Не стоит говорить здесь о сочувствии и восхищении; ведь, хотя некоторая их деятельность требует напряжения и работы рук, кто назвал бы их участь негероической и сравнил бы их идиллическую усталость с работой могильщика, с опасностями, окружающими заводского сторожа, с утомленностью солдата?

А действительно! Это ведь легкая работа — мыть ночные горшки; не требует особых усилий — водить метелкой; и если служба начинается очень рано — не каждый же день бывают гости! Почему же эта доля наполняется в наших благородных сердцах прямо-таки трогательной святостью, хотя мы сами обеспечены отнюдь не сверх меры и рождены для мучений наших собственных занятий? Несмотря на весь социальный пафос, нам не приходит в голову настаивать на реформах, и хотя степень нашей человечности, возможно, весьма высока, мы абсолютно не расположены менять их судьбу. Нет, мы бурно требуем по утрам наш кофе, словно мы единственные на свете; мы грубы, если наша постель не в порядке; и если небрежность их возрастает, мы их увольняем.

И все-таки мерещится нам в часы прозрений, что какая-нибудь лампочка служит им домашней лампадкой над алтарем. Ведь если они, как говорится, не кажутся ни героями, ни страдальцами, мы все же стремимся видеть в них святых. Причина в том, что их жизнь представляет собой распад и смирение среди чужих форм, даже безымянность. Кто пытался представить себе преданного кельнера «нашего» кафе как-то иначе, нежели торопливо обслуживающим нас? Как странно вообразить, что у него есть жена и дети, что он прогуливается по воскресеньям, что он способен есть не в спешке, в углу, а совсем по-другому, что можно встретить его на улице со шляпой в руке, что он даже заговорит с нами в театре.

А эта грациозная девушка, что прибирает мою комнату? Ни разу не произносит красотка слова, не идущего к делу. Царственно воспарила она благодаря своей шумной самоотверженности. Я не способен представить себе (в глубине души я считаю это кощунством), что у нее есть родина, семья, жизненные сложности и знакомства. Меня взволновало бы, если б почтальон принес ей письмо, открытку и даже посылку. Детство ее нигде не протекало, и ее воскресные выходные не имеют отношения к ее возлюбленному или к молчаливому посещению могилы, к тоске по родной почве, к короткому окольному пути в прежнее блаженство. Потом она возвращается в свой понедельничный миф. То же самое — кухарка. А вспомните-ка всех ваших забытых нянек! Если всякое другое занятие — профессия, то прислуживание — религиозное деяние. Специалист выполняет работу в определенных временных границах, к своей выгоде, из честолюбия или по своим склонностям. Слугу зовут всегда. Он каждый час принадлежит твоему дому и тебе. Если его внешняя цель телеологична — найти денежные средства, — то действия его — все же чистая, неосознанная идея. Он гасит себя, чтобы быть полностью твоим инструментом. Ты господствуешь над ним, как колдовское заклинание.

То, что у некоторых народов на один день перевертывались отношения раба и господина, я считаю вовсе не этическим символом, а религиозной необходимостью. Наивный разум познает святость через служение.

Теперь погадаем еще немного, отчего вся прислуга кажется нам такой мифичной. Она приходит на землю ниоткуда, и стыдно бывает видеть, как они едят, смеются и спят. Бранишь их, — это дается им нелегко, и все же лампочка-лампадка и домашний очажок почитаются ими как наилучшее.

Они заслуживают по-христиански царствие небесное, а если им не суждено его найти, то существование их даст отзвук не в одном благодарном благородном сердце. Этого добиваемся все мы, смертные; не у каждого получается так красиво.

 

1912