Едва ступив в поэтическую мастерскую Бодлера, мы тотчас же отметим, что в стихах его среди живейшего воодушевления, в сердцевине глубочайшего страдания возникает чувство великого спокойствия, доходящее порой до холодности или даже леденящего равнодушия: это и будоражащий источник очарования и неопровержимое свидетельство, что поэт владеет собой и не намерен это скрывать. (Рецепт: не в том ли состоит поэзия, чтобы никогда не быть простодушным, но иногда им казаться?) Чтобы убедиться в этом, откройте наугад «Цветы зла», быть может, вам попадутся «Старушки», самое проникновенное, самое трогательное стихотворение сборника. Рано радуетесь, страстотерпцы! Быть может, вы отметили, что в этом произведении живость интонации не препятствует полнозвучности рифм? И, несмотря на замысловатую структуру стиха, эти строки волнуют вас до глубины души, не так ли? Странно-пронзительный образ маленьких старушек, семенящих по грязи, впечатлил вас, заставил вздрогнуть, и безупречность строя, и чистота выражений не были тому преградой, не правда ли? И с первых же строф, столь искусно движимых несчастьем, вы испытываете невыразимую тоску, растущую с каждой новой строкой?

Калеки жалкие с горбатою спиной, Ужель, чудовища, вы женщинами были, Звались Лаисами? Так что ж — под наготой Живую душу вы и ныне сохранили… Меж омнибусами, средь шума, темноты Ползете вы, к груди, как мощи, прижимая Сумы, где ребусы нашиты и цветы; И ветер вас знобит, лохмотья продувая. Как марьонеток ряд, трусите вы рысцой; То зверем раненым вприпрыжку прочь бежите, То сразу, нехотя танцуя, задрожите, Как колокольчики под Дьявола рукой. У вас глаза — бурав; сквозь мрак ночной, ненастный, Как лужи с сонною водой, они блестят; То — как глаза детей, божественно прекрасны, Где каждый легкий блеск чарует нежный взгляд [21] .

Признайтесь, что из всего этого вы заключите, что поэт и сам растроган и что эти поразительные стихи подсказаны, внушены (не будем бояться этого слова — «вдохновлены»!) испытанным переживанием.

Но продолжите чтение:

Не кажется ли вам, — гроба старушек часто Бывают не длинней, чем гробики детей? Смерть любознательна, умела и глазаста, Мила причуда ей, по нраву странность ей. Когда бы в городе старушек я ни встретил, Мне кажется порой, — то призраки бредут, И шаг их наугад, и взгляд незрячий светел, Но колыбель себе их тени обретут [22] . И, на глазок сравнив размеры душ бесплотных, Я не догадывался произвесть расчет: Как сделает гроба мастеровитый плотник, Каким он способом зарубки насечет.

Что скажете об этом небольшом отрывке? Мне он кажется особенно пленительным. Я безумно люблю нашего поэта за то, что он внезапно прерывает одновременно умилительное и умильное описание, чтобы обратиться к ошеломленному читателю с вопросом: «Не кажется ли вам и т. д.» — исключительный пример бесцеремонности и хладнокровия, который вызвал бы восторг у Эдгара По и мог бы снискать одобрение великого Гёте. А строфа «И, на глазок сравнив размеры душ бесплотных…» и т. д. не кажется ли вам столь ироничной, столь резкой, столь жестокой — и столь возвышенной, в конце концов?

Здесь я слышу возгласы страстотерпцев, вечно чем-то раздосадованных: «Будь проклят тот дерзкий поэт, что портит нам все удовольствие, высмеивает слезы, которые сам исторгнул, растаптывает переживания, вызванные его собственными стихами!» И вот они уже совершенно разъярены. (Второй рецепт: вывести из себя страстотерпцев, или, откровенно говоря, простофиль, — не в этом ли один из моментов искусства?) Что же вдохновенные? Я даже не осмеливаюсь представить, что они думают по этому поводу.