Больше всех это чувствовал сам капитан. Подавленный усталостью, он сказал Нунецу:

— Все улики против меня. Я отлично это понимаю. Что же вы медлите? Арестуйте меня!

Голос капитана прерывался от волнения. Он печально взглянул на Лауру. От волнения черты ее лица изменились до неузнаваемости.

— Вовсе нет, капитан, — вмешался Транкиль. — Я уже раз имел случай показать, что улика, которая, по-видимому, сильнее всего должна говорить против вас, на самом деле — свидетельство в вашу пользу. Капитан, не согласились ли бы вы, вместе с синьорой Лаурой, восстановить сцену в баре?

— С удовольствием.

— Мы попросим доктора сыграть роль Тейа. Вас же, синьора, и вас, капитан, прошу занять те самые места, на которых вы находились, когда пили в первый раз.

Названные Транкилем лица покорно подчинились. Сам Транкиль начал суетиться подле них, напоминая фотографа перед съемкой группы.

Наконец, он почувствовал себя удовлетворенным и отошел за прилавок.

Участники сцены сначала сделали вид, что пьют, а потом вышли. Вслед за тем синьора Лаура вернулась одна. Наступило маленькое замешательство.

— Что же вы не берете своей рюмки, сударыня? — мягко спросил Транкиль.

Лаура испуганно посмотрела на него и затем дрожащей от волнения рукой подняла рюмку.

— Вы не отпили, Лаура, не так ли?

Лаура отрицательно покачала головой и хотела продолжать, как вдруг раздался голос Транкиля:

— Благодарю вас. Достаточно.

Синьора Тейа пристально посмотрела на француза. Тот улыбнулся, и эту улыбку заметил и капитан Родериго. Если опыт и имел какой-то смысл, то его не понимали ни Пигот, ни Нунец, ни Каучо.

Транкиль предложил всем свои отвратительный папиросы. Никто не посмел отказаться. Сам он погрузился в размышления.

— Насколько я понимаю, — резко сказал Пигот, который пришел в очень скверное расположение духа, — ваше расследование кончено. Нет никаких препятствий к тому, чтобы нам всем подняться на палубу?

— Да, — тихо произнес Транкиль, — мы можем подняться.

— Так пойдем. Ступайте, Доменико, — сказал Пигот, обращаясь к своему подчиненному.

И вдруг раздраженно прибавил:

— А вы, что тут делаете? Кто позволил вам здесь присутствовать? Убирайтесь и поскорее!

Это относилось к кочегару, еврею Кнатцу, который присутствовал при восстановлении сцены, но которого тогда никто не заметил. Не произнеся ни слова, он исчез. За ним поднялись Пигот, Родериго, Каучо и Лаура.

Последним поднимался Транкиль. Его раздумье было так глубоко, он споткнулся и непременно упал бы, если бы Родериго не поддержал его своей железной рукой.

Поднявшись на палубу, француз тихо сказал Нунецу:

— Эта драма много сложнее, нежели можно было думать, друг мой.

Родериго, облокотившись о перила, слушал шум волн.

— Как вы любите море, капитан!

— Ах, мосье Транкиль, в нем сосредоточивалась вся моя жизнь!

Чтобы скрыть охватившее его волнение, капитан положил на столик свою папиросу и стал завязывать шнурок на ботинке.

Транкиль положил свою папиросу рядом с окурком капитана и стал что-то разглядывать на берегу. Когда он кончил, он протянул руку за своим окурком, и чуть было не взял окурка капитана. Тут Родериго с неожиданной поспешностью взял Транкиля за руку и произнес:

— Дорогой мой, сделайте мне удовольствие, отведайте мою гаванскую сигару.

И протянул старичку свой портсигар. Транкиль взял, и оба закурили.

Около «Альдебарана» покачивалась шлюпка, доставившая сыщиков. В ней уже находились Лаура, Каучо, Нунец, Пигот и Доменико. Попрощавшись с капитаном, к ним присоединился и Транкиль.

По пути к берегу, француз оставался молчалив и лишь нехотя отвечал на вопросы Нунеца и Пигота.

— Лучше расскажите мне о Родериго, — сказал он, наконец. — Редко симпатичный человек. При каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Мы познакомились еще во время войны. Мы оба служили добровольцами в британской армии. Затем неожиданно встретились здесь шесть месяцев тому назад.

В нескольких словах Нунец описал прибытие Родериго в Сантандер, внезапную перемену в его характере и его одинокую жизнь на «Альдебаране».

Шлюпка пристала к берегу, и пассажиры стали прощаться. Транкиль сделал несколько шагов с Нунецом.

— Скажите, — спросил тот, — есть ли у вас какие-либо предположения, объясняющие убийство Тейа?

— Пигот уже решил: романтическое преступление. Но это объяснение годится только в том случае, если допустить, что преступление совершено Родериго или Лаурой. Если отбросить такую возможность, то такое объяснение становится нелепым.

— Я, со своей стороны, не имею ни малейшего представления о том, кто может быть убийцей. А с другой стороны, без мотива не убивают. Пожалуй, если покопаться хорошенько в жизни Тейа, можно будет наткнуться на объяснение.

— Вы решительно, ничего не нашли бы, друг мой. Но вы правы: убийства без мотива не совершают. Я много раздумывал над этим и пришел к выводу, что не было никакого повода к убийству Тейа. Разве это не открываете широких горизонтов?

К ним подошла Лаура, и Транкиль предложил ей проводить ее до отеля, на что она охотно согласилась.

— Верите ли вы в телепатию, мосье Транкиль?

— А вы?

— Верю. И, вообще, я очень суеверна.

Мимо них медленно проходила черная кошка, и Транкиль, показав на нее произнес:

— Признак удачи, не так ли?

Лаура с улыбкой наклонила голову.

— Я не спрашивал вас, сударыня, как вы объясняете слова капитана: «Вы не отпили, не так ли». Так вот я нашел объяснение, когда находился на яхте. А теперь я понял причину вашего возвращения в бар. Но вот вы и дома. Спокойной ночи!

Медленными шагами он пошел дальше по улице. Поднявшийся туман скрыл его маленькую фигурку.