1
Месяцы перед родами пролетели в приятных хлопотах – Лёка впервые в жизни получила доступ к большим деньгам и теперь с удовольствием их тратила. Она купила хорошие кресла, посуду, роскошную детскую кроватку и шикарную коляску, забила шкафы одеждой для себя и ребенка. Она трижды ложилась в больницу – давали о себе знать больные почки, но все обошлось. В начале августа, спустя две недели после двадцать девятого дня рождения самой Лёки, у нее появился сын Даниил.
Роды показались Лёке кошмарными, но толстая внимательная врачиха сказала другое:
– Что вы, Ольга Сергеевна! Роды быстрые, а если учесть, что в двадцать девять лет первые, то очень даже легкие. Так что не гневите Бога, мамочка, и не жалуйтесь! Некоторые сутками рожают, а вы всего за два часа справились. И почки у вас не очень, могли быть осложнения, однако же не было! Видите, как славно? Вы, мамочка, когда следующего надумаете рожать, сначала почки подлечите. У вас такой заботливый супруг! Станислав Григорьевич сказал мне по секрету, что вскоре хочет к сыночку еще и доченьку. Дело хорошее, но о почках-то помните. Почки – серьезная вещь. Проблемы с ними не шутка. Вот Александр Александрович Романов – российский император – был мужчина огромной силы, серебряные ложки пальцами гнул. А прихватили почки – и все, никто спасти не смог. Так что следите за почками, Ольга Сергеевна! А так – малыш у вас хороший, и с вами все хорошо, а что немного потерпеть пришлось – так это вы скоро забудете. Поверьте моему опыту.
Девчонки, с которыми Лёка сталкивалась в коридоре, родившие второго или даже третьего малыша, говорили ей то же самое.
Заботливая врачиха и девчонки оказались правы – родовые муки вскоре забылись. Ну, не то чтобы забылись, но отошли в глубины памяти. Если бы у Лёки были подруги, то она, болтая с ними, вспоминала бы о перенесенных страданиях, как моряки вспоминают о шторме – ух и жутко же было, зато теперь все отлично!
В первый месяц маленький Даниил практически не доставлял маме хлопот – почти все время спал. Разве что в кормлении обнаружилось досадное обстоятельство – младенец почему-то упорно не хотел сосать правую грудь матери. Из левой превосходно ел, из правой – ни в какую! Хныканье, дерганье, потом тихий, похожий на скрип, плач… Толстая врачиха, которой Лёка теперь полностью доверяла, сказала, что со временем все наладится, а пока молоко из правой груди надо сцеживать. Лёка потребовала от Стаса самый новый и дорогой молокоотсос, но то ли прибор был плохой, то ли Лёка делала что-то не так, но правая грудь периодически воспалялась. Однажды даже пришлось проколоть курс антибиотиков. Воспаление прошло, но у Даньки после молока с антибиотиками начал болеть животик. Лёка несколько ночей не спала, поила малыша укропной водичкой, часами таскала его на руках, от скуки пялясь в телевизор. Она даже начала прикидывать, не попросить ли у Стаса денег на няню. Он бы дал, он не жадный! Но Лёке не хотелось, чтобы в ее квартиру, в ее уютное, обихоженное, милое и богатое гнездышко вторгалась какая-то чужая женщина. Начнет свой нос везде совать, в шкафы лазить, вещи переставлять. Лёка не любила, когда трогают ее вещи.
Стас приезжал ежедневно, заносил в квартиру пакеты с продуктами, заваливал Лёку подарками, а Даньку ненужными пока что игрушками. Он очень редко оставался у нее ночевать, но Лёка к этому привыкла. Жаль, конечно, – иногда она чувствовала себя совсем разбитой, и ей хотелось бы, чтобы не она, а Стас поносил хнычущего сыночка хотя бы один раз за ночь. Скорее всего, Стасу этого и самому хотелось, но – чего нельзя, того нельзя!
Сын – маленький, плохо набирающий вес младенец с серыми, немножко выпученными мышиными глазами – нравился Стасу безмерно. По мнению Лёки, ни на Стаса, ни на нее саму он похож не был, но Стас с гордостью утверждал, что Даниил – копия дедушки, давно умершего Стасова отца. Вот и ушки лопоухие – совсем как у деда Гриши! Подумывали даже, не показать ли его потихоньку бабушке, маме Стаса. Но потом решили, что пусть старушка пока что ничего не знает, а то от счастья наболтает соседкам чего не надо, слухи пойдут, и к кому они дойдут – неизвестно. О жене Светке, а главное, о ее грозном папаше забывать не следовало.
В два или три месяца малыши уже пробуют улыбаться, и Стасу страшно хотелось, чтобы в первый раз малыш улыбнулся именно ему. Но маленький Даниил почему-то не улыбался, не гулил, а только пускал слюни да засовывал в беззубый ротик пальчики. Позже он попытался засунуть в рот целый кулачок, но кулачок в рот не помещался. Стасу хотелось, чтобы Даниил быстрее пополз. Он укладывал сына на животик и ставил перед ним игрушку – розового зайца, жующего аппетитную морковку. По плану малыш должен был заинтересоваться зайцем и немного проползти вперед, чтобы его схватить. Но маленький Даниил никаких планов не признавал, ползти отказывался, лишь быстро переворачивался на бочок и скручивался калачиком. Лёка со Стасом смеялись. То, что малыши вообще не начинают ползать в три месяца, они не знали.
Вообще Лёке нравилось быть мамой. Да, хлопотно, но было в этом что-то очень нужное, что-то очень правильное. Лёке казалось, что она первый раз в жизни на своем месте. Ну или почти на своем.
И Димка сниться перестал. Точнее говоря, приснился, но лишь один раз. Тогда Лёка проснулась с уверенностью, что если бы у них с Димкой родился ребенок, то все сложилось бы иначе. Но она привычно отогнала от себя эти мысли. Какой еще Димка? Нет никакого Димки. У нее Стас. И сын. И новая жизнь, в которой она не простая лаборантка или зачуханный менеджер, а солидная дама. Жена бизнесмена. Ну, ладно – еще не жена. Но будет. Обязательно будет!
2
В тот октябрьский день у Даньки болел животик, и Лёка привычно накручивала круги по квартире с хнычущим малышом на руках. Может, все-таки няню? Ненадолго, только пока Данька не начнет хорошо спать по ночам?
Наконец Данька задремал, но Лёка знала – попытка положить его в кроватку обернется новым плачем. Ладно, пусть спит на руках! Это тяжеловато для рук – малыш уже увесистый, три месяца как-никак! Зато тихо.
Чтобы чем-то себя занять, Лёка включила новости на местном телеканале и хмуро смотрела скучные сюжеты о заседаниях городских депутатов и нуждах местных школ. Внезапно Лёка услышала то, что заставило ее вздрогнуть.
– Только что стало известно, что сегодня, прямо среди белого дня в городском парке культуры и отдыха был застрелен лидер одной из преступных группировок. Киллер подстерег его, когда тот выходил из своего автомобиля. Убийца выпустил три пули из автомата Калашникова. Одна улетела неизвестно куда, другая ранила случайного прохожего, а третья попала жертве прямо в грудь. От полученного ранения двадцатишестилетний мужчина скончался. Киллер бросил на месте преступления автомат и скрылся.
Дальше следовала видеозапись с места происшествия.
Лёка увидела центральный парк, мелькнули карусели, потом показались раскрашенные палатки с игровыми автоматами. Напротив одной из них стоял огромный черный джип. Тот, о ком говорил равнодушный голос из телевизора, лежал на спине рядом с машиной. Чуть дальше стояла карета скорой – врачи оказывали помощь прохожему, получившему случайную пулю.
Лежащему на земле они не помогали. Ему уже никто не мог помочь.
Лёка охнула. Лица убитого было не различить, но ей и не нужно было видеть лицо. Эта одежда, эта откинутая в сторону рука, дорогущие часы, которые Лёка видела столько раз! А вон валяется барсетка из кожи страуса. Визитки больших начальников рассыпаны по дорожке – покойному больше не придется звонить этим людям. А вот опять показали джип, и теперь стали видны такие знакомые номера…
Увы – ошибки быть не могло!
Рядом с телом стоял молодой капитан милиции. Он наклонился и поднял с земли визитки высокого начальства, которыми Стас так гордился. Камера скользнула по лицу капитана – он что-то говорил своему коллеге. Звука не было, и Лёка не умела читать по губам, но сейчас она почему-то поняла, что именно говорил милиционер.
– Такие дела, Степа! Сегодня ты король, а завтра в земле сгниешь! Как по мне – лучше до пенсии получать зарплату в двести долларов, чем в двадцать шесть лет лежать вот так с пулей в груди. Вот ведь как бывает в жизни!
– Да, вот как бывает! – пробормотала Лёка.
По телевизору еще что-то говорили, а Лёка не могла оторвать взгляд от безжизненной руки Стаса. Потом еще что-то показывали, а Лёка все смотрела в экран, в ту точку, где только что была эта рука…
Из оцепенения ее вывел Данька – малыш проснулся и захныкал, прося есть. Лёка по ошибке дала ребенку правую грудь. Малыш протестующе заорал, и Лёка переложила его к левой.
– Вот мы с тобой, Данька, и сироты, – сказала она горестно. – Убили нашего папку, малыш!
Малыш, конечно, ничего не ответил, а у Лёки тихонько зазвенело в голове – она постепенно начала осознавать свое положение.
В одну минуту она утратила опору, очутилась в подвешенном состоянии. Она находилась в шикарной съемной квартире – но за нее через несколько дней надо платить триста долларов – сумму совершенно неподъемную! Нет другого жилья в Большеграде, нет комнаты в общаге, да и старая комендантша, мама Стаса, там уже не работает. Новая же Лёку не знает, и договориться с ней не получится.
Лёка потянулась за кошельком, трясущимися руками взяла его, пересчитала наличность. Денег хватит на несколько дней, а потом – финиш! Конечно, можно что-то продать из мебели да что-то из шмоток, это позволит выиграть месяц-два. А потом?!
Вернуться на работу в фирму «Суперупаковки»? Краснокутский не принимает назад тех, кто решился уйти, да и то, что она, уходя, назвала его дурошлепом, точно не забыл. И как работать с младенцем на руках?! Хоть у Краснокутского, хоть не у Краснокутского?
Друзья? Нет у нее никаких друзей! Родственники? Какие родственники?! Мама умерла, братьев-сестер, дядей-тетей нет. Родственники Стаса? Не знают о ней родственники Стаса!
«Может, это и хорошо, – Лёка криво усмехнулась. – Тесть Стаса вряд ли мне обрадуется… Тем более Светка!»
Можно было бы обратиться к матери Стаса, но где ее искать? Она куда-то переехала. Стас говорил, куда именно, да Лёка не потрудилась запомнить. Да и как обратиться-то? Заявиться и сказать: «Здравствуйте! Я любовница вашего покойного сына, а это ваш внук!»? Старушка знать не знает ни о любовнице, ни о ребенке. Прогонит с порога и права будет.
М-да, ситуация!
Наевшийся Данька умиротворенно засопел, и Лёка смогла положить спящего сынишку в кроватку. Прошлась по комнате – раз, другой, третий… Потом пошла на кухню.
У нее в квартире всегда были коньяк и вино. Стасу не нравилось, когда она выпивала, и потому бутылки стояли закупоренными, но они были! Лёка решила, что вино для такого случая не подходит, и налила себе коньяку.
Коньяк разлился по телу теплом, но облегчения не принес. Впрочем, кое-что изменилось – Лёка ненадолго перестала жалеть себя и остро пожалела Стаса.
Она не знала о его бандитских делах. Чем занимались Стас и его тесть, откуда были деньги на роскошную жизнь – он не говорил, а она не спрашивала. То, что они не законопослушные граждане, было и так понятно, а большего ей знать не полагалось.
Быть может, ее «принц» торговал наркотиками. Быть может, оружием. Быть может, он даже мучил и убивал людей. Но Лёка не была знакома с таким Стасом. Она знала его веселым, умелым, хозяйственным, любившим костры, рыбалку, садоводство. Она вспоминала время, проведенное с ним, – богатым, но таким простым, обыкновенным, и слезы текли из ее глаз.
Двадцать шесть лет, ему было всего двадцать шесть лет!
Этой осенью он собирался обрезать виноградные лозы каким-то новым, экспериментальным способом. Он страшно хвастался этим перед Лёкой и говорил, что на следующий год на даче будет рекордный урожай. Не будет урожая! Быть может, эти лозы вообще больше никто и никогда не будет обрезать. Стас говорил, что от этого виноград дичает. Ну и вот – заботливый хозяин больше не попробует с них винограда…
Он умел ловко удить рыбу и готовить утку в фольге в грунтовой печи. Тогда, в конце декабря, он приготовил утку в последний раз. Он был такой довольный, такой счастливый, а это было в последний раз!
Ему было мало Даньки, ему хотелось еще и дочку. Он говорил Лёке, что дочь они назовут Ольгой. «Только через мой труп, – говорила тогда Лёка. – Я ненавижу свое имя. Если будет дочь, мы назовем ее Леной, в честь мамы. Ну или Полиной – это просто красиво». Теперь все – не будет никакой дочери. Ни Лены, ни Полины, ни Ольги. Действительно, получилось через труп. Но только через его труп, Стаса.
Еще вчера Стас носил своего сына на руках и говорил, что научит его плавать. Сам Стас плавал превосходно. Он никогда и ничему не научит своего сына. Никогда и ничему, потому что он лежит рядом со своей любимой машиной, и у него так странно откинута в сторону холодная, мертвая рука…
Ему было всего двадцать шесть лет! Так мало! Да, он был бандит, и пулю в грудь от того, кто бросил автомат и убежал, Стас наверняка получил за дело, но ему было всего двадцать шесть лет!..
Как здорово они прожили этот год с небольшим! Кажется, даже не поссорились ни разу. Размолвки – да, были, но у кого их нет?
Неожиданно вспомнилась одна, произошедшая через несколько дней после возвращения Лёки из роддома.
Они, кажется, что-то тогда ели, о чем-то болтали. Кажется, Стас именно тогда притащил кучу игрушек для разных возрастов. Тот самый зайка с морковкой, обезьянки, машинки, вертолетики, конструктор… Ну зачем грудному младенцу конструктор, а? Еще среди игрушек был Дед Мороз из пластмассы. Когда рассматривали этого Деда Мороза, Стас почему-то развыступался на людей, которые рассказывают своим детишкам о том, что никакого Деда Мороза нет. Мол, так они лишают детей сказки, чуда, детства и все такое.
У Лёки тогда сразу же упало настроение. Дело в том, что именно с Дедом Морозом у нее было связано одно из самых неприятных детских воспоминаний. Произошло это в первом классе, в конце декабря. Тогда один из одноклассников принес в школу известие, что никакого Деда Мороза нет и это все выдумки родителей. А совсем недавно мама обещала Лёке, что к ним на Новый год придет самый настоящий сказочный Дед и принесет взаправдашний сказочный подарок.
Именно это Лёка и сказала однокласснику. Класс, к удивлению Лёки, встал на его, а не на ее сторону. Но Лёка уже тогда знала все лучше всех. Одна против всех, со слезами на ресницах, но размахивая кулачком, она отстаивала реальность сказки. А дома, прямо с порога, потребовала, чтобы мама рассказала, как все обстоит на самом деле.
Уже повзрослев, Лёка поняла, что Елена Георгиевна «не хотела лишать детства» дочку, которая и так обделена, потому что растет без отца. Но тогда, услышав, что одноклассники все-таки правы, Лёка устроила маме грандиозный скандал, со слезами, топаньем ногами и даже стоянием в углу. Лёке, в общем-то, на Деда Мороза было наплевать. Но не было наплевать на то, что по маминой милости она сама себя выставила круглой дурой перед одноклассниками, которых едва ли не с первого дня привыкла считать ниже себя.
Она не стала рассказывать об этом Стасу. Неожиданно даже для самой себя она сорвалась на крик и начала что-то нести о взаимном уважении, доверии, которое будет навсегда потеряно, если ребенок уличит родителей в малейшей лжи… Потом она почему-то вспомнила мужиков, которые совсем не уделяют внимания воспитанию детей, а только портят то, что так долго и старательно вкладывают в своих чад матери… Потом она кричала что-то еще и еще…
Должно быть, Стас что-то слышал о том, что у женщин после родов бывают перепады настроения, необоснованные вспышки гнева и слезы без причин. Он попытался обнять разбушевавшуюся Лёку, а когда та вырвалась, взял на руки крошечного сына.
Даниил открыл один глаз и посмотрел куда-то в сторону. Он еще не умел фокусировать глазки, взгляд его блуждал. Но Стаса это не смутило.
– Сынок, – сказал он тогда, – ты запомни – никакого Деда Мороза нет. И Бабок Ежек нет тоже. И даже Змеев Горынычей. Все по-взрослому, все серьезно. Дважды два – четыре, угол падения, в натуре, равен углу отражения и Ньютон всех нас научил, что в саду лучше не гулять, а то яблоня от яблока, гадом буду, недалеко падает!
Про яблоню, которая падает рядом с яблоком, – это была старая шутка. Но Стас умел говорить старые шутки так, что снова и снова становилось смешно. Лёка рассмеялась – и ссора погасла. А Данька, как только научился хватать ручками предметы и тащить их в рот, очень этого Деда Мороза полюбил. Схватит его и облизывает, лучше любой погремушки.
И чего, спрашивается, она завелась тогда? Эх, лучше бы Стас сегодня не ездил в этот проклятый парк, а был бы с ними рядом! И пусть бы рассказывал Даньке про Деда Мороза! Хоть до того времени, когда сын начнет бриться. Лёка бы ни слова не сказала, вот честно – ни слова!
Из глаз брызнули слезы.
Лёке стало так худо, что она выпила еще коньяку.
Проснулся и захныкал Данька. Лёка опять покормила его и вспомнила, что сегодня еще не гуляла с малышом. Внезапно она поняла, что очень хочет на улицу, – в квартире ей было душно. Она мельком глянула на градусник, прикрепленный к окну, и решила, что на улице тепло. Легко, почти по-летнему одела Даниила, легко оделась сама и вышла, не забыв прихватить с собой сумочку. Сумочка у Лёки была вместительной, и початая бутылка коньяка в ней тоже поместилась.