Ураган наконец прекратился, задохнувшись собственной яростью.

Маркиз де Санта Клаус пребывал в сомнении.

«Нелегко мне будет выпутаться из этой истории, — думал он. — Все-таки… Да что там! По правде сказать, все-таки я уже немолод. Сорок лет… Совсем старик!»

Он поглядывал на детей: одни о чем-то размышляли, сидя под навесами у входных дверей, другие кричали и гонялись по снегу.

На Банной улице он обнаружил компанию, которая обосновалась у глухой стены с единственным крохотным слуховым окном — там была мастерская, где Корнюсс проявлял свои фотографии. Ребятам она представлялась чуланом — той самой комнатой, куда ставят в наказание за провинность. Они воображали себе помещение, полное опасностей, ловушек и всякой заплесневелой нечисти. От этих фантазий у них мурашки по спине бегали.

— Вы видели? — спросила одна из девочек.

Это была Мадлен Нойбах. Она показывала пальцем на слуховое окно.

— Глаз… Глаз Деда Мороза… Он все замечает… Он увидел нас!

Толстощекий мальчишка храбрился:

— Глаз?.. Ничего он больше не видит, этот глаз, ведь Дед Мороз мертвый!

— Да? Ишь ты! Ну-ка, толстяк, сунь свой нос в окошко, если ты такой умник!

— Все девчонки дуры! Вовсе это и не глаз. Брехня да и только.

— А вот и глаз, один-единственный глаз! Красный-красный!

— Да не глаз это, а лампа. Однажды мой брат Кристоф заглянул в слуховое окно. Мой брат Кристоф не трус. Он увидел на столе ванночки, и целую груду всяких склянок, и еще красную лампу.

Однако мальчуган, хоть и храбрился для виду, незаметно отодвинулся и прижался к стене.

«Мальчишка, шестилетняя девочка, — рассуждал сам с собою маркиз де Санта Клаус, — вот бы кому на самом деле заняться этим расследованием! Вот бы кто во всем разобрался! Они всех знают — Деда Мороза и Деда с розгами, Оборотня, Человека с мешком и Продавца песка, Мясника-людоеда, матушку Мишель и папашу Люстюкрю… Это их жизнь, их мир. Эх, до чего грустно быть взрослым!.. Да, я еще забыл Золушку. А вот и барон, легок на помине. Для сказочного Принца он слишком озабочен».

Барон де Ла Файль шел склонив голову. Он свернул с улицы Трех Колодцев.

Маркиз приблизился к владельцу замка.

— Дорогой барон, могу ли я вам напомнить об обещании познакомить меня с вашими архивами?

— Они ждут вас, маркиз. Я приготовил целых два сундука.

Золушка шила, сидя у окна. Бедняжка была взволнована. Едва ей удалось, призвав на помощь благоразумие и не вздыхая понапрасну, вернуться на землю и поверить, что приключения в рождественскую ночь останутся всего лишь сказкой, как явился барон. Стоя под ее окном и досаждая канарейкам в клетках, он вполголоса перекинулся с ней обычными, ничего не значащими словами, однако взгляды, которые их сопровождали, придавали этим словам особый смысл. Барон ушел. Золушка отважно взялась за иглу и наперсток, но глаза ее застилала пелена, отчего голубые и красные лоскутки, предназначенные для мундиров деревянных солдатиков, превращались в драгоценные ткани.

— Итак, мадемуазель, говорят, на балу вы были краше всех? Как жаль, что я не мог полюбоваться вами!

Катрин покраснела.

— Вам, видимо, нездоровилось, господин маркиз?

— Немного, но все уже прошло.

— Счастлива это слышать. — Она улыбнулась. — Да, у меня был такой вечер!.. Не могу сказать, до чего этот бал… Ах, все было как в сказке! Сначала в замке я перемерила видимо-невидимо всяких платьев. Господин маркиз, что за туалеты — я таких прежде и не видела, и даже представить себе не могла! И эта туфелька, которая потерялась… Позолоченные туфельки… Ой, ну какая же я дурочка! Для вас-то это все в порядке вещей.

Отойдя от дома Золушки, маркиз пробормотал:

— Все было как в сказке! В конце концов, это может привести в отчаяние. Черт побери, мы-то не в сказке!

Бриллианты украдены, неизвестный задушен — это уж вовсе не волшебство.

Перед лавкой ювелира почтальон разговаривал с Тюрнером.

«Так! Человек с мешком точит лясы с Продавцом песка, — машинально отметил маркиз. — И разумеется, в окне торчит матушка Мишель».

Он стал как вкопанный.

«Еще чего! Даже на меня нашло! В конце-то концов, где я — в Мортфоне, в Лотарингии, или в Вымышляндии?»

После завтрака маркиз де Санта Клаус отправился к тому месту возле входа в подземелье, где Жюль Пудриоле с приятелем в первый раз наткнулись на немца. Кругом не было ни души. Там, где двенадцать часов назад лежал «человек, свалившийся с неба», теперь стоял снеговик с трубкой во рту и метлой под мышкой. Маркиз тщательно его осмотрел, весьма тщательно; потом нагнулся, набрал пригоршню снега, слепил снежок. Размахнулся, трубка снеговика полетела в воздух. Когда маркиз ушел, снеговик остался не только без трубки, но без метлы и даже без головы.

«Превосходно! — Маркиз растер снегом покрасневшие руки. — Кажется, я молодею».

После полудня он заметил, что на него стали странно поглядывать. Прохожие останавливались или шушукались за его спиной.

Вокруг него сгущалась атмосфера враждебности. Многие подозревали, что он причастен к событиям двадцать четвертого и двадцать пятого декабря.

За ним следил ризничий. Обернувшись раз и другой по дороге в ризницу, он приметил вдали человека, который смотрел ему вслед.

Около шести маркиз вошел в церковь. Если бы кто-нибудь мгновение спустя вошел туда, он с изумлением обнаружил бы, что в церкви никого нет.

По шаткой лестнице маркиз вскарабкался на колокольню и уселся верхом на стропила. Затылком он ощущал холодное прикосновение колокола. С этого насеста он мог обозревать местность в проеме между двумя балками. Смеркалось. Ветер совершенно утих. В расчистившемся небе сверкало множество ярких точек, внизу горели огни. Скользили автомобили. Их фары, светившиеся красноватым светом, были похожи на медленно падающие звезды. У самого горизонта сияла белоснежная планета. Пастушья звезда, Венера…

Маркиз вспомнил загадочное заклинание:

Он опустил взгляд. Пристально всмотрелся в то, что происходило внизу. У священника на кухне и в спальне горел свет. Аббат Фукс лежал в постели. Маркиз видел голову его в ночном колпаке, сползавшем на подушку. На кухне Каппель готовил легкий ужин. Маркиз долго наблюдал за ризничим, отмечая осторожность, свойственную близоруким людям, с какой он ставил ногу при ходьбе и вытягивал перед собой руку.

Затем Каппель потушил свет в кухне и отнес кюре бульон, яйцо всмятку и варенье с порцией минеральной воды. Ужин закончился стаканом отвара. Каппель уменьшил свет в лампе у изголовья кровати, подкинул в камин дров и вышел из комнаты.

Маркиз уже приготовился было покинуть колокольню, когда услышал, как внизу скрипнула дверь, и звук шагов, которые показались ему чрезмерно осторожными, прозвучал под сводами церкви. Он предположил, что ризничий делает вечерний обход, и решил переждать. Взгляд его вновь рассеянно скользнул по окнам аббата Фукса. В тот же миг рот маркиза непроизвольно приоткрылся, а глаза загорелись.

Священник встал с кровати. Босой, в рубашке и колпаке, помпон которого по-шутовски болтался у него на затылке, кюре просеменил вдоль спальни. Остановился возле скамеечки для молитвы. Немного склонил голову набок, словно к чему-то прислушиваясь. Потом улыбнулся. Маркиз был заинтригован. Он увидел, что аббат Фукс занялся скамеечкой. Это была добротная вещь, каких больше не делают, — одновременно и скамеечка для молитвы, и шкафчик.

Аббат открыл дверцу этого шкафчика. Сидя на своей колокольне, маркиз прыснул со смеху. Кюре уже держал в руках стакан и бутылку, наполовину наполненную жидкостью, не имеющей ничего общего ни с минеральной водой, ни с целебным снадобьем.

Священник до краев наполнил стакан и с жадностью его осушил.

Затем он спрятал в тот же шкафчик стакан и бутылку, снова рысью пробежался по комнате, юркнул под одеяло и более не шевелился.

«Ну и ну! Господин кюре нашел оригинальный способ соблюдать режим! Боюсь, облюбованное им лекарство не прописано ему для сердца».

Улыбаясь, маркиз спустился по лестнице и вернулся в церковь, где более не слышалось ни малейшего шума. На секунду замявшись, он двинулся к главному алтарю и прошел в ризницу. Дверь, ведущая в сад, была не заперта. Маркиз открыл ее и вышел наружу. В тот же миг на его макушку обрушился внушительный удар, повергший его наземь.

К счастью, силу удара смягчили поля шляпы.

Маркиз был всего лишь оглушен. Он почувствовал, как чья-то рука ощупывает его одежду, затем скользит в карман, где лежал бумажник. Тепло прерывистого дыхания коснулось его лица. Маркиз с неожиданной ловкостью схватил нападавшего за руку, вскочил на ноги, резкой подножкой сбил противника на землю и, выкрутив запястье, рванул его на себя. Неизвестный взвыл.

Свободной рукой маркиз вытащил из кармана электрический фонарик и нажал кнопку. Второй раз за вечер рот его приоткрылся от удивления сам собой: нападавшим оказался Блез Каппель! Лучом фонарика маркиз пошарил по земле и обнаружил ходули.

— Ну, знаете, это уже просто мания! — вскричал он. — Может, вы дали такой обет? Поклялись убить меня ходулями? В следующий раз смените оружие.

— Вы самозванец, вор и убийца! — ответил ризничий, тщетно пытаясь освободиться и морщась от боли.

— Самозванец?

— Вы не маркиз де Санта Клаус.

— Не маркиз?

— Нет! Я это понял сразу же, как увидел вас сегодня утром. У маркиза на лбу остался шрам от удара, которым я его вчера наградил. Вы большой ловкач, но вы не подумали о шраме.

Маркиз отпустил запястье Каппеля и разразился хохотом.

— Так вот почему вы попросили у меня детектор: вы полагали, что я не знаю даже значения этого слова! И вот почему вы шпионили за мной после полудня! Успокойтесь. Я настолько же маркиз де Санта Клаус, как тот маркиз де Санта Клаус, которого вы знаете. Он мой секретарь. Когда меня попросили заняться здесь наблюдением, я отправил его к вам, решив, что он справится с заданием не хуже меня. Однако, когда произошло убийство, в дело пришлось вмешаться лично мне, Просперу Лепику.

— Но такое поразительное сходство… — изумился Каппель.

— Легко достижимо. Я открою вам секрет. Вообразим себе лицо — как бы «на полпути» между моим и лицом моего секретаря. Каждому из нас куда легче «приблизиться» к нему, чем пробежать всю дистанцию, отделяющую нас друг от друга. Внешность маркиза де Санта Клауса и есть такое усредненное лицо. Понимаете? Усредненное — и в том, чем мы схожи, и в том, чем различаемся. Немного от моего секретаря, немного от меня самого. Самое трудное — глаза и голос. Однако пенсне и португальский акцент были придуманы не для собак! Конечно, этот молодчик должен был предупредить меня о шраме. Не мог же я догадаться! Ну а пока примите поздравления: у вас для близорукого просто орлиный глаз.

Вскоре недоразумение было полностью разрешено; Каппель настоял на своем, отвел к себе маркиза и сделал ему перевязку. Они пропустили по стаканчику, и г-н де Санта Клаус вернулся в гостиницу.

В половине девятого после сытного ужина г-н Нуаргутт встал из-за стола. Когда, закурив сигару, он в полном блаженстве опустился в кресло, к нему постучали. Служанка пошла открывать дверь.

— Господин мэр, это Виркур.

— Виркур? Пусть войдет!

— Инспектора, господин Нуаргутт, — сказал полицейский.

— А! Все-таки пожаловали наконец!

— То есть нет, господин мэр. Не приехали. Я был с учителем в мэрии, когда позвонили. Они сейчас в Баккара.

— В Баккара? — вскричал мэр, подпрыгнув на месте. — В Баккара? Что они там забыли? Баккара вовсе не по дороге в Мортфон. Это потрясающе! Я телеграфирую комиссару департамента и спрошу, куда отправились его детективы — на дознание или на каникулы? Нельзя же так дурачить людей! Баккара!.. Баккара!..

— То есть им пришлось сделать крюк, господин мэр, иначе к нам не добраться.

— Крюк? Ну, знаете! Почему бы им тогда не добраться через Испанию? И ехали бы себе через Испанию — только я не желаю больше об этом слышать! Сколько же времени они собираются дрыхнуть в Баккара?

— Они объяснили, что из-за холода у них барахлит мотор, к тому же плохо с бензином и еще шина лопнула. Кажется, все. Но на рассвете они наверняка у нас будут.

— На рассвете? Прекрасно! А они не сказали, на рассвете какого дня?

Г-н Нуаргутт разразился гомерическим хохотом.

Никаких полицейских на рассвете не обнаружилось.

Зато снова зазвонил телефон. На этот раз не в мэрии и не дома у мэра. Звонок раздался в гостинице «У святого Николая-батюшки».

— Господин маркиз, вас вызывают из Парижа, — доложила маленькая служанка.

— Из Парижа? Проклятье!..

Как был, в пижаме и с великолепной шишкой на лбу, маркиз поспешил к телефону.

Далекий голос спросил:

— Алло!.. Это маркиз де Санта Клаус из Мортфона?

— Он самый. Кто вызывает?

— Маркиз де Санта Клаус из Парижа.

— Проклятье! Что случилось?

— Я вчера забыл сказать… Я не предупредил вас, что после удара ризничего у меня остался след на правом виске.

Маркиз де Санта Клаус из Мортфона потер шишку на лбу и вздохнул:

— Ладно. Это я уже уладил — после того, как огрели меня! Необходимость заставила.

Когда маркиз вышел из кабинета, дверь гостиницы открывал Хаген. Мясник враждебно на него глянул, потом отвернулся и бросил:

— Копф, чашку кофе и рюмку сливянки! — И добавил, словно вкладывая в слова особый смысл — Слыхал новость?.. Выходит, нынешней ночью наш кюре преставился…

Маркиз де Санта Клаус наспех оделся и бросился к дому священника. Там уже находились доктор Рикоме, Каппель, мэр, Тюрнер с сестрой и Виркур. Ризничий был в отчаянии.

— Как это случилось? Ведь еще вечером господин кюре…

— Сердце, — ответил доктор. — Просто удивительно, что аббат протянул так долго.

— Увы! Посмотрите, что я обнаружил!

Каппель подошел к скамеечке для молитвы, а вернее, к потайному шкафчику, из которого накануне, на глазах у маркиза, который вел наблюдение, сидя на своей колокольне, священник украдкой доставал бутылку; ризничий открыл дверцу, и взорам присутствующих предстала целая дюжина спрятанных внутри склянок, на которых была одна и та же наклейка: «Вогезская сливянка».

— Вот, — сказал он, безутешно качая головой. — Это ужасно! Просто ужасно! Кабы я знал, что бедняга попивает…

Пять минут спустя маркиз стоял у дома Корнюсса, тщетно пытаясь достучаться. Фотограф упрямо не открывал.

— Хватит! — кричал он. — Я никого не хочу видеть. Уходите!

Устав стучать, маркиз принялся трясти дверь, стараясь открыть щеколду.

— Не войдешь, бандит, я сейчас на все готов!

Маркиз де Санта Клаус вошел в дом и прикрыл за собой дверь. Корнюсс сжимал в руках треногу от фотокамеры.

— Ну же, папаша Корнюсс, не надо меня бояться!

— Мне уже по горло хватает, что на меня пальцем показывают, как на вора. Я пятьдесят лет прожил в Мортфоне, никому не причинив ни капли зла, а теперь любой может бросить мне в лицо: «Ворюга!..» Помилуйте!

Он в исступлении хватил о крышку стола треногой, разбив ее вдребезги.

— Папаша Корнюсс, я убежден, что вы честный человек. И говорю это вам со всей откровенностью, поскольку хочу прояснить дело вместе с вами.

— И так все ясно, — упорствовал тот. — Ясно, что воры — это Каппель с Тюрнером.

Отчаянным жестом он показал на идиллические почтовые открытки и трогательные фотографии, ковром покрывавшие стены мастерской, словно хотел призвать их в свидетели.

— Чтобы я украл?.. Я?.. Я?..

— Ну, успокойтесь, папаша Корнюсс. И постарайтесь все как следует вспомнить.

— Вы что, из полиции? — злобно спросил фотограф.

— Я не полицейский. Я хочу вам помочь, потому что вы оказались в трудном положении.

Говоря это, он прошел к большому ларю, взял с него бутылку розового вина и наполнил два стакана. Фотограф машинально протянул руку.

— Будьте здоровы, Корнюсс!

— Ваше здоровье, господин маркиз!

Они сели. Фотограф оперся локтями о стол.

— Вы честный человек, — повторил маркиз.

— Да, — с убеждением подтвердил Корнюсс.

— А теперь послушайте. Ризничий Блез Каппель и ювелир Макс Тюрнер тоже честные люди.

— Да, — сказал Корнюсс.

Слово повисло в воздухе. Он спохватился.

— Нет, не так. Каппель и Тюрнер — лгуны и преступники.

— Послушайте, — сказал маркиз, — давайте все-таки поговорим серьезно. Оставьте вашу злопамятность. Повторяю, Каппель и Тюрнер — честные люди, и вы в глубине души так и считаете.

— Допустим.

— Значит, существует вор: ни вы, ни Каппель, ни Тюрнер — именно вор.

— Конечно, надо думать, без вора здесь не обошлось.

Они выпили.

— Итак, Корнюсс, после полудня вы принялись обходить дома…

— Так же, как прежде. Я начал с улицы Трех Колодцев, потом был на Большой площади, поднялся на Банную улицу, на Печную, затем зашел к мэру, в школу, завернул к доктору, даже к господину де Ла Файлю зашел, хотя в его замке и нет детей, оттуда спустился по Рыночной улице, — вот и все. Я никого не пропустил.

— Хорошо. Значит, всех обойдя…

— Обойдя всех, я пошел в ризницу, сыграл свою роль в зале благотворительного общества, был на рождественской службе. Я уже двадцать раз говорил — все, как всегда. Разве что выпил немного больше обычного, что верно, то верно. Набравшись как следует, я уже не встречал со всеми праздник: я отправился домой сразу же после мессы и музыки Вилара — слыхали его оркестр? Да, чудной этот Вилар! Каждый год, чуть кончается рождественская служба, тут же — «Песнь отправления»! Все как по нотам!

Маркиз бросил на фотографа острый взгляд. Его пронзила догадка. Кажется, куда скорее, чем он на то надеялся, маркиз получал разгадку необъяснимого противоречия, которое поссорило Корнюсса с Каппелем и Тюрнером. Все объяснялось на удивление просто.

— Значит, каждый год «Песнь отправления»? И никогда не было ничего другого?

— Никогда! Я же вам говорю — все как по нотам.

— У вас что-то со слухом, Корнюсс. Господин Вилар в этом году изменил программу. В «Песнь отправления» он включил фрагменты из «Карманьолы» и «Дело пойдет». Об этом столько разговоров было!

Корнюсс тряхнул головой.

— Вилар не играл ничего того, о чем вы говорите, уж я-то знаю! Я слышал его музыку до самого конца.

Странности продолжались. В ризнице Корнюсс не видел того, что видели Тюрнер и Каппель. После службы он не слышал на площади тех песен, которые мог услышать каждый. И явно был готов, один против всех, тысячу раз утверждать, что Вилар не играл ни припева из «Карманьолы», ни рефрена из «Дело пойдет». Маркиз уселся поудобнее и раскурил сигару.

— Я хочу вам рассказать любопытную историю. Недавно у меня было одно приключение. Это случилось в большом кафе, в Париже.

— Я никогда не был в Париже, — сказал Корнюсс.

— Не имеет значения. Я отправился в это кафе, чтобы встретиться с приятелем, с которым мы пили всю ночь, после чего я несколько часов проспал. Пили мы основательно, уж вы-то меня понимаете.

Щеки фотографа сложились в гармошку, и он хитро подмигнул.

— Ну ладно. Друг мне и говорит: «Маркиз, ты меня очень обяжешь, если сможешь вернуть пятьсот франков, которые я тебе одолжил этой ночью». Я напряг память и действительно вспомнил об этом долге. Я был уже в хорошем подпитии, когда попросил и получил деньги; тем не менее очень четко, в малейших деталях помнил эту сцену. «Это было в таком-то баре и в такой-то час, — сказал я. — И еще с нами был такой-то». — «Верно!» Я достал пятисотфранковый билет. Мой друг принялся хохотать: «Ты мне ничего не должен. Я пошутил. Я тебе действительно давал в долг пятьсот франков — как раз в том баре и при тех обстоятельствах, о которых ты вспомнил. Но это было месяц назад. Ты мне все уже вернул». Однако я был уверен, что мой приятель ошибается. «Да нет же, — сказал я ему, — это случилось минувшей ночью. Именно так!» Я настаивал: «С нами был такой-то. И в такой-то миг он сказал то-то и то-то…» — «Ну да. Только месяц назад…» — «Нет же! Минувшей ночью!» В общем, моему другу пришлось приложить немало усилий, прежде чем он меня убедил.

— Это все очень забавно, — сказал фотограф.

Он смеялся. Он ничего не понял.

— С вами, Корнюсс, приключилось то же самое, что со мной.

— Как так?

— Позавчера вы несомненно начали ваш рождественский обход, но вы его не закончили. Когда вы были уже крепко навеселе, на вашем пути появился некий человек, который в точности знал весь ваш маршрут и всю вашу роль на рождественском празднике в зале благотворительного общества; этот человек напоил вас до беспамятства, может, и наркотик подсыпал, а затем, нарядившись в вашу одежду Деда Мороза, закончил за вас обход. Еле стоящего на ногах и ничего не соображающего, он отвел вас домой. На следующий день вы совершенно искренне поклялись, что от начала до конца проделали весь путь. Но вы перепутали даты. Вы вспомнили то, что было год назад. И с тем большей уверенностью, что вот уже пятнадцать лет ваш маршрут в этот праздник никогда не меняется, ваши жесты, даже ваши слова — все разыгрывается «как по нотам». Только нынешнее Рождество нарушило привычный порядок вещей. Сначала случай в ризнице. Потом новшества Вилара — припевы из «Карманьолы» и «Дело пойдет». Совершенно ясно, что вы не могли вспомнить эти подробности, — ведь никогда прежде их не было.

— Это невозможно! — пролепетал Корнюсс. — Лучше скажите, что я просто спятил. Что ж, в конце концов… Я еще пил с Хагеном. Говорили о правосудии, о кризисе…

— В прошлом году.

— Да нет же! Позавчера… Еще я пил с отцом сорванца Пудриоле. Мальчишка был так горд, получив в подарок настоящие взрослые брюки!..

— В прошлом году.

— Черт возьми! Да говорю же — позавчера! У мэра, ну да, у господина Нуаргутта, говорили о будущих выборах… А! Но… Погодите-ка. Не могли же мы говорить о будущих выборах, если они… да-да… если они — ну конечно! — были в этом году? А, ну так господин Нуаргутт говорил о следующих выборах.

— В прошлом году.

— Может быть… Все может быть… В таком случае, о чем же мы с мэром разговаривали? Не помню!.. Словно дыра какая! Что мы могли обсуждать? Позвольте, я вспомню… Мы сидели за столом. Пили, это точно… А что делала служанка? Что?.. Да, вот она входит и выходит, на углях дымится котелок… Подождите. Кажется, припоминаю… Значит, котелок… У мэра хорошее настроение, и он мне говорит… говорит… Ага! Слышу, как сейчас: «Папаша Корнюсс, я думаю, что радикалы провалились».

— Вот видите, все это происходило в прошлом году.

Корнюсс грохнул кулаком по столу.

— Я говорю, что был у господина Нуаргутта в этом году! И, как всегда, заходил к мэру перед доктором и господином бароном. Я был, был потом у них обоих! Господин Рикоме сказал мне, что он наконец решил купить машину…

— В прошлом году.

— Нет, в этом! У доктора нет машины. Также и в замке, я слышал, как Огюста говорила о бальной туфельке. Она никак не могла ее сыскать. Это все для крошки Арно, для ее наряда. Ну что? Может, вы скажете, что это в прошлом году господин барон водил малышку на бал к Копфу? Нет, позавчера.

Фотограф резко оттолкнул стул.

— Послушайте, наконец! Мне все осточертело. Я уже просто ничего не могу понять. Где я был? Где я не был? Сам не знаю. Не могут же существовать два Корнюсса? Это я Корнюсс, я, господин маркиз. И я, я Дед Мороз!

Он совсем вышел из себя. Метался взад и вперед, как пойманная мышь; ощупывал свои фотографии и почтовые открытки; дрожащими пальцами касался себя самого, точно желая убедиться, что существует на самом деле. Все не давалось в руки. Все смешалось. Годы находили один на другой. Словно в бреду, старый фотограф видел одновременно пятнадцать Дедов Морозов, красных на белом снегу, спешащих под метелью из календарных листков с одной и той же датой: 24 декабря, но с обозначением разных лет: 1919… 1927… 1928… 1931… 1932…

На исходе утра, когда маркиз наведался в замок, чтобы ознакомиться с архивами де Ла Файля, он обнаружил на столе целую груду пергаментов, регистрационных книг, законодательных актов и прочих документов. Барон, будучи человеком деликатным, не стал докучать маркизу своими пояснениями.

— Разбирайтесь. Перекладывайте все как вам будет удобно. К вашим услугам чернила и бумага для заметок.

Затем он расположился у камина и углубился в чтение недавно изданной «Жизни суперинтенданта Фуке». Хотя чтение доставляло ему видимое удовольствие, он не забывал и про гостя. Время от времени он отрывался от книги и внимательно вглядывался в лицо маркиза, склоненного над древними рукописями и старыми картами.

На бумаге, которую барон предоставил в его распоряжение, маркиз не сделал ни единой пометы. Правда, он кое-что нарисовал: это был очень простой рисунок, изображение звезды с четырьмя лучами.

Приняв приглашение отобедать нынче вечером в замке, гость уже собирался откланяться, когда барон не без иронии заметил:

— Мой дорогой маркиз, вы тут что-то забыли…

— Неужели, барон?

— Вашу добычу, которую вы отловили в моих архивных дебрях. Эту звезду.

Он указал на рисунок.

— Держу пари, что вы никогда не верили в легенду о зарытом ковчеге? — заметил г-н де Санта Клаус.

— Никогда. А вы?

Взгляд маркиза сверкнул под стеклом монокля.

— Как знать, барон.

С необычайно серьезным видом он взял листок, сложил его и засунул поглубже в карман.

После завтрака маркиз ненадолго расположился на скамье на Большой площади. Он задумчиво поглядывал на шалости бегающих и вопящих мальчишек; носы их покраснели от холода, а руки они согревали в карманах, набитых теплыми жареными каштанами.

Прошли, беседуя, господа Нуаргутт и Вилар. Учитель поздоровался с маркизом, но мэр поглубже надвинул шляпу и принял надменный вид.

До маркиза донеслись его сетования:

— Вот если бы здесь были инспектора из Нанси!..

Прозвучал гудок автомобиля. Мэр круто развернулся, подобно флюгеру под порывом ветра, и воскликнул:

— Наконец-то! Полицейские!

Однако то была не полиция. Приехала астматическая колымага с дребезжащим кузовом, которая курсировала между Сире и Мортфоном.

Мэр пришел в ярость.

— Согласитесь, это чудовищно! Дороги восстановлены — дряхлая таратайка проезжает, а опергруппа как в воду канула.

Из колымаги вышел худой и очень бледный священник лет двадцати пяти. Он прибыл заменить аббата Фукса. Водитель, подхватив чемодан, проводил его к дому.

Маркиз направился в мэрию. На пороге он столкнулся с Виларом: тот, заглянув в мэрию, собирался следовать дальше.

— Можно пройти в библиотеку?

— Разумеется, господин маркиз. Простите, что не могу вас проводить. Но дверь открыта.

Однако маркиза ничуть не интересовала запыленная комната, в которой хранились книги. Он намеревался проникнуть в другую, туда, где лежал труп неизвестного. Она была заперта. Маркиз, не колеблясь, достал отмычку и открыл замок с быстротой и ловкостью, которым позавидовали бы записные взломщики. Войдя в комнату, он плотно прикрыл дверь, но не стал ее запирать.

Закрытые ставни не пропускали в комнату дневной свет. Маркиз нажал кнопку электрического фонарика и с большой тщательностью установил его так, чтобы свет падал прямо на труп. Склонившись над покойником, он что-то внезапно пробормотал сквозь зубы. Полминуты спустя погасил фонарик и дважды шлепнул мертвеца по макушке фамильярным и дружеским жестом, означавшим нечто вроде «Спасибо, старина!»; затем на цыпочках отправился к двери.

Оказавшись у выхода, он нахмурился: дверь была приоткрыта. На ней не было пружины, которая могла бы открыть ее сама по себе, к тому же в доме не чувствовалось ни малейшего сквозняка. Оставалось предположить, что кто-то, подкравшись к двери, открыл ее, но, застав в комнате маркиза, склоненного над трупом, исключительно осторожно ретировался. Маркиз не слышал ни звука.

Озадаченный, он запер дверь и отправился в библиотеку; там он сделал вид, что роется в книгах, на тот случай, если Вилар вздумает вернуться.

За перегородкой послышались обрывки фраз.

Г-н Нуаргутт звонил департаментскому комиссару в Нанси.

Не скрывая негодования, он требовал ни много ни мало — немедленного отстранения от должности инспекторов уголовного розыска, которые позавчера отбыли в Мортфон. В отличие от мэра комиссар, видимо, был наделен достаточным чувством юмора, поскольку, придав своему голосу тон искреннего сомнения, ответил:

— Боюсь, господин мэр, это не выход из положения. Вы думаете, что отстранение от должности поможет им быстрее до вас добраться?

Потом в коридоре раздался другой голос:

— Эй! Есть кто-нибудь в этой лачуге?.. О, простите, господин мэр!

— Что случилось, Копф? Что вы хотите?

— Виркур сказал мне, что здесь должен быть учитель. У меня тут письмо налоговому инспектору, я не знаю, как лучше написать. Вот я и хотел попросить господина Вилара…

Маркиз отправился к дому священника. Каппель дежурил возле покойного. Он прикрыл ставни и зажег две свечи. Щеки мертвого аббата Фукса ввалились, но лицо оставалось мирным, трогательно спокойным. Священник был облачен в рясу; он лежал головой на подушечке, руки на груди, распятие просунуто между пальцев.

— Временный заместитель уже приехал, — шепнул Каппель. — Боже, до чего молод! Сейчас он разговаривает в саду с мадемуазель Тюрнер.

— Я видел, как он выходил из машины.

— А!.. Но до чего он молод, не правда ли? До чего молод! Само собой, он здесь ненадолго, пока не назначат нового кюре.

Маркиз удалился. На соседней улице, в столярной мастерской, стучал молоток. Там мастерили гроб.

На Большой площади маркиз де Санта Клаус вновь столкнулся с мэром, который выглядел еще мрачнее. Создавалось впечатление, что г-н Нуаргутт неспроста толчется здесь, в самом центре городка. Здесь он мог бы сразу же встретить полицейских, с какой бы стороны те ни прибыли в Мортфон, — если только они еще собираются это сделать.

Мэр метал громы и молнии перед Рикоме и Виркуром. Шум мотора прервал его проклятия.

— Ну уж на этот раз!.. — воскликнул г-н Нуаргутт. Он сделал несколько быстрых шагов в сторону улицы, откуда выезжал автомобиль, но внезапно остановился.

— А вот и Блюхер! — насмешливо воскликнул доктор.

Мэр обескураженно вернулся назад. Это была машина «Скорой помощи», вызванная позавчера по телефону из Нанси, чтобы отвезти аббата Фукса в больницу.

— Опоздал, парень, — сказал Рикоме водителю. — Нам уже не нужна «скорая помощь». Нам нужен катафалк.

Мэр в ярости затопал ногами.

В гостинице «У святого Николая-батюшки» маркиз де Санта Клаус заперся в своей комнате, чтобы на скорую руку набросать несколько фраз на визитной карточке. Он перечитал написанное:

Мэтр Проспер Лепик,

адвокат парижского суда и экс-маркиз де Санта Клаус,

приносит вам свои поздравления. Он пользуется прекрасными отношениями, кои поддерживал с вами до сегодняшнего дня, чтобы сообщить вам, что для него не является тайной подоплека недавних событий в Мортфоне. Он обращает ваше внимание на тот факт, что он более чем кто-либо из его собратьев в состоянии обеспечить действенную защиту в суде в случае явно проигрышного дела.

Он вложил карточку в конверт и заклеил его. Он был в нерешительности. В зеркале платяного шкафа он увидел свое изображение и обратился, к нему с вопросом:

— Как быть, маркиз? Отнести ли визитку ему домой? Подумайте хорошенько. Я рискую своей дворянской шкурой, и если ее продырявят, дырка окажется и в вашей. С другой стороны, все это может быть весьма любопытно. Соблазнительно, в конце концов. Страшно соблазнительно!.. Что вы говорите? Вы полагаете, нужно вручить ему визитную карточку? О, я вижу, вы не робкого десятка. Ну, порешили? Значит, так тому и быть? Превосходно!

Маркиз поднялся из-за стола, прошел через весь городок и просунул конверт под одну из дверей.

Местная колымага уже давно уехала в Сире, машина «Скорой помощи» отправилась назад в Нанси. Было около пяти часов. В мэрии г-н Нуаргутт составлял письмо префекту, полное раздражения и горечи, когда шум мотора внезапно остановил его перо. Настойчивые сигналы клаксона призывали прохожих уступить дорогу. Мэр подбежал к окну как раз в тот миг, когда, подобно быстрому метеору, перед ним возник длинный черный автомобиль.

Какой-то мальчишка крикнул:

— Полиция!..

Тотчас полсотни его сверстников ринулись навстречу машине и запрудили улицу.

Сделав крутой вираж и взвизгнув тормозами, машина остановилась перед входом в мэрию. Вышли два тучных человека с трубками в зубах. Один обратился к другому:

— Последние пятнадцать километров я выжимал до шестидесяти в час. На такой-то дороге!

— Возможно, — грозно и язвительно ответил второй. — И с этой замечательной средней скоростью за два с половиной дня мы отмахали целых пятьдесят километров! Да вы рекордсмен среди шутников!

Полицейские задрали головы и вытащили трубки.

— Господин мэр, вероятно?

— Да, именно мэр. Я, господа, не любопытен, но был бы весьма рад узнать, как, выехав из Нанси, который расположен к северу от Мортфона, вы очутились в Баккара, на юге от него, чтобы в конце концов приехать к нам все-таки с севера, то есть по той дороге, с которой вы начали свой путь? Если не ошибаюсь, вы совершили полный круг вокруг Мортфона?

Весь городок высыпал на площадь. В толпе приглушенно посмеивались. Но насмешки не смущали полицейских.

— Объясню, господин мэр. Мы действительно сделали полный круг, как вы изволили выразиться. Вы знаете, что по дороге в Баккара нас поджидали все мыслимые неприятности: буря, крушение почтового, потом кончился бензин, лопнула шина, забарахлил мотор…

— Господи, ну а сегодня? Ведь от Баккара до нас всего тридцать километров. Теперь-то дороги в порядке! Буря кончилась, местные таратайки и то проезжают. А вам на вашем лимузине, уж не знаю, сколько в нем лошадиных сил, потребовалось целое утро и полдня, чтобы проехать такую малость! Последние пятнадцать километров вы делали шестьдесят в час. А первые, черт возьми? С какой же скоростью вы ехали первые пятнадцать? Со скоростью улитки?

Один из полицейских принялся выколачивать трубку. Второй ответил:

— Сегодня, господин мэр, мы проделали две сотни километров.

Эти слова еще больше развеселили горожан.

Г-н Нуаргутт, стоя у окна, покраснел как рак.

— Две сотни километров… Тогда все понятно. Вы, вероятно, сделали крюк через Швейцарию и Германию, а формальности на таможне и паспортный контроль вас немного задержали?

К изумлению мэра, ничуть не рассерженные полицейские расхохотались.

— Забавно! Нет, господин мэр, все куда проще. Мы заблудились. Никто из нас не знает этой местности. Все дорожные знаки заметены снегом. В полях ни души. Ни одного встречного, кто мог бы указать дорогу. Небо в тучах, по солнцу не сориентируешься…

— А километровые столбы!

— С такого столба и начались наши несчастья, господин мэр. На одной из развилок мы увидели столб, поверженный бурей. Какой путь выбрать? Мы решили прикинуть, что к чему…

— И прикинули?

— По тому, как столб лежал на земле, куда дул ветер, какие следы были на снегу, ну и по всему прочему мы попробовали просчитать, какое направление он указывал, когда стоял на месте. Доказательств было немного, сами понимаете. Что и говорить, мы ошиблись. Дорога привела нас в Мольсгейм. Мы повернули, да, видать, черт нас попутал — и не заметили, как очутились в Сарбуре. Так, мало-помалу, мы кончили тем, что снова вернулись на дорогу из Нанси в Мортфон.

— Превосходно! И вы, очевидно, полагаете, что все относящееся к преступлению нам удалось «оставить, как было»? Не так ли вы просили по телефону? Положение тела… Тряпье, наброшенное на следы и прижатое по углам камнями… Не смешите меня!

— Господин мэр, но, чтобы найти убийцу…

— Вы должны были с ним встретиться, — раздался чей-то голос.

Толпа загудела.

— Как? Что? Кто это? Что за наглец? — вскинулся мэр.

— Это я! — резко ответил маркиз де Санта Клаус. — И я говорю, что этим господам не повезло. Уже с час как убийца уехал в сторону Нанси.

— Только этого недоставало! — возмутился мэр. — Что за дурная шутка, господин маркиз? У меня уже был случай просить вас вмешиваться только в то, что вас касается. Но на этот раз вы перешли все границы.

— Я не шучу, господин Нуаргутт. Час назад убийца действительно покинул Мортфон на машине «Скорой помощи».

— На машине «Скорой помощи»? — Мэр был сбит с толку. — Это серьезно?

— Весьма.

— Ничего не понимаю! Вы знаете, кто убийца?

— Я это узнал сегодня после полудня.

— И… и… ничего не сказали? Вместо того чтобы сообщить мне обо всем, привести доказательства, дабы я принял меры, вы его упустили! Отдаете ли вы себе отчет, что рискуете быть обвиненным в соучастии в преступлении?

— Господин мэр, у меня уже был случай обратить ваше внимание на то, что я не из полиции. Задерживать преступников — дело полицейских.

— Дело сделано, — сухо бросил один из инспекторов.

Толпа вздрогнула. Среди наступившей тишины полицейский крикнул в глубь машины:

— Давайте-ка выходите!

В темной утробе машины что-то шевельнулось, и с наручниками на запястьях появился доктор Рикоме. Долгим равнодушным взглядом он обвел толпу, пораженную и непроизвольно подавшуюся назад.

— Вот он, господин мэр. Мы действительно с ним встретились, как сказал этот господин. Он ехал в машине «Скорой помощи» и, ручаюсь, мчался как угорелый. Потом в кювете мы обнаружили водителя, у него все лицо было разбито. Водитель рассказал, что доктор внезапно вылез из-под сиденья, навел на него пистолет, затем ударил рукояткой и вытолкнул из машины. Мы развернулись и догнали «скорую»; пришлось вступить в перестрелку, прежде чем мы смогли задержать этого типа. Вот и все. Ну, каково, господин мэр?

На смену недавним насмешкам по толпе прошел гул восхищения. Полицейские одним махом реабилитировали себя. И теперь наслаждались своим триумфом.

Мэр был уничтожен.

— Это невозможно! Рикоме?.. Это чудовищно! Неужели вы могли это сделать, Рикоме? Почему, ради всех святых? Чтобы украсть бриллианты? Это же безумие! Безумие!.. Ну скажите же что-нибудь, доктор! Хоть что-нибудь! Защищайтесь, в конце концов!

— Вы очень любезны, Нуаргутт, — бесцеремонно ответил Рикоме. — Но… вы же знаете закон: я буду говорить только в присутствии своего адвоката.

Произнеся эти слова, он отвернулся, и каждый человек в толпе спросил у самого себя, кому предназначалась улыбка, мелькнувшая у него на губах. И только маркиз понял ее значение. Он вернулся к себе в гостиницу и стал перед зеркалом.

— Браво, маркиз! — учтиво сказал он своему отображению. — По-моему, дело в шляпе!