Гриша Вагѝнер был слабеньким мальчиком, В школу ходил с букварём и пенальчиком, Был близорук, не дружил с забияками, Общий язык находил лишь с собаками, Позже стал гордостью шахматной секции, Пива не пил, конспектировал лекции, Запах чесночный, рейтузы под брючками, Строил скворечники хилыми ручками, Схемы паял фантастической сложности, Мылся нечасто — по мере возможности, Слушал Шопена, Ремарка цитировал, Женщин не видел и не акцептировал, Профиль окутывал шарфиком выцвевшим, Спорил о Боге с соседом подвыпившим, Жалко попал, молодой и порядочный, Он под каток под асфальтоукладочный.

Я как-то вижу всё по-новому, Мне жизнь подкидывает ребусы, Сидеть бы мне, тупоголовому, И починять в депо троллейбусы… Так нет же! Пичкаюсь идеями, Ищу котов в собачьей комнате, То нарисую всех злодеями, То вас люблю, а вы не помните. Забить на всё, залечь на солнышке И вам, реальным, не отсвечивать, Но есть пока ещё на донышке, Чтоб мыслей лёт обесконечивать…

Тургенев, Достоевский, Маяковский, Есенин, Тютчев, Мандельштам, Твардовский, Рылеев, Пастернак, Довлатов, Бунин, Бианки, Чехов, Лермонтов, Акунин, Толстой, Маршак, Ахматова, Беляев, Некрасов, Пушкин, Горький, Фет, Катаев, Булгаков, Пришвин, Искандер, Филатов… Куда ж ещё меня — дегенерата??!

Я приду к тебе на день рожденья, Великан, осевший на Неве, Без подарка, без предупрежденья И без задних мыслей в голове, Ты — ровесник сказочной Тортиллы, Панцирь твой надёжней чем броня — Защитит от вора-воротилы И от мэров завтрашнего дня. Ты не просто контурная карта, Город БДТ и ДДТ Город лучших оперных бельканто И лихих балетных фуэте. Крепкий, словно «Балтика» шестая, Грозный, как кронштадтский пароход, Рукопись истории листая, Громыхая, движешься вперёд. То тебя с дерьмом смешать хотели, То топили в собственной крови, Но всегда Расстрели–Церетели Возрождали — только позови. В холодах, разрухах, сменах власти Ты лишь укрепил характер свой, И потом, когда утихли страсти, Воевал с безликою Москвой… И на день рожденья–возрожденья Извини за пафосность, старик, Я к тебе приду без принужденья, Я к тебе почти уже привык… 

Вонюч, как кролик, сдохший от поноса, Наивен, как индийское кино, Лиловый исхудавший алкоголик С тоской глядит в немытое окно. Он верит, что ему на опохмелку Чекушку давний кореш одолжит, А по утрам всё чаще видит белку, Он подмигнёт — она к нему бежит… В кармане — гвоздь, в больных глазах — тревога, Друг снова спас — в желудке спирт бурлит… Боюсь, осталось пить ему немного: Не за горами контрол–альт–делит…

Закурим, мой товарищ, по одной! И табаком размешивать не будем — Накроет нас эффекта новизной, Наполнит теплотой к вещам и людям, В системе чумовой координат Абсциссой буду я замысловатой, Ну а тебя, под грохот канонад, Торжественно назначат ординатой. А в точке ноль — слова, которых нет, И песни, что когда-то не допели, И тени,разрывающие свет, В полях бесхозных сладкой конопели. А если вдруг откажут тормоза С рассветным мегарадужным приходом Посыпь мне густо травами глаза И положи мой корпус за комодом…

Шпалы вколочены, гайки подкручены, Все озабочены, люди измучены. Грязный перрон сортировочной станции, Мусор ругает кого-то по рации, Дёргаясь, старый шлагбаум опускается, Речка… Вокзал… Туалет закрывается… Ноги в вагонном проходе немытые… Спят дембеля, самогоном убитые: Мама во сне у окошка открытого… Стынет в котле голова замполитова… Поезд навстречу… Явление Доплера… Паводком ветхая дамба затоплена… Запах котлетный, отрыжки чесночные, Зычно кричат торгаши полуночные… Тамбур облёванный… Станция «Лосево»… Здесь ты меня разлюбила и бросила… Стук нарастает, колёсами заданный, С полки свисает кроссворд неразгаданный… Тонкие нити рассвета багрового — Дня наступление шумного, нового… 

Мне нравятся фильмы про мрачного Сталина, Как ходит задумчиво он по Кремлю И вешает всех, от Иркутска до Таллинна… Но порно я, всё-таки, больше люблю. Мне вестерны в кайф, где индейцы с ковбоями Друг друга на медленном жарят огне И очень гордятся своими устоями… Но порно особенно нравится мне. Про космос люблю, про убийц-астероидов, Где Землю спасает бурильщик простой, Он — самый толковый в команде негроидов… Но это в сравнении с порно — отстой. Про рыцарей — тема довольно красивая: Погибнуть готовы, служа королю! Кольчуги, мечи, лошадёнка спесивая… Нет, всё-таки, порно я больше люблю. И ужасы — жанр, навеки излюбленный, Люблю, чтоб кровища потоком текла, Чтоб был там скелет и чтоб палец отрубленный… Но порно — покруче. Такие дела.

Я привёз тебя к себе, деревенщину, Ты хотела жить со мной, дерзкая, Разбудил в тебе любовью женщину, Лучше бы она спала, мерзкая…

Сколько нас взлелеяно, Сколько в печках спалено, С повестью про Ленина, С песенкой про Сталина? Сколько ртов заклеено, Сколько хат оставлено, С повестью про Ленина, С песенкой про Сталина? Сколько масок сменяно И клыков оскалено, С повестью про Ленина, С песенкой про Сталина? Был бы рад поэт тому — Да не видеть сути нам… Может быть, поэтому Хорошо нам с Путиным? 

Когда-нибудь стану я старым, Горбатым, подобно верблюду, Стройным не буду, поджарым, С губою отвисшею буду. Вся русская классика заново, Очки на носу плюс восемь, Любимые фильмы — Рязанова, Любимое время — осень. В семейных трусах с цветочками Ни шороха, ни затвердения, Короткие встречи с дочками — На Пасху и дни рождения. Кроссворды рукой дряхлеющей, Кутаясь в плед с дырками, Нормально поссать не умеющий, Балкон завален бутылками. С утра шурупы протезные Вставною крепить челюстью, Советы давать полезные, Виртсекс объявить ересью. Сердца шумы угадывать, Печень — «Букет Молдавии»… Не стоит надолго откладывать — Лучше уйти в здравии… 

Большая жизнь проходит стороной, Легко, с задором, в радостном кульбите Летит бесшумный спутник по орбите Со скоростью ужасно неземной. За премией бежит лауреат, У кульмана столпились инженеры, В театрах ставят громкие премьеры — Премьер берёт билеты в первый ряд. Банкиры покупают корабли, Студенты путешествуют по миру, А мой Орфей наяривает Лиру, Невольно отрываясь от земли. Он голоден, он зол, он без штанов, Но истина проста и непреложна, И со стены вздыхают безнадёжно Иртеньев, Губерман и Иванов.

«Откуда темы Вы берёте?» — Спросил один меня в письме, «Сдаётся мне, вы просто врёте, Купая мир в сплошном дерьме. Я — токарь высшего разряда, Ни дать, ни взять — рабочий класс, И заливать мне тут не надо, Я знаю жизнь не хуже Вас. И я вот этими руками Побольше пользы приношу, Чем идиотскими стишками, Которых сроду не пишу!» Я написал: «В вопросе Вашем Уже содержится ответ! Да, мы не сеем, и не пашем, Но ведь на то я и поэт. Чтоб подмечать пытливым оком И освещать житейский срам, Что не под силу хлебопёкам, И недоступно малярам. Там, где завхоз, гремя ключами, Спокойно морду отвернёт — Поэт бессонными ночами Вдыхает душу в свой блокнот. Когда солдат белее мела Обходит вражеский блиндаж — Поэт туда заходит смело И всё берёт на карандаш. И уж тем более занятно, Что без снобизма и гримас Мы часто трудимся бесплатно, (Чего нельзя сказать о Вас). Я, соблюдая осторожность, К Вам не полез бы под фрезу — Так уж оставьте мне возможность Смотреть на сор в чужом глазу!»

Служить науке — безусловно, благо, Но часто ли оправдан этот риск? В чём виноват, скажите, был бедняга, Тот беззащитный пластиковый диск? Лежал себе тихонечко на полке, В душе царили нега и покой, Но чернокожий лаборант в бейсболке Его сграбастал жирною рукой. И ну гонять по зонам и отсекам, Да вслед бежать во всю дурную прыть, Для этого не то что человеком, А сволочью последней нужно быть. В СССР шумит Олимпиада, Войска в Кабул готовы вылетать, А им, видать, всего-то лишь и надо Несчастный диск до ручки укатать. «Сто пятьдесят!» — кричит, «отлично, парни!» И пялится на свой секундомер… Уж лучше б ты муку грузил в пекарне, Или в такси работал, например. Всего делов — летит кусок пластмассы, А расписали так — на все лады, И грант, небось, из президентской кассы На новые «полезные» труды. Не верю я ни в мнимую удачу, Ни в прочие рекорды-чудеса, Поскольку до сих пор ко мне на дачу Автобус едет ровно два часа…

Приснился сон: бегу я лесом, Движенья быстры и легки, На встречу Пушкина с Дантесом, У Чёрной питерской реки. Чтоб эту глупую затею Замять надёжно на корню: Я обязательно успею, Я жизнь поэту сохраню. Дантес с него не сводит взора И шубу сбрасывает с плеч… Держись, Сергеич, буду скоро! Попробуй гадину отвлечь! И вот когда француз-повеса В карман за пулями полез, Я с шумом выскочил из леса, В испуге дёрнулся Дантес. А Пушкин стрельнул… Ай да Пушкин! Нажал с улыбкой на курок — И честь сберёг своей подружки, Себе же — молодость сберёг. Ещё дымилась сигарета, Дрожа в дантесовых губах, А нас несла уже карета К мускатам в винных погребах. А после — бал! Народу — тыщи! Взрывалось множество петард, Он называл меня «дружище», И дал потрогать бакенбард. К рассвету нас уже качало, Он мне сказал: «Благодарю» И разошлись мы у причала — Я — на работу, он — к царю…

Идеальный человек хорошо воспитан, Лёгок, строен и силён, времени под стать, Верен делу и семье, сдержан и начитан, И за родину готов жизнь свою отдать. Образован, закалён, чист и аккуратен, Не затронут ни на миг стрессами извне, Он, короче говоря, мне во всём обратен, И поэтому слегка неприятен мне.

Язва, грыжа, убитая муза, Пять детей — о шестом и не знал, Да пивное объёмное пузо — Вот и весь негустой арсенал. Покидая земное логово, И прижавшись душой к небесам, Соглашусь, что добился немногого, Но добился действительно сам.

Иду по жизни без труда, Но часто хочется туда, Куда не возвратиться мне, Туда, где горе — не беда, Где окружён я был всегда Приветливыми лицами. Где я, похмельный муравей, Держал компресс поверх бровей, Лечился минералочкой, Где сыпал трелью соловей, И я пугал окрестных фей Своей волшебной палочкой. Где ты, без ханжества следа, Мне тихо ночью шепчешь «да», И в пах целуешь истово, Пустых бутылок — в два ряда, И я лечу через года До прошлого лучистого…

Время настало бездушное, кислое, В моде одежда до пола отвислая, Бледные скулы и тощие ноги, Вкусную пищу сменили хот-доги. Света больницы лишаются первыми, Физик на рынке торгует консервами, Церковь валютная, девушки-готы, Свадьба — до драки, пикник — до блевоты. Чаты фривольные, фильмы дебильные, В школьных дворах испражненья обильные, Книги — для форса, картины — для пыли, В опере не были, в Турции — были. Я не брюзга, и не враг демократии, Но представитель от пишущей братии Просто не вправе считаться поэтом, Если хоть раз не напишет об этом.

Что ж вам, милые, неймётся — Отовсюду шум да вой… Сделал небо, сделал солнце, Крышу дал над головой. Создал воду, атмосферу, Плодородный чернозём, Обратить пытался в веру — Всё равно во тьму ползём! Намекал войной, торнадо, Напускал на землю дрожь, Дескать, хватит там, не надо, Побесились и хорош… Сколько лет я вами правил, А итог — бардак везде! Закрывай программу, Павел, Мы летим к другой звезде.

Уютный зал, банкет персон на двести, Жених притих — волнуется чуть-чуть, И свадебное платье на невесте Подчёркивает талию и грудь. Родня сидит, из тундры уссурийской Зачем-то приглашённая сюда, С набитым ртом, склонясь над общей миской, Тупые шутки травит тамада. «Подбрось яйцо», «Пятнашки», «Кегли», «Фанты», Цыганский танец, водка из туфлѝ, Обрюзгшие уродцы-музыканты Лабают свой «гоп-стоп» и «ай-лю-ли». С небесным звоном стукаются стопки, Свекровь по залу скачет как блоха, Свидетель пьяный, запершись в подсобке, Активно дружит с тётей жениха. А молодые счастливы настолько, Что по волнам любви своей плывут, Охотно реагируют на «горько», И друг от друга глаз не оторвут… И, как бы не участвуя в процессе, Сплетают нежно губки в узелок… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вот эпилог из сказки о принцессе, И фильма «Тварь» классический пролог.

В часы душевного смятения (А по-простому — с бодуна) Ловлю за хвост чужие тени я, И цель не очень-то видна. Ещё вчера казалось с вечера, Что пью я божью благодать, И печень — верного диспетчера, Смеясь, просил ещё поддать. Сверкал проспект светодиодами, Текла сивуха по усам, Сначала пил я с идиотами, Потом, дурак, догнался сам. Проснулся в клумбе — угол Кировской, Лицо по цвету — купорос… Пить иль не пить, вопрос шекспировский — Давно решённый мной вопрос.

Вчера я встретил Папу Римского: В дырявой майке, босиком, Он шёл бухой с бутылкой «Клинского» И с преогромным косяком. И весь охвачен удивлением, Спросил я: «Пап, ядрёна вошь! Какой пример своим явлением Ты прихожанам подаёшь??» А он сказал: «Мыслишка здравая… Как говорят, не в бровь, а в глаз… Но отдохнуть имею право я От Римской Мамы и от вас!?»

Я танцую по бортику крыши, Не стараясь держать равновесие, Там внизу суетятся как мыши, Им, похоже, не очень-то весело. Раздаются смешные приказы, Санитары несутся поджарые, Что-то крèпят к стене верхолазы, И батут натянули пожарные. В дверь чердачную с криком «Скорее!» Кто-то лупит ударами хлёсткими, Только я-то, ребята, хитрее — Я забил её намертво досками. Каблуками по самому краю, И руками по кругу как мельница, И кричу: «Разойдись, умираю! Ничего уж теперь не изменится!» Только пальцы сомкнулись на горле, Оттащили в отчаянном натиске… То спасатели, гады, допёрли — Со двора штурмовали предательски. Пристегнули, спустили, словили, И чтоб снять напряжение нервное, Так потом у подъезда вломили, Что уж лучше б я прыгнул, наверное.

Я судьбу не кляну, ни о чём не жалею, Мне чужого не надо — господь сохрани, Коль явился на свет, значит что-то сумею В отведённые небом недолгие дни. Ну а если и нет — ничего, не до жиру, Я не брошусь на рельсы в безлунную ночь… Значит тоже я нужен был этому миру Для мечтаний о том, чтобы что-нибудь смочь.

В моём дворе был стол для домино, Построенный самими игроками, И я, дошкольник с толстыми очками, Там как-то слово вычитал одно. Я плюнул бы и дальше побежал Не будь оно для чтения возможным, Но слово было жутко односложным И в память мне вонзилось как кинжал. И я пытал товарищей своих, Что это слово означать могло бы? Они друг с другом спорили до злобы, Но этот спор с годами поутих. Сквозь тьму веков уйдя корнями в люд, Теперь оно для многих будто фетиш, И надпись ту уже не реже встретишь, Чем «Пиццерия» и «Обмен валют».

У запястья блестит остриё, Это всё. Моя ставка проиграна, И под корень безжалостно выдрано Безобидное чувство моё. Переполнено сердце тоской, Но винить тебя в этом не вправе я… Кто-то пьёт у соседей за здравие, Я же выпью за свой упокой. Пошатнувшись на хилых стопах, Догорала любовь, как в костре зола, Ты сказала «Не дам!», как отрезала, И рукою прикрыла свой пах.

На свете столько разной дряни, Что этим трудно пренебречь… Вот, например, курнёшь по пьяни, Накатит вал, замедлит речь. Блестя отвисшими губами, Течёшь, как речка подо льдом, И догоняешься грибами, Потом с огромнейшим трудом. Находишь старую кастрюльку, Кудахчешь громко: «Ко-ко-ко», Кладёшь туда ещё граммульку Густое варишь молоко. И грузно на пол оседая У непрогретых батарей, На миг увидишь двери рая И Боба Марли у дверей. И понесёшься сквозь преграды И сотни тысяч белых стен… Блажен, кто верует, камрады, А я, похоже, не блажен.

У села Большие Кочки Где кружил осенний лист Повстречались на мосточке Эгоист и альтруист. Друг на друга смотрят строго, Руки сунули в трико, Слишком узкая дорога, Слишком падать высоко. «Пропусти меня, зараза» — Эгоист сказал, шипя «А иначе нà два глаза Станет меньше у тебя». Альтруист вскричал спесиво: «Так как я люблю людей, Люди скажут мне спасибо, Если сдохнешь ты, злодей!» Двинул в пропасть эгоиста, Завязав его узлом… Так добро светло и чисто Одержало верх над злом.

Я бы бросил всё к твоим ногам От альпийских гор и до Урала, От Канар и, скажем, до Багам, Только бы ты, детка, не орала. Я бы мог достать тебе Луну, Разогнать ненастную погоду, И рывком бы поднял целину — Всё тебе, любимая, в угоду. Жемчуга ловил бы по утрам, И ничуть не хуже Тадж-Махала Мраморный возвёл бы в поле храм, Лишь бы ты от скуки не вздыхала. И в порядке милой чепухи Преподнёс Шампань с её винишком… Но дарить французские духи — Это, извини уж, как-то слишком… 

Погружаюсь, ухожу в постоянное Состояние болезненно-пьяное, И шуршу в нём втихаря, как растение: Ночью — более, Утром — менее. И родные так и лезут с советами, Книжки дарят, дивидишки с балетами, Я, конечно, уважаю их мнение, Но не более. Даже менее. А подарки их пропил безвозвратно я И в такое впал пике преразвратное, Что дня три потом сидел на рассоле я… Да, не менее. Даже более. А она уж потихоньку спускается… Вот теперь они, конечно, раскаются И напишут в некролог извинения — Кто-то более, Кто-то менее.

В больнице номер тридцать шесть Есть всё, что нужно для больницы: Есть гардероб и пальмы есть, Журналы, «Жёлтые страницы». Везде комфорт, везде уют, Сияют лампы мягким светом, Буфет сравним по видам блюд С номенклатурным спецбуфетом. Полы начищены — блестят, На окнах шторочки льняные, В стерильных койках шелестят Различной степени больные. Вот только мрут, не перечесть — Лечить никто их не умеет, Но для больницы тридцать шесть Сей факт значенья не имеет.

Сколько выслушать всего довелось, Мол, в стихах твоих «ни правды, ни света», «Не умеешь — не берись», «лучше брось», «Что угодно делай, только не это»… Я за спесь плачу кредиты сполна, Я до пены загоняю Пегаса, А в меня летят потоки говна В форме критики «высокого» класса. Но пока с горы не свистнет мой рак, Для меня ваш едкий трёп — не преграда: Как не надо — знает каждый дурак, Да никто, увы, не знает, как надо.

Лишь только я душой простился с детством, И взрослый мир открылся страшным сном — Как в творчестве запахло декадентством И прочим малорадостным говном. И что бы я уже ни делал после, Пытаясь обмануть себя в душе, Стенанья расплодились и примёрзли Каскадом отвратительных клише. И лёгкость слов утрачена навечно, И только тем забита голова, Что радость коротка, а жизнь конечна — Тем, что и так для всех — как дважды два.

— Это ты? — Это я… — Не узнал! — Не беда. — Как дела? — Хорошо. Замечательно. — Где живёшь? Как семья? — Я ушёл… — Навсегда?? — Навсегда. Насовсем. Окончательно. — Ты работаешь? — Нет… — Почему? — А зачем? — Ну а как же карьера? Стремления? Хочешь дельный совет? — Я советы не ем. — Я по дружбе, дурак… — Тем не менее. — Так, выходит, ты счастлив? — Выходит, что да… А к чему мне пустые страдания? — Мне туда, а тебе? — Мне совсем не туда. — Ну пока, будь здоров… — До свидания.

Вот это да! Вот это поворот! Такого не представить и в бреду: Мы думали, что он давно в аду, А он, гляди, совсем наоборот! Таится средь тропических кущей В одной из лучших в мире флор и фаун, Из ложечки кормясь у Евы Браун Диетой из плодов и овощей. Сосед по даче, Пресли, по утрам Поёт бесплатно вечные хиты, Гагарин дарит лунные цветы, Которые выращивает сам. Конечно, в это верится с трудом, Но тот, кто у истории в долгу, Да будет послан к фюреру-врагу С приказом уничтожить этот дом. А даже если там его и нет — Взорвите всё в окрестных областях, Проделав брешь в «пикантных» новостях Дебильных одноклеточных газет.

Как истребить по-быстрому народ? А способ даже очень немудрён: Ведётся президент на эшафот, Включается мобильный телефон. Снимается на видео петля, Фиксируются крики палачей: «Умри, злодей, кебаб твою люля!» «Ура, теперь верблюд его — ничей!» А после уж преследуется тот, Кто гадость эту выложил в сети, Заводится на тот же эшафот, И так по кругу, господи прости.

1. Не говори, что жизнь не удалась, Старайся жить, проблем себе не делая, И понапрасну в чёрное не крась Всё то, что для тебя не очень белое. 2. Не меряйся богатством. Всё — обман. Воздастся богачу сполна за спесь его, С тугим карманом — тоже не фонтан, С тугим карманом тоже жить не весело. 3. Побольше пей, не слушай никого, Быть может, это людям и не нравится, Но если водки просит естество — Налей ему, и пусть оно подавится. 4. Кури почаще зелень и табак, А упрекнут — не придавай значения, Чтоб знали: ты мужик, а не слабак, Твоя судьба — сплошные приключения. 5. Будь дерзким. Это — норма в наши дни. И в харю плюй спокойно, если надобно, Где надобно — по матери загни, Враги сбегут на раз, как чёрт от ладана. 6. Гуляй, блуди, желай соседских жён, (Мужей не бойся, правду им замалчивай) Клянусь тебе, ты будешь поражён Навеки их наивностью заманчивой. 7. Что по душе — в карман себе клади, Неважно, кто владелец / кто владелица Воруют все, и ты давай кради — Позор тому, кто никогда не делится! 8. Строй козни, провоцируй, клевещи, Способствуй темноты распространению, В досужих сплетнях истину ищи, А факты смело подвергай сомнению. 9. Работай мало, спи до синевы, А если где трудиться и приходится, Сиди, не поднимая головы — Так ею меньше храпа производится. 10. Все заповеди в комнате расклей, А справишься — на улицах расклеивай: Они-то ведь намного веселей Унылой канители моисеевой…

Дождь зигзагами стекает По стеклу, Всюду молнии сверкают По селу, На столе скисает крынка Молока… Ты прости меня, Маринка, Дурака. Не уютно мне, не вольно, До вытья, Мне бы в город, там прикольно, Там друзья, Кинозалы, пепси-кола, Дом утех, Стадионы для футбола, Политех… С кухни выкачу неспешно Старый «Иж» Ты обиделась, конечно, Ты молчишь… Восемь лет с тобой, зараза, Как в плену! Ручку газа до отказа Поверну… Ты веди меня тропинка В новый свет! До свидания, Маринка, Всем привет.

Все мы знаем кое-что о душе, Только больше я и знать не хочу. Это тайна. Как Ильич в шалаше. Вот попробуй — достучись к Ильичу! Не имея ни размеров, ни масс, Стойко сносит клевету и враньё, Существует, не завися от нас, Ну а мы порой — совсем без неё. Две души, мой друг, сближать не спеши: Очень часто, все законы круша, Расстоянье от души до души Измеряться может в долларах США. [1] Это то, что рвёт поэт-правдоруб, Это то, чего при жизни не жаль, Это то, что, облегчая мой труп, Улетит однажды в дальнюю даль…

В тот поздний час звезда с небес упала, Морской прибой на берег наседал, Наврядли ты желанье загадала, Но я тогда желанье загадал. Оно сбылось сквозь слёзы и стенанья, Лишь календарь, светя упрямо в глаз, Твердит, что результат того желанья Почти уже закончил третий класс.

Наиглавнейшая загадка За всю историю Земли: Что, кроме полного упадка, Во мне вы, девушка, нашли? Во сне храплю, весь день зеваю, Жру как скотина, пью как жру — За вечер литру выпиваю, И злой, естественно, к утру. Кредит доверия исчерпан, Хитёр — хоть чёрта тренируй, И путь по жизни предначертан Такой, что мама не горюй. Добро, коль быстро ласты склею — Хоть меньше боли головной… А вдруг сначала заболею? А вам — ухаживать за мной… Умерьте, детка, пыл телесный И заодно душевный пыл: Не стоит строить храм небесный Из загнивающих стропил.

Всё забыть смогли — дело прошлое, Даже то простить, чего не было, Он надеялся на хорошее, О любви кричал, что-то требовал. Закручинились, пили горькую, Души вынули, да расплакались, Долю трудную резать дольками Строго поровну навсегда клялись. Время замерло на мгновение, Небо сморщилось, звёзды сдвинулись… Запоздалое откровение — Плохо поняли, поздно кинулись.

Ты садишься вальяжно в Лэнд Ровер, Я штурмую облезлый трамвай, Ты по делу поедешь в Ганновер, Я без дела в Хабаровский край. Ты загружен по времени крайне, Я свободен, как в поле ветра — Всё логично и йэдэм дас зайнэ, [2] Это просто такая игра. Ты играешь в хозяина мира, Я играю в целителя душ… Всё равно у ворот Командира Мы сорвём одинаковый куш.

И когда это успел так нализаться я, И какая меня стукнула шиза, Что простая на пути канализация Совершенно мне не бросилась в глаза? А теперь вот переломаны конечности, И губа теперь существенно крупней, И хотя не время думать мне о вечности, Я лежу весь день и думаю о ней. Вы, ремонтники — работники полезные… Только вот что я вам, милые, скажу: Здесь, по улицам, не только ходят трезвые, Здесь, по улицам, и я ещё хожу!

Я помню чудное мгновенье,© А после — всё. Сплошной провал. Мне водку кто-то без стесненья В стакан гранёный подливал. В глазах темно, кругом блевота, Меня таскало по углам… А ведь не будь того, кого-то, Я вряд ли б так нажрался в хлам. Теперь — терзания и смута, Ведь всё так чинно быть могло б… Придётся этому кому-то, При встрече больно врезать в лоб.

Я был на пляже прошлым летом… Ну, по путёвке… ну, в Форосе… Гляжу — бросают… ну… монеты… Ну… я подумал… тоже бросил… А тут вчера… на том же пляже… Решил проверить… ну, от скуки… Ну… маску взял… нырнул туда же… Монеты нет… украли, суки.

Начальник ЖЭКа гражданин Синельников Терпеть не мог по жизни понедельников. А впрочем, не любил еще и вторников — По вторникам всегда кричал на дворников. По средам также был не в настроении И ненавидел всех, кто в подчинении. И четверги бывали напряженными — Ругался с сыновьями и их женами. Не приносили радости и пятницы — Бухгалтершам орал: «Вы все развратницы!» Был страшно недоволен и субботами С их вечными домашними заботами. Воскресные с друзьями возлияния Имели благотворное влияние. Но из-за них-то гражданин Синельников И не терпел по жизни понедельников.

Иногда как представится мне, Кто меня на досуге читает — Даже холод идёт по спине, Даже, знаете, сердце хватает. Вдруг стихи мои страшно влекут Губернатора города Сумы? Вдруг сейчас ошивается тут Депутат Государственной Думы? Подустав от тупых остряков Каждый вечер (а что здесь такого?) Посещает мой сайт Масляков, И супруга его, Маслякова. Как проверить — а вдруг иногда, Среди прочего разного пипла, Пугачёва заходит сюда И хохочет прокурено-хрипло. Или может какой юморист… Прилепился, зараза, к экрану, Передрал пару шуток на лист, И в программу несёт к Петросяну? Я морально к тому не готов, И порою от мысли не спится, Что до нас, стихотворных шутов, Снизойдут элитарные лица. Но писать аккуратнее впредь, Очевидно, мне всё же придётся, Чтоб в глаза им спокойно смотреть — Кто их знает, как всё повернётся…

Мне бы крылья да сбросить балласт, Чтобы выше голов и орлов, Там, где буду на что-то горазд, Там, где нету ни звуков, ни слов. Отдохнуть от наскучивших дел, Окунуться в тот перистый дым, Где неведом желаний предел, И не грех появляться хмельным. Мне бы крылья да сбросить балласт, Чтобы ввысь и вокруг — никого… Жаль, что этого сделать не даст Мне родная моя ПВО.

Вы думаете, счастье стоит дорого? А я пришёл к тому, что поступенно я От мишуры бессмысленного вороха Сумел отфильтровать первостепенное. Я радуюсь, на небо глядя звёздное, Что находясь тут временно, практически, Не впал я в состоянье коматозное, И не изведал криз гипертонический. Знакомые всё шутят, забавляются: «Погодь, придавит, нечего куражиться» Молчите! Этим счастье отравляется И вовсе невозможным сразу кажется. И оглушённый выпадами резкими Счастливым быть хочу недальновидно я, Забыв, что и ко мне, гремя железками Прикатится коляска инвалидная…

В моём молчаньи — холод и тоска В обёртке пустоты необычайной, Когда-то полноводная река Стекает нынче в час по ложке чайной. Мне надоел словесный балаган: Одним полуштрихом, полунамёком Я делаю людей из обезьян, Что, правда, им потом выходит боком. Плетёт бродяга-остеохондроз Мне что-то наподобие букета Из грязных лир и пластиковых роз, И прочей атрибутики поэта. И радуется вредное нутро, Что мой пирог другими не надкушен, Молчанье — золото, а слово — серебро… А к золоту я с детства равнодушен.

Прогноз киношный был неточен: Москва уже который год Как верит в слёзы, даже очень — Тут просто надо знать подход. Ей безразлично кто смеётся, А кто реветь пришёл навзрыд: Плати лавэ и всё срастётся, Она поверит и простит. Вчера раздетый и разутый, Достигнешь враз любых высот, Когда за каждую слезу ты Отвалишь баксов по пятьсот.

Тише, не орите! Детвору — в кровати! Кошку спрячьте в погреб — топает некстати, Нынче прилетела муза в дом поэта… Сигарета, кофе. Кофе, сигарета… Форточку откройте, пусть свободно дышит, Ветер на затылке волосы колышет, Может, для балета пишет он либретто… Кофе, сигарета. Кофе, сигарета… Муза сядет скромно на оконной раме, Проследит, подправит, хлопая крылами, Если тот схалтурит, даст слабинку где-то… Сигарета, кофе. Кофе, сигарета… Каждому от музы гонорар положен, Но сказала муза: «Этот безнадёжен…» Выпорхнула, сволочь, подмигнув игриво… Водка, пиво, водка. Пиво, водка, пиво…

Стыдно, товарищи! Стыдно и грустно! Этого факта нельзя не признать: Так глубоко мы загнали искусство, Как никому не под силу загнать. Напрочь утратив свой вектор нормали, Плачет, несчастное, в вони клоак… Значит, мы где-то его проморгали, Значит, мы сделали что-то не так! Мы ль, покорившие горы и реки, Космос прорвавшие смелым юнцом, Эти убогие пишем саунд-треки К фильмам убогим с убогим концом? Мы ль, обладатели водопровода, Лихо напялив костюм от кутюр, Грязь выдаём за культуру народа, Бывшего раньше мерилом культур? Как же, позвольте, искусан клопами, С язвой, с подагрой, с цингой, в нищете, Через столетья общается с нами Вечный творец на бесценном холсте? Как композитор без студий и пульта, Мордой в ток-шоу не торгуя с утра И не считаясь объектом для культа, Хит за хитом выдавал на гора? Сочные груди — гаранты успеха, Шутка недели — об дерево лбом, Чудо бесполое в ворохе меха Стало практически русским гербом. Зная, что людям приятно и это, В них планомерно вливается кал, Глазки сощурив под видом эстета Мы кривизну восхваляем зеркал. Рвётся из горла пустое «доколе?!» Только вот с ними ль о том говорить? Ладно, дождёмся прихода неволи — Видно, в неволе им проще творить.

Снимали фильм. Простая сценка: Героя вдруг хватил удар. В ролях, естественно, Куценко Бежит в заброшенный ангар. Актёру эдакой фактуры Несложно в кадре умереть: У них в училищах культуры Такое — тьфу и растереть. Да не заладилось чего-то: Бедняга падал кое-как, Не то виной была суббота, Не то продувший всем «Спартак». Помреж орёт: «Не верю! Лажа! Поймите, милый, плоть мертва! Ещё раз! Меньше эпатажа! Добавьте каплю мастерства!» Актёр устал, бледнеют щёки, Блестит на лбу холодный пот, А ведь не сдашь картину в сроки — Продюсер голову сорвёт. С трудом поднялся, рухнул снова, А тот опять давай орать: «Не убедительно! Хреново! Вас не учили умирать!?» Весь пол в крови… бинты и вата… Шестнадцать дублей напролёт…! Помреж кричит: «Вставайте, снято» А парень больше не встаёт… Загнали парня, идиоты, Напомнив людям заодно, Что нет опаснее работы Актёра русского кино.

Может это для кого-то и бред, Для меня же — словно в сердце клинок… Не сердитесь, дорогой мой Альфред, Видит небо, я старался как мог. Я приматывал к аноду катод, Суть исследуя заряженных тел, Но эффект был почему-то не тот, Не совсем такой, как я бы хотел. Крыша школы провалилась в подвал, Вся округа прибегала смотреть — В чашке Петри я тогда нагревал, То, что, в принципе, не следует греть. Физиолог из меня не ахти, Хоть и был такой научный грешок: Я, котёнка раздавив на пути, Изучал его строенье кишок. Идеалы мне претили всегда, Потому в литературной среде Не оставил я большого следа И морально разлагался везде. Я ослабил наш армейский актив, Умереть в расцвете сил — не по мне, Военкому в СКВ заплатив, Избежал я срочной службы в Чечне. Если правда, что ученье есть свет — Я охотно уступлю без нытья: Пусть сгребают Ваши деньги, Альфред, Те, кто более достоин, чем я.

Раскурочена гармошка — Активисты из ЧеКа Поработали немножко, Поучили мужика. Чтоб была ему наука, Чтоб и сердцу, и уму, Но мужик , такая сука, Привыкает ко всему. То берёзка, то рябина, То помойка, то кювет, Здравствуй, дикая равнина! Здравствуй, волчий мой билет! Всем от крысы до министра Тут привольно и легко: Наше счастье — Божья искра, Ваше счастье — душ Шарко. Нету краше нашей Раши, Ветры шепчут нежно «чу!», Вонь параши — яства наши, Про напитки — промолчу. Мы Россию пеленаем, Мы вдыхаем Уренгой, Мы другой такой не знаем, Да и нет такой другой.

С палочкой древней, на ногу хромая, В сером костюме, пиджак в орденах, Шёл ветеран на 9-е Мая, Шёл, вспоминая о тяжких боях. В мыслях о прошлом, о крови и стонах, Смерти друзей у порогов Днепра, И не заметил, как свора в погонах Вышла навстречу ему со двора. Плотно прикрытый отрядом ОМОНа, Главный вопросы ему задаёт: «Где проживаете? Что за персона? Властью довольны? Хватает ли льгот?» «Здесь проживаю. В картонной коробке. Можно в могилу без имени класть… Чтоб вы сгорели все в огненной топке! Жалкие льготы. Продажная власть». Глянули строго на деда ребята, Дружно стволы навели на висок, И потащили героя-солдата Волоком грубым в ближайший лесок. Там ветеран — такова разнарядка, Тихо и гордо повис на сосне… Правильно сделали стражи порядка: Мы несогласных не терпим в стране.

Мне всегда по жизни не везло, А вчера — и вовсе беспредел: На меня упало НЛО, Так что я и пикнуть не успел. Нет чтоб там кирпич или помёт, Фикус там, с горшочком или без — Тяжеленный круглый звездолёт На меня обрушился с небес. Закипела злость — не передашь, Это ж надо, давят как крольчат! Выскочил зелёный экипаж, Что-то мне по-своему ворчат. Самый крупный глянул так сычом, И кричит: «Кукàра пургуру̀!» Вдруг впендячит лазерным лучом!? Я потом костей не соберу… Улыбаюсь, дескать, ерунда, Извините, если с курса сбил, Очень ваша нравится звезда, Только вот название забыл. Вроде стихли, взял-таки на понт… «Дружба, — говорю — Альдебаран! Если вам необходим ремонт — Пригласим бригаду молдаван!» Пошептались все по сторонам, Плюнули какой-то кислотой, Типа, братья, что же делать нам С этой беззащитной гопотой? Кто-то там на кнопочку нажал, И исчезли твари в вышине… Так увязнуть миру я не дал В первой галактической войне.

Уж не знаю, согласитесь ли со мной, Но чем больше размышляю про ковчег, Тем всё больше убеждаюсь — этот Ной Был довольно-таки странный человек. Было сказано: «Ступай по городам, Да по паре каждой твари собери, Список я тебе с собой, конечно, дам, Но и сам по ситуации смотри». Приготовился, подумал бы всерьёз — Этот шанс — ведь он один на сто веков! Так ведь нет — помимо сусликов и коз, Загрузил, похоже, пару дураков. Двух бесчестных олигархов взял на борт, И ещё вдобавок двух продажных сук, Пару жирных бюрократов-держиморд, Плюс по паре мародёров и ворюг. Да впридачу хамовитых продавщиц, И тупых недальновидных подлецов, Лучше б, глупый, захватил бы редких птиц, Динозавров лучше б взял, в конце концов! Чёрт-те кем забил подпалубный отсек, И теперь кругом мозолят нам глаза Сотни тысяч безобразных человек, Что куда страшней, чем суслик и коза.

Кинокамеру куплю цифровую, Фирма, оптика и зум — всё равно, Можно старую, б/у, да любую, Для меня всего важнее одно: Чтоб была она легка и мобильна, Чтоб нагрузки на сустав никакой, Потому что режиссёр порнофильма В основном снимает левой рукой.

«Внимание, поэты, прозаики и прочие беллетристы! Начинаем турнир „Ой, судьбою покоцаны двери“ Главный приз будет щедрым — где-то долларов триста, Плюс полторы публикации в „Ашхабадском курьере“. Для обсуждения номинантов открыта уютная геста! В жюри восседают невероятно известные члены!» (Далее сто пятьдесят страниц рекламного текста О том, кто эти люди, и почему имена их нетленны). Да кто же вы, очкарики, ведущие подобные конкурсы? Кто ВАШИ признал заслуги, кроме соседей по даче? И с какой стати ВАШИ псевдофилософские опусы Зовутся литературой, а не как-нибудь совсем иначе? Не надо прикрываться Пушкиным с придыханием влажным, Со стонами счастья о Лермонтове — тоже не нужно! Они-то писали изящно, легко и всегда о важном, А вы изрыгаете какую-то личную чушь натужно. Хочется примоститься к великой плеяде успехов? Нет? А я уверен, что в этом причина и основа, Хотя бы потому, что, скажем, Антон Павлович Чехов Не проводил фестивалей имени Льва Толстого. Не проводил, потому что прекрасно знал свою цену, И не желал репутацию портить себе и Толстому, И не проталкивал бездарей на однодневную сцену, И «классика» титул не присваивал графоману простому. Вы можете сказать: «Ну а ты-то чего разорался впустую? Твой-то бред уж тем паче читать невозможно!» Вы правы, конечно. Но я-то как раз и не претендую. Мне и участником быть — стыдно, а судьёй — так и вовсе тошно.

Отчего поэту жить тяжело? А поэту тяжело оттого, Что, чего б ему на ум ни взбрело — Всё написано уже до него. В муках создан древнерусский сюжет — Вот уж критики от злости сгорят! Отправляет. Получает ответ: «Извините, не пойдёт. Плагиат. Стих неплох, но глуповат и бескрыл, И со временем, увы, не в ладу: Эту тему ещё Нестор раскрыл В однатысячастотретьем году». Но сдаваться наш поэт не привык, И опять его выводит перо Про природу, про рассвет, про родник, Про сочувствие, про мир и добро. Отсылает. Отвечают: «Ну что ж… Тут стилистика — классический Фет. И к тому же — не поймёт молодёжь. И к тому же — проблематики нет». «Проблематики хотите? Ну-ну!» — Распаляется несчастный пиит, Две поэмы выдаёт про войну, И одну — про резистентный рахит. Отвечают: «Оплошали и тут… Слог, конечно, интересный, живой, Но напомнил чем-то пушкинский труд Про полтавский замечательный бой». А поэт, похоже — крепкий орех, Ты на психику его не дави! Сочиняет, предвкушая успех, О святой и бесконечной любви. Но и с этим от ворот-поворот: «Узко смотрите, товарищ, на мир! Вам любовью не растрогать народ — Здесь прошёл уже великий Шекспир!» Проклинает, седовласый как лунь, Рифмоплёт свои унылые дни: Всё пропахано, куда ты ни плюнь, Всё изъезжено, куда ты ни ткни… Всё охвачено настолько давно, Что хоть вешайся на первом столбе, И поэту остаётся одно: Сочинять об уникальном себе.

Я спорту никогда не бил поклонов — Работал как-то больше головой… Футбол, конечно — культ для миллионов, Но безразличен мне как таковой. Шестнадцать пережив чемпионатов, (Из них примерно восемь — мировых) Я так и не примкнул к толпе фанатов, Хоть и играл в командах дворовых. Не слишком разбиравшийся в вопросе В те детские, безоблачные дни Не знал я, почему штрафуют Росси, И отчего в запасе — Платини. Меня всегда вводил в недоуменье Болельщиков стотысячный табун Орущий в заспиртованном волненьи Сплошные непристойности с трибун. Я видел как у стен универсама Невинного лупили мужика: Одни — за поражение «Динамо», Другие — в честь победы ЦСКА… А время шло, менялись гимны, лица, От криков «Гол!» потрескались дома, Всеобщий бог — турнирая таблица В итоге пол-Земли свела с ума. Я верен своему нейтралитету, Весь этот вздор в расчёт и не беру: У них читать стихи желанья нету, А у меня — смотреть на их игру.

Пускай периферия веселится — Мы отдыхаем тихо от трудов, Спокойно спит российская столица — Один из лучших в мире городов. На рынке поглощений и слияний, Измучены межклассовой борьбой, Столичные уснули россияне В обнимку с нефтегазовой трубой. Всё хорошо в колхозе нашем братском, И в общем, не такая уж беда, Что полночь в Петропавловске-Камчатском Не совпадёт с московской никогда.

Однажды философ Сенека Убил топором человека: Не то бедуина, Не то армянина, А может и древнего грека. Стоял, наблюдая, Сенека, Как силы теряет калека: Тот ползал по скалам С предсмертным оскалом И спрашивал: «Где здесь аптека?» И тут же ответил философ На несколько важных вопросов: Что плоть некрепка, Что жизнь коротка, И всяких полна перекосов.

Я обескуражен, Я опустошён… Вдумайтесь — куда это годится? Птица мне насрала Прямо в капюшон, Злая, невоспитанная птица. Я не враг пернатых, Но в конце-концов, Я же ведь не памятник какой-то, Чтоб меня говнищем Всяческих птенцов Поливали словно из брандспойта. Может кто-то скажет: «Тоже мне беда, Куртке-то цена — от силы трёха…» Дело ведь не в куртке, Дамы-господа, Чёрт с ней, с курткой. Тут не это плохо… Плохо, что не в силах Думать о другом, Что лишаюсь творческой свободы, Если в капюшоне Жидким пирогом Плещутся звериные отходы.

Недавно дело было, Как иней первый лёг… Старушка уронила В трамвае кошелёк В салоне холод, тесно, Толкается народ, Старушка — то под кресло, То нà пол, то в проход… И смахивала слёзы Старушкина рука В предчувствии угрозы Потери кошелька А рядом хохотала Хмельная молодёжь: «Ну бабка, ты попала! Теперь уж хрен найдёшь!» И крикнул я: «Стыдоба! Заткните ваши рты! Вы женщину до гроба Доводите, скоты! А может, у старухи Хронический колит! И пролежни на брюхе! И внучка — инвалид!? А может, государство Крадёт её уют? А может, ей лекарства Эффекта не дают?» Притихли вмиг подонки, Ещё бы — поделом! Старушкины глазёнки Наполнились теплом… Но вот и остановка, И дом мой недалёк… Я в урну бросил ловко Потёртый кошелёк. В душе моей заныло Всё тягостней и злей: Ведь там всего и было, Что жалких пять рублей…

Конечно. Да. Естественно. Ну что Вы! Всё сделаем. Запомнил. Передам. Да, записал. Расчёты? Да, готовы. Конечно, Вы. Конечно, только Вам! Стараемся. Успеем. Безусловно. Нам — премию? За наши-то грехи?? И что сказала Клавдия Петровна? Прекрасно… В смысле — дура. Хи-хи-хи. Не сомневайтесь. Выполню. Так точно. Работаю как вол — не сплю, не ем. Но если надо — мог бы сверхурочно… Когда? В субботу утром? Без проблем. Не затруднит. Да, доложу попозже. Нисколечко! Совсем наоборот! Я тоже рад! Спасибо! Вам того же! (кладёт трубку) Иди ты в жопу, старый идиот…

Ты исчезла так решительно, За собою дверью хлопая, Как всегда обворожительна, Крутобедро-кругложопая. Даже щётку не оставила — Вместе с пастой в сумку кинула, Это знак того, как правило, Что бесследно чувство сгинуло. Только в этом и вина моя, Не сумел признать достойно я: Ты у нас — святая самая, Я у нас — ведро помойное. Эх, огурчики солёные, Эх, перцовка с коркой инея! У любви глаза зелёные, У разлуки рожа синяя…

Был бы юным — гулял бы до чёртиков, Кирпичами швырял бы в ворон, Прыгал с крыш, со ступенек и бортиков, Без поправки на время и сон. Был бы старым — построил бы пасеку, Мёд бы кушал от собственных пчёл, Перечёл бы спокойно всю классику, И себя бы ещё перечёл. Дайте молодость с песнями-шутками, Или старость в героях труда, А то с этими, блин, промежутками Хрен поймёшь — ни сюда, ни туда.

Звеня гитарой шестиструнной, Наполнив криком водоём, Он пел романсы деве юной О светлом будущем вдвоём. Она рукой воды касалась, Чуть-чуть зардевшись от стыда, Ей в ту минуту показалось, Что так и быть должно всегда. Но правда — вещь такого свойства, Легко всплывает, будь готов! Жена — расплата за геройство, С ухмылкой вышла из кустов. И гриф гитары шестиструнной Пронзил несчастного стрелой… . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не обещайте деве юной,© Когда живёте с пожилой.

Самое ужасное вночи — Это не ворюги-щипачи, Не маньяк, не полная луна, И не подзаборная шпана. Самое ужасное вночи — Это не соседи-стукачи, Не скрипучий чёрный «воронок», Не тревожный в дверь твою звонок. Самое ужасное вночи — Не змея, не волки, не сычи, Не Бабай, не мёртвая рука, Не обвал внезапный потолка. Самое ужасное вночи — Это недержание мочи…

Далеко, на холодном севере, Сзади чёрные, спереди белые, Три пингвина сидели на дереве И черешни жевали спелые. А на юге, у моря синего, Друг за друга цепляясь рожками, Две жирафы лежали массивные И кисель поедали ложками. Но на юге, как и на севере, Было нечто и более важное: Я наврал вам. А вы поверили. Надо бдительней быть, граждане.

Мой умишко хил и сужен Наподобие глиста, Интернет мне очень нужен — В нём сижу я неспроста. Чтобы в чатах лить помои На админов и гостей, Чтоб пасти лошадок Трои В лентах свежих новостей. Чтоб e-mail отправить мэру «Об асфальт себя убей!» Чтоб купить в Ebay фанеру И продать её в Ebay. Мне не страшно, мне не стыдно, Даже более того: Я родился, очевидно, Раньше web’а самого. Излови меня, а ну-ка, Да зубами поскрипи… Замечательная штука — Динамический айпи.

Кому теперь тот факт вменять в вину, Что молодёжь, придя на посиделки, Не «Поднятую» смотрит «целину», А в основном «Опущенные целки»?

Разлетелись по свету стихи, От восторга повсюду вздохи… Кто не любит их — просто лохѝ, Да чего там лохѝ — лòхи. Я — предвестник больших перемен, Мой в историю вклад огромен, Я по сути своей — феномèн, Я бы даже сказал, фенòмен. А на днях уже сделали чат — В чате все обо мне судачат, Вот какой ведь процесс-то начàт! Да какое начàт — нàчат! Это — славы всемирной зенит! Значит признан, оценен, понят! Целый день мой мобильный звонѝт, А ночами, подлец, звòнит. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Задремал я над глупым стихом… Рядом в мисочке — суп с горохом… В тесной кухне, покрывшейся мхом, А местами — вообще мòхом.

Снова снег превращается в грязь, Из под века — секунда, и брызнет… Ты идёшь, про себя матерясь, И про тех, кем не понят по жизни. А таких уже — целая тьма, И, конечно, не очень приятно, Что мужчину такого ума, Принимают за глупого дятла. Так и хочется крикнуть: «Народ! Я же есть, я же здесь, я нормальный! Я ведь только снаружи урод, А внутри я кристально-хрустальный!» Только в этом-то вся и беда: Ухмыльнутся, да вряд ли услышат… Это было и будет всегда. Это, друг мой, задумано свыше.

Чего уставился? Стреляй, Коль выбрал в качестве мишени… Ты стольких ставил на колени, Смелее! Властвуй! Разделяй! Я знал… Я чувствовал спиной, Косые тени у ларёчка, Давай, волчара-одиночка! Не церемонься же со мной! Иду к тебе, как к алтарю, С улыбкой, медленно, картинно… Стреляй, бездушная скотина, Не то я сам её скурю!!

В момент, когда забрезжат перемены Во всех без исключенья областях, Плодятся продуктивно сэлф-мэйд-мэны, Танцуя на общественных костях. В любом краю им бесконечно рады, Им посвящают тонны кинолент, В их честь проводят пышные парады, Им руки жмёт с улыбкой президент. И лишь одно мне в жизни утешенье, Пусть без фанфар и золочёных флейт: Я — тоже мэн, вне всякого сомненья. Осталось только сэлф теперь и мэйд.

Через дым и армады гружёных телег, Улыбаясь ГАИшным постам, Мы в стотысячный раз начинаем свой бег В это старое доброе «там». Там — луна, та же самая дура-луна, Что дарила запретные сны, Нам давно уже в бороду бьёт седина, А луне, ты смотри — хоть бы хны. Там готовы всегда к поворотам любым Без поправок на Ветхий Завет, Там смешали оранжевый цвет с голубым — Получился коричневый цвет. Город детства, жемчужина в топи болот, Раскидал золотые огни… Если я не приеду на будущий год — Открывай. Наливай. Помяни.

Полночи ждал трансляцию сумо, Включаю телевизор… Чёрт горбатый, Какое-то учёное дерьмо С другим ведёт писклявые дебаты. «Как говорится, факты налицо: Научным оппонентам не в обиду Предположу, что всё-таки яйцо Дало начало курице как виду!» «Вот тут я вам, коллега, возражу, Оставив в замешательстве глубоком: Яичко я никак не отложу, Коль нету где-то курочки под боком!» А я вздохнул, голодный и хмельной, Пошёл себе пожарил вдохновенно Яичницу с куриной отбивной, И всё сожрал. Притом одновременно.

Мадам, прокомпостируйте талон! Я знаю, я нечёсан и помят — Да не смутит несвежесть панталон Ваш полный отвращенья строгий взгляд. Как личность я отнюдь не эталон, Но ведь прошу всего-то ничего: В компостер сунуть маленький талон, И только щёлкнет — высунуть его. Что значит «мне мораль не дорогà»? Мадам, я попросил бы… Кто «синяк»?! Да чтоб ты сдохла, старая карга! Поеду зайцем. Дел-то — на пятак.

Вдоль по улице идёт Человек в костюме, Что-то там себе под нос Весело поёт. Может быть, открыл он счёт В долларовой сумме Может, это крупный босс, Может, идиот. Я в простреленной джинсе Бодро, без стесненья, Третий день, как на мели, Пру во всей красе… Это — в нашей полосе Частое явленье, И поди определи, Кто из нас «как все».

Если в комнате меня запереть, Да повесить суперкрепкий замок, Да без окон, чтоб не мог я смотреть, Без дивана, чтоб я думать не мог. Не оставить ни кусочка еды, Абсолютно никакого питья, Без возможности справленья нужды, Без компьютера и смены белья. Да вдобавок, чтоб мосты сожжены, И в интимной сфере, и в деловой — Мне б тогда хватило просто стены, Я б убился об неё головой.

Метут снега белы̀м-белы, Несут прохладу… Хохлы кричат «курлы-курлы!» — Летят в Канаду. Евреи Родину спасли: Нырнули в ванной, И вмиг доплыли до земли Обетованной. Чтоб всем гибридным паспортам Отнять надежду… И мы сидим ни там, ни там, А где-то между.

О, женщина мечты моей несбыточной! У Ваших ног главу склонил поэт, Не видеть Вас — страшнее всякой пыточной, Не слышать Вас — главнейшая из бед. И мы, легко расставшись с жизнью старою, Пронзённые любовью неземной, Вполне могли бы стать прекрасной парою, Не будь Вы мне и так уже женой…

А давайте, смеха ради, Всё про всех писать в тетради И ответственному дяде Их украдкой доставлять… А давайте, смеха ради, Мины класть на автостраде — Там и так сплошные бляди, Что нам, жалко разве блядь? А давайте бросим в шутку Двухнедельного малютку В трансформаторную будку — Позаботятся о нём… Или тоже как бы в шутку, Сядем пьяными в попутку И водиле по желудку Острой финкой полоснём. А давайте по приколу Дня на три захватим школу, Всех опустим рылом к полу, Кто-то дёрнется — пиф-паф… И опять же по приколу Пса привяжем к частоколу, В пасть зальём ему тосолу — Сам ведь гавкал — сам неправ. Или в доме стометровом. Под ночным густым покровом С развесёлым диким рёвом Друга вытолкнем в окно… Потому что в мире новом, Столь серьёзном и суровом, Непременно быть должно вам От чего-нибудь смешно.

Прозрачный воздух свеж и чист — Ни туч, ни комаров, На гору лезет альпинист, Физически здоров. Мальцом вступив в отважный клан, Он так вошёл во вкус, Что покорил Казбек, Монблан И дважды взял Эльбрус. Рюкзак походный за плечом, В снежинках борода, Ему лавины нипочём, Обвалы — не беда. Но всё имеет свой предел, Злой рок нанёс удар: Орёл к спортсмену подлетел И громко крикнул «кар!» Невольно дрогнула рука, Раскрылся карабин, И потянуло смельчака В рельефный мир глубин. Никто паденье не смягчил На каменные швы, Несчастный корпус отскочил От горе-головы. А та разбилась о бугор, Скатилась в котлован И поняла, что лучше гор Не горы, а диван.

Мне этот факт не то чтоб неприятен, Но утаить нельзя его никак: На белом свете масса белых пятен, Где не ступал ни разу мой башмак. Отмежевав решительно и строго Себя от туристических транжир, Я в жизни никогда не ездил в Того, И не летал на чартере в Алжир. В моменты романтических исканий Меня мой компас неустанно вёл Не в сторону Ирландий и Испаний, А стёжками обычных русских сёл. Прекрасно понимаю, что с годами По миру путешествовать трудней, Но я всё так же не был в Амстердаме, Не посещал загадочный Сидней. Мне не открылась готика Монако, Мне пагод не показывал Ханой, Домашняя копчёная собака В Сеуле не попробована мной. В дождях Перу спина не замочилась, Не плюнулось в узор брюссельских клумб, Америку открыть не получилось — Опередил пронырливый Колумб. Я знаю на примере Жюля Верна, Что мир мой — это стол и табурет, И это где-то правильно, наверно, И ничего плохого в этом нет. И в точки, что по всяческим причинам Не стали мне доступны и близки, Над глобусом склонясь в молчаньи чинном, Я клею разноцветные флажки.

Дорогие маленькие детки! Может статься, делом или словом, Вдруг дадут понять вам ваши предки, Что проникнуть в сказку не дано вам. Предкам вы, пожалуйста, не верьте — Забывают в будничном забое, Что бывают гномики и черти, Оле есть и прочее Лукойе. Там по рощам рыщут вурдалаки, Девять солнц всегда стоят в зените, Там кругом таинственные знаки, Там бывает всё, что захотите… Если вы при недостатке знаний Без опеки вырастете строгой, Ошибётесь в выборе компаний И неверной ступите дорогой — В сказку попадёте непременно! Всё вполне реально и несложно: Это можно сделать внутривенно, Можно, разумеется, подкожно. Под кульком, впринюшку и взатяжку, Через шприц, бутылку и пипетку, Можно съесть волшебную бумажку Или необычную таблетку… Станет всё понятно вам и близко, Нахлобучит так — не разогнуться, С очень вероятной долей риска Никогда из сказки не вернуться.

Всем, кто посмел не в России родиться, И не в российском свернётся гробу, Нечем особо по жизни гордиться, Будь у них даже семь пядей во лбу. Тем, кто поставит хоть раз под сомненье Русской души колоссальный объём, Мы на дому, сообща, без стесненья, Морду бесстыжую сразу набьём. Кто в одиночку ведро самогона Залпом на завтрак осилить не смог, Тот — малохольный агент Пентагона, И недостоин лизать нам сапог. Кто, хохоча над О’Генри и Твеном, Ляпнет, что русские — скучный народ, Тот ни хрена не знаком с КВНом, И Петросяна не слышал острот. Каждым поступком мы зависть разбудим, Каждым свершеньем прославим страну, Мы подарили «Калашников» людям, Витаса, Пьеху, «Тату» и «На-Ну». Ряд репортажей на первом канале Горькую правду давно нам открыл: Всё мы о вас, пидорасах, узнали, Сорваны маски с раскормленных рыл. Даже последний козёл винторогий С вами в сравненьи живёт по уму, Жалкие жертвы политтехнологий, Слепо ведомые в полную тьму. Всех мы с пути посметаем, Расея! Выйдет Иван, как всегда одинок, В русскую землю заботливо сея Самый чесночный на свете чеснок.

Громко тужась в недрах туалета, Вдалеке от любопытных глаз, Президент накладывает вето На самим же изданный указ. Помешать никто ему не сможет, Он в указах шарит мирово, Обещал, наложит — так наложит, Зря мы, что ли, выбрали его? Он у нас умён и осторожен, Лишнего не ляпнет никогда, Кто сказал, что труд его несложен? Где критерий сложности труда? В воздухе вторым запахнет сроком… Поддержите, люди, стар и млад, Чтоб не наложил он ненароком На любимый свой электорат.

На уме сплошные бредни, Весь от мыслей напряжён: В сновидении намедни Мне явился Элтон Джон. Это что ещё за мода, Чтоб вот так вот, без стыда, Появляться в снах народа И ходить туда-сюда? Неужели этой чушке Может думаться вполне Не о юноше-подружке, А конкретно обо мне? Может хочет он с поэтом Пообщаться через сеть? Может хочет спеть дуэтом?? Может быть, не только спеть?!? Я скорее с прокажённым Буду есть с одной бадьи, Чем с каким-то Элтон Джоном Распевать как соловьи! Солнце к западу склонится — Извини уж, тётя Джон, Этой ночью мне приснится Будто я вооружён. Чтобы вёл себя пристойно, И не лез в чужой астрал, Чтобы мог уснуть спокойно Каждый в мире натурал.

Доктор снимет хрустящий халат, И устало присев у стола, Он достанет лимон, шоколад, Банку супа, что мама дала. Из кулёчка — бочонок икры, Кем-то щедрым подаренный зря, Сервелат, бастурму и сыры, Тихо вскроет бутыль вискаря. И себя за характер кляня, Залпом высосет всё из горлà За больных уходящего дня, Чтоб земля им там пухом была.

Если счастья в жизни нету, Если стало вдруг хреново, Сесть неплохо на диету, Отказаться от спиртного. Не общаться с женским полом — Лишний стресс — себе дороже, Завязать с каннабинолом С никотином лучше тоже. Заболеть неизлечимо, Сжечь соседскую квартиру, И для пущего экстрима Плюнуть в харю конвоиру. Чтоб потом с веревкой прочной И куском последним мыла Прошептать во тьме полночной: «Счастье было… счастье было…»

Лежит альтернативой рукоблудью, Красива, словно спелый макинтош, Вдыхает южный воздух полной грудью — Такую грудь пустой не назовёшь. Её изгибы так приятны глазу, И действуют на всех как волшебство, Она — модель, я понял это сразу, Хотелось бы узнать, модель чего. Но я труслив, поэтому не стану Испытывать ни фронт её, ни тыл, Придётся снова действовать по плану: Увидел, возбудился и забыл.

Коль нет на вас законов божьих, То силу слова пустим в ход: Не обижайте чернокожих, Они же избранный народ! Самой природы в том заслуга, Что эти люди никогда Бледнеть не могут от испуга, Краснеть не станут от стыда. На них, общественных изгоях, Из рабских вылезших оков, При самых яростных побоях Не остаётся синяков. Добились славы в баскетболе, Постигли блюз от «до» до «си», Потомком их — чего же боле? Был сам поэт всея Руси. Пусть не обучены манерам И мир духовный не богат, Зато внушителен размером Репродуктивный агрегат. Но в остальном-то мы похожи, И все равны, и мир един… Я не делю по цвету кожи. Я — добрый белый господин.

Ты как-то спрашивал, сынок, Что означает «одинок»… Ты одинок, когда тебе Стучат соседи по трубе — Узнать, не сдох ли… Когда в квартире там и тут Одни лишь кактусы растут, И те — засохли. Когда на несколько недель К тебе приходит в гости хмель И бьёт по почкам… Когда под шёпот секс-программ Ты давишь вечные сто грамм Сырым грибочком. Когда дамокловым мечом Тоска нависла над плечом, Желаньям вторя… И так всегда… И дай-то бог Не испытать тебе, сынок, Такого горя.

— Кто крайний? — Я! — Ну, я тогда за вами… — Вам сколько надо? — Два. Себе и маме. — В одни-то руки пò два не дают… — Я здесь стоял, а вы стояли тут! — А женское дешевле, чем мужское? — Да глупости! Кто вам сказал такое?! — Почём оно? — Сто тысяч за кило… — Теперь ещё не хватит, как назло… — Сосед вчера купил, сказал — ничё так… Вот только срок хранения нечёток… — Хранится год, в капроновом чулке… — А лучше в морозилке и в кульке… — Как-как? В кульке? Вот это очень странно… — Девчата, пропустите ветерана! — Спасибо, люди! Дочка, дай одно… — Дедуля, на хрена тебе оно? Одет, обут, коляской обеспечен… Тебе ж его и брать-то даже нечем! — Заказывайте дальше! — Мнэ батон. — Батоны там, где серый павильон… — Без очереди лезут, обнаглели!! — А счастье — это миф, на самом деле… — Ну, миф, не миф, а муж велел купить. Пообещал, что сразу бросит пить. — Кто следующий? Что вам? — Мнэ батон. — А может вам заштопанный гандон?!? Сказала ж ясно: хлеб в другой палатке! — У парня с головою не в порядке… — Купили? Покажите… Повезло! Но вам оно, по-моему, малò… — Наоборот, чуть-чуть великовато! — Какое дали… Я не виновата… — Мне полкило порежьте на куски… — А депутаты, кстати — мудаки… — …Потом приправить соусом ткемали… — Следите, чтоб за мной не занимали! — Пакет дают? — Не знаю. Вроде да. — Васильевна, привет! Иди сюда! — Тамаркин сын женился на путане… — Сейчас бы пару блинчиков в сметане… — Ты чё, мужик? Сметана — чистый яд! — У нас в Ма-а-аскве сметану не едят… — Здоровье — всё. А счастье — так, бравада… — Здоровье — да… Здоровье — это… надо… — Не знаете — молчите! — И молчу… — …Я бородавки голодом лечу… — А у меня на жопе бородавка… — Закончилось! Отходим от прилавка! — А завтра будет? — Будет. Десять тонн. Вам что ещё, мужчина? — Мнэ батон…

Здравствуйте, с вами программа «Итоги»! Главная новость: меняются боги, Старого просьба считать недействительным… Мэр Оренбурга отравлен слабительным… Факты, конфликты, скандалы, события… Новая секта зарылась в укрытие… Гарри Каспаров задержан в коровнике… Против работы бастуют чиновники… Найдены мощи Ивана-Царевича… Басков пытался убить Макаревича… Карликам Тулы повысили пенсии… Ноздри влияют на выбор профессии… Вечный тандем: дураки и дороги… Здравствуйте, с вами программа «Итоги»!

Не всем легко произнести Магическую фразу, Но я готов тебе «прости» Сказать за всё и сразу. Прости, что всех вокруг извёл, Не став ни тем, ни этим, Прости за пьяный произвол, За отношенье к детям. Прости, что я, как старый дед, Депрессиям подвержен, Что стержня внутреннего нет, Есть только внешний стержень. Прости, что мной развенчан миф Об идеальном муже, За то, что вспыльчив и строптив, За то, что будет хуже. Прости, прими, поставь на вид, Короче излагая — За всё, за что бы был прибит, Будь у меня другая.

Я сам себе палач и адвокат, Я сам себе и грядка и вредитель, Я сам себе ребёнок и родитель, Я сам себе и прав, и виноват. Я сам себе и врач, и идиот, Я сам себе таможня, и границы, Я сам себе и памятник, и птицы, Я сам себе и Бойль, и Мариотт. Я сам себе и свой, и сам не свой, Я сам себе, нуждаясь в комплиментах, Могу респекты выказать в комментах, И сам себя забанить в гостевой. Я сам себе солдатик на губе, И генерал, убитый ожиреньем, И этот стих с любовью и презреньем Я тоже посвящаю сам себе.

Троллейбус прыгал на ухабах, Внутри томился мужичок, Он ехал с мыслями о бабах, Наморщив крепкий мозжечок. А рядом с ним сидела баба В мечтах о новом мужичке, Вдова покойного прораба, Что утонул в Москва-реке. Могла бы быть любовь до гроба, Хотя бы вздох, хотя бы взгляд… Но на конечной вышли оба — Проспекте Красных Дьяволят. Она — налево, он — направо. Виват, судьба. Фортуна, браво.

В уютном стареньком хлеву В ладу друг с другом звери жили, Кто кушал мясо, кто траву, Короче — то, что положили. А кто кладёт — никто не знал, Ведь дверь всегда была закрыта, Народ чуть свет глаза продрал — А тут уж полное корыто. И вот однажды старый лев Сказал: «Друзья, так жить негоже… Я буду строить новый хлев, Здесь каждый день одно и то же! Медведь храпит, лиса хитрит, Жирафа мне не симпатична, У зайца вечный гайморит, Верблюд харкается публично. Силком, конечно, не тяну — В таких делах нужна сердечность… Но кто за новую страну — Прошу поднять свою конечность». И загалдел звериный хор: «А лев не глуп!», «Мы с вами, Лёва!» «Вот это дельный разговор!» «Вот это да!», «Вот это клёво!» «Куда угодно я пойду!» «Вперёд, даёшь культуру быта!» «Долой дурацкую еду!!» «Прощай, немытое корыто!!!» И вот, кудахча и рыча, Свой кров ломают хладнокровно: Гремят обломки кирпича… Летят раздробленные брёвна… На волю выбралось зверьё, Процесс был скор и тривален, И каждый новое жильё Собрался строить из развалин. Но жизни фарс, увы, таков, Что, оказавшись в чаще леса, Никто в строительстве домов Не смыслил ровно ни бельмеса. Медведь свалил одну сосну, А муравей принёс травинку, Ежата — ягодку одну, Бельчонок — шишки половинку. Сидят и пялятся на льва: «Мы ждём приказа, повелитель!» «А вы подумали сперва, Ломая прежнюю обитель?» «Но ты ведь сам сказал о том, — Енот промямлил осторожно — „Что надо строить новый дом… Что жить так дальше невозможно…“» «Сказал, не спорю, ну так что ж? А у кого, скажи на милость, Имелся план или чертёж, Чтоб сказка былью обратилась? Купив свободу за пятак, Сыграл я, братцы, против правил: Я тоже строить не мастак. Я ухожу. Я вас подставил. Я — царь зверей, не пропаду, А если вдруг дойду до точки, Вас обязательно найду И всех сожру поодиночке». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дрожат зверюшки по холмам… Тревожна каждая минута… Не знаю, граждане, как вам, А мне их жалко почему-то.

Однажды в парке городском Или ещё, возможно, где-то Ты встретишь старого поэта С противным хриплым голоском. На голове — чудной берет, Торчком нечёсаные пряди, Под мышкой — ветхие тетради, Ну, словом, вылитый поэт. Он будет много говорить: Он намекнёт витиевато, Что государство виновато — Мешало бедному творить. О том, что все кругом — жульё Он тоже мерзко прогундосит… Тебя об имени не спросит, Но трижды назовёт своё. Попросит, как бы невзначай, Но напрямик, без оговорок, Занять ему копеек сорок, А ты молчи, не отвечай. Тогда он выйдет из себя, Поймёт — надежды нет особой, И завизжит, охвачен злобой, Ногтями бороду скребя: «А не пошёл бы ты, братан!!»… Спокойно шли его туда же, Ведь он — не я, а вовсе даже Другой какой-то грубиян.

Когда чужбина Родины милей Величие находят даже в малом: Простые удобрения полей, На Родине зовущиеся калом, В чужих краях гораздо слаще мёда Увы и ах — такая нынче мода. Плевки на дальность в розовых очках — Проверенный рецепт от ностальгии, Не юркнул в щель — остался в дураках, А мы успели, значит мы — другие… Живите там, где спит бессмертный идол, Который вас за вас же замуж выдал. Гордись, ОВИРом избранный народ, Хромой лакей сосисочного рая, Смелее скаль золотозубый рот, С любовью тех глазами пожирая, Чьи дèды в огнедышащем параде Твоих живьём зарыли в Сталинграде.

Живёт пилот без самолёта, Живёт учитель без рубля, Живёт индеец без койота, Живут шахтёры без угля. Живёт актёр без репетиций, Без терапии — идиот, Самодовольной гордой птицей Без утки селезень живёт. Живёт ракетчик без радара, Да и зачем ему радар, Без чабана живёт отара, Без урожая — Краснодар. Живут бактерии без Коха, Живут пираты без галер, Без баб живёт, притом неплохо, Простой парижский модельер. Живёт продюсер без контракта, Живут цунами без Шойгу… Все без чего-то могут как-то, А я без водки не могу.

«Обвиняемый, кем Вам приходится Гражданка М. И. Богородица?» «Да говорю же: никто она мне! „Метрику дайте! Есть метрика?“… „Не…“ „По волнам аки пòсуху хòдите? Леченье гипнозом провòдите? Были с докладом в селе Назарет?“ „Что за вопросы? Конечно же, нет!“ „Промышляли кустарными винами? Вступали в контакт с Магдолинами?“ „Как вам не стыдно!? Поклёп! Никогда!“ Все мои предки — герои труда!» «Ну довольно, коллеги, мне кажется, Что он по-любому отмажется… Дело пустячное, толк невелик… Освободить. Недостаток улик…»

Что заставило меня Встать? Что отправило меня В путь? Думал, реки поверну Вспять, Ибо силищи во мне — Жуть! Кто же знал, что поворот Крив, А фантазий караван — Мним… Аль Пачиной мне не стать — Миф. Так, от силы рядовой Мим. В общем, дёрнул я из тех Стран, Где казалось мне что я — Бог, Воротился в дом родной Пьян И обратно на кровать Лёг.

Поэты, как известно, дураки: Их беспокоят странные вопросы… И пусть меня простят «Единороссы»: Кто покупает Путину носки? Министру ведь негоже без носков — Для сплетен дал бы повод паразитам, Приедь на босу ногу он с визитом В какой-нибудь Воронеж или Псков. Мы видели не раз во всяких СМИ, Как он в носках по лестнице ступает, А значит, кто-то их да покупает, Идёт и покупает, чёрт возьми. Действительно, не может же носок, Невидимый общественному глазу, Благодаря какому-то указу, Явиться сам к премьеру на порог. Возможно, покупает их жена, Да вряд ли бытовуха так припёрла, У ней, небось, своих проблем по горло, Она, как вариант, исключена. Сам Путин? Энергичный, молодой… Он каждый день бы бегал за носками, Но тот, кто занят важными делами, Не станет заниматься ерундой. Как трудно недалёкому уму Искать впотьмах, слагая небылицы: Зюганов? Жириновский? Мэр столицы? Тот мог бы, но доверят ли ему? А может, этот парень — среди нас? Инкогнитейший тип из всех инкогнит, И ни один из мускулов не дрогнет, Когда стоит с носками он у касс. На нём престиж огромнейшей страны, Он твёрдо верит: труд его почётен, И потому нередко пару сотен Кассирше оставляет сверх цены. Он выйдет из бутѝка, а потом Закурит «Кент» под вывеской «Армани», Шуршат носки во внутреннем кармане, Рабочий день окончен, всё путём… И хоть живёт интригами народ, Пора закончить, сколько б ни гадали, А то ещё бог весть в какие дали Фантазия больная заведёт. Я до больших поэтов не дорос, Но мой мирок не менее неистов, Мы, рифмоплёты — хуже журналистов, Мы страшно любим сунуть мерзкий нос. В те сферы, что интимны и близки, И где ответ всегда довольно смутен… На самом деле, знает только Путин, Кто покупает Путину носки.

Ты всегда был не с теми, Без темы, по теме, А ремни беспощадного времени Жмут… Удивляешься там, Озлобляешься тут… Даже если поймут, То впридачу к проблеме Впрягут в добровольный хомут, По накатанной схеме Искривляется жизненный путь… Вспоминаешь со смехом: Не срослось с теормехом — Срастётся ещё с чем-нибудь… С кем делился конфетами — воры, Назло всем помехам, Воровали заборы, Облегчали бумажники финнам и чехам, Нынче — что-то сливают в офшоры… Громкие споры… Давит грудь Старой-доброй досады осколок… Не волнуйся, мой друг, Избавляйся от суетных мук, Он недолог, Тот путь, он описан десятками рук Вечно преданных слуг С твоих книжных раздолбанных полок… Продолжай в том же духе, Ходят слухи, Что котлеты и мухи В комплекте даются теперь, Дверь закрыта? Проверь, И спокойно лети на своей раскладухе В новый день первоклассной непрухи И чудесных потерь.

Вахтёрша наша, баба Мила На днях куме своей звонила, А у кумы есть друг — сосед, Ему в больнице ортопед Сказал, что знает тётю Зину, А Зина шьёт костюм грузину, И вот представьте, тот грузин Имеет несколько кузин, И у какой-то там из них Завёлся в Мурманске жених, А в жопе у его сестрёнки — Четыре медных шестерёнки! Взглянуть бы хоть одним глазком, Но, к сожаленью, не знаком.

В столице приспущены флаги, Стокгольмцы рыдают навзрыд… В глубоком песчаном овраге Холодное тельце лежит. Из пуза свисает комочек Запутанных розовых вен — Разбился наш маленький лётчик, Весёлый болтун-супермен. И пресса уже просочилась, И в трауре шведский король… Так что же с беднягой случилось? Куда же смотрел техконтроль? Общественность тут же решила Без следствия и экспертиз, Что жадность его послужила Причиной падения вниз. Залился дешёвой солярой, На всём экономил как лох — Не выдержал двигатель старый И прямо в полёте заглох… Мужчина сурового вида, Рулеткой измерив овраг, Сказал, что виной Аль-Каѝда, Коварный и мстительный враг. Мол, мстят они всем, без разбора, Работа такая — джихад, Услышали рокот мотора И сразу же — план «Перехват»… Брехали и верили сами… Но только пытливый поэт Всё видел своими глазами И вам открывает секрет. Не надо читать между строчек, Ответ удивительно прост: Уж очень наш маленький лётчик Хотел дотянуться до звёзд. Мечтал о вареньях с Урана, Тефтельках в Созвездии Рыб… Как дико, нелепо и рано Великий проказник погиб… Всё рвался в бескрайние дали, Червём любопытства гоним, А дети страдали и ждали Когда же он спустится к ним… Но звёзды желали, похоже, Закончить его дефиле… И Карлсону стоило всё же Держаться поближе к земле… А космос — ловушка для смелых, Соваться туда не резон… Летайте, ребята, в пределах Природой дозволенных зон.

В чёрной маске — прорехи для глаз, Человек с волосами до плеч Залетает в одну из сберкасс, Просит нà пол сотрудниц прилечь. Потный палец мусолит курок, Сразу видно, что важный вопрос… Кто моложе — на спину прилёг, Кто постарше — смеются до слёз. И сидят. Продолжают вязать. Он их взглядом тяжёлым обжёг, Как бы хочет им жёстко сказать, Мол, пакуйте наличку в мешок… Дали с сыром ему бутерброд, Нежно гладя по мощной спине… Так и надо тебе, идиот, Чтобы помнил, что кризис в стране.

Вот уж мысли зачастили к идиоту: За обедом из тушёнки и лапши Вдруг я понял, что люблю свою работу, И не просто так люблю, а от души. Всё сижу и удивляюсь: неужели? Разве мог мечтать о счастье я таком? Даже, знаете, кусочек вермишели От волнения застрял под кадыком. Из дальнейшего нехитрого расчёта, Вывод просится, шокирующе прост — Отвечает мне взаимностью работа, Потихоньку, без регалий и без звёзд. Ни унынья, ни намёка на дремоту, Через лужи, листопад и полумрак, Улыбаюсь по дороге на работу И обратно улыбаюсь, как дурак… Значит, есть-таки в работе этой что-то, Пусть подавятся завистники слюной, С губ срывается: «Да здравствует работа! Будь ты проклят, ненавистный выходной!» Это вряд ли поддаётся терапии, Все попытки будут сведены к нулю… Разберётесь, если умные такие, Почему свою работу я люблю.

Хорошо нам будет житься После Третьей Мировой: Ни к чему теперь граница, К чёрту сектор силовой. Вместо долларов — коренья, От Нью-Йорка до Москвы Происходит ускоренье Перестройки головы. Ни грабителей, ни взяток, Все приветливы, добры, Всюду россыпи палаток — Спим на воле, жжём костры… Как легко проснуться рано, До кислотной до зари, В стоге свежего урана Номер двести тридцать три. Чу! Посыпались из жопы Словно капли хрусталя, Расписные изотопы, На свинцовые поля. В небе ласково-зелёном Термоядерно тепло, Выдыхать не тяжело нам И вдыхать не тяжело. На обломки синагоги Рухнул старый минарет, Спор закончился о боге, Что тут спорить — бога нет. Будут песни, будут пляски, И как только захотим, Можем девкам строить глазки, Чтоб хоть что-то строить им. Грянут снежные июни Вслед за знойным январём, Будем долго жить в коммуне, Если раньше не помрём… Верю в будущность такую, Шар земной в руках мудил… И отнюдь не паникую. Просто так… Предупредил.

Вновь моя палитра чёрно-белая Будет всем понятна и проста… Чем ты руководствовалась, делая Шаг от человека до скота? Ладно бы простое равнодушие, Но измена — это наповал… Я ж тебе, козлиха, кофэ лучшее Каждый день к постели подавал. Попалились, ушлые, на ровненьком, Лучшего местечка не нашли? Трёх минут хватило вам с любовником, Чтоб меня стереть с лица земли. Было утро — водочка да травочки, Будет ночь — кефир да зверобой… И лежу я преданный на лавочке, Бесконечно преданный тобой.

Кому гирлянды и огни, Весёлые недели, А мне предпраздничные дни Порядком надоели. Какой тут к чёрту Новый Год И сытная поляна, Когда супруга достаёт И дразнит постоянно? Из кухни сквозь котлетный пар Пищит в дверную щёлку: «Сходи, придурок, на базар, Купи, придурок, ёлку!» Иду обиженный во двор, Потом через дорогу… Несётся джип как метеор, И прямо мне на ногу. А в джипе дядя, метра два, И смотрит так сурово… (Два метра — только голова, Не видно остального) С ним рядом дама — яркий рот, Манто из лисьих шкурок… Окно открыла и орёт: «Очки протри, придурок!» По рынку шёл уже без сил, И там, с разбитым носом, Торговца ёлками взбесил Одним простым вопросом: Спросил всего лишь что по чём — Нормально для базара… А он толкнул меня плечом: «Придуркам сёдня шара!» Купил, конечно… Сто у.е… Но что-то тут нечисто, Мне в нашем швейном ателье За месяц платят триста… Понёс я дерево домой, Ветрами продуваем… Идти недолго по прямой, Но я решил — трамваем. В трамвай, естественно, не влез — Кондуктор крикнул внятно: «Беги, придурок, снова в лес И ёлку ставь обратно!» Словить попробовал такси, Таксист устроил кипеж: «Придурок, сам её неси, Иголок понасыпешь!» Я сунул хвойное в салон — Вошло наполовину, Таксист издал протяжный стон И плюнул мне на спину… До дома еле доволок, В душе темно и скверно, Жена открыла, руку в бок — Волнуется, наверно… А взгляд такой — ну точно съест, И, выплюнув окурок, Как завопит на весь подъезд: «Ты чё принёс, придурок?? Кривые ветки, ствол — дугой, А пахнет как отвратно! Неужто не было другой? Надеюсь, хоть бесплатно?! За что такая кара мне — Всю жизнь отдать придурку?!?» Я сполз печально по стене, Сдирая штукатурку… Ведь я стараюсь как могу, Всё ей одной в угоду: Ищу подснежники в снегу, В любую непогоду… Иди туда, иди сюда, Во всех раскладах — крайний, И что ни день — то череда Общественных заданий… По сути я — ходячий миф Об идеальном муже, Хотеть как лучше — мой порыв, В итоге — только хуже… Видать, не зря меня народ Клеймит обидным словом — Как был придурком в прошлый год, Так и останусь в новом.

В моём любимом рыхлом теле Давно назрел переворот: То там кольнёт, то тут стрельнёт, Низы висят, верхи вспотели — Жестокий тридцать третий год… Мой мозг загажен и издёрган, И хоть не шибко я умён, Но понял, что для всех времён Он у мужчины — главный орган, А я-то думал, что не он. Глаза хотят — не могут ноги, Прожить бы вечность — нет креста, И всё быстрей углы берлоги Преображаются в чертоги, Когда плеснёшь себе полста. А как свернусь — готов отдаться Учёным вдумчивым мужам, Пообещайте мне стараться, Меня, несчастного паяца, Восстановить по чертежам.

Ох, до чего же нам с руки Друг другу клеить ярлыки, Безграмотно, без знания предмета, Журнал «Гламурный какаду» Объявит новую звезду, И тут же в это верит вся планета. Урода можем мы за год Героем вывести в народ, А гения низложим до изгоя, У нас ведь как заведено: Тот — молодец, а тот — говно, А если я — ни то и ни другое?

Витя К. арбуз берёт, И индейку жирную, Всё засовывает в рот, В пасть свою обширную. Улыбнулся, прожевал, Нос губами трогая… Витя К. — гидроцефал, То есть, влазит многое. Вслед — картофеля ведро И кулёк с конфетами, Наполняется нутро Разными предметами. Ходит задом-наперёд, Прыгает макакою, А потом как заорёт: «Разойдитесь, какаю!!» Из штанов понос потёк — Просто диво-дивное… Вот такой он, наш Витёк, Егоза противная.

Менделеев Клапейрону Позвонил по телефону: «Друг любезный, Клапейрон, Одолжи один нейтрон! Поутру моя Матрёна Прибирала со стола — Все образчики нейтрона Грязной ветошью смела!» «Предложить могу пол-литры Пречудеснейшей селитры, Но Иваныч, бля буду̀, Где же я нейтрон найду?? Тут за счастье макароны, Погибаю от цинги… Самому нужны нейтроны… Вот такие пироги». Всей науке Клапейрон Парой фраз нанёс урон. От отчаянья заблеяв, Бросил трубку Менделеев Подошёл к водопроводу И, издав протяжный рёв, Он долил сырую воду В банку спирта до краёв, Просто так, себе для пробы, Чтоб избавиться от злобы… Но орут от той воды До сих пор на все лады Из дворов и подворотен, Ресторанов и лесов, В лужах собственных блевотин Миллионы голосов: «Менделееву ура! Нету худа без добра!»

У нас реально на районе Живут крутые пацаны: Они сломали спину Лёне, Теперь у Лёни нет спины. Они проткнули глаз Серёге Тупым куском стальных перил, И раздробили Паше ноги, Чтоб он к Серёге не ходил. Распотрошили Пете брюхо, Грудь прострелили Мустафе, А Игорька лишили слуха, Отрезав уши у кафе. Андрею пальцы искромсали, Спалили Толика дотла, Антону рожу расписали Осколком битого стекла. Замуровали в стенку Жору, Валере в рот вогнали клин, Прибили Васю к тренажёру Гвоздями самых разных длин. Ивана ядом угостили, Порвали Стаса до костей, Отняв братве в подобном стиле Десятки важных запчастей. Вадиму — ноздри, Саше — яйца И позвоночника фрагмент… Вот только Витю все боятся, Поскольку Витя — Президент.

Уж если я влюблюсь, то так влюблюсь, Что хлынут жижей и стихи, и проза, Одна беда — страдаю от склероза, Как только на свидание явлюсь Семнадцать раз заглядывая в глаз, И с частотой четыре килогерца Хотел просить руки твоей и сердца, А попросил квитанцию за газ Беседу собирался провести О том, как ценны брачные союзы, Но вдруг шепнул: «Квадрат гипотенузы По Гринвичу равняется шести…» Цена моим потугам — медный грош, Болезни ход воистину ужасен, Я даже забываю, что я — Васин, Когда меня ты зà руку берёшь Произношу неверные слова, А после — страшно мучаюсь и плачу. Избытком чувств не скроешь недостачу Простого мозгового вещества…

Я буду в белом… Нет, в зелёном. В моём сознаньи воспалённом То в реверансе, то с поклоном, Танцует похоти шаман, Облив себя одеколоном, И вставив лилию в карман… Больших иллюзий не питаю, Коль сердцу мил — примите в стаю, Что не успею — наверстаю, Мне опротивел суходроч… Себя на койке распластаю, И, может, даже в эту ночь, Себя за преданность ругая, Тепла, свежа, как весть благая, Ты приползёшь ко мне нагая, И будешь сотни раз права, Интуитивно полагая, Что не нужны теперь слова. 

Вот если взять, и дать случиться чуду: В одной отдельно взятой стороне Собрать на час евреев отовсюду, Без мыслей об арабах и войне. Чтоб их хоть час не били, не дразнили и Не стукали затылком о кровать, (Я тоже ради эдакой идилии Подъехал бы, чего уж там скрывать). Всего на час, из всех далёких далей, Одних евреев, только лишь на час… Из всех Европ, Америк и Австралий… Как думаете, спрашиваю вас: Они друг друга сразу загрызут Или сначала скажут «Зай гезунд»?

С поэтом спорить очень трудно, Поэт, он знаете, какой: Одной единственной строкой Он может осрамить прилюдно. В нём бунт, интрига и крамола, Он, от стола не отходя, Смахнуть партийного вождя Способен в пять минут с престола. Угрозы, штрафы и запреты, Да хоть смирительный халат — В любых невзгодах, как булат, Лишь закаляются поэты. Захочет — снова отутюжит В одной единственной строке… Но арматурой по башке — Вот тут поэт уже не сдюжит. Он упадёт, прильнёт к бордюру, В последний раз махнёт рукой, Внеся единственной строкой Свой скромный вклад в литературу…