1

Вот что сообщается о Тагуальпе в кратком словаре Ларусса. Желающих получить более подробные сведения мы отсылаем к богато документированным трудам профессора Жоржа Брено и в первую очередь к его замечательному исследованию «Американская Швейцария». Но пусть такое название не введет вас в заблуждение. Тагуальпа напоминает Швейцарскую конфедерацию лишь размерами своей территории да высоким уровнем промышленного развития, что и в самом деле поразительно для такого крохотного государства. Да еще, пожалуй, удивительной диспропорцией доходов жителей разных провинций, как то наблюдается в Швейцарии, если, к примеру, сравнить районы Цюриха и Тессена. Но по всему прочему маленькая Тагуальпа скорее напоминает мексиканский отросток Техаса. Сюда все больше проникает американский образ жизни, и кое в чем тагуальпеки, пожалуй, даже перещеголяли Соединенные Штаты. Иными словами, социальные барьеры, разделяющие разные слои населения в зависимости от их доходов, еще многочисленнее в Тагуальпе, чем в Соединенных Штатах. При малейшем изменении материального положения человек вынужден полностью менять образ жизни. Он должен немедленно переехать в другой квартал города, сменить машину, клуб, знакомых, друзей.

Вот именно к этому и не могла никак привыкнуть Флоранс Петерсен-Бретт. Флоранс рано осталась сиротой и имела самое смутное представление о своей Дании. Девочку взял к себе немолодой родственник Самюэль Бретт, внук шведа, эмигрировавшего в Тагуальпу в 1882 году, и все-таки, к великому его удивлению, в ее воззрениях сохранилось что-то атавистическое – европейское. Жили они вдвоем, как отец и дочь. Так как Бретт был намного старше Флоранс, она называла его «дядей» и работала его секретарем в фирме «Фрижибокс», где он был генеральным директором. Еще в юные годы в ней проявились кое-какие черты характера, которые нравились дяде, но в то же время внушали ему тревогу. Бретту приходилось почти силой заставлять девочку подчиняться общепринятым правилам. Учиться он послал ее в Миллс-колледж в Калифорнию. За год до окончания колледжа она вернулась домой чуть ли не бунтаркой, до того претила ей благонамеренность воспитанников колледжа. В последующие два-три года этот бунт распространился уже на всю общественную жизнь. Когда Самюэль Бретт, занимавший в то время пост заместителя директора «Фрижибокса», сумел приобрести крупный пакет акций и неожиданно стал генеральным директором, а оклад его с тридцати шести тысяч песо (около восемнадцати тысяч долларов – тагуальпекское песо примерно равняется половине доллара) подскочил сразу до сорока восьми тысяч, Флоранс было воспротивилась тем переменам, которые повлекло за собой это повышение, начиная с перемены друзей и знакомых. Но все ее усилия были тщетны. «Богач» не может ходить в гости к просто «состоятельным» людям, не может жить с ними по соседству. Пришлось переехать в другой квартал, в другой дом, сменить машину и вступить в новый клуб. Тем не менее Флоранс попыталась сохранить приятельские отношения со своими знакомыми молодыми людьми. Однако они сами отдалились от нее – настолько укоренилась в тагуальпекском обществе эта традиция социальных мутаций. Флоранс страдала от этого. Она питала нежные чувства к одному юноше, своему ровеснику, которого друзья слегка презирали за его склонность к музыке и изящным искусствам, в чем они находили какую-то «женственность». И вот, чтобы отвлечь племянницу от девичьих горестей, дядя взял ее к себе в секретари. Флоранс было тогда двадцать два года. Входя в курс дела, она заинтересовалась работой, и очень быстро к ней вернулась ее былая жизнерадостность и живость.

Сейчас ей исполнилось уже двадцать восемь лет. Дядя Самюэль мечтал выдать ее замуж. Но она не желала связывать свою судьбу с таким же конформистом, как и все те, с кем ей приходится встречаться в деловых кругах. Кроме того, она слишком дорожила своей независимостью, уже давно оценив всю ее прелесть.

В то утро ее выбил из колеи один неожиданный визит.

Первым посетителем, о котором доложил швейцар Эстебан (на три четверти испанец, на одну восьмую киприот и на столько же индеец), оказался генерал Перес, старый университетский товарищ Бретта. Перес – наполовину португалец, наполовину немец – унаследовал от двух этих рас кучу недостатков и малое количество достоинств. Флоранс его недолюбливала. Ее дядя встретился с Пересом после почти двадцатилетней разлуки, за время которой один из них стал военным, а другой – промышленником. Три года назад Самюэль Бретт, пытаясь оживить захиревшую торговлю холодильниками – страна переживала кризис, который все усиливался и которому не видно было конца, – основал с несколькими друзьями нечто вроде кредитного банка с целью облегчить и расширить торговлю в рассрочку. Банку для предоставления ссуд требовался крупный оборотный капитал. Кроме того, чтобы привлечь вкладчиков – а в связи с кризисом это было весьма затруднительно, – следовало добиться их доверия. И тогда Бретту пришло в голову, что неплохо бы иметь в числе учредителей банка нескольких известных деятелей из дипломатических кругов, высшего духовенства и генералитета. Бывший однокашник Бретта, Перес, дослужившийся до генерала, из чисто дружеских, по его словам, соображений дал свое согласие, хотя и не отказался от сотни бесплатных акций, которые ему были незамедлительно вручены. Затем он снова исчез или почти исчез с горизонта, сославшись на то, что ничего в делах не смыслит. Раза два, от силы три, он обедал у Бретта. Но так как за столом речь шла в основном о политике, генерал даже словом не обмолвился, что помнит о существовании банка.

Вот почему неожиданное появление Переса в «Фрижибоксе» поразило Флоранс. Но еще больше она удивилась, когда швейцар в ответ на ее слова, что директор еще не приехал, заявил, что генерал настаивает на свидании лично с нею.

– Хорошо, – проговорила она смущенно, даже, пожалуй, взволнованно. – Что ж, проведите его ко мне.

Перес, уже седеющий полноватый мужчина, безуспешно пытался скрыть намечающееся брюшко двубортным пиджаком (мундир он надевал только при официальных визитах). Он церемонно поклонился Флоранс. Она пригласила его сесть.

– В глубине души я отчасти рад, – сказал он, усаживаясь в слегка продавленное кресло, – что застал вас одну. Я не так уж жажду повидать нашего дорогого Самюэля. Пожалуй, будет даже лучше, если то, что я хочу ему сказать, он узнает из ваших уст.

«Что случилось?» – со всевозрастающим беспокойством подумала Флоранс и спросила:

– Какая-нибудь серьезная неприятность?

– Да, приятного мало.

Он помолчал, словно подыскивая нужные слова.

– Ходят слухи, сеньорита, что дела идут неважно.

«Вот уж типичный солдафон! Целых шесть лет Тагуальпа не выходит из кризиса, а он только сейчас заметил это», – не сдержав грустной улыбки, подумала Флоранс.

– Это ни для кого не тайна, – сказала она.

– Но я имею в виду дела вашего дяди, – проговорил генерал, испытующим взглядом окидывая кабинет.

Флоранс стало как-то не по себе. Хотя Флоранс настолько привыкла к окружающей обстановке, что даже перестала ее замечать, тем не менее она догадывалась, какое впечатление на нового человека должен производить кабинет дяди: выгоревшие стены, которые давно следовало бы покрасить, пропыленные продавленные кресла, потертый ковер на полу, ветхая мебель, пожелтевшие рекламы, одна даже порвана, и никому в голову не пришло ее заменить! Все достаточно красноречиво говорило о том, что дела, и прежде неважные, теперь пошли из рук вон плохо и что больше нет сил бороться с обстоятельствами.

– Так чем же вы здесь занимаетесь? – спросил генерал.

– Да вот… – удивленно проговорила Флоранс, показывая на рекламы, – холодильниками, вы же сами видите.

– Подержанными?

– Что вы! Почему вы так решили? – воскликнула Флоранс.

– Просто мне показалось… Ну и как… покупают?

– Конечно, – живо ответила она. – Во всяком случае, гораздо больше, чем у других.

– Что ж, тем лучше, – сказал генерал. Потом грубоватым тоном добавил: – Я пришел с вами не о холодильниках говорить, а о кредитном банке, для учреждения коего я дал разрешение воспользоваться своим именем.

Флоранс сразу догадалась, что за этим последует, она чувствовала, что катастрофа приближается.

– Я вас слушаю, – прошептала она.

– Я не желаю, чтобы армия в моем лице оказалась замешанной в финансовом скандале.

– Простите, генерал, – возразила Флоранс, – но никакой скандал нам не грозит.

– Я в делах не разбираюсь, а говорю только то, что слышал, – отрезал генерал. – И слышал неоднократно. – И почти без колебаний нанес сокрушительный удар: – Словом, я решил выйти из правления. Не дожидаясь, пока станет уже поздно.

Флоранс слабо ахнула.

Дальнейшие слова генерала доходили до нее как сквозь сон. Говорил он так велеречиво, что Флоранс лишь с трудом сквозь это нагромождение туманных фраз догадалась о намерениях генерала. Только через несколько минут она расшифровала истинный смысл его слов: генерал хотел, чтобы у него выкупили акции.

Она чуть не подскочила от возмущения:

– Что, что?

– Я хочу, – настойчиво повторил он, – узнать, примерно по какой цене у меня могут их выкупить.

– Позвольте, генерал, но вам же вручили эти акции бесплатно.

С наивным видом простачка генерал возразил:

– Это еще не довод. Я предоставил свое имя для привлечения вкладчиков и надеюсь, что могу за это рассчитывать на вознаграждение. Разве не так?

– Но вы же получали дивиденды.

– Ничего я не получал, – вздохнул генерал. – Каждый раз от меня требовали, чтобы я вложил эти деньги обратно для увеличения оборотного капитала.

Флоранс решила положить конец разговору.

– Лично я, генерал, занимаюсь холодильниками. Банковские дела вне моей компетенции. И кроме того, акции учредителей не подлежат продаже. Впрочем, я поговорю с дядей Самюэлем.

Наступило тягостное молчание. Генерал медленно поднялся с продавленного кресла.

– Я могу, – сказал он, – выйти из правления по-тихому. А могу и со скандалом. Вы меня поняли?

Он стоял перед ней, горделиво выпрямив стан. Флоранс тоже встала.

– Я все прекрасно понимаю, генерал. И это я тоже передам дяде Самюэлю.

Генерал улыбнулся, так, должно быть, улыбалась кошка Алисы из Страны чудес.

– Передайте ему, что я очень его люблю. Но дела есть дела.

– А я-то думала, – кротким голоском проговорила Флоранс, – что вы в них не разбираетесь, генерал.

Он наклонился и поцеловал ей руку.

– Разбираюсь как раз настолько, чтобы защищать свои интересы, – отпарировал он.

– Или нападать, – все также кротко ответила Флоранс.

– Лучшая защита – это нападение, таков древнейший стратегический принцип.

Генерал направился к выходу.

– До свидания, сеньорита. Поцелуйте за меня Самюэля. Моего доброго старого дружищу. Я буду в отчаянии, если поставлю его в тяжелое положение.

Он повернул ручку двери.

– Пусть он подумает.

– До свидания, генерал, – ледяным тоном произнесла Флоранс.

Генерал поклонился и вышел. Флоранс прислонилась к закрытой двери и замерла. Вид у нее был несчастный.

– Господи, – прошептала она, – час от часу не легче… Если уж крысы бегут с корабля…

В таком печальном раздумье и застал ее дядя Самюэль полчаса спустя. Ее вымученная улыбка не обманула его.

– В чем дело? – спросил он. – Что-нибудь случилось?

– К вам приходил генерал Перес.

– Вот как! – воскликнул Бретт. – Это не часто случается. И он не мог меня подождать?

Флоранс постаралась как можно мягче передать ему разговор с генералом. Бретт долго молчал, глядя куда-то в пространство. Наконец он проговорил:

– Ничего не поделаешь, придется выкупать у него акции.

– На какие же деньги?

– Ясно – на мои, – вздохнул Бретт. И бодро добавил, желая утешить Флоранс: – Ладно, не унывай! Как бы плохо ни шли дела, мы с тобой еще не нищие.

На следующий день, как и обычно в субботу, Флоранс отправилась в храм Чичигуа, неподалеку от Хаварона, посмотреть, как продвигаются реставрационные работы. Интеллигенция Тагуальпы проявляла большой интерес к древним индейским памятникам. Современная цивилизация тагуальпеков целиком зиждется на индейской культуре. Не так давно эти памятники лежали в руинах, заросшие бурьяном и кустарником, и являли еще более грустное зрелище, чем храмы Греции и Сицилии, хотя воздвигнуты были сравнительно недавно; только в XVII веке, когда испанские иезуиты и голландские протестанты, объединив свои христианнейшие усилия, постарались вытравить все следы (включая служителей культа, рукописи, памятники искусства и архитектуры) религии Солнца, наиболее чтимой религии Тагуальпы в течение двух тысяч лет, храмы были заброшены. Но сразу же испанцы, голландцы, немцы и итальянцы повели между собой не менее жестокие религиозный войны. Президент Боонен завоевал себе бессмертную славу – во всяком случае в масштабах страны, – положив этим распрям конец при помощи Конвенции о религиозной терпимости 1837 года. Именно под его влиянием и сложился тот единый жизненный уклад, который в дальнейшем, объединив все разношерстные элементы населения, лег в основу морального кодекса тагуальпеков. В силу этого кодекса большинство людей с полным безразличием относились к перемене знакомых и друзей, обстоятельство, так удручавшее Флоранс, ибо, по их мнению, любого друга можно безболезненно заменить новым; одни и те же телевизионные программы, кинофильмы, одинаковый комфорт, одни и те же воскресные газеты с комиксами на двенадцати страницах и рекламами на сорока, а главное – всеобщая схожесть вкусов, выработанных одинаковым чтением, одинаковыми развлечениями, сформировала в конце концов настолько похожих друг на друга людей, что переезд в новый район города, в новый дом, смена автомобиля, клуба и общества, по сути дела, ничего не меняли в жизни тагуальпеков.

Надо сказать, что жители столицы Тагуальпы не так уж усердно посещают храм Чичигуа. Большинство предпочитает бейсбол, борьбу и американский футбол. Но зато многочисленные туристы, главным образом из Техаса, из Калифорнии (всего два часа лету из Лос-Анджелеса), реже – из Мексики (как ни занимателен был храм Чичигуа, он не выдерживал сравнения с храмами ацтеков или майя), толпятся каждую субботу и воскресенье у подножия высоченной пирамиды, карабкаются на развалины и наперебой фотографируют все достопримечательности. Потом они спускаются на землю, индейцы умело всучивают им фальшивые реликвии и грубые подделки, торговля ведется с подлинным индустриальным размахом.

Правда, иногда в корзинах индейцев можно откопать какие-нибудь черепки, представляющие настоящий интерес. Если индейцы видят, что вы что-то ищете и знаете толк в старине, они ведут вас в свои хижины поблизости от храма и высыпают перед вами содержимое консервных банок, куда они складывают все, что нашли в земле, обрабатывая свое поле. И там случается порой обнаружить что-нибудь ценное. Флоранс знала это. Вот в одну из таких индейских хижин она и вошла вслед за торговкой, несшей корзинку. В хижине находился какой-то мужчина, перед которым старая женщина, видимо мать той, что привела Флоранс, уже разложила свои сокровища.

Посетителю, очень высокому, худощавому, с густой шевелюрой, длинным лицом, перерезанным узкой щелью рта и тонким острым носом, было лет сорок. Одет он был вполне прилично, но не броско.

Флоранс с первого взгляда решила, что он «весьма интересный». Незнакомец торговал у хозяйки глиняную головку, величиной с грецкий орех, с широким приплюснутым носом и очень выразительным личиком. Торговка – та, что помоложе, – в свою очередь, вывернула перед Флоранс старую кастрюлю со своими находками. Тут тоже были головки, но еще более миниатюрные, размером с лесной орех. Флоранс искоса поглядывала на ту, первую. Кажется, покупатель потерял к ней интерес. Он уже перебирал другие реликвии. Флоранс взяла ее в руки. Мужчина взглянул на Флоранс, улыбнулся и заговорил с нею. Она ответила из вежливости. Он бросил еще несколько слов. Флоранс тоже. И пока они перекидывались какими-то незначительными фразами, Флоранс, держа в руках глиняную головку, чувствовала, что все больше влюбляется в нее, и вдруг, неожиданно для себя, не торгуясь, дала старухе столько, сколько та просила. Мужчина, как-то странно усмехнувшись, поздравил ее с покупкой.

– Я вас не обездолила? – извиняющимся тоном спросила Флоранс, когда они вместе вышли из хижины.

– О нет… Одну потеряешь, десять найдешь… Ведь она так понравилась вам. Я рад, что благодаря мне вы ее купили.

– Да, пожалуй, именно благодаря вам, – согласилась Флоранс.

И действительно, она только сейчас отдала себе отчет, что именно его поведение побудило ее на этот шаг.

– Вы американец?

Говорил он по-испански с легким акцентом.

– Я приехал из Оклахомы.

– На субботу и воскресенье?

– Нет, очевидно, на более продолжительный срок. Это зависит…

– От чего?

– От того, соответствует ли Тагуальпа моим представлениям о ней.

– А как вы ее себе представляете? – весело спросила Флоранс.

– Не хотите ли чего-нибудь выпить? Это бистро под навесом выглядит довольно гостеприимно.

– Я, пожалуй, не откажусь, сегодня такая жара…

Она заказала себе кока-колу, он засмеялся.

– Что это вас так насмешило?

– Ничего. Лично я возьму чоуат.

Лет десять назад, еще до появления кока-колы, национальным напитком в Тагуальпе считался чоуат – слегка забродивший сок грейпфрута, к которому добавляли немного пальмового спирта, чтобы остановить брожение. Но теперь, хотя большинство в душе предпочитали этот привычный, легкий, освежающий напиток изумительного вкуса, никто не осмеливался пить его в публичном месте, за исключением, понятно, индейцев, которым нечего терять в смысле своей репутации. Пить чоуат – как это вульгарно! Вот почему его пьют тайком только дети, да еще – как вызов общественному мнению – кое-кто из киноактеров и самых богатых дельцов.

– А вы сноб, – сказала Флоранс.

– Ничего подобного. Просто люблю чоуат.

Он добавил что-то в похвалу чоуату, и тут Флоранс с удивлением услышала собственный голос:

– В таком случае закажите и мне…

Теперь наступила его очередь расспрашивать, и она рассказывала ему о своей работе, о дяде, о «Фрижибоксе».

– Но это же чудесно! – воскликнул он. – Мне просто повезло!

– В чем?

– Сейчас еще рано раскрывать карты. Но разрешите мне завтра зайти к вам в контору.

– Только не в часы работы.

– Наоборот, к работе это имеет самое непосредственное отношение.

Флоранс почувствовала укол разочарования.

– Вы ищете работу?

Незнакомец от всей души рассмеялся.

– Пускай будет так, – сказал он. – Но немножко по-иному, чем вы думаете.

– Вы говорите загадками.

– Пожалуй. Запаситесь терпением, сейчас вы просто ничего не поймете. Расскажите-ка мне еще о «Фрижибоксе».

– Что именно?

– Дела идут неважно, не так ли?

Флоранс ответила не сразу:

– Да нет, не хуже, чем у других.

– Вот это я и хотел сказать.

– Даже, пожалуй, лучше. У нас замечательный коммерческий директор.

– Вот как? Расскажите-ка мне о нем.

В душе Флоранс шевельнулось сомнение. Зачем он ее расспрашивает? А вдруг это агент какой-нибудь конкурирующей фирмы? Подослан Спитеросом, например?

Этот самый Спитерос, хотя и поддерживал прекрасные отношения с дядей Самюэлем, был ярым его соперником на коммерческом поприще. Десятки раз они пытались договориться о нормализации производства холодильников, создать нечто вроде картеля, но всякий раз безуспешно.

– Вы, верно, по этой части? – спросила она. – Тоже занимаетесь холодильниками?

– Я занимаюсь всем. Можно и холодильниками. Вполне подходит. И даже очень.

– Опять загадки, – проговорила Флоранс.

– Ничего подобного. Я только хотел сказать, почему бы мне не заинтересоваться и холодильниками.

Похоже было, что он просто потешается над ней, но Флоранс почувствовала какую-то странную слабость, близкую к головокружению, будто от этого незнакомца, сидевшего напротив нее, исходила некая таинственная сила и сопротивляться ей было бесполезно.

– А что вообще вы делаете? – пробормотала она. – Чем занимаетесь?

– И всем и ничем. Я подготавливаю.

– Что?

– Это вы узнаете, если захотите, все зависит только от вас. Я не могу все объяснить вам здесь, сразу. Но это нечто весьма важное. Даже может изменить всю вашу жизнь, – добавил он серьезным тоном.

И вдруг душа ее словно распахнулась. Пропала настороженность, и ей захотелось поговорить с этим незнакомцам откровенно, довериться ему.

– Да, моей жизни это крайне необходимо, – вздохнула она.

– Правильно.

– Жаловаться я не вправе, я счастлива. Обожаю дядю. Работаю с увлечением. Но дела идут все хуже и хуже. И это очень меня огорчает.

 

2

Вечером, возвращаясь домой, Флоранс думала, что это с ней случилось. Она нервничала, тревожилась. С чувством вины она поцеловала дядю. Чего только она не наболтала этому человеку, изливая свою душу! Какая неосторожность!

Ей захотелось тут же признаться во всем дяде. Но она пообещала незнакомцу молчать. А сам-то он, этот дьявол в образе человека, что доверил ей взамен? Только назвал себя. В сумочке у нее лежала его нелепая визитная карточка, на которой стояла одна лишь фамилия, да и то какая-то диковинная: КВОТА. А она взялась помочь ему, не заручившись никакими обязательствами с его стороны. Каким же образом он достиг этого?

Слово за слово он вытянул из нее все сведения об их фирме. О производстве, о сбыте товара. О том, что медленно, но неуклонно уменьшается объем сделок, хотя благодаря Каписте, их незаменимому коммерческому директору, этот процесс идет, надо полагать, не столь стремительно, как у других, но все равно идет упорно и неуклонно среди всеобщей экономической деградации Тагуальпы.

– Расскажите мне о Каписте, – попросил Квота.

И она рассказала. Описала ему этого подвижного, энергичного, но не слишком воспитанного человека, ожиревшего в тридцать пять лет; у него маленькие усики, тяжелый подбородок, даже после бритья отливающий синевой, очень темные густые брови, сплошной чертой перерезающей лоб, словом, сразу видно его испанское происхождение. Флоранс рассказала Квоте о столкновениях Каписты с дядей Самюэлем. Коммерческий директор грубоват, но в то же время обидчив, дядя же раздражителен, вспыльчив, и, с тех пор как дела пошли плохо, они все время ссорятся, так как дядя несправедливо упрекает Каписту в том, что он бездельник, болтун, а тот, оскорбленный, грозит директору, что немедленно все бросит и уйдет к Спитеросу (который, кстати, спит и видит, как бы его к себе переманить) и там сможет наконец проявить свои непризнанные коммерческие таланты. Тут Бретт, перетрусив, призывал на помощь племянницу, чтобы та удержала Каписту. Каписта поддавался уговорам. Ведь он ужасно привязан к их «старой омерзительной лавчонке», как он именовал «Фрижибокс», гораздо больше привязан, чем может показаться со стороны. Но все это в конце концов осточертело Флоранс.

– В один прекрасный день все лопнет, – сказала она Квоте. – Если Каписта уйдет от нас, мы прогорим. И даже если не уйдет… Дядя уже впал в отчаяние. Этим-то и объясняется его дурное настроение.

– Великолепно, великолепно, – подхватил Квота.

– Что великолепно? – возмутилась Флоранс.

– Именно то, что мне требуется. Предприятие на грани краха. Нежданная удача.

– Вы хотите его купить?

– Бог с вами. Кстати, у меня нет на это ни одного песо.

– Так что же вы собираетесь делать?

– Увидите.

Больше она не сумела вытянуть из него ни слова. И однако пообещала ему уже в понедельник утром устроить свидание с дядей Самюэлем, не предупредив того заранее.

Квота явился точно в назначенный час, держа в руках довольно тяжелый чемодан.

– Что это вы притащили? – спросила Флоранс. – Если вы намерены предложить нам дополнительное оборудование, то дело не пройдет: мы выпускаем все сами и ни в чем не нуждаемся.

– О, я знаю, но это вовсе не оборудование.

– Так что же в таком случае?

– Слишком уж вы любопытны.

Его слова уязвили Флоранс. Что это он о себе воображает? Она чуть было не указала ему на дверь. Ее удержало только данное обещание.

– Хорошо, – холодно произнесла она. – Пройдите сюда. Дядя еще не пришел.

Флоранс усадила Квоту в приемной, которая отделяла ее кабинет от кабинета дяди, и оставила одного. Его поведение ее задело.

Через несколько минут в кабинете Флоранс появился Бретт. Он был в отвратительном настроении. Его голый череп так и пылал.

– Квота! Ну и фамилия! – буркнул он, нервным движением выхватив визитную карточку, которую протянула ему племянница. – Что ему от меня надо?

– Он говорит, что объяснять это слишком долго.

– Но у меня нет времени возиться с твоим приятелем! Я его спроважу в два счета.

Флоранс промолчала и, желая переменить разговор и дать дяде время остыть, спросила:

– А как дела с армейскими столовыми?

– Застопорило, – проворчал Бретт, окончательно помрачнев. – Я виделся с военным министром. Теперь он заявляет, что не может, мол, давить на администраторов столовой. А администраторы утверждают, будто вполне могут обойтись старым оборудованием. Не исключено, что все это подстроил мерзавец Перес, видно, решил таким способом показать мне, чего можно от него ждать, если я не выкуплю его акций по высокой цене.

– Скажите, дядечка… – решилась наконец Флоранс.

– Ну что?

– Я вот часто думаю, – она поколебалась, – для кого мы производим эти проклятые холодильники?

– Как это для кого? – удивился Бретт.

– Ну, словом… Вам вот хотелось бы, чтобы военное начальство заставило армейские столовые покупать наши холодильники, хотя они им и не нужны, верно? Ну я и подумала… а если бы армия скупила весь наш запас и потом регулярно стала бы забирать нашу продукцию…

– Так, так! – одобрительно воскликнул Самюэль.

– Но, – продолжала Флоранс, – стала бы скупать холодильники лишь для того, чтобы выбрасывать их в море. Что тогда вы скажете?

– Если она у нас все скупит… и оплатит?

– Конечно.

Эта мысль, казалось, заинтересовала Бретта.

– Недурно. Что я сказал бы? Сказал бы – браво!

– Так я и знала… – задумчиво протянула Флоранс. – Мы производим наши холодильники, как другие печатают фальшивые деньги, лишь бы нажиться…

– А для чего же, по-твоему, мы должны их производить?

– Ну, хотя бы для того, чтобы облегчить жизнь людям…

– А чем люди облегчают жизнь мне? – взорвался Бретт. – Чем облегчает мне жизнь Перес? А правление? Ну-ка скажи! Или твой Каписта? Он, что ли, облегчил мне жизнь?

Флоранс были уже давно знакомы эти вспышки, когда дядя, устав от неприятностей, срывал свой гнев на ком попало. Она попыталась защитить их коммерческого директора.

– Но он делает все, что в его силах, дядя.

– Вот, вот. Заступайся за него. А знаешь, что он мне сейчас заявил?

– Вы снова поссорились?

– Поссорились, поссорились! Просто я сказал ему, что в этом месяце сбыт опять понизился и если так будет продолжаться… Знаешь, что он мне ответил?

– Нет.

– «Если у вас плохое настроение, – говорит, – накручивайте себе локоны на бигуди!»

Взглянув на сверкающую дядину лысину, Флоранс фыркнула. Бретт, не лишенный чувства юмора, тоже засмеялся. Но тут же, погасив улыбку, спросил:

– А как бы ты поступила на моем месте?

– С Капистой? Он бывает груб, слов нет, он невыносим, но вы сами знаете, мы вынуждены терпеть его. Иначе он прямым ходом отправится к Спитеросу.

– Так как бы ты поступила?

Флоранс улыбнулась.

– На вашем месте, – сказала она, – я бы пошла… пошла бы накручиваться…

– Можно бы говорить с дядей попочтительнее.

Эти слова он произнес шутливо – племянница сумела его развеселить. Но тут же, без всякой причины, лицо его и лысина опять побагровели, и он громовым голосом, так, что задребезжали стекла, принялся выкрикивать ругательства. Удивленная, даже немножко испуганная, Флоранс невольно отступила назад.

– Что с вами, дядя?

– А то, – вопил Бретт, – что мне тоже все осточертело! Меня тоже тошнит от этой лавочки! С утра до вечера сносить оскорбления, чтобы с превеликим трудом пристроить два десятка идиотских консервных банок. И так каждый божий день. А в благодарность в конце недели председатель правления, этот старый краб, обзывает тебя мальчишкой перед всем советом! Что он возомнил о себе? Вот возьму и швырну ему в физиономию заявление об отставке, тогда посмотрим, что-то он запоет! Подумать только: этот старый педераст осмеливается обзывать меня мальчишкой! Ну нет, черт подери, теперь мы наконец посмеемся. Прямо в морду швырну!

Продолжая бушевать, он швырял папки, лежащие на столе у Флоранс. По всей комнате, как по нью-йоркским улицам во время чествования очередного героя, кружились листки. Флоранс молча, чтобы еще больше не раздражить дядю, нагнулась и принялась старательно их собирать. Она не сразу заметила, что дядя с криком вышел из кабинета в приемную, где ждал Квота, и громко хлопнул дверью. Тут она поняла, что произошло. Она резко выпрямилась и стояла, прижав к груди, как веер, кучи папок. Что ей делать? Только смотреть на закрытую дверь, за которой Квота – интересно, слышал ли он их разговор? – попал сейчас в руки буйного сумасшедшего, как пророк Даниил в львиный ров.

– Боже мой, – прошептала она, – бедняга, его проглотят живьем…

В полном душевном смятении, неподвижно застывшую среди разбросанных по полу папок и застал ее Каписта, войдя в кабинет минуту спустя. Он услышал крики и, заподозрив, что причиной директорского гнева послужила его острота насчет бигуди, явился чуть смущенный, с виноватым видом узнать, что такое происходит.

– Конечно, все это из-за вас, – заявила Флоранс. – А через минуту на вашей совести будет еще и убийство.

Она прислушалась. Каписта последовал ее примеру, но ничего не услышал. Убийство! Что она хочет этим сказать?

– Я знаю, я вел себя как последний мерзавец, но из этого еще не следует…

– В том состоянии, в которое вы привели дядю, – прервала Каписту Флоранс, – он вполне способен выкинуть его в окно.

– Кого это «его»? – в недоумении спросил Каписта.

– Вы не знаете. Посетителя.

Каписта облегченно вздохнул. Значит, все в порядке. Патрон изольет всю ярость на другого и, когда они встретятся, уже сменит гнев на милость. Но Флоранс по-прежнему не спускала с него мрачного взгляда.

– Я очень сожалею, – сказал он, чтобы умиротворить ее. – Искренне сожалею. Конечно, я перешел границы. Но поставьте себя на мое место: я из кожи вон лезу, лишь бы продлить существование этой паршивой лавочки, а вместо благодарности одни упреки…

Флоранс подняла руку, прося его замолчать. Из кабинета дяди, несмотря на две обитых двери и приемную, доносились возбужденные, нетерпеливые голоса, и, так как слов разобрать было нельзя, становилось еще страшнее.

– Ясно, при таком отношении руки опускаются, – продолжав Каписта, не обращая внимания на гул голосов. – К чему все наши усилия? В этой проклятой стране уже сейчас холодильников больше, чем жителей…

– Помолчите, – попросила Флоранс.

– …И рано или поздно все равно придется прекратить их выпуск. Так почему же не сделать этого сразу? Зачем упорствовать?

– Да замолчите же вы наконец!

А там, в кабинете Бретта, голоса становились все громче. Теперь ясно слышался крик патрона, словно он хотел заставить замолчать своего противника. И вдруг, перекрывая голоса, раздались какие-то странные звуки: не то застрочил пулемет, не то заработала камнедробилка. Но скорее всего, это был грохот посуды, которую опрокинули на пол вместе со столом.

– Так и есть! – воскликнула Флоранс. – Так я и знала. Дядя делает из него котлету! О Каписта, умоляю вас, будьте миленьким, пойдите туда, я не смею.

Но Каписта не спешил выполнить эту просьбу, этот грохот его не тревожил. А ведь дело и впрямь могло кончиться дракой.

Однако шум внезапно прекратился. Наступила грозная тишина. Потом загрохотало с новой силой.

– Боже мой! – простонала Флоранс.

Тут Каписта решился. Неуверенным шагом он вышел в приемную – за ним следовала Флоранс. Но не успел он сделать и трех шагов по направлению к кабинету директора, как шум оборвался.

Дверь медленно открылась.

 

3

Застыв от изумления, Флоранс и Каписта увидели, как из своего кабинета быстрыми деловыми шажками вышел сам директор с сияющим детской радостью лицом. За ним на почтительном расстоянии следовал Квота со скромным видом.

Бретт нес в руках какой-то странный громоздкий предмет. Это было сложное сооружение из хромированных и белых пластмассовых деталей, отдаленно напоминавшее, если уже обязательно прибегать к сравнениям, силуэт крылатого коня, присевшего на задние ноги, – плод фантазии скульптора-сюрреалиста, страдающего гигантоманией и дурным вкусом.

Директор многозначительно подмигнул племяннице, поставил этот диковинный агрегат на край стола и, размотав электрический провод, воткнул вилку в розетку.

Приемная тут же наполнилась адским шумом, и Флоранс облегченно вздохнула.

– Боже мой, дядя, что это такое?

Ей приходилось кричать, чтобы ее услышали, но Бретт, не отвечая, повел с Квотой удивительный диалог, причем оба они орали во все горло.

– Я могу приобрести этот аппарат? – кричал Бретт.

– Что? Какой аппарат? – вопил Квота.

– Вот этот! – Бретт хлопнул рукой по аппарату.

– Я уже вам сказал, нет!

– Почему нет?

– Он уже продан!

– А когда я получу свой?

– Не беспокойтесь!

– На этой неделе?

– Чуточку терпения. Для того чтобы сделать, нужно время.

– Что? Что?

– Я говорю: чу-то-чку тер-пе-ния!

Флоранс заткнула уши.

– Ради бога, – прокричала она, в свою очередь, – остановите эту гадость!

Бретт с неохотой нажал кнопку, и сразу наступило блаженство: так бывает, когда перестает болеть зуб…

– Послушайте-ка, – сказал Бретт уже нормальным голосом. – Нажмите, пожалуйста… У меня как раз в воскресенье к обеду будет несколько друзей…

– Сожалею, но это невозможно. Невозможно, чуточку терпения, сеньор Бретт.

– Ну тогда к следующему воскресенью, а? Еще целых двенадцать дней… Надеюсь вы не скажете…

– Посмотрим. Не беспокойтесь. Я вас извещу.

Только тут Бретт, обернувшись, заметил, с каким удрученным видом его племянница и Каписта разглядывают этого нелепо скорчившегося Пегаса, который в тихом состоянии внушал, пожалуй, еще большую тревогу. Поначалу Бретт решил было, что их подавленность объясняется восторгом.

– Каково, а? Небось обалдели?

– Есть немного, – ответила Флоранс. – А что это такое? Бетономешалка?

Дядя даже в лице изменился.

– Да, догадливостью ты не блещешь, – возмущенно проговорил он. – Бетономешалка! Надеюсь, ты пошутила?

– Но что это на самом деле? – недоумевающе спросил Каписта. – Пневматический молот?

По выражению лица директора он уже понял, что дал промашку.

– Тогда, признаться, не представляю себе… Может, это насос для пива?

– А-а догадалась! – воскликнула Флоранс. – Это мотор к машине, которой вскрывают асфальт… Разве не так?

На Бретта больно было смотреть. Его сияющая физиономия постепенно вытягивалась, теряла первоначальное выражение самоуверенности.

– Вы действительно не понимаете, что это такое? – пробормотал он. – Ведь сразу же видно, что это…

Он осекся, очевидно, и сам почувствовал, что тут не все ладно, и, повернувшись к Квоте, который стоял неподвижно, с видом полнейшего безразличия, что особенно поражало Флоранс, обратился к нему за поддержкой:

– Хоть вы объясните им…

Квота неопределенно махнул рукой, словно говоря: «Если вам угодно, пожалуйста», и с легким поклоном сказал:

– Это крошкособиратель.

Наступило тягостное молчание. Его нарушил Каписта: склонившись над машиной, он вполголоса, как бы про себя, повторил:

– Крошкособиратель.

– Ну да, вы же сами видите, – с усилием пробормотал Бретт, – он собирает крошки.

Тут же с жалкой улыбкой, которая плохо скрывала его смущение, уточнил:

– Любые крошки, ну хотя бы от сыра, это же понятно.

И, окончательно растерявшись, добавил, показывая пальцами на машину:

– Хлебные крошки… после того как…

Голос его прервался, и Флоранс ласково спросила дядю:

– Но… куда же деваются крошки?

Бретт нервно приподнял то, что отдаленно напоминало круп коня, и ответил:

– Да вот, взгляни сама, через эту маленькую щель.

– А крупные? – спросила Флоранс еще более ласково.

– Крупные? – повторил Бретт.

Дядя бросил умоляющий взгляд на Квоту, который упорно держался так, словно все происходящее не имеет к нему ни малейшего отношения, но, не получив и от него поддержки, пролепетал:

– Ну и что ж, сначала нужно раскрошить помельче, тут ничего мудреного нет: раскрошить крошки.

– Да, – подтвердил Каписта. – Надо только придерживаться этого правила. Простите за нескромный вопрос, но позвольте узнать, во сколько вам обойдется этот, этот… крылатый конь?

Бретт широко раскрыл глаза и побледнел.

– Во сколько… – пробормотал он. – Хм, недорого, словом, не очень дорого.

– Во сколько же?

– Хм… по правде говоря…

– Как! – воскликнула Флоранс. – Вы купили его, даже не поинтересовавшись ценой?

– О цене мы пока еще не говорили, – вмешался Квота, и на его лице промелькнула неопределенная улыбка: – Двести песо. Плюс, естественно, налог на предметы роскоши.

Двести песо – почти девяносто долларов, то есть цена превосходного сапфира или золотых часов.

– Но это великолепная модель! – поспешил оправдаться Бретт. – Модель люкс!

Не говоря ни слова, Каписта оглядел поочередно Квоту, аппарат, своего директора. Затем медленно проговорил:

– Двести песо. Так. Хорошо. Великолепно. Раз так, сеньор директор, прошу прощения, но моя работа…

Он направился к двери. Бретт вытянул руки.

– Нет. Подождите, Каписта.

Голос его звучал тверже. Теперь и он озадаченно оглядел молчавшее чудовище и прошептал:

– Так… так… так… – потом поднял голову и, поморгав, спросил: – Скажите, Каписта… Хм… Только честно… Каково ваше мнение…

– Я вам скажу, дядя, каково наше мнение, – вмешалась Флоранс. – Такая цена! Такой шум! Такой вес! Такое уродство! И все это только для того, чтобы собирать крошки! Да еще при условии, если они совсем маленькие…

– Спасибо, – прервал ее дядя. – Я все понял!

Уставившись на сфинкса из пластмассы и хрома, он медленно тер себе лоб и задумчиво хмурил брови. Квота выступил вперед.

– Разрешите мне… – начал он.

– Сеньор, я разговариваю не с вами, – резко прервал его Бретт. Затем, как бы размышляя вслух, добавил: – И ты, и Каписта, да и я сам тоже просто не понимаю, как у меня могло возникнуть желание, хотя бы даже мимолетное, приобрести это дурацкое сооружение. А ведь и правда – вот что самое поразительное! – две минуты назад я умирал от желания поскорее получить это воющее чудовище.

– Неправда, – сказал Квота.

– Что? Как? Что неправда? Что именно…

– Вовсе вам не его хотелось приобрести, не этот аппарат, не в нем дело.

– Как, я не… Да вы что, издеваетесь надо мной?

– Вам хотелось одного: хотеть. И я пробудил в вас желание.

– Флоранс, – проговорил Бретт, и его голый череп порозовел, а потом стал перламутрово-белым. – Мне нехорошо. Я не знаю, в своем ли я уме.

– Но, насколько я понял, – продолжал Квота все тем же спокойным тоном, – этот аппарат вам разонравился, и, если хотите, я расторгну наш договор…

Квота показал подписанный Бреттом заказ, и тот недоверчиво протянул к нему руку, но Квота продолжал:

– …и могу вызвать у вас такое же желание приобрести другой аппарат, кстати не менее экстравагантный, дорогостоящий и никчемный, скажем, к примеру, сортировщика чечевицы, или машинку для стрижки ковров, или еще…

– Хватит, сеньор.

В мгновение ока щеки, затылок и лысина Бретта снова приобрели кирпичный цвет.

– Не знаю, – бросил он, яростно стиснув зубы, – не знаю почему, но вы просто издеваетесь надо мной. Да, я попался на удочку, не спорю. Сам не знаю, каким образом, но вы у меня буквально вытянули заказ на этот… могильный памятник. Отлично.

И вдруг его снова затопил гнев:

– Если вас не прельщает перспектива самому превратиться в крошкособиратель, настойчиво рекомендую вам тотчас же убраться прочь.

Но Квота (Флоранс испытывала чуть ли не восхищение от его хладнокровия) сохранял спокойствие, словно бык во время урагана.

– Вы только выслушайте меня… – начал было он. Из глотки Бретта вырвался вопль:

– А я вам говорю, убирайтесь отсюда! Каписта, будьте добры, выведите этого сеньора!

 

4

Но уже через минуту Самюэль Бретт понял, что гордиться собой ему нечего. В который уже раз не сдержал себя, вместо того чтобы запастись терпением и разобраться в происходившем. А чем больше он думал, тем более непонятной казалась ему вся эта история. Одно из двух: или Квота сумасшедший, или же за этим на первый взгляд довольно дурнотонным розыгрышем кроется какой-то смысл, какая-то тайная цель. Почему, думал Бретт, почему этот человек из всех жителей Хаварона и служащих «Фрижибокса» выбрал именно его – ведь он не желторотый птенец какой-нибудь, чтобы в его собственном кабинете всучить ему дурацкий крошкособиратель, который в лучшем случае может служить подпоркой для вьющихся растений? Мало того, что сама затея нелепа, так Квота еще выбрал самую неподходящую кандидатуру.

– По моему, ему было бы гораздо проще, – сказал Бретт племяннице, – сыграть эту шутку с тобой, например, ведь ты то и дело притаскиваешь в дом всякие древние черепки, которыми уж наверняка гораздо легче собирать крошки…

Но Флоранс, которую обычно ничего не стоило рассмешить, на сей раз не приняла дядину шутку. Она сердилась на дядю за эту глупейшую сцену и досадовала на себя за то, что разрешила Квоте прийти к нему. Бретт и впрямь упрекнул ее за это. Впрочем, и себя он упрекал задним числом в несдержанности. В последующие два дня все эти переплетения чувств сильно осложнили отношения между дядей и племянницей. Каждую свободную от работы минуту они проводили во взаимных упреках, высказывали туманные догадки по поводу Квоты. Трудно сказать, сколько бы длилось это положение, если бы к концу второго дня вдруг не открылась дверь и в кабинет Бретта быстрыми, деловыми шажками, с сияющей по-детски физиономией не вошел собственной персоной председатель, да, да, сам сеньор председатель правления «Фрижибокса», тот самый «старый краб», который обозвал Самюэля Бретта мальчишкой. Он держал в руках странный аппарат из хрома и белой пластмассы, на первый взгляд напоминавший уже не крылатого коня, а гигантского скорпиона. На почтительном расстоянии за председателем скромно следовал Квота.

Еще минуту назад Самюэль Бретт с племянницей обменивались колкими упреками. Но это зрелище, от которого они сначала оцепенели, вновь объединило их, вызвав в их душах бурю ликования и неумеренного веселья.

– Но почему не этот? – спрашивал председатель, подыскивая место, куда бы водрузить свою ношу.

– Этот уже продан, – ответил Квота.

– А когда я получу свой? На этой неделе?

– Нет, чуточку терпения. Для того чтобы его сделать, нужно время.

– Тогда на следующей? Скажите, значит, к следующему воскресенью? Я как раз жду к обеду кое-кого из друзей.

– Посмотрим. Не беспокойтесь. Я вас извещу.

Во время разговора председатель нервно искал штепсельную розетку.

– Ни у кого не найдется в долг яичного желтка? – взволнованно спросил он. – И немножко горчицы. Как включается аппарат? – обернулся он к Квоте.

– Я вижу, дорогой сеньор председатель, вы принесли великолепную машину, – весело заметил Бретт.

– Не правда ли? – отозвался председатель. – Я пришел показать ее вам. Замечательная, верно?

– Да. Только что это такое? Мусоропровод?

– Вот уж догадливый, – возмущенно бросил председатель и даже в лице изменился.

– Мойщик бутылок? Вантус для прочистки ванны? – весело выдвигала предположения Флоранс.

– Вы что, смеетесь? – закричал председатель, бросив на нее сердитый взгляд, в котором, однако, уже проскользнуло сомнение.

– Что же это в таком случае?

Квота, как в первый раз, поклонившись, ответил:

– Майонезовосстановитель.

Через несколько минут после подсчетов, сделанных безжалостным Бреттом в явно издевательском тоне, председатель вынужден был признать, что при такой цене, – а раньше он даже не поинтересовался ею, – аппарат окупится лишь через год, да и то при условии, если заново сбивать свернувшийся майонез каждый день с утра до вечера, причем стоимость ложки майонеза будет равна стоимости коробки сигар, и удалился с оскорбленно-брезгливым видом.

– Сеньор Квота, – сказал Бретт, – в прошлый раз я был неправ, обойдясь с вами столь нелюбезно. Простите мне мою несдержанность. Приношу вам свои глубочайшие извинения и благодарю вас за то, что вы снова пришли к нам. Не буду спрашивать, как вам удалось проникнуть к председателю…

– Я стал акционером, – сказал Квота.

– «Фрижибокса»?

– Но ведь для вас не секрет, что на бирже ваши акции можно купить по цене, как бы сказать помягче, более чем сходной…

– Это не существенно, – поспешно прервал его Бретт. – Вы знаете, сеньор Квота, в вас есть что-то такое, что меня заинтересовало. И даже, пожалуй, озадачило. Я имею в виду вашу способность подчинять людей своей воле… Может быть… вы обладаете какой-то магнетической силой…

– К сожалению, нет, – ответил Квота. – Нет, я не сплю на гвоздях и не питаюсь толченым стеклом. Любой может достичь тех же результатов, что и я, – просто добавил он.

– Любой? – хором воскликнули дядя и племянница.

– Да, любой, в любое время и в любом месте точно также продал бы вам любую вещь.

Странное дело, но Бретта бросило разом и в жар и в холод.

– Прошу вас, сеньор Квота, – начал он, – скажите откровенно, почему вы пришли к нам, к нашему председателю и ко мне? Почему именно к нам?

– Это чистая случайность.

– Вы бывали и у других?

– Конечно. И всюду я…

– Знаю, знаю, – нетерпеливо перебил его Бретт. – Всюду добивались такого же успеха…

– Отнюдь нет. – Квота улыбнулся. – Меня выставляли вон, не дав даже раскрыть рта.

– Как мило! – заметил Бретт, задетый за живое. – Иными словами, я оказался глупее других?

– Нет. Просто после всех моих неудач меня осенила идея, и я создал эти три жемчужины современного гения, – объяснил Квота, указывая на восстановитель майонеза и на стоящий на камине крошкособиратель.

– Две, – поправил Бретт.

– Три, – возразил Квота. – Разве Каписта вам ничего не рассказал?

– Да, кстати, куда это он запропастился? Я не видел его с тех пор…

– Ему, вероятно, не по себе: в тот день перед уходом я всучил ему один из моих аппаратов.

– Ему?!

– Так, пустячок, – скромно ответил Квота. – Жемчугонанизыватель.

Флоранс в полном упоении захлопала в ладоши и рассмеялась. Каписте! Их коммерческому директору! Ведь ему же было поручено вывести Квоту!

Она распахнула дверь и сквозь смех крикнула:

– Каписта! – Потом, повернувшись к Квоте, который стоял все с тем же флегматичным видом, кинула на него восторженный взгляд. Да, значит, она не ошиблась, она действительно напала на феникса. Правда, она еще не могла понять, что он такое замыслил, но уже не сомневалась, что в голове у него таятся столь же поразительные проекты, как и он сам.

Бретт тоже изумленно уставился на Квоту.

– Но зачем вам все эхо? – спросил он наконец. – Объясните же мне, ради бога.

– Чтобы заставить себя выслушать.

– Да я же только это и делаю!

– Сегодня. Не спорю. А позавчера? Когда вы и так были в отвратительном настроении, а тут еще вас ожидал какой-то незнакомец. Если бы я тогда напрямик сказал вам: «Я пришел, чтобы перестроить полностью работу вашей торговой фирмы», разве вы стали бы меня слушать? Вы бы обратились в полицию!

Бретт потер себе нос. Открылась дверь, и на пороге появился Каписта.

– Вы меня звали, сеньорита?

Заметив Квоту, он весь залился краской.

– Ну как, Каписта, пересчитали весь свой жемчуг? – спросил Бретт.

– И это говорите вы, владелец крошкособирателя! – раздраженно отпарировал Каписта.

– Простите, старина, но я тогда еще ничего не знал. Ну, ладно, ладно, Каписта, отнеситесь к этому проще. Берите пример с меня, я уже нахожу это забавным, даже очень забавным. Итак, сеньор Квота, что же вы хотите от нас? Чего добиваетесь?

Квота серьезно посмотрел ему прямо в глаза:

– Мне нужна, сеньор директор, первоклассная фирма, а к числу их можно, безусловно, отнести вашу…

Квота подождал, пока Самюэль Бретт ответил ему улыбкой, и продолжал:

– …где – и это сразу бросается в глаза – никто ничего не смыслит в торговле.

– Ну, знаете!

Флоранс, Бретт и Каписта не сразу поняли, что это камень в их огород.

– Вы на ложном пути, сеньоры, и вы, сеньорита, тоже, – сказал Квота, жестом руки успокаивая их.

Он бросил быстрый взгляд на обшарпанные обои, на ветхую мебель и продолжал:

– Я знаю, что ваша фирма одна из лучших в стране… среди ей подобных… знаю, что ваши успехи, скажем прямо, весьма недурны по сравнению с другими…

– Так в чем же тогда дело? – спросил Бретт.

– А в том, что все это печально, – ответил Квота. – Весьма печально.

Он вздохнул.

– Весьма печально, что ваши конкуренты докатились до того, что завидуют вашим жалким успехам. Что они строят против вас козни, лишь бы отбить вашу мизерную клиентуру, которая и состоит-то из трех плешивых да двух стриженых. Вот что по мнению этих уважаемых фирм называется торговлей. В том числе и по мнению вашего достойного коммерческого директора, здесь присутствующего.

– А вы попробуйте-ка хоть этого добиться, – огрызнулся Каписта.

– Боже мой, почему бы и не попробовать? Ведь это же мне не снится, – сказал Квота, показывая на свои аппараты, – вы трое – я имею в виду вас двоих и председателя – единственные владельцы после господа бога этих изумительных созданий Техники Новейшего Времени. И если вы, Каписта, не способны распродать все ваши великолепные агрегаты, предмет вожделения всех домашних хозяек, то хотел бы я видеть, как бы вы продали им крошкособиратель, годный лишь на то. чтобы обеспечить своему хозяину штраф за нарушение общественной тишины в ночное время, или жемчугонанизыватель, который нельзя приспособить даже в качестве шампура для шашлыков. Скорее это я должен сказать вам: попробуйте добиться этого.

Каписта побледнел, потом покраснел и возмущенно возразил:

– Но это же жульничество, плутовство, фокусы, а серьезная фирма так торговать не может. Мы не нуждаемся ни в фокусниках, ни в мошенниках. Нам не это нужно.

– Неужели? – сказал Квота. – А что же, по-вашему, нужно такой солидной фирме?

– Опыт, – отрезал Каписта. – И коммерческий нюх.

– И разумеется, природа щедро вас ими одарила.

– Справьтесь у директора.

– Каким нюхом: продавца или покупателя? – сладким голосом спросил Квота.

Наступило неловкое молчание.

– Если вам, – безжалостно продолжал Квота, – настолько не известны тайные пружины покупателя, что вы не способны разобраться даже в себе самом, то как же вы можете нажать нужную пружину у клиента?

Квота повернулся к Бретту:

– Сеньор директор, мой крошкособиратель просто-напросто шутка. Но способ, к которому я прибег, чтобы продать его вам, – это уже другое дело. Это дело серьезное. Давайте разберемся во всем по порядку. Я изучил все ваши статистические данные…

– Каким образом? Где? – взревел Бретт. – Вы не имели права…

– У вашего председателя. Очаровательный человек, при нужном подходе его голыми руками можно взять. У вас великолепный статистический отдел. Добросовестный, дельный. Вы иногда просматриваете их данные?

– Конечно, но…

– И вас не поражает…

– Что именно?

– Сеньор директор, вы знаете, к примеру, сколько человек ежедневно проходит мимо ваших витрин?

– Хм… Собственно говоря…

– Сколько останавливается и смотрит на витрины? Сколько проходит мимо? Сколько заходит в ваши магазины? Сколько покупает? Разрешите напомнить вам хотя бы в общих чертах. Мимо ваших магазинов ежедневно проходит от шести до восьми тысяч человек в зависимости от времени года. Один из пяти останавливается, то есть от тысячи до полутора тысяч человек. Пропорция неплохая.

– Наши витрины очень хорошо оформлены, – скромно, но не без тщеславия заметил Бретт.

– К сожалению, из тех, кто останавливается, только один из восьми, даже меньше, переступает порог вашего магазина. А из тех, кто все-таки входит, делает заказ на холодильник даже не каждый четвертый. В зависимости от дня недели вы ежедневно продаете двадцать – тридцать агрегатов.

– Я не хочу защищать Каписту, но по сравнению с нашими конкурентами это вполне приличная цифра. У Спитероса, например, продается не более шестнадцати. К концу года наш торговый оборот, несмотря ни на что, достигает достаточно солидной цифры. Немного меньше десяти миллионов песо. Пять миллионов долларов.

– Вот об этом-то я и говорю. Разве это не печально?

Бретт молча выслушал этот упрек. Каписта нервно покусывал губы. У Флоранс заблестели глаза.

– Но у наших конкурентов, – снова завел Бретт, – например у Спитероса…

Квота жестом отмел это возражение.

– Лучше о нем вообще не говорить. Вернемся к вашим делам. Итак, двадцать покупателей на тысячу – полторы любопытных, которые останавливаются у ваших витрин. Сколько получается? Полтора процента. А что вы скажете, сеньор Бретт, если я доведу эту жалкую цифру до… Ну, скажем, до двадцати процентов! А количество холодильников, продаваемых за день, с двадцати пяти увеличится до трехсот. А ваш торговый оборот – с десяти миллионов до ста пятидесяти миллионов песо?

– Скажу, что вы смеетесь надо мной, – сухо отрезал Бретт, которого задело беззастенчивое бахвальство Квоты.

– А если до пятидесяти процентов, а? – сказал Квота.

И, не давая Бретту вставить слово, вдохновенно продолжал:

– А если до шестидесяти? До семидесяти, семидесяти пяти? А если я доведу продажу холодильников до шестисот, восьмисот, до тысячи и более в день? Ваш торговый оборот…

Бретт раздраженно попытался прервать его:

– Ну, знаете, даже самые остроумные шутки…

Квота фамильярно положил руки ему на плечи и сказал:

– Дорогой сеньор Бретт, вы же сами были свидетелем моих опытов. Я сделал три попытки, и все три увенчались успехом. Следовательно, сто процентов успеха. А ведь я имел дело с людьми, искушенными в торговле, не так ли? И то, что я вам продал по баснословной цене, стоило не дороже билета в метро. Но если вы все еще сомневаетесь, пригласите кого угодно – продавцов, машинисток, счетоводов, инженеров и даже старых пройдох, членов вашего правления. Хотите пари?

– Какое еще пари? – растерянно спросил Бретт.

– Что каждому из них я продам по крошкособирателю. Или по вашему холодильнику. Каждому без исключения! Хотя я не обладаю таким опытом, как наш чудодей Каписта. Отнюдь. В крупном торговом деле я новичок. И до самых последних дней я никуда не уезжал из штата Оклахома, точнее, из Камлупи, мало того, я даже не покидал стен нашего городского колледжа.

 

5

– О, так вы преподаватель? – обрадовалась Флоранс.

– Вот оно что… – удивленно и разочарованно протянул Бретт.

– А-а, все ясно! Интеллигент! – враждебно и презрительно буркнул Каписта.

Квота, даже не повернув головы, обвел глазами всех троих, и Флоранс прочла в его взгляде холодную иронию.

– Преподаватель? – усмехнулся он. – Если хотите, да… Но если говорить начистоту, то, поскольку на философском отделении колледжа Камлупи нет ни одного ученика, начальство решило, что можно обойтись – так оно будет дешевле – человеком, не имеющим специального образования. А как вы знаете, в Америке дипломов не требуется. Вот начальство и подумало обо мне, так как я уже работал в колледже, развивал, так сказать, вкус у детишек.

– Вы преподавали основы искусства? – спросила Флоранс.

– Нет, я продавал им конфеты «рудуду» во время перемен. Но я человек добросовестный. И я стал изучать свой предмет на тот случай, если вдруг появится ученик и мне придется с ним заниматься. Вот тут-то я и сделал одно ценное открытие, которое, это я понял сразу же, принесет огромную пользу в моей коммерческой деятельности.

– Вы изучали экономику?

– Нет, психологию. И действительно, продажа «рудуду» вскоре выросла настолько, что запасы их быстро иссякли и мне пришлось в течение целой недели продавать их по талонам. Но тут у меня зародились иные замыслы.

– Так что это все же такое? – жадно спросил Бретт.

– Мои замыслы?

– Нет, что вы открыли?

Бретт заметно оживился, Флоранс посмотрела на него: он, милый ее чудак, был готов всему поверить. И, сама не понимая почему, она обрадовалась в душе.

– Колумбово яйцо! – сказал Квота. – Просто надо было об этом подумать, только и всего.

Типичным преподавательским жестом он слегка подтянул рукава.

– Кто не знает, – продолжал он, – что поведение самых различных людей определяют одни и те же постоянно действующие факторы. «Не схожи люди в своих поступках, но как согласны в том, что скрывают». Вам знакомы эти замечательные слова французского поэта Поля Валери. Вот они-то и легли в основу моей системы торговли.

– Простите…

– Я говорю, – повторил Квота, – что это положение легло в основу моей системы торговли. Вернее, два универсальных психологических фактора, первый из коих…

В глазах Бретта да и Каписты тоже он прочел уже знакомое ему недоверие: все это, мол, болтовня неуча с последней парты.

– Сейчас я вам все объясню наглядно, – продолжал он, улыбнувшись. – Вам, конечно, известна игра, построенная на том, что у присутствующих спрашивают, что такое, ну, к примеру, винтовая лестница. Скажите мне, сеньоры, и вы, сеньорита, что такое винтовая лестница?

– Это лестница, которая, – начал Бретт, – лестница, которую… одним словом, лестница… ну, такая. – Он вслед за своей племянницей и Капистой начертил в воздухе некое подобие штопора.

– Очень хорошо, – одобрил Квота. – Какое единодушие! А теперь скажите мне, что такое компактное вещество?

– Ну, это…

И Флоранс, и ее дядя, и Каписта сделали одно и то же движение: согнутыми пальцами они словно бы мяли какую-то упругую массу. Но тут же они рассмеялись.

– Великолепно, – сказал Квота. – А коловорот?

Теперь, уже не колеблясь, они дружно закрутили несуществующую рукоятку.

– Отлично. А велосипедный насос?

В ответ все трое начали одинаковым движением накачивать невидимую шину.

– Браво. А бигуди?

Все трое подняли было руки к голове, но тут же остановились, а лысина Бретта побагровела.

– Я не хотел никого обидеть, – проговорил Квота. – Но уже на этих примерах вы смогли убедиться в силе общих рефлексов. Вот, например, если я сейчас покажу пальцем на несуществующее пятно на галстуке нашего славного Каписты…

Каписта инстинктивно опустил голову. Квота указательным пальцем поднял его подбородок.

– …он опустит голову, чтобы проверить. Или если вам, сеньор Бретт, я дружески протяну руку…

Бретт тут же машинально протянул ему свою, но Квота намеренно не взял ее, и она нелепо повисла в воздухе.

– …то вы обязательно протянете мне свою. А если другой рукой я неожиданно сделаю вот такое движение… – Он осторожно положил руку на спину Флоранс, девушка рывком отстранилась и вскрикнула.

– …получится желаемый эффект. Вот это я и называю психологическими рефлексами. Они настолько автоматичны, что если даже я сразу повторю…

На сей раз он ткнул пальцем в жилет Бретта, и директор, не удержавшись, проследил взглядом движение пальца. Квота привел его голову в нормальное положение.

– …все равно реакция, как видите, такая же, хотя вы уже предупреждены. А если я вам сейчас сообщу, дорогой Бретт, что вы рогоносец и, кроме вас, всем это известно…

Бретт покраснел как вареный рак.

– Как? Что? – прорычал он.

Схватив Квоту за пиджак, он, задыхаясь, крикнул:

– Что вы сказали? Немедленно повторите, иначе я вас…

– Успокойтесь, успокойтесь, – мягко остановил его Квота. – Вы не рогоносец. Во всяком случае, насколько мне известно. Кстати, разве вы женаты?

– Не женат, – растерянно ответил Бретт.

– Вот видите. Извините меня за пошлость, но по этому опыту вы можете судить о внутренней буре, которую вызывает у человека обычное слово, если умело нажать на нужную пружинку. А подобных пружинок сотни, тысячи. Но кто пускает их в ход? Никто. А я решил ими воспользоваться, вот в этом-то и заключается мое открытие.

Он удовлетворенным взглядом обвел своих явно ошеломленных слушателей.

– Все эти пружины, все эти рефлексы я взял на учет. Много месяцев я их классифицировал, отбросил бесполезные для дела, а остальные распределил, так сказать, по тональности, как на клавиатуре рояля. Понимаете? Таким образом, подобно тому, как каждой клавише соответствует одна, и только одна, нота, так каждой пружине соответствует один, и только один, рефлекс…

Квота провел ладонью по спине Каписты, и тот, вздрогнув, подобрал зад.

– Вы что это!

– Не пугайтесь, это просто эксперимент. Я лишь хочу вам доказать, что вы можете безошибочно вызвать нужный рефлекс, нажав определенную пружину, – так же как под вашим пальцем прозвучит до или соль-бемоль или фа-диез в зависимости от того, по какой клавише вы ударите.

Квота поправил манжеты.

– Итак, первый универсальный постоянный фактор – рефлексы. Теперь обратимся ко второму. Когда вы, сеньоры, и вы, сеньорита, прогуливаетесь по улицам и смотрите на витрины магазинов, зачем вы разглядываете выставленный в них товар?

– Очевидно, чтобы посмотреть, нет ли там того, что мне нужно, – немного подумав, ответил Бретт.

– Единица, – сказал Квота.

– Чтобы рассмотреть качество товара, – почти одновременно с Бреттом сказал Каписта.

– Единица, – бросил Квота сухо, как истый преподаватель. – А вы, сеньорита Флоранс?

– Посмотреть, нет ли там какой-нибудь вещи, которая мне понравится, – не колеблясь, ответила Флоранс.

– Браво! – одобрил Квота. – Пятерка с плюсом. Какой-нибудь вещи, которая вызвала бы у вас желание приобрести ее, – уточнил он, выделив голосом последние слова, и, снова поправив манжеты, продолжал:

– Ибо, сеньоры, страсть к приобретению, обладанию, страсть, которая передается и усиливается из поколения в поколение в течение тысячелетий, – чисто абстрактная потребность, предвещающая, дорогой мой Бретт, сам объект, – так потребность любить возникает до самой любви. Женщина, которую вы потом встретите и полюбите, – лишь объект, на который изливается эта страсть. Вещь, которую вы увидите в витрине и которая вам понравится, – тоже лишь объект. Первый – для постели, второй – для приобретения. В том числе и крошкособиратель. Если вы можете обладать женщиной, но не обладаете – вы подавляете свое желание. Если вы можете приобрести вещь и не приобретаете ее – вы подавляете свое желание. Похоже, что одна из самых устойчивых маний человека – это прежде всего подавлять свои желания. Не скрою, Фрейд заметил это еще до меня. Скажите, дорогой мой Бретт, чем иначе объяснить поведение той тысячи любопытных, – в голосе Квоты внезапно прозвучали настойчивые нотки, – которые в отличие от остальных прохожих изо дня в день останавливаются у ваших витрин? Только более или менее определившимся желанием приобрести холодильник. Но почему, если им этого хочется, девяносто девять процентов, судя по вашей же статистике, уходят, подавив свои желания? Утверждаю, бедный мой Каписта, что объяснение здесь может быть только одно – вы не сумели их удержать. Больше того, вы не помогли им решиться на покупку. Так вот я считаю, что помочь им принять решение – дело наше, и только наше, дорогой Бретт. Мы должны заставить их сделать это немедленно. Немедленно и каждого! И тот жалкий один процент, который решается на покупку самостоятельно, и прочие девяносто девять процентов, которые по той или иной причине подавляют в себе желание и уходят! Вы меня поняли? Всех! Бедных, богатых, за наличные, в кредит, но только всех без исключения! Каким образом? Не давая им подавить свое желание! Извлекать его из них, как извлекают акушерскими щипцами ребенка. Как извлекают улитку из скорлупы. Каким способом? Помогая им освободиться от сомнений, – Квота, ткнув пальцем в жилет Каписты, заставил его нагнуть голову и тут же поднял ее, – пустив в ход психологические рефлексы.

 

6

Закончив лекцию, Квота вытер платком руки, словно он писал свои доказательства мелом на доске. Затем устремил на неподвижно стоявшего Бретта безмятежный, но в то же время решительный и требовательный взгляд. У директора даже губы задрожали.

– Если я вас правильно понял, дорогой мой Квота… – наконец глухо выдавил он.

– Надеюсь, поняли, – холодно бросил тот, аккуратно складывая платок.

– Вы считаете, вы действительно считаете, что те пятьсот, та тысяча, а иногда полторы тысячи зевак, которые каждый день слоняются перед нашими витринами, окидывая их ленивым взглядом, в котором не прочтешь ничего, кроме решения НЕ покупать, по крайней мере не покупать, пока все обстоятельно не будет взвешено вместе с женой, все «за» и «против», подсчитаны сбережения, получены советы от друзей и знакомых, и считаете, что даже самые лучшие из потенциальных покупателей все равно колеблются, не зная, какую марку холодильника выбрать из десяти – двенадцати примерно одинаковых по качеству, не говоря уже о том, что большинство любопытных проходят мимо наших витрин совершенно случайно, не известно почему останавливаются и оглядывают наши модели скорее критическим, чем заинтересованным, оком, иногда даже с единственной целью убедиться, что их холодильник намного лучше наших, – так вот, вы считаете, что всех этих людей, всех этих зевак, которых ничем не соблазнишь, этих перелетных птиц, что пугливее ласточек, мы можем удержать, завлечь в магазин, убедить и продать каждому из них – причем сразу же – один из наших агрегатов?

Бретт залпом выложил все эти соображения и остановился, чтобы перевести дух. Квота ни на секунду не спускал с него глаз. Он улыбнулся и, пряча платок в карман, сказал:

– Именно так, дорогой директор.

– Всем? – переспросил Бретт, еще не отдышавшись. – Всем, без исключения? Не упустив ни одного?

– Разве у свиньи, которую привели на чикагскую бойню, есть хоть один шанс выбраться оттуда живой и невредимой? – спокойно спросил Квота.

Этот образ показался Бретту столь убедительным, что он уже сдался.

– Дорогой мой Квота, – сказал он, пытаясь скрыть охвативший его восторг, – но как, находясь в несколько необычной обстановке… будучи преподавателем без учеников колледжа Камлупи, вы сумели постичь проблемы, которые неизбежно стоят перед любой крупной торговой фирмой?

– А я и не постиг, – кратко, словно уронил камешек в воду, ответил Квота. – Совсем не постиг.

Он улыбался. Каписта, не удержавшись, с удовлетворением потер руки и пробормотал:

– Ага, то-то и оно.

Флоранс нахмурилась, а Бретт побледнел. Он даже почувствовал слабость в ногах и сел.

– А какое, черт побери, это имеет значение? – спросил Квота, глядя на него с усмешкой. – Вы, дорогой Бретт, превосходный директор. В этом никто не сомневается. Но чем практически вы руководите? Легионом продавцов, взводом машинисток, батальоном кладовщиков, ротой счетоводов и армией финансовых затруднений и конфликтов с налоговыми инспекторами. И вы справляетесь со своими обязанностями наилучшим образом, это все признают, и в первую очередь я. У меня и в мыслях не было вмешиваться в ваши дела, тем более что лично меня бигуди никогда особенно не интересовали. Но это, дорогой друг, лишь одна часть уравнения.

Квота подошел к окну.

– Вторая же его часть находится вне этих стен. Она там, внизу, на улице, в автобусе, в театрах, в кино, у себя дома, сидит и читает книгу или газеты. Она независима, непокорна и гордится своим правом свободного выбора. Она, как вы правильно отметили, глядит на ваши витрины и рекламы скорее критическим оком, чем любопытным. Так вот, этой частью уравнения, от которой преуспеяние вашей фирмы зависит еще в большей степени, чем от первой его части, как вы ею управляете, сеньор директор?

– Но… – растерянно пробормотал Бретт, – как же, по-вашему… как… ведь не могу же я ею управлять!

– Именно об этом я и говорю: вы бросаете ее на произвол судьбы, – вдруг взорвался Квота. – Даже с теми, что сами чуть ли не кидаются вам в объятия, как вы с ними действуете? Вы полагаетесь либо на случай, либо на пресловутое чутье каких-то простофиль – я говорю не о вас, Каписта? – повернулся он к коммерческому директору, который раскрыл было рот и тут же, чмокнув губами, закрыл его. – Но я, сеньоры, придерживаюсь иной точки зрения, – энергично продолжал Квота. – Я вовсе не считаю неуловимым этот поток, о котором вы говорите в столь презрительном тоне. Мало того, сидя в унылых стенах колледжа Камлупи, я научился их понимать. Изучил тайный механизм, который с коммерческой точки зрения на редкость прост и хитроумен. Самый тупой из ваших продавцов сумеет под моим руководством привести в действие этот механизм, нажимая на клавиши моей клавиатуры психологических рефлексов, как ребенок нажимает на клавиши рояля, разучивая гаммы. И впредь каждый прохожий, убежденный в своем праве свободного выбора, остановившись у вашей витрины, будет немедленно и автоматически, сам того не заметив, с помощью рефлексов, постепенно приводимых в действие, вовлечен в замкнутый круг, откуда ему не вырваться. Клавиша за клавишей, нота за нотой… – подчеркнул Квота, медленно и широко взмахнув руками, словно он дирижировал оркестром, исполняющим увертюру к «Тангейзеру», – такт за тактом… продавец будет следовать партитуре просто и точно, как хорошо затверженному уроку. И вы увидите, как желание этого случайного прохожего, вначале неясное, расплывчатое… при помощи клавишей, нажимать на которые дело немудреное и чисто механическое, будет постепенно доведено до такой степени концентрации… до такой температуры… до такого необузданного неистовства, что он скорее убьет отца и мать, чем откажется от предмета своих вожделений.

Квота вдруг повернулся к Каписте и громко, голосом обвинителя; спросил его:

– В какой именно момент, сеньор Каписта, вы протягиваете клиенту ручку для того, чтобы он подписал заказ?

– Когда он об этом попросит, – удивленно ответил Каписта.

– Поздно! – воскликнул Квота. – В девяти случаях из десяти – слишком поздно! Знайте же, что ручка должна быть вложена в нетерпеливые пальцы клиента в тот самый момент, когда его желание, достигнув кульминации, нуждается в разрядке – в сладостной спазме подписи. Ни на секунду раньше – иначе клиент сразу очнется, но и не позже, потому что желание перегорит: и в том и в другом случае клиент приходит в себя, начинает осознавать опасность, понимать, что на него оказывают давление, отбрыкиваться и бесповоротно ускользает от нас. Но в тот короткий миг, когда страсть к приобретению достигает высшего накала, тогда даже землетрясение ему нипочем и он подпишет все что угодно. И вот тут-то, друзья мои, с ним происходит удивительная метаморфоза, – продолжал Квота, понизив тон. – Этот неуловимый аноним, этот высокомерный незнакомец, который только что третировал продавца с холодным презрением и, кстати, действительно в течение многих лет прекрасно обходился без вашего холодильника… или без моего крошкособирателя и всего пять минут назад, казалось, был твердо намерен обходиться без него еще многие годы, а может, и всю жизнь, теперь, поставив свою подпись, вдруг начинает мучиться при мысли, что ему придется жить без него, пусть даже всего один день. Его без остатка снедает страсть. Покупатель и продавец обменялись ролями. Теперь уже умоляет покупатель, а продавец говорит с ним надменно и холодно: «Терпение, терпение, – твердит он, – ведь для того чтобы его сделать, нужно время…» «Я вас прошу, я вас очень прошу, – молит покупатель, – у меня в воскресенье обедают друзья…» «Не беспокойтесь, – отвечает продавец. – Чуточку терпения, и все будет в порядке. Я вас извещу». – И он потихоньку выпроваживает покупателя за дверь, расчищая таким образом путь для следующего. Для сотни, двухсот, пятисот следующих покупателей. Ибо отныне ему дорога каждая минута. И эта сцена повторяется ежедневно по сто, по двести, по пятьсот раз. Отойдет в область преданий то удручающее зрелище, когда люди слонялись взад и вперед, входили и выходили, когда им вздумается. Нет больше колеблющихся, которые переходят из магазина в магазин с наглым убеждением, что их решение зависит лишь от них самих. Нет больше тех, кто смотрит, критикует, взвешивает, рассуждает, кто тормозит торговлю своей врожденной нерешительностью, своим бесстыдным правом свободного выбора. Вместо них стройными рядами идет послушная армия. Вместо чего-то бесформенного, вялого, расплывчатого и ускользающего, что вы именуете клиентурой, – благородная колонна безропотных покупателей. Вместо глупой суетни мух, попавших в бутылку, бесконечные, грандиозные, стройные ряды клиентов, марширующих как на параде.

Последние слова Квота произнес, напряженно вытянувшись на цыпочках, выкинув вперед обе руки, и в глазах его загорелся фанатический блеск. Бретт от волнения вскочил с кресла.

– Да вы понимаете, дорогой Квота, что вы говорите? – воскликнул он. – Вы знаете, что это значит?

– Конечно, – ответил Квота, спокойно опускаясь на пятки.

– Если ваши слова окажутся правдой, это означает, что во всей структуре нашей фирмы произойдут неслыханные перемены. И что вместо двух-трех десятков холодильников мы начнем продавать около тысячи?

Квота некоторое время. молчал, устремив на него свои черные глаза, неподвижные глаза не то ясновидящего, не то пророка.

– А для чего же, по-вашему, я нахожусь здесь? – начал он глухим голосом, который постепенно становился все звучнее, все раскатистее. – Для чего же я, по-вашему, в течение многих лет молча готовился к этой минуте? Променял свое место преподавателя философии в колледже Камлупи, возможно, и не блестящее, зато прочное, достойное уважения, на какую-то ненадежную и рискованную авантюру? Уж не воображаете ли вы, что все это ради того, чтобы дать вам возможность сохранить нетронутым престиж директорской лысины? Уж не думаете ли вы, что мое честолюбие ограничится тем, что я займу при вас место нашего милого Каписты? Что все мои стремления будут удовлетворены, когда мне удастся увеличить ваши доходы в два, или десять раз, или даже в сто? Неужели вы воображаете, что я, при моем уме, удовлетворюсь рамками вашей фирмы? Что я соглашусь на веки веков, изо дня в день решать жалкую проблему сбыта бог его знает какого завала холодильников? Когда я взвешиваю, когда я подвожу итоги, когда я охватываю умом весь огромный урон, какой приносят вашей стране – да что я говорю приносят всему миру! – миллионы подавленных желаний, нераскрывшихся бумажников, я прихожу в ужас. А ведь это в моей власти, я знаю способ заставить бумажники раскрыться, и тогда во все страны, на все континенты хлынет поток неисчислимых богатств.

Внезапно в его голосе послышались теплые убедительные нотки и он, склонившись к бледному и завороженному Бретту, сказал:

– И вот вам, мой друг, мой дражайший друг, не кажется ли вам самому мысль о том, что можно удвоить цифру нашего любезного Каписты, мысль которую вы еще недавно находили весьма соблазнительной, не кажется ли она вам сейчас бесперспективной, убогой?

– Да, – пролепетал Бретт, облизывая пересохшие губы.

– Теперь, когда у вас наконец открылись глаза, разве вы не видите сами, насколько перспектива до конца своих дней бороться за то, чтобы продать в год на несколько аппаратов больше или меньше, насколько она безрадостна и мерзка?

– Да, – прошелестел Бретт.

– И разве стены вашего кабинета, да и не только эти облупившиеся стены, но и все – и дом, и магазины, и филиалы, – разве не показались вам вдруг тесными, жалкими?

– Да, – согласился Бретт беззвучным голосом.

– А если я вам сейчас скажу: я шутил, я уезжаю в свой дорогой колледж преподавать философию и у вас все останется по-прежнему, снова потекут серые однообразные дни, – разве не почувствуете вы всей душой острого разочарования?

– О да! – воскликнул Бретт.

– Значит, – торопливо заключил Квота, – вы решились? Мы начинаем, мы идем на этот эксперимент?

– Да, – крикнул Бретт, возбужденно подскакивая в кресле. – Да, да и еще раз да! Какие могут быть колебания? Ведь сам Каписта – о чудо! – побледнел и замер, лишился дара речи. Если даже у моей осторожной племянницы блестят глаза, словно она присутствует на собственной свадьбе! Дорогой Квота, – голос Бретта дрогнув, – не знаю, чему будут свидетелями стены этого кабинета через несколько месяцев – может, радостных слез и объятий, а может, криков отчаяния. Не знаю, не знаю… Знаю одно – сейчас, и немедленно…

– В таком случае распишитесь здесь, – сказал Квота и придвинул Бретту бумагу и ручку.

– Что это? – пробормотал Бретт, захваченный врасплох в этот миг высшего упоения.

– Временное соглашение о сотрудничестве.

– Давайте!

Он схватил ручку, поставил свою подпись и судорожно сделал вместо росчерка закорючку.

– Благодарю. – Голос Квоты прозвучал вдруг удивительно холодно.

На его лице появилось выражение ледяного безразличия. Он взял листок и аккуратно спрятал его и ручку во внутренний карман пиджака, но тут оторопевший от изумления Бретт собрался с мыслями.

– А когда… – голос его прозвучал робко, даже боязливо, – а когда вы начнете налаживать…

Квота бросил на него надменный взгляд, в котором нельзя было ничего прочесть.

– Чуточку терпения, дорогой друг. Чуточку терпения.

Не помня себя от волнения, Бретт вскочил с кресла.

– Послушайте, в среду у нас заседание правления, скажите… могу я им объяснить…

– Нет, ни в коем случае, – бросил ему Квота через плечо, медленно направляясь к двери. – Такие дела в один день не делаются. И даже за неделю. Будьте благоразумны.

– Тогда когда же? В следующую среду, – настаивал Бретт, идя за Квотой и чуть ли не наступая ему на пятки. – В следующую? Ведь это будет через десять дней…

Квота уже взялся за ручку двери. Раскрыв дверь, он обернулся и сказал:

– Ничего не могу вам обещать. Чуточку терпения, и все будет в порядке. Не беспокойтесь. Я вас извещу.

Среди мертвого молчания он закрыл за собой дверь.

 

7

Пять минут спустя Бретт уже рвал на себе волосы – чисто символически, конечно.

– Жулик, – стонал он. – Я пал жертвой жульнических махинаций, в этом нет никакого сомнения.

Когда первые восторги улеглись, он вдруг спохватился, что ничего не знает об этом субъекте, о так называемом Квоте, – да и Квота ли он вообще? – не знает ни его адреса, ни кто он такой. Мало того, он даже не прочел ни слова из того, что подписал.

– А здорово он с вами разыграл номер с ручкой, а? – иронизировал Каписта.

Этот инцидент, пожалуй, его скорее даже порадовал.

– А вы-то оба разве не могли удержать меня от этой глупости? – проговорил Бретт, надеясь свалить свою вину на Каписту и Флоранс.

– Но вы же совершеннолетний! – возразил Каписта.

– А я такая же идиотка, как и вы, – в противовес Каписте призналась в своей вине Флоранс.

Особенно же упрекала она себя потому, что собственноручно свела Квоту с дядей и сама на миг поверила в то, что болтал этот проклятый проходимец.

Был срочно созван военный совет, чтобы разработать дальнейшую линию поведения.

Прежде всего предупредили банк: никаких денег по этому документу не выдавать.

Затем запросили юридический совет: «Предположим, я подписал один документ, дающий теперь его обладателю неограниченные полномочия, как выйти из этого положения?»

На всякий случай совет подготовил Бретту акт о расторжении договора и текст заявления о вымогательстве подписи, которое при первых же признаках тревоги будет передано в суд.

Кроме того, юрист, имевший связи в полиции, добился розысков Квоты по всем гостиницам города.

Через полчаса сам Квота позвонил из гостиницы «Хилтон комодор».

– Ну, в чем дело? Вы разыскиваете меня через полицию?

– То есть… хм… да нет… мы только хотели бы знать…

Совершенно запутавшись, Бретт нашел единственный выход из положения: он закашлялся. Прочистив наконец горло, он спросил:

– Но раз вы уж позвонили, дорогой Квота, скажите пожалуйста… Мне хотелось знать… что я подписал?

– Разве я вам не говорил? Просто временное обязательство.

– А… а в чем, собственно, я даю обязательство? Вы бы не могли прочесть мне текст?

– Конечно, могу. Он весьма краток.

Небольшая пауза, затем голос Квоты:

– Я, нижеподписавшийся, обязуюсь сотрудничать с сеньором Квотой, проживающим в гостинице «Хилтон комодор», в Хавароне, с целью эксперимента, а в случае успеха также внедрения на предприятиях фирмы «Фрижибокс» его торгового метода. Подпись: Самюэль Бретт – генеральный директор.

– Это все?

– Все.

От радости Бретт чуть не пустился в пляс, но вовремя вспомнил, что при племяннице и Каписте звонил главному бухгалтеру банка и в юридический совет. Не удержавшись, он на всякий случай спросил Квоту:

– А вы… по-прежнему не хотите мне сказать, когда придете?

– Чуточку терпения, дорогой друг.

Целую неделю терпение Бретта подвергалось серьезному испытанию: Квота не подавал признаков жизни.

Однако установленная благодаря юристу тайная слежка обнаружила, что всю эту неделю Квота не покидал гостиницы «Хилтон комодор», а если и выходил, то крайне редко, что там он и питался, судя по всему, сидел в номере и чертил какие-то планы – так, во всяком случае, определил его занятия коридорный, увидев кучу разбросанных листов бумаги.

Дни этого затянувшегося ожидания были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни Бретта. То и дело он переходил от ничем не оправданного оптимизма к полному отчаянию. В нем боролись два человека: один – делец, энергичный, сгорающий от нетерпения ринуться в авантюру, которая, несмотря на риск, могла привести к грандиозному успеху; другой – осторожный директор, которого пугал этот риск и который от всего сердца желал, чтобы все оставалось по-старому.

Флоранс пыталась успокоить дядю. Но у нее в силу сложных причин, в которых она и сама-то не слишком разбиралась, настроение тоже то падало, то неожиданно подымалось. Что же касается Каписты, то на лице его сохранялась скептическая усмешка, красноречиво говорившая о том, что думает лично он обо всей этой истории.

И вот, как-то во вторник утром, никого заранее не оповестив, с самым безмятежным видом появился Квота, держа под мышкой туго набитый портфель.

– Наконец-то! – воскликнула Флоранс и побежала предупредить дядю.

Он сидел с удрученным видом: вместе с главным бухгалтером они изучали цифры, предвещавшие неминуемую катастрофу. Количество холодильников на складах фирмы возросло, а денежные фонды почти полностью иссякли. Через два месяца, самое большое, придется увольнять рабочих и закрыть по крайней мере один из трех цехов.

– Квота пришел, – сказала Флоранс.

– А-а! – Бретт неопределенно вздохнул.

И на этот раз директор не знал, радоваться ли ему или ужасаться появлению Квоты. Итак, настал решающий час. Главное – мужаться. В душе его теплилась надежда, вместе с ней зрел и ужас.

Флоранс вела его почти насильно. Он вошел вслед за племянницей в ее кабинет, где Квота, бесцеремонно очистив письменный стол от всевозможных бумаг и папок, разложил свои чертежи.

– Здравствуйте. Садитесь, – сказал он директору.

Тот молча подчинился. Квота ткнул пальцем в чертежи.

– Вот это, это и это вам придется для меня изготовить. Надо только строго придерживаться расчетов и ничего не менять.

Он отодвинул листы, под ними лежали другие.

– А вот общий план оборудования ваших торговых залов. Сколько их у вас?

– Шесть в каждом магазине, – выпалил Бретт.

– Маловато. В дальнейшем нам понадобится гораздо больше. Ничего, в случае необходимости пристроим еще. Это пустяки. Пока же удовлетворимся для начала теми, что имеем, хотя бы вот в этом магазине. Как видите, торговые залы нужно разделить перегородкой, чтобы при каждом из них было нечто вроде маленькой прихожей. Следует также позаботиться о системе освещения, которая…

Но Бретт уже не мог усидеть на месте.

– Но все это, дорогой Квота, – не выдержал он, – совершенно невозможно!

– Что?

– Да вы просто не понимаете, чего требуете?! Для изготовления вашей аппаратуры я должен буду на несколько недель нанять три бригады рабочих. А торговые залы? Вы представляете себе, во что обойдутся перегородки, окраска и все прочее? Нет, милейший Квота, у нас нет ни одного песо даже для начальных работ!

– Совершенно естественно, – спокойно проговорил Квота.

– Что совершенно естественно?

– Что у вас нет ни одного песо. А кто у вас их требует?

– Чего требует?

– Песо. Надеюсь, у вас еще имеется небольшой кредит, а?

– Да, конечно, но я не имею права воспользоваться им для столь непроизводительных расходов… Неужели вы полагаете, что правление…

– Простите… – Тон Квоты был так сух и резок, что Бретт даже опешил. – Если у вас не хватает мужества что-либо предпринять без согласия дюжины старых индюков, лучше нам вообще ни о чем не говорить.

Бретт перевел дыхание.

– Да вы же сами знаете, что мои полномочия ограниченны… по уставу я не имею никакого права вкладывать…

– Знаю. Это, безусловно, риск. Но надо или рискнуть, или же сразу поставить точку.

Бретт захлопал глазами и молча ждал продолжения.

– Дорогой мой Бретт, вы лучше меня знаете, что ни одно правление никогда в жизни не поставит поручительскую подпись под тем временным обязательством, которое вы подписали. Это обязательство и так превышает ваши полномочия. И даже если я продам по крошкособирателю каждому из двенадцати членов правления, все равно мы вряд ли соберем все их подписи под таким документом. Не спорю: вы пошли на риск и взяли на себя немалую ответственность. И если дело провалится, то отвечать перед ними, конечно, придется вам. Но если мы добьемся успеха, то слава тоже будет ваша. Такова ставка в этой игре. А теперь, дорогой, решайте сами. Я могу, немедленно, у вас на глазах, разорвать это злосчастное соглашение, и вы успокоитесь. Для меня лично это большой роли не играет. В конце концов, я просто потеряю несколько дней, так как мне придется повторить знакомый вам опыт у Спитероса, чтобы провести у него тот эксперимент, который я пока еще предлагаю провести вам, если вы, конечно, не раздумали… Даю пять минут на размышления…

– Послушайте, дорогой Квота, но…

– Еще два слова. Вы действительно недостаточно информированы, чтобы принимать решение. Так вот, я подсчитал, сколько денег понадобится для начала. По самому грубому подсчету потребуется сто тысяч песо. Хотя сумма сама по себе не так уж велика, но, как я предполагаю, она все же превышает директорский фонд, который сейчас имеется у вас в наличии. Однако, как я уже сказал, это не проблема. Ведь вы рассчитываетесь с вашими поставщиками каждые три месяца, не так ли? А я в первый же день после того, как будут окончены подготовительные работы, – вы меня слышите: в первый же день! – гарантирую продажу как минимум пятисот холодильников. Другими словами, в кассу поступит приблизительно двести тысяч песо. Но даже если мы продадим, предположим, не пятьсот, а в четыре раза меньше, вам хватит и двух дней, чтобы ликвидировать пассив. Я гарантирую вам, что за три месяца мы продадим шестьдесят тысяч холодильников, и это при самых пессимистических прогнозах, следовательно, на наш счет поступит по крайней мере пятьдесят миллионов песо. Что будут значить по сравнению с этой суммой ваши жалкие сто тысяч?

Бретт глубоко вздохнул и раскрыл было рот.

– Не торопитесь отвечать, подождите секунду, – остановил его Квота. – Вы отнюдь не обязаны мне верить. И если я не сдержу своего обещания, правление наверняка сделает вам строгое внушение. Возможно, вам даже придется уйти со своего поста. Возможно. Но что произойдет, если сейчас уйду я? За то время, что я пробыл здесь, я собрал достаточно полную информацию и могу безошибочно предсказать, что через два месяца вы будете вынуждены закрыть часть ваших цехов. А через четыре месяца – еще часть. Через год вы окончательно прогорите. А если в то же самое время ваш друг Спитерос под моим руководством будет продавать тысячу холодильников в день, то что, по-вашему, скажут тогда ваши двенадцать индюков?

– Он прав, дядя, – тихо проговорила Флоранс.

– Ты думаешь? – слабым голосом спросил Бретт.

Флоранс кивнула.

– К чему обманывать себя, – сказала она. – При сегодняшнем состоянии рынка у нас не осталось ни одной лазейки для разумной надежды. На днях Каписта весьма высокомерным тоном заявил мне: «Холодильники – дело безнадежное». Правда, звучит это чрезмерно драматично, но вы же знаете, что он прав.

Флоранс напомнила дяде о визите генерала Переса, о том, как тот шантажировал их, ссылаясь на слухи о затруднениях фирмы, которые ставят под угрозу кредит. Фирма может еще просуществовать некоторое время лишь при условии, что Бретту удастся договориться с их конкурентами о сокращении производства в соответствующих пропорциях, так чтобы общее количество выпускаемых холодильников не превышало спроса на них. Но, как он сам понимает, такая договоренность, другими словами такой картель, еще возможен в обычное время, когда требуется лишь небольшое сокращение производства, и почти немыслим в период общего кризиса. Когда каждый, чувствуя собственную погибель, яростно борется за свое существование.

– Спитерос собирался прийти ко мне… – не особенно уверенно вставил Бретт.

– И вы многого ждете от этого свидания?

Бретт скорчил грустную гримасу.

– А почему бы и нет? – возразил он, но голос его прозвучал совсем неуверенно.

– Вот видите, – прошептала Флоранс. – Дядя Самюэль, – продолжала она уже громче, – посмотрим правде в глаза. Я не спорю, возможно, сеньор Квота и сгустил немного краски, нарисовав так мрачно наше будущее. Возможно, через год вопреки его предсказаниям мы не ликвидируем свое дело, но этого не случится лишь потому, что к тому времени одна из крупных американских фирм, – а они уже заигрывают с вами, – увидев, что мы при последнем издыхании, буквально сожрет нас со всеми потрохами. До сих пор правление сопротивлялось этому и продолжает сопротивляться, будет сопротивляться полгода, ну, скажем восемь месяцев… А что дальше? Вы же прекрасно знаете, дядя, чем все это кончится. И вот поэтому мне кажется, что не такой уж это большой риск с вашей стороны. Да, дядя, по моему мнению, нужно попытать счастья.

Бретт выслушал племянницу, не поднимая головы. Она уже давно кончила говорить, а он по-прежнему сидел все в той же позе, будто дремал. Квота не произнес ни слова, не сделал ни единого жеста, только бросил а сторону Флоранс многозначительный взгляд, словно говоря: «Очень хорошо. Вот вы все понимаете». К своему удивлению, Флоранс почувствовала, как по телу ее разлилось тепло радости. Наконец Бретт поднял голову. Глаза у него были мутные, словно он слегка опьянел. Прежде чем заговорить, он попытался выжать из себя улыбку. Но улыбка не получилась – лишь слегка дрогнули уголки губ.

– Все, что сказала моя девочка, весьма дельно, – начал Бретт, не глядя на Квоту. – Зачем обманывать себя, она права: надо выбирать – или вы, или американцы. Я ничего не имею против американцев, но тогда уж неизбежно мне придется приспосабливаться к какому-нибудь типу, который, хотя и будет числиться моим заместителем, не даст мне шагу ступить самостоятельно. А я себя знаю. Я и трех недель не выдержу и удеру куда глаза глядят. Но ведь я привязан к этой грязной лавчонке, которой руковожу и которую, можно сказать, создал собственными руками. Мне будет очень тяжело с ней расстаться. Вот так-то. Значит, другого выхода нет. По рукам, сеньор Квота. Мы выполним ваши заказы. Переоборудуем магазины. И когда мои старые индюки из правления, как вы их величаете, увидят, что здесь творится, их хватит кондрашка. Единственное средство их успокоить – это сказать, что переоборудования ведутся за мой счет. Вы понимаете, дорогой мой Квота, в какой мере я вам доверяю: я вкладываю в ваш эксперимент собственные сбережения. Они уйдут все или почти все. Если вы оставите меня в дураках, пусть это будет на вашей совести. Я все сказал. И не будем больше возвращаться к этому. Познакомьте меня поподробнее с вашими планами.

Стоял апрель. Работы в магазине были начаты лишь после пасхальных каникул. Прежде всего переделали витрины. Их расширили, но не для того, чтобы разместить там больше холодильников. Квота устроил здесь нечто вроде выставки Холода. Среди ледяных сталактитов и сталагмитов, припорошенных снегом, в разноцветном освещении было искусно представлено все, что во все времена, в давние и теперешние, имело хоть отдаленное отношение к холоду: полярные экспедиции, животные, проводящие зиму в спячке, эскимосские чумы, рыбный промысел на Крайнем Севере, зимний спорт, производство искусственного льда, мороженицы и ледники старой конструкции, первые холодильники и тому подобное… Так в центре этого вечно залитого солнцем города, уже оцепеневшего от влажной и жаркой субтропической весны, возникло любопытное и освежающее зрелище, при виде которого, если можно так выразиться, во рту становилось прохладно. А в центре этой декорации возвышался экран, на котором демонстрировали цветной фильм – где любимая тагуальпекская кинозвезда исполняла стриптиз среди вечных снегов Сьерра-Хероны и ледяных глыб, на которых она развешивала свою одежду и белье, постепенно обнажаясь перед зрителями.

Перед столь завлекательными витринами целый день толпился народ, но два-три холодильника терялись среди всего этого великолепия и пока что ежедневная продажа не увеличилась ни на йоту. Усмешка Каписты стала еще ехиднее, а лысина Бретта постепенно бледнела. Через неделю он показал Квоте сводку, но тот, еле взглянув на нее, спросил:

– Ну и что?

– Ваши витрины не имеют успеха, – сказал Бретт.

– А чего вы от них ждали?

– Как это чего ждал? Мы истратили на них…

– Знаю: шесть с половиной тысяч долларов. Поэтому вопреки моему совету вы настояли, чтобы их открыли немедленно.

– А как же вы думали! Пока витрины были закрыты, торговля снизилась наполовину.

– Вы все еще считаете важным, продано на два или три холодильника больше или меньше. Когда же наконец вы приобретете широкий подход к делу?

– Когда мы будем продавать по пятьсот холодильников в день, как вы мне обещали, – с горечью ответил Бретт.

– Договорились! А пока не думайте ни о чем. Живите безмятежно, старина. Вы свободны, отдыхайте.

– Легко сказать! Но прежде всего, что вы называете «пока».

– Пока не откроются торговые залы. Аппаратура готова?

– Меня заверили, что готова.

– Перегородки – простые и зеркальные?

– Их привезут.

– Значит, все в порядке. Скоро начнем. А теперь послушайтесь меня, закройте-ка витрины. С коммерческой точки зрения те, кто сейчас глазеет на них, для нас – бесполезное стадо: мы еще не в состоянии доить их.

– Ладно, – проворчал директор. – Ладно.

Нельзя сказать, чтобы Квота убедил его полностью. А по правде говоря, то и наполовину не убедил. По правде говоря, Бретт совсем извелся.

 

8

Тревожное состояние Бретта передалось и Флоранс. Он поручил племяннице следить за подготовительными работами, которые делались по распоряжению Квоты и ей они тоже с каждым днем казались все бессмысленнее.

Дело в том, что для всех шести торговых залов центрального магазина, где собирались провести первые опыты, было по проекту Квоты изготовлено несколько странных предметов. Некоторые были еще загадочнее и нелепее, чем Пегас-крошкособиратель или скорпион-майонезовосстановитель. Другие были попроще, но в магазине холодильников все вместе они выглядели странно и дико.

Так, например, пришлось заказать шесть огромных зеркал, отражающая сторона которых была чуть золотистой и придавала лицу особенно приятный цвет. Эти зеркала обладали еще одной особенностью: если вы смотрелись в них с одной стороны в освещенном помещении, вы видели свое отражение, но если смотреть с другой стороны, из темноты, то амальгама теряла свои свойства и зеркало становилось как бы прозрачным стеклом. Флоранс была благовоспитанной девушкой и, надо полагать, не знала об употреблении таких обманных зеркал в домах терпимости, через которые стареющие любострастники могут незаметно наблюдать за любовными играми ничего не подозревающей парочки. Впрочем, знай она о применении этих зеркал, она была бы удивлена и озадачена еще больше.

Пришлось также более чем на полтора месяца забрать из цехов бригаду квалифицированных слесарей для изготовления шести экземпляров странного механизма с таинственными колесиками, который был величиной с карбюратор, внешне напоминал комбайн, а сложной системой зубчатых передач – астрономические часы. Для чего предназначался этот агрегат? На вопрос Флоранс слесари ответили, что, с их точки зрения, он ни на что не пригоден.

И наконец, были изготовлены на специальном предприятии шесть больших автоматов, выбрасывающих духи, румяна, пудру, шоколад, шариковые ручки и сережки, но устроены они были так, что, если вы дергали за ручку один раз, автомат выдавал требуемое, но во второй раз он действовать отказывался. Ошеломлял и висевший над автоматами рекламный плакат – пышная, весьма откровенно выставлявшая напоказ свои прелести красавица, с улыбкой указывала куда-то вниз, а надпись на плакате гласила: «Наша фирма предлагает вам бесплатно» и еще более крупным шрифтом: «К вашим услугам». Но Квота в дополнение к этим плакатам заказал еще таблички, на которых было написано: «Не работает». Их должны были вешать на автоматы. И это казалось уже совсем непонятным.

Когда Квоту просили объяснить смысл всех этих новшеств, он лишь улыбался и говорил: «Увидите сами». Иногда Флоранс с ужасом задавала себе вопрос: «А вдруг Квота один из тех гениальных сумасшедших, которые умеют убедить самых отчаянных скептиков, а потом своими безумными выдумками доводят их до нищеты?» Эта мысль мучила ее, и она чувствовала, хотя и не признавалась себе в том, что разочарование нанесет ей тяжелую душевную рану.

В то же время у нее становилось спокойнее на душе, если какое-нибудь распоряжение, отданное Квотой, которое сперва казалось абсолютно бессмысленным, в дальнейшем вдруг оказывалось вполне разумным. Так, например, он приказал на последних трех моделях холодильников поставить марку «В-12»

– Что это значит? – спросил Бретт.

– Ничего.

– Но это же наша известная модель с компенсированной морозильной установкой.

– А вы не путаете ее с моделью с «уравновешенной компрессией»?

– Подождите… да нет… хотя…

– Или с «кондиционированной коммутацией»? Вот видите, сами запутались. Что же будет с вашими покупателями? А «В-12» действительно ничего не означает, но зато кратко и легко запомнить даже женщине или кретину.

Но когда Квота заказал две тысячи пачек сигарет и полтонны конфет «ассорти», Флоранс вновь одолели сомнения.

Однажды, охваченная смятением, она решила разузнать о колледже Камлупи в штате Оклахома. Она отыскала справочник университетов и колледжей Соединенных Штатов. Такого колледжа там не оказалось. Она пошла на почту и спросила, сколько будет стоить разговор с Камлупи. Телефонист долго рылся в справочниках и наконец твердо заявил, что города Камлупи нет ни в Оклахоме, ни в каком-либо другом штате Америки.

Флоранс вернулась на работу весьма озабоченная. Сообщить дяде? Но теперь уже поздно отступать, и она только прибавит ему волнений и страхов. Спустя несколько дней, не в силах хранить дольше про себя не дававшую ей покоя тайну, она неожиданно спросила Квоту:

– А где, в сущности, находится ваш Камлупи?

Во взгляде, который он бросил из полуопущенных век, мелькнуло лукавство.

– А-а, так вы пытались его отыскать?.. Во Франции вы бывали?

– Да, несколько раз проводила там каникулы.

– Вы слышали о городке под названием Фуи-лез-Уа?

– Да, – ответила Флоранс без улыбки. – Он не существует.

– Так зачем же терять время на его розыски?

Этим ответом Квота дал ей понять – и довольно откровенно, – что предпочитает не раскрывать свои карты. А может, и фамилия-то его совсем не Квота?

– Вы мне так и не сказали, как ваше имя… – заметила она однажды.

– Зовите как хотите, – ответил он.

– То есть как это? – возмутилась Флоранс.

Он улыбнулся:

– Не все ли вам равно, зовут меня Эзеб или Бонифас?

– Откуда вы? – резко спросила она. – Ведь вы не американец по происхождению.

– Да, вы правы.

– Я никак не могу понять, какой у вас акцент… То ли славянский, то ли итальянский…

– Неплохо, – похвалил он.

– А значит, вы из Восточной Европы?

– Почему оттуда? Вовсе нет, – удивленно протянул он.

Более точного ответа ей не удалось добиться. Но дружеская ирония, какую он противопоставлял ее расспросам, в общем-то, ее успокоила: будь у него сомнительное или преступное прошлое, он бы держался иначе, старался замести следы и не стал бы признаваться в заведомой лжи, а тем более почти щеголять этим.

Поэтому, по правде говоря, тайна, которой окружал себя Квота, скорее раздражала Флоранс, чем беспокоила. Она даже льстила себя надеждой, что ей понятны причины, побуждавшие его так вести себя, и в какой-то степени даже оправдывала его: взявшись за смелый эксперимент, который в случае провала мог окончиться скандалом, Квота мудро рассудил, что нужно оставить себе возможность исчезнуть, так же как он появился, то есть инкогнито.

Однако подобная предосторожность явно свидетельствовала о том, что Квота вел рискованную игру, и это поначалу поколебало доверие к нему Флоранс. Но ненадолго: предельная откровенность, чуть ли не цинизм Квоты, его искренность, почти граничащая с резкостью, не давали права на мелочную подозрительность, на обидное недоверие; в конце концов грандиозная затея стоила риска. И если уж говорить начистоту, то Флоранс не могла устоять перед притягательной силой, заключавшейся в этой смеси таинственности и прямоты. Он владел искусством довести любую мысль до сухой и как бы отмытой четкости чертежа, и, хотя Флоранс сама себе в этом не признавалась, это его свойство и смущало и покоряло ее.

Как-то он вошел к ней в кабинет и с первого слова сказал:

– Идемте со мной.

Они шли медленно, бок о бок.

– Я должен вас научить по-новому смотреть на толпу, – сказал Квота. – Как вы ее видите?

– Когда как, – ответила Флоранс. – Если не вглядываться, то передо мной безликая масса. Но если обращать внимание на лица, то сразу замечаешь в каждом что-то свое, все люди очень разные…

– Плохо, – сказал Квота, – очень плохо. Срочно меняйте подход. Лицо человека, каждого человека в отдельности нам бесполезно. И наоборот, наше внимание должна привлекать толпа, которую надо уметь характеризовать. Вернее, классифицировать.

– Не понимаю, – призналась Флоранс.

– Я говорю, естественно, с точки зрения коммерции: ведь это единственная, годная для нас точка зрения, единственная, которая должна нас интересовать. Любой другой подход – это уже сантименты, так как неопределенность вредна. Запомните изречение непонятого писателя Конан Дойля: «Отдельные индивидуумы могут оставаться неразрешимыми ребусами, взятые в массе, они обретают определенность математических величин». Таков первый урок.

– Кому? Мне?

– Любому, кто намерен серьезно заниматься серьезными вещами. Математические величины – вот под каким углом вы должны отныне приучить себя видеть ваших соотечественников, и никак иначе. А что такое математическая величина? Это уже второй урок.

Они сделали несколько шагов молча, потом Квота снова заговорил:

– Кстати, нравы Тагуальпы значительно облегчают эту задачу. Вам сказочно повезло, ведь у вас в стране существует десять резко разграниченных классов. Это избавит вас от излишнего труда. Во многих государствах в этом смысле царит мерзейший беспорядок. Я сам видел, как во Франции, в Италии и даже в Англии богатые и бедные живут в одном и том же квартале, а иногда даже в одном и том же доме! Это усложняет дело. У вас же все по-иному. Возьмите, к примеру, три низших класса: неимущие, очень бедные и просто бедные. Известно, где они живут, где их искать. И однако, просто поразительно, что с ними делают, что делают с ними такие люди, как ваш дядя, как Спитерос, вернее, чего они с ними не делают! И впрямь невероятно!

Последние слова Квота произнес осуждающим тоном, и в голосе его одновременно послышались и насмешка, и презрение, и гнев.

– О, конечно, – продолжал он, – знаю, знаю, что мне возразят: мол, эта толпа неграмотных оборванцев нужна только для того, чтобы в случае необходимости черпать в ней запуганную, послушную дешевую рабочую силу; благодаря ей можно не повышать заработную плату, а следовательно, не понижать прибылей. Постоянное наличие армии безработных – лучший регулятор биржи труда. Вполне разумно. Однако забывают при этом, что безработные еще и лучшая армия в случае общественных беспорядков. А главное – забывают другое: предприниматели лишают себя огромной клиентуры, так как безработные не имеют покупательной способности. Логика тупиц! Ваши предприниматели отстали в своих воззрениях лет на полтораста!

Флоранс слушала Квоту с чувством огромного удовольствия. Этот человек высказывал вслух то, о чем она часто думала про себя, но не решалась сказать дяде, когда он в конце месяца ломал голову над тем, как свести концы с концами. Увеличить заработную плату во время экономического кризиса! Да она, видимо, с ума сошла? Вот что сказал бы ей дядя Самюэль.

– Заработная плата, – продолжал Квота, словно отвечая на ее мысли. – А что делают предприниматели в том случае, когда они под давлением обстоятельств вынуждены пойти на мизерное повышение заработка рабочим? Они тут же отбирают свои деньги, подняв цены на товары. Так проходит несколько недель, пока бедняги рабочие, чуть разбогатев, не растратят своих денег на самое необходимое и, войдя во вкус покупок, залезут в долги. Вот тут-то их и припирают к стенке. Нужно выплачивать взносы за взятые в кредит товары, и они уже боятся бастовать, следовательно, ничего не требуют и хотя бы временно вынуждены сидеть тихо. Великолепно. Придумано гениально. Но зачем же останавливаться на этом? До чего же убогое воображение у предпринимателей. Или им недосуг пошевелить мозгами и представить себе, что произойдет, если надбавка к заработной плате рабочих будет даваться не гомеопатическими дозами, а большими и неоднократно!

– Инфляция – вот что произойдет! – возразила Флоранс.

– Вы так полагаете?

– В короткий срок деньги обесценятся.

– Они будут стоить ровно столько, сколько можно будет на них купить. Все дело в другом: нужно, чтобы люди покупали, нужно заставить их тратить деньги. Деньги, лежащие в сундуке, ничего не стоят. Возьмите, к примеру, этого оборванца…

Беседуя таким образом, они уже добрели до района бедняков. Квота указал Флоранс на нищенски одетого индейца, который, однако, держался с чувством собственного достоинства.

– Вот дайте ему один песо. Кому, по-вашему, вы подадите милостыню? Ему? Ничего подобного. Булочнику, к которому он, надо полагать, побежит. Зачем же подавать милостыню, зачем его унижать? Оплачивайте работу этих бедняков, оплачивайте щедро, и булочник разбогатеет. А вот этот, взгляните-ка. – Квота кивнул на другого бедняка, плутоватого вида, у которого кожа была побелее. – Что сделает он с вашей подачкой? Спрячет деньги у себя в берлоге, которая будет сожжена после его смерти. И никто на этом ничего не выиграет. Ни булочник, ни общество. Итак, покончим со скупостью. Каким образом? Лишив деньги сами по себе всякой ценности, пока они не будут обменены на товары. Сведем их к ценности железнодорожного билета, годного в один конец. Разве кто-нибудь станет коллекционировать просроченные билеты на поезд? Следовательно, чтобы достигнуть нашей цели, в современном обществе есть лишь один способ: хорошо оплачивать труд людей, чтобы они могли покупать. Все мы живем за счет ближнего и все мы можем сказать: «Он тратит, следовательно, я существую». Держать неимущие классы в состоянии вынужденной бережливости – это преступление против общества. Даже с точки зрения нынешнего строя, который нуждается в сытом и мирном населении, в безвредных львах с полным желудком, с наманикюренными когтями.

Удовольствие, которое испытывала Флоранс в начале беседы, постепенно угасало, увяло по мере того, как она слушала Квоту. Она уже не знала, правильно ли понимает его, одобряет или порицает такое циничное отношение к нужде, даже если за этим и кроется стремление уничтожить ее. Флоранс улавливала, что слова Квоты отдают презрением, даже бесчеловечностью, хотя, честно говоря, сама еще не до конца понимала почему.

– Никаких иллюзий, дорогая моя, – продолжал Квота. – Во время чумы остается только одно: как-то приспособиться к мору, попытаться извлечь из этого зла добро, другими словами, проявлять милосердие, солидарность, самопожертвование. А что такое коммерция? Не будем обольщаться, коммерция – обман. Надо смотреть на веши трезво и постараться извлечь из обмана всю мыслимую выгоду.

– Почему же коммерция – обман? – возмутилась Флоранс.

– Да, да, ничего не поделаешь, это так. Любая торговля состоит из цепи обманов: уговоры, улыбки продавца, сам товар, который он предлагает. Ваши холодильники, сеньорита, своим размером, формой, отделкой производят ложное впечатление чего-то фундаментального, прочного, хотя, как вам известно, сделаны из тонкой жести. И покупателю это тоже известно, он лишь делает вид, что ему не известно… А все это бахвальство рекламы, сверхшикарная упаковка, неоправданно многообещающие инструкции, словом всесветное вранье… А так как силой обстоятельств в любом обществе каждый становится то покупателем, то продавцом, все обманывают всех, отсюда и возникает всеобщее недоверие, дело доходит до того, что мы перестаем доверять даже самим себе и подозрительно разглядываем собственное отражение в зеркале… Но если мы наведем порядок, если ложь в повседневной жизни открыто станет пружиной, действующей автоматически, она перестанет быть ложью: признанная ложь превращается в истину, возрождается взаимное доверие людей друг к другу, а с ним и социальное единение. Вот к каким результатам, хотя, быть может, это и не конечная цель, приведет мой метод интенсивной торговли. Таков, сеньорита, третий урок.

Рассуждения Квоты, которые Флоранс про себя определяла как парадоксы, и возмущали ее и забавляли, а главное, вызывали чувство какого-то радостного нетерпения. Умозаключения этого человека были смелы, однако отсутствие у него всяких иллюзий, вернее, стремление быть «лишенным всяких иллюзий», слегка коробило ее, ибо она привыкла мыслить иначе, но в то же время она обнаружила в них какое-то здоровое и дезинфицирующее начало. Он напоминал ей хирурга, который скоблит загнивающую кость. Ей не терпелось узнать все подробнее.

– А скоро ли начнутся практические уроки?

– Очень скоро. Как только все будет готово.

 

9

Между тем по просьбе Квоты были отобраны сорок два продавца для экспериментального магазина. Это была первая партия. В дальнейшем для торговли в шести филиалах, по утверждению Квоты, потребуется всего двести пятьдесят два продавца.

Вдобавок к уже работающим в фирме продавцам, было приглашено по объявлениям еще двести или триста кандидатов. Следуя методу, принятому почти на всех предприятиях, их прежде всего подвергли письменному испытанию, чтобы оценить их общее развитие и культурный уровень.

Но к удивлению и к величайшей тревоге Бретта, равно как и куда более легкой тревоге Флоранс, те, чьи ответы оказались на среднем уровне или выше, не прошли по конкурсу.

Самых малограмотных, самых ограниченных претендентов вызвали вновь, и им были предложены тесты для того, чтобы определить, насколько они инициативны и опытны в торговом деле.

И опять же все, кто показал неплохие результаты, были отстранены.

Оставшимся кандидатам, самым тупым, самым малоопытным, самым безынициативным и бесхарактерным – однако при условии, что они обладают хорошей памятью, – Квота дал новую серию тестов, желая отобрать сорок два продавца, по семь на каждый торговый зал.

– Почему именно семь, да еще обязательно дураков? – запротестовал Бретт. – До сих пор два продавца среднего умственного развития нас вполне удовлетворяли.

– Потому, что до сих пор в ваш магазин приходило около сотни покупателей в день, а я, как уже было вам сказано, привлеку сюда тысячу, а может, и полторы. И если уж говорить о вашей старой системе, то вам потребовалось бы не семь продавцов в каждом зале, а пятнадцать, не меньше.

– Но зачем же набирать малограмотных кретинов?

– Потому что они лучше прочих поддаются любой дрессировке, с легкостью откажутся от своего крошечного торгового опыта, от своей жалкой индивидуальности, и я без труда вылеплю из них словно из глины то, что мне нужно. Легче развить условные рефлексы у собаки, чем, скажем, у Бергсона или у Эйнштейна.

Новые тесты, составленные Квотой, были столь же необычны, как и все, что он делал. Например, кандидату, стоявшему у грифельной доски, задавали какой-нибудь сложный вопрос, а затем показывали коробочку с таблетками, на которой было написано: «Таблетки для угадывания».

– Значит, они помогают угадывать? – ликовал простак.

– Да, – отвечали ему.

Он брал таблетку и тщательно разжевывал ее. Его реакцию хронометрировали с точностью до десятой доли секунды.

– Да это же нашатырь! – восклицал он, отплевываясь.

– Вы совершенно правы.

Таким образом, было установлено среднее время психологической реакции. Квота требовал некоего минимума быстроты, объясняя так: продавцу придется чисто автоматически следовать за подобными реакциями покупателя и в его же темпе. Тех, кто реагировал позднее, чем через три секунды, отсеивали.

Чтобы отобрать наиболее подходящих из оставшихся кандидатов, Квота заставил каждого пройти по коридору, посередине которого находилась ступенька. Когда испытуемый доходил до ступеньки, его неожиданно окликали по имени. Пригодными оказались те, кто немедленно поворачивался на зов и падал со ступеньки. Отказали всем тем, кто, прежде чем оглянуться, осторожно сходил со ступеньки, ибо рефлекс должен опережать мысль.

Вдобавок к этим дурачкам Квота тщательно отобрал себе шестерых помощников, на сей раз тех, кто лучше других справился с письменной работой и показал достаточный культурный и умственный уровень. Каждого из них назначили руководителем группы из семи продавцов.

Однажды рано утром Квота, забрав своих помощников, а также Флоранс, Бретта и Каписту, повел их на улицу, к витринам.

– Я приказал открыть их часа на два, – сказал он, – чтобы ввести вас в курс дела. А теперь наблюдайте внимательно.

Они встали на противоположном тротуаре, делая вид, что ждут автобус. Число пешеходов на улице постепенно увеличивалось.

– Считайте, сколько из них остановится у нашего магазина, – сказал Квота.

Оригинальные, прекрасно оформленные витрины, в самом деле, привлекали всеобщее внимание. Женщины все, или почти все, непременно останавливались. Лишь некоторые мужчины, да и то, судя по всему, спешившие, не замедляли шага, однако кидали на витрины беглый взгляд.

– Ничего, в следующий раз задержатся, они от нас не уйдут. А сегодня следите, как поступят те семьдесят процентов пешеходов, которые остановились поглазеть.

Действительно, все – кто долго, кто наспех – разглядывали различные сценки: рыбака-эскимоса, спящего сурка, корабль Амундсена, зажатый льдами… – и так, переходя от одного зрелища к другому, оказывались перед экраном, на котором улыбающаяся кинозвезда, снятая на отличной цветной пленке, раздевалась на фоне снегов Сьерра-Хероны, подставляя ласковому солнцу свои прелести, и почти совсем обнаженная, с головокружительной быстротой съезжала на лыжах с горы и исчезала.

В общем, все было сделано с таким расчетом, чтобы от взгляда зевак не ускользнул большой плакат, на котором люминесцентными буквами было написано:

Новинка!

Невиданное изобретение!

ХОЛОДОПЕДАЛЬ

Спорт и экономия!

– Холодопедаль! Это еще что за чертовщина! – воскликнул ошеломленный Бретт. – Холодильник с педалями? Мы никогда не выпускали подобной ерунды!

– Надеюсь, – сказал Квота. – Да и кому он нужен?

– Так что же это такое?

Квота улыбнулся:

– Ну просто… холодильник с педалями…

И так как Бретт от изумления разинул рот, Квота продолжал:

– Терпение, дорогой директор, чуточку терпения! Не пытайтесь понять раньше времени. Лучше наблюдайте за поведением прохожих. И считайте, сколько из них, послушавшись указующей стрелки, переступят порог магазина. Подумайте только: один шаг – и человек в наших руках. Он не выйдет обратно без покупки.

Действительно, мало кто из зевак у витрин устоял перед стрелкой («Обычно притягательную силу стрелки недооценивают», – проговорил Квота), направленной к ярко освещенному входу в магазин. Лишь те, кто раньше бросал взгляд на ручные часы, вынуждены были не без сожаления отказываться от заманчивого приглашения.

– Сколько уходят? – спросил Квота. – Едва ли двое из десяти. Они очень торопятся, но они еще вернутся. Ну, что я вам обещал? – обратился он к Бретту. – Таким образом, больше восьмидесяти процентов, сами того не подозревая, повинуются нам, отдаются в наши руки.

– Смотрите, смотрите, они тут же выходят из магазина! – тревожно воскликнул Бретт.

– В магазине висит объявление «Ремонт», – сказал Квота. – Для торговли не все еще готово. Я же вас предупредил, что сегодня хочу только ввести вас в курс дела. А теперь поступим, как они, – предложил он, сходя с тротуара. – Пойдем туда, куда зовет нас стрелка.

Они пересекли улицу.

– Разумеется, никаких дверей, – заметил Квота. – Открывать дверь – это уже к чему-то обязывает, человек может заколебаться.

Они прошли небольшой тамбур, где висело объявление о ремонте, коридор и оказались в ярко освещенном холле, куда тоже вела стрелка. Бретт поискал глазами пресловутый холодильник с педалями. Квота, улыбаясь, похлопал его по плечу.

– Не ищите, – сказал он. И снова повторил: – Терпение, терпение!

В огромном квадратном холле, облицованном плитками, обычно выставляли различные модели холодильников. Квота приказал их убрать. Вдоль одной из стен пустого холла шли задники витрин, а у другой было устроено шесть маленьких прихожих, которые вели в торговые залы. Над каждой прихожей была стрелка, но пять из шести прихожих вместе со стрелками были темные.

– Что случилось? – заволновался Бретт. – Пробки перегорели?

Только одна прихожая – шестая – была освещена очень ярко, a giorno , равно как и большая стрелка над входом в нее.

– Нет, – ответил Квота. – Это нарочно. Как только мы пройдем через освещенную прихожую, свет в ней сразу потухнет и зажжется в соседней. И загорится соответствующая стрелка. И так все по очереди. Таким образом, два посетителя не могут пройти сразу друг за другом в один и тот же салон, привлеченные, как бабочки, одним и тем же ослепительным светом.

Действительно, тамбур был хорошо освещен, холл освещен еще лучше, прихожая совсем ярко, а из открытой двери салона шло такое сияние, что вас невольно тянуло туда, и Квота пригласил всех последовать за ним. Пропуская своих спутников вперед, он слегка подталкивал каждого со словами: «Осторожно, не придерживайте дверь».

Как только они все переступили порог, дверь захлопнулась за ними, словно крышка люка.

– И вот покупатель в ловушке, в буквальном смысле этого слова, – проговорил Квота. – Он не сможет открыть дверь, она защелкнулась за ним, и он выберется из магазина лишь по прошествии известного времени. Но он не успеет насторожиться или забеспокоиться, так как услышит через громкоговоритель сказанную любезнейшим тоном фразу: «Вас обслужат сию минуту».

Напротив находилась еще одна дверь, застекленная, на ней крупными красными буквами было выведено: «Вход воспрещен». Кроме того, полная темнота, разлитая за дверью, безусловно, отобьет охоту нарушить запрет даже у самых бесцеремонных покупателей.

Итак, они оказались в маленькой, похожей на чулан комнате – три метра на три, – очень загроможденной: там стоял один из шести автоматов, над которым висела – кстати сказать, криво – фотография пышной красавицы, приглашавшей нажать кнопку. А поперек щитка автомата красовалась табличка, гласившая: «Не работает». Перед автоматом помещался столик, заваленный альбомами и журналами, – один с фотографиями из светской жизни, другой спортивный, третий с голыми девицами, еще один с художественными репродукциями и, наконец, журнал научной фантастики. На соседнем столике возвышался какой-то странный агрегат с таинственным механизмом, а на совсем низеньком столике стояли две коробки – в одной беспорядочно навалены сигареты, в другой – конфеты. В стену, напротив автомата, было вделано огромное зеркало, к которому инстинктивно направилась Флоранс поправить прическу.

– Ну, а где же ваш педальный холодильник? – нетерпеливо спросил Бретт.

– Минуточку, и я в вашем распоряжении, – отозвался Квота. – Сейчас я кое-что покажу Каписте и нашим помощникам. Вы, Флоранс, тоже останьтесь здесь. Я скоро вернусь.

Квота вошел в дверь, на которой висела табличка «Вход воспрещен». Каписта с помощниками последовал за ним. В этом вновь оборудованном помещении, где стояли теперь кресла, письменный стол и демонстрационная модель холодильника «В-12», Каписта сразу узнал их бывший торговый зал, хотя здесь было темно и помещение стало меньше, так как устроили прихожую и отделили ее зеркалом – оно действительно служило перегородкой, но с этой стороны, из темноты, было прозрачным.

Сквозь эту перегородку Квота с помощниками и Капистой могли наблюдать за Флоранс и Бреттом, которые вели себя по-разному. Взбив перед зеркалом прическу, Флоранс принялась разглядывать странный агрегат, надеясь угадать, что это такое, а ее дядя тщетно старался поправить косо висевшую фотографию и нервничал, так как фотография снова сползала вбок. После третьей попытки он раздраженно пхнул ее и тоже принялся изучать агрегат, от которого отошла Флоранс. А Флоранс, несмотря на предупреждение, висевшее на видном месте, взялась теперь за ручку автомата. Возможно, чтобы проверить. И в руку ей упала шоколадка.

– Да он работает! – раздался ее возглас.

Флоранс из любопытства потянула второй раз ручку, но ничего больше не выпало, и она вспомнила, что автомат устроен с таким расчетом, что действует только раз. Потом она пересмотрела все марки сигарет в коробке, порылась в конфетах, взяла одну попробовать, рассеянно перелистала какой-то журнал, вернулась к автомату проверить, не заработал ли он за это время снова, но, ничего не получив, смирилась и снова взяла со столика журнал, просмотрела его, швырнула обратно, взяла второй, потом третий – с репродукциями – и принялась внимательно их изучать.

А в это время ее дядюшка упорно со всех сторон обследовал загадочный агрегат. Наконец он оставил его в покое, но не стал ни тянуть ручку автомата, ни просматривать журналы, он остановился перед зеркалом и, словно увидев тех, кто стоял там, с другой стороны, высунул язык. Но он просто пытался рассмотреть прыщик. Затем с озабоченным видом оттянул веко левого глаза.

– Хватит, – сказал Квота своим спутникам, которых развеселило это зрелище. – Мы уже достаточно нагляделись.

Он зажег свет, раскрыл дверь и пригласил Бретта с племянницей войти.

– Где же он? – спросил Бретт, оглядывая торговый зал.

– Кто? – слукавил Квота.

– Педальный холодильник.

– Он вас так интересует?

– Но ведь… – недовольно буркнул Бретт.

– Попались на удочку, да? – насмешливо проговорил Квота.

– На какую удочку?

– На холодопедальную.

– Но в конце концов, черт побери, где же его можно увидеть?

– Кого?

– Да этот, провались он пропадом, педальный холодильник! – завопил Бретт, и его лысина приобрела оттенок спелого помидора.

Казалось, Квота искренне удивился:

– Вы серьезно считаете, что он существует?

На лице Бретта гнев мгновенно сменился выражением глубокого разочарования.

– Значит, его нет?

– Ну, знаете, – возмутился Квота, – это уж слишком!

– От вас всего можно ждать, мало вы напридумали всякой чепухи, – проворчал Бретт. – А зачем же вы повесили в витрине…

Флоранс положила руку на плечо Квоте.

– Объясните нам наконец, для чего вся эта инсценировка?

– К вашим услугам, – ответил Квота. – Задавайте вопросы.

– К чему эта комнатка с автоматом и каким-то непонятным агрегатом…

Квота движением руки остановил ее и доверительно сказал:

– Ведь покупатель думает, что он там один, разве не так?

И в ответ на ее непонимающий взгляд Квота погасил в зале свет.

Сквозь прозрачное стекло освещенная комната была видна как на ладони. Флоранс вздрогнула.

– Но, но это же безобразие! – возмутилась она. – Значит, исподтишка будете за ними следить?

– Ох, избавьте нас от громких слов, – перебил ее Квота. – Мы же не собираемся разоблачать их семейные тайны или скрытые пороки. Впрочем, это зеркало с секретом – явление чисто временное. Позже отбор будет поручен фотоэлементу и мы не будем нуждаться в услугах человеческого глаза.

– Какой отбор?

– Ясно, покупателей, – сказал Квота, как о чем-то само собой разумеющемся.

– Хороших от плохих? – При этой мысли Флоранс даже рассмеялась.

– Плохих покупателей не существует, – возразил Квота.

– Черта с два! – воскликнул Каписта и тоже расхохотался.

– Есть плохие продавцы, – холодно заметил Квота, и смех застрял у Каписты в глотке. – Вы, друзья мои, рабы предрассудков. Например, что вы делаете, дорогой Бретт, чтобы в конце месяца узнать, кто из продавцов показал себя с лучшей стороны?

– То же, что и все. Сравниваем, кто сколько продал. Тот, кто продал больше, и есть лучший.

– Абсурд, – бросил Квота.

Его слушатели растерянно замолчали.

– Самый плохой способ, – презрительно продолжал Квота. – Надо, дорогой мой, подводить итоги не успехам, а неудачам. Чем, по-вашему, объясняются неудачи?

– Плохими продавцами, – сказала Флоранс.

– Неверно, – возразил Квота. – Плохими покупателями.

– Только что вы говорили обратное, – заметил Бретт.

– Ничего подобного. В чем состоит роль хорошего продавца? В том, чтобы обезвредить недостатки покупателя, которые мешают ему решиться сделать покупку. Но как же продавец сможет это сделать, раз он сам не знает этих недостатков клиента? А как он может их узнать, если предварительно покупателя в этой комнатке не подвергнут соответствующим тестам? – обратился Квота к своим помощникам. – А после того как характер покупателя станет нам ясен, мы пошлем ему не первого попавшегося продавца, как делалось до сих пор сеньор Каписта, – очевидно, просто по нерадивости, – а именно того единственного, чьи качества лучше всего соответствуют характеру покупателя. Понятно? Кита не ловят на червяка, а пескаря не бьют гарпуном, точно так же неврастеника не уговорит болтун, а робкого – молчальник. Цель этой комнатки в том, чтобы определить, к какому зоологическому виду относится тот или иной клиент, судя по его поведению, и таким образом мы узнаем, пескарь ли он или кит, должны ли мы его ловить на червяка или бить гарпуном.

– Но в таком случае, – неуверенно начала Флоранс, – если я вас правильно поняла, нам потребуется столько же продавцов, сколько будет покупателей.

– Совершенно верно, – подтвердил Квота.

– Значит, нам не хватит не только сорока двух человек, но даже двухсот пятидесяти двух!

– Хватит семерых, – отрезал Квота. – С коммерческой точки зрения психологические особенности человека сводятся к минимуму. В этой области все человечество фактически можно разделить всего на семь категорий. Наблюдение за посетителем через это зеркало поможет нам определить, к какой из этих категорий он относится.

Флоранс растерянно заморгала.

– Скажите, а я… в таком случае… только что… тоже попала в какую-то категорию?

– Безусловно, – подтвердил Квота.

– Я пескарь? – не без кокетства спросила Флоранс.

– Нет, скорее мартышка.

Флоранс побледнела.

– Чудеснейшая категория! – И Квота склонился перед ней в любезном поклоне. – Мартышка-покупатель – существо живое, любопытное, с хитринкой, однако с трудом сосредоточивает свое внимание и поэтому поначалу опасается попасть впросак, но в то же время, к счастью, достаточно умна, чтобы не заинтересоваться новинкой.

Стоит на него сердиться или нет? Но в душе Флоранс было даже приятно, что этот необычный человек дерзит ей. После короткого раздумья она решила рассмеяться вместе со всеми.

– Так на что же ловят обезьян в вашем зверинце? – спросила она.

– Их нет надобности ловить, – ответил Квота. – Они сами идут в капкан. Мартышка-покупатель без чужой подсказки найдет десятки доводов, чтобы убедить себя купить то, что ей захотелось. Лучшего клиента для магазина самообслуживания и желать нельзя. Он обожает супермаркеты и с легкой душой спускает там все свои сбережения.

– Значит, в данном случае продавца вообще не требуется?

– Для мелких покупок – нет, назойливый продавец может только напортить. Но для дорогих – скажем, для холодильника, автомобиля – продавец необходим, чтобы в нужный момент пресечь последние колебания, ибо есть риск, что, затянувшись, они могут привести к неуместным критическим раздумьям. Но говорить продавец должен мало. Поэтому к покупателю-мартышке мы шлем продавца-карпа. А теперь займемся с вами, – обратился он к своим помощникам.

– Присутствующая здесь сеньорита только что великолепно продемонстрировала нам представителя категории мартышек. Для удобства я каждую из семи категорий называю именем какого-нибудь животного: мартышка, угорь, мул, павлин, куница, бык и робкая лань. Последняя – самая распространенная категория. Мы видели также прекрасный образец покупателя-быка.

– Кто же это? – удивился Бретт.

– Да вы, – сказал Квота. – Характеристика: нервен, раздражителен, упрям, знает чего хочет, и заставить его отказаться от своего желания трудно. А хочет он педальный холодильник, которого не существует. Нам же надо продать ему обычный холодильник. Если он почувствует хоть малейшее принуждение, он тут же заартачится и уйдет. Итак, к нему мы пошлем этакого деревенского пастушка, который подгоняет быка хворостинкой. Бык одним ударом хвоста может сбить беднягу с ног, однако слабый паренек ведет животное туда, куда хочет, и у водопоя бык почувствует неодолимую жажду. Тут требуется спокойный, неразговорчивый продавец, словом нечто бесцветное и ничтожное.

– А куница? – с любопытством спросила Флоранс.

– Характеристика, – начал Квота, – жадность и нескромность. Сует свой нос всюду. Всюду ищет выгоду. Войдя в комнатку, первым делом кидается от столика к столику, все перетрогает, каждую вещь возьмет в руки, желая проверить, что за ней или под ней. Потом раскроет свою сумочку и, оглядевшись по сторонам, набьет ее конфетами и сигаретами, даже если сама не курит. Потом примется трясти автомат в упрямой надежде привести его в действие. Таинственный агрегат и висящая вкривь фотография ее не заинтересуют. Возможно, стащит один из журналов, скорее всего со светской хроникой. Ей мы пришлем продавца-лисицу, а тот повернет дело так, что она поверит, будто она сама отыскала запрятанную в углу наилучшую модель холодильника. С остальными категориями я познакомлю вас позже, – продолжал Квота, – но уже сейчас вы должны избавиться от прочно засевшей в вас привычки оценивать людей с моральной точки зрения в зависимости от ваших личных симпатий и антипатий, короче, вносить в дело чувство. Набейте себе руку, определяя коммерческую категорию каждого, с кем вы встречаетесь дома, у друзей, в любом месте. Сначала вы будете ошибаться, и часто. Будете принимать «лань» за «павлина», потому что у нее гордый вид, но помните, это напускное, от робости, будете смешивать «мула» и «угря», потому что его упрямство многообразно и противоречиво. Итак, главное – научиться классифицировать автоматически, чтобы это вошло в привычку, стало вашей второй натурой.

– Впрочем, – говорил Квота Флоранс, некоторое время спустя, когда они вдвоем сидели в кафетерии, куда он пригласил ее позавтракать и где он помогал ей распределять по категориям посетителей, – в будущем все будет упрощено. Я добьюсь того, чтобы каждый гражданин Тагуальпы носил на видном месте в петлице знак своей категории. Давно бы пора сделать это для группы крови. Тогда отпадет надобность в комнате-ловушке, в испытании, не будет никаких колебаний. Он автоматически будет направляться к нужному продавцу для быстрого и безошибочного заключения сделки. Получится огромный выигрыш во времени для всех. Но пока это дело далекого будущего и путь к нему прегражден предрассудками. Итак, вернемся к насущным делам…

– Здесь, сеньоры, – говорил Квота, раздавая своим помощникам отпечатанную на машинке брошюру, – рассказано о реакциях каждой из семи категорий, которые были подвергнуты нами испытаниям в лабораторных условиях. Вы обязаны выучить их наизусть. Начните, конечно, с наиболее простых: уже после первых секунд наблюдений вы имеете некоторое представление о человеке. Если, к примеру, покупатель, попав в «ловушку», сразу же не делает попытки, пусть даже мимолетной, поправить висящую криво фотографию, значит, он наверняка либо «куница», либо «угорь». И напротив, покупатель, который хотя бы ради интереса не пробует тянуть ручку автомата, может быть только «ланью» или «быком». Вряд ли стоит говорить о притягательной силе зеркала для «павлина», таинственного агрегата для «мартышки» и т. д…Как вы сами понимаете, совокупность различных реакций позволит вам совершенно точно определить категорию, к которой принадлежит наблюдаемый. Вероятность ошибки минимальна. Следовательно, вы можете смело направить к клиенту продавца соответствующей категории, которую, в свою очередь, помогли нам установить его ответы на предложенные мною тесты. На сегодня, сеньоры, достаточно. На следующей неделе мы перейдем непосредственно к самой торговле. Желаю вам хорошо провести вечер.

 

10

– Итак, запомните, сеньоры, – говорил Квота своим ученикам при следующей встрече, – после того как определена категория клиента, следует не столько играть на особенностях его характера, сколько вытеснять их с целью получить в чистом виде атавистический инстинкт приобретения и таким образом превратить его в неодолимую силу. У покупателя, когда он переступает порог магазина, потребность эта приглушена множеством сомнений. Но не забывайте, что в каждом покупателе, даже самом нерешительном, заложено неосознанное, но могучее желание поддаться уговорам. Роль продавца – освободить клиента от мешающих ему тормозящих сил, пустив в ход психологические автоматизмы.

– Нового я здесь ничего не придумал, – скромно продолжал Квота, – любая торговля, удачная или неудачная, построена на изложенном выше принципе. Я лишь систематизировал эти автоматизмы, распределил по категориям для того, чтобы использовать их с математической точностью, не полагаясь, как это принято сейчас, на несовершенное чутье продавца. А сам принцип остается неизменным. Любая продажа – это операция, состоящая из пяти классических этапов, и это в равной степени относится и к мелкому галантерейщику, который хочет всучить вам катушку ниток, и к крупному дельцу, продающему океанские суда. Вот они эти этапы: первый – уничтожить барьеры, иными словами, уничтожить препятствие, разделяющее двух незнакомых людей, и сделать первые шаги на пути к контакту. Наипростейшие способы здесь самые верные: предложить стул, угостить сигаретой, аперитивом или даже просто приветливо улыбнуться. Второй: необходимо добиться единомыслия, по какому поводу – неважно. «Жуткая погодка, не правда ли?» – «Да, отвратительная». Этого «да» вполне хватает, вы уже соучастники, сообщники, и можно не опасаться, что клиент уйдет преждевременно. Третий: пробудить инициативу – вот самый главный пункт, но и самый щекотливый. Когда у вас, сеньорита Флоранс, появляется желание купить себе новое меховое манто, разве вы об этом заявляете напрямик?

– Конечно, нет, – рассмеялась Флоранс.

– Однажды вечером вы начинаете покашливать, не слишком сильно, но упорно и до тех пор, пока ваш дядя не забеспокоится и не упрекнет вас в беспечности, в том, что вы слишком легко одеваетесь. А отсюда недалеко и до мысли о новом манто.

– Вот оно что! Значит, ты вовсе не была простужена? – воскликнул Бретт.

– Была, дядюшка, была. – И Флоранс поцеловала дядю под общий смех учеников Квоты. – Может, не так уж сильно, но и в самом деле я немножко кашляла.

– Безошибочный прием – заставить противника стрелять первым. А теперь четвертый: разжечь желание, но это уже детская игра.

После небольшого молчания Квота, улыбнувшись, добавил:

– Однако не будем и преуменьшать мой вклад. До меня все эти пять этапов валили в кучу, этим и объясняется огромное количество неудач. Я же установил для каждого этапа ряд рефлексов, которые требуется вызвать у клиента и которые не дадут ему возможности сопротивляться или ускользнуть. Они перечислены по порядку на этих вот страницах.

Квота вручил шестерым своим помощникам, Флоранс, Бретту и Каписте брошюрки, в которых в согласии с семью категориями приводились примерные диалоги между продавцом и покупателем.

Боясь нагнать скуку на читателя нашего повествования, мы не приводим списка всех восьмисот семидесяти пяти вопросов и ответов. Любопытный читатель сможет, если захочет, изучить эту брошюру, находящуюся в Национальной тагуальпекской библиотеке, адрес ее: Хаварон XV, бульвар Президента Боонена, 1100, где она свободно выдается читателям…

Свой урок Квота закончил следующими словами:

– Когда вы сами вызубрите этот научный труд, каждый из вас передаст свои знания семерым продавцам, находящимся под вашим началом, причем каждый из них, естественно, обязан знать лишь то, что касается его категории. Когда самый бездарный из наших продавцов будет в состоянии повторять их, как магнитофон, задумываясь лишь на две десятые секунды, не больше, когда, одним словом, он будет ставить вопросы и давать ответы так же механически, как он ходит и дышит, тогда мы перейдем к некоторым опытам in vitro , а потом уже внедрим их в жизнь, то есть в практику нашей торговли. Благодарю за внимание, сеньоры.

 

11

Тем временем каждый из сорока двух продавцов, отобранных за хорошую память, глупость и безличность, были, в свою очередь, в зависимости от их преобладающих свойств причислены к одной из семи категорий, и Квота тоже окрестил каждую категорию именем какого-нибудь животного: продавец-карп, продавец-попугай, продавец-леопард, продавец-крот, продавец-лисица, продавец-цапля, продавец-сокол. Затем в течение пяти недель их усиленно тренировали, добиваясь от них чисто механического усвоения ста двадцати пяти вопросов и ответов своей категории, которые они подавали бы не задумываясь, с автоматизмом кибернетической машины. Ко дню испытания in vitro они, казалось, были натасканы безукоризненно.

Из чувства товарищества Флоранс не захотела сидеть сложа руки. Она много потрудилась, чтобы наравне с продавцами освоить метод Квоты и стать настоящим экспертом. Бретт считал, что он слишком стар для всех этих новшеств. Да и Квота находил, что для директора фирмы это вовсе не обязательно. На Каписту он тоже не стал оказывать давления. Вначале тот относился к этому методу с полнейшим скептицизмом, за которым легко угадывалось скрытое опасение, что новая система, не дай бог, себя оправдает. Но после одного случая, о котором будет рассказано ниже, Каписта скрепя сердце признал ее ценность и тоже взялся за работу.

Настал день первых опытов, и Квота собрал своих помощников.

– Сегодня утром, – начал он, – мы на несколько часов откроем витрины. Впустим в магазин первых клиентов, а когда они очутятся в «ловушке», будем все вместе их изучать. Вы сами отнесете каждого к соответствующей категории. Выберете подходящих продавцов. Укрывшись в нише торгового зала, мы будем наблюдать за ходом торговли. А затем обсудим и оценим наши первые опыты.

Для Бретта это был час волнений и страхов. Наконец-то можно будет на практике проверить, насколько эффективен новый метод, и тогда все воочию увидят, что оно такое: гениальное ли открытие или наглый обман. Все его тревожило, и прежде всего безнадежная тупость продавцов, которая, хоть он и старался переубедить себя в обратном, никоим образом не может служить залогом успеха вопреки уверениям Квоты.

– Но все же с авторучкой придумано не очень остроумно, – твердил он. – Если требуется с такой точностью определить именно ту минуту, когда ее следует протянуть клиенту…

– Это не труднее, чем поцеловать женщину, – перебил его Квота. – Она отворачивается, потом на секунду подставляет губы, снова от вас ускользает… Такие вещи угадываются сами собой, для этого университетов кончать не нужно.

– Пусть, – настаивал Бретт, нервически подергивая носом, – но я все время думаю, какие эти кретины несчастные, которых вы отобрали…

– Вот именно, вот именно, думать ни к чему, – сказал Квота. – Голова нас всегда губит. Да и в любви тоже…

Но переубедить Бретта ему так и не удалось.

– А вы-то сами ими довольны? – снова пристал Бретт, когда на витринах с глухим шорохом поднялись металлические жалюзи.

– Пока механика их мышления еще слишком человеческая. Нам не удалось полностью подавить в них способность думать. Но постепенно мы этого добьемся.

Флоранс услышала эти слова, и у нее впервые мелькнула мысль, что во всем этом есть что-то недостойное. Только мелькнула, только ветерок возмущения пронесся в ее душе, возмущения этим беспредельным, подчеркнутым презрением к людям, но это длилось всего миг, и она даже не успела насторожиться, так как прозвенел звонок и Квота воскликнул:

– Ого, несмотря на ранний час, клиент уже есть! Видите, нам дал знать о нем фотоэлемент. Потушите свет. Наблюдайте за «ловушкой».

Сквозь фальшивое зеркало видно было, как в «ловушке» ярко вспыхнул свет. Дверь была распахнута. И почти сразу же, стремительно, как будто его подтолкнула светящаяся стрелка и всосал свет, из прихожей появился мужчина. Не успел он переступить порог, как дверь за ним захлопнулась, словно от сквозняка. Одет он был то ли в форму, то ли в ливрею.

– Да это же Эстебан! – изумленно прошептала Флоранс.

Так звали швейцара, которого приставили встречать посетителей. Когда за ним захлопнулась дверь, он вздрогнул и попытался было ее открыть, но тщетно. Громкоговоритель в это время прогнусавил: «Вас сию минуту обслужат». Но это, видно, его не успокоило, и он с растерянным и озабоченным видом стоял, почесывая затылок.

– Зачем он явился сюда, почему ушел со своего поста? – возмутился Бретт.

Он сделал шаг к двери. Квота попытался его удержать.

– Подождите, он же не виноват…

Но Бретт уже распахнул дверь в «ловушку».

– Какого черта вам здесь надо?

– Я, наверно… ошибся дверью, сеньор директор, – пробормотал Эстебан. – Я заблудился.

– Проработав здесь пятнадцать лет? – насмешливо спросила Флоранс.

– Да понавесили здесь всяких стрелок, – защищался швейцар. – Как тут не сбиться с толку, сеньорита.

К ним подошел Квота.

– А может, у вас просто появилось желание посмотреть педальный холодильник? – спросил он с ласковой усмешкой.

– По правде сказать… – запинаясь, начал Эстебан и вдруг залился краской, – я подумал… взгляну одним глазком… просто, чтобы знать…

– Не оправдывайтесь, старина, это совершенно естественно.

Квота фамильярно взял его за руку и повел в торговый зал. Там он уселся на край письменного стола и, покачивая ногой, сказал:

– Вам нравится ваша работа? – И, не давая Эстебану ответить, продолжал: – Если вы хотите остаться у нас, вам нельзя будет так часто отлучаться со своего поста.

– Разве я отлучаюсь? – запротестовал швейцар. – Да, никогда…

– Неправда, я же вижу, вы постоянно играете во дворе с другими швейцарами в пулиш. (Тагуальпекская игра в шары.)

– Так это, когда никого нет. Я же не во вред…

– Правильно, до сих пор это было не во вред, – добродушно согласился Квота, покачивая ногой. – Но теперь все переменится, – неожиданно резко добавил он. – И вам, Эстебан, придется работать, не щадя сил.

– Как так? – с опаской спросил тот.

– Сколько вы сейчас получаете?

– Четыреста песо в месяц.

– А будете получать тысячу, – пообещал Квота.

– Тысячу? – У Эстебана даже дух захватило.

– Тысячу? – переспросил Бретт сдавленным голосом и сделал шаг в направлении Квоты.

– Со временем можете рассчитывать и на большее, – спокойно сказал Квота.

Бретт побледнел, раскрыл было рот, но не смог вымолвить ни слова. Эстебан застыл, как соляной столб.

– Естественно, при условии, – продолжал Квота, словно не замечая реакции окружающих, – если вы распрощаетесь со своими шарами.

– А что же мне придется делать? – убитым голосом спросил Эстебан.

– Выполнять вашу обычную работу: провожать покупателей. Просто их будет гораздо больше.

– Намного больше? – удрученно поинтересовался Эстебан.

– Гораздо больше, чем вы можете себе вообразить, – ответил Квота.

Швейцар вытаращил на него глаза.

– И поэтому покупатели не должны задерживаться. К сожалению, они склонны к пустой болтовне, что объясняется их восторженным состоянием после покупки. Ваша задача – не допускать этой болтовни.

– Только «здравствуйте» да «прощайте»? – огорченно спросил Эстебан.

– Даже без «здравствуйте» и «прощайте», – возразил Квота. – Это уже поощрение. Они получат свою порцию улыбок и вежливых слов в торговых залах, во время покупки. Лишние слова при выходе – зря потерянное время, а главное – могут создаться пробки и замедлиться темп. Понятно?

У Эстебана пересохло во рту, и он молча кивнул.

– Ну, а теперь, старина, можете идти.

Но Эстебан после краткого колебания робко спросил:

– А можно мне на него взглянуть хоть одним глазком?

– На что взглянуть? – поинтересовался Квота.

– На педальный холодильник. Раз уж мне теперь повысят жалованье и если это не слишком дорого…

– Великолепная идея, – сказал Квота. – Вы, разумеется, систематически занимаетесь спортом…

– Ну… играю в пулиш, по воскресеньям иногда езжу на рыбалку…

– У вас есть справка?

– Какая такая справка?

– От врача. Во избежание неприятностей со стороны сердца.

У Эстебана вытянулось лицо.

– Ведь придется крутить и крутить педали, особенно в жаркое время, – объяснил Квота. – Ладно. Мы еще вернемся к этому позже. А сейчас ступайте, тем более кто-то входит.

И впрямь, звонок объявил о новом покупателе. Квота потушил свет в зале и вытолкал Эстебана. Сквозь стекло было видно, как в «ловушке» словно втянутый яркими лучами света появился высокий, уже начинающий полнеть мужчина. Когда за ним захлопнулась дверь, он удивленно оглянулся. «Вас сию минуту обслужат», – прогнусавил громкоговоритель.

– Да это же генерал Перес! – шепнула Флоранс дяде.

– Ну да, он как раз собирался зайти ко мне по поводу этих чертовых акций! – разочарованно сказал Бретт.

– Так вы его знаете? – спросил Квота.

– Увы, немножко, – вздохнул Бретт. – Ладно, я сейчас уведу его к себе, а потом вернусь к вам. Продолжайте без меня.

– Уведете? Да ни за что на свете! – остановил его Квота. – Во всяком случае, не раньше, чем он купит холодильник.

– Но это же не клиент, а совсем наоборот. Это кредитор, да еще какой цепкий!

Квота спокойно возразил:

– Вряд ли это послужит помехой.

И, обращаясь к своим помощникам, добавил:

– Раз он попался в «ловушку», значит, в каком-то уголке его мозга засел холодильник. Наша задача – извлечь этот холодильник. Наблюдайте за ним, сеньоры.

Но генерал Перес застыл посередине комнаты, он стоял вытянувшись, словно аршин проглотил, и лишь один раз взглянул на свои часы.

– Ого! – воскликнул Квота.

Посетитель явно не желал ничего замечать: ни зеркало, ни автомат, ни висевшая косо фотография, ни журналы, ни сигареты, ни даже странный агрегат – ничто его не заинтересовало. С недовольным видом он постукивал носком туфли по полу. Затем откусил заусеницу на пальце и снова посмотрел на часы.

– Великолепно. Начале прекрасное, – сказал Квота. – Какая категория?

– Категория мулов, – ответил один из помощников.

– Правильно. Определение?

– Звериное упрямство, тупое недоверие, глупейшая заносчивость, дух противоречия.

– Правильно. Метод?

– Вызвать отвращение к педальному холодильнику. Разжечь любопытство к холодильнику обыкновенному. Тем не менее продолжать настаивать на педальном, чтобы он решил, будто его хотят надуть. Дать ему поупрямиться. Задеть самолюбие. Некоторое время не сдавать свои позиции. Уступить лишь в последний момент.

– Правильно. Кого мы к нему вышлем?

– Продавца-крота.

– Правильно. Почему?

– Крот должен действовать весьма осторожно и ни словом не выдать своих намерений.

– Очень хорошо. Так кого же именно?

– Меня! – предложила Флоранс.

Квота удивленно взглянул на нее.

– Дайте мне этого человека, – настойчиво молила она. – Я должна ему отомстить. Я сумею сыграть роль продавца-крота.

– А ты уверена… – начал Бретт.

– Посмотрим. – Квота улыбнулся: – Валяйте! Вы все помните?

– Все восемьсот семьдесят пять вопросов и ответов, – подтвердила она и тоже улыбнулась.

– Для мула достаточно и семидесяти. Но вы сумеете найти нужные и сохранить темп?

– Надеюсь, – сказала она. – Спасибо…

Она вошла в «ловушку». Бретт, Квота и все прочие втиснулись в небольшую нишу в торговом зале, откуда они могли все слышать, сами оставаясь незамеченными.

Флоранс, а за ней и генерал вошли в зал. Флоранс зажгла свет.

– Дядя сейчас придет, – сказала она, предложив гостю сесть в кресло. – Сигарету?

– Спасибо, не курю.

– Немного виски? Вермута?

– Может, у вас найдется перно?

– Сейчас посмотрю. Хорошая погода, не правда ли?

– Да. Настоящая весна.

Флоранс открыла дверцу холодильника.

И тут же в зале раздались звуки военного оркестра, задрожали стены, задребезжали стекла в окнах.

– Неужели это холодильник поднял такой шум? – спросил генерал, и лицо его выразило удивление.

– Да, наша новая модель. В него вмонтирован проигрыватель. Если хотите, он может сыграть Моцарта.

Она захлопнула дверцу, и музыка прекратилась.

– Столько? Достаточно? – спросила Флоранс, доливая воду в стакан с перно.

– Хватит, хватит, спасибо. Надеюсь, ваш дядя не задержится?

– Нет, конечно. Вы видели наши витрины?

– Да, мимоходом, – равнодушным тоном ответил Перес. – А что это за педальный холодильник? Он действует при помощи педалей?

– Совершенно верно.

– Можно на него взглянуть? Я подумал было, что мой денщик… парень целый день бездельничает…

– Великолепная мысль, – согласилась Флоранс. – Если вы не боитесь запаха солдатского пота…

– Ах, так. Разве это трудно?

– Естественно. Тем более в жару. Кстати, без справки…

– Какой справки?

– Медицинской. Уже бывали несчастные случаи…

– Да-а… – протянул генерал.

Неожиданно послышался легкий присвист и затем какой-то звук, словно кто-то чихнул.

– Будьте здоровы, – сказал генерал.

– Это не я, а холодильник, – проговорила Флоранс. Она раскрыла дверцу и нажала внутри на какую-то кнопку. Холодильник снова чихнул.

– Играет на трубе да еще и чихает, – рассмеялся генерал. – Того гляди, заговорит! А почему это вдруг запахло сосной?

– Хлорофилл, – пояснила Флоранс. – Избыток газов превращается в дезодоратор. В него вделана электронная ноздря: она чихает, как только, скажем, запах капусты превышает норму.

Флоранс заставила аппарат чихнуть еще несколько раз подряд. Генерал встал. Он подошел к холодильнику, склонился над ним, но Флоранс положила руку ему на плечо и предложила:

– Пойдемте, генерал, посмотрим наш педальный холодильник.

Перес отстранился и холодно проговорил:

– Может быть, вы все-таки разрешите мне посмотреть?

Он снова нагнулся. Флоранс направилась к двери. И тут же в холодильнике послышался грохот, словно заработала аэродинамическая труба. Генерал отпрянул.

– Хм! А это что включилось?

– Пустяки. Кондиционированный воздух. Хватает на две-три комнаты. Пойдемте же, – настаивала она.

– Разрешите? – повторил Перес, и в тоне его послышались ледяные нотки. – Если вы не возражаете, я получше ознакомлюсь с этим холодильником. По-моему, он недурен.

– Но, видите ли… он-то как раз… – начала Флоранс, но тут же осеклась.

– Что вы хотели сказать?

Флоранс подошла к генералу.

– К сожалению, эта модель не поступает в продажу.

Перес поднял голову. Флоранс пояснила:

– Он предназначается для военных, сеньор генерал.

Перес выпрямился и раскрыл было рот, но Флоранс опередила его:

– Я хочу сказать – для военных ведомств. Частным лицам мы его продать не можем.

– Генерал не частное лицо, – отрезал Перес. – Странное все-таки у вас представление…

– Я хочу сказать, – поспешила добавить Флоранс, – что мы не имеем права доставлять такие холодильники на частную квартиру. Они предназначены только для учреждения.

– А кто помешает мне дать адрес войсковой столовой, а затем забрать его себе?

– Но это же подсудное дело, генерал. Холодильник продается ниже себестоимости. Нет, нет, забудьте о нем. Еще чуточку перно?

– Капельку, только самую малость, – буркнул генерал.

Он погрузился в мрачное раздумье.

– Все-таки это возмутительно, – он хлопнул себя по колену, – чтобы генерал, командующий военным округом…

– В таком случае, – сказала Флоранс, – надо, не мешкая, браться за дело.

– Не мешкая? – удивленно переспросил генерал.

– Ну да, чтобы успеть забронировать его для вашего ведомства. Ведь эту модель больше не выпускают, мы слишком много на них теряли. Я даже не знаю, сколько их вообще осталось.

Но в остриженной бобриком голове генерала мысль работала только в одном направлении.

– А проигрыватель вмонтирован во все холодильники? – спросил он.

– Нет. Для армии мы поставляем без проигрывателя. И без запахоуловителя, конечно.

– Ну, а мне вы доставите и с тем и с другим?

– Но, генерал, я же вам твержу…

Генерал жестом показал, что не желает слушать никаких возражений.

– Запишите адрес: генеральный штаб седьмого округа, казарма Боливар. Расписку получите в канцелярии.

– Но, генерал, у нас же будут неприятности…

– Ваше дело выполнять то, что я вам говорю, – раздраженно оборвал он.

Флоранс упрямо гнула свою линию:

– А вдруг кто-нибудь проболтается…

– Неужели недостаточно моего слова солдата? – вышел из себя Перес.

И Флоранс вдруг уступила:

– Ну, в таком случае… К тому же мне приятно оказать вам услугу. Распишитесь вот здесь, генерал.

«Мул» взял у нее ручку, бланк заказа и с нескрываемой радостью поставил свою подпись.

О цене он даже не спросил.

 

12

Флоранс стоило огромного труда отделаться от генерала.

– Холодильник должен быть у меня до воскресенья, – властно настаивал он. – Я жду к обеду министра с супругой. Он любит музыку, и моя жена наверняка захочет показать им…

Когда наконец Флоранс удалось сплавить Переса Эстебану, она от восторга чуть было не бросилась без всякой задней мысли на шею Квоте, но вспыхнула и ограничилась тем, что в обе щеки расцеловала дядю.

Возбужденный Бретт радостно воскликнул:

– Грандиозно! Даже о своих акциях забыл!

Квота же ограничился кратким замечанием.

– Для начала – неплохо. Вы засекли время? – спросил он своих помощников.

– Три минуты, десять и одна пятая секунды.

– Многовато, многовато, – сказал Квота.

Он улыбнулся Флоранс:

– Но для вас это прекрасно. Ведь вы же не типичный продавец-крот. А вот и еще один покупатель.

Им оказалась низенькая женщина с острым личиком, одетая в черное. Она так бойко порхала от одного предмета к другому, что за ней трудно было уследить. Она нажала одной рукой на рычажок автомата, а другой, глядя в зеркало, поправила волосы, а потом, делая вид, что поглощена изучением таинственного агрегата, украдкой схватила горсть конфет. И все в том же духе. Ее сразу отнесли к категории «угрей» и послали продавца-цаплю.

Вначале все шло как по писаному. Она собиралась подарить мужу педальный холодильник. «Прекрасное упражнение для ног, к тому же и брюшко сгонит», – пошутила она, но, узнав, что это грозит сердечным приступом, тут же отказалась от своей идеи. И всякий раз, когда она пыталась скрыться в траве, продавец-цапля, словно подталкивая ее клювом, вызывал на новый разговор, то вынуждая ее отвечать на щекотливые вопросы («Меня еще вполне устраивает мой холодильник». – «А какого года выпуска ваше старье?»), то пробуждал в ней протест («Хорошо, я подумаю». – «Ах вот как, значит, у вас все решает муж!»), не давая в ней остыть желанию приобрести новейшую модель холодильника. Но в тот момент, когда желание достигло кульминации и она нетерпеливо выхватила из рук продавца ручку, произошла осечка: ручка оказалась баз чернил.

Покупательница протянула ручку продавцу, чтобы тот наполнил ее чернилами, но пыл уже остыл, желание осело, как безе, которое передержали в духовке. Она обвела взглядом комнату и, словно очнувшись, пробормотала: «Скажите… а сколько он стоит?» После этого ее уже невозможно было удержать никакими силами. «Нет, нет, это вовсе не так дешево, как вы пытаетесь убедить меня». И поспешно вскочила. «Зайду потом. Я еще подумаю. Извините за беспокойство».

– Вы сделали это нарочно? – спросила Квоту Флоранс.

– С ручкой-то? Конечно… Просто я хотел вам доказать, что я ничего не преувеличивал, когда говорил: надо успеть подсунуть ручку в момент наивысшего накала, ибо здесь решают секунды. Погасите огонь под кастрюлей с молоком, которое уже закипает, и оно не только не убежит, но сразу же опустится.

– И конечно, нет никакой надежды, что эта женщина снова вернется?

– Никакой, – подтвердил Квота. – Что сорвалось, то сорвалось бесповоротно. Но сейчас, выйдя на улицу, она уже раскаивается. И в таком состоянии она, пожалуй, кинется к нашему конкуренту милейшему Спитеросу, благо его магазин напротив и выиграет на этом деле только он.

– Так какого же черта вы выпустили ее из своих рук? – сердито буркнул Бретт.

Но тут раздался звонок. Явился новый покупатель.

– Ну что, будем продолжать? – спросил Бретт, и в голосе его прозвучали разочарованные, даже подозрительные нотки.

– Дорогой Бретт, – сказал Квота, – вы принадлежите к той категории пессимистов, которые, увидев, что с бойни сумела улизнуть одна-единственная свинья, сразу теряют веру в преуспеяние Чикаго. Но хватит болтовни. Тушите свет, и будем наблюдать.

Почти сразу же в «ловушку» вошел маленький человечек в черном костюме.

– Да это же отец Эспосито, честное слово! – прошептала Флоранс.

Антонио Эспосито был основателем одной из многочисленных ведущих между собой беспощадную борьбу сект, которые возникли в Тагуальпе после Конвенции о религиозной терпимости. Каждый из руководителей сект имел свой собственный приход, и фирма «Фрижибокс» находилась в приходе пастора Эспосито, который ежемесячно являлся получать дань для своей благотворительной столовой. Его боялись как чумы.

Однажды, было это месяц назад, когда Квота разъяснял Флоранс и Каписте (тот еще продолжал держаться настороженно) некоторые детали своего метода, на пороге неожиданно появился швейцар Эстебан и, как-то странно жестикулируя, словно говоря, что он, мол, бессилен, впустил пухлого человечка в сюртуке с детским личиком, обрамленным седыми волосами, и с таким уничиженным видом, который уж никак не вязался с тем упорством, с каким он рвался в кабинет.

Никто не мог устоять против мягкой настойчивости отца Эспосито. Через пять минут все имеющиеся у Каписты деньги перешли в руки посетителя. И Каписте было вдвойне обидно, тем более что Квота издали наблюдал за ним с оскорбительной усмешкой.

– Посмотрел бы я на вас… – сказал ему Каписта, когда пастор удалился.

– Сколько угодно, – ответил Квота. – А что вы скажете, если я не только не пожертвую ни гроша на его паству, но и продам ему холодильник?

– Держу пари, ничего не выйдет, – возразил Каписта.

Но в глубине души он уже не сомневался, что Квота сумеет добиться и этого. Именно с тех пор он и принялся всерьез вместе с прочими изучать метод Квоты.

Сейчас взгляды всех были устремлены на святого отца, который смиренно стоял в освещенной «ловушке».

– Ну и денек выдался! – воскликнула Флоранс.

– Сегодня же первое число, – улыбнулся Квота.

– Так вы знали, что он придет? – удивилась она.

– Догадывался. Не забывайте, что я должен выиграть пари. Какой категории? – спросил Квота у своих помощников.

Бретт с изумлением посмотрел на него:

– Неужели вы надеетесь продать ему холодильник? Да он же гол как сокол.

– Он уже пошел по пути, указанному стрелками. Значит, мечтает о холодильнике, пускай это и безумие с его стороны, – возразил Квота. – А раз так, то он у нас купит холодильник, если даже ему придется залезть в долги по самое горло. Какой категории? – повторил он свой вопрос.

А Эспосито тем временем суетился в «ловушке», он, видимо, горел желанием все потрогать, но, ни к чему не решаясь прикоснуться, делал какие-то движения и тут же спохватывался. Сначала он хотел поправить висевшую криво фотографию, но при виде пышной декольтированной красавицы отдернул руку. Потом наблюдатели увидели, что он потянулся было к сигаретам, однако взять ни одной не осмелился, достал собственную пачку, вынул сигарету, но, не в силах побороть робости, так и не закурив, засунул ее обратно в пачку, а пачку положил в карман.

– Категория «лань», – сказал один из помощников Квоты.

– Правильно, – согласился тот. – Весьма распространенное животное – робкое, застенчивое, скромное, охотиться на него не трудно, более того, упоительно прекрасно, однако при одном условии – надо иметь хорошие легкие, иначе его не загонишь. Беззащитное, но может вымотать окончательно. Тут требуется продавец-леопард, напористый, любезный, разговорчивый, и цель у него одна: не дать лани скрыться. Никогда покупатель-лань не осмелится уйти из магазина с пустыми руками, особенно если несчастный продавец лезет из кожи вон, обливается потом и теряет на него столько времени. По-видимому, дражайший Бретт, придется прибегнуть к вашим услугам, будьте готовы по первому зову прийти мне на помощь. Пошли.

Квота попросил всех остаться в нише, зажег свет и раскрыл дверь в «ловушку».

– Заходите, милости прошу, – пригласил он отца Эспосито. – Простите, что я заставил вас ждать, но столько дел…

Он взял шляпу пастора, повесил ее на вешалку и, пыхтя, стал выдвигать из угла тяжелое кресло.

Отец Эспосито, поняв, что произошло недоразумение, попытался его рассеять.

– Не надо, не надо, не утруждайте себя, сын мой. Вы меня не знаете, я пастор Эспосито, основатель секты «Святые когорты прогресса». Ваш щедрый директор, – пастор порылся в карманах, вынул несколько брошюрок, полистал их, – первого числа каждого месяца жертвует нам небольшую сумму…

Он отыскал среди своих брошюрок альбомчик с фотографиями и сунул Квоте. Тот сделал вид, что рассматривает его.

– Современная социальная секта, – пояснял отец Эспосито. – Ее цель – объединить веру с самыми передовыми идеями общества. Отнюдь не чуждаясь науки и промышленности…

– Понятно, понятно, – прервал его Квота. – Ну и как, они в порядке?

– Кто они? – спросил сбитый с толку Эспосито.

– Да ваши когорты?

– Как я уже вам изложил, сын мой, ваш щедрый директор…

– Ясно. Прошу вас, сядьте. Нет, нет, зачем же на жесткий стул…

Квота придвинул пастору глубокое мягкое кресло и усадил его, ласково придавив плечи служителя культа. Бедняга утонул в мягком сиденье, попытался было встать, но тщетно – его удерживала дружеская, но твердая рука Квоты.

– Не надо, сын мой, не надо, вы так заняты, а я пришел, чтобы… – запротестовал было отец Эспосито.

– Весь к вашим услугам, – прервал его Квота. – Вы, кажется, курите? Да, да, курите. Сигару? Вы ведь тонкий ценитель…

Он взял толстую «гавану» и заткнул ею, словно пробкой, полуоткрытый рот пастора, который собирался отказаться от угощения. Потом щелкнул зажигалкой, протянул ее пастору и, когда тот закурил, сунул зажигалку ему в карман.

– Сувенир. На память. Не отказывайтесь, прошу вас, вы доставите мне огромное удовольствие. Но поговорим о вас. Если я правильно понял, наш директор интересуется вашими благотворительными делами?

– Совершенно верно, – горячо подтвердил пастор. – И всегда по первым числам, как я вам уже говорил, он…

– На благотворительные обеды, по-видимому? – спросил Квота. – Вы устраиваете благотворительные обеды для бедняков?

– Совершенно верно, совершенно верно, – подтвердил святой отец.

– А в такую жару у вас не портятся продукты? Ваш ледник вас удовлетворяет?

– Простите?

– Я спрашиваю, не подводит ли вас ваш ледник?

– Ах, ледник… – пролепетал отец Эспосито. – Видите ли, мы набиваем его льдом только по пятницам… из-за рыбы… А в остальное время… мы ведь не богаты, а лед стоит денег…

– Неужели вы хотите сказать, – воскликнул Квота, – что ваша кухня оборудована только старым ледником, каким пользовались еще наши прабабки? Я тоже не богат, но я на личном опыте убедился, что иногда экономия обходится чересчур дорого: тухнет мясо, скисает молоко…

– Как-то приноравливаемся, – смущенно ответил святой отец. – В общем-то, мы мало что выбрасываем…

– Ясно, ясно, – прервал его Квота. – Мясо промалывается, делаются тефтельки, кости идут в суп. Но случись хоть раз небольшое отравление, и санитарная инспекция от вас не отстанет. Наша фирма обязана вам помочь… Дайте мне подумать… Вы видели педальный холодильник?

– Нет… То есть… видел ваши витрины… – И бедняга пастор, покраснев, торопливо добавил: – Но пока что я и думать не могу…

– Понятно. Хотя, если крутить педали будут ваши нищие, холодильник очень скоро окупится, так как вы сэкономите на покупке льда.

– Вот как? – спросил пастор.

– Конечно, при условии, если ваши подопечные – люди спортивные, хорошо натренированные. Есть, правда, одна опасность – в один прекрасный день они заявят, что это, мол, их утомляет, и покинут вас или еще хуже – вдруг у кого-нибудь случится сердечный припадок. Что тогда делать? Нет, поразмыслив, я пришел к выводу, что вам нужен холодильник вот такого типа, – сказал Квота, подходя к модели «В-12», – но только большего размера. В нем можно законсервировать египетскую мумию, и рыба даже не первой свежести будет благоухать как роза. Не говоря уже о хлорофилле, уничтожающем дурные запахи, и газе против гнилостных бактерий. Полностью демонтируется. Сейчас я вам покажу. Во-первых, дверца. – Не переставая говорить, Квота снял дверцу с петель и, шатаясь от тяжести, пронес ее через зал и положил на стол.

– Не надо, сын мой, я не хочу… – пробормотал пастор, приподнимаясь, но Квота все тем же приемом усадил его обратно.

– Ничего, ничего, святой отец, это мне даже приятно. Прежде чем решиться, нужно изучить все в подробностях… а вот блок агрегата. Я сниму пиджак, не возражаете? Сперва вы вытягиваете вот этот стержень, потом штифт. Затем, стоит только чуть засунуть руку и… немного… голову… вот и все. Мотор тяжеловат, на материал не поскупились, но можно без особого труда… вынуть все… а теперь… рассмотрите его как следует, – сказал Квота, поднося мотор к столу. – Ой! – вскрикнул неожиданно он, потряс пальцем и сунул его себе в рот. – Не беспокойтесь, пустяки, просто я придавил себе ноготь. Нет, нет, пустяки, для меня это одно удовольствие… Вот смотрите: поршни, – и он принялся их разбирать, – распределительный вал… клапаны. Ой, черт побери! Пружины! – Пружины покатились по столу, он стал их подбирать, поскользнулся, упал, увлекая за собой дверцу, сильно стукнулся коленом об пол, стал шарить руками, ища рассыпавшиеся пружины, и, поднимаясь, ударился головой об угол стола. – Бог с ними, будем надеяться, найдутся при уборке… Но вы только взгляните – какая работа, какое качество отделки! Это переживет нас с вами… А теперь подойдите сюда… – Квота отряхнул брюки, взял за руку несчастного пастора, поднял его из кресла и, подтолкнув вперед, продолжал: – Сейчас я вам покажу, как обращаться с полочками… Остроумнее ничего не придумаешь… Нагнитесь… видите? Шесть разных положений в зависимости от продуктов: мясо, колбасные изделия – пожалуйста! – масло, яйца – пожалуйста! – напитки – пожалуйста! – Главное, проще простого! Ну вот, попробуйте сами, прошу вас… Да вы нажмите посильнее…

Квота помог отцу Эспосито, но тут раздался звон разбитого стекла (для этого эффекта внутри была специально поставлена склянка), по стенкам холодильника и на ковер ручьем хлынула вода, растекаясь по полу.

– Боже мой, что я натворил, – простонал отец Эспосито.

Лицо Квоты выразило досаду.

– Я сам во всем виноват, – твердил он, вытирая пол своим носовым платком, – спрятал в холодильник бутылку виски ко дню рождения жены и совсем забыл…

– Я в отчаянии, просто в отчаянии…

– Пустяки, всему виной моя рассеянность…

– А ваши брюки! – воскликнул Эспосито.

Квота стоял на коленях в самой луже.

– Не беда! Отдам в чистку. А вот с ковром дело похуже, директор у нас грозный. Да вы же его сами знаете. Сейчас я его позову…

Отец Эспосито даже побледнел.

– Да не из-за этой лужи, конечно, – успокоил пастора Квота. – Нам ведь нужно договориться о рассрочке, иначе вы не сможете оплатить холодильник. При покупке в кредит трудность не в кредите, а во взносах, не так ли? – добавил Квота, добродушно рассмеявшись. – Но мы пойдем вам навстречу. – Он снял трубку. – Алло, сеньор директор? К нам пришел пастор Эспосито, вы не могли бы зайти сюда на минутку?

– Но пока Квота продолжал разглагольствовать, не давая бедняге открыть рот, между Бреттом и Флоранс разгорелся жаркий спор, хотя оба говорили шепотом.

– Не ходите туда! – умоляла Флоранс. – Мне это все не по душе. Это… это…

– Да что ты, пусти меня. Настоящий цирк!

И Бретт вышел в зал.

– А вот и наш директор, – проговорил Квота. – Знакомить вас не надо…

– О, это вы, отец мой! Как поживаете? – Бретт протянул пастору руку.

Квота сразу перешел к делу.

– Сеньор директор, вы не помните, сколько наша фирма обычно отчисляет пастору на неимущих?

– Сто пятьдесят песо, сын мой, – живо вставил отец Эспосито.

– Великолепно, ровно столько, сколько нужно, – сказал Квота. – Это как раз сумма первого взноса. Что же касается остального, то, как мне кажется, наша фирма сможет облегчить условия ради ваших добрых дел.

Бретт и Квота, как два жандарма, стояли по обе стороны своей жертвы…

– И дать вместо годовой рассрочки полуторагодовую. Как вы полагаете, сеньор директор?

– Да, но все равно необходимо поручительство, – сказал Бретт.

– Ну, что ж, поручителем буду я. Надо иногда делать добро, когда это в твоих силах, черт побери, не все же время заниматься торговлей. Где бланк заказа? Надеюсь, вы довольны? – спросил Квота пастора.

– Да, но если случится… – дрожащим голосом начал пастор, делая последнюю попытку освободиться от своих мучителей, – если я не смогу внести очередной взнос… если не из чего будет заплатить…

– Да полноте, полноте, к вам же поступают пожертвования. Итак, сеньор директор, договорились? Значит, мы доставим сеньору пастору холодильник? И сейчас ему не придется ничего вносить? Чудесно, отец мой, будьте мне благодарны, я хоть и попотел, но не зря. Распишитесь вот здесь.

Пастор сам не заметил, как в руке у него оказалась ручка. Квота и Бретт отечески обняли его, и он наклонился к столу.

– Все же боязно, – проговорил он, – ну, да ладно…

Он расписался. И сразу же его охватило радостное нетерпение.

– А когда я получу холодильник? – Теперь голос его прозвучал настойчиво. – Как раз в воскресенье у меня к обеду будет каноник…

Ему, как и генералу, даже в голову не пришла мысль поинтересоваться ценой.

 

13

Пришлось положить немало труда, чтобы отделаться от пастора. Когда это наконец удалось, Квота вытер пот со лба, с шеи, оттянул на груди рубашку, как после долгого бега, и вздохнул:

– Никто так не изматывает, как эти голодранцы.

Флоранс промолчала. Но вечером, когда они остались с дядей вдвоем, она сказала:

– Давайте прекратим эти опыты… Мне это больше не кажется забавным.

– Что? Что тебе не кажется забавным?

– Например, то, как у этого агнца-пастора отобрали его жалкие пожертвования… Это уже не торговля, а разбой.

– Да что это ты? – удивился Бретт. – Если мы начнем разводить в делах сантименты…

– Конечно, вы правы, но… сама не знаю… в этом есть что-то нечестное.

– В чем – в этом?

– В том, как Квота заставляет людей… покупать вещи, которые они… в которых они не…

Она не сразу нашла слово.

– Может быть, ты вообразила, что мы – благотворительное общество? – насмешливо проговорил Бретт.

Флоранс не стала настаивать. К тому же она еще не разобралась до конца в своих чувствах. Ей и самой не было ясно, что именно ее возмущает. Ночь она провела спокойно, а на следующее утро, когда они с дядей отправились в контору, она и думать забыла о своих переживаниях.

То был великий день. После вчерашних удачных опытов Квота решил открыть все шесть торговых залов и все витрины. Вместе с Бреттом и Флоранс он сидел в директорском кабинете, ожидая первых результатов. Бретт не мог подавить волнения и бегал взад и вперед по комнате. Зазвонил телефон. Это был Спитерос, он напомнил своему конкуренту о встрече, оба намеревались изыскать modus vivendi в период экономического упадка.

– Дорогой мой, вы выбрали неподходящий момент, – начал было Бретт, но тут же осекся, заметив, что Квота делает ему какие-то знаки.

– Примите его.

– Спитероса? Зачем?

– Примите, – кратко повторил Квота.

– Хорошо, – сказал Бретт в трубку. – Если хотите, сегодня в десять утра вас устраивает?

Уже к половине десятого Бретт совершенно извелся. Он хотел было вызвать Каписту, чтобы узнать, как идет торговля.

– Не отрывайте его, у него есть дела поважнее, – остановил его Квота. – Если уж вы так тревожитесь, пойдемте лучше со мной.

Квота привел Бретта с племянницей на угол улицы, где ее пересекает бульвар. Отсюда было хорошо видно, как люди входят в одну дверь магазина и выходят из другой.

Несмотря на ранний час, народу на улице было уже много. Некоторые проходили мимо, но немало останавливалось, и большинство, дойдя до конца витрины, с какой-то удивительной покорностью следовали в направлении, указанном стрелкой, желая поглазеть на педальный холодильник.

Потом Квота повел Флоранс и Бретта к выходу. Там они увидели Эстебана, который как раз в эту минуту, проводив одного из покупателей, закрыл за ним стеклянную дверь. Лицо покупателя выражало неописуемую радость. Не прошло и полминуты, как швейцар проводил следующего покупателя, столь же довольного, как и предыдущий. Не успел он закрыть дверь за третьим, как ему уже надо было встречать четвертого…

– Две сделки в минуту на шесть залов, – сказал Квота, – следовательно, одна сделка совершается за три минуты. Недурно. Но надо добиться еще более высоких результатов.

У Бретта полегчало на душе, хотя он еще успокоился не окончательно. Втроем они поднялись в кабинет. Едва они успели закрыть дверь за собой, как из коридора до них донесся шум. Кто-то истошно вопил. Внезапно, словно под натиском взбесившегося бизона, дверь распахнулась и в кабинет влетел мужчина. У него было ярко-пунцовое лицо, коротко стриженные седые волосы. Скромная элегантность, с которой он был одет, выдавала в нем богатого дельца, но галстук, выбившийся из-под жилета, взлетал, как шарф, а шляпа едва держалась на голове.

– Бретт! – орал он во весь голос. – Где Бретт? Где этот сукин сын?.. Ах, вот вы наконец! Ну-ка, если вы мужчина, подойдите ко мне!

– Да что с вами!

– Что со мной? – продолжал кричать неожиданный гость. – А то, что вы меня отдали на растерзание бандитской шайке. Вот что со мной!

– Я? – растерялся Бретт. – Да объясните же наконец!

– У меня силой вырвали подпись! – выкрикнул тот, дрожа от ярости. – Меня заставили расписаться, действуя угрозами.

Схватив Бретта за лацканы пиджака, он принялся изо всех сил трясти его. Выражение растерянности на лице Бретта уступило место радостному изумлению. И чем больше неистовствовал Спитерос, тем шире становилась улыбка Бретта.

– Мой заказ! Прикажите вернуть мне мой заказ. Иначе я сотру с лица земли вашу лавочку! – От бешенства у Спитероса сорвался голос.

А Бретт, запинаясь – Спитерос по-прежнему неистово тряс его за плечи, – даже с какой-то нежностью обратился к Квоте:

– Дорогой мой… милый мой… Квота… разрешите мне представить вам… нашего ста… рого и милей… шего соперника Эрнеста Спитероса, фирма «Фриголюкс». Насколько я понял из его сбивчивых объяснений, он сейчас, если тут нет ошибки, приобрел наш замечательный холодильник «В-12».

– Отлично, отлично, – проговорил Квота.

Спитерос бросил убийственный взгляд на Самюэля Бретта. И вдруг как-то сник. Он стал умолять Самюэля – голос его звучал то униженно, то угрожающе – не подвергать его такому позору, да еще перед женой, и не доставлять ему на дом – это ему-то Спитеросу! – проклятый холодильник «В-12», ведь все знают, что его собственные магазины, как, впрочем, и у всех, забиты непроданными холодильниками.

– У меня же было назначено свидание с вами, не так ли, – кричал он, – а не с этим висельником-продавцом? Мы хотели обсудить, как помочь друг другу, вместо того чтобы вставлять палки в колеса. А этот ублюдок даже не показал мне ваш педальный холодильник. Кстати, что это за штуковина такая? Очередная ваша выдумка? И этот негодяй еще смеет утверждать, что никто меня не принуждал!

Уловив момент, когда Спитерос, которого душило бешенство, тяжело перевел дух, Бретт заговорил.

– Дорогой мой Спитерос! – начал он.

В его голосе, в позе, в серьезном выражении лица, чуть освещенного улыбкой, была какая-то торжественность.

– В этот день, в этом месте, – продолжал он, – началась новая эра в истории человечества. До этих пор я еще до конца не был в этом убежден. Но если уж одному из наших простофиль удалось всучить холодильник вам, Спитеросу, я заявляю во всеуслышание – этот героический акт предвещает наступление новых времен!

Слова Бретта настолько поразили разъяренного Спитероса, что он вдруг разом утихомирился. Повернувшись к Флоранс и Квоте, он спросил, указывая на Бретта:

– Этот тоже свихнулся?

– Не думаю, – невозмутимо ответил Квота.

Бретт поднял телефонную трубку.

– Дорогой мой, надеюсь, сейчас мы получим подтверждение… Алло, передайте, пожалуйста, Каписте… да… пусть зайдет ко мне… да, спасибо. Сию минуту мы получим убедительное подтверждение эффективности метода сеньора Квоты, которого я имею удовольствие представить вам.

Квота поклонился, Спитерос нахмурил брови.

– Вы только что в качестве жертвы, хотя и непокорившейся жертвы, блистательно подтвердили его метод. За сколько минут этот ублюдок, как вы его назвали, всучил вам холодильник? За две, за три? Не будем мелочны, пусть даже за пять! А теперь подсчитайте: каждые пять минут по холодильнику, значит, двенадцать в час, у нас шесть торговых залов, помножим шесть на двенадцать, получается семьдесят два, следовательно, шесть магазинов продадут четыреста тридцать два холодильника за час, а за восемь часов – три тысячи четыреста пятьдесят шесть. И это всего за один день. Вместо нескольких десятков холодильников почти три с половиной тысячи! Только одна наша фирма! Вы понимаете, что это значит?

Он был так возбужден столь блестящей перспективой, что теперь уже Спитерос попытался его успокоить.

– Послушайте, не кажется ли вам…

Но Бретт не дал себя прервать. И продолжал с нарастающим воодушевлением:

– Это значит, Спитерос, что мы отныне сможем – и вы, и я, и другие, – забыв о конкуренции, увеличить наше производство в пять, в десять, в сто раз! И это относится не только к холодильникам, но и к автомобилям, к радиоприемникам, к стиральным машинам и даже – ей-богу! – к майонезовосстановителям и крошкособирателям!

Бретт воздел вверх руки и изрек, словно древний оракул:

– Порочный круг разорван! Теперь торговля будет подгонять производство! Мы сможем увеличить жалованье рабочим, не опасаясь за наши прибыли! Наконец-то воцарятся счастье и всеобщее благосостояние!

Спитерос обеспокоенно шепнул Флоранс:

– Вам не кажется… нужно бы врача?..

Но Квота спокойно остановил его:

– Зачем? В предсказаниях нашего дорогого Бретта нет никакого преувеличения, они даже, как всегда, слегка пессимистичны.

Послышался приближающийся топот ног, и на пороге появился крайне возбужденный Каписта. В трясущихся руках он держал бланки заказов. Из-за его спины выглядывали семь или восемь продавцов, у всех рот был растянут до ушей: они, казалось, излучали какое-то лихорадочное возбуждение, горели восторгом.

– Патрон, патрон! – воскликнул Каписта. – Это неслыханно!

Бретт, видимо, все еще не был до конца уверен и с тревожной поспешностью, как отец ребенка, которого только что оперировали, спросил:

– Ну как, все идет хорошо?

– Точно на параде! – Голос Каписты прерывался от волнения. – Потрясающе! Сеньор Квота, может быть, потом я и повешу нос на квинту, но я в делах всегда честен и признаю свою ошибку. Это превосходит всякое воображение. Они входят, мы помогаем им разродиться, они подписывают и уходят. Они входят, мы… Смотрите, вот двадцать шесть заказов!

От радостного возбуждения руки у него тряслись, он выронил пачку листков, и они рассыпались по полу. Бретт кинулся их собирать, а сам Каписта даже не шелохнулся.

– Да бросьте, патрон, это же мелочь… Знаете, сколько я заработал комиссионных меньше чем за двадцать минут?

Бретт все же аккуратно собрал бланки.

– Не увлекайтесь, не увлекайтесь, – сказал он. – О ваших комиссионных мы еще поговорим. При таком обороте придется их пересмотреть, старина.

Пожалуй, впервые в жизни замечание такого рода не вызвало у Каписты бури гнева. В голосе его даже прозвучали нотки снисходительности:

– Пустяки, я не жадный. Как-нибудь поладим. Разумеется, если все будет идти в том же темпе…

И тут он снова пришел в неистовство.

– Невиданно! – кричал он. – Ну и люди! Все, как один! Все одинаково! Посмотрите на них! Просто глазам не веришь! Это уже не люди, а автоматы какие-то!

Слова «автоматы какие-то» он проговорил с радостным восторгом. Бретт протянул ему собранные бланки заказов, и Каписта взял их дрожащими руками. В течение всей этой сцены Спитерос не проронил ни слова.

– Двадцать шесть заказчиков, – сказал ему Бретт. – Меньше чем за двадцать минут! В одном только магазине! Что вы на это скажете?

– Для начала скажу: велите вернуть мне мой заказ.

Спитерос никак не мог прийти в себя от совершенной им оплошности, но Каписта тоже не мог прийти в себя, однако по другим причинам: его пьянило чудо, свершавшееся в магазине. Остановить его уже было невозможно.

– Это же роботы! – кричал он в экстазе. – Покупательные машины! Они все проглотят! – заорал он еще громче. – Мы всучим им любой товар! Любое, что мы придумаем!

Охваченные бурей восторга, Каписта, продавцы, а за ними и Бретт принялись, словно танцуя, имитировать «психологические рефлексы», заставляя друг друга опускать голову, протягивать руку, подбирать зад. Они хихикали, хлопали себя по ляжкам, и со стороны казалось, будто это роботы, вышедшие из-под контроля своего создателя, исполняют какой-то неистовый, сумбурный танец.

Но Бретт вдруг заметил, что Флоранс смотрит на них остановившимся взглядом. С той минуты, как в кабинет ворвался Каписта, она не пошевелилась, не произнесла ни слова.

– Что с тобой? – заволновался Бретт. – Почему ты молчишь? Какое твое мнение обо всем этом?

Остальные, увидев выражение лица Флоранс, тоже застыли, почувствовав какую-то необъяснимую неловкость. Флоранс по очереди внимательно оглядела всех их, как бы изучая, и дважды открыла рот, прежде чем смогла выдавить из себя.

– Мое мнение… мое мнение, – с трудом начала она, но вдруг ее голос окреп и последние слова она уже прокричала: – По моему мнению, все это просто… омерзительно!

И она выбежала из кабинета.