Где пальмы стоят на страже...

Вериссимо Жозе

де Андраде Марио

де Гимараес Жоао Алфонсус

Рамос Карвальо

Машадо Анибал

Ранжел Годофредо

Резенде Отто Лара

Рамос Рикардо

Монтейро Жозе Ортис

Сабино Фернандо

Шмидт Афонсо

де Карвальо Висенте

Амаду Жоржи

Ребело Маркес

Лесса Ориженес

*Жоржи Амаду

 

 

Детство Антонио Балдуино

Антонио Балдуино сидел на холме, глядя, как внизу загорался огнями город. Всходила луна, где-то играла гитара, чьи-то голоса пели тоскливые песни. Кабачок Лоуренсо Испанца был полон людей, собравшихся здесь, чтоб побеседовать за стаканом вина и почитать газеты, которые хозяин покупал специально для посетителей.

Рубашка у Антонио Балдуино всегда была запачкана, потому что он целыми днями бегал по улицам и закоулкам, шлепая по грязи вместе с другими мальчишками. Хотя ему было всего только восемь лет, он командовал целой армией мальчишек, весь день шнырявшей взад-вперед по холму Калек и по другим, ближним холмам.

Зато вечером уж никакие игры не могли увлечь его: по целым часам сидел он неподвижно на склоне холма, всегда на одном и том же месте, глядя, как зажигались огни города. А город был совсем близко и в то же время так далеко… Он ждал этих огней со страстной жадностью, как влюбленный. Была какая-то сладкая истома в этом ожидании. Он пристально вглядывался в темноту, и, не отрывая глаз от города, ждал. Сердце его начинало колотиться сильнее, когда спускалась ночь и темнота затопляла дома и улицы, а снизу доносился неясный шум: это люди возвращались с работы, мужчины говорили о делах прошедшего дня или ужасались какому-нибудь преступлению прошедшей ночи.

Антонио Балдуино, которому лишь изредка приходилось спускаться в город, да и то ненадолго, потому что тетя всегда торопила его и не давала глазеть по сторонам, казалось в эти вечерние часы, словно вся жизнь города проходит перед ним. Он прислушивался к таинственным шорохам, волной поднимавшимся по склонам холма, и чувствовал, что каждая жилка в его теле бьется в такт этим незнакомым звукам, звукам жизни и борьбы. Ему казалось в такие минуты, что он уже взрослый, что он живет такой же кипучей жизнью, как все эти люди там внизу, что он тоже должен каждый день куда-то спешить, за что-то бороться. Его глаза блестели, и не раз хотелось ему сбежать вниз, взглянуть поближе на великолепное зрелище жизни города в эти сумеречные часы…

Дул ветер, резкий и холодный. Но мальчик ничего не чувствовал. Он всё прислушивался к шуму внизу, становящемуся всё громче и громче. Смех, крики, пьяные голоса, обрывки разговоров о политике, тягучее пенье нищих «подайте, бога ради», звон переполненных трамваев — ничто не ускользало от него. Медленно, капля за каплей, он с наслаждением пил жизнь города.

Как-то раз он был потрясен до глубины души. Он так и остался стоять, весь дрожа, когда услышал… Там внизу, в темном городе, кто-то плакал, какая-то женщина, и слышны были голоса людей, которые ее успокаивали… Антонио Балдуино слушал этот жалобный плач, пока скрин проходящего трамвая не заглушил его. И когда плач затих, он постоял еще с минуту, затаив дыхание. Но женщину, верно, уже увлекли куда-то, больше ничего нельзя было различить. Он задумался и целый день потом вспоминал об этом; ему даже есть не хотелось, а вечером он не пошел играть с товарищами. Тетя сказала:

— Просто непонятно, чем забита голова у этого мальчика… Он или дурак, или хитрец, каких мало…

Иногда по улицам проезжала, гудя, «скорая помощь». Антонио Балдуино, восьмилетнему мальчику, страшно хотелось узнать, что случилось, куда она едет, кто там страдает и почему…

Он не отрываясь глядел на ряды фонарей: что же творится там, в полосе света? В такие минуты ему очень хотелось сделать что-нибудь приятное другим негритянским мальчишкам, жившим на холме Калек. Если бы кто-нибудь из них подошел к нему сейчас, Антонио Балдуино был бы с ним ласков, не толкался и не дрался бы, как обычно, и не ругался бы дурными словами, которым рано выучился. Он дотронулся бы рукой до жестких курчавых волос друга и прижал бы его голову к своей груди. А может, и улыбнулся бы. Но мальчишки были далеко и совсем даже не думали об Антонио Балдуино. А он был один и глядел на огни. Он различал силуэты людей, проходящих мимо. Мужчины и женщины… Наверно, вышли на прогулку. А позади, на холме, перекликались гитары, негры собирались группами, поболтать. Старая Луиза кричала:

— Бальдо, иди обедать!.. Прямо беда с этим ребенком…

Тетя Луиза заменила Антонио Балдуино отца и мать. Об отце мальчик знал только, что звался он Валентим, что был отчаянный храбрец и в молодости участвовал в крестьянских войнах, что очень нравился женщинам, что много пил и как-то, когда был очень пьян, попал под трамвай и погиб. Всё это Бальдо знал по теткиным рассказам — она часто вспоминала брата и говорила о нем с соседями. И всегда хвалила:

— Такой был красавец — засмотришься! Но зато уж и задира, и пьяница, каких мало…

Антонио Балдуино слушал и молчал. Отец представлялся ему настоящим героем. Он-то уж, наверно, всегда бродил по оживленным улицам в час, когда зажигались огни. По рассказам старой Луизы, по случайным эпизодам, которые она припоминала, мальчик пытался представить себе отца.

Мечта рисовала ему отца решительным и бесстрашным, совершающим героические поступки. Антонио Балдуино смотрел на огонь и всё думал и думал: какой же он был, отец? Все подвиги, все романтические приключения, о которых когда-либо слышал, он приписывал отцу, а иногда даже уверял, что его отец и не на такое был способен! Когда он играл с другими негритянскими мальчиками и те спрашивали его, кем он хочет быть, Бальдо говорил:

— Я хочу быть, как мой отец…

Товарищи подтрунивали над ним:

— А что ж такого особенного сделал твой отец?

— Разное…

— Да уж, наверно, он не смог бы целый автомобиль одной рукой поднять!

— Не смог бы? Да он целый грузовик поднимал…

— Грузовик?

— Доверху набитый…

— Да кто ж это видал, Бальдо?

— Тетя моя видала… Вот спроси ее! А если не веришь, то лучше скажи прямо и выходи драться…

Много раз он лез в драку, защищая память героя отца, которого никогда не видел. На самом деле он защищал память воображаемого отца, такого, каким он, Бальдо, представлял его себе и которого очень любил бы, если б только застал в живых.

О матери Антонио Балдуино ничего не знал…

Он бродил по холму, свободный, еще не любя, еще не ненавидя. Он был чист сердцем, как лесной зверь, и не было у него других законов, кроме инстинкта. Он мчался как ветер вверх и вниз по холму, скакал верхом на метле, за неимением лошади, он говорил мало, но улыбался широко.

Рано стал он заправилой среди всех окрестных мальчишек, даже теми, которые были гораздо старше его, он безраздельно командовал. Он отличался большой храбростью и богатым воображением. У него был меткий глаз и верная рука, он лучше всех стрелял из рогатки, и в глазах его загорались искры, когда он бросался в драку. Они играли в разбойников. Он был всегда атаманом. Порой он забывал, что это только игра, и дрался всерьез. Он знал все скверные слова и целый день отчаянно ругался.

Он помогал старой Луизе варить мангунса — кашу из маисовой муки с кокосовым молоком, и мин-гау — сладкий маниоковый сироп, которые она ходила по вечерам продавать в портовые кварталы Баии. Мыл терку, подавал тете разную посуду, только не умел натирать кокосы. Сначала другие мальчишки насмехались над ним и называли «стряпухой», но после того как Антонио Балдуино, услышав однажды это прозвище, набил шишку на голове одному мальчику, они решили, что лучше оставить его в покое. От тетки ему в тот день здорово влетело, и он никак не мог понять: за что же она его бьет?.. Он легко прощал старухе все трепки, какие она задавала ему. Да в общем-то, ему и не особенно доставалось, так как он очень ловко увертывался от теткиного ремня, ускользал из ее рук, как угорь. Это было даже своего рода развлечение, нечто вроде спорта. Он почти всегда выходил победителем и смеялся при мысли, что теткины удары в цель так и не попали. Несмотря на стычки, старая Луиза обыкновенно говорила:

— Он у меня хозяин…

Старуха была разговорчива и приятна в обращении. Соседи часто заходили побеседовать с нею, послушать ее рассказы. Она знала много сказок с феями и оборотнями, много историй старых времен, когда негры были рабами. Некоторые из этих историй и сказок были в стихах.

Одна начиналась так:

Читатели, случай ужасный сейчас я вам всем расскажу, послушаешь — волосы дыбом, как вспомню, так прямо дрожу. И есть же такие на свете преступные, дикие дети, что тянутся с детства к ножу, что мать и отца убивают…

Это была история «проклятой дочери». Об этом происшествии было напечатано в газетах под крупными заголовками…

Антонио Балдуино обожал эти истории. Он всегда умолял старушку рассказать еще раз и подымал рев, если она отказывалась. Ему также очень нравилось слушать, как взрослые мужчины рассказывают о приключениях знаменитых разбойников. В подобные вечера он не ходил играть с детьми. Как-то раз его спросили:

— Ты, как вырастешь, кем быть хочешь, а?

Он не задумываясь отозвался:

— Разбойником…

Ему казалось, что нет ничего лучше и достойнее, чем жизнь разбойника, ведь для такой жизни нужны мужество, храбрость, нужно уметь стрелять.

— В школу надо тебя отдать, вот что… — говорили взрослые.

В школу? Зачем? Ему казалось, что незачем. Никогда он не слыхал, чтоб разбойников учили читать. Читать умеют доктора, а они никудышные люди. Антонио Балдуино знал доктора Олимпио, у которого никто никогда не лечился; доктор этот часто бывал у них на холме, всё думал найти пациентов, но их не находилось. Он был такой хилый, этот Олимпио, высох весь, его только тронь — упадет.

Тетя вот еле по складам научилась, а как ее все кругом почитают! Никто ведь про нее слова худого не скажет, а когда у нее голова болит, то все соседи к ней так относятся, даже разговорами ее беспокоить не решаются. Припадки головной боли находили на старуху внезапно и приводили в трепет Антонио Балдуино. Тетя вдруг становилась словно какая-то ненормальная, плакала, кричала; заходили знакомые — она их гнала, ругала, посылала к черту в пекло.

Как-то раз, во время теткиного припадка, Антонио Балдуино услышал, как старая негритянка, их соседка, говорила другой соседке:

— У нее эти боли оттого, что она каждый вечер на голове носит котелки с горячим сиропом. Она себе обжигает голову, вот что…

— Да что вы, тетушка Роза! Это ж ее злой дух беспокоит, разве не видите? Да не простой, а из тех, что по свету бродят, а сами и не знают, что давно померли. И до тех пор бродят, покуда не войдут в тело какого-нибудь живого человека. Это, верно, дух какого-нибудь висельника, да простит мне бог!..

Другие женщины тоже так считали. Антонио Балдуино не знал, чему верить. Он очень боялся духов с того света и никак взять в толк не мог, зачем этим духам обязательно надо поселяться в голове его тети.

В такие дни к ним приходил старик Жубиаба. Антонио Балдуино сам за ним отправлялся, потому что старая Луиза, когда у нее болела голова, всегда просила позвать знахаря. Мальчик подходил к двери маленького домика и стучал. Глухой голос, словно издалёка, спрашивал: «Кто здесь?»

— Тетя Луиза просит, чтоб отец Жубиаба пришел к нам, у нее припадок…

И он убегал со всех ног. Он ужасно боялся Жубиаба. Бывало, притаится за дверью и смотрит в щелочку, как знахарь идет по улице. Волосы белые, сухое согбенное тело. Идет медленно, опираясь на посох. Прохожие останавливаются, здороваются:

— Добрый день, отец Жубиаба…

— Бог да пошлет вам добрый день…

Он шел и всех благословлял. Даже трактирщик-испанец преклонял голову, чтоб принять благословение. Мальчишки бросались врассыпную, когда на улице появлялась сгорбленная фигура столетнего старика-знахаря. Они тихонько бормотали:

— Жубиаба идет… Жубиаба…

И бежали домой так быстро, что только пятки сверкали.

Жубиаба шел по улице, неся в руках ветку с шелестящими листьями, бормоча непонятные слова на языке наго — наречии суданских негров. Он говорил сам с собой, благословлял прохожих. Он был одет в старые холщовые штаны, и вышитая его рубашка трепалась на ветру, как флаг. Когда Жубиаба входил в дверь их дома, чтобы произнести молитвы над старой Луизой, Антонио Балдуино убегал. Он уже был уверен, что голова у тети пройдет.

Антонио Балдуино глубоко уважал старого знахаря… Он испытывал к нему какое-то совсем особое чувство. Жубиаба проходил по переулкам тихо, люди слушали его почтительно, все с ним здоровались…

По ночам слышались из домика Жубиаба странные звуки странной музыки. Антонио Балдуино вздрагивал на своей циновке, непонятное волнение охватывало его. Словно эта музыка звала куда-то. Удары барабанов, топот пляшущих ног, разноголосое пенье. Макумба… таинственный и древний обряд. Тетя Луиза, наверно, там, в своей юбке из красного ситца, вместе с другими неграми и негритянками. Антонио Балдуино не мог уснуть в такие ночи…

Хороши вечера на холме Калек… В эти вечера маленький Антонио Балдуино многому научился и многое узнал. Он узнал самые разнообразные истории, которые рассказывали мужчины и женщины, собиравшиеся группами у дверей домов, когда всходила луна. В воскресные вечера не было макумбы в доме Жубиаба, и соседи собирались у двери старой Луизы, так как по праздникам она не ходила торговать. У других дверей тоже собирались люди, они тоже беседовали, пели, выпивали по глотку водочки, в которой сосед никогда не отказывал соседу, — но у дома старой Луизы всегда было наиболее оживленно и людно. Даже Жубиаба заходил иногда, рассказывал о старых временах, о происшествиях, случившихся много лет назад, давал советы и произносил нравоучения. Он был своего рода старейшиной всех этих негров и мулатов, живших на холме Калек в глинобитных домах с жестяными крышами. Когда он говорил, все слушали молча, с напряженным вниманием, почтительно кивая. В такие вечера Антонио Балдуино не бегал и не играл с товарищами, а оставался послушать разговоры взрослых. Он готов был всё на свете отдать за интересную историю, а в особенности если она в стихах.

Поэтому-то он так любил Зе Камарао. Это был большой бездельник, скандалист и хулиган, он нигде не работал, и в полиции уже было на него целое дело заведено. Но Антонио Балдуино он нравился, потому что был храбр и прекрасно пел истории о знаменитых разбойниках, аккомпанируя себе на гитаре. Свои печальные мелодии, вальсы и песни он часто играл на семейных праздниках в лачугах холма Калек и на всех других праздниках городской бедноты, где был неизменным гостем. Зе Камарао был высокий мулат с желтым лицом; он ходил вразвалочку, и слава его началась с того дня, когда он двумя ловкими ударами сбил с ног двух дюжих матросов. Многие его не любили и смотрели на него косо, но с окрестными маль-чишками был он в большой дружбе и проводил долгие часы, уча их приемам кулачного боя с бесконечным терпением. Валялся с ними на земле, мастерил для них бумажных змеев. Вся детвора обожала его, он был ее кумиром. Антонио Балдуино очень нравилось гулять с ним вместе и слушать, как он рассказывает случаи из своей жизни. И так как приемы кулачного боя он знал уже лучше всех мальчишек, то теперь хотел выучиться играть на гитаре.

— Вы меня научите, Зе Камарао, да?

— Ладно уж, брат, научу…

Бальдо носил любовные записки подружкам Зе Камарао и всегда вступался за него, если слышал что-нибудь плохое:

— Это мой друг. Почему ты ему это в глаза не скажешь, а? Боишься небось…

Зе Камарао был завсегдатаем на сходках у дома негритянки Луизы. Он подходил вразвалочку, развязно размахивая руками, и, присев на корточки, закуривал дешевую сигарету. Молча слушал истории и анекдоты, которые рассказывали другие. Молча слушал споры. Но стоило кому-нибудь произвести сильное впечатление на окружающих своим рассказом, как Зе Камарао немедленно закладывал сигарету за ухо и говорил:

— Это что… Ерунда. Вот со мной случай был…

И начинал обстоятельное описание собственного приключения, приводя при этом такие подробности, что никак невозможно было усомниться в достоверности рассказа. А если в чьих-нибудь глазах и мелькала тень сомнения, мулат не сердился.

— Если не веришь, братец, так спроси у Зе Фортунато, мы вместе были.

Всегда оказывалось, что кто-нибудь был с ним вместе в момент описываемого приключения, так что заподозрить рассказчика во лжи было прямо-таки невозможно. И выходило таким образом, что Зе Камарао был замешан во все беспорядки и скандалы, когда-либо происходившие в городе. Если, например, говорили о недавно совершенном преступлении, он перебивал:

— Да я сам там был, своими глазами всё видел…

И рассказывал свою версию, в которой выдающуюся роль всегда играл он сам. А если случалось драться, то дрался он на славу. Пусть скажет трактирщик Лоуренсо, у которого на лице осталось два глубоких шрама от удара ножом. Жалкий испанец! Хотел вытолкать Зе Камарао из своего грязного кабака!..

Молоденькие мулатки, слушая его рассказы, украдкой поглядывали на него. Им нравились его залихватские манеры, их привлекала его слава храбреца, покоряло его уменье так увлекательно и красиво рассказывать свои приключения, его способность говорить девушкам такие приятные вещи. Но больше всего любили они слушать, как он поет своим глубоким полным голосом, под аккомпанемент гитары.

В разгар беседы, когда кто-нибудь заключал очередную историю и на мгновение наступала тишина, одна из девушек всегда просила:

— Спойте нам, сеньор Зе…

— Да ведь разговор-то уж больно содержательный, девушка. — Он хотел казаться скромным.

— Бросьте, сеньор Зе, спойте…

— Да я гитару дома забыл…

— Неважно… Бальдо сходит…

Антонио Балдуино немедленно бежал к лачуге, где жил Зе Камарао. Но тот очень любил, чтобы его упрашивали.

— Я нынче не в голосе… Вы уж извините, девушки…

Теперь уже все просили:

— Спойте, Зе Камарао.

— Ну ладно уж, спою, только одну, не больше…

Но он пел больше, пел самые разнообразные песни — плясовые, запевки, чувствительные куплеты, печальные песни, вызывающие слезы на глаза людей, и АБС, где каждый куплет начинался с новой буквы алфавита. АБС были о приключениях бандитов и разбойников и прямо приводили в восторг Антонио Балдуино.

До свиданья, Сакко до Лимао, родная моя сторона, еду в тюрьму, в Баию, не забуду тебя никогда.

Это был романс о разбойнике Лукасе да Фейра, одном из любимых героев Бальдо:

Много добыл я добра, много роскошных вещей, лучший табак вы найдете в хижине бедной моей.
Но схватили меня в Баии, под конвоем меня повезли, я-то верхом поехал, а они-то пешком пошли.

Люди тихонько переговаривались между собой:

— Отчаянный парень был, видно, этот Лукас…

— Говорят, птицу на лету сбивал…

— Говорят, душевный был человек…

— Душевный?

— Только богатых грабил… А деньги бедным отдавал…

Обижать бедняков не хочу, с них ведь и нечего взять, но богатому с толстым карманом от меня никуда не удрать.

— Вот, разве я не говорил?

— Настоящий мужчина, черт возьми…

Равно я люблю негритянок, мулаток с коричневой кожей, длинноволосых метисок и белых девушек тоже.

В этом месте Зе Камарао начинал бросать нежные взгляды на девушек и улыбался своей самой обаятельной улыбкой. А они восхищались им так, словно он-то и был тот самый Лукас да Фейра, про которого сложили эту песню. Мужчины громко смеялись. В следующих куплетах говорилось про верность разбойника данному слову и про его храбрость, которой он сам очень хвастался:

Соучастников я не выдам, чтоб они не попали в беду уж если меня поймают, пускай я один пропаду Так про мою отвагу повсюду разносится весть, звали меня атаманом, атаман я, братцы, и есть.

Но был момент, когда голос Зе Камарао становился особенно звучным, а взгляд — особенно нежным. Это когда он пел куплет на букву «у»:

«У» — это гласная буква, такие же «а», «е», «и», «о». Прощай, родной селенье, прощай же и кто-то еще…

Тут он бросал взгляд на самую красивую из девушек, и в этот момент он был Лукасом да Фейра, разбойником и убийцей, который всё же любил кого-то…

И он заканчивал песню под восторженные аплодисменты всех присутствующих:

Я ухожу далёко из родимой сторонки моей, но уношу я с собою думу-кручину о ней…

Женщинам очень нравилось:

— До чего ж красиво…

— Печально так, прямо за сердце берет…

Разговор становился всеобщим:

— Говорят, Жубиаба всякие заклинания и наговоры знает…

— Говорят, Жоао от наговора умер…

— Да неправда… Он умер из-за злобы своей… Он был хуже змеи.

Старый, толстый негр, все время чесавший перочинным ножиком подошву ноги, принялся тихонько рассказывать:

— Слышали, как он поступил со старым Зекиелем? Вот послушайте, так у вас волосы дыбом станут… Вы ведь все знаете — старик был правильный человек. Хороший был человек, надежный. Я его близко знал, вместе работали, я — каменщик, и он — каменщик. Да, правильный был человек… Другого такого не встретишь. Да как-то раз принесла нелегкая к нему в дом этого самого Жоао. Негодяй заделался его другом, да только затем, чтоб у старика дочку увести. Вы, верно, помните Розу. Я так хорошо ее помню. Она была самая пригожая из всех девушек, что я видел вот этими глазами, которым уж скоро гнить в сырой земле. Так вот Жоао стал ее обхаживать, все о свадьбе речь заводил…

Одна женщина сказала:

— Точно также и мой Роке… А потом бросил…

— Ну так вот, назначили они день… Но как-то раз вечером старый Зекиель ушел на работу. Он тогда работал в порту, грузчиком… Жоао, как он был жених и, значит, ему во всякое время в дом входить позволено, пришел и повел Розу в комнату, будто бы смотреть приданое, что у старика было в сундуке припрятано… Она потом рассказывала, что кричала, да не слышали. Когда старик вернулся, он прямо с ума сошел. А Жоао, который только бахвалился, что он храбрый, перепугался и долго от всех прятался, пока в один прекрасный день вместе с еще двумя молодчиками не выследил Зекиеля и не напал на него в темноте. Уж они его били, били… Так что ж вы думаете? Негодяй даже не был арестован. Говорят, ему важные господа покровительство оказывали…

— Ага, говорят… Как-то раз его увидел один солдат и задержал, так знаете, что было. Жоао отпустили, а солдата в тюрьму упрятали…

Никто не заметил, как приблизился Жубиаба. Знахарь сказал:

— Он умер дурной смертью…

Люди опускали головы, они знали, что нельзя спорить с Жубиаба, ведь он — чародей.

— Он умер дурной смертью. Глаз милосердия вытек у него. Остался только глаз жестокосердия.

Тогда молодой негр с мощным торсом подошел поближе к знахарю:

— Как вы сказали, отец Жубиаба?

— Никто не должен закрывать глаз милосердия. Это очень дурно — закрывать глаз милосердия… Это приносит несчастье.

Он заговорил на языке наго, а когда Жубиаба говорил на языке наго, негров охватывала дрожь:

— Ожу, анун фо ти ика, ли оку.

И вдруг негр бросился на землю, к ногам Жубиаба:

— Я тоже закрыл глаз милосердия, братцы… Один раз случилось, что я закрыл глаз милосердия…

Жубиаба, прищурившись, взглянул на негра. Другие, мужчины и женщины, подались в сторону.

— Это было там, в глубине сертан. Засуха была, все кругом высохло. Скот мер, люди мерли, всё мерло. Народ бежал, — маленькая кучка людей, да и те полегли на дорогах. Потом только двое нас и осталось — я и Жозе Жанжао. А потом я уж не мог идти — ноги подкосились. Он взвалил меня на спину и понес… У него глаз милосердия был широко открыт, а в горле-то у нас совсем пересохло, братцы. Солнце больно уж сильно припекало… И где было воды достать в этой степи бескрайней? Кто знает… Как-то раз в одной усадьбе удалось нам добыть фляжку воды, и мы продолжали свой путь. Фляжку нес Жозе, воды было мало, приходилось беречь. Мы прямо помирали от жажды. Вот тогда-то мы и наткнулись на одного человека, белого, он и взаправду помирал. Жозе хотел его водой напоить, да я не дал. Честное слово, там только на донышке и было, на нас-то двоих не хватило бы… А он еще этому белому хотел дать… У него был широко открыт глаз милосердия… А мой-то глаз жажда высушила. Остался один глаз жесткосердия… Он хотел воды человеку дать, а я в драку с ним полез. И я убил его — случайно, я сам себя тогда не помнил. А ведь он весь день меня на спине нес…

И негр стал печально вглядываться в темноту ночи. В небе блистали бесчисленные звезды. Жубиаба сидел молча, закрыв глаза.

— Он у меня из головы не выходит. Хочу забыть, а не могу… Он всё тут, у меня перед глазами стоит, как будто смотрит на меня…

Негр махнул рукой перед глазами, словно отгоняя что-то. Но отогнать не удалось, и он продолжал пристально вглядываться в черную даль.

— Он меня весь день на спине нес…

Жубиаба повторил размеренно:

— Дурно закрывать глаз милосердия. Это приносит несчастье…

Тогда негр встал и ушел в темноту, вниз по холму, унося с собой свою историю.

…Антонио Балдуино слушал и учился. Это и была его школа. Суровая школа. Единственная школа, доступная ему и другим детям, жившим на холме. Так они росли, так избирали свой путь в жизни, свою профессию. Странные профессии выбирали себе эти дети холма: бродяжничество, разбой, грабеж. Для того чтобы заниматься этим, не нужны были уроки… Существовал еще и другой путь: рабство на фабриках и в мастерских, тяжелая батрацкая доля.

Антонио Балдуино слушал и учился.

Как-то раз в их край приехал незнакомый человек и остановился на ночлег у доны Дарии, толстой мулатки, которая, говорят, целый капитал нажила, сдавая комнату пациентам Жубиаба. Человек этот приехал посоветоваться со знахарем: у него уже давно очень болела нога. Врачи никак не могли его вылечить и ограничивались тем, что произносили трудные названия и прописывали дорогие лекарства. А ему тем временем становилось всё хуже, нога так болела, что пришлось бросить работу.

Тогда он решил поехать к чародею Жубиаба, который лечил всех от всех болезней в своем домике на холме Калек.

Незнакомец приехал из Ильеуса, богатого города какао. Антонио Балдуино пришел в такой восторг от новоприбывшего, что даже почти забыл своего Зе Камарао.

Случилось, что приезжий, почти совсем излечившись после двух сеансов в доме Жубиаба, зашел как-то в воскресенье поболтать с соседями у дома старой Луизы. Все обращались с ним крайне почтительно. Ходили слухи, что он — человек денежный, что он разбогател где-то на юге. Говорили, что он дал Жубиаба кучу денег. А костюм на нем был добротный, из дорогой материи.

Как-то раз пришло письмо на имя одной женщины, и принесли читать ему. Но приезжий сказал:

— Я не знаю грамоте, хозяйка…

Письмо было от брата женщины, буквально умиравшего с голоду в штате Амазонас. Приезжий дал сто мильрейс.

И вот однажды вечером он пришел поговорить с людьми у дверей Луизы. Когда он приблизился, воцарилось почтительное молчание.

— Садитесь, будьте как дома, сеньор Жеремиас, — Луиза предложила гостю соломенный стул с прорванной спинкой, единственный в доме.

— Благодарствую, хозяйка.

Так как все молчали, приезжий спросил:

— Про что вы тут разговаривали?

— По правде если, — отвечал Луис, сапожник, — то мы говорили про то, какой богатый ваш край. Что там можно много денег заработать…

Человек из Ильеуса опустил голову, и только тогда все увидели, что у него полно седых волос, а лицо изрыто морщинами.

— Это не совсем так… Работы там много, а заработки небольшие…

— По вы ведь сами, сеньор, человек состоятельный…

— Да что вы! У меня всего-навсего маленькая плантация, а уже тридцать лет, как я живу в том краю. Три раза меня чуть не убили. Там вас на каждом шагу подстерегает опасность.

— А люди там храбрые? — Но никто не услышал Антонио Балдуино.

— Ну вот, а у нас тут многие собрались ехать с вами в ваши края.

— Люди там очень храбрые, да? — Антонио Балдуино настаивал.

Человек из Ильеуса провел рукой по курчавым волосам маленького негра и сказал, обращаясь ко всем сразу:

— Суровая земля… Выстрелы, убийства…

Антонио Балдуино не отрывал глаз от нового знакомца, надеясь, что он расскажет что-нибудь о жизни тех краев.

— Там убивают на пари. Ставят ставки… И стреляют только для того, чтоб увидеть, кто выиграет…

Он оглянулся по сторонам, наблюдая, какое впечатление произвели на присутствующих его слова. Потом, опустив голову, продолжал тихонько:

— Там есть один такой… сущий черт… Жозе Эстике… Смельчак, каких мало. Храбр, как лев, можно сказать… Но уж зато и злодей! Не человек — змея.

— Бандит?

— Он не бандит, потому что он богатый помещик… Его плантации какао тянутся на многие километры, взглянешь, словно и конца им нет — всё деревья да деревья. По людей из-за него полегло еще больше.

— Он никогда не был арестован?

Человек из Ильеуса посмотрел на говорившего и подмигнул:

— Арестован? Он богатый… — Его горькая улыбка была красноречивее любого объяснения: присутствующие взглянули на него, всё поняли и больше уже ничего не спрашивали. Они сидели теперь тихо, а человек из Ильеуса продолжал рассказывать: — Он убивал, воровал, обижал женщин и девушек. Зато и храбрец был… Дьявольски храбрый был человек.

— Он умер?

— Да, его один замухрышка иностранец убил…

— А как это было?

— Да объявился как-то раз в нашем краю иностранец, он стал подрезать ненужные ветки у какаовых деревьев на плантациях. Раньше-то никто до этого не додумался. На той подрезке он разбогател и купил маленькую плантацию… Купил и почти сразу же уехал в свои края. Он, оказывается, жениться ездил. Вернулся он с белой женщиной, такой белой, что твоя фарфоровая куколка… Плантация иностранца была рядом с поместьем Жозе Эстике. Как-то раз Эстике шел мимо и увидал, как иностранка белье развешивала. Вот он и говорит Николау…

— А кто это — Николау?

— Вот этот самый иностранец. Вот тут-то он ему и говорит: «Отдай, говорит, мне свою куколку, я ввечеру за ней зайду…» Муж очень испугался и все рассказал соседу, у того тоже плантация была. Сосед сказал, что если он не хочет отдавать жену, то пусть готовится к смерти, потому что Эстике по два раза повторять не любит. Сказал — придет, значит — кончено. Бежать было поздно, да и куда бежать-то? Иностранец домой пришел совсем не в себе. Не хотел он отдавать свою красавицу жену, которую из своей земли привез. Так что выходило, что надо ему смерть принять, а Эстике всё равно жену заберет…

— И что ж он сделал? — все прямо умирали от любопытства. Только Зе Камарао загадочно улыбался, словно знал историю куда более необыкновенную, чем та, которую рассказывал человек из Ильеуса.

— Вечером Эстике пришел… Соскочил с коня, но вместо красавицы ждал его сам хозяин, спрятавшийся за деревом с топором в руке. Этим топором он бандиту череп раскроил. Собачья смерть…

Одна из женщин сказала:

— Так ему и надо… Хозяин поступил правильно…

Вторая женщина испуганно перекрестилась. Человек из Ильеуса пробыл среди них еще долго и рассказал еще много истории про свой необыкновенный край. Когда он уехал, излечившись от своей болезни, Антонио Балдуино стало так грустно, словно он расстался с лучшим другом. Потому что маленький негр Антонио Балдуино очень любил слушать беседы взрослых в лунные ночи на холме Калек. Он слушал и запоминал. Он учился…

Трудна и сурова была жизнь обитателей холма Калек. Все эти люди много трудились: одни грузили корабли на пристани или носили багаж путешественников, другие работали на дальних фабриках, третьи занимались сапожным или портняжным ремеслом. Это был бедный люд. Женщины-негритянки продавали на извилистых улицах города сладкий рис и лепешки из бобовой муки, стирали белье или служили кухарками в богатых домах нарядных кварталов. Из детей тоже многие работали — чистили сапоги, разносили газеты. Некоторых брали на воспитание в красивые светлые дома, где они становились на самом деле слугами. Но большинство бегало по склонам холма, занимаясь играми или затевая драки. Это были самые маленькие. Они с раннего детства знали, какая участь ожидает их: они подрастут и пойдут на пристань, где будут, сгибаясь до земли, носить мешки с какао, или поступят на большие фабрики, чтобы как-нибудь заработать на хлеб. И никто не протестовал, потому что уже много лет так было. Дети, жившие на стройных улицах, окаймленных рядами деревьев, становились врачами, адвокатами, инженерами, богатыми торговцами, а они — слугами всех этих людей. Для этого и существовал холм с его жителями. Всё это негритянский мальчик Антонио Балдуино выучил с раннего детства, так как каждый день видел на примере взрослых. Подобно тому, как в богатых домах существовала семейная традиция и семьи чтили память дяди, отца или деда, прославленных инженеров или красноречивых ораторов, здесь, на холме, где жило столько негров и мулатов, тоже существовала своя традиция — традиция рабства, рабского труда на белого хозяина-богача… Антонио Балдуино наслушался героических историй, которые рассказывали жители холма, и научился ненавидеть рабство. И когда ему еще не было десяти лет, он поклялся, что будет свободным, одним из тех, о ком потом сложат песни и АБС, из тех, которых негры, белые и мулаты, придавленные рабской жизнью, будут считать примером для подражания и чьи приключения будут с замиранием сердца слушать другие люди, на других холмах. Здесь, на холме Калек, Антонио Балдуино решил посвятить свою жизнь борьбе. И всё, что бы он ни совершал потом в жизни, было так или иначе связано с воспоминаниями о тех историях, которые он слышал когда-то в лунные ночи у дома своей старой тетки. Эти истории и песни рассказывали людям о тех, кто восстал против существующего порядка жизни. С этой целью они и слагались. Но люди не понимали этого, может быть, потому, что подавлены были своим рабским положением. Некоторые понимали, однако. Антонио Балдуино слушал. Он был из числа тех, кто понимал.

Жила на холме Калек одна женщина, звали ее Аугуста Кружевница. Ее прозвали так потому, что она по целым дням плела кружева, а в субботу носила их в город продавать. Аугуста делала очень красивые кружева и великолепные вышивки, и их быстро раскупали. У нее был какой-то странный, блуждающий взгляд, словно смотрела она не прямо перед собой, а куда-то в небо, в бездонную высоту, на что-то, видимое лишь ей одной. Часто она задумывалась и подолгу молча глядела вдаль, улыбаясь своей грустной улыбкой. Женщины говорили: «Аугуста немного тронутая, бедняжка… Жизнь у нее тяжелая была…»

Это Аугуста Кружевница первая сказала, что видела оборотня, который вдруг объявился на холме. Была безлунная ночь, темнота окутала утопавшие в грязи переулки холма, и лишь там и сям мерцал в окнах бледный свет керосиновых ламп. Темная, таинственная ночь, воры и убийцы крадучись выходят на улицы в такие ночи. Аугуста подымалась по склону холма, как вдруг, но ее словам, услышала в зарослях кустарника глухой вой, заставивший ее содрогнуться всем телом. Она вгляделась и увидела горящие глаза человека-волка. Вообще-то она всегда уверяла, что не верит всем этим сказкам про человека-волка, заколдованную ослицу и разные другие чудеса. Но на сей раз клялась, что видела оборотня, своими глазами видела, это точно. Она выронила из рук корзину и пустилась бежать со всех ног. Остановилась она только у дома старой Луизы и принялась, задыхаясь от страха и размахивая руками, рассказывать о том, что с ней случилось. Голос не слушался ее, глаза прямо выскакивали из орбит, ноги дрожали.

— Выпейте глоток воды, — предложила Луиза.

— Да, правда, от этого, говорят, страх проходит… — поблагодарила гостья.

Антонио Балдуино услышал новость и сразу постарался распространить ее как можно шире. Вскоре уже все кругом знали, что у них на холме объявился оборотень, и в следующую ночь еще три человека клялись, что видали чудище: кухарка, возвращавшаяся после работы, Рикардо — плотник и Зе Камарао; тот даже будто бросил в зверя кинжалом, но человек-волк только злобно расхохотался и пропал за деревьями. В другие ночи другие жители холма уже тоже встретили привидение — оно громко смеялось и убегало. Страх овладел всеми сердцами, люди стали рано запирать двери домов, по вечерам не решались выходить на улицу. Зе Камарао предложил устроить облаву на зверя, но мало нашлось храбрецов, решившихся принять участие в такой охоте. Только маленький негр Антонио Балдуино пришел в восторг от этого плана и сразу же стал собирать камешки для своей рогатки, поострее.

О человеке-волке распространялись всё новые и новые вести: тетя Луиза видела какую-то промелькнувшую тень, возвращаясь как-то раз позже обычного с базара, а Педро пришлось однажды бежать бегом, спасаясь от какого-то рычания. Весь холм заволновался, ни о чем другом, кроме человека-волка, не говорили.

Как-то раз приехал человек из города и всех сфотографировал, и в этот же вечер в газете появилась заметка, в которой было сказано, что никакого человека-волка на самом деле нет вовсе, а всё это выдумали суеверные жители холма Калек. Лоуренсо-трактирщик купил газету и рассказал людям, что там написано, только никто ему не поверил, потому что многие еще от дедов слыхали про человека-волка. Мальчишки, набегавшись и присев отдохнуть, всегда заводили разговор на эту тему:

— Мама мне сказала, что непослушный мальчик может превратиться в человека-волка… Такой мальчик, который хулиганит.

— Да, это правда. У него отрастают длинные когти, а потом он превращается в человека-волка, только обязательно ночью превращается, когда светит полная луна.

Блестящая идея пришла в голову Антонио Балдуино:

— Давайте превратимся в человека-волка, а?

— Превращайся сам, если хочешь угодить в ад…

— Дурак ты, вот что, трус несчастный…

— А сам небось боишься превратиться?

— И превращусь! Очень даже скоро. Как это делается?

Один мальчик знал, как это делается, и рассказал:

— Ты перестань стричь ногти и волосы — пусть отрастают. Не мойся. Каждой ночью выходи смотреть на луну. Не слушайся тетю и вообще веди себя как можно хуже. Как будешь смотреть на луну, обязательно ходи на четвереньках…

Другой мальчишка сказал:

— Когда будешь ходить на четвереньках, позови меня, я тебе под зад коленкой дам…

— Кто кому даст…

Мальчишка поднялся с земли, Антонио Балдуино сказал:

— Не нравится — выходи драться…

— И выйду… — мальчишка ударил Бальдо по лицу.

Оба, сцепившись, упали на землю. Вся компания пришла в страшное волнение.

Мальчишка был посильней Антонио Балдуино, но так как Бальдо был прилежным учеником Зе Камарао, то вскоре одолел противника. Драка прекратилась, только когда Лоуренсо-трактирщик выскочил из-за прилавка, выбежал на улицу и разнял их:

— Управы на вас нет, бесенята…

Мальчишка откатился в сторону, а Антонио Балдуино в порванной куртке спросил у того, который знал, как можно превратиться в человека-волка:

— А это обязательно — ходить на четвереньках?

— Конечно, для привычки…

— А дальше что?

— А дальше постепенно будешь превращаться. Обрастешь волосами, начнешь скакать и брыкаться, как лошадь, станешь ногтями землю рыть. И настанет такой день, когда ты уже будешь человек-волк. И станешь тогда бегать по холму и людей пугать…

Антонио Балдуино обернулся к мальчику, который только что дрался с ним:

— Когда я превращусь в человека-волка, я раньше всего на тебя нападу…

Он уже уходил, но вдруг остановился на полдороге, чтоб спросить:

— А чтоб назад превратиться, что надо сделать?

— А это уж неизвестно…

Вечером к нему подошел тот самый мальчик, что раньше дрался с ним, и сказал:

— Послушай, Бальдо, ты лучше сначала напади на Жоакима, он говорит, что ты, когда играешь в футбол, всегда промажешь…

— Он так говорит?

— Честное слово.

— Клянешься?

— Клянусь.

— Ну, ему это даром не пройдет.

Мальчик дал Антонио Балдуино окурок сигареты, и они помирились.

Антонио Балдуино попробовал превратиться в человека-волка. Не слушался тетю, выдумывал всяческие проказы, два раза получил от старой Луизы довольно-таки серьезную трепку, отрастил длинные ногти и перестал стричь волосы. В лунные ночи уходил куда-нибудь за дом, где темно, становился на четвереньки и ходил так туда-сюда. Но что-то никак не превращался… Он уже всякую надежду потерял, а ребята буквально измучили его насмешками, каждый день спрашивая, когда же он, наконец, превратится, как вдруг ему взбрело в голову, что он недостаточно плохо ведет себя, чтобы взаправду превратиться. Тогда он решил сделать что-нибудь очень, очень плохое. Несколько дней он не мог придумать, что бы такое натворить. Но вот как-то вечером он увидел, как маленькая негритянка Жуана играла в куклы. Это была очень избалованная девочка, и у нее была масса кукол, которых дарил ей ее крестный. Были у нее самые разнообразные куклы, тряпичные и фарфоровые, белые и негритянки, и всех их она называла именами знакомых. Она им сама шила платьица и день-деньской играла с ними. Часто она крестила своих кукол или выдавала замуж, и на этих свадьбах и крестинах бывала вся окрестная ребятня.

Все помнили, какой был праздник, когда Жуана крестила Ирасему, фарфоровую куклу, которую крестный подарил ей на рождение. И вот, когда Антонио Балдуино увидел Жуану, дьявольский замысел созрел у него в голове. Он подошел к девочке и сказал очень дружеским тоном:

— Что это ты делаешь, Жуана?

— Моя куколка венчается…

— А, очень хорошо… А кто жених?

Жених был петрушка с тоненькими ножками.

— Хочешь быть священником?

Антонио Балдуино не ответил и хотел взять в руки петрушку, но Жуана не позволила, скривила ротик и собралась плакать.

— Не тронь, а то я маме пожалуюсь… Убирайся…

Голос Антонио Балдуино стал еще ласковее, он улыбнулся:

— Дай мне его, Жуана. Позволь только потрогать…

— Нет, ты хочешь его сломать. — Она крепко прижала к себе петрушку.

Антонио Балдуино испугался, как вор, пойманный с поличным. Его охватил страх, и он хотел было уже отказаться от своего замысла. Но это была последняя возможность совершить плохой поступок, и он не смог удержаться от искушения. Ослепленный ужасом перед самим собой, он как одержимый набросился на кукол и поломал, сколько смог. Жуана так и замерла на месте с раскрытым ртом. Слезы тихо лились у нее из глаз и текли по лицу, она молча глотала их. Антонио Балдуино стоял в полной растерянности и жалел Жуану… Он мог бы, конечно, скрыться и избежать порки, потому что обычно старая Луиза после первого порыва гнева быстро прощала его и отпускала с миром. Но он остался стоять, прислонившись к стене, глядя, как Жуана плачет. Ушел он отсюда не по собственной воле. Тетка лупила его всю дорогу, пока тащила от дома Жуаны до их собственного дома. На этот раз Бальдо даже и не собирался увертываться от ударов. Лицо Жуаны всё время стояло у него перед глазами, он вспоминал, как слезы текли по ее щекам и попадали в рот. Потом его привязали к ножке стола, и вскоре он забыл о Жуане. Так как делать было решительно нечего, он занялся ловлей муравьев. Заглянувший к ним сосед сказал:

— Гадкий мальчишка. Он тюрьмой кончит…

Он не превратился в человека-волка. Ему пришлось сразиться с двумя товарищами и набить синяков третьему, чтобы восстановить свою репутацию среди детворы холма. Потому что репутация его сильно пошатнулась после того, как ему так и не удалось превратиться в привидение. А тот оборотень, которого видели, исчез, видно, сразу же после того, как Жубиаба устроил в самое полнолуние на самой вершине холма молебствие, на котором присутствовали почти все окрестные жители. Он совершил молитву с пышной зеленой веткой в руках, произнес заклинание, изгоняя зверя, потом бросил ветку в ту сторону, где видели оборотня, и тогда привидение вернулось туда, откуда пришло, покинув здешние места. Никогда больше оборотень не появлялся. Но долго еще вспоминали о нем на вечерних сборищах у дверей домов.

Жубиаба, спину которого согнула не одна четверть века и годы которого никто не умел сосчитать, потому что жил он на холме Калек задолго до того, как появился здесь первый из теперешних его жителей, рассказал людям легенду о человеке-волке:

— Он много раз появлялся. И я много, много раз изгонял его… Но он возвращается и должен возвращаться, пока не заплатит за те преступления, что он совершил здесь. Он еще вернется…

— А все-таки, что же он такое, отец Жубиаба?

— О, вы не знаете… Человек-волк — это белый сеньор, который был когда-то владельцем большого поместья. Это было в давние времена, когда негры были рабами. Его поместье находилось как раз там, где стоят теперь наши дома. Вы не знаете, почему этот холм называется холмом Калек? А, вы не знаете… Ну, так вот, находилось, значит, здесь на холме поместье этого сеньора. А человек он был злой. Он истязал своих рабов. А рабов у него было много. Жестокий человек… Многих негров он покалечил… Потому-то наш холм и называется холмом Калек, и потому-то и появляется здесь оборотень. Человек-волк — это белый сеньор. Он не смог умереть. Он был слишком жестокий, чтоб умереть, и как-то ночью обратился в человека-волка, да с тех пор так и скитается по белу свету, пугая людей. Он всё ищет место, где дом его стоял, а это здесь, на холме… Он хочет опять негров истязать…

— Проклятый!

— Ну, если бы он, к примеру, вздумал меня покалечить, ему бы не поздоровилось, — хохотнул Зе Камарао.

— Негры, которых он превратил в калек, были нашими дедами и прадедами… Он нас выслеживает, думая, что мы всё еще его рабы.

— Но ведь негры теперь не рабы…

— Негры еще рабы, и белые — тоже, — прервал говорившего худощавый человек, работающий грузчиком в порту, — все бедные — еще рабы. Еще не пришел конец рабству.

Негры, мулаты, белые сидели, понурив головы. Только Антонио Балдуино стоял с поднятой головою. Он не будет рабом!