1

Вероника попробовала рукой воду — нормальная. Тогда она с наслаждением погрузилась в нее, затем насыпала немного ароматного порошка для ванн и взбила пену. Приготовления были закончены. В титане уютно потрескивал уголь, на стиральной машинке было разложено большое розовое полотенце, там же стояла чашка дымящегося кофе и телефон, который Вероника специально принесла из комнаты.

Вот теперь можно звонить Максиму.

До последней минуты она не верила, что родители уедут. Но теперь уже все точно — они позвонили ей из порта. Еще раз попрощались и сообщили координаты, по которым можно связаться с кораблем.

— Ни пуха тебе! — напутствовал Веронику отец.

— К черту! — отозвалась она, стараясь скрыть радость в голосе. — А вам — семь футов под килем!

— Не забудь дать телеграмму! — прозвучал где-то рядом мамин голос.

Неделю назад на семейном совете было решено, что родители все-таки уходят в плавание — несмотря на то, что Вероника едет в Москву поступать. Она взрослая и благоразумная девочка и сама прекрасно со всем справится. Почему же из-за нее они должны упускать такую редкую и чудесную возможность? Ведь шансы заработать сразу, всего за какие-то полгода, около двадцати тысяч долларов — на дороге не валяются. А собаку они отдадут на время пожить на даче у Хванов. Именно этими доводами убеждала родителей Вероника — и в конце концов убедила.

Мама очень не хотела, чтобы Вероника оставалась тут жить одна.

— Уверена — стоит нам только выйти за порог, как явится твой любимый Максим. Мальчики в этом возрасте вообще распущенные, а этот — в особенности. Смотрит в глаза — и нагло улыбается…

Мама искренне недолюбливала Максима. Может, ей был не по нраву его спокойный, невозмутимый вид, ровный тон, которым он разговаривал со взрослыми, выдержанные, подчеркнуто вежливые ответы. Наверное, за всем этим ей мерещилось некое высокомерие. А возможно, и не мерещилось. Максим считал взрослых людьми из другого мира. Они были для него словно жителями далекой страны, язык которой выучить еще можно — но понять нравы обитателей невозможно, да и ни к чему. Он пребывал в том счастливом возрасте, когда человек еще отказывается думать о том, что сам когда-нибудь станет взрослым.

— Нет, мы уедем только при условии, что ты сразу же отбудешь в Москву, — твердо сказала мама. — Подашь заявление в академию, устроишься в общежитии. Там все-таки девочки — вместе как-нибудь от греха убережетесь. И потом, я уверена, некоторые будут с родителями. Экзамены сдашь, а там начнутся занятия, и тебе — уж поверь — будет не до Максимов…

— Какие занятия? А если она не поступит? — перебил ее отец.

— А не поступлю — сразу пойду на рабфак. Буду жить в общаге — работать и учиться, — терпеливо, как ребенку, объяснила ему за мать Вероника.

И вот наконец решение было принято: родители отплывают, а Вероника уже на следующий день едет в Южно-Сахалинск и садится на самолет до Москвы. Приезжает, устраивается и тут же шлет телеграмму.

Билет ей купили заранее, мама помогла собрать вещи. Напоследок порывисто обняла ее и расцеловала.

— До чего страшно мне тебя оставлять! — на всхлипе проговорила она, потом тряхнула светлой пушистой головой и разом взяла себя в руки. — Смотри — не доиграйся с Максимом, — добавила она тихо, чтобы не слышал отец. — От «этого», между прочим, бывают дети.

Вероника кивнула ей с печальной и иронической улыбкой.

— Да, мамочка, я знаю. Я же читала «ну очень интересную газету». Там все прекрасно изложено…

— Ты лучше бы «Биологию» читала, а не всякую ерунду, — сварливо, но не сердито посоветовала мать.

Вероника пронаблюдала из окна, как родители погрузились в поджидавшую их «Тойоту», и послушно отправилась учить биологию. Она занималась этим до самого вечера — вернее, до звонка родителей из порта.

После этого ее словно подменили. Едва телефонная трубка опустилась на рычаг, Вероника со всего размаху рухнула на диван и принялась прыгать на нем так, что пищали пружины. Том — ее любимая трехцветная дворняга — вылез из-под своего шкафчика в прихожей и удивленно смотрел на нее, на всякий случай виляя хвостом.

— Сво-бо-да! Сво-бо-да! — тихонько скандировала себе под нос Вероника.

Сначала она хотела броситься к телефонному аппарату и тут же набрать номер Максима… но потом передумала. Нет, зачем так торопиться. Все равно этот вечер и ночь принадлежат им. И половина завтрашнего дня. В кои-то веки она может себе позволить пошиковать. Вероника быстро прогуляла собаку, растопила титан, сварила себе кофе, разделась, достала из шкафа чистое полотенце и пустила воду в ванну…

Теперь она сидела в пене, благоухающей розами, и любовалась собственными длиннющими ногами. Она вынула их из воды и подняла, уперев в кафельную стену.

— Американский образ жизни! — сказала она себе самой и взяла в руки чашку с кофе.

Изящно отпив глоточек, она уже протянула руку к телефонной трубке, как вдруг телефон зазвонил сам.

— Алло!

— Ну что? — с ходу выпалил Максим на другом конце провода.

— Все! — на выдохе ответила Вероника.

— Через двадцать минут буду!

Со стороны их можно было принять за двух разведчиков, которые вынуждены общаться при помощи паролей. Но на самом деле им просто не нужны были слова. За время, пока они дружили и скрывали от родителей свои отношения, они научились обходиться малым.

Вероника поспешила разбить эти стереотипы.

— Погоди! Ты хоть знаешь, откуда я с тобой разговариваю?

— Откуда?

— Я сижу в ванне, вся в пене. Пью кофе. И вообще, разлагаюсь тут, как могу…

— Это просто класс — я тебе завидую. Я тоже так хочу, слышишь? И желательно — вместе с тобой.

— Ну, этого я тебе обещать не могу… но для тебя водички согрею. Давай. Приходи скорей, — почти шепотом закончила она и с довольной улыбкой положила трубку.

Еще ни разу в жизни им не выпадала такая чудесная возможность: целый вечер быть вместе и не бояться, что кто-нибудь нагрянет и разрушит их идиллию. Обычно они выкрадывали короткие сладкие часы, пока родители Максима или Вероники были на работе, да еще изредка, когда удавалось придумать какие-нибудь причины и не ехать с семьей на дачу. Вот тогда они часами целовались и обнимались, робко пристроившись на Вероникиной кровати — словно потом она могла их выдать.

Когда начался их знаменитый на всю школу роман, им было по пятнадцать лет. Даже самые строгие учителя смотрели с умилением, как эта юная и красивая парочка расхаживает по школе, не расцепляя рук. Они учились в параллельных классах — поэтому на время уроков им приходилось разлучаться. Зато перемены все принадлежали им. Ребята из класса разделились на два лагеря: одни откровенно завидовали влюбленным, а другие поглядывали на них с иронией (хотя наверняка сами в душе завидовали). В любом случае, самим Ромео и Джульетте было на это глубоко наплевать. Их не могла остановить даже обоюдная неприязнь родителей — а может, это даже их подзадоривало. Ведь приходилось скрываться, прятаться, идти на невинный обман — и это придавало их встречам особую остроту.

До конца им было непонятно — почему их родители относятся друг к другу с такой неприязнью. Впрочем, подозрения были. Покойный отец Максима всю жизнь проработал в КГБ. А между тем родители Вероники имели все основания относиться к работникам этого учреждения с ненавистью. Ведь когда-то давно, еще в конце сороковых, дед Вероники — коренной москвич и студент МГУ — был осужден и сослан на Сахалин всего лишь за рассказанный в компании анекдот. Бабушка — тогда еще невеста — в лучших традициях женщин-декабристок прямо из старых московских переулков уехала за ним. Но другие родственники малодушно от него отвернулись. Потом, конечно, дедушку реабилитировали. При определенном упорстве он мог вернуться в Москву. Но слишком уж горькой чашей оказалось для него предательство близких. Обиженный дед остался на острове каторжников. Бабушка сначала плакала и переживала, а потом родила ему сына. Так семья осела на Сахалине. Единственный сын, отец Вероники, не захотел перебираться в Москву — закончил политехнический институт в Хабаровске, женился на местной. Но неприязнь к органам государственной безопасности была и у него — видимо, он всосал ее с молоком матери. Жену он подобрал себе тех же взглядов — врач по профессии, мама Вероники слепо ненавидела государство и все, что имело к нему хоть малейшее отношение. Она имела привычку ругать работников больницы, детского сада, почты, собеса, сберегательного банка — не говоря уже о военных и государственных деятелях…

Одно было непонятно Веронике: при чем же тут Максим? Ведь сам он не работает в КГБ и даже не собирается? Однако обсуждать это с родителями она не решалась. Гораздо проще и интереснее было скрываться и прятаться.

Итак, Максим придет минут через двадцать. Вероника блаженно потянулась в уже начинающей остывать воде. Затем она допила кофе, взяла с полки пушистую капроновую мочалку и начала намыливаться. На губах ее блуждала задумчивая и счастливая улыбка. Сейчас она вымоется, чтобы быть чистой-чистой и уверенной в каждом потайном уголке своего тела. А когда придет Максим, ему она тоже нагреет воды… Они улягутся на диван в большой комнате и будут обниматься прямо без одежды. Наверное, это такое блаженство… Она обязательно посмотрит на Максима — как он выглядит полностью обнаженным. А когда им надоест, они будут смотреть телевизор… И снова обниматься и ласкаться… А потом, может быть…

В этом месте Вероника всякий раз обрывала себя — ей почему-то было стыдно представлять себя и Максима в роли голых существ, которые странно и смешно двигаются. Эротические сцены из фильмов вызывали у нее непонятные чувства — с одной стороны, дикое животное любопытство, а с другой — какое-то неудобство за то, что творится на экране. Ей было стыдно за этих людей, за их нелепое поведение. Зачем же они бессовестно обманывают всех днем, строя из себя скромниц и почтенных дяденек? Наверное, здесь есть какой-нибудь секрет… И она обязательно разгадает его.

Вероника слегка подсушила длинные светлые волосы феном, запудрила мелкие веснушки на носу. Что ей лучше надеть? Обычно она ходила по дому в старых застиранных добела джинсах и футболке. Но теперь случай был другой — Максиму предстоит все это с нее снимать. Незачем создавать ему лишние трудности. Она же не какая-нибудь дешевая кокетка в кофточке с миллионом пуговиц. Вероника решительно достала из шкафа мамин японский шелковый пеньюар с золотыми птицами, вышитыми на синем фоне. Скромненько и со вкусом. А снимается — ну просто в одно мгновение. А под него — черные кружевные трусики, которые подарила ей Анька.

Последнее время Анька совсем пропала — даже с выпускного вечера незаметненько ушла раньше всех. Похоже, этот ее Артем совершенно закрутил бедняжке мозги. Всю четвертую четверть Анька ходила по школе с таким выражением лица, как будто ей известно что-то, чего не знают другие, и она страшно этим гордится. Впрочем, Вероника знала, что это было, и с удовольствием хранила тайну. Анькин ухажер — молодой учитель физкультуры из соседней школы — соблазнил ее в подсобке, где хранится спортивный инвентарь, прямо на матах. Теперь они каждый день встречались там в тайне от всех и по нескольку часов занимались любовью. Вероника не решалась расспрашивать подругу о подробностях этих встреч, но по нежно-розовому, заигравшему вдруг всеми красками лицу подруги видела, что любовные свидания явно идут ей на пользу.

— Счастливая ты, Анька! — говорила она. — А я вот не могу. Боюсь — и все. Как будто все это какое-то далекое, из чужой или из взрослой жизни.

— А ты-то кто есть — не взрослая, что ли?

— Ну какая я взрослая? У меня месячные-то всего два года назад пришли…

— Подумаешь, разве в этом дело. — Анька выпятила свои пухлые и крупные, как она говорила, «модные», губы. — А что — Макс и не настаивает?

— Да уж — не настаивает. Прет, просто как танк. Но и мы ведь не лыком шиты… — с лукавой улыбкой добавила она. — Брестская крепость не сдастся…

— Дура ты все-таки, Вероничка, — беззлобно сказала Анька и взлохматила ей челку. — Давно бы уже отдалась ему и жила спокойно. Все равно, чему быть, того не миновать.

— А если я забеременею?

— Какая фигня! Считать умеешь? Первые девять дней можно, потом девять дней — нельзя, а потом девять дней — опять можно. Вот и вся арифметика. Не залетишь ни за что в жизни.

— А вдруг все равно залечу?

— Ну тогда умрешь старой девой. А у Максима лопнут яйца. — И Анька расхохоталась невинно, как будто ей рассказали детский анекдот.

Совершенно незаметно, но невероятно быстро подруга из смешной угловатой девчонки превратилась во взрослую — даже чересчур взрослую — женщину…

Вероника поставила на плиту чайник — чтобы к приходу Максима был готов горячий чай. Достала из холодильника остатки торта «Наполеон», который мама испекла специально в честь отъезда. Расставила чашки.

И тут раздался долгожданный звонок в дверь. Том громко и заливисто залаял, однако, почуяв своего, быстро успокоился. Запыхавшийся, в распахнутой на груди куртке, за дверью стоял Максим. Увидев роскошный наряд Вероники, он тихонько присвистнул.

— В таком халате только смотреть «Санта-Барбару», — сказал он и смело, по-хозяйски шагнул в квартиру. — Правда, уехали? — на всякий случай спросил он.

— Если хочешь, проверь под кроватями.

Входная дверь закрылась, и Вероника с Максимом очутились в полутемной прихожей. В одну секунду их словно толкнуло друг к другу. Так это всегда и случалось. Они и сами не понимали, что происходит — как уже начинали неистово, самозабвенно целоваться. В эти мгновения Веронику охватывала такая глубокая, счастливая нежность, что она ощущала ее почти физически. Она даже не могла бы определить: что ей приятнее — прикосновение губ Максима или чувства, которые она при этом к нему испытывает.

Когда их губы разнялись, Вероника сдула со лба растрепавшиеся волосы и, стараясь говорить невозмутимо, спросила:

— Чай будешь — с тортиком?

— Об чем речь… — Максим продолжал пальцами гладить шелковистую ткань на спине у Вероники — она словно завораживала его.

— Ну тогда пошли на кухню, а то там уже весь чайник выкипел.

Пока они пили чай, Вероника боялась поднять на Максима взгляд. Почему-то она думала, что он начнет говорить с ней о чем-нибудь запретном. Да, в темноте, закрыв глаза, она была готова на многое — но для этого надо было закрыть глаза. Встречать же некоторые вещи лицом к лицу она опасалась.

— Тортик сама пекла? — спросил Максим.

— Да нет, это мамины кулинарные изыски, — ответила Вероника.

— Хорошая у тебя мама. Люблю хозяйственных женщин.

«А я хозяйственная?» — сразу мысленно спросила себя Вероника. Ей хотелось во всем соответствовать вкусам Максима. Откуда ей было знать, что мужчины могут иногда сболтнуть что-нибудь просто так?

На самом деле Максим чувствовал себя просто на седьмом небе. Ему было совершенно наплевать, хозяйственная Вероника или нет. Его просто влекло к ней — влекло как к женщине… А ведь когда-то он знал ее совсем малышкой, и она казалась ему такой же вредной и неинтересной, как все девчонки. Потом это мнение с годами все больше менялось — по мере того как Вероника росла и расцветала. Сам Максим тоже времени не терял: к девятому классу перегнал всех мальчишек по росту и стал похож на красивого, породистого киноактера. Не из тех, которые играют в боевиках — с бычьими шеями и бритыми толстыми затылками. Скорее он напоминал героя-любовника из старых фильмов — с большими печальными серыми глазами в пушистых ресницах, длинным точеным носом, правильным овалом лица и прямыми темно-русыми волосами. Впрочем, печаль в его глазах была обманчива. Максим отличался довольно веселым — хотя и на редкость спокойным — нравом.

— Послушай, а тебя отпустили? — спросила Вероника.

— А я не спрашивался. Просто ушел — и все.

— Лучше не надо, чтобы они знали, куда ты пошел.

— Само собой. Сейчас позвоню Витальке — сообщу ему, что буду сегодня ночевать у него.

— Ты собираешься уходить к нему?!

— Да нет же. Как ты могла такое подумать? Просто предупрежу его, чтобы знал, что врать, если мои вздумают к нему позвонить.

— А потом позвонишь родителям?

— Угадала… Только звонить я буду исключительно из ванной. И не забудь взбить пену и принести кофе…

— Ну, ask… — пожала плечами Вероника. — Я же обещала.

 

2

За окном уже белело предрассветное небо. Вероника лежала и не могла уснуть. Почти всю ночь они с Максимом провели в объятиях и поцелуях. Какой там телевизор! С того момента, как Максим с мокрыми волосами и полотенцем на бедрах вышел из ванной, они не могли оторваться друг от друга ни на секунду. Он сразу же выключил свет и приступил к решительным действиям. Мамин халат занял свое место на кресле, а розовое полотенце беззастенчиво разлеглось на ковре.

В темноте Веронике было не стыдно и не страшно — хотя Максим лежал рядом с ней совершенно голый. Они прижимались друг к другу всем телом — от щек до ступней. Она чувствовала его всего — и тот незнакомый волшебный орган, который, как она знала, вырастает у мужчин от сильного притока крови. Как ей ни было любопытно, она бы ни за что не решилась дотронуться до него рукой. Но даже когда это чудо случайно прикасалось своей горячей и нежной кожицей к ее бедрам, ее бросало в нервную дрожь. Это было новое, удивительное ощущение, и они оба наслаждались им. Говорить они не могли. Ничего не волновало их сейчас, кроме любви — а о ней они говорить стеснялись. Конечно, если бы мог, Максим сказал бы Веронике, какая она изумительно красивая, худенькая и нежная, какие у нее милые маленькие грудки, редкостные по длине и стройности ноги… Но Максим еще не умел всего этого говорить — и только исступленно гладил и ласкал любимое тело. Иногда его руки пытались забежать в ложбинку между ногами, но Вероника всякий раз останавливала его и крепко сжимала колени.

— Не надо… Не надо… — как заведенная, повторяла она, и Максим не смел ее ослушаться.

Он и сам толком не знал, как все должно быть. В ванной он с ужасом смотрел на свой большой восставший член, сгорая от стыда и сознавая, что больше всего на свете ему хочется сейчас куда-нибудь это засунуть. Единственное, что он чувствовал, лежа рядом с голой, восхитительно горячей Вероникой, — это дикое возбуждение, от которого у него уже кружилась и болела голова, шумело в ушах и саднило в паху. Но он продолжал и продолжал заниматься этим сладким самоистязанием. Временами он забывался и пытался засунуть коленку Веронике между ног — иногда это ему даже удавалось. Но потом все снова возвращалось на круги своя. Даже когда он нежно и осторожно перебирал губами ее соски, когда, сам не понимая смысла своих действий, посасывал их, словно ребенок, Вероника не давала ему двинуться дальше определенной ею черты. В конце концов он почувствовал приближение финала и, порывисто вскочив, умчался в ванную. Он боялся, что это случится с ним на постели и он испачкает Веронике простыню. Но, когда он вернулся и лег рядом с разомлевшей Вероникой, все началось сначала…

Так они промучили друг друга до утра. Потом Максим, утомленный несколькими неполноценными оргазмами, все-таки уснул, а Вероника так и осталась лежать без сна. Она смутно чувствовала какую-то обиду и досаду — но не могла понять, чем она вызвана. Обвинять в своем состоянии Максима ей даже не приходило в голову. Наоборот, она думала про него с нежностью. Пока он спал, она легонько гладила его по волосам и думала: «Вот это и есть настоящее счастье…»

Когда совсем рассвело, в комнату забежал Том и своими шоколадными глазами подозрительно оглядел лежащих на диване Веронику и Максима. «Интересно, что он там себе подумал?» — мелькнуло у нее в голове.

— Ну что, гулять хочешь, чертик? — шепнула она Тому, и он, виляя хвостом, склонил голову набок.

Выскользнув из-под обнимающей руки Максима, Вероника стала одеваться. Почему-то колени у нее дрожали.

На улице было сыро и туманно. От холодного утреннего воздуха Вероника окончательно расхотела спать.

Вернувшись, она первым делом вытерла Тому лапы. Потом вымыла руки, сполоснула лицо и отправилась на кухню. Надо приготовить завтрак. Пусть Максим увидит, какая она хозяйственная. Руки у нее по-прежнему дрожали, ноги — тоже. Внизу живота — ныло. Голова страшно гудела — ведь она всю ночь не сомкнула глаз.

Стараясь не греметь, Вероника поставила на плиту сковородку, достала из холодильника молоко и яйца. Затем, борясь с дрожью в руках, взбила венчиком омлет. Вылила в разогретое масло. «А вдруг он подгорит? Или будет чересчур жидкий?» — с тревогой подумала она. Ей ужасно не хотелось представать в неловком свете перед Максимом. Но, кажется, все получилось как надо. Вероника хотела переставить готовый омлет на другую конфорку, как вдруг ручка сковородки вырвалась из ее ослабевшей за ночь руки и… сковородка с грохотом полетела на пол. Просто упасть ей показалось мало — она еще сделала круг почета по всей кухне, при этом старательно разбрасывая свое содержимое по полу. «Вот черт!» — выругалась про себя Вероника. Ей вдруг стало нестерпимо жаль себя, и, опустившись на корточки среди ошметков омлета, она горько заплакала. Может, сейчас из нее выходила нерастраченная за ночь энергия — но она рыдала все громче и громче.

Когда разбуженный сковородкой Максим вбежал на кухню, он был так поражен этой картиной что испуганно бросился к Веронике:

— Что с тобой? Ты поранилась?

Вероника замотала головой. Максим порывисто прижал ее к груди и помолчал. Это подействовало безотказно — вскоре Вероника успокоилась.

— Ты в порядке? — снова спросил он.

— Я просто идиотка, — совершенно серьезно ответила Вероника и тыльными сторонами ладоней стала вытирать слезы.

— Сейчас я уберу весь этот бардак, — сказал Максим и отправился в ванную за веником.

Через пятнадцать минут они сидели за кухонным столом и ели яичницу, которую Максим приготовил сам лично. Вероника выглядела уставшей и изможденной.

— Через четыре часа у меня поезд, — хмуро сказала она. — До Южного.

Максим молча кивнул, продолжая жевать, словно мысли его витали где-то далеко. Вероника встала и принялась разливать по чашкам кофе.

— Никуда ты не поедешь, — вдруг выпалил Максим.

— Почему это не поеду?

— А вот потому.

— Но у меня билет на ночной самолет, — сказала Вероника. — Я обещала родителям. — Она поставила чайник на плиту и вернулась за стол.

— Ну что случится, если ты поедешь в Москву на недельку попозже — вместе со мной? Никто ведь ничего не узнает. Зато мы сможем целую неделю жить тут вместе…

Вероника молча и печально покачала головой.

— Ты не хочешь? — спросил Максим, и Вероника разглядела в его лице беспомощное и трогательное выражение, которое бывает у маленьких детей, когда на их глазах ломается любимая игрушка.

— Хочу! — со всей горячностью, на какую была способна, сказала она. — Но с меня взяли слово, что я сразу же из Москвы пришлю телеграмму.

— Всего-то? — с облегчением вздохнул Максим.

— Но для того, чтобы вовремя отбить телеграмму, надо сначала полететь этим рейсом в Москву. Это тебе не всего-то.

— Спорим, что они получат телеграмму? А мы с тобой в это время будем здесь — во-он на том мягоньком диванчике…

— Это как это?

— А вот узнаешь!

 

3

Максим позвонил ей в восемь вечера.

— Меня не пускают, — коротко сказал он.

От огорчения Вероника даже не знала, что ему ответить. Она уже так настроилась — она пообещала себе, что сегодня это обязательно произойдет, что они больше не станут так мучить друг друга… И время безопасное — у нее только-только кончились «критические дни». Вероника вдруг осознала, что тоже этого хочет. И ей совершенно все равно, какие будут последствия…

— Эй, что ты там замолчала? — оторвал ее от тягостных мыслей Максим. — Я же не сказал тебе, что не приду. Просто я буду попозже. Убегу, как только все уснут.

Все — это были мама, старший брат и бабушка Максима. Отца у него не было — три года назад он умер от рака. Теперь, когда мать овдовела, она стала чрезмерно волноваться за своих детей и часто бывала чересчур строга и даже несправедлива. Максим разрывался между жалостью к матери и желанием поступать по-своему. В конце концов он выбрал компромисс: делать все по-своему, но так, чтобы она не знала. Он понял, что другого выхода у него просто нет.

— Значит, ты придешь ночью, а уйдешь рано утром, пока все еще спят?

— Наверное, так. Но это же лучше, чем совсем никак. А потом снова вернусь — сделаю вид, что пошел в библиотеку решать тесты по математике… Не грусти, Веруня. Смотри не засыпай — дожидайся меня.

Вероника чувствовала легкие угрызения совести. Чтобы остаться на несколько дней с Максимом, ей пришлось пойти на довольно серьезный обман. Днем они сходили на почту и позвонили его другу Илье, который уже год как учился в МГУ и ждал, что Максим приедет и присоединится к нему. Илья оставил Максиму связной московский телефон своего приятеля Антона, который жил рядом с общежитием и мог в любой момент сбегать за ним. Схема сработала отлично: Максим позвонил из междугородного автомата этому Антону, попросил сходить за Ильей. Потом перезвонил еще раз, и трубку в Москве взял уже Илья. Дальнейшее было делом пяти минут.

— Слушай, старик, — сказал ему Максим. — Выручай. Найди адрес общежития Ветеринарной академии и завтра к вечеру отошли куда я тебе скажу такую телеграмму. Записывай — ДОЕХАЛА НОРМАЛЬНО УСТРОИЛАСЬ ОБЩЕЖИТИЕ ВЕРОНИКА. Потом напишешь адрес этого общежития. За телеграмму, как только приеду, расплачусь. Все записал? Тогда диктую адрес, по которому слать телеграмму… — И он прочитал по бумажке адрес, который Веронике оставили родители.

Ну вот, теперь для мамы и папы Вероника в Москве. Она утешала себя мыслью, что уже через несколько дней она действительно будет в Москве — и это вранье не продлится слишком долго. Зато они с Максимом проведут самое удивительное в их жизни время, а потом вместе поедут навстречу новой, незнакомой и манящей столичной жизни…