Бегство

Едва он вложил лист бумаги в машинку, как сын стал возить стул по всей комнате, скрипя, как в аду.

— Не шуми так, сынок, — сказал он, не оборачиваясь.

Человек трех лет мужественно отпарировал удар отцовского оскорбления: он не шумел, он ездил стулом!

— Тогда не езди стулом.

— Ухожу я, — последовал краткий ответ.

В рассеянности, занятый работой, отец не заметил, что слово свое он выполнить собирается, и вещи свои уже собирает. Багаж, установленный на пластмассовом грузовике в три колеса, в свою очередь увязанном в отцовский носовой платок, составляло одно печенье (обгрызанное), один ключ («черт его знает, куда подевался ключ от кладовки!» — эти слова маме еще предстояло сказать примерно через полчаса), одна половинка ножниц (ржавая) — другого оружия на случай дорожных приключений не было, одна пуговица (на шнурке).

Глубокая тишина, внезапно воцарившаяся в комнате, была смутно-тревожной… Отец оторвался от машинки и взглянул вокруг: сына не было. Увидел в ужасе, что дверь на улицу открыта, добежал до калитки.

— Вы не видели, из этого дома ребенок не выходил? — крикнул он рабочему, отдыхавшему сидя на кирпичах стройки, по другую сторону улицы.

— Сейчас только вышел, с узелочком, — сообщил рабочий.

Отец опрометью бросился за угол дома. Вовремя: человек трех лет шел уже далеко, вдоль стены, низко нагнув голову.

Узелок, волочимый по земле, оставлял на дороге длинный след и некоторые из своих сокровищ: пуговицу, обгрызанное печенье и — всё было предусмотрено! — деньги достоинством в одну монету, самую мелкую. Отец позвал его, но мелкие шажки только заторопились быстрее и побежали через улицу, по которой как раз шел автобус, вынырнувший из-за противоположного угла.

— Осторожнее, сынок!

Автобус круто остановился, рванул влево, шины певуче проскрипели по асфальту. Человек трех лет испугался и прервал свой бег. Отец бросился к нему, схватив на руки, прижимая к себе, взволнованный:

— Как ты испугал меня, сынок!

— Спусти меня вниз, папа. Зажимаешь!

В нерешительности отец подумал, что, пожалуй, самое время его выпороть.

— Ах, зажимаю! А ты будешь еще так безобразничать?

— Буду. Пусти. Ухожу я.

Он принес малыша домой и спустил на пол только в комнате, предварительно закрыв выходную дверь и спрятав ключ от нее, как сын прятал ключ от кладовки.

— И сиди тихо, понял? Не видишь разве, что папа работает?

— Сижу, только буду ездить стулом.

И адский скрин начался снова.

 

*День рождения

Леонора подошла ко мне с самым радостным и невинным выражением лица, какое только бывает на свете:

— Я проглотила пробку от лимонада, папочка.

Я поднял руки к небу: господи, только такого еще недоставало! Это был день рождения, ее собственного, Леоноры, которой сегодня исполнялось шесть лет. Я немедленно созвал семью:

— Она говорит, что проглотила пробку от лимонада.

Мать, дядя и тетя, бабушка и дедушка — все окружили Леонору, нервничая и беспокоясь. Открой рот, доченька. Теперь уже поздно — проглотила. Все, наверно, горло расцарапала. Но каким образом проглотила-то? Как вообще можно проглотить пробку от пива? Да не от пива совсем — от ли-мо-на-да! А вдруг застряла в горле?! Нужно немедленно принять меры, а не стоять столбом — вернее, столбами.

Я схватил дочь на руки:

— Иди сюда, доченька моя золотая, расскажи папе все как было: ничего ведь ты не глотала, касаточка, верно?

— Глотала, папа! — отозвалась дочь решительно.

Я шепотом поконсультировался с дядей:

— Как ты думаешь, а?

Он пошел и принес пробку от бутылки пива и отделил собственно пробку от металлической покрышки.

— Ты что проглотила, деточка, это… или это?

— Осторожнее, она вторую проглотит, — предостерег я.

— Это. — И она твердо указала на металл.

Сомнений не было — в Скорую помощь. Я хотел нести ее, но кто-то сказал, что лучше пусть идет ножками — ходьба убыстряет пищеварение.

В районной больнице врач ограничился тем, что прощупал ей животик и скептически спросил:

— Здесь больно, деточка?

Когда мы заикнулись о рентгене, он признался, что аппарат испорчен — только в городскую Скорую помощь. Двинулись в городскую. Второй врач принял нас обстоятельнее:

— Сейчас сделаем снимок и разберемся.

Мы с трепетом ждали. Врач вскоре вернулся.

— Она не пробку, а бутылку проглотила.

— Бутылку? — воскликнул я в ужасе, ибо мой потрясенный ум не в силах был оценить его хладнокровное остроумие: мне было не до шуток. Шутка ли — пробка от лимонада! Наверно, придется класть ребенка на операцию — металл все-таки!..

Врач стал смеяться надо мной:

— Да ничего ваша девочка не глотала! Идите спокойно домой.

— Глотала! — с весом отозвалась моя дочка.

Я обернулся к ней:

— Так ты еще настаиваешь, Леонора?

— Глотала я, глотала!!

— Она думает, что глотала, — постарался я исправить положение.

— Это случается, — улыбнулся врач. — Даже со взрослыми. Ко мне раз пришел сторож, который думал, что проглотил свисток.

— А я правда проглотила, — неумолимо продолжала моя дочь.

— Не могла ты проглотить, — отвечал я, теряя терпение. — Ты что же, хочешь знать больше доктора?

— Хочу. Я проглотила, а потом выглотила обратно, — разъяснила она наконец.

Так как больше делать было нечего, я проглотил свое смущение вместе со слюной и, простившись с врачом, отступил в полном составе на прежние позиции.

 

*Покушение

Сенатор еще нежился в постели, лениво просматривая газеты, и вообще было только десять утра. Дверь в соседнюю комнату была открыта, и оттуда слышался милый голосок четырехлетнего внука. И вдруг этот голосок раздался над самым ухом сенатора:

— Дедушка, а я тебя застреляю!

Сенатор быстро опустил газету и увидел внучонка: тот стоял у кровати и держал обеими руками револьвер. Ящик ночного столика был открыт… Сенатор всегда держал револьвер под рукой, на случаи покушения, — заряженный, естественно. Покушений, правда, не случилось еще не разу за всю его долгую политическую карьеру: были приключения, были огорчения, но покушений — нет, не было. Это и было первое: малыш направлял на дедушку дуло револьвера и радостно смеялся, глядя на испуганное дедушкино лицо.

— Дедушка, а я тебя застреляю, — повторил он, уже кладя пальчик на курок.

Одно неловкое движение — и револьвер выстрелит… Сенатор хотел было протянуть руку и хоть отвести дуло от своей головы. Но нет, мальчик может испугаться, пальчик на курке может дрогнуть… Сенатор покрывался потом. Он попробовал заговорить, но получилось как-то неуверенно и даже гнусаво:

— Не надо, маленький, не надо в дедушку стрелять… Такой хороший мальчик…

— Пум! Пум! — уверенно отвечал малыш.

И, заливаясь звонким смехом, отступил назад, сделавшись недосягаемым для дедушки. «Я пропал», — трагически подумал сенатор…

— Осторожнее, он заряжен… — выговорил он с трудом, теряя голос.

Господи — вся жизнь в руках ребенка… Успехи, провалы… Всё, значит, было впустую? Что делать? И хоть бы кто-нибудь зашел случайно в комнату — жена, дочка… Кроме бабушки и мамы, никому с этим бесенком не справиться…

— Да что ж это такое в самом деле! Ну что ты дедушку пугаешь… — он протянул дрожащую руку: — Дай мне это…

— Руки вверх! — восторженно скомандовал малыш, отступив еще на шаг и еще крепче сжимая всеми десятью пальцами свое оружие.

Сенатору пришлось подчиниться…

Так они составили презабавнейшую картину: старик с поднятыми руками в позе «сдаюсь!» и малыш с направленным на него револьвером в позе «победа!».

И вдруг зазвонил телефон…

— Подойди… — вздохом попросил сенатор.

Он был спасен: малыш ринулся снимать трубку и опустил револьвер — держать оба предмета сразу было для него слишком тяжело, а телефон — это, безусловно, еще интереснее, чем револьвер. Сенатор, оказавшись в более выгодном стратегическом положении, завладел оружием и начал быстро, дрожащими пальцами, вынимать патроны. Малыш расстроился и заревел:

— Дай пульку! Дай пульку!

Тут только вошла жена сенатора — и бабушка малыша:

— Ну зачем ты его обижаешь! Не плачь, маленький!..

— Это я маленький, — сказал сенатор, — я только что родился во второй раз.