетом, вытаскивает из Костикова кулака скомканную бумажку.

— Велосипед! Пистолет!! Фотоаппарат!!! — папу подбрасывает в воздух, и он жужжит, как огромный рассерженный шмель: — Это твой дж-ж-жентльменский набор? Твой с-с-список?! Невоз-з-змож-ж-жно! Уж-ж-жас-с-сно! Ж-ж-жуть! Как тебе не с-с-с-с-стыдно?!

Стыдно? Почему ему должно быть стыдно? Сам привязался как репей: список… список…

— Список гостей! Гостей, а не подар-р-ков, мер-р-ркантильный ты человек! — рычит папа, словно разъярённый лев, — Гости!!! Вот главное укр-р-рашение твоего юбилея! Кого ты хочешь видеть на своём пр-р-разднике?

Видеть? На празднике? Об этом Костик как-то не подумал. Праздник-то, конечно, его. Но гостей обычно приглашает мама. Бабушку. Дядю Лёню…

— Ладно, доставай новый лист.

Костик послушно раздирает тетрадь.

— Пиши, — говорит папа.

— Что?

— Как что? «Список».

Костик склоняется в три погибели над листком и медленно выводит: «Спи…».

— Ну? — подбадривает его папа. — Не спи!

— Что?

— Какой список? Список чего? Конкретизируй.

Чего тут конкретизировать? Бабушка, дядя Лёня. Ну ещё тётя Лида с дядей Сёмой. И мамина троюродная сестра Александра. Всё как обычно.

— Ну? — не сдаётся папа. — «Список…», ну? Кого?

— Ну… этих… как их… список гостей.

— Гостей! — усмехается папа саркастической усмешкой Мефистофеля. — Гости глодают кости!

— Да? — удивляется Костик.

Только что гости были главным украшением. Теперь они глодают кости. Вечно у папы так.

— У тебя же не просто день рождения!

— А что?

— Ю! БИ!! ЛЕЙ!!!

— И что?

— На юбилее не просто гости, а… а… а…

Ну вот. И гости уже не гости. Сам бы определился…

— М-м-м… не гости, а… как бы их назвать? …приглашённые? скучно… визитёры? официально…

Папа беспомощно щёлкает в воздухе пальцами. Его блуждающий взгляд утыкается в окно, стекленеет. Там, за окном, шумит вокзал, свистят электрички, из почек вырываются листья. А здесь юбилей. И гости. И бог весть что.

— Посетители? — бормочет папа, — чаепители? …подаркодарители?

… тортопоедатели? Боже мой!

— Боже мой! Я там кручусь на кухне, а они тут…

Мама влетает в комнату в фартуке, с полотенцем через плечо и горящими, как газовые конфорки, глазами.

— А мы тут вот!

Костик выставляет свой лист перед мамой, как щит.

— Список, — читает мама. — Список чего?

— То-то и оно, — в голосе папы слышится плохо скрываемое раздражение, — что мы не знаем!

— Не знаете?!

— Мы не знаем, — уточняет Костик, — как это называется!

— Что называется?

— Ну… эти… люди, которые приходят…

— Куда приходят?

— В гости.

— Так и называются — гости.

— Ха-ха! — папа снова превращается в Мефистофеля. — Гости приходят в гости!

— И глодают кости! — напоминает ему Костик.

— А кто ж тогда?

— Вот! — торжествует папа. — И мы не знаем!

— Господи! При чём тут гости… то есть люди, которые глодают… Куда они вообще приходят-то?

— К нашему мальчику, — кивает папа в сторону виновника предстоящего торжества. — На Ю! БИ!! ЛЕЙ!!!

— С ума сошли? У нашего мальчика юбилей через полгода. Осенью! А на дворе весна!

— Юбилей — дело ответственное, — обиженно вскидывает голову папа (в этом вопросе у него явное преимущество: у папы за плечами юбилеев целых четыре, а у мамы всего-навсего три). — К юбилею надо готовиться капитально.

Капитально? Вот те на! Значит, юбилей — это что-то вроде капитального ремонта.

— Ну и готовьтесь!

— Как?! Мы не можем озаглавить список!

— Буквоед! — говорит мама.

Она всегда так папу называет. Буквоедом. Хотя папа больше всего любит есть винегрет и простоквашу.

— Да какая разница… Ну, назовите «Друзья юбиляра», — мама перекидывает полотенце на другое плечо и спешит на кухню. Долго раздумывать ей некогда, у неё подгорают котлеты.

Всё-таки наша мама — гений. Хотя по ней и не очень заметно, — шепчет папа Костику в ухо. — Друзья юбиляра! Это ж надо! И почему не я это придумал?! Давай теперь определяйся. У тебя осталось мало времени. Жалкие полгода.

…Папа как в воду глядел. Полгода пронеслись как одно мгновение. Пыльное, жаркое лето сменило нежную, прозрачную весну. Три месяца каникул тянулись долго, а пролетели быстро. Лето устало от самого себя, позолотило листья берёз и принялось швырять их на землю. Пошли дожди. Началась осень, а вместе с ней — учебный год.

Всё это время Костик терпеливо выполнял папино указание. Определялся с друзьями. И когда ездил к дяде Толе в Карпогоры, определялся. И в лагере на Чёрном море. И в деревне у бабы Шуры. Как говорила мама — седьмой воды на киселе.

— Противный у тебя кисель, — говорил Костик бабе Шуре и взлетал от неё на чердак.

Баба Шура пыхтела папиросой, помешивала свой кисель и грозила ему снизу клюкой. А Костик зарывался в сено и тосковал, терзая и комкая свой список.

Весь август он просидел один в пустом городе. Скучал, зубрил правила по русскому и изредка выползал во двор глотнуть перегретого воздуха.

И определялся как сумасшедший. Вписывал, вычёркивал, вписывал, вычёркивал, вписывал…

Сейчас потрёпанный и затёртый листок с друзьями, как всегда, лежал перед Костиком. Два неровных столбика толкались и налезали друг на друга. Многие имена были нещадно вымараны, перечёркнуты, вписаны заново и снова вымараны… Сверху коряво выплясывали альтернативные кандидатуры. Некоторые из них в свою очередь были жирно замазаны фломастером.

Первым среди друзей значился Бубенцов.

— Про меня не забудь, понял? — предупредил Бубенцов, когда Костик проболтался во дворе про грядущий юбилей. — Знаешь, кто лучший друг всех юбиляров?

Массивный, ободранный на костяшках кулак стал весомым приложением к его словам.

— И учти: пироги я люблю с вареньем, а торт — хрустящий такой и с орехами.

Костик обещал учесть, хотя и не был уверен, что мама будет в восторге.

За Бубенцовым — очкарик Шишков. Вот бы Костику очки! Был бы такой же умный. Костик даже пробовал тайком носить папины. Глаза разболелись, а ума не прибавилось. Странная штука! Может, дело и не в очках вовсе? А в росте? Или выражении лица? Костик делал скорбную мину и вставал на цыпочки. Безрезультатно. Пришлось включить Шишкова в список. А то в среду контрольная по математике… а в четверг диктант… и в пятницу что-нибудь ещё.

После Шишкова — вычеркнутый Макс Каледин. С ним Костик поссорился до конца жизни в позапрошлый понедельник. Правда, в позапрошлый вторник помирился. И вписал снова. А в прошлый понедельник опять вычеркнул. И в прошлый вторник вписал. Сегодня опять был понедельник. Судьба Каледина висела на волоске.

Потом — Денис с говорящей фамилией. Смехачёв. Копилка анекдотов.

Особенно про этого… ха-ха-ха… как там его?.. Васеньку… Володеньку… нет… как его… Вообще-то, у Костика анекдоты в голове не задерживаются. Наверное, потому, что голова у Костика дырявая и без очков. Но дело, конечно, не в анекдотах. Анекдоты — пустяки. А вот частушки… особенно вот эта… как её… «Ты кака, а я какой, на каку нарвалсы…» — ну и так далее… На всё лето Смехачёва отправляют в деревню к прабабушке. Он И приобщается там к народной культуре. Пропитывается фольклором насквозь. Без такого человека любой юбилей не юбилей, а так… поминки.

Надо было бы поставить его на первое место. Потому что Смехачёв теперь Костику — лучший друг.

— А ты мне не лучший, — сообщил Смехачёв Костику пренеприятное известие. — Мой лучший друг вообще-то Колька. Я без Кольки никуда не пойду.

Пришлось вписать Кольку. А то обидится Смехачёв — и частушки петь не будет. А без частушек — кому он вообще на юбилее нужен?

Потом ещё шесть одноклассников, трое ребят из волейбольной секции, Митька со второго этажа и парочка новых приятелей из лагеря. И ещё… ещё… кого-то он забыл… кого-то важного… самого главного…

— Ф-ф-фи-и-у-у-пс-с!

Точно! Витюша! Человек, который помнит всего один анекдот — про чукчу и телевизор. А частушек не знает совсем. Знает только государственный гимн. И всё время его поёт. Особенно на Новый год. И ещё на Новый год этот человек задаривает Костика конфетами — теми, что не влезли в самого Витюшу. А живёт он в соседнем доме. И каждый вечер приходит свистеть под окно Костика. Хотя, кроме самого Витюши, никто не догадывается, что это свист. Все думают, что это драная кошка, которой зажало хвост несмазанной дверью.

— Ф-ф-фи-и-у-у-пс-с!

— Сейчас! — крикнул Костик в форточку. Поискал в своём списке свободное место. Вычеркнул Короткова — какая от жадины польза? И записал Витюшу.

Теперь уже точно всё! Костик вздохнул, потянулся. Свобода! Друзья есть, а всё остальное — пироги там, газировка, торт с орехами и розочками — дело техники. Раз, два — и готово…

— Готово? Ну-ка, ну-ка, покажи, — сказал папа и заглянул Костику через плечо.

— Вот, — Костик скромно потупился.

Сейчас папа хлопнет его по плечу и похвалит, что вот, мол, какой он немеркантильный и сколько у него отыскалось друзей. И может быть, даже сыграет на своём баяне туш… или как там это у них называется…

Но папа туш играть не стал. И хлопать не стал тоже. Он издал страдальческий стон, театральным жестом накрыл ладонью глаза и застыл с запрокинутой головой.

Ка-… ка-… ка-…

— Что? — испугался Костик.

— Ка-казарма какая-то, а не юбилей!

Костик растерялся вконец.

— Где женщины? Где?! Где прекрасный пол, который должен украсить твой праздник?!

— Какой пол, папа? Зачем?

— Ты спрашиваешь — зачем?! — папа сделал между пальцами щёлку и сквозь неё с удивлением посмотрел на Костика. — Юбилей без прекрасного пола — это… это…

Папа заметался по комнате, натыкаясь по очереди на шкаф, входную дверь и стулья.

— Зима без снега! Солнце без пятен! Обед без винегрета!

Все в доме знали, как папа обожает винегрет. И ещё простоквашу.

— В твоей жизни будет… — папа опять принялся пересчитывать собственные пальцы, — немало юбилеев. И на каждом из них… на каждом! …обязательно! …будут женщины!

— Папа, — робко подал голос Костик, — а можно хотя бы на первом… ну раз в жизни… без них?

— Нет!!! — папа резко рубанул рукой воздух, как каратист, напоролся на стол и чуть не сломал себе мизинец. — О-о-о!!! О, женщины! Вам имя — вероломство!

«Ладно, — мстительно подумал Костик, — вам же хуже». И вписал по алфавиту: смазливую Антонову, лопоухую Бубнову и весёлую Воробьёву с последней парты. Да ещё дылду Машку из соседнего подъезда. Эту не по алфавиту, он и фамилии её не знал, а просто так, до кучи. Пусть папа порадуется.

— Многовато получается, — почесал в голове папа. — Придётся Сократить.

Костик радостно занёс карандаш над Машкой…

— Нет! — закричал папа. — Прекрасный пол не трогай! Это лучшее, что есть в твоём списке.

Костик тяжело вздохнул… вычеркнул двух одноклассников… потом тех, которые из лагеря, — их вообще не жалко… потом — эх, была не была — Кольку, смехачёвского друга. Нечего портить своим Колькой нашу компанию!

— Компания у тебя не ахти. Плохая компания, — сказала мама, случайно заглянув в Костиков список. Это она так Костику сказала, что «случайно», а на самом деле она специально хотела проверить, кто будет сидеть на их стульях из гарнитура и пить из фарфоровых чашек. — Бубенцов нам перебьёт весь сервиз. Про Смехачёва с его пошлыми замашками…

Частушками!

…я вообще не говорю. Один приличный человек — Шишков. И тот зануда.

Спорить с мамой было бесполезно. Мама в доме главная. Особенно когда папа на гастролях. То есть практически всегда. Костик даже вздыхать не стал. Он безропотно склонился над своим листком. И вычёркивал. И вписывал. И вычёркивал.

Знал бы он тогда, что все его труды пойдут коту под хвост, — выбросил бы свои каракули сразу. Порвал бы на мелкие клочки. Сжёг бы. А пепел по ветру развеял…

Телефон кипел, подпрыгивал и заходился от негодования.

— Костик, ну подойди же! Не слышишь, что ли?! У меня руки в муке…

Уж лучше бы Костик оглох… или тоже в муку… с головой… по самые уши…

— Мам! Тебя!

Звонила тётя Лида из подмосковного Одинцова.

Мама прижимала ухом трубку, вытирала руки о фартук, ахала, охала, умилялась, сокрушалась. Осторожно, чтобы не выронить трубку, качала головой. Говорила «надо же» и «конечно-конечно», «обязательно», «будем ждать».

— Тётя Лида с дядей Сёмой тебе уже подарок купили, — виновато посмотрела на Костика мама, положив трубку. — Неудобно было не пригласить.

Это стало началом конца.

После тёти Лиды позвонила баба Надя. Потом тётя Александра. Дядя Лёня… Всё, как всегда.

— Мы обязаны их пригласить, — оправдывалась мама. — Родственники всё же… какие-никакие…

— Вот именно, что никакие, — заступился за Костика папа. — Зачем ребёнку этот антиквариат? Ребёнку друзья нужны…

— Будут друзья, не волнуйся, — отмахнулась мама. — Алька Севку притащит. И Мила придёт с Ирочкой…

— Мила?!

— Да, Мила! — подбоченилась мама. — Мне тоже друзья нужны! Кстати, твоя Вероника вчера звонила…

Вероника — папина сводная сестра. Папа ободряющее потрепал Костика по плечу и ретировался в свою филармонию.

Мама ещё несколько минут пересчитывала вилки и табуретки, загибала пальцы, закатывала глаза…

— Пожалуй, пару своих дружков ты можешь всё-таки оставить. Например, Витюшу. Спокойный мальчик. Хоть и дурачок. Ну и ещё…

— Спасибо, мама.

Костик закрылся в своей комнате. С остервенением, глотая слёзы, разодрал друзей на мелкие… очень мелкие… мельчайшие кусочки. Вышел на балкон. Дрожащими руками рассеял клочки по ветру. И долго смотрел, как они вместе с последними жёлтыми листьями парят, кружатся, оседают на траве, асфальте, крышах соседних домов.

В тот день город накрыло первым снегом…

Так всегда бывает: ждёшь чего-нибудь, ждёшь, дни, часы, минуты считаешь, а оно приходи!1 вдруг.

Неожиданно. Внезапно. И ты оказываешься совсем не готов. Как будто не хватило тебе этих томительных месяцев, и недель, и дней… и ты как будто чего-то не успел… недоделал… забыл…

— Поздр-р-равляем! Поздр-р-равляем! — бесновались за окном вороны.

— Поздр-р-равляю! — скакал на тумбочке будильник.

— Поздр-р-равляю! — заливался в коридоре телефон.

Солнце жарило сквозь окно и щекотало пятки. В приоткрытую форточку тянуло прохладой. Небо умопомрачительно синело. Будто и не было накануне тяжёлых мокрых туч, серой слякоти и липкого, промозглого тумана.

Костик открыл глаза с ощущением чего-то нового, щекотного внутри себя. Послушал приглушённый закрытой дверью звон посуды и грохот сковородок. Принюхался к пьянящим ароматам сдобы и жареного лука. Вскочил с кровати и выбежал в коридор.

— О! Юбиляр!!!

Папа топтался у входной двери, обвешанный сумками, авоськами и пакетами. Из пакетов торчали свёртки, букеты зелени, горлышки бутылок.

— А сыр купил? Забыл? — суетилась вокруг папы мама. — А помидоры? А вина хватит?

— Костик! Тебе хватит?! — подмигнул юбиляру папа.

— А ты чего ещё в пижаме? — заметила Костика мама. — Через три часа гости… а у нас конь не валялся…

— Го-го-го! — послышалось из кухни радостное ржание.

Костик напрягся. Неужели…

— Го-го-го! Куда тесто поставила! Додумалась! Ты б его ещё в холодильник… го-го-го… запихнула!

— Бабуля Зинуля! Привет! — Костик впечатался в бабушкин живот, прижался к её тёплому боку. — Ты давно?

— Да с самого ранья! И за пироги… го-го-го… куда полез?! — бабушка шлёпнула Костика по дотянувшейся до яично-луковой начинки руке. — Иди завтракай! Подарок в прихожей!

Велик! Новенький, блестящий, с кожаным сиденьем и со звонком.

Костик ткнулся носом в бабушкину щёку и бросился в прихожую.

В прихожей было сумрачно и тихо. На тумбочке, заняв собою всё пространство, уныло распласталась огромная картонная коробка.

— Зимние! Го-го-го! На меху! Уже померил?

— Это… да… спасибо…

— Костик! Дуй давай за хлебом! Отец мало купил. Потом в гастроном за докторской. Потом на рынок…

И Костик дул. Потом снова дул. Дул и думал, что, может, это какая-то ошибка. Может, ботинки и не подарок вовсе, а так… И сейчас он прибежит из магазина, а в прихожей его ждёт новенький, блестящий…

— Костик! Приберись в своей комнате. Скоро гости, а у нас ещё конь…

Костик прибирался. Прибирался и всё время выглядывал в прихожую: а вдруг он там… новенький, блестящий… вдруг он его просто не заметил…

Ведь бывает же такое, что сразу не заметишь, а потом увидишь и обрадуешься, и вспрыгнешь на седло, и засвистит в ушах ветер, и закрутятся, как сумасшедшие, спицы…

Потом он вместе с мамой встряхивал за углы скатерть. Скатерть взлетала к потолку, вздымалась парусом и накрывала собою сдвинутые в ряд столы.

Потом расставлял тарелки. Раскладывал ножи и вилки. Потом долго их перекладывал, потому что нож, оказывается, справа. Кто бы мог подумать? Вот чудеса!

— Чудеса! — озабоченно сказала мама, когда все табуретки и стулья заняли свою вахту вокруг стола. — Вроде всё рассчитали… придётся детям накрыть отдельно.

И постелила большое кухонное полотенце на журнальный столик.

— Костик! Тащи три тарелки! И стаканы для сока! Ой! Неужели гости?! У нас ещё конь…

Но это оказались не гости, а телеграмма от тёти Лены из Новосибирска.

Через час принесли телеграмму от дяди Толи из Карпогор. Ещё через полчаса пришла соседка Тихомирова за солью, сахаром и спичками.

— Ой, а что тут у вас?..

Дзын-н-н-н-н-нь! Дзынь-дзынь-дзынь-дзын-н-н-нь!!!

— Го-о-ости!!! — зашлась в истерике мама. — А у нас ещё…

— Ко-о-остик!!! Поздравляем!!!

Тётя Александра с мужем Виталиком и вечно сопливым сыном Севкой заполнили собой всю прихожую. Они пихались, обнимались, трясли шарфами и пальто и лезли к Костику целоваться. Костик отбрыкивался, как мог.

Мама со словами — «Ну, слава Богу, а то я думала, гости!» ушла на кухню.

Соседка Тихомирова тихо растворилась за дверью.

Папа с Виталиком уединились в спальне вместе с папиным баяном. «К сожаленью, день рожденья… А годы летят, наши годы, как птицы, летят…», — гремело на всю квартиру. И ещё: «Мои года — моё богатство…»

Репертуар папа подобрал соответствующий случаю.

— Оле-оп! Оп-ля-ля! — доносилось из комнаты Костика.

Это Севка, не спросив разрешения, достал со шкафа коробку с настольным хоккеем и теперь как угорелый носился вокруг стола, забивал сам себе голы. Красным и синим поочерёдно. «Оле-оп!!! Оп-ля-ля!!!»

Костик почувствовал себя лишним и поплёлся на кухню.

— Докторскую!

— Какую докторскую?! С ума сошла?! Только салями!

— Сама ты сошла! Докторскую!!!

Мама с тётей Александрой тыкали друг другу в нос батонами колбасы — спорили, какую резать в салат.

— У господина Оливье в салате вообще не было колбасы! — подал из спальни голос папа. И как это он умудрялся всё слышать?

— Да?! И что же там было?!

— Паюсная икра, каперсы и раковые шейки!

«Раковые шейки»! Гениально!

— Мам! А может, нам тоже в салат «Раковых шеек»? Или «Гусиных лапок» с ирисками? А вместо майонеза — варенье!

Мама с тётей Александрой перестали фехтовать колбасой и переглянулись.

— Иди дверь открывай, фантазёр! — отклеилась от плиты бабушка. — Слышишь, звонят?!

И правда! Дом разрывался, гудел и дребезжал от несмолкаемого трезвона. Кто-то изо всех сил давил на кнопку звонка, не убирая с неё пальца. Только в пылу юбилейного угара никто этого не слышал.

— О, юбиляр! Подставляй уши!!!

В дверях стояли тётя Лида и дядя Сёма с огромным тортом, букетом гвоздик для мамы и пожарной машиной для Костика. Костик вежливо принял подарок, зачем-то сделал книксен и показал, куда повесить пальто.

Тут уж гости потянулись один за другим: тётя Вероника с огромным плюшевым котом, баба Надя с синтетическим спортивным костюмом, дядя Лёня со спиннингом и блёснами в прозрачной коробочке.

— Рыбу ловить пойдём! — обрадовал дядя Лёня Костика.

— Ага! В унитазе! — подхватила баба Надя и полезла целоваться.

— Я первая! — закричала тётя Вероника и потянулась к Костиковым ушам.

Костик вырвался из родственных объятий, растирая свои распухшие и покрасневшие от поздравлений уши. Гости потянулись в гостиную.

В гостиной вовсю пахло праздником: цветами, свежими огурцами и оливье с мелко порезанной докторской колбасой и салями (маме с тётей Александрой всё-таки удалось прийти к согласию). Бабушка пихала в салаты маслины и укроп — для красоты. Папа тащил с кухни блюда с ветчиной и маринованными помидорами.

— А я мариную по-другому, — шепталась баба Надя с тётей Вероникой. — Мне дали рецепт, там вместо уксуса…

Воздух тихо жужжал разговорами. Гости кружили вокруг стола, как пчёлы над бочкой мёда. Их руки жадно тянулись в сторону колбасы и корнишонов.

— Подождите! — надрывалась мама. — Ещё не все собрались!

Баба Надя провела ревизию родственников:

— Лёня здесь. Аля с Виталиком. Лида с Сёмой…

— Нет Милы с Ирочкой!

— Не знаю я никакой Ирочки! — возопил дядя Сёма. — Семеро одного не ждут!

Из всех гостей дядя Сёма был самый голодный. Его тётя Лида с позавчерашнего вечера не кормила.

— Не одного, а двоих! — парировала мама. Держать оборону становилось всё труднее.

— Двенадцать двоих не ждут, — произвёл подсчёт в уме дядя Сёма.

Мамина капитуляция была неизбежна. И если бы не настойчивый звонок, раздавшийся в коридоре…

— Наконец-то! — разом выдохнули гости.

— Костик! Иди встречай тётю Милу и Ирочку!

Тётя Мила была маминой школьной подругой. Школа давно закончилась, а подруга осталась. Костик так долго знал тётю Милу, что уже привык считать её родственницей. К Ирочке он тоже привык. Она была на два года младше Костика, и он помнил её толстым слюнявым младенцем с перевязками на пухлых руках и пушком на большой лысой голове. Теперь у Ирочки фигура, как у уссурийского палочника. На макушке белобрысый конский хвост. В ушах серёжки. На лице воспитанная улыбка.

— С днём рождения, Костя!

Ирочка вручила подарок — альбом с репродукциями Франсиско Гойи.

— Спасибо, — вежливо кивнул Костик, обернулся и… мать честная!

Позади него, раскрыв рот и впившись в Ирочку остекленевшим от восхищения взглядом, застыл Севка. Сколько-то-юродный Костин брат.

Вот те на!

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!»

— К столу! — гаркнул мамин голос Костику в ухо.

— К столу! К столу! — как по команде, подхватили все.

И тут случилось ужасное.

Во всяком случае, для Костика.

Видимо, роковую роль сыграло затянувшееся ожидание тёти Милы.

Гости, совершенно забыв, по какому поводу они собрались, бросились к столу, суетясь, толкаясь и торопясь занять место под солнцем… под люстрой… то есть на диване.

— Сёма! Сёма! Я тебе место держу! — кричала на весь дом тётя Лида.

— Вероника! Садись рядом с Лёней! — командовала баба Надя, утрамбовывая своё тело между бабой Зиной и Виталиком.

— Мила! Я здесь! — махала мама из-за папиной спины.

Хлопали пробки бутылок. Шлёпался на тарелки салат. Булькало вино. Шипела газировка. Хрустели огурцы. Кряхтела зажатая с двух сторон баба Надя.

— А кому красненького?

— Лёня! Положи Зинаиде Ивановне селёдочки!

— Передайте салатик…

— Это из крабовых палочек, с огурцом…

— Кому хлеба?

— У Виталика не налито!

— Первый тост за юбиляра! — провозгласила тётя Мила и встала, кокетливо одёргивая платье.

Все закрутили головами в поисках виновника торжества.

И замерли.

И затихли.

Потому что всем стало как-то неловко.

Юбиляр сидел за совершенно пустым журнальным столом. Рядом с ним застыли Севка и Ирочка. Воспитанная Ирочка держала спину. Севка влюблённо изучал мочку Ирочкиного уха. Костик запрокинул голову назад, зажмурив глаза и изо всех сил стараясь не разреветься на своём первом, самом главном в жизни юбилее.

Потом-то всё было хорошо! Просто даже здорово! Спохватившись, взрослые кинулись накладывать детям салаты, и колбасу, и селёдку, и наливать им сок, и подносить горячие бабушкины пирожки. И говорили тосты. И хвалили Костика. Какой он способный! И как хорошо учится! И как он однажды помог совершенно чужой старушке донести до дома сумку… хотя дом её был в соседнем подъезде, а сумка — совсем лёгкая.

А потом врубили магнитофон и были танцы. Севка раскачивался в такт музыке, положив вытянутые руки на Ирочкину талию. Костик приглашал по очереди то тётю Милу, то маму. Дядя Лёня танцевал с Вероникой. Потом папа подхватил баян и, хитро подмигнув Костику, мол, посвящается юбиляру, завыл на два голоса с Виталиком:

Баба Надя раздухарилась и завопила алаверды папе:

Она подбоченилась, закрутила плечами и пошла по комнате под общий одобрительный гул, выписывая ногами замысловатые кренделя и перекрывая папин тенорок своим петушиным фальцетом:

Тут уже не выдержала тётя Лида:

Дядя Сёма встал на дыбы: как это забыла! Он попытался выбраться из-за стола через могучую фигуру Виталика, не смог и, задрав край скатерти, на карачках полез под стол. Из тёмной глубины донёсся его бархатный баритон:

— Тунеядец! — задорно крикнула баба Надя и, не желая сдавать позиции, взяла совсем высоко:

Тут уже пошло-поехало! Всё закружилось, завертелось, затопало каблуками по гулкому паркету! Только мама всё время кричала:

— Дети! Закройте уши! Вам нельзя!

Ирочка послушно прижимала ладони к своим маленьким ушкам и весело заливалась над глупыми рожами, которые корчил ей Севка. А Костик только притворялся, что зажимает уши, и слышал всё-всё, и замирал от восторга…

Это ж надо! Во как! Часики! Не хуже, чем Денис Смехачёв!

Вспомнив Дениса, Костик пригорюнился и скис. Всё это, конечно, хорошо. И Севка с Ирочкой. И оливье с колбасой. И частушки. Вот только никаких друзей… А в среду городская контрольная… И завтра во дворе его будет ждать Бубенцов… Костику захотелось уползти с головой под одеяло. Ничего не слышать. Не видеть. Не чувствовать.

Тут в дверь позвонили. Коротко и резко. Дзын-н-нь!!! Потом ещё раз. И ещё. И ещё.

— Кого это черти несут? — крикнула разгорячённая баба Надя. — Наши все здесь!

А у Костика вдруг подпрыгнуло и чуть не выскочило сердце. И сам он выскочил в прихожую и рванул входную дверь.

— С Ю!!! БИ!!! ЛЕ!!! ЕМ!!!

Они пришли все.

И долговязый зануда Шишков. И лучший друг Витюша. И Антонова с Калединым. И Бубенцов в рваных штанах и с фонарём под глазом. И Денис Смехачёв со своим другом Колькой. И лопоухая Бубнова. И весёлая Воробьёва. И дылда Машка из соседнего подъезда. И даже жадина Коротков. А ещё шесть одноклассников, трое ребят из волейбольной секции, Митька со второго этажа и парочка новых приятелей из лагеря. И все-все-все. Даже те, кого он вычеркнул из списка. Или вообще забыл в него вписать.

Они смущённо улыбались, топтались и смотрели на Костика. А Костик стоял как вкопанный и смотрел на них. У девчонок в руках были цветы. У жадины Короткова — торт и коробка конфет. У Бубенцова — сетка с мороженым, которое уже успело растаять и капало прямо на пол.

— С Ю!!! БИ!!! ЛЕ!!! ЕМ!!!

Тут Костик разревелся по-настоящему. Ну прямо как маленький, честное слово. А все стали хохотать. И окружили его. И хлопали по спине. И по плечам. И дёргали опухшие от юбилея уши.

А потом на шум прибежали мама, и тётя Мила, и Ирочка, и Севка, и тётя Лида с дядей Сёмой, и все остальные. И стали галдеть и суетиться. И притащили чистые тарелки. И принялись всех рассаживать где попало и угощать оливье с колбасой и бабушкиными пирожками.

А потом все хором пели под папин охрипший за вечер баян: «А годы летят, наши годы, как птицы, летят, и некогда нам оглянуться назад…». И прыгали по прихожей на скорость в мешках из-под картошки. И кидали кольца на пустые пластиковые бутылки. И метали дротики в мишень, криво пришпиленную на двери. И не было равных в меткости Бубенцову и дяде Сёме.

А потом в дверь опять позвонили.

— Наши все здесь!!! — дружно завопили Воробьёва и баба Надя.

Но это оказалась служба доставки. Пыхтя и чертыхаясь, курьер втащил в квартиру новенький, блестящий…

— Велосипед!!! — заорал, как сумасшедший, Костик и от счастья чуть не лишился чувств.

И тут же мама с папой вспомнили, что забыли вручить свой подарок. И подарили Костику мобильный телефон. И он сразу стал названивать себе домой. А бабушка каждый раз снимала трубку и громко кричала:

— Ал-л-лё! Ал-л-лё! Кто это хулиганит?!

Вскоре прибежала соседка Тихомирова — вернуть соль, сахар и спички.

— Ой, а что тут у вас? А то у меня люстра прыгает, и у кошки от вашей музыки понос.

Ей очень хотелось устроить скандал. Но когда она узнала, что у Костика юбилей, то сразу сбегала к себе домой за трёхлитровой банкой клюквенного варенья и своим мужем Игорем Ивановичем. И они тоже включились в общее веселье. А там и соседи сбоку подтянулись… и сверху тоже.

И такое началось!!!

Расходились поздно. Темно уже было.

Костик лежал в кровати и слушал, как плещется на кухне вода и тихо переговариваются взрослые.

Заснул он абсолютно счастливый. Жаль было только одного: юбилеев в жизни так мало! По пальцам пересчитаешь!