1

Мишель, как обычно, выехал верхом на утреннюю прогулку до замка, прозванного местными жителями «На семи ветрах». Трубадур был в прекрасной форме и нес его размеренным, легким галопом. Этот белый конь с длинными и тонкими ногами был отличный бегун. Трубадура Мишель получил в подарок от деда еще на первом курсе, в честь поступления в Высшую политехническую школу. Слава Богу, было где содержать скакуна. Семья Клемент жила на окраине Парижа в респектабельном районе в большом двухэтажном особняке с многочисленными пристройками и гаражами. Стены и даже крыша белокаменного дома были густо увиты декоративным виноградом. Перед фасадом мама Мишеля, Эдит (родители назвали ее в честь Эдит Пиаф), разбила большой и пышный цветник и каждое лето заботливо ухаживала за ним. Июньские цветы отцветали, им на смену приходили июльские, потом — августовские, и наконец наступала прощальная и яркая пора пушистых георгинов, астр и хризантем…

Отец Мишеля, Жюльен Клемент, в свое время носил распущенные до пояса русые волосы и пел в рок-ансамбле, одном из многих, которые расплодились по всей Франции в пору ошеломительной популярности «Битлз». Впрочем, денег ему это занятие не приносило, да он и не нуждался в них, будучи обеспеченным сыном богатых родителей. С Эдит Ольман они познакомились на улице. Оба носили рваные джинсы, баловались «травкой» и распевали хипповские гимны. Быстро разочаровавшись в свободной любви, они поженились тайком от родителей и отправились в долгое путешествие по миру. С юности они отвергали законы, по которым жила богатая прослойка общества, и воспитали в том же духе сына. Разумеется, их протест не принимал болезненные формы — просто жили так, как им нравится. Они поддержали Мишеля, когда он выбрал для учебы демократичную Парижскую Политехническую школу вместо обычных для юношей его круга престижных Кембриджа или Гарварда. Мальчик волен в своем выборе. Значит, его интересует техника, а кроме того, он не хочет расставаться с Парижем. Это говорит лишь о его хорошем вкусе. Отец Мишеля уже в тридцатилетнем возрасте закончил факультет высшей математики в Сорбонне. Мама три года посещала занятия в одной из частных парижских художественных студий. Ее яркие полотна украшали оба этажа их особнячка.

Больше всего ей нравилось писать размытые натюрморты, составленные, например, из использованных банок из-под пива, смятых целлофановых пакетов или пустых бутылок различной формы.

— Единственное, что ты еще не изобразила на своих картинах, это использованные презервативы, — подшучивал над ней муж, на что она невозмутимо отвечала:

— Не люблю работать на злобу дня… Или ты хочешь, чтобы я влилась в ряды борющихся против СПИДа?

Мишелю с такими «мировыми предками» было легко жить в большой дружбе. Он почти ничего от них не скрывал, особенно от мамы. Худенькая, с такими же, как у Мишеля, темными вьющимися волосами, она выглядела почти как его ровесница.

Сегодня Мишель решил, что пришло время рассказать ей об Ольге. Он уже упоминал в разговоре о своей новой знакомой — русской студентке. И даже показал слайд, где Ольга прижимает к груди букет колокольчиков.

— Удивительное лицо, — сказала тогда мама. — У французских женщин не бывает таких тонких правильных черт. Она была бы похожа на какую-нибудь православную Богоматерь… если бы не этот жгучий взгляд.

Мишель доскакал до замка — готического, темного, с остроконечными башенками и густо зарешеченными арочными окнами. Там он развернулся, и Трубадур понес его обратно к перелеску, за которым начинались поля виноградников, а оттуда было уже совсем близко до их особняка.

Дома он принял душ, переоделся в свежую футболку, натянул шорты и спустился на первый этаж. Мама уже устроилась на кухне, чтобы позавтракать (как принято у французов, они завтракали два раза). Отец после первого завтрака уехал читать лекции, и теперь Мишель мог спокойно, без вечных отцовских шуточек и шпилек, поговорить с мамой. Он любил эти неторопливые разговоры за утренней едой и только сейчас, на каникулах, мог позволить себе такую роскошь — сидеть с утра, развалившись, на кухне и беседовать с мамой. Кухня была просторная и разделенная на две части плотной соломенной циновкой, увешанной всякими художественными изысками: декоративными снопиками из льна, гроздьями лука и чеснока, красиво засохшими плетьми хмеля… В одной части располагалась плита и прилегающие к ней длинные кухонные столы, микроволновая печь, две раковины, два больших холодильника, деревянные шкафы с посудой, а также полки, уставленные разной медной утварью. Все было начищено до блеска. Уборщица, которая приходила в их дом два раза в неделю, была женщиной старательной. Другая часть кухни представляла собой столовую. Вокруг большого овального стола орехового дерева стояли такие же ореховые стулья. С помощью сервировочного столика на колесиках готовые блюда переправлялись в столовую, а иногда и в гостиную. Сегодня мама приготовила японский омлет с зеленым луком и поджарила хрустящие тосты. Кроме того, на стол была подана ветчина, сыр и фрукты. После свежего воздуха Мишель с удовольствием набросился на еду. Мама отправилась за циновку варить кофе. Она делала настоящий восточный кофе, разогревая его в специальном ящике с раскаленным песком. Когда она внесла две дымящиеся китайские чашки с кофе, Мишель уже закончил завтрак.

— Мам, я хотел поговорить с тобой. Понимаешь, у меня возникли некоторые проблемы, — сказал он.

— Ты имеешь в виду теннис?

— Нет, конечно. Теннис меня не волнует, я все равно сделаю этого лысого черта Патрика…

— Значит, ты опять влюбился.

— Почему опять? Я и был влюблен. Как был, так и остался.

— В ту русскую девушку, которая посадила тебя за решетку? — На лице мамы появилось выражение искреннего веселья.

— Можешь, конечно, смеяться, но это так.

— И давно она уехала? Сколько прошло, месяц?

— Больше! Месяц и восемь дней, — с готовностью ответил Мишель.

— Неужели ты считаешь дни? — Мама пригубила кофе и тихонько покачала головой.

— Дело даже не только в этом, — задумчиво продолжал Мишель. — Просто мне еще тогда казалось, когда мы были вместе, что без нее в моей жизни будет не хватать чего-то очень важного. Знаешь, мам, если из механизма вынуть деталь…

— А она-то тебя любит? — с чисто материнским беспокойством спросила Эдит.

— Конечно! — без тени сомнения ответил Мишель, но потом вдруг сник. — Только вот… Она почему-то не отвечает на мои письма.

— Ты пишешь ей письма? — спросила мама таким голосом, словно речь шла о посланиях, выдавленных клинописью на глиняных табличках. Ей казалось нелепым покупать конверты, писать письма и ждать ответа на них, когда вот же он, телефон, сними трубку и скажи все, что тебе нужно.

— Да, я уже отправил два. И никакого ответа.

— Но ведь могло так случиться, что она их не получила, — предположила мама.

— Действительно, — протянул Мишель, — они могли затеряться, да и Олья могла куда-нибудь уехать. К матери, например… Она ездит к ней каждое лето на две недели.

— А кто у нее мать?

— Не знаю, — машинально ответил Мишель, и Эдит поняла, что это волнует ее сына меньше всего.

— Послушай, Мишель, — сказала она, торопливо закуривая. — Кажется, я поняла, что тебе надо сделать…

— Сначала затуши сигарету, — перебил ее Мишель. — Ты же недавно бросила курить.

— Ах да! — спохватилась Эдит и с досадой воткнула только что начатую сигарету в раскрытый спичечный коробок так, что та сломалась. Все пепельницы были вымыты и убраны. — Никак не могу привыкнуть! — всплеснула руками она.

— Ну не нервничай, — ласково сказал Мишель. — Лучше подумай о том, какой у тебя будет прекрасный цвет лица, если ты перестанешь курить. А теперь рассказывай, что ты придумала.

Эдит жалобно посмотрела на Мишеля.

— Ну, можно я буду хотя бы просто держать сигарету в руках? — спросила она.

— Держать можно, — разрешил Мишель. — Можешь даже размахивать ею во время разговора.

Эдит вынула из пачки новую сигарету и изящно зажала ее пальцами. Теперь она чувствовала себя в своей тарелке.

— У меня есть знакомый, — радостно начала она. — Он часто ездит в Москву, скупает там картины русских художников. Так вот, он может отвезти твое письмо в Россию, а там дать телеграмму на адрес, который ты напишешь на конверте. Твоей русской красотке останется только приехать в Москву и забрать письмо. Как тебе такой план? — Эдит грациозно отвела в сторону руку с незажженной сигаретой и сделала жест, будто она стряхивает пепел.

— Отлично! — воскликнул Мишель. — Тогда я смогу передать и приглашение, и деньги на билет!

— Ты хочешь, чтобы она приехала?

— Конечно… — Мишель печально опустил глаза. — Я же говорю тебе, что не могу без нее жить.

— А как же ты будешь жить без нее потом, когда она снова уедет?

— Не знаю, — совсем убитым голосом отозвался Мишель, — наверное, сойду с ума…

Эдит задумалась и поднесла свою «бутафорскую» сигарету к губам. Щеки ее запали, как будто она по-настоящему затягивалась дымом.

— Да, история… — сказала она.

Вечером вся семья сидела в гостиной у холодного камина. Традицию проводить вечера у камина в семье берегли, невзирая на время года. Мама вышивала бисером по шелку, это было ее последнее увлечение. Папа и Мишель играли в шахматы. Тихо звучала музыка «Магнитные поля» Жан-Мишеля Жарра. Смотреть телевизор в семье было не принято, считалось, что это «разжижает мозги». Исключение составляли любимые сердцу Мишеля трансляции чемпионатов по теннису и спортивные телеигры.

— Мишель, — обратилась Эдит к сыну, — у меня все из головы не идет наш утренний разговор. Зачем тебе себя так мучить?

— О чем это вы? — поднял голову от доски папа.

— Скажи Жюльену, Мишель. Пусть он тебе посоветует. В таких делах лучший советчик — мужчина.

Мишель встал из-за шахматной доски и прошелся по комнате. Тронул свисающие с потолка круглые медные колокольчики, и они отозвались хрупким прозрачным звоном.

— Только попрошу обойтись без шуток, — сказал он, не оборачиваясь. — Я предельно серьезен.

— Хорошо, — усмехнулся Жюльен, — давай, выкладывай, что ты еще натворил.

Мишель помолчал, словно собираясь с мыслями. И наконец выпалил:

— Папа, скажи, что мне делать? Я не могу жить без женщины…

— Ну вот! — хлопнул себя по коленям Жюльен. — И как же тут обойтись без шуток?

Но Эдит смерила его таким взглядом, что он тут же напустил на себя серьезный вид.

— Как что делать? — пожал плечами он. — Встречаться с женщинами, что же еще? Насколько я знаю, ты уже не мальчик.

— Но мне нужна определенная женщина, только она и больше никто.

— Ах вот оно что… — Жюльен задумчиво передвинул пешку на Е-4, а потом вернул обратно. — Тогда женись, — просто сказал он, как будто речь шла о воскресной поездке за город.

— Ты серьезно? — Мишель подошел и встал за спинкой его кресла.

— Вполне.

— А если она не француженка?

— Да хоть негритянка, — Жюльен схватил коня и начал примерять его по разным направлениям. «Совершенно бессмысленные действия», — машинально подумал Мишель.

— Нет, я не об этом, — продолжал он, — эта женщина живет в СССР.

— Ну и что? — бросил на него взгляд отец. — Высылай ей приглашение — пусть приезжает. Странно, что ты сам об этом не догадался…

— Про приглашение я догадался. Просто я думал, что мне еще рано жениться. Мне же всего двадцать два. Я даже не закончил учебу. И она тоже.

— Жениться никогда не поздно и никогда не рано. Вот мы с Эдит поженились, когда нам едва исполнилось по восемнадцать. Один молодой священник — кажется, где-то в Италии — взял и обвенчал нас. На Эдит не было никакого подвенечного платья, я тоже явился на церемонию в каких-то разодранных на заднице штанах. Ничего, живем ведь до сих пор. У любви не должно быть преград, вот что я тебе скажу. Что бы там ни писали в книгах, а преграды ее убивают…

— Убивают? — переспросил Мишель, и лицо его на глазах побледнело. — Тогда я немедленно женюсь!

Эдит звонко расхохоталась.

— Немедленно! Он немедленно женится! Вы посмотрите на него!

— Мама, ну перестань! — с обидой воскликнул Мишель.

— Да нет же, я просто радуюсь. И знаешь, что я подумала, пусть у вас все будет не так, как было у нас с Жюльеном. Только теперь я начала понимать, насколько это здорово — настоящая свадьба и белое подвенечное платье… Тогда, в молодости, все это казалось такой ерундой, просто никому не нужной мишурой… А сейчас я хочу пережить все это хотя бы со стороны…

— Если уж на то пошло, я себе по-другому это и не представляю, — заявил Мишель. — Только настоящая свадьба. Сначала Олья примет веру, она некрещеная, а потом мы обвенчаемся.

— Мы закажем ей самое красивое платье, которое только можно представить… — мечтательно сказала Эдит. — И я обязательно вставлю туда вышивку бисером…

— Что ж, за это надо выпить, — сказал Жюльен и отправился на кухню за бутылкой его любимого сотернского вина и бокалами.

Мишель ходил по комнате из угла в угол и, как сладкую музыку, слушал мамины размышления о его предстоящей женитьбе. Жить они будут здесь. Или, если захотят, снимут мансарду где-нибудь в Латинском квартале. После свадьбы они отправятся в турне по Европе, ведь бедная девочка нигде не была. Детей пока заводить повременят, надо сначала закончить учебу… А сразу же, как она приедет, они устроят, как положено, помолвку…

— Представляешь, у меня даже есть подарок для твоей невесты на помолвку! — радостно сказала Эдит. — Он так долго дожидался своего часа.

— Вот уж не думал, что ты будешь заранее беспокоиться о моей помолвке! Неужели ты прикупила его, когда вы ездили за змеями в Южную Африку? Или это какой-нибудь талисман из племени самоанцев?

— Да нет же… Это настоящая драгоценность, очень красивая и старинная вещь. Если хочешь, могу рассказать тебе ее историю.

— Ну, расскажи, — Мишелю стало интересно, какую драгоценность добавит Ольга к уже имеющемуся у нее колье.

— Дело в том, что твоя бабушка, я имею в виду мою маму… так вот, твоя бабушка Ани… об этом в семье стараются не вспоминать… словом, во время войны, прежде чем она вышла замуж за твоего дедушку-банкира, она сидела в немецком концлагере.

— Серьезно? — изумился Мишель.

Разве он мог представить свою чопорную, ухоженную бабушку в полосатой робе с номером на рукаве?

— Да, Мишель, я вполне серьезно. Бабушка всю жизнь это скрывала. И мне рассказала, только когда мы приехали к ним первый раз вдвоем с Жюльеном проездом из Японии. К тому времени мы поженились и у нас уже был ты…

Эдит пустилась в подробный рассказ о судьбе украшения. Она была прекрасной рассказчицей. Жюльен тихо вошел с бутылкой и тремя бокалами в руке, не стал перебивать ее, а просто молча сел в кресло. По всему было видно, что эта история ему знакома.

— Тогда мама Ани сказала, что должна была вручить мне эти серьги в день свадьбы, — продолжала Эдит, — но поскольку ей не удалось на ней присутствовать (она, конечно, страшно обижалась на нас за это), то она вручает мне их сейчас. И вот тут-то я впервые узнала, что ей пришлось пережить. Только помни, Мишель, никогда не говори с ней о концлагере. Эта тема — табу. В одном бараке с ней находилась некая Мадлен Пуатье, начинающая джазовая певица, они очень подружились. Мама Ани говорит, что это была необыкновенная, очень красивая, очень отважная и очень добрая женщина. И совсем молодая. Конечно, ты знаешь, как наша Ани любит все приукрашивать. Но, тем не менее, факт — за свою непокорность и отвагу Мадлен была осуждена на казнь. Перед смертью она рассказала бабушке про серьги. «Я полюбила тебя, Ани, — сказала она. — Ближе тебя у меня никого нет. Так слушай же. Если вырвешься из этого ада, поезжай в Марсель, разыщи там старушку по прозвищу Белая Мышь, скажи ей, что ты от меня, попроси пустить тебя в сад и копай там под китайской яблоней со стороны дома». И дала адрес. А потом добавила: «То, что там найдешь, будешь передавать в своей семье по женской линии. Мне уже, как видно, не судьба. Умоляю тебя, сделай это в память обо мне». Ее увели и расстреляли. Весь барак оплакивал Мадлен. Бабушке повезло, она чудом выжила и вышла на свободу. И даже сумела сохранить свою красоту. Разумеется, сразу она не могла поехать ни в какой Марсель, но адрес старушки по прозвищу Белая Мышь запомнила на всю жизнь. Потом, спустя несколько лет, когда она уже была замужем за дедушкой, ей довелось побывать в Марселе. Она вспомнила, что обещала Мадлен раскопать в саду ее фамильную драгоценность. Бабушка отправилась по адресу, данному Мадлен, но оказалось, что старушки по прозвищу Белая Мышь уже нет в живых. В ее доме жила семья из семерых человек. Излагать просьбу Мадлен этим людям бабушка Ани не решилась. Дождавшись ночи, она осторожно пробралась к ним в сад, с трудом разыскала старую китайскую яблоню и стала копать под ней лопаткой. Очень скоро она наткнулась на что-то твердое. Это оказался небольшой ящичек, в таких обычно слесари держат гвозди и гайки. А внутри него лежала коробочка… — с этими словами Эдит подошла к окну и открыла спрятанный за тяжелой коричневой шторой тайник.

— Вот эта, — она показала ее Мишелю. — В ней Ани обнаружила изумительной красоты бриллиантовые серьги старинной работы. Потом, как я уже говорила, она передала их мне. Я надевала их только несколько раз в жизни. Помнишь, Жюльен, когда нам пришлось побывать на презентации в Голливуде? И вот теперь я хочу вручить их твоей невесте…

Эдит подошла к Мишелю и подала ему раскрытую медную коробочку, обтянутую изнутри слегка потертым черным бархатом. Каково же было удивление Мишеля, когда он увидел знакомые очертания сверкающих крыльев. Это были серьги в форме бабочек. Те же изысканные изгибы, те же мелкие, как рисинки, бриллианты, те же изумрудные глазки… Так вот где он их видел — в ушах у мамы! А он никак не мог вспомнить… Мишель дрожащими от волнения пальцами приподнял одну сережку и заглянул на оборотную сторону. Там были буквы, микроскопические, но все же буквы!

Ни слова не говоря, Мишель положил бриллиантовую бабочку обратно на черный бархат, вернул коробочку маме и стремительно убежал в отцовский кабинет. Родители молча переглянулись. Через минуту Мишель вернулся с лупой в руке. Положив одну из сережек к себе на ладонь, он повернул ее к свету и приложил лупу.

— Тебе никогда не приходило в голову прочесть эти буквы? — взволнованно спросил он у мамы.

— Нет, я всегда думала, что это имя мастера, которое ничего мне не говорит… — растерянно сказала Эдит.

— Так вот, теперь возьми лупу и прочти.

Жюльен не выдержал и, сгорая от любопытства, пружинистой походкой подошел к ним.

— Что это вы там исследуете? Неужели их половую принадлежность?

— Ох, этот Жюль! Смотри… Там целый текст: разъединяю… чтобы соединить… Так… И на второй сережке то же самое. Что бы это могло значить?

Мишелю захотелось крикнуть во все горло: «Я знаю, что это значит!» Но он решил не предвосхищать событий. Придет время…

 

2

Ольга вышла из здания университета и бодро зашагала по нарядной мощеной улице, которую недавно отреставрировали, чтобы водить по ней иностранцев. Это была одна из восьми старинных улиц, что сходились в центре восьмиугольной площади, увенчанной памятником Ленину. Когда Ольга проходила по этой площади, ей сразу вспоминался Париж, где таких площадей с разбегающимися, словно лучи звезд, улицами, было множество. С той разницей, что украшали их совсем другие памятники…

Сегодня Ольга сдала очередной экзамен и на этот раз она получила «четыре». Теперь ей оставалось досдать последний — французский язык. Но его она и за экзамен никогда не считала, так как по специальности у нее всегда была твердая пятерка. С радостью Ольга узнала от секретарши в деканате, что все зачеты за хорошую работу на семинарах выставлены ей «автоматом». Теперь можно было считать, что летняя сессия за третий курс благополучно закончена.

Мадемуазель Надин вот-вот должна была вернуться с курорта, и Ольга решила повременить со сдачей французского, лучше уж она сдаст его своей, родной преподавательнице, а не какому-то случайному лаборанту, оказавшемуся не в отпуске. Заодно будет повод увидеться с мадемуазель Надин. Они ведь ни разу не встречались с тех пор, как Ольга уехала во Францию…

Вдруг размышления Ольги прервал голос, показавшийся ей очень знакомым.

— Оля! Оля! — окликали ее с другой стороны улицы.

Она обернулась и увидела, что от дверей университетской библиотеки к ней бежит юноша. Приглядевшись, она узнала в нем… Мишу Левина. Ольга презрительно прищурила глаза и уже хотела с гордым видом пойти дальше, но ноги ее сами собой остановились. «К чему этот детский сад? — подумала она. — Буду с ним просто вежлива». Дождавшись, пока он с ней поравняется, она молча пошла по улице, а Левин зашагал рядом с ней.

— Здравствуй, Оля! — пытаясь поймать ее взгляд, сказал он.

— Здравствуй, Миша, — ответила она, но смотреть ему в глаза не стала, лишь искоса бросила быстрый взгляд.

Ее бывший «Мишель» был таким же красивым и холеным, как прежде. От него веяло чистотой и свежестью. Только серые прямые волосы были сейчас коротко, почти ежиком, пострижены, видимо, на лето. На стройной фигуре ладно сидели модные джинсы-бананы, острые широкие плечи обтягивала фирменная белая футболка.

— Я слышал, ты ездила во Францию? — просто, без всякой иронии в голосе, спросил он.

— Да, ездила, — в тон ему, так же просто, ответила Ольга.

— Понравилось? — с почти утвердительной интонацией уточнил он.

Ольга пожала плечами.

— Разумеется, понравилось.

Миша явно не знал, о чем с ней говорить. Они уже столько времени не виделись, что легкость в общении, державшаяся в основном на физической близости, совершенно исчезла. К тому же между ними стояла стена из запретных, щекотливых тем, которую разрушить уже было невозможно. Впрочем, Ольга и не хотела этого делать. Другое дело — Миша. Лишь только он увидел бывшую подругу, ему сразу же вспомнились чудесные часы, которые они провели вместе в деревянном домике для свиданий. Ольга, загорелая, в новом стильном платье, показалась ему чарующей красавицей. «Какую женщину я упустил… — подумал он. — Но, может быть, еще не все потеряно?»

Они продолжали идти рядом, не произнося ни слова. Оба одновременно подумали, что приближаются к историческому скверу, где в пасмурный сентябрьский день почти год назад состоялось их знакомство.

— А ты куда сейчас идешь? — как бы между прочим спросил Левин.

Ольга направлялась на Главпочтамт. Она собиралась позвонить в Рыбинск маме. Хотела узнать, приезжать ли ей сейчас навестить их? Это зависело от того, уехал ли на заработки мамин муж. Ольге казалось, что для всех будет лучше, если она погостит дома в его отсутствие. Разумеется, всего этого она сообщать Мише не стала.

— Звонить, на почту, — коротко сказала она и снова замолчала.

Нет, она упорно не желала разрушать этот барьер, возведенный временем и обстоятельствами! «Как же ее расшевелить?» — мучительно думал Миша. И вдруг он понял, как надо действовать. Зная ответственный характер Ольги, он решил давить на сознательность.

— Знаешь, я совсем забыл, — серьезным и даже немного трагическим тоном сказал он. — У меня ведь к тебе очень важное дело.

— Какое? — усталым голосом спросила Ольга и снова скользнула по нему взглядом.

— Ну, в двух словах не расскажешь, — Миша галантно улыбнулся. — Давай присядем на скамеечку в сквере. Покурим, и я все объясню.

Ольга подумала, пожала плечами и согласилась. Они сели как раз на ту самую скамеечку, на которой когда-то познакомились. Здесь было очень уютно, с одной стороны припекало солнце, а с трех других сторон скамейка утопала в буйно цветущих кустах. В былые времена Ольга с «Мишелем» любили здесь пить пиво. Левин бегал в ближайший пивной ларек и приносил «Жигулевское». Они пили его прямо из горлышка. При этом они всегда о чем-то весело болтали. Хорошее было времечко…

— Ну что, как всегда, по паре пива? — спросил Миша и снова обнажил зубы в улыбке.

Ольга, наконец-то, решилась поднять на него взгляд.

— Ты говорил о каком-то деле, — спокойно сказала она и достала из сумочки сигарету.

Миша в ту же секунду щелкнул зажигалкой. Прикурив, Ольга отвернулась от него и стала смотреть на играющих на дорожке сквера детей.

— А ты разве куда-нибудь спешишь? Кстати, что ты делала в университете? — продолжал засыпать ее вопросами Миша.

— Сдавала экзамен, — коротко бросила Ольга.

— У тебя что, остался «хвост»? — спросил Миша и вдруг понял, что вторгается на запрещенную территорию. — Ну и как сдала? — тут же исправил оплошность он.

— На четверку.

— Ну и отлично… — Мишель отчаянно придумывал, о чем же еще можно ее спросить. Главное, чтобы это никак не перекликалось с больницей и с вызовом в КГБ… — А как поживает твоя бабушка? — вежливо поинтересовался он. — Наверное, теперь хвастается всем во дворе, что внучка во Франции побывала…

— Бабушка умерла, — тихо сказала Ольга и опустила глаза.

— Когда?.. — растерянно спросил Миша.

— Два месяца назад.

— Но от чего?

— Болела, — коротко ответила Ольга.

— Извини…

Они помолчали. Миша никак не ожидал, что наткнется на такой подводный риф. Надо было срочно исправлять положение. Он решил вернуть разговор к французской теме.

— Слушай, а трудно было учиться в Париже? — спросил он.

Ольга снова подняла свои черные глаза и минуту смотрела на него молча.

— Миша, не трать попусту мое время. Если у тебя ко мне какой-то важный вопрос, давай сразу. У меня еще есть дела.

— Господи, ну какие могут быть дела в каникулы! — вальяжным голосом произнес Миша и сладко потянулся.

— Так, значит, ты все придумал и никакого дела у тебя ко мне нет? — спросила Ольга, сердито поджав губы. Она бросила недокуренную сигарету в урну и собралась встать.

Нет, этого нельзя допустить! Он хитростью заманил Ольгу на их заветную лавочку, а она сейчас встанет и уйдет. Что же ему сказать ей, чтобы удержать, какой придумать веский предлог? Похоже, барьер, разделяющий их, крепок и непреодолим, как Китайская стена. И Миша вдруг понял, что барьер этот надо просто… перепрыгнуть.

— Ну почему же… — сказал он, поворачивая к ней голову. И вдруг, не дав ей опомниться, схватил Ольгу обеими руками за талию, рывком притянул к себе и крепко прильнул к ее рту горячим поцелуем.

От возмущения и ярости у Ольги потемнело в глазах. Она, пытаясь вырваться, стала колотить Мишу кулаками по спине. Увидев, что это не помогает, она вцепилась ему руками в волосы. Однако и после этого Миша не отпустил. Он решил, что надо идти до конца. Долго она не выдержит — женская природа возьмет свое, и тогда она станет податливей. Осторожно, но властно он накрыл ладонями ее руки и сильными движениями оторвал ее пальцы от своих волос. Затем он сжал их и теперь уже держал мертвой хваткой. От злости и бессилия Ольге хотелось плакать. Она не испытывала к Левину никаких чувств, кроме отвращения. Поцелуй, как ни старался Миша, нисколько не пробуждал в ней любовного желания. Чтобы вырваться из цепких рук, она изо всех сил ударила его каблуком по ноге. Миша мгновенно отлип от ее губ и взвыл от боли. Ольга тут же вскочила со скамейки и подхватила упавшую на траву сумочку. Волосы ее растрепались, лицо было красным от гнева.

— Гадина! Предатель! — громко крикнула она, не обращая внимания на мирно гуляющих по скверу людей. — И ты еще смеешь прикасаться ко мне после всего, что было! Да меня тошнит от тебя! Мне смешно вспоминать, как…

— Оля! — перебил ее Левин, который уже немного оправился после удара каблуком. — Послушай меня, Оля! Я же не сам все это придумал… Я не хотел… Меня заставили… Это родители меня заставили. Честно! Понимаешь, иногда бывает так, что обстоятельства сильнее людей… — он встал со скамейки, заметив, что она собирается уходить. — Ну послушай же…

Ольга уже шагала по выложенной розовыми плитами дорожке. Миша шел чуть позади нее и, не переставая, говорил. Теперь он уже не мог просто так уйти. Он должен был доказать ей, что она ошибается, считая его подлецом и предателем.

— Я не предатель! Меня увезли силой. Родители посадили в машину и увезли на дачу… Я даже не мог вырваться, чтобы навестить тебя в больнице… — Миша осекся, но было уже поздно.

Ольга резко остановилась и вперила в него уничтожающий взгляд.

— Так, значит, ты знал, что я лежала в больнице? — тихо спросила она.

— Ну, знал… — потупил глаза Миша. — Но я, правда, не мог…

— А теперь — можешь?

— Родители уехали в отпуск… Я подумал, что если тебя взяли во Францию, то значит…

— А если бы не взяли? — снова перебила его Ольга.

— Ну зачем сейчас об этом говорить, — ушел от ответа Левин. — Ведь все кончилось хорошо… То есть я хотел сказать…

— Да, действительно, все кончилось хорошо, — сказала она. — Я даже благодарна этим кагэбэшникам…

— За что?

— За то, что они расставили все фигуры по местам. Извини, я опоздаю на почту. Пока, — и Ольга быстро пошла к остановке троллейбуса.

А Миша остался стоять возле памятника Ленину. Он проклинал себя за слабость. Зачем он только к ней подошел? Зачем завел разговор? Унижался… Подумаешь, парижская красавица. Надо было догадаться, что этим все закончится.

И все же при воспоминании о ее запрокинутой голове с нежным изгибом шеи, о прикрытых в сладкой истоме глазах у него невольно сжималось сердце…

К площадке у памятника приближалась стайка молоденьких хохочущих девиц. Миша знал, зачем они сюда идут и почему смеются. У студентов и абитуриентов университета была такая традиция — подавать милостыню Ленину. Видимо, его поза с вытянутой вперед рукой была понята ими по-своему. Считалось, что это приносит удачу на экзаменах. Именно поэтому у подножия памятника, возле огромного ботинка бронзового Ильича, никогда не переводилась горстка монет. Разумеется, по утрам их сгребал счастливый дворник, которому как раз не хватало на опохмелку, но к вечеру кучка снова нарастала. Девицы с хохотом подошли к постаменту и бросили туда несколько монет. Наверное, это были абитуриентки.

Миша позавидовал их веселому настроению и бодрости. С высоты своего четвертого курса они казались ему просто малыми детьми. Когда-то они с Ольгой тоже кидали сюда деньги. И тоже смеялись. А потом шли на их заветную скамейку пить пиво. Круг замкнулся. Скамейка познакомила их, и на ней же они и разошлись.

Медленно шагая к автобусной остановке, Мишель пинал перед собой пустой молочный пакет и думал: «Вот если бы не эти дурацкие кагэбэшники, тогда…»