1

Одиннадцать лет назад Лёку провожали из Штыбова люди, которым она была дорога. Провожали и упрашивали остаться, не уезжать. Тогда Лёка думала, что если и вернется в этот маленький городишко, то лишь как победитель, с триумфом.

Но возвращение оказалось не таким. Потерянной, расплющенной, будто катком, вернулась Лёка в родной дом. Никто из знакомых ее не ждал, возвращения бывшей «звезды» никто не заметил.

Старый дом встретил ее могильной тишиной, но Лёка даже была довольна тем, что матери уже нет в живых – ей не хотелось никого видеть и тем более не хотелось отвечать на вопросы.

Ей вообще не хотелось ни говорить, ни двигаться, и потому Лёка, в прошлом большая аккуратистка, не стала освобождать дом от паутины и пыли. Она долго не могла найти себе места – в доме было три жилые комнаты, но Лёка не чувствовала себя спокойно ни в одной из них. Лишь одна комнатушка устроила ее. Много-много лет назад отец Лёки увлекся фотографией и оборудовал себе малюсенькое помещение без окон и с плотно закрывающейся дверью. В этом темном закутке, похожем на гроб, Лёке было почти спокойно, и вскоре она перебралась туда – перетащила диван-малютку, маленький журнальный столик, настольную лампу.

Здесь Лёка и проводила все дни. Просто сидела или лежала на диване, закрыв дверь и включив лампу. День за днем, день за днем…

Ей не хотелось почти ничего. Та, прежняя Лёка, с ее тщеславием и стремлением к жизненному успеху, умерла. Теперешней Лёке было странно и непонятно – как это она могла что-то такое хотеть или к чему-то такому стремиться.

Лёка нынешняя хотела только одного – вернуться в тот злополучный день, когда она напилась и оставила своего маленького сына замерзать в коляске. Она хотела этого всеми силами души. Она отдала бы все, что у нее осталось, все без остатка, лишь бы только вернуть этот день! Если бы за это нужно было заплатить жизнью, она с радостью умерла бы. Но и ценой жизни нельзя было вернуть прошлое. И от этого в душе Лёки царила плотная, ледяная, непроходящая тоска.

«Почему тоска – зеленая? – спрашивала себя Лёка. – Зеленый цвет такой хороший. Как трава. Как листья. А тоска – какая же она? Ну какая? Она не живая. Как камень… Как глина…» С этой мертвящей тоской она просыпалась по утрам, с этой же тоской засыпала. Но и сны не приносили ей покоя – каждое утро она просыпалась в слезах, хотя и не помнила, что именно ей снилось. Впрочем, ей и не нужно было вспоминать – она и без того знала ответ.

А вот Димка перестал ей сниться. Совсем перестал, как будто такого человека никогда и не было в Лёкиной жизни. Когда-то она была бы этому очень рада – эти сны мучили ее, но теперь она этого даже не заметила.

И Станислав ей тоже не снился никогда. Чувства, которые раньше испытывала к нему Лёка, нельзя было назвать любовью, но она относилась к нему хорошо. Она прекрасно помнила о том, что в тот год, когда они были вместе, Стас ни разу не обидел ее. Если бы не смерть Даниила, Лёка, наверное, грустила бы о своем погибшем «принце». Но та боль заглушила все остальное.

В старом доме были телевизор и бобинный магнитофон. Телевизор почему-то не работал, а вот магнитофон исправно крутил бобины, хрипло извергая из себя мелодии прошлых лет. Лёка перетащила магнитофон к себе в комнатушку и ставила бобины отца, которые когда-то любила сама. Чаще всего она по сотне раз за день прокручивала одно и то же. Музыка не прогоняла тоску, но все-таки как-то дурманила, и Лёке становилось легче. Совсем чуть-чуть, но легче.

При таких обстоятельствах самым простым было бы начать пить и быстро упиться до смерти. Но Лёка не взяла в рот ни капли. При одной мысли об алкоголе ее начинало тошнить.

Человеческий мозг вряд ли способен долго оставаться один на один с совершенно неразрешимой проблемой – во всяком случае, мозгу Лёки бесконечная тоска сулила скорую гибель. Лёка вплотную подошла к грани, перейдя которую человек может существовать только в психиатрической лечебнице. Спасая себя, ее разум придумал выход.

В какой-то момент ей вспомнилась одна газетная статья. В ней автор утверждал, что в тот момент, когда душа человека покидает тело, он видит прекрасный солнечный луг, и его на этом лугу встречают родные, которые умерли раньше него. Лёка не могла вспомнить подробностей, может, она и не читала про это, а выдумала, но она ухватилась за этот луг, как утопающий хватается за соломинку.

С этих пор она начала ждать. Каждый день, каждая минута приближали ее к желанному лугу. Она была уверена – когда-нибудь она умрет, и этот луг будет. И на нем она встретит своего Данечку, любимого сына, уже подросшего, хотя все-таки маленького.

Словно наяву она видела эту встречу. Вот – запах трав, колышется легкий ветерок, светит теплое солнышко… Вот она идет по лугу, ноги по щиколотку утопают в траве, а ее сын – пятилетний или, может, семилетний, бежит к ней. Они встречаются, она плачет от счастья, ласкает его и говорит только одно: «Прости, прости, прости!».

Да, конечно, потом будет ад. Лёка ни на минуту не сомневалась в том, что именно ад она заслужила и именно туда будет отправлена после смерти. И в то же время она была уверена – луг будет тоже, и всемогущий милосердный Бог не лишит ее возможности попросить прощения у сына!

Кроме ожидания этой встречи, этого луга, в жизни Лёки не было ничего. А что нужно? Ничего. А чего хочется? Тоже ничего.

Она часами терпеливо сидела на диване и смотрела вдаль. Перед ее глазами всегда была серая стена, но это было неважно – Лёка была уверена в том, что когда-то стена исчезнет и появится долгожданный луг. Она смотрела, смотрела, смотрела, не желая пропустить даже минутку.

Ожидая смерти, Лёка тем не менее больше не пыталась убить себя сама – слишком мучительна была предыдущая попытка. Но она не сомневалась в том, что человек, который не хочет жить, и так не проживет долго. Она больше не смотрелась в зеркало и потому не понимала, насколько права. Если бы она смогла посмотреть на себя со стороны, то увидела бы худую женщину с серой кожей и воспаленными застывшими глазами. Седые пряди были не очень видны в ее светлых волосах, но после того прыжка с дерева она стала заметно клонить шею вправо. В те редкие минуты, когда ей все-таки нужно было выходить на улицу и ее видели прохожие, она выглядела так, что люди не решались заговорить с ней.

К счастью, выходить из дома ей было почти незачем. Во дворе находились колодец, сарай с углем и туалет. Больше вне дома Лёку ничего не интересовало.

Мама Лёки была запаслива и экономна. Она получала пенсии больше, чем могла потратить. Во времена Лёкиного студенчества мама помогала дочери деньгами, но излишки все равно оставались. На эти излишки пополнялись запасы продовольствия. Поэтому Лёка в наследство получила не только старый дом, но и несколько мешков сахара, муки и разных круп, а также больше десятка пачек соли и несколько банок с топленым жиром. К тому же в просторном погребе годами хранились консервированные огурцы и варенье. Все это было более или менее пригодно в пищу. Правда, одну из круп основательно попортил жучок, а другая горчила, но готовить кашу из всего этого было, в общем-то, можно. Каша никогда не получалась вкусной, но Лёке было все равно.

Соседи не тревожили ее, и этому была уважительная причина.

Наступили тяжелые времена. Одна из шахт Штыбова – Южная – закрылась. Вторая – Северная – стала работать еле-еле и так работала до сих пор. Городок стал еще более депрессивным, чем тогда, когда Лёка уезжала.

Строго говоря, судьба Штыбова была сравнительно благополучна, если мерить мерками остальных похожих городков. Все же пыхтела одна из шахт, так же работали железная дорога и базарчик, на который по выходным съезжались люди из окрестных сел.

А вот в соседнем поселке городского типа с гордым названием Звездный работы не было просто никакой. Огромный молокозавод, когда-то дававший жизнь Звездному, был приватизирован и закрыт, оборудование продано как металлолом. После закрытия молокозавода в Звездном пустовали целые пятиэтажки, а в тех, где доживали свой век пенсионеры, можно было получить квартиру просто в подарок. Хочешь трехкомнатную? Вот тебе ключи, живи! Если сумеешь найти здесь работу – свисти, мы все придем посмотреть! Работа в Звездном теперь такое же диво, как бродячий цирк шапито.

В Штыбове жилось, конечно, полегче, но и здесь появилось много брошенных домов. Старики постепенно умирали, молодежь разъезжалась. Дома с заколоченными окнами, прогнившие, повалившиеся заборы, разросшиеся на всю улицу деревья, – все это стало привычным в городе, медленно умирающем после закрытия одной из шахт-кормилиц.

На улице, где жила Лёка, тоже пустовала половина домов, и два из них – как раз рядом с ее домом. Дальше соседями были старенькие общительные пенсионеры, доживающие свой век. Они знали Лёку с детства, считали ее отличной девчонкой и поначалу были рады ее возвращению – все-таки живая душа рядом! Но эта новая Лёка при редких встречах отвечала односложно, а могла и не ответить вовсе. Соседи удивлялись, шептались между собой, но вскоре оставили ее в покое. Кому приятно откровенное равнодушие? К тому же в глазах Лёки была такая мертвенность, такая отрешенность, что даже самые болтливые пенсионеры немели и отходили.

Впрочем, не все живые существа были столь понятливы – вскоре после переселения Лёки в отчий дом ко двору приблудились две собаки. Сначала Лёка пыталась их гнать, но они не уходили, и она быстро смирилась с их существованием. Одну из них – небольшую вертлявую дворняжку – Лёка назвала Кнопкой. Кнопка любила рыть ямы и за короткое время перерыла весь двор. Другая псина была побольше и обладала способностью непрестанно лаять много часов подряд. Заткнуть ее было невозможно. Лёка назвала гавкучую псину Мерзостью. Собака против такой неблагозвучной клички не возражала.

В общем, псины прижились. Лёка иногда кормила их остатками своей каши, но чаще забывала. Кнопка и Мерзость не обижались и на это – они харчевались на кладбище. Вскоре обе псины привели щенков. Лёка не помогала им выхаживать потомство, но все щенки выжили, быстро подросли, и спустя полгода во дворе у Лёки образовалась целая псарня. Псарня часто поднимала истошный лай, но Лёке было все равно – в облюбованной ею комнате без окон этот лай был почти не слышен.

Закончилась осень, потом зима. После смерти матери остался старый мелкий уголь – было чем топить в доме. Особо высокая температура Лёке была не нужна. Ей было вполне достаточно сидеть и смотреть вдаль, укутавшись в старенькое мамино пальто и обувшись в древние валенки, оставшиеся еще от бабушки.

Лекарства, с помощью которых она годами поддерживала свои больные почки, Лёка пить перестала, и это вскоре дало о себе знать. К середине зимы у нее начались хронические боли. Чаще всего боль была несильной, и на нее можно было не обращать внимания, но иногда происходили острые приступы, при которых Лёка часами корчилась и стонала. Приступы становились все чаще, и с этим надо было что-то делать. Лёка была давно знакома со своей болезнью и знала, что эти приступы не предвещают скорой смерти. Но терпеть их было просто невыносимо.

Нужны были лекарства.

Лёка собрала в доме весь алюминий – ложки, вилки, кастрюли – и отнесла в пункт приема металлолома. На эти деньги она накупила лекарств, но через месяц они должны были закончиться, а алюминия в доме больше не было.

Хочешь не хочешь, а Лёке нужно было искать какую-то работу.

На последние гроши Лёка купила себе местную газетенку «Маяк». Объявлений о работе там было мало, но они были. Кое-что Лёке совсем не подходило – к примеру, она не могла работать продавцом в магазине. Находиться среди людей было невыносимо, да и работодатель вряд ли захотел бы нанять продавца с вечно красными глазами, наклоненной к плечу шеей и хриплым, словно от многолетнего курения, голосом. Голосовые связки у Лёки так полностью и не восстановились.

В общем, поиски работы не обещали быть легкими, но одно из объявлений привлекло внимание Лёки.

В частный дом требовался садовник. Лёка вспомнила о своем дипломе биолога. Она была физиологом человека, а не ботаником, но кое-что из жизни растений припомнить могла.

Лёка решила обратиться именно по этому объявлению.

2

Было начало марта, когда Лёка подошла к особняку, построенному на нескольких объединенных участках. По меркам Большеграда особняк был так себе, ничего особенного. Но для маленького Штыбова это был очень большой и шикарный дом. Лёка не увидела кованых ворот и видеокамер, столь популярных в Большеграде, но кирпичный забор в два с половиной метра высотой говорил о том, что здесь живут солидные, важные люди.

Лёка позвонила.

К ней вышла молодая невысокая полная женщина. Выслушав сбивчивые слова Лёки о работе и дипломе, она нетерпеливо махнула рукой.

– Диплом не нужен, – сказала она резко.

Такой тон бывает у человека, привыкшего отдавать приказы.

– У нас тут небольшой парк. Японский! – с гордостью уточнила она. – Люди, которые все это нам посадили, оставили схему – где какое растение находится и как его надо поливать-удобрять. С каждого растения пылинки будешь сдувать, учти! И каждое растение своего ухода требует, индивидуалього! Все надо делать точно по схеме, а то они дохнуть начнут, и я с тебя спрошу. Знаешь, сколько все это сто́ит?! В общем, твое дело – прийти два раза в день и выполнить все, что указано, по списку. Ну и там грядку выкопать, дорожку подмести, в общем, чтобы красиво было… Сделала – и свободна, как ветер. Устраивает, подруга?

– Да, – прохрипела Лёка.

Она уже была достаточно опытной, чтобы понять: обращение «подруга» это не более чем слово-связка. Хозяйка особняка не производила впечатления человека, который стал бы дружить с прислугой.

– Тогда пойдем, – сказала хозяйка.

Они вошли во двор. Здесь действительно все было очень необычным – ни одно из растений Лёка никогда раньше не видела.

– Интересный сад, да, подруга? – довольно спросила хозяйка, поглядывая на Лёку. – У нас тут все строго – никаких вишен, яблок, груш и клубники с крыжовником! Здесь ни одного местного растения! Знаешь, у французской королевы Марии Антуанетты – ее потом революционеры казнили – был интересный сад. Вообще, у нее был собственный маленький дворец… Блин, забыла, как назывался… Труа… Трима…

– Трианон, – просипела Лёка. – Малый Трианон.

Проблем с историей у нее не было ни в школе, ни в университете.

– Ты смотри, образованная! – хохотнула хозяйка. – Молодец – действительно Трианон! Так вот – там был сад, который будто вмещал в себя весь мир. Туда посмотришь – ты будто в Швейцарии. Сюда – будто в Индии. Еще куда-то – будто в Африке! Круто, скажи?! Мой муж, конечно, не французский император, доходы не те, но свой маленький Трианон мы построили. Здесь у меня кусочек Японии!

Хозяйка водила Лёку между диковинных кустов, деревьев и не скрывала своей гордости.

– Это, подруга, называется гинкго двухлопастный, – говорила хозяйка, останавливаясь на мгновение у высокого дерева. – А это – ложная лиственница этого… как его… блин, никак запомнить не могу… Ага, Кемпфера! Ложная лиственница Кемпфера, вот! Между нами, девочками, – не понимаю, с какого перепугу она ложная, но сто́ит она, я скажу тебе – мама не горюй!.. Смотри, смотри, какая хвоя!

Лёка послушно трогала рукой мягкую хвою и неотрывно, с удивлением, смотрела на разговорчивую хозяйку. С лица Лёки даже исчезло всегдашнее выражение отрешенности.

Хозяйка же не замечала этого изумленного внимания к своей персоне и продолжала расхваливать сад.

– Это, подруга, сакура. И вон там – тоже сакура. Какой же японский сад без сакуры – сама посуди, подруга! Цветет красиво – не зря японцы восхищаются! Вот только поесть плодов не получится. Я раньше как думала – вишня и вишня, японская только, сначала цветы, потом ягоды, а на-ка, выкуси! Не поесть нам сакуры! Декоративные сакуры, блин, не дают плодов. Прикинь, лажа, да?! Эти – именно декоративные! Они, блин, для красоты. А поесть и бананов можно.

И она пошла дальше по усыпанной гравием дорожке.

– Нет, ты не думай, – продолжала она, подходя к изящному маленькому деревцу, – бананы мы не выращиваем, а покупаем в магазине. Бананы в японском саду смотрелись бы странно. А это, подруга, сирень. Специальная, японская, конечно. Название только забыла. Японцы любят сирень. И мне нравится. И Константину Петровичу – это муж мой – нравится тоже. Во, гляди – это тоже сирень, только другая. Название этой сирени я помню – сирень пекинская. К чему пекинская сирень в японском саду – я, честно говоря, не знаю, Пекин в Китае, а не в Японии. Но те, кто сад сажал, сказали – обязательно нужна!

Участок был не очень большой, но осматривали они его долго. Было видно, что хозяйке редко удается поговорить с кем-то о своем удивительном саде. Вероятно, знакомые не обладали запасом терпения и не были готовы говорить о японских растениях часами, а Лёка, как потенциальная прислуга, идеально подходила для долгих бесед.

– А это рододендроны, – говорила хозяйка, указывая на крупные кусты. – Я люблю рододендроны, их тут – море! В апреле они зацветут, и сама увидишь, как это красиво. Там будут белые цветки, вот там – желтые. А эти цветут оранжевым – вроде не куст, а такой огромный костер! Не вздумай загубить мне рододендроны, подруга! Я с тебя за это шкуру спущу! Мы за каждый кустик по 50 баксов заплатили! А чтобы с кустами все было класс, тебе не нужно ничего выдумывать, а надо просто делать все так, как в схеме написано, – я тебе это уже говорила. Понятно?

– Понятно, – прохрипела Лёка.

– Со временем думаю павлинов завести, – поведала хозяйка. – Как думаешь, павлины в японском саду – это будет красиво? Вот и я думаю, что красиво! Муженек мой пока жадничает, денег на павлинов не дает. Но я его уломаю. Как думаешь, сможешь еще и за павлинами ухаживать?

– Думаю, что смогу, – отозвалась Лёка.

– Ну и чудненько, – заявила хозяйка. – В дом тебе заходить не надо – я туда никого не пускаю, ни кухарки, ни уборщицы не держу – все по дому делаю сама. Только для сада человека нанимаю. Тяпка, лейка, лопата – все в сарае. Собаки, как видишь, у нас нет, да и на хрена собака – в наш двор и так никто не полезет, если только не сумасшедший, конечно… А растениям собака может навредить! Кристине – дочке моей – семь лет, и она приучена кусты не ломать, так что с этой стороны проблем не будет. Тем более что она больше у бабули живет. Так что, подруга, все решено, как я понимаю? В общем, завтра приходи и приступай! Оплата – в конце месяца. Числа пятнадцатого можешь просить аванс. Да, и еще: чтобы пьяной или с вчерашним перегаром не являлась – я этого не приветствую. Уволю тут же!

– Я не пью, – заверила хозяйку Лёка. – Совсем.

– Вот и ладушки, – сказала хозяйка. – Приятно иметь дело с понятливым человеком. Или что-то не понятно? Если есть вопросы, ты спрашивай, не стесняйся!

– Есть вопрос, – сказала Лёка. – Снежка, ты что – не узнаешь меня?