Глава 27

Джеймс надвинул шляпу на нос, прячась от безжалостного солнца. Ему было четырнадцать, и он уже три года жил с дядей и тетей в «пшеничном поясе» Западной Австралии. И за все это время здесь ни разу не было дождя. Слегка моросило – да. С неба срывались отдельные дразнящие капли – да. Но настоящего дождя – ни разу. Будь тут постоянная засуха, жить было бы легче: человек ведь не пытается возделывать пустыню, просто говорит мертвой земле «до свидания» и уезжает в поисках новых мест, пригодных для жизни. Но здесь зелень перемежалась голой бурой почвой, а дождь мог пройти сплошной полосой, хотя в какой-нибудь миле на восток о нем напоминал лишь запах. Такова была жизнь в «пшеничном поясе» – на границе между изобилием и нуждой.

Дождь… Проще всего было связывать жизненные трудности с капризами небес, но Джеймс был не настолько глуп. Вина лежала на нем самом, и он понял это уже несколько лет назад.

Он двумя руками схватился за левую ручку плуга, а его дядя, Шеймус О’Рейли, взялся за правую. Джеймс был одного с ним роста, так что плечи обоих находились на одном уровне с поперечиной, однако по весу он сильно уступал дородному О’Рейли, поэтому его сторона плуга наклонялась вперед и отставала. Он что есть силы упирался в твердую как камень почву, пока ноги не начали дрожать.

– Давай, мальчик! – крикнул Шеймус. – Добавь плечом. Давай!

Старая рабочая лошадь, подергивая головой, тянула неповоротливый плуг. Медленно, фут за футом, упрямое орудие вспарывало борозды, перемалывая хрупкие корешки прошлогодней пшеницы и срезая спинифекс, который, казалось, вырастал каждой утро.

– Хорошо. Пока что довольно. – Шеймус в изнеможении отпустил плуг. – Дадим ей передохнуть.

Джеймс распряг лошадь, шкура которой под кожаными ремнями была мокрой от пота.

– Поедим, потом продолжим. – Шеймус потянулся до хруста в суставах. – Мы запаздываем. Пахать нужно закончить сегодня, даже если придется делать это при свете фонаря. К концу недели мы должны пробороновать поле, засеять и прикатать почву. – Он прищурился на солнце и проворчал: – Опаздываем! – Потом кивнул в сторону Джеймса: – Ну как, парень, готов к такой работе?

– Да, сэр.

Они шли по глубоким бороздам – результат тяжкого труда многих дней и недель, от которого кожа на ладонях облазила. Прежде чем показался дом, до них донесся запах поджаренного на плите бекона. Дом был не больше сарая для стрижки овец, а его деревянные стены так потемнели от дыма, которым тянуло из отдельно стоящей кухни, что казались обугленными. Крыша из гофрированного железа была серебристой на коньке и порыжевшей от ржавчины ниже. Покосившееся крыльцо подпирали доски. Рядом с домом, возле кухни, стоял бак для воды, а еще дальше, за проволочной оградой, находился курятник, откуда доносился птичий гам.

Тесс О’Рейли встретила их улыбкой:

– Как раз вовремя! Вам повезло, что я еще не скормила обед свиньям!

Эти угрозы были не больше чем просто шуткой, и она, проводив их к столу, наполнила тарелки яичницей с беконом. Чай был горячим и очень сладким. Было начало месяца. К концу его на тарелке будет по одному яйцу и крошечному ломтику свинины, а чай станет черным и горьким. Еда на их столе лучше любого календаря говорила о том, какой сегодня день месяца и сколько времени до уплаты ренты.

Не переставая жевать, Шеймус излагал подробности их работы за утро, вздыхая и для выразительности качая головой, на случай если жена не сразу оценит его усилия. А Тесс, слушая его, суетилась в кухне, время от времени поддакивая и показывая, что в полной мере понимает, как много он сделал. А когда Шеймус, как обычно, неминуемо начинал проклинать ужасные австралийские земли, она успокаивающе цокала языком и подкладывала ему еще яичницы на тарелку, улыбаясь и подмигивая Джеймсу.

Тесс была миниатюрной женщиной и на первый взгляд казалась пугающе хрупкой – в основном из-за того, что кожа ее на фоне длинных волос цвета оникса казалась полупрозрачной. Но ее глаза, похожие на ярко-зеленые блюдца, затмевали все остальное, и все поначалу видели только их. Глаза эти постоянно следили за Джеймсом, с радостью приглашая его в свою жизнь. Порой Тесс, думая, что ее никто не видит, подносила пальцы к губам, а затем к своему сердцу.

Шеймус отодвинул пустую тарелку и нахмурился:

– Мы пойдем.

– Только не сейчас, – запротестовала Тесс. – Это же самое жаркое время дня. А через час жара спадет.

– У нас нет выбора. – Шеймус кивнул Джеймсу, чтобы тот следовал за ним. – С ужином можешь не торопиться, Тесс.

Она погрозила мужу пальцем:

– Ты должен следить, чтобы мальчик не очень уставал, Шеймус.

Чем жарче становилось, тем сильнее портилось настроение Шеймуса, так что к моменту, когда они добрались до плуга и впрягли в него лошадь, он был уже чернее тучи и чертыхался. Они молча трудились на последнем участке бесконечного поля. Жара принесла с собой дополнительную усталость, отбирая вдвое больше сил и при этом вдвое сокращая эффективность. Губы Шеймуса кривились от нарастающей злости и раздражительного внутреннего диалога. Джеймс, сосредоточившись на работе, всем телом толкал плуг. Глаза щипало от заливавшего их соленого пота.

– Давай! – крикнул Шеймус, обращаясь к плугу, к Джеймсу, к лошади, к бесконечной полоске земли.

Послышался лязг металла, и плуг остановился как вкопанный. Джеймс не удержался на ногах и упал на колени.

– Силы небесные! – Шеймус нагнулся и потянулся к отвалу плуга. – Черт бы тебя подрал! – Выпрямившись, он сорвал с себя шляпу и в сердцах хлопнул ею по плугу, такому же красному от пыли, как и его лицо. – Ось лопнула! Вчистую!

Он отбежал в сторону, затем вернулся и в ярости с силой пнул плуг. Звук получился глухим и каким-то насмешливым. Лошадь нервно затопталась на месте.

– Что, руки отвалятся, если ты хоть что-нибудь сделаешь правильно?! – накинулся он на Джеймса. – Сколько раз я говорил, чтобы ты не направлял это чертово колесо на камни! – И он побрел прочь, бормоча себе под нос: – Если бы не ты, сроду бы мы не оказались в этой проклятой стране!

Джеймс не пошел за Шеймусом. С минуту он стоял на месте, чувствуя в груди свинцовую тяжесть, потом подошел к лошади и почесал ей за ушами, а после оглядел колеса плуга. Сломанная ось упиралась в землю – она проржавела насквозь. Он снова вернулся к лошади и погладил ее по бархатному носу. Она была слишком стара для такой работы и тяжело дышала. Джеймс отцепил упряжь и повел лошадь к дому. Там он налил в корыто свежей воды и сел рядом, глядя, как она пьет. В ряби на поверхности воды отражалось оранжевое солнце.

В этой тишине у ветхого домика, после тяжкой работы в поле, когда мышцы потеряли чувствительность от боли, душу его заполнила пустота, вызванная потерей друга, и она напомнила Джеймсу, что он сам выбрал такую жизнь.

 

Глава 28

В тот день, одиннадцатый день рождения Леоноры, дождь в Питтсбурге не закончился радугой в небе. Вечер окрасил его в черный цвет, а он раскрасил темными пятнами кору старых дубов и оставил на шиферных крышах темно-серые потеки, похожие на выпачканные сажей слезы.

Леонора, подтянув одеяло до шеи, смотрела, как крупные капли бьют в окно спальни, словно кончики чьих-то пальцев танцуют на стекле. Гости разъехались, разговоры и шаги в доме стихли.

В дверь тихонько постучали, но она не ответила.

– Ты не спишь? – спросил дядя.

– Не сплю.

– Это хорошо. – Он закрыл за собой дверь и задержался у входа, не отпуская ручку. – Я не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой.

Оуэн Файерфилд прошел через комнату и присел в изножье кровати. Потом протянул руку к лампе и щелкнул латунным выключателем – на одеяло упал квадрат света. Его короткая седая борода была идеально подстрижена. Он взглянул на золотые часы на цепочке, которые вынул из кармашка жилета серого костюма из твила – его дорожного облачения. Белые костюмы в этой пропитанной угольной пылью атмосфере приходилось сменять через несколько часов.

Мистер Файерфилд попытался как-то снять напряжение и заставить девочку взглянуть в его сторону:

– У тебя был тяжелый день. Я думал, ты уже спишь.

Она слабо улыбнулась. От него тянуло сладковатым запахом трубочного табака.

– Одиннадцать! – Оуэн покачал головой. – Тебе одиннадцать лет, просто не верится. Казалось, еще вчера ты была маленькой девочкой, а сейчас уже почти взрослая. – Он шутливо погрозил ей пальцем, и его прищуренные глаза загорелись любовью. – Дорогая, ты заставляешь меня чувствовать себя стариком.

Он оглядел комнату:

– Ты не открыла ни один из своих подарков.

От стыда за свой поступок она покраснела и отвернулась.

– Ты ни в чем не виновата, Леонора. – Он легонько ущипнул ее за подбородок. – И тебе не из-за чего смущаться. – Он задумчиво покрутил на пальце обручальное кольцо. – Она слишком строга с тобой. И всегда такой была. – Он помолчал немного, снова вынул часы, взглянул на них и сунул в карман жилета. – Меня ждет машина, – продолжая сидеть, сказал он. – Я уезжаю по меньшей мере на полгода. В Китай и Японию. – Он нахмурился. – Эти путешествия уже не те, что раньше, все стало сложнее. Это трудно объяснить. Как будто мир растягивается, словно резиновый. Раньше все было намного проще, более доброжелательно. Мир меняется, дорогая, и я не уверен, что в лучшую сторону. – После этих невеселых слов он нахмурился, но затем складки озабоченности сменились улыбкой. – А тебе уже одиннадцать, подумать только! Ты тоже меняешься прямо у меня на глазах. – Он снова шутливо поднял палец. – Ты больше не расти, пока меня не будет, договорились?

Она кивнула.

– Я привезу оттуда шелковое кимоно, которое будет идти к золотистому цвету твоих волос и твоим глазам. – Он подмигнул ей. – И еще, может быть, нефритовое дерево. Ведь мы с тобой любим камни, верно?

Дядя нагнулся и поцеловал ее в лоб. Казалось, он хотел сказать что-то еще, но вышел из комнаты, и фраза осталась недосказанной. Через несколько минут ее окно осветили фары «роллс-ройса», который развернулся перед домом и покатил по обсаженной соснами подъездной аллее.

Леонора прижала руки к животу. Комната зияла пустотой, балдахин над кроватью угрожающе увеличивался в размерах, из распахнутой пасти камина тянуло холодом. Без дяди в доме стало заметно холоднее, как будто с шеи, которая уже начала мерзнуть, сорвали шарф. И дело не в том, что он был по-особому внимательным или веселым, – просто он был отвлекающим фактором между ней и Элеонорой. Когда Оуэн уезжал, беспокойство тети всегда оборачивалось жестким фокусированием ее внимания, странным и четко выраженным, на Леоноре. Что бы она ни делала, все было неправильно, поэтому девочка проводила дни в надежде испариться с утренней росой.

В темноте большой комнаты Леонора была занята своими мыслями, вновь и вновь прокручивая неприятные моменты, которыми был переполнен этот день и которые притягивали воспоминания из прошлого, как огонь свечи привлекает ночных бабочек. Поэтому она слезла с кровати и стала на ощупь спускаться по лестнице, держась за толстые ореховые перила.

Камины внизу не горели, и деревянные полы были холодными. Леонора на цыпочках прошла по коридору и забилась в угол, укрыв ноги ночной рубашкой. Здесь тоже было холодно, но доносившийся из-за стены шум согревал ее. Она сидела и прислушивалась к звукам единственной части дома, где активно кипела жизнь. Прислуга мыла посуду, стучала скалками, скребла кастрюли, и все это сопровождалось веселым смехом.

Кухня была не только источником пищи. В этих стенах бурлили слова и эмоции. Настоящие слова. И настоящие эмоции. Не напускные светские беседы и ложь, которыми был наполнен ее день. Не беспрестанное заучивание фактов, событий из истории и цифр, переполнявших ее мозг. За день было сказано так много слов – слов, которые нужно запомнить, повторить, но которые, по сути, ничего не значили.

Дверь помещения для прислуги распахнулась, и появилась женщина, которую звали Берта.

– Ты до сих пор здесь? – сказала она кому-то. – Я думала, ты уже ушла спать.

– Ну да! Самой хотелось бы, да не тут-то было. – Леонора узнала голос Минди, которая прислуживала за столом. – Пришлось дважды перетирать столовое серебро! – проворчала она. – Первый раз перед званым ужином, а потом снова. Даже те приборы, которыми никто не пользовался!

– Ну, тогда присядь да выпей чаю, прежде чем идти! – скомандовала Берта. По полу с шумом передвинули табурет. – Миссис Файерфилд спит?

– Давно, насколько я знаю. Ей уже скоро вставать для полночной кормежки – пить кровь из бедных котят и детей. – Они засмеялись. – Кекс выглядел просто бесподобно, Берта. С чем он у тебя, с корицей?

– С морковкой. Тут еще немного осталось, можешь взять кусочек.

– Вы слышали, что произошло? – хихикнула Минди.

– Об этом все слышали. Что, так плохо?

– «Плохо» – не то слово. Девочку вырвало как раз в тот момент, кода она задувала свечи. Видели бы вы лицо миссис Файерфилд! Глаза выпучены, сама красная как помидор… – Женщина фыркнула. – Леоноре крупно повезет, если она доживет до двенадцатого дня рождения.

В голову волной ударил жар, уши девочки запылали. Ее снова начало тошнить.

– Бедняжка! – запричитала Берта. – Полная комната людей, которых она даже не знает, и все твердят, какая она хорошенькая, задают вопросы. Взрослых больше, чем детей. Вы видели подарки в голубых обертках? Сплошь хрусталь и серебро! А что ребенку делать со всей этой ерундой?

– Это не для нее, вы и сами понимаете, – раздался еще один женский голос. – Раболепство сплошное, угодничество, задницу готовы целовать. Все гости губы в трубочку складывали, лишь бы почувствовать вкус денег Файерфилдов, которые стоят за этим ребенком, – а это послаще будет, чем твой морковный кекс, Берта. – Послышалось гортанное хихиканье, после чего она продолжила: – Нельзя судить девочку за то, что ее вывернуло наизнанку. Нелегко сознавать, что у тебя совсем нет друзей.

– А от меня не дождетесь, чтобы я ее жалела! – резко бросила Минди. – Помяните мои слова, миссис Файерфилд из-за этого уволит кого-то из нас. Говорю вам, эта девчонка – настоящее проклятие. Все ее гувернантки и учителя и года с ней не продержались. Только начинает к ним привыкать, а его уже выгнали. С таким человеком сблизишься – и тут же обожжешься.

– Бедняжка так одинока. А ребенок этот и мухи не обидит, – мягко заметила Берта, скрестив на груди руки. – Мне жаль ее. С утра до ночи – сплошные уроки. Ей не позволяют иметь друзей или подруг для игр. И посмотрите, с кем ей приходится жить! С дядей, который бросит ей подарок, погладит по головке – и уехал себе, и тетей, от одного взгляда которой у черта в аду хвост отмерзнет!

– И что в этом такого ужасного? – фыркнула Минди. – Подумать только, она за всю жизнь ни разу грязной тарелки не вымыла и кусочек тоста себе не приготовила!

– В тяжелом физическом труде нет ничего постыдного, и ты это знаешь. Может, ты хочешь с ней поменяться местами?

Та промолчала.

– Конечно, не хочешь, – с упором сказала Барта. – Это не жизнь для ребенка. Такой жизни я и собаке не пожелала бы.

Послышался звук передвигаемой по кухонной стойке чашки и ответ Минди, вставшей с табурета:

– Что ж, может, сейчас Леонора и выглядит милой и невинной, но вырастет она такой же противной, как миссис Файерфилд, вот увидите!

Вжавшись в стену, Леонора снова и снова прокручивала в голове эти слова, едва ли заметив, что шум в кухне начал стихать. Свет выключили, и светлая полоска у ее ног пропала. Дверь в помещение для слуг закрылась, в замке щелкнул ключ. Она в последний раз слышала голос Берты, поварихи, которая подсовывала ей сладости и обнимала своими пухлыми теплыми руками, в последний раз слышала, как эта добрая женщина защищает ее. Потому что ее тетя уже решила уволить Берту, обвинив в случившемся с Леонорой кекс, слишком тяжелый для детского желудка. Девочка вспомнила предостережение служанки: «С таким человеком сблизишься – и тут же обожжешься», – и ее захлестнуло чувство вины и стыда.

Тепла в ней осталось совсем немного – холод пробирал до самых костей, руки и ноги начали дрожать. Пошатываясь, она встала и, ничего не видя перед собой, пошла обратно по коридору и вверх по лестнице. Проходя мимо комнаты тети, девочка замедлила шаги и затаила дыхание – ее охватил привычный уже страх. Но тут до ее ушей донесся какой-то приглушенный звук. Она остановилась и прислушалась. Из-за закрытых дверей слышались судорожные всхлипывания, глухие и долгие.

Леонора не могла пошевелиться, пораженная не меньше, чем если бы увидела розу, расцветающую посреди снегов. Не успев подумать, Леонора прикоснулась к двери и толкнула ее. Элеонора сидела перед камином, закрыв лицо руками, плечи ее содрогались. Картина была такой трогательной, а боль – такой настоящей, что девочка почувствовала, как глаза ее наполняются слезами, а сердце разрывается при виде страданий другого человека.

Она молча подошла и нежно обняла тетю за шею. В этих объятиях женщина расслабилась и опустила голову ей на плечо. Леонора никогда прежде не прикасалась к Элеоноре, та никогда не обнимала и не целовала ее, и теперь девочка, казалось, растворилась в этой близости, которой так страстно желала ее душа. Но длилось это всего миг. Миг, который был тут же потерян, потому женщина внезапно дернулась, будто проснулась от удара грома. Покрасневшие от слез глаза метали черное пламя.

– Как ты посмела сюда войти?!

Голос Элеоноры надломился и гневно задрожал.

Леонора отступила назад.

– Как ты посмела подкрадываться ко мне! – взвизгнула Элеонора. Девочка сделала еще два шага назад, но тетя схватила ее за запястье и подтащила к себе. – Если ты хоть кому-нибудь расскажешь об этом, – прошипела она, – я вышвырну тебя на улицу! Ты меня поняла?

Леонора попыталась вырваться и беззвучно заплакала от страха.

– Ты меня поняла? – не унималась Элеонора. – Я брошу тебя!

Я брошу тебя… Я брошу тебя… Я брошу тебя…

Сознание Леоноры помутилось, и она закивала, продолжая делать это и потом, когда уже выскочила из комнаты и побежала по коридору.

Я брошу тебя… Я брошу тебя… Я брошу тебя…

Эти слова Элеоноры, эти угрозы на случай, если девочка посмеет рассказать о своем прошлом или совершит какую-то ошибку, были навязчивой колыбельной, постоянно звучавшей в ее ушах с момента, когда Файерфилды удочерили ее. И никто никогда не пытался как-то защитить ее, даже дядя. Оуэн, слыша эти зловещие обещания, замыкался в себе, лицо его становилось болезненно серым, как будто эти слова относились лично к нему. А потом он уезжал. Он никогда не говорил, что все будет хорошо, и от этого ее боль становилась еще сильнее. Леонора боялась сказать что-то неправильно и потому молчала, делясь своими секретами с птицами и деревьями, с дворовыми кошками и охотничьими собаками, которые лизали ей руки и прогоняли хмурое выражение с ее лица.

Леонора забралась в постель и спряталась под одеялом. В темноте она вытащила из кармана маленький камешек в форме яичка и нежно сжала его в ладони. Сердце девочки тосковало по другу, который ей это подарил, по родным местам, по дому, которого у нее существовало. В эту ночь, как и во многие другие, дрожа в ночной тишине, она цеплялась за воспоминания, и, когда наконец уснула, ее ночная рубашка была мокрой от слез.

 

Глава 29

– Ты у нас прямо красавчик!

Тесс подмигнула Джеймсу, застегивая на нем старый пиджак Шеймуса. Подкладка у него обтрепалась, а локти протерлись до дыр. Черные нитки резко выделялись на фоне выцветшей ткани. Нахмурив лоб, Тесс одернула рукава и отошла, чтобы оглядеть свою работу на расстоянии.

– Немного перекосило, – рассмеялась она. – Ремонт одежды никогда не относился к моим главным достоинствам.

Из спальни появился Шеймус, теребя пуговицы воротничка.

– Тесс, а мне обязательно надевать эту чертову штуковину? Он душит меня, прямо дышать не дает.

– Обязательно, Шеймус! Это похороны все-таки. Неужели ты потерял всякое уважение к покойному?

– Трудно уважать человека, – пробормотал он, – который подбил нас взять этот жуткий участок земли.

– Постыдился бы! – Голос ее взвился с неожиданной горячностью. – Шелби были для нас настоящими ангелами с самого первого дня. Дали нам кредит еще до того, как узнали, кто мы такие. А потом мистер Шелби приехал к тебе и одолжил инструменты. Да еще и угощение привез от своей жены. – Она уперлась рукой в бок и покачала пальцем перед носом мужа. – А про землю он тебе говорил. Я рядом стояла, когда он рассказывал тебе про эту сухую почву. Помнишь, что ты тогда ответил? «Нет такой земли, которую О’Рейли не смог бы возделать». Стыдись! – Тесс ухватилась за воротник и, стянув края, застегнула его. Шея Шеймуса тут же покраснела. – Это ж надо, жаловаться на то, что нужно надеть воротничок на похороны человека, который столько нам помогал!

– Извини, Тесс, – пошел на попятную Шеймус. – Ты права. Простишь меня?

Она хотела продлить свой праведный гнев, но быстро смягчилась и разгладила отвороты его костюма.

– Конечно, прощу. – Но затем лицо ее помрачнело и улыбка исчезла. – Я немного на взводе. Не могла заснуть, все думала про бедную миссис Шелби и ее деток. Шестеро детей и еще двое на подходе! Ты только подумай, Шеймус! А их отец умер.

– Она будет неплохо жить за счет арендаторов.

– Ну, не знаю. – Тесс оглядела кухню и приподняла крышку на кастрюле с тушеным мясом. – Учитывая, что тут засуха и золотые прииски рядом, люди покидают фермы. Я слышала, что Холлоуэны просто собрали вещи и уехали, не сказав никому ни слова. Даже грязную посуду со стола не убрали!

Тесс надела капор. Ее кожа казалась особенно белой на фоне черной шляпки. Она посмотрела сначала на Джеймса, потом на мужа. В глазах ее заблестели слезы, и Шеймус взял ее за руку:

– Что случилось, Тесс?

– Просто смотрю на вас. Такие красивые! Такие сильные! Миссис Шелби потеряла мужа, а у меня есть вы двое. – Губы ее дрогнули. – Воистину Господь осенил меня своим благословением!

Вопреки рассуждениям Шеймуса об арендаторах и деньгах, на похороны пришло меньше двух десятков человек, да и те выглядели такими же бедняками, как и О’Рейли. Проповедник, печально приветствовавший скорбящих, производил несколько странное впечатление. На глазах его были очки с очень толстыми стеклами, а несуразно большая голова казалась слишком тяжелой для напоминающей скелет тощей фигуры. И во время панихиды он, похоже, был мыслями где-то в другом месте.

Перед священником стояла миссис Шелби. Ее крупное тело было укрыто черной кисеей, а под вуалью видны были пышные рыжие волосы. Ее ребятишки топтались рядом и маялись от жары и скуки.

Мальчик-подросток примерно того же возраста, что и Джеймс, неуклюже переминавшийся с ноги на ногу, взглянул на него и тут же уставился в землю. Все на нем сидело как-то криво – шляпа, пояс, галстук и брюки, которые выглядели совсем новыми. Он снова взглянул на Джеймса, ухмыльнулся, неловко дернул за подтяжки и, ударив носком ботинка по земле, обсыпал туфли старшему брату. Тот толкнул его в грудь, но тут вмешалась миссис Шелби, бросив на них предостерегающий взгляд.

Джеймс не вслушивался в слова проповеди, как, похоже, и остальные, за исключением миссис Шелби, которая держала голову подчеркнуто прямо, застыв во внимании. Он рассматривал фермеров, которые стояли с выражением нетерпения на лицах. Всем им явно хотелось поскорее вернуться на свои поля.

Когда служба закончилась, несколько мужчин принялись закапывать могилу, по очереди бросая в нее по полной лопате тяжелой земли. Остальные разбились на группки. Шеймус и Тесс присоединились к арендаторам, собравшимся вокруг миссис Шелби, жавшим ей руки и высказывавшим соболезнования. Маленькие девочки липли к матери, а мальчики постарше стояли вместе и старались выглядеть взрослыми мужчинами с суровыми лицами, плечи которых поникли под бременем тяжелой утраты.

К Джеймсу неуверенно подошел тот самый нескладный мальчик, сын Шелби, оценивающе пригляделся к нему и, похоже, удовлетворенный увиденным, протянул руку:

– Я Том.

– Джеймс.

Они пожали друг другу руки, неловко оттопыривая локти в сторону. Мужчины уже прихлопывали лопатами образовавшийся на могиле холмик.

– Мне жаль твоего отца, – сказал Джеймс.

Том опустил глаза, губы его дрогнули:

– Ты ведь О’Рейли, верно? Ты разговариваешь не так, как твои старики.

– Я родился здесь.

– Понятно, – сказал Том, которому понравился такой ответ. – Ходишь в школу?

– Нет.

– Мама говорит, что я тоже уже могу не ходить. Я теперь нужен на ферме. – Он пожал плечами и искоса взглянул на могилу. – Видишь этого проповедника? Он наш учитель. Стоит один день провести у него в классе, и будешь мечтать, чтобы он тебя закопал!

Джеймс улыбнулся. Том засмеялся, но тут же осекся:

– Я тебя тут раньше не видел.

– Я был занят, работал в поле.

– Вы с отцом работаете?

Джеймс решил пропустить мимо ушей эту неточность:

– Да.

– А наемных работников у вас нет?

– Нет.

Том понимающе кивнул:

– Я могу иногда помогать вам, если мама разрешит. После того как я сделаю свою работу, она отпустит меня помочь, я уверен.

– Томми! – окликнула его миссис Шелби. – Пора возвращаться домой.

Тот закатил глаза:

– Проповедник собирается сегодня вечером провести службу еще и у нас дома. Видел бы ты, как этот человек ест! Жует, как конь, и параллельно читает свои проповеди – в общем, разбрасывает крошки и слово Божье направо и налево! – Тома передернуло. – Ты пойдешь с нами?

Джеймс, переведя взгляд на процессию, следовавшую за миссис Шелби, увидел там Тесс и Шеймуса и сказал:

– Думаю, да.

Они пошли рядом, как будто привыкли держаться вместе. Общительный Том болтал – непринужденно и без всякого хвастовства, просто и дружелюбно.

– Волы у вас есть? – спросил он.

– Нет.

– А овцы?

Джеймс покачал головой.

– Так что же у вас тогда есть?

– Пшеница.

– И все?

– Ну, парочка свиней и куры.

– Так это у всех есть, – без всякого высокомерия заметил Том.

Джеймс притих.

– А у нас есть пятьдесят голов скота! – неожиданно заявил Том. – И еще сотня овец. Мама говорит, что денег на гуртовщика у нас нет, так что им могу стать я. – Это было правдой наполовину, и Том запнулся. – Ну, не гуртовщиком, а пастухом. Ты верхом ездить умеешь?

Джеймс кивнул.

– Я так и думал. Ты можешь помогать мне со стадом, а я буду помогать вам с пшеницей. Мы будем стоять лагерем на дальних пастбищах, разводить костры, собирать личинок и есть игуан, как настоящие аборигены!

Джеймс скорчил брезгливую гримасу, и Том рассмеялся:

– Да я пошутил… В смысле, чтобы игуан есть. Хотя аборигены их действительно едят. И личинок тоже. Это у них как конфеты. – Том передернул плечами.

Через несколько минут в море зелени показалась усадьба Шелби, точно остров, плывущий среди бесплодных земель. По столбам веранды вились красные розы, вокруг фундамента живой изгородью выстроились кусты сирени и желтой мимозы. Краска на доме местами отслаивалась завитками, на некоторых окнах было всего по одной ставне, однако открытые широкие двери и крыльцо будто приглашали войти, обещая теплый прием. Каждый квадратный фут этого одноэтажного дома служил контрастом вопиющей бедности О’Рейли.

– Как вам удается сохранять все таким зеленым? – спросил Джеймс.

– Акведук. Насосы возле артезианской скважины. Я как-нибудь свожу тебя туда. Там, конечно, воняет тухлыми яйцами, но зато помогает маминым цветам расти.

Мальчики вошли в дом, в котором стоял гул голосов, становившийся в замкнутом пространстве все более громким.

– Томми, – помахала рукой миссис Шелби. – Покажи преподобному Джордану его комнату.

Том поморщился.

– Это означает, что он у нас задержится. Помоги нам Господь! – Он перекрестился. – Я скоро вернусь.

Джеймс втиснулся в гостиную, полную людей. Дом был обветшавшим, но уютным. Выцветшие обои упирались в старые плинтусы со сколами. Полы, стоптанные многими парами ног, были закрыты потрепанными коврами. Он свернул за угол и, войдя в комнату с легким запахом плесени, остановился. На полках от пола до потолка рядами выстроились книги. Старинные тома с порванными корешками и поблекшими обложками соседствовали с новыми кожаными переплетами. Джеймс провел рукой по книгам и наугад взял одну. Когда он веером раскрыл ее, поднялось облако пыли, от которой стало щекотно в носу.

– Что ты здесь делаешь?

Джеймс обернулся и захлопнул книжку.

За его спиной, прислонившись к косяку, стояла миссис Шелби, и ее рыжие волосы горели огнем на фоне черного платья.

– Извините, я просто… – промямлил он.

Мисси Шелби подошла и внимательно посмотрела на него сверху вниз. Потом взяла книгу у него из рук и аккуратно поставила на полку.

– Я не хотел…

– Тс-с… – Она прижала палец к губам, затем, оглядев полки, встала на цыпочки и вытащила толстый зеленый том. – Вот. Эта тебе больше понравится.

Джеймс протер пыльную обложку. Роберт Льюис Стивенсон.

– Любишь читать, да? – спросила она, внимательно оглядев его.

– Да, мэм.

– А мои мальчики… – Она сокрушенно покачала головой. – Полный дом детей, на целую школу хватит, и при этом ни один из них не хочет прочесть ни слова. Единственный способ, каким я могу познакомить своих детей с книгами, – это стукнуть каким-нибудь из этих томов по их твердолобым головам, – сказала она и презрительно фыркнула, отчего ее выпуклый живот закачался. – Думаю, они пошли в своего отца, особенно Томми. – Лицо миссис Шелби стало серым. – Он не был образованным человеком, но у него была голова на плечах. Хороший был человек, – добавила она поблекшим голосом. Потом указала на книжную полку, и голос ее вновь стал сильным и твердым. – Эти книги принадлежат церкви. Их берегли для школьной библиотеки, но в жилище проповедника для них не было места. Я с радостью разместила их у себя. Но у меня уже много лет не было возможности почитать. Стыдно, правда? – Миссис Шелби положила руку Джеймсу на голову, ладонь ее была теплой. – Эти книги твои так же, как и мои. Приходи и бери сколько захочешь. Слышишь?

– Да, мэм.

Она оглядела его одежду:

– Как дела у твоих родителей?

– Хорошо.

– Я имею в виду землю. Обрабатывать ее непросто.

– На этой неделе мы посеяли пшеницу. Но ее клюют вороны.

– Вам нужна собака. Хороший лай отпугнет их скорее, чем выстрел. – Она нахмурилась. – Но, конечно, если не будет дождя, чтобы зерно принялось, урожай пропадет, с собакой или без нее.

В комнату заглянул парень:

– Мама, проповедник хочет начинать мессу.

– Хорошо. Я сейчас. – Она наклонилась к Джеймсу. – Все, чего он хочет, это побыстрее перейти к нашему окороку! – Она снова пренебрежительно фыркнула. – Наш проповедник ест как лошадь. И во время мессы будет истекать слюнками, глядя на угощение. Сам увидишь! Ты славный парнишка, – подмигнула миссис Шелби. – Правильно разговариваешь. Томми будет полезно иметь такого приятеля, как ты. – Она взяла Джеймса за плечо и сжала его. Рука у нее была крепкая, как у мужчины, и при этом способная утешить, как у матери. – Знай, что здесь тебе всегда рады. Чувствуй себя у нас как дома.

В столовой на столах вдоль стены были расставлены вареный окорок, индейка, буханки хлеба, горшки с маслом, миски с подливой и сушеные фрукты. Том толкнул его локтем:

– Давай поедим на улице.

Набрав еды, они вышли на веранду и уселись на краю, свесив ноги. К ним присоединились еще двое парней. Между ними была разница в несколько лет, но они были так похожи, что их вполне можно было принять за близнецов.

– Это твоя новая подружка? – нахально ухмыльнувшись, спросил один из них.

– Заткнись! – Том швырнул в него абрикосом. – Это Джеймс. Он О’Рейли. А это Уилл и Джон. Мои старшие братья.

– Так ты ирландец?

Джеймс отложил вилку в сторону и посмотрел Уиллу в глаза.

– Ого! – Тот поднял руки, как будто защищаясь. – Я не хотел тебя обидеть. Просто слышал, как твои родители разговаривают, вот и все. – Он сунул в рот кусок окорока. – А наш дед был шотландцем. Стоило ему выпить пару стаканов, как акцент у него становился таким жутким, что слова не разберешь!

Они заулыбались, глядя себе в тарелки и избегая смотреть на Джеймса.

– Отцу понравилось бы, что все эти люди собрались здесь, – заметил Джон.

Уилл рассмеялся:

– Он быстро разогнал бы их своими россказнями. Они готовы были бы двери вынести, лишь бы поскорее отсюда убраться!

Джеймс молча слушал добродушное подшучивание братьев, теплое и ненавязчивое.

Дзинь… Том уронил вилку в тарелку, и все повернулись к нему. Он вытер рукой щеку и уставился на палец, словно не веря своим глазам.

– Ты что, плачешь? – с ужасом спросил Уилл.

Том откинул голову и, мигая, посмотрел в небо.

– Дождь идет, – едва слышно выдохнул он.

Все дружно задрали головы. На поместье надвигались тучи, которые с каждой секундой становились гуще и объемнее. На лица им упало несколько капель.

– Дождь идет, – повторил Уилл. – Дождь!

Тарелки с едой полетели на пол, а они ринулись в дом. При появлении мальчиков в комнате гости разом умолкли.

– Дождь идет!

Рты закрылись, глаза обратились к потолку, и все начали прислушиваться, замерев, как насторожившиеся кенгуру.

И тут началось.

Тук… Тук… Тук… По рифленому железу кровли застучали капли дождя. Но люди не торопились ликовать. Они замерли, опасались, что природа дразнит их. Они ждали и боялись, что сейчас все прекратится и в окно вновь ударит яркое солнце. Мужчины вцепились пальцами в край стола, а женщины прижимали руки к груди, не решаясь вдохнуть, чтобы не спугнуть дождь. Все ждали знака, порыва ветра, который либо оставит тучу на месте, либо унесет этот дар Господень прочь.

И тогда раздался этот звук! Небеса разверзлись и обрушились ливнем на крышу дома. Тук, тук, тук… Словно монеты падают в железную банку. Тук, тук, тук… И наконец все это слилось в одну восхитительную победную ноту. И только теперь из грудей вырвался вздох облегчения, глаза закрылись в молитве, а лица расцвели благодарными улыбками, которые прежде прятались за хмуро сдвинутыми бровями.

В окне блеснула молния, и сразу же раздался раскат грома. Слез и возгласов радости никто не стеснялся. Все эти люди уже не были скваттерами или колонистами, фермерами или арендаторами, ирландцами, англичанами или немцами, проповедниками или пьяницами – они были людьми земли. И все дружно обнимали миссис Шелби, потому что всем было понятно значение и причина этого чуда: не успел мистер Шелби войти через райские ворота, как тут же собрал тучи и послал долгожданный дождь на свои земли.

Так начались свобода и радость зеленых лет – заветное желание всех этих территорий. Соседи похлопывали друг друга по спине и подтягивали пояса, словно говоря: «Мы сделали это. И теперь все будет хорошо». Пошла в рост пшеница, наполняясь соками, ничем не отличающимися от человеческой крови. Пшеница спела, становилась коричневой, а после золотой и перекатывалась на легком ветерке мягкими, как шкура теленка, волнами.

В наступившие зеленые годы Джеймс обрел свободу. Он рос с любовью к пшенице, к белым и желтым степным цветам, к изящным земляным орхидеям, к прохладным речкам, проснувшимся от зимней спячки, к распевавшим на деревьях розовым какаду – он любил все это так же, как и море.

Шеймус нанял одного из аборигенов помогать в поле, и хотя каждый день у Джеймса была своя работа, у него оставалось свободное время для библиотеки Шелби, для выездов в буш с ребятами, для скачек на лошадях по пастбищам, для того, чтобы поплавать в глубоких протоках рек. Тело его росло и наливалось силой по мере того, как мальчик превращался в мужчину.

В эти зеленые годы было легко пропустить все, что не было свежим, ярким или цветущим. Легко было не заметить бледность Тесс, темные круги под ее глазами, которые становились багровыми, обращенную к Джеймсу улыбку, которая тут же исчезала, стоило ей только отвернуться. Ей было легко убедить их, что болезненные складки на ее щеках – это всего лишь морщины от раздумий. Если кто-то спрашивал ее о здоровье или слишком долго вглядывался в ее лицо, в глазах Тесс вспыхивала искра, и она возмущалась: «Что за глупости?» Мужчину успокоить просто, потому что он не хочет замечать шипы, прячущиеся в райских кущах. Чего переживать, когда идут обильные дожди и на земле все буйствует?!

Это были зеленые годы, когда земля раскрылась и давала ростки каждой своей пóрой, а весь мир был переполнен жизнью – при том что Тесс начала угасать.

 

Глава 30

Тучи над Питтсбургом рассеялись. С появлением солнца последние капли на окне в спальне девочки испарились. День обещал быть без дождя, но влажным.

Леонора вздохнула и повернулась лицом к двери, длинные золотисто-каштановые волосы рассыпались по ее плечам. Отделка комнаты оставалась той же, что и в день, когда она вошла в семью Файерфилдов. Розовые в цветах обои и бюро из ореха были свидетелями того, как она превращалась из девочки в девушку, хотя сама почти не чувствовала перемен, за исключением тела. Она стала выше и стройнее, ее бедра и грудь обрели округлость. По отзывам окружающих, она становилась женщиной. Ее лицо с мягкими, хотя и немного угловатыми чертами выражало уверенность, которой она в себе не ощущала.

Где-то вдалеке раздался звук сирены скорой помощи, и сердце ее тревожно забилось. Никто в доме не услышал этой сирены, отдаленного гула откуда-то из низины, а она уловила его, точно пес, реагирующий на беззвучный свист хозяина. Файерфилды пожертвовали денег на строительство нового крыла городского госпиталя, и она должна была посетить церемонию открытия – момент свободы, возможность вырваться из дома, который ей практически запрещено было покидать. Она продолжала следить за исчезающим вдали сигналом машины, пока он окончательно не умолк на выезде из долины. Сердце Леоноры учащенно забилось. Если она хочет воплотить в жизнь свое желание посещать школу медсестер, сегодня для этого был самый подходящий день.

– Ты не поедешь в этом! – сварливо заявила Элеонора, увидев Леонору, спускающуюся по лестнице. – Мы построили крыло больницы, а не просто решили пригласить медсестер на чай. Надень что-нибудь патриотическое.

Леонора переоделась и спустилась по лестнице для следующего раунда корректировки.

Тетя мельком взглянула на ее платье:

– Это подойдет.

На подъездной дорожке стоял черный «роллс-ройс» с работающим мотором. Водитель вышел и открыл дверцу.

– Что-нибудь слышно о мистере Файерфилде? – сердито спросила Элеонора, проходя мимо.

– Нет, мэм.

– Он должен был приехать еще вчера. – Она скорчила недовольную гримасу. – Похоже на него. – Они расселись по местам, и дверца захлопнулась. – Твой дядя упрям, как барсук. Каждый разумный человек всеми силами старается выбраться из Европы, а Оуэн все копается в этой чертовой земле. И вот теперь мне придется проводить всю церемонию самой. – Элеонора потерла шею и решительно вздернула подбородок. – Я уже подумываю о том, чтобы сменить замки́. Пусть бы помариновался в конюшнях.

Леонора прислонилась к окну, стараясь не привлекать к себе внимания больше, чем это необходимо. Она знала, что гнев тети может в любой момент выплеснуться на нее.

Миссис Файерфилд коснулась седеющих волос, поправляя идеально уложенные пряди:

– Это событие будет освещать «Пост гэзетт». Постарайся не умолкнуть, как ты это любишь делать. – Она махнула рукой. – Но и много не говори, разумеется. Только то, что мы поддерживаем наших друзей и союзников, что важно внести свою лепту в общее дело… Это понятно?

Это была минута, которой Леонора так ждала! Но когда она открыла рот, горло перехватило, и, потерпев неудачу, она опустила голову:

– Да, мэм.

Элеонора окинула ее внимательным взглядом:

– Ты собиралась что-то сказать. Что это значит?

Отступать было некуда. Густо покраснев под взглядом тети, она попыталась, заикаясь, произнести связную фразу:

– Я х-хочу… я…

– Да говори уже, бога ради!

Внезапно злость пересилила страх, и Леонора, взглянув миссис Файерфилд в глаза, судорожно сглотнула:

– Я хочу поступить в школу медсестер.

Элеонора рассмеялась:

– Да, Оуэн говорил мне об этой твоей навязчивой идее. Он, как и я, считает ее глупой. Собственно говоря, мы с ним от души посмеялись над этим.

Это прозвучало как пощечина.

– Это неправда! – В ней закипали злость и неверие. – Дядя сказал, что поддерживает мое решение. Он… он сказал, что подумает над этим.

– Неужели, Леонора, за все эти годы ты так и не узнала моего мужа? Оуэн говорит то, что служит его интересам в данный момент. К примеру, он будет доказывать, что небо зеленое, лишь бы вызвать твою улыбку, – заявила Элеонора. И уже себе под нос, с ноткой зависти, едва слышно пробормотала: – Как умилительно… Школа медсестер даже не обсуждается. Ни одна женщина с фамилией Файерфилд не будет работать как наемная прислуга. А медсестра – это та же служанка, только ухаживающая за больными. – Она наклонилась, чтобы взглянуть на себя в зеркале водителя. – Мой ответ «нет», и я надеюсь, что больше никогда от тебя об этом не услышу.

Леонора едва сдерживала слезы:

– Но учебу я почти закончила. Чем вы хотите, чтобы я занималась?

– Ты выйдешь замуж в хорошую семью, у тебя будет куча детей и масса счастливых воспоминаний! – саркастическим тоном бросила Элеонора. – А теперь довольно болтать. – Она потерла шею, как будто у нее запершило в горле. – Мы скоро будем в госпитале, а ты красная и возбужденная. Не самый лучший способ произвести впечатление на прессу. – Пальцы ее снова коснулись горла. – Конечно, неизвестно, как нас примут после того, как ты так надменно обошлась с доктором Эдвардсом. Господи, Леонора, человек всего лишь пригласил тебя поужинать!

Леонора отвернулась к окну. Под надменным обхождением подразумевался вежливый отказ сорокалетнему члену правления госпиталя, который глаз не отрывал от ее груди.

Элеонора поправила кружевной воротничок:

– В любом случае, больница – это не то место, где нужно искать мужа. Можешь мне поверить. Половина докторов скоро выедут отсюда за море, останутся только старые и нестóящие.

Водитель подъехал ко входу в больницу и помог им выйти к толпе бизнесменов и правительственных чиновников, которые пришли на церемонию не столько для того, чтобы поучаствовать в открытии нового отделения, которое не было таким уж впечатляющим, сколько из страха впасть в немилость такой могущественной семьи, как Файерфилды, из-за отсутствия здесь.

Пока фотографы устанавливали треноги и готовили вспышки, присутствующие толкались, опасаясь остаться за кадром и лишиться подтверждения своего присутствия. Они сражались за то, чтобы первыми пожать руку миссис Файерфилд, пожелать ей новых успехов в социальных программах и восхититься тем, какой очаровательной молодой женщиной стала ее племянница. Леонора кивала, улыбалась, пожимала чьи-то руки, но пропускала комплименты и хвалебные отзывы мимо ушей, как будто они звучали на иностранном языке.

Когда у всех начало рябить в глазах от вспышек фотоаппаратов, врачи проводили гостей в новое крыло, где провели их между рядами металлических кроватей, застеленных белоснежными накрахмаленными простынями, наполовину откинутыми под треугольниками стоявших вертикально подушек.

– Война должна закончиться задолго до того, как Америка пошлет туда своего первого солдата, – доверительно сообщил доктор Эдвардс, обращаясь к груди Леоноры. – Однако следует быть готовым ко всему, – продолжил он для шеи миссис Файерфилд. – К тому же английские госпитали уже переполнены.

– Мы должны сделать все, чтобы поддержать наших союзников! – торжественно произнесла миссис Файерфилд.

Репортер из «Гэзетт» записывал каждое сказанное слово, но тут сделал паузу и взглянул на Леонору. Он был чуть старше ее, с тонкими черными усиками над верхней губой.

– А вы, мисс, ничего не хотели бы к этому добавить?

Она опустила голову.

Миссис Файерфилд прищурилась:

– Моя племянница только что отметила, как важно для молодого поколения поступаться собственными интересами ради высшего блага.

– Ага, – сказал репортер, не отрывая глаз от Леоноры. – Значит, в вашей семье царит дух филантропии. А вы планируете сами поработать в этом госпитале волонтером?

В этот момент у нее в груди как будто приоткрылась дверца клетки и запертая там птичка радостно забила крыльями.

– Да, – едва не крикнула она.

Присутствующие замерли. Глаза Элеоноры стали размером с блюдце.

А крылья продолжали трепетать, теперь уже в горле Леоноры.

– Да, я хотела бы стать волонтером и работать здесь. Хотела бы делать все, что смогу.

Собственный голос потряс ее прозвучавшей в нем решимостью.

– Замечательная новость! – откликнулся доктор Эдвардс. – Мы с радостью примем вас. И разместим вместе с Красным Крестом. Когда вы хотели бы начать?

– Завтра.

Это слово вырвалось само. Миссис Файерфилд на миг закрыла глаза и судорожно стиснула зубы.

Репортер записывал каждое ее слово, от старания высунув кончик языка.

– Замечательное завершение статьи: «Семья вносит свою лепту в общее дело – и в большом, и в малом».

Оставшуюся часть экскурсии миссис Файерфилд молчала, вежливо кивая на пояснения доктора Эдвардса. А Леонора едва могла сдержать радость, рассматривая эти белые стены, покрытые линолеумом полы и гулкие коридоры как путь к своей свободе.

После ланча шофер подогнал автомобиль к двери.

– До свидания, Леонора, завтра увидимся, – сказал доктор Эдвардс, подмигнув ей.

– Да. Спасибо вам.

Доктор захлопнул дверцу автомобиля, отгородив их от городского шума и сразу увеличив пропасть между Леонорой и ее тетей. Пока машина поворачивала и выезжала на улицу, Леонора не отрываясь смотрела в окно, в то время как взгляд тети жег ей кожу.

– Ты, должно быть, ужасно гордишься собой… – начала Элеонора, стягивая перчатки с каждого пальца в отдельности, пока те не упали ей на колени, словно еще одна пара рук.

Леонора молчала, готовясь к тому, что тетя попытается выбить почву у нее из-под ног.

– Должна признаться, я не думала, что ты можешь быть такой инициативной. Даже не знаю, сердиться мне или гордиться тобой. – Миссис Файерфилд внимательно рассматривала ее, склонив голову к плечу. – Конечно, смотреть на то, как ты стараешься постоять за себя, немного напоминает наблюдение за слепым, переходящим улицу. Жалкое зрелище, в общем-то.

Трепет крылышек свободы замер, и дверца клетки захлопнулась.

– Однако я намерена позволить тебе это.

Леонора подняла голову.

– Я могла бы этого не делать, – тут же оговорилась Элеонора. – Я легко найду кучу оправданий тому, что ты останешься дома. Но я приняла решение не сражаться с тобой в этом вопросе. – Она выразительно закатила глаза. – Почему ты хочешь проводить время в таком месте, выше моего понимания, но в данном случае это не так важно.

Наслаждаясь наметившимися изменениями, Леонора старалась скрыть свое возбуждение, но тетя разглядела его так же легко, как если бы это были огни полицейской мигалки.

– Должна только предупредить, Леонора, что на этот раз я уступаю твоей прихоти, но если ты выкинешь подобный номер еще раз, даром тебе это не пройдет. Советую не пытаться испытывать мое терпение. Слушай внимательно. – Элеонора похлопала ее по колену. – Ты там ни с кем не будешь разговаривать, ясно? Просто делай свою работу, сворачивай бинты – не знаю, какое еще бессмысленное занятие они тебе там найдут, – и все. А вечером тебе нужно будет наверстывать учебу. Это понятно?

– Да, мэм.

Они уже проехали первые ворота поместья, когда пальцы миссис Файерфилд нервно забарабанили по сумочке.

– Я знаю тебя. Ты обязательно влюбишься в какого-нибудь покалеченного солдата. Это вроде того, как ты пыталась спасти тех шелудивых бездомных собак. – Неожиданно она села прямо, будто кто-то дернул ее за волосы, и взглянула через плечо водителя. – Оуэн дома.

При входе Элеонора сунула сумочку и пальто в руки служанке и решительно направилась в библиотеку. Леонора не спеша сняла пальто и последовала за ней.

– Ты задержался! – с порога с укором бросила Элеонора, но в голосе ее были слышны нотки облегчения, так что это не прозвучало резко. – Мы ждали тебя вчера.

Оуэн Файерфилд поцеловал жену в щеку. В одной его руке была сигара, в другой – хрустальный стакан с янтарным напитком.

– Смена часовых поясов, дорогая. Это всегда застает меня врасплох.

– Смена поясов! – раздраженно проворчала миссис Файерфилд. – Ты человек, который живет по общемировому времени. И ничто не может застать тебя врасплох.

Он улыбнулся и поцеловал ее в лоб.

– Я так скучал по тебе, любовь моя!

Только теперь Элеонора заметила молодого человека, который лениво прислонился к стойке бара.

– Я не знала, что у нас гость.

Леонора проследила за взглядом тети, и дыхание у нее перехватило.

Молодой человек сделал шаг вперед. Оуэн положил руку ему на плечо:

– Дамы, разрешите представить вам Александра Хэррингтона.

Когда Алекс взял руку Элеоноры и поднес к губам, брови ее удивленно приподнялись.

– Добрый вечер, миссис Файерфилд, – поздоровался он.

Затем молодой человек повернулся к Леоноре, подошел к ней, взял за руку и тоже поцеловал. Его мягкие губы задержались на ее пальцах, отчего по коже побежали мурашки.

– Здравствуйте, Леонора. – Он опустил руку девушки, и глаза его скользнули по ее фигуре. – Очень приятно познакомиться.

Элеонора Файерфилд следила за ними с все возрастающим энтузиазмом, и губы ее кривились в непривычной улыбке.

Оуэн снова сжал плечо молодого человека и объявил:

– Алекс был управляющим наших рудников в Бомбее.

Служанка принесла белое вино на серебряном подносе. Элеонора сунула бокал Леоноре и незаметно подтолкнула, чтобы она выпила, а затем обратилась к гостю:

– И как вам Индия?

– Очень жарко, – улыбнулся Алекс, блеснув рядом белоснежных ровных зубов. – В зависимости от времени года там может быть влажно или сухо, однако неизменно жарко. – Он улыбнулся; губы у него были хорошо очерченные и чувственные. – Индия – страна столь же тяжелая для жизни, сколь и прекрасная. Второго такого места на земле нет. Спасибо британцам, я все же мог пользоваться там какими-то привычными удобствами. Хотя, конечно, из-за войны не хватает буквально всего.

– Надеюсь, вы не собираетесь возвращаться туда в ближайшее время? – немного жеманно спросила Элеонора.

– Это будет зависеть от вашего мужа.

Миссис Файерфилд, небрежно вертя бокал, слегка склонила голову к плечу:

– Сколько вам лет, мистер Хэррингтон?

– Двадцать семь.

Она провела кончиком пальца по краю бокала. На лице ее появилось некоторое изумление, а в глазах читался скептицизм.

Алекс скрестил руки на груди и выдержал ее взгляд, не моргнув:

– Судя по выражению вашего лица, миссис Файерфилд, вы либо впечатлены, либо озабочены. Мне трудно понять.

– И то и другое, собственно говоря, – улыбнулась она. – Меня впечатлили ваши амбиции. Однако я разочарована в собственном муже.

Оуэн протестующе приподнял брови:

– Чем же я провинился?

– Тем, что прячешь такого красивого и обаятельного молодого человека в дебрях Бомбея!

Алекс и вправду был удивительно красив. Он был почти на голову выше дяди Леоноры и даже на несколько дюймов выше ее тети. На нем был эскотский галстук с широкими, как у шарфа, концами, повязанный под воротником с отворотами; на гладкой коже угадывался легкий загар; зачесанные назад жесткие темные волосы были будто взъерошены порывом ветра, что добавляло его образу раскованности.

– Так он же там не камни ворочает, дорогая! – усмехнулся Оуэн, но затем с шутливым поклоном уступил: – Обязуюсь, что с этого момента ты будешь иметь доступ к информации о физических данных всех моих работников.

Алекс повернулся к Леоноре, и глаза его скользнули по ее декольте. Она поправила платье и поймала на себе сердитый взгляд тети. Элеонора подала знак служанке, чтобы та подлила девушке вина, и обратилась к мужу:

– Твоя племянница решила пойти волонтером в госпиталь. – Как ни странно, сообщение это прозвучало комплиментом.

– Неужели?

– И какую же работу вы будете там выполнять, мисс Файерфилд? – спросил Алекс, не сводя темных, почти черных глаз с ее лица.

– Я еще не знаю, – ответила Леонора.

Взгляд его был слишком пристальным, и ее бросило в жар. Губы его изогнулись в усмешке, и она была благодарна служанке, внезапно вставшей между ними.

Мистер Файерфилд поднял свой стакан:

– А мне скотч, пожалуйста.

– Только не перед ужином, Оуэн! – возразила Элеонора.

Он проигнорировал ее замечание:

– Алекс, поддержите меня?

– Нет, если это вызывает неудовольствие леди.

Тон молодого человека был неожиданно властным, и Леонору это удивило. Высокопоставленные чиновники и влиятельные бизнесмены лебезили перед Файерфилдами – и вдруг этот молодой человек с непокорной шевелюрой, который в разговоре с ними не лезет за словом в карман и не запинается от смущения.

– По правде говоря, сегодня лучше пить шампанское, – решила Элеонора. – Мистер Хэррингтон создает праздничное настроение.

И действительно, его присутствие принесло с собой веселье. Обычно вечера у них проходили невыносимо, в удушливой атмосфере, когда мучительное молчание чередовалось с ворчанием или саркастическими колкостями. Но сегодня возникла необычная легкость, и миссис Файерфилд бурлила и искрилась, как открытое шампанское.

– Тост! – провозгласила Элеонора, подняв бокал. – За возвращение моего мужа, за нашего гостя, мистера Хэррингтона, и, конечно, за нашу страну!

Выпив пощипывавшее язык шампанское, Леонора почувствовала, как оно смешивается с белым вином у нее в животе, и ее захлестнуло чувство благодарности. Сегодняшним вечером в речах ее дяди звучало добродушное подшучивание. Он привел к ним человека, который отвлек внимание тети от ее недостатков. Сегодня появился воздух, Леонора могла дышать, дышать по-настоящему! Она обернулась к Алексу и неосознанно улыбнулась ему – открыто и благодарно. Он приподнял одну бровь, и взгляд его темных глаз задержался на ее лице.

Элеонора Файерфилд под действием алкоголя расслабилась, и лицо ее, утратив привычную сдержанность, стало почти красивым:

– Итак, мистер Хэррингтон, расскажите, чем занимается ваша семья.

– Банковское дело. Инвестиционные компании. Торговля. Всякие такие вещи.

– И как идет ваш бизнес?

Оуэн, посасывая кубик льда, пояснил:

– Моя жена хочет знать, богаты ли вы.

Алекс рассмеялся:

– Работая на вашего мужа – нет. При всем уважении, конечно.

– Я не обиделся. – Оуэн похлопал его по спине и взглянул на жену. – А теперь, дорогая, оставь молодого человека в покое.

– Все в порядке, – сказал Алекс. – Я не испытываю смущения, разговаривая о деньгах. На самом деле я даже восхищаюсь откровенностью вашей жены. Большинство людей пытаются узнать о человеке по его манерам, одежде или образовании. Я ценю то, что мы обошлись без этих игр, – думаю, от этого наш вечер только выиграет и станет более интересным и честным. Кроме того, я не особенно горжусь богатством своей семьи, равно как и не стыжусь отсутствия его у меня лично. – Он как бы случайно нагнулся, немного приблизившись к Леоноре. – Мой отец скончался, когда я был совсем юным, а мать умерла несколько лет назад. Мой отчим – человек богатый, это верно, и для меня отложены деньги. Но они мне не нужны, и я не хотел бы ими когда-либо воспользоваться. – Алекс помолчал; взгляд его был твердым и решительным. – Я собираюсь стать очень богатым, но планирую заработать каждый пенни самостоятельно. – Он дерзко усмехнулся. – Поэтому я считаю большой удачей то, что мистер Файерфилд взял меня под свое крыло. Я учусь у самых лучших.

– И вы этого, несомненно, заслуживаете, – произнес Оуэн, продолжая посасывать лед. – При вас сразу повышается производительность. Не знаю, как вы это делаете. Вы могли бы обучить меня паре трюков в этой области. – Он сунул в рот очередной кубик льда, пропитанный виски. – Поэтому-то я и привез вас на металлургический завод. Хотел показать, куда идет наша руда.

– Надеюсь, это означает, что вы остановитесь у нас, – настойчиво сказала Элеонора.

– Я не хотел бы навязываться…

– Вздор! У нас определенно найдется комната для вас. – Она обернулась к Леоноре и слегка прищелкнула языком. – Не так ли?

– Это была бы большая честь для меня. В этом случае, надеюсь, мы могли бы видеться чаще. – Алекс улыбнулся Леоноре, давая понять, что замечание адресовано лично ей.

Элеонора довольно кивнула, ее прищуренные глаза горели. Она взяла из рук Оуэна стакан:

– Пойдем со мной, проверим, что там с ужином.

– Дорогая, я уверен, что слуги уже все приготовили.

Закатив глаза, Элеонора потянула мужа за руку, выразительно кивнув в сторону молодых людей. Леонора густо покраснела и, опустив глаза, пожалела, что не может провалиться сквозь землю.

Алекс полез в карман и, достав небольшой серебряный футляр, со щелчком открыл крышку. Внутри оказались выложенные в ряд сигареты.

– Вы курите?

Она покачала головой, не зная, куда деть руки.

– Это хорошо. – Он взял сигарету, дважды ударил кончиком о серебряную крышку и сунул ее в рот, а портсигар спрятал в карман. – Я нахожу, что дамам это не идет. – Прикрыв пламя ладонью, он прикурил и глубоко затянулся. – В этом смысле я старомоден.

Несколько минут они молчали.

– Вы не сдадите меня своей тете? Вдруг она вышвырнет меня отсюда за курение.

– Этого можете не опасаться, – мягко ответила Леонора. – Вы совершенно очаровали ее. А это, скажу я вам, очень непросто.

Алекс расправил плечи и прижал руку к сердцу.

– Ах, вы все-таки заговорили! – широко улыбнулся он. – Ваша тетя – сильная женщина, и я это уважаю. И мужчины рядом с ней знают свое место. – Он пристально посмотрел на девушку. – Но главный вопрос заключается в том, очаровал ли я вас.

Леонора сглотнула, но улыбка все же коснулась ее губ.

– Ну, это уже что-то! – поддразнил ее Алекс. – Как давно вы живете с дядей и тетей? – спросил он.

– С восьми лет.

– Могу я спросить, что произошло с вашими родителями?

Ответ был отработан и много раз отрепетирован:

– Они погибли при пожаре.

– Мне очень жаль. – Лицо его стало серьезным.

Леонора поймала себя на том, что тепло от выпитого шампанского успокоило ее нервы и заглушило угрызения совести.

– Вы нравитесь моему дяде. Вы, должно быть, очень хорошо делаете свою работу.

– Это правда, – сказал Алекс с дерзкой самоуверенностью. – Но влияние мое ограничено. Я всему научился у вашего дяди. – Он шутливо передернул плечами. – Не хотел бы я оказаться в числе его врагов.

– О, да он же просто плюшевый мишка!

– Но который прячет когти, моя дорогая! Я своими глазами видел, как он рвал людей в клочья.

Теперь пришел ее черед удивленно замереть.

– Вы говорите, что он может быть жесток?

– Нет. Не жесток. Но безжалостен. – Алекс взглянул в ее ошеломленное лицо и усмехнулся. – Может показаться, что я плохо отзываюсь о нем, но на самом деле это комплимент. Правда. Он потрясающий человек. Мастер переговоров. Он может предложить человеку выбор и держаться так, будто решение абсолютно от него не зависит, тогда как в действительности существует лишь один ответ, и это всегда – всегда! – срабатывает в его пользу, именно так, как нужно ему. – Глаза его восхищенно блеснули. – У вашего дяди настоящий дар.

Леонора притихла. Алекс погасил окурок в хрустальной пепельнице:

– Что я творю? Наедине с красивой женщиной говорю о бизнесе! Вам впору начать зевать. – Он лукаво улыбнулся и сунул руки в карманы. – А скажите, мисс Файерфилд, вы сейчас встречаетесь с кем-нибудь?

Нервы ее снова натянулись, и сердце забилось учащенно.

– Нет.

– Что, правда? А я уверен, что видел вереницу поклонников у ваших ворот! – поддел ее Алекс.

Леонора отвернулась, пытаясь скрыть улыбку.

– Так у вас нет друзей, о которых мне следовало бы знать? Хм… Не хотелось бы отдавить кому-то ноги.

И тут она рассмеялась – по-настоящему, искренне – и взглянула на него.

– Вот и хорошо, – сказал Алекс, как будто получил ответ. Он сделал шаг к девушке, чуть коснулся ее плечом и заглянул в глаза. В выражении его лица и манерах чувствовалась уверенность. – Так вы не рассердитесь, – шепнул он ей на ухо, – если я попробую сорвать с ваших уст поцелуй?

– Ужин подан! – входя в зал, воскликнул Оуэн достаточно громко, чтобы заглушить громкий стук ее сердца.

– Просто стойте здесь и держите судно, – скомандовала сестра Полански, высокая блондинка с легким польским акцентом, наряд которой больше подходил для показа мод где-нибудь в Милане, чем для того, чтобы стоять у больничной койки. Но ее руки двигались ловко и уверенно, когда она приподняла раненому веко, чтобы убедиться, что он спит под наркозом. Взяв ножницы, она начала вскрывать бинты протянувшейся от колена до закрытой ступни повязки, которая с каждым новым разрезом открывалась все шире.

Леонора чувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Нога под марлей оказалась черной, потянуло запахом влажной гниющей плоти. Сестра Полански медленно снимала каждый виток ткани и складывала куски покрытого коркой бинта в подкладное судно, дрожавшее в руках девушки. На потревоженной коже выступили капельки крови. Леонора закрыла глаза. Комната вокруг нее начала кружиться, во рту появился вкус желчи.

– Идите, – твердым голосом сказала медсестра, забрав у нее судно, и повернулась к пациенту.

Леонора, сдерживая позывы рвоты, выбежала из палаты, бросилась в туалет и схватилась обеими руками за унитаз… Когда в желудке ничего не осталось, хотя он и продолжал сокращаться от судорог, она соскользнула на пол, закрыла глаза и, протянув руку за туалетной бумагой, вытерла рот. В зеркале она увидела девушку, белую как полотно, руки ее дрожали. Она плеснула в лицо водой и вытерла его насухо.

Когда она вернулась, сестра Полански даже не подняла глаза. Она закончила перевязывать ногу, убрала оставшиеся кусочки и нитки и поманила Леонору за собой. Судя по выражению ее лица, девушку сейчас должны были отослать обратно – скатывать бинты.

В ординаторской сестра Полански вымыла руки по локоть, вытерла лежащим рядом с раковиной полотенцем и только после этого обернулась к Леоноре:

– Вы ведь Файерфилд, верно?

Сердце у нее оборвалось.

– Да.

– Так почему вы не работаете внизу вместе с остальными волонтерами?

Леонора покраснела, вспомнив, как там издевались над ней, обзывали принцессой и жестоко высмеивали. Похоже, сестра Полански прочла ее мысли, потому что понимающе кивнула.

– А они знают, что вы работаете здесь?

– Нет.

Леонора ждала, что ее сейчас прогонят.

Медсестра открыла ящик своего стола и протянула ей бейдж, на котором было написано «Клара Д.».

– Постарайтесь, чтобы они и не узнали.

Леонора взглянула на нее с благодарностью.

– В палате три-одиннадцать лежит один молодой человек, который хочет, чтобы вы помогли ему написать письмо, – подмигнула медсестра. – Мне кажется, вы ему нравитесь.

Леонора отыскала нужную палату в конце коридора и увидела парня, которому несколько дней назад ампутировали руку. Он был не старше ее.

Леонора села рядом с кроватью и приготовила блокнот и ручку. Встретившись с ним глазами, она спросила:

– Как вы себя чувствуете?

Он пожал одним плечом:

– Да так же. Получается, я уже забыл, каково это, когда у тебя ничего не болит.

Девушка хорошо понимала, что он имеет в виду, и попыталась сменить тему:

– Откуда вы родом?

– Южная Каролина. Спартанберг. – Произношение у него было протяжным и гладким. Он был в веснушках, не красавец, но привлекательный и уверенный в себе, и напоминал фермера.

– А кому вы хотели бы написать письмо? – поинтересовалась она.

– Маме. – Он улыбнулся. – А вы замужем?

– Нет.

– Но парень-то у вас есть?

Глаза у него начали стекленеть. Она знала, к чему идет: у Купидона не было ни единого шанса в битве с морфием.

– Нет. А теперь расскажите, о чем бы вы хотели написать.

– Выйдете за меня?

Взгляд парня сонно затуманился. Леонора отложила ручку в сторону и укрыла его простыней:

– Боюсь, сейчас в вас говорит морфий.

Он запротестовал, но язык у него заплетался:

– Мужчина знает, когда он влюблен.

– Вы даже не знаете, как меня зовут.

– Конечно знаю. – Он уставился на бейдж у нее на груди. – Вы Клара. Клара Д.

– Это не настоящее мое имя.

– Конечно, настоящее! Я же вижу. Нехорошо насмехаться над калекой, Клара! Так что ты мне ответишь? Выйдешь за меня, крошка?

Она нежно похлопала его по здоровой руке:

– Я польщена, но только из-за этого не выйду замуж ни за тебя, ни за кого-то другого. – Эти слова удивили ее саму, поскольку сказаны они были от всего сердца.

– Ну конечно, – саркастически заметил он и устало закрыл глаза, сдаваясь в борьбе с морфием и ее рукой. – Я понимаю тебя, Клара. Ты выйдешь замуж. Хорошие девушки всегда выходят.

Прошло несколько недель. Светил молодой месяц, и газовые фонари около клумб с розами освещали усыпанную гравием дорожку. Но вот они остались позади, и уже не было видно кирпичного особняка, а сад казался уединенным местом. Теплый воздух был пропитан ароматом роз. Леонора шла, придерживая края наброшенного на плечи большого шелкового платка.

– Вот вы где. – Из тени появился Алекс. – Вас ищет тетушка. Вот-вот начнется прием. – Он взглянул ей в лицо и подошел ближе. – Что-то случилось?

Леонора бросила взгляд в сторону дома.

– Я неважно себя чувствую… в обществе.

Он рассмеялся и поцеловал ее в висок:

– Но прежде у вас не было меня в качестве кавалера.

От него исходило странное тепло, по сравнению с которым окружающий воздух казался холодным. Леонора приблизилась, ощутив рукой гладкую ткань его пиджака. Его большой палец приятно коснулся ее мизинца. Он взял ее за руку:

– Но ведь есть еще что-то, так? Вы что-то притихли, вернувшись из госпиталя.

– Как вы думаете, война еще долго продлится?

– Долго. Такие столкновения быстро не заканчиваются, кровь слишком густая штука.

Перед глазами проносились страшные картины: раненые британские солдаты, которых в критическом состоянии переправляли в Штаты, – сгустки боли, не вмещавшиеся в человеческое тело… Если эта жестокость продлится и дальше, будут новые парни и новая боль, и человеческая жестокость станет распространяться, как чума.

– Во время войны есть те, кто от нее страдает, и те, кто на ней процветает, – поучительно заметил он. – Я, например, не хочу относиться к страдающей части.

Алекс коснулся пальцем лица Леоноры, провел им по щеке и приподнял ее подбородок. Казалось, он не двигался, но вдруг оказался совсем близко. Он медленно наклонился и коснулся ее губ своими, нежными и мягкими, как лепестки цветов. Положив руку Леоноре на талию, он притянул ее к себе. Ее руки обвили его, и это побудило Алекса действовать смелее. Его губы задвигались увереннее, а пальцы пробежали вверх по спине и дошли до лопаток. Ее тело, непривычное к таким прикосновениям, таяло в его руках.

Поцелуй становился все более горячим. Алекс раздвинул ее губы и заставил ее рот приоткрыться. Ощущения оказались слишком острыми и неожиданными, и Леонора отстранилась, оттолкнув его.

С распростертыми объятиями Алекс ошеломленно замер на месте, а потом прикрыл лицо ладонью – тело его содрогалось от смеха:

– Поверить не могу… Вас никогда до этого не целовали, да?

Она отвернулась, готовая провалиться сквозь землю.

– Дорогая, не расстраивайтесь так! – Смех его прекратился, но голос звучал весело. Алекс подошел сзади и взял ее за плечи. – Простите, что я смеялся. Правда, простите.

Она не сдвинулась с места, и он поцеловал ее в затылок.

– На самом деле я нахожу это очаровательным. – Он произнес это возле самого уха, щекоча кожу своим дыханием, и поцеловал ее в шею. – Это просто восхитительно! Неотразимо!

Алекс развернул девушку к себе лицом и снова поцеловал, действуя не спеша и скорее просто лаская ее губы.

– Мы должны делать это медленнее, верно?

Он поцеловал ее в шею, прошелся губами по щеке к мочке уха и прошептал:

– Так медленно, как вы только захотите…

По меркам Файерфилдов, сегодняшний прием был скромным мероприятием, хотя приглашенные гости держали в своих руках бóльшую часть богатства всего Питтсбурга. Монро и Эдмонтоны обладали состояниями, преумноженными трудами многих поколений в сфере банковского дела и недвижимости. Карманы Бикеров и Сотерби грели уже новые деньги, заработанные на управлении ресурсами, инвестициях и строительстве. Судья Ричардсон приехал в сопровождении толпы дочерей, напропалую флиртовавших со всеми мужчинами старше семнадцати и презрительно взиравших на всех женщин без исключения, независимо от возраста. Затем появился целый выводок избранных управляющих высшего звена со сталелитейных заводов мистера Файерфилда – молодых людей, у которых в настоящее время не было своего капитала, но которые в будущем, несомненно, его заработают, поскольку под крылом Оуэна Файерфилда ни один человек надолго бедным не оставался.

На Леоноре было новое платье в духе всего остального, что продолжало появляться в ее гардеробе: глубокие декольте, обтягивающие ткани, шелковые чулки и комбинации, в которых тело казалось скорее обнаженным, чем одетым. Коктейли подавали в гостиной, где проворные служанки незаметно скользили между гостями, подливая в бокалы после каждого глотка. Такие приемы были для Леоноры не в новинку, равно как и сопровождавшая их тревога, поскольку они настойчиво напоминали, что она существует обособленно и не вписывается ни в одну из этих групп. Но сегодня все было по-другому, потому что Алекс стоял так близко, что она чувствовала тепло его тела, так близко, что до нее не доходили ни недовольный шепот дочерей Ричардсона, ни подмигивания молодых управляющих. Его стройная фигура, как щит, прикрывала ее от колкой критики Элеоноры, а интересная беседа спасала от навязчивого хора скучных светских разговоров.

– Алекс! – окликнул Оуэн, стоявший в кругу курящих мужчин. – Идите к нам! Присоединяйтесь!

– Меня вызывают. – Алекс подмигнул Леоноре. – Не заговаривайте с незнакомыми мужчинами в мое отсутствие.

На его место проворно, словно кошка, тут же проскользнула Элеонора. Одной рукой она обняла ее за талию, а в другой держала бокал с вином.

– Все идет хорошо? – спросила она.

Леонора кивнула.

– Алекс очень внимателен. Мне кажется, за вечер он не отвел от тебя глаз. – Она качнула бокалом в сторону дочерей судьи. – Ты только взгляни, как они обиженно надулись в своем углу. Стыд какой! Впрочем, их мамаша, конечно, не лучше. – Она поцокала языком. – Почему эта женщина так упорно носит кремовое, хотя это полностью размывает ее фигуру? Обрати внимание, какое впечатление он производит и на мужчин тоже. – Теперь Элеонора указала бокалом в сторону группы гостей в черных смокингах, где Оуэн что-то оживленно рассказывал, похлопывая Алекса по плечу. – Могу сказать, что мой муж не на шутку увлекся им! – Она рассмеялась. – Посмотри только, как рядом с ним мужчины расправляют плечи, поправляют волосы. Поразительно!

Она была права. Стоило Алексу провести рукой по голове, как двое молодых людей комичным образом повторили его жест. В его манере держаться надменность сочеталась с непринужденностью, а интригующая улыбка не позволяла на него обижаться. Словно почувствовав, что о нем говорят, он оставил общество мужчин и вернулся к дамам.

Элеонора быстро оглядела племянницу:

– Не испорть все дело, Леонора.

Оказавшись рядом с Леонорой, Алекс обнял ее за талию и поцеловал в висок, вызвав нескрываемое удовольствие у ее тети, досаду у молодых женщин и зависть у молодых мужчин – у каждого по-своему.

– Красота в этом зале распределяется неравномерно, – улыбаясь, заявил он. – А это несправедливо.

– Вы просто очаровашка, мистер Хэррингтон!

Элеонора ущипнула его за щеку и направилась к мужу.

Алекс окинул взглядом гостей:

– Я постоянно вспоминаю тот поцелуй, мне трудно думать о чем-то другом. Вы поставили меня в трудное положение. – Он пригубил из бокала, усмехнулся и провел большим пальцем по ее спине. – Меня подмывает обнять вас здесь прямо сейчас и совершить что-нибудь очень неуместное.

После коктейлей они присоединились к остальным в банкетном зале и заняли свои места.

Дворецкий Джеральд, очень опытный и практически незаметный, постоянно подливал вино, так что ни один бокал не оставался наполненным менее чем наполовину. Анжела, прислуживавшая за столом, сражалась с подносом наполненных до краев тарелок с супом. Вначале она обслужила мистера и миссис Файерфилд, затем, заметно нервничая, поставила суп перед Леонорой, которая подняла на нее глаза и ободряюще улыбнулась.

Нос Оуэна Файерфилда был уже красным от выпитого, когда он хлопнул ладонью по столу, продолжая рассказ, который казался ему очень занимательным:

– …Они, конечно, не ожидали, что янки может что-то понимать в поло, однако наш мальчик… – он указал через стол на Алекса, – наш мальчик разбил их в пух и прах, вернул их шары им же в руки! Ну, вы понимаете…

Мужчины взорвались хохотом.

– Оуэн! – возмущенно воскликнула миссис Файерфилд.

Тот невинным жестом поднял руки:

– Это поло, дорогая, там такие термины.

Алекс расхохотался и резко откинул голову, задев руку Анжелы, отчего суп, который она разносила, пролился на сорочку. Он тут же вскочил, едва не опрокинув свой стул.

– Боже праведный! Ах ты неуклюжая шлю… – закричал он в порыве ярости. Ошеломленная Леонора застыла. Алекс перехватил ее взгляд и сразу успокоился: – Все в порядке. – Взяв салфетку, он принялся вытирать пятно.

– Нет, не в порядке! – взвилась Элеонора. – Она обожгла вас?

– Нет, не волнуйтесь.

– Убирайся отсюда, – приказала миссис Файерфилд дрожащей служанке, – и можешь собирать свои вещи!

Девушка расплакалась.

– Она в этом не виновата, – вмешалась Леонора.

– Это правда, – подхватил уже успокоившийся Алекс, поправляя воротник. – Это была моя вина.

– Чепуха! Джеральд, – обратилась миссис Файерфилд к дворецкому, – уберите ее отсюда. И немедленно!

Леонора беспомощно смотрела вслед понурившейся фигуре.

– Мистер Хэррингтон, примите мои извинения. – Элеонора нервно потерла шею. Присутствующие неловко уставились в свои тарелки. – Леонора, проводи нашего гостя наверх, чтобы он мог сменить рубашку.

Девушка поспешно вышла из комнаты, не остановившись даже тогда, когда Алекс попытался догнать ее. Наверху она добежала до последней комнаты и распахнула двойные двери из орехового дерева, точно ставни.

– Вы считаете, что это я во всем виноват? – спросил он, пока она открывала один шкаф за другим, расталкивая висевшую на плечиках одежду. Леонора молча оглядела ряд белых сорочек и наконец выбрала одну.

– Меня ошпарили горячим супом, и вы на меня же еще и злитесь?

Леонора протянула ему накрахмаленную рубашку:

– Вот эта должна подойти.

Она направилась к двери, но Алекс схватил ее за руку.

– Ну не сердитесь. Пожалуйста! – попросил он. – Не можете же вы бросить меня здесь. Я просто не найду дорогу обратно.

Леонора продолжала стоять к нему спиной, но уже не делала попыток уйти. Алекс снял пиджак, положил его на диван и принялся возиться с галстуком и воротником.

– Черт… – пробормотал он. – Не могли бы вы мне помочь? Эти проклятые пуговицы все в супе.

Она нерешительно обернулась.

– Пожалуйста. Ваши пальчики гораздо тоньше моих.

Перепачканный супом с моллюсками, он выглядел таким беспомощным, что Леонора едва сдержала смех.

– Видя вашу улыбку, я уже думаю, что мой ожог третьей степени того стоил.

Девушка подошла и легко расстегнула первые три пуговицы рубашки. Но четвертая оказалась залита супом, и она долго возилась, чтобы одолеть и ее. Наконец рубашка разошлась у него на груди, и она судорожно сглотнула. Ее пальцы трудились уже над следующей пуговицей. Она знала, что Алекс пристально смотрит на нее, и густо покраснела, коснувшись его кожи. Потом спустилась еще на одну пуговицу, и пальцы ее начали дрожать. Судя по дыханию Алекса, она понимала, что он улыбается. Она оставила пуговицу и отвернулась.

– Тут еще одна осталась, – вкрадчиво сказал он. – Вы забыли последнюю.

Леонора закусила губу, повернулась и расстегнула последнюю пуговицу, после чего рубашка распахнулась полностью. Дорожка темных волос на груди, сгущаясь, уходила вниз, и от этой картины по ее телу прокатилась горячая волна. Алекс проследил за ее взглядом, и мышцы его живота рельефно напряглись.

– Вы же медсестра, – улыбнулся он. – Как мой ожог? Очень плохо?

– Я не медсестра, – ответила она, отводя глаза.

– Ну, вы все равно проводите в госпитале достаточно времени. – Одним движением он сбросил рубашку на пол. Его широкие плечи выглядели так же волнующе, как и мускулистая грудь.

Леонора густо покраснела:

– Жить будете.

Пока Алекс переодевался, она неловко топталась на месте, стараясь успокоиться.

– Так будет получше, да? – сказал он, подходя вплотную. Потом открыл дверь и поклонился. – Благодарю вас за помощь, Леонора. – Когда они уже шли по коридору, Алекс наклонился и шепнул ей на ухо: – И еще… Просто чтобы вы знали: если вы когда-нибудь обольетесь супом, я буду счастлив отплатить вам услугой за услугу.

 

Глава 31

В засушливые годы Джеймс выбивался из сил из-за неплодородной земли, в равных долях дарившей надежду и отчаяние, но во влажные годы был изможден еще больше из-за непосильного труда. Потому что работа начиналась затемно, когда солнце только начинало сменять луну и чай в чашке был таким же темным, как предрассветное небо, а заканчивалась, когда в буше заводили свои заунывные песни динго. Джеймс стал высоким мужчиной, худощавым и мускулистым. И все же его руки и ноги болели до дрожи, а вилка во время обеда казалось тяжелой, словно свинцовая. Но буйства жизни на полях для него было достаточно, чтобы открывать усталые глаза еще до петухов и отдавать работе все силы, так что он бывал почти разочарован, когда день заканчивался. Земля кормила их, давала дом, обеспечивала будущее, и они упивались этим, как шампанским.

Джеймс принес от поленницы столько дров, сколько поместилось в руках. Тесс сидела у печки, закутавшись в лоскутное одеяло. При виде племянника ее глаза вспыхнули, и, сбросив одеяло и ухватившись за спинку стула, она встала.

– Уже совсем поздно.

Тесс потянулась за поленом, но оно оказалось слишком тяжелым для нее и выскользнуло из рук. Покачиваясь, она подняла его и попыталась смести щепки в щели между половицами.

– Я такая неловкая сегодня, – сказала она, отводя глаза в сторону. – Хочу разжечь печь, но только устраиваю беспорядок.

– Все в порядке.

Джеймс присел, открыл заслонку и, сунув полено в огонь, поправил его кочергой. Потом вытер мокрый лоб. Воздух снаружи был горячим, а в комнате было настоящее пекло.

В мойке звякнули кастрюли, и, обернувшись, он увидел, что Тесс сражается с кованым ковшиком.

– Шеймус скоро придет? – спросила она, стараясь говорить спокойно.

– Скоро. – Джеймс поднял одеяло и положил его на стул. – Он старается работать подольше, пока стоит полная луна. – Но этот одержимый на самом деле работал и при свете, и в темноте. Такого человека, как Шеймус, тяжелый физический труд лечил от всех бед. Он продолжал работать, чтобы не видеть лица Тесс, надеясь, что, обрабатывая поля, он каким-то образом сумеет вновь вдохнуть жизнь в жену, как это происходит с его полями.

Тесс достала из кладовки картошку и принялась чистить ее маленьким ножом.

– Мне должно быть стыдно, что обед еще не готов. – В голосе ее слышались слезы.

Джеймс подошел – сейчас он был уже на две головы выше тетки – и взял нож у нее из рук:

– Я не голоден.

Она опустила голову, пряча лицо:

– Не ври мне. Ты целый день не ел.

На его руку капнула слеза.

Джеймс взял ее за худые плечи с проступающими косточками и подвел к стулу.

– Я приготовлю чаю.

Она схватила его за руку:

– Ты тоже выпьешь чашечку? Посидишь со мной?

Джеймс улыбнулся и отвернулся к плите. Он вскипятил кастрюлю воды и принес ей чашку парующего чаю с двумя ложками сахара. Потом сел на пол у ее ног, обутых в домашние тапочки, и начал прихлебывать обжигающий напиток. Пот выступил из каждой поры, когда горячий чай попал в его пустой желудок.

– Ты так похож на него, – тихо сказала Тесс.

Ему было трудно сосредоточиться на чем-то, кроме жары и мучительного чувства голода.

– На кого?

– На своего отца.

Джеймс, сдвинув брови, уставился в кружку.

Тесс легким как перышко движением заправила пряди волос ему за уши.

– Он бы гордился тобой. – Она засмеялась. – Когда ты морщишь лоб или хмуришь брови, задумавшись, то выглядишь так, как будто это он сидит передо мной. – Она расправила лоскутное одеяло у себя на коленях. – Жаль, что я не знала его поближе. Я была еще маленькой, когда он уехал. Но я помню, как наблюдала за ним, когда он читал свои книжки или писал. Таким серьезным он был, таким умным! А по ночам он надевал шерстяное пальто и отправлялся на собрание – такой высокий и стремительный на своем коне! Словно галантный ирландский рыцарь! Я благоговела перед ним. Как и все мы.

Горло Джеймсу жег один вопрос:

– Он был хорошим человеком?

Тесс внимательно посмотрела ему в лицо, и глаза ее стали печальными. Она погладила его по голове.

– Да, Джеймс, – энергично закивала она. – Он был великим человеком. Даже на минуту не сомневайся в этом.

Он отвернулся, но она знала, о чем он подумал.

– Джеймс, людей в Ирландии арестовывали за кражу хлеба. Даже детей! А еще забирали их у матерей за то, что те воровали коровье молоко для умирающего младенца. Твой отец ничего не воровал. Его арестовали за его высказывания, Джеймс. Вот и все. За слова, которые он произносил, за слова, которые писал и раздавал в листовках. Последние дни он провел, защищая тех, кто не мог постоять за себя. – Тесс понизила голос. – Или ты спрашивал про свою мать?

Джеймс вцепился в кружку. По телу разливался жар.

– Он любил твою мать, Джеймс. Но иногда все выглядит не так уж красиво. – Она взяла его за подбородок. – В этом нет ничего постыдного.

Хлопнула дверь. Когда Шеймус увидел Тесс и Джеймса, сидящих вместе, на лицо его упала тень. Тесс тут же опустила руку.

– Попиваешь чаек, пока я вкалываю как каторжный? – со злостью бросил он Джеймсу.

Тесс, пошатываясь, встала:

– Не говори с ним таким тоном! Бедный мальчик еще даже не ел.

– Тогда нас двое таких. – Шеймус снял рубашку, оставшись в майке, затем стащил ботинки и вышвырнул их за дверь. – У вас тут прямо печка.

Джеймс подошел к мойке и продолжил чистить картошку, остававшуюся на стойке. Тесс с извиняющимся видом следила за ним.

Немного поутихнув, Шеймус откинулся на спинку стула:

– Тесс, видела бы ты эти тюки! Нам понадобится команда, чтобы отвезти все это на рынок.

Тесс присела к столу и похлопала мужа по руке.

– Знаешь, мне кажется, мы могли бы снять и второй урожай в этом году. Как думаешь, Джеймс?

Джеймс бросил на сковороду кусок свиного сала и принялся жарить картошку. Когда он добавил туда соленого окорока, жир начал брызгать во все стороны.

– Шелби, например, пошли по второму разу, хотя этот урожай уже не будет таким хорошим, как первый. Том сказал, что они продают восточный участок своей земли. Сто пятьдесят акров.

– Это точно? А почему они продают?

– Он не сказал.

Джеймс сам не знал, почему соврал. Но ему запомнилось выражение лица Тома, когда тот говорил о продаже их собственности, – выглядело так, будто это его убивает. И Джеймс не собирался делиться с Шеймусом денежными проблемами Шелби.

– Вот что бывает, когда хозяйством управляет женщина. Продает лучший участок как раз тогда, когда земля только начала приносить плоды.

Джеймс и Тесс переглянулись. Только Шеймусу не было понятно решение Шелби.

Джеймс протянул тарелку Тесс, но она оттолкнула ее:

– Нет, спасибо.

Шеймус изменился в лице.

– Ты должна поесть, Тесс. Прошу тебя! – умоляющим тоном попросил он. – Хотя бы кусочек-другой.

Она наколола на вилку несколько кусочков и положила их в рот, а потом со слезами на глазах отодвинула тарелку:

– Не могу.

Она встала и побрела в свою комнату.

Джеймс поставил свою тарелку на стол:

– Ей нужен доктор.

Шеймус прожевал и снова откусил мясо.

– Этот доктор ни черта не смыслит. Ты же слышал, что он сказал в прошлый раз. Не хочу платить за то, чтобы выслушивать это вранье.

– Она больна.

Шеймус перестал жевать и прорычал:

– Конечно, больна! – Он тяжело вздохнул и принялся за еду. – Именно поэтому мы должны заботиться о Тесс, пока ей не станет лучше.

За сбором урожая дни пролетали незаметно. А когда его одежда и волосы насквозь пропитывались запахом скошенной травы, а кукабары наполняли ночь своим убаюкивающим хохотом, Джеймс читал Тесс книги, которые брал у Шелби. Блестя зелеными глазами, она впитывала каждое слово, уносила их в свои сны и засыпала бледная, с поджатыми губами. Шеймус тоже слушал, и глаза его раздраженно бегали по сторонам с завистью неграмотного человека, хотя в душе он таял от восхищения.

В последнюю неделю октября до ужина светило солнце, а потом до завтрака шел дождь. Ботинки по утрам оказывались по щиколотку в красной грязи и к полудню покрывались твердой коркой. Под тяжестью дождевых капель пшеница клонилась к земле, изгибаясь, как ветки плакучей ивы, а затем медленно выпрямлялась под солнцем. Порой казалось, что это происходит прямо на глазах.

В последний день месяца дождь начался рано и успел промочить стебли настолько, что серп только мял их, не в состоянии скосить. Тем не менее Шеймус продолжал продвигаться по обвисшим рядам, упрямо рубя пшеницу и ругаясь. Но дождь продолжал лить так сильно, что капли отскакивали от грязи и казалось, что дождь идет и с неба, и от земли одновременно. Лошадь с громким чавканьем вытаскивала копыта из раскисшей жижи, и колеса телеги вязли на каждом шагу.

– Все, забудь об этом, Джеймс! – наконец крикнул Шеймус. Лицо его было мокрым. – Грязь слишком глубокая. На сегодня хватит!

Джеймс снял сбрую и повел лошадь в сарай. По центральной складке его шляпы лилась вода, одежда была мокрой даже под плащом, дождь капал за воротник. На веранде он скинул с ног ботинки, бросил сверху плащ и шляпу и, отряхивая воду с волос, направился в дом.

– Ш-ш-ш…

Шеймус приложил палец к губам и кивнул в сторону Тесс, которая спала на кровати в соседней комнате. Они молча сели за стол друг напротив друга и принялись доедать тушеное мясо – оба слишком устали, чтобы разогревать его.

Кровать заскрипела, и Тесс села. Лицо ее было искажено от боли, в запавших щеках прятались тени. Шеймус отвернулся и проглотил кусок баранины, не жуя.

– Джеймс… – Тесс попыталась откашляться. – Посидишь со мной? Почитай мне немножко.

Шеймус мрачно посмотрел на него, рот его скривился:

– Ты слышал, что она сказала?

И он вилкой раздавил картофелину у себя на тарелке.

Джеймс сел на стул с плетеным сиденьем и взял с ночного столика толстый том Эмили Бронте. Тесс прилегла на тонкую подушку и натянула до подбородка лоскутное одеяло, в складках которого казалась совсем маленькой. Только ее черные волосы и зеленые глаза выделялись на фоне бледной кожи, тогда как все остальное, казалось, увяло.

– Прочитай мне стихотворение, в котором сказано про то, как хороша земля, – устало попросила она. – Ты знаешь, что я имею в виду?

– «Как для тебя еще полны земного счастья тайники»? – спросил он.

– Да! Именно его. – От нескольких произнесенных слов ее грудь начала судорожно вздыматься, дыхание участилось. Тесс откинулась назад и тихо добавила: – Пожалуйста.

Джеймс читал слова из черных букв на полупрозрачной бумаге и краем глаза видел, что Тесс корчится от боли.

– Я позову Шеймуса.

Он встал, но она схватила его за руку.

– Нет, пожалуйста. Просто останься со мной. Прошу тебя. – Тесс на миг закрыла глаза и откинулась на подушку. – Уже проходит.

Джеймс взглянул через дверь и увидел затылок Шеймуса и его руку, продолжавшую перекладывать еду из тарелки в рот. Когда он снова перевел глаза на Тесс, оказалось, что она наблюдает за ним. В ее глазах показались слезы, отчего они заблестели и стали похожи на громадные зеленые изумруды.

– Прости меня, – прошептала она.

Грудь Джеймса обожгло огнем.

Она потянулась и сжала его руку.

– Прости, что оставляю тебя. – Голос ее надломился. – Простишь?

– Не говорите так…

Он сжал кулаки, впившись ногтями в ладони, чтобы хоть как-то остановить растекавшийся по телу огонь.

– Мне нужно, чтобы ты кое-что пообещал, – прошептала Тесс.

Джеймс отвернулся и стиснул зубы, но она взяла его за подбородок и заставила смотреть на себя.

– Пообещай мне помнить, что ты был любим. Что ты любим и сейчас. И будешь любим всегда.

Слезинка, сорвавшись из уголка глаза, упала ему на щеку и обожгла ее. Джеймс вытер ее и слабо улыбнулся.

– А теперь… – Она снова откинулась на подушку и, похлопав его по руке, закрыла глаза. – Почитай мне.

Превозмогая пылающий жар, он открыл книгу, которая в его онемевшей руке вдруг стала такой тяжелой, что Джеймс едва мог ее удержать. Он начал читать строчку за строчкой, не узнавая собственный дрожащий голос:

Ногти Тесс впились ему в руку, тело ее выгнулось.

Ее рука ослабела и безвольно легла рядом с его рукой. Взгляд Джеймса скользнул в конец стихотворения, хотя буквы уже расплывались перед глазами. Задыхаясь, он прочитал:

Ее рука соскользнула и свесилась с кровати.

Джеймс закрыл книгу. Теперь в комнате слышалось только его дыхание. Он встал, не глядя на Тесс, – в этом не было необходимости.

Он остановился в дверях. Сидящий за столом Шеймус обернулся. Его тарелка была пуста, и он отодвинул ее на середину стола, ожидая, что кто-то ее уберет. Сейчас он сидел и тер промасленной тряпкой проржавевшую шестеренку. Он мельком взглянул на Джеймса и вернулся к своему занятию.

И вдруг замер. Его рука застыла над ржавой железкой, голова не сдвинулась с места, но лицо обмякло, губы задрожали. В одно мгновение сосредоточенность на нем сменилась выражением смертельной муки. Шестеренка выскользнула из рук, звякнув, упала на пол, покатилась, закружилась и в итоге свалилась набок. Шеймус с трудом поднялся, опрокинув стул, который упал с глухим стуком. Отодвинув Джеймса в сторону, он прошел в спальню.

К выражению смертельной муки на лице Шеймуса добавились и звуки смертельной муки – умоляющие хриплые выкрики, легкие хлопки по мертвым щекам, потряхивание безвольно поникших плеч – звуки, в отчаянии производимые человеком, пытающимся разбудить труп, звуки, от которых разрывалось сердце. Секундная тишина, а затем вопль боли…

Джеймс не выдержал. Он бежал из дома, бежал сквозь дождь в поле, проваливаясь в грязь. Он врезался в стену пшеницы, чувствуя, как мокрые стебли стегают его по рукам и лицу, и, ничего не видя перед собой, бежал, пока не увяз по щиколотку. Он упал, схватился руками за голову, вцепился в промокшие волосы, но в ушах продолжали звучать эти жуткие крики… Крики, которые, казалось, исходили из земли.

Следующие месяцы после смерти Тесс прошли в сплошном кошмаре. Война, бушевавшая где-то далеко, чувствовалась и у них, в тылу. Здесь были люди, умирающие от ран, и люди, которые жили с ранами. Тесс ушла, и душа Шеймуса кровоточила.

Круглый стол, с которого были убраны тарелки, еда и инструмент, был потертым и гладким от долгого использования, и на нем четко просматривалась темная текстура дерева. Посередине стола стояла коричневая бутылка. Вокруг горлышка остались следы сургуча, когда-то запечатавшего пробку и каплями застывшего на стенках. Бутылка просвечивалась почти до дна, в ней оставалось еще примерно на дюйм жидкости. Джеймс взял ее и, встряхнув, смотрел, как свет лампы отражается от водоворота внутри.

Из спальни появился Шеймус. Мокрый подбородок его дрожал, глаза были красными и опухшими. Джеймс поставил бутылку, стекло звякнуло по дереву, и звук этот запечатлелся в его памяти на всю жизнь. Он сидел и ждал.

Удар пришелся в челюсть, с силой развернув его голову и окрасив окружающий мир в черный цвет. Внутри что-то сломалось, но это что-то не имело отношения к костям, хрящам или крови. Второй удар попал в висок. Джеймс упал на пол и потерял сознание. Так война пришла и к нему.

Эти побои были самыми тяжелыми, но не последними. Джеймс никогда не давал сдачи, никогда не убегал и принимал удары, пока не отключался. И все так и продолжалось бы, если бы миссис Шелби не положила этому конец.

Для Шеймуса тот день завершился попойкой, после чего у него снова зачесались кулаки. Удар был не нокаутирующий, но близкий к тому. Джеймс сидел за столом и утирал разбитый нос, когда к ним без предупреждения явилась миссис Шелби.

– Принесла вам поужинать!

В кухне повисло тягостное молчание. Шеймус стоял у стойки, его кулаки были сбиты. Миссис Шелби обернулась к Джеймсу, и глаза ее округлились от возмущения, а лицо стало красным, как помидоры в корзинке.

– Ах ты сукин сын! – крикнула она Шеймусу.

Тот сделал большой глоток виски из бутылки:

– Не лезьте не в свое дело.

Миссис Шелби стиснула зубы, и от злости в ее глазах закипели слезы:

– Тесс в гробу перевернулась бы, если бы увидела такое!

Глаза Шеймуса потемнели:

– Не смейте упоминать мою жену! Не здесь, слышите? Вы все убили ее этой землей, точно так же, как Джеймс убил ее, притянув сюда!

Миссис Шелби схватила бутылку и врезала ему по голове. Стекло разлетелось, оставив на коже резаные раны. Затем она с неожиданной силой схватила руку Джеймса, словно зажала ее в тиски:

– Ты больше никогда в жизни и пальцем его не тронешь, Шеймус О’Рейли!

Она потянула Джеймса за собой по ступенькам. Шеймус, держась за разбитую в кровь голову, с такой силой распахнул обитую сеткой дверь, что она громыхнула об стену:

– Убирайтесь отсюда и никогда больше не возвращайтесь! Слышите меня? Убийцы! Все вы – убийцы!

Миссис Шелби затащила Джеймса в конную коляску и толкнула на сиденье.

– Закрой уши, Джеймис, не слушай, – сказала она. – Бред ненормального. Не обращай не него внимания!

Одной рукой она вытащила носовой платок и прижала его к носу Джеймса, а другой схватила вожжи и, хлестнув лошадь, пустила ее с места в галоп. Но сквозь стук копыт по камням, позвякивание упряжи и скрип колес старой повозки проклятия Шеймуса доносились до них даже тогда, когда его дом уже скрылся в вечерних сумерках.

 

Глава 32

До того как американцы вступили в сражение, перспективы войны были не ясны, и это держало всю страну в напряжении – так трава твердеет при первых осенних заморозках в ожидании снега. Люди прислушивались к поступающим новостям, надеясь, что европейская война не станет войной американской. Вудро Вильсон, судя по его помпезной речи, придерживался того же мнения, так что надежда продолжала жить.

Но были и другие, которые понимали, что война ширится. Леонора знала об этом, потому что слышала, как перешептываются Алекс и ее дядя, которые теперь больше времени проводили на заводе, видела их озабоченные лица и то, как кривились их губы при получении телеграмм.

Жители Питтсбурга принюхивались, стараясь уловить витавшие в воздухе первые жуткие запахи войны. Леонора видела едва уловимый молчаливый страх в глазах женщин из прислуги, когда те задумывались об угрозе призыва в армию своих сыновей, молодых мужей и братьев, – их мысли были заняты только этим, и они роняли столовое серебро, а их руки тряслись, когда они убирали со стола фарфоровую посуду. Леонора обращала внимание на лица парней из конюшни, когда они, доверительно, по-мужски разговаривая друг с другом, смотрели себе под ноги, а затем переводили взгляд куда-то вдаль, словно учуяв запах гари. Она чувствовала атмосферу жестокости, огрызающейся, как голодный зверь, которая заставляла людей хмуриться и стискивать зубы перед лицом неизвестности.

А потом 6 апреля 1917 года Америка объявила войну Германии. От смешанного чувства страха и возбуждения вся страна словно покрылась гусиной кожей. Улицы наполнились парнями, похвалявшимися своей силой по сравнению с немцами. Но это были парни, которые еще не знали холода окопов, не держали в руках увесистый штык, не видели раненных в живот с вывернутыми наружу внутренностями.

И как только молодых людей – безработных из Сеукли, шахтеров из Маккииз Рокс, парней из богатых семей из Шейди Сайд – начали посылать за океан, в обратном направлении стали прибывать пострадавшие на войне. В то время как у госпиталя из машин скорой помощи спешно выгружали раненых на каталках и мешки с трупами, в каких-то двух кварталах по улицам шли юноши в коричневых шинелях, стальных касках и с винтовками и махали на прощание стоявшим на тротуарах прохожим.

Эмоции переполняли людей, когда они проходили мимо. Матери старались запомнить лица своих сыновей, думая о том, что на них могут появиться шрамы или увечья; они видели в них не солдат, которыми они стали, а своих беззащитных невинных детей. Отцы же видели сыновей повзрослевшими мужчинами, своим продолжением. Они смотрели на них с гордостью и болью, задаваясь вопросом: «Вырастил ли я его достаточно сильным? Будет ли он отважным?» Таким образом, война начиналась и наносила ущерб еще до того, как были сказаны слова прощания.

В госпитале среди изуродованных тел Леонора наблюдала всю смертельную радугу войны: желтый цвет тифа, черный – гангрены, белый – пневмонии. Это были постоянно повторяющиеся краски, которые неизменно предсказывали ампутацию или смерть. Ее обязанности в госпитале были страшными. Она ненавидела их и любила одновременно. Потому что в этом кошмаре все же царили жизнь и надежда.

И для нее это было исцелением, поскольку здесь Леонора нашла часть себя, которая не принадлежала Файерфилдам, не была скрыта под покровами лжи. Здесь она улыбалась тем, кто плакал, дарила надежду тем, кто ее утратил, держала за руку солдат, которые кричали от ночных кошмаров. Она отдавала и отдавала, открывая свое сердце высшему добру. Это качество не было приобретенным или привнесенным особыми обстоятельствами, оно исходило из ее души. У девушки мурашки пробегали от мысли, что она здесь и может служить достижению реальной великой цели. Здесь она не сжималась и не мечтала исчезнуть – здесь она желала отдавать то, что может дать именно она.

Леонора была погружена в эти мысли, меняя постельное белье, и вздрогнула, когда сестра Полански тронула ее за плечо.

– Тебя внизу кое-кто дожидается, – сказала она со странной улыбкой. – Высокий, темноволосый и красивый.

Леонора нервно поправила униформу и сняла пушинку, которой там и близко не было. Ее не удивило собственное раздражение в связи с приходом Алекса: госпиталь был ее убежищем, ее святилищем, и он казался ей здесь непрошеным гостем.

– Не заставляйте его ждать, – заметила сестра. – Женщины из Красного Креста уже вздыхают у окна.

Леонора кивнула и торопливо прошла по коридору и дальше по металлической лестнице, пытаясь унять раздражение. Завернув за угол, она нашла Алекса, который, заложив руки за спину, рассматривал акварель на стене. Ладони у нее были сухими, но она все равно вытерла их об юбку.

– Я искал вас повсюду.

Алекс поцеловал ее в щеку.

– Что вы здесь делаете?

Брови его удивленно приподнялись:

– Ну, вообще-то я рассчитывал на более теплый прием.

– Простите. – Она взглянула в сторону коридора. – Просто я не ожидала увидеть вас здесь.

– Очевидно. – Он коснулся бейджа на ее груди и чуть дольше задержал палец. – Клара.

Леонора, отстегнув заколку, спрятала его в карман:

– Фамилия Файерфилд производит на людей странное впечатление.

Она указала на висевшую на стене табличку с именем почетного спонсора.

Алекс вздохнул и закивал: это было ему понятно.

– А почему вы не с волонтерами?

– Наверху не хватает людей.

– Ага. – Он помолчал. – В палатах у солдат?

От его тона сердце Леоноры учащенно забилось:

– Да.

– И вы находите это приемлемым? Вы ведь не медсестра.

– Я знаю. – Внутри у нее все сжалось. – Алекс, зачем вы пришли?

Выражение его лица смягчилось, и он взял ее за руку.

– Мне нужно будет уехать на некоторое время. – Алекс покосился на медсестер в коридоре и понизил голос: – Подошла моя очередь для призыва в армию. Ваш дядя пытается подергать за кое-какие ниточки, утверждая, что я необходим здесь. Собственно говоря, это чистая правда. Англии и Америке не хватает стали. Как бы там ни было, но будет лучше, если я уеду, пока этот вопрос как-то не решится. Я уверен, вашему дяде удастся убедить их, что на заводе от меня будет больше пользы. – Он усмехнулся. – И уж определенно больше пользы, чем если меня пристрелят где-нибудь на передовой.

Леонора поморщилась от этого легкомысленного замечания, подумав о лежащих наверху раненых. Алекс неправильно истолковал эту гримасу, приняв ее за выражение обеспокоенности, и нежно погладил девушку по щеке:

– Я хочу, чтобы вы поехали со мной.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы осознать смысл его слов и почувствовать, как ее охватывает страх.

– Что?

– Я не готов распрощаться с вами.

Она запаниковала и нашла утешение в наличии неприятного, но в данном случае все-таки союзника.

– Моя тетя никогда этого не допустит.

Он снова рассмеялся:

– Да она сама предложила это. А ваш дядя будет сопровождать нас как старший наставник.

Леонора с тоской посмотрела на медсестер, перешептывавшихся возле стола дежурной:

– Алекс, я не могу бросить госпиталь. У них тут и так рук не хватает.

– Да-да. – Он взял ее за подбородок и прищелкнул языком. – Как же они управятся без вас? Это тоже уже улажено. Я поговорил с доктором Эдвардсом. Он сказал, что тут столько народу скатывает бинты, что непонятно, что с ними делать.

Похоже, он был очень доволен собой.

– Вы сделали что? Да как вы…

– Честно говоря, он едва вспомнил, что вы работаете у них волонтером.

– Вы не имели права этого делать! – Эти слова сорвались с ее губ сами собой.

– Вы сердитесь? – удивленно пробормотал он.

– Конечно, сержусь!

Несколько человек обернулись в их сторону.

– Вы не имели права предпринимать что-то, не поговорив со мной!

Он грубо схватил ее за локоть.

– Вы должны быть благодарны мне за это! – прошипел он так, чтобы никто не слышал. – Любой человек в здравом уме искал бы повод убраться из этого места. Каждый, кто переступает этот порог, чувствует запах смерти. И меня абсолютно не радует, что вы находитесь здесь. Так же, как и вашу тетю. – Он еще приглушил голос, в котором слышались нотки самодовольства. – Это просто… непристойно… для человека с вашей родословной.

– Довольно разговоров, Алекс. – Леонора развернулась, но он взял ее за руку – на этот раз нежно.

– Послушайте, мне жаль, что я вас расстроил. Я действительно должен был сначала все обсудить с вами. Вы правы. – Он с виноватым видом поклонился. – В свою защиту могу сказать одно: я был искренне уверен, что вы останетесь довольны. – Губы его горестно скривились. – Я в растерянности, Леонора. События развиваются быстрее, чем я ожидал. И очень важно, чтобы я уехал как можно скорее. – Улыбка вернулась на его лицо. – Предлагаю сделку. Если вы уедете со мной на несколько недель, я готов убедить вашу тетю позволить вам работать в госпитале и после возвращения. А она планировала забрать вас отсюда.

– Она не может заставить меня сделать это, Алекс.

– Возможно, и не может, зато она может добиться того, чтобы вас выгнали. – Уголки его губ приподнялись в недоброй усмешке. – Ваши дядя и тетя вложили сюда столько денег, что тут сделают все, что они пожелают. Что, в конце концов, значит судьба одного волонтера по сравнению с новым крылом больницы?

Снова оковы ее имени, ее семейного положения впивались в тело, отбирая свободу и душа Леонору. Она вглядывалась в красивое лицо Алекса в поисках хотя бы намека на понимание или сочувствие, но глаза его были пусты. Она отвернулась, и взгляд ее упал на акварель на стене. Ход времени замедлился, а шум госпиталя стих. На картине было изображено буйство морских волн, идеально синее небо и отвесные скалы, поднявшиеся, казалось, из глубин земли в древнейшие времена. Душа наполнилась теплом, и на короткий миг Леонора оказалась там – сидела, свесив ноги с обрыва, рядом с другом, который всегда прогонял от нее демонов.

Алекс дернул ее за руку:

– Вы слышали хоть слово из того, что я только что сказал?

И время потекло в прежнем ритме, а тишина заполнилась звуками. Картина на стене превратилась в любительскую копию пастельного пейзажа, и Леонора отмела в сторону воспоминания, загнала свою боль в кончики пальцев и крепко сжала кулаки. Потом посмотрела на медсестер и больных, двигавшихся по коридору. Госпиталь – это все, что было у нее в этом мире, но ультиматум Алекса не оставлял выбора. И она смирилась.

– Когда мы едем?

 

Глава 33

Шелби приняли Джеймса в свою семью и свой дом так, будто он здесь родился. О жестоком обращении Шеймуса никто не вспоминал: не было ни жалости, ни слов утешения, ни вопросов. По сравнению с добротой и теплом Шелби знаменитое гостеприимство жителей буша казалось просто снобизмом. А Джеймс, в свою очередь, отплачивал им тем единственным, что у него было, – трудолюбием.

Каждое утро Джеймс, Том, Джон и Уилл отправлялись к загону для скота. Все были накормлены завтраком миссис Шелби, у всех рукава были опущены, чтобы защититься от обжигающего рассветного холода. Даже для четырех пар крепких рук работы было слишком много, но они редко нанимали кого-то в помощь и могли позволить себе это только в самые напряженные моменты – во время стрижки овец и сбора урожая. Каждый вечер они возвращались домой рыжие от пыли, грязные и пропахшие овцами, травой или шерстью – в зависимости от того, чем пришлось заниматься днем. Работа здесь была такой же тяжелой, как и у Шеймуса, но сопровождалась она постоянными шутками и хохотом, так что бока у Джеймса болели больше от смеха, чем от напряженного труда.

Рядом с парнями Шелби Джеймс научился отваживать динго и кроликов с помощью ружья или ловушек, а также кастрировать и клеймить бычков. Усилием воли он заставлял себя выполнять все это, но быстро понял, что такие жестокие занятия ему не по душе и даже ненавистны. А после едких подшучиваний со стороны братьев твердо решил, что больше никогда этого делать не будет.

Взамен Джеймс взял на себя уход за скотом – занятие, которое для парней Шелби было столь же ненавистным, как для него клеймение. То, что раньше делали братья втроем, сейчас Джеймс выполнял один. Прекрасный мастер езды как в седле, так и без седла, он, управляя конем прикосновением колена или натягиванием уздечки, мог направить его, вопреки инстинктам, прямо в кольцо разъяренных быков, даже не касаясь шпорами боков.

Джеймс приручал свирепых собак, местных беспородных дворняг, в крови которых было больше от диких динго, чем от овчарок, и они повсюду следовали за хозяином, готовые подчиниться его кивку или движению бровей. А взамен после дня тяжелого труда в загонах он щедро дарил им свою любовь, так что псы вились у его ног и громко, неистово скулили от восторга.

Еще одним любимым его орудием стал кнут. Он висел свернутым в кольца на бедре и мог взметнуться мгновенно, со скоростью языка ящерицы. Но Джеймс использовал его для предупреждения, а не наказания: звук щелчка был страшнее, чем удар, поэтому пастух мог развернуть бычков или овец без того, чтобы хлестать их. Так он и работал на самых дальних загонах, по ходу дела ремонтируя ограды и перегоняя скот с одного пастбища на другое.

Джеймс любил землю, простиравшуюся под его ногами и копытами его коня, землю, казавшуюся бесконечной и уходившей за горизонт. В редкой тени эвкалиптовых рощ, словно украшения, сидели на ветках зеленые и желтые попугаи. На просторах ржавого цвета пустыни носились стада рыжих кенгуру ростом с человека, которые жевали листья и облизывали лапы, чтобы охладиться. На этой земле, сохранившейся в первозданной чистоте, бурлила жизнь.

Когда жаркий день клонился к вечеру, он раздевался у одной из глубоких заток и плавал из конца в конец. Лежа на воде, которая холодила ему спину, в то время как солнце пекло грудь, он следил за тем, как со скал, поднимая рябь, соскальзывают утконосы. После купания он надевал на голое тело одежду, успевшую пропечься на камнях, и тело мгновенно высыхало.

За лесом раскинулась степь с травой до пояса, на которой с большим удовольствием паслись его стада. Он проводил ночи под открытым небом, в спальном мешке, брошенном на голую землю. Засыпая, он уплывал к звездам и чувствовал себя здесь дома в большей степени, чем в построенном из камня или дерева жилище.

За все эти годы Джеймс ни разу не видел Шеймуса и старался не думать об этом человеке с помрачившимся от отчаяния рассудком. Миссис Шелби, святая всепрощающая душа, раз в неделю оставляла еду на его крыльце, ничуть не заботясь о том, будет ли она принята, а Том забрал их лошадь, опасаясь, что она умрет с голоду. Шеймус стал своего рода привидением, и только соседи иногда видели, как он плелся пьяный из паба домой или спал в придорожной канаве.

– Где это видано, чтобы человек спивался так быстро? – говорили одни, а другие отвечали: – Видно, ирландцы должны топить горе в выпивке.

Джеймс сгорал от стыда, ловя на себе жалостливые взгляды.

Со временем он приспособился к неудобному дивану Шелби, с которого свешивались его длинные ноги. Как-то ночью, когда он спал после тяжелого дня, что-то коснулось его руки – соломинка или, может быть, веточка. Застонав, он оттолкнул ее.

– Джеймси, – позвал голос из темноты.

Джеймс вздрогнул:

– Шарлотта? Что ты здесь делаешь?

Маленькая девочка всхлипнула.

Джеймс протянул к ней руку:

– Что случилось?

– Я… Мне приснился с-страшный сон, – запинаясь, протянула она.

Джеймс нашел платок и вытер ей нос.

– Можно я… побуду с тобой? – спросила малышка и снова заплакала.

Джеймс посадил ее к себе на колени и обнял за плечи.

– Конечно, можно. – Он поцеловал ее в макушку. – Не хочешь рассказать свой сон?

Шарлотта замотала головой и прислонилась головой к его плечу, содрогаясь от сдерживаемых рыданий. Джеймс погладил ее по руке.

– А у тебя… тебе когда-нибудь снились страшные сны? – спросила она.

– Бывало.

– А что ты делал, чтобы их прогнать?

Джеймс подумал немного и снова поцеловал ее в голову.

– Я старался думать о счастливых временах. О хороших днях, о красивых местах… В общем, всякое такое.

Шарлотта посмотрела на него. Ее мокрые широко открытые глаза округлились.

– Какие, например?

Он улыбнулся:

– Я думал о море.

– Расскажи мне о нем, – улыбнулась девочка. – Ну пожалуйста.

– Ну хорошо, – начал он. – Есть такое место не очень далеко отсюда, где земля встречается с морем. Скалы, такие же высокие и золотистые, как самые настоящие горы, поднимаются там, казалось бы, прямо из океана, как будто великан взял и откусил кусок Австралии. Море там синее, как небо, и почти такое же огромное. – Он на мгновение закрыл глаза. – А когда солнце светит на воду, она похожа на поле, усеянное алмазами, которые сверкают одновременно. Это очень красивая картина, Шарлотта. Почти такая же красивая, как ты.

Джеймс шутливо ущипнул ее за подбородок, и девочка засмеялась.

– Я никогда не была на море, – сказала она.

– Я как-нибудь отвезу тебя туда. Обещаю.

Ее личико стало вдруг серьезным:

– Ты ведь будешь с нами всегда, правда, Джеймси?

– Пока буду жив.

На щеках ее появились ямочки. Джеймс погладил ее по плечу и тихонько покачивал, пока она не заснула. Тогда он снял руку, обнимавшую его за шею, положил Шарлотту на свой диван и укрыл одеялом, а сам, прихватив подушку, ушел в комнату Тома. Он долго ворочался на твердых досках и сам не заметил, как провалился в сон. Но вот половицы под ним задрожали, и он открыл глаза. Было еще тепло.

– Подъем, дамы!

Джон толкнул его носком ботинка. Джеймс отвернулся и спрятал голову под подушку.

Джон направился к Тому и сдернул с него лоскутное одеяло. Том приподнял голову, волосы на которой торчали в разные стороны, и снова натянул одеяло на себя.

– Отвали!

– Пошевеливайтесь. Мама хочет, чтобы мы с Уиллом отвезли пшеницу на весовую.

– А мы вам зачем? – проворчал Том.

– Ты же знаешь, что они платят больше, когда приезжает пара симпатичных девчонок! – поддразнил он.

– Перестань валять дурака! Зачем нам туда ехать?

– Вам с Джеймсом нужно забрать новую упряжь. Вчера прибыла по железной дороге. – Тон его стал серьезным. – Мы с Уиллом позаботимся о пшенице, а вы после присоединитесь к нам. Выезжать нужно прямо сейчас, иначе возвращаться придется в темноте.

Том спустил ноги с кровати и почесал макушку. Джеймс поднялся с пола и потянулся – в спине у него что-то хрустнуло.

– Ах да! И надень то маленькое розовое платьице с бантиками. Оно так идет к цвету твоих глаз! – засмеялся Джон, увернувшись от подушки, полетевшей ему в голову.

Джеймс быстро переоделся и щелкнул подтяжками. Том все еще ворчал, когда они выходили на улицу. Уилл с Джоном уже запрягли лошадей. Солнце только-только начало появляться над горизонтом, и утренний воздух был холодным. Один за другим они цепляли тюки с пшеницей крюками и укладывали их на подводу. Работа была тяжелая, пыль забивала глаза и нос. Но вот последний тюк был уложен, и Джеймс вытер лицо краем рубашки. Уилл принес веревки, и они закрепили ими груз.

– Мальчики, завтракать! – крикнула из дверей миссис Шелби.

– Нет времени, мам. Нужно попасть на весовую, пока там не собралась толпа, – ответил за всех Джон.

– И не спорьте! Никуда вы не поедете, пока не забросите что-нибудь в желудок.

Она повернулась и ушла в дом.

Джон вздохнул:

– Едим быстро, поняли?

Комнату наполнял аромат жирных поджаренных колбасок. Парни проглотили свой кофе и умяли яичницу с мясом, не обменявшись ни словом. За домом начали кричать петухи – этим утром они проснулись не первыми.

– Вернемся к ночи, мама.

Джон поцеловал ее в щеку, оставив жирный след.

– А салфетки тут зачем, как вы думаете? – Она вытерла щеку фартуком. – Ведите себя хорошо, мальчики. И не дайте им надуть себя на пшенице, пусть дадут хорошую цену.

И она принялась убирать со стола, чтобы накрыть его для следующей партии голодных ртов.

Уилл и Джон уселись впереди, сразу за лошадьми, а Том с Джеймсом расположились на пшенице. Дорога была каменистой, пшеница двигалась под собственным весом и раскачивала повозку. Разговоров почти не было, каждый был погружен в свои мысли. Том сонно растянулся на тюках, закинув ногу на ногу и покусывая соломинку.

К десяти утра они проехали мимо просторного дома Мак-Гинни с верандой, затянутой москитной сеткой, теннисными кортами и фруктовым садом с ломившимися от плодов ветками. Верхняя часть участка зеленела побегами нового урожая пшеницы.

– А девочек Мак-Гинни не видно? – спросил Том.

– Господи, Том! Солнце еще не взошло, а у тебя уже штаны колом стоят! – поддел его Уилл.

– А что тут такого? – невинно поднял руки Том. – Я просто так спросил.

Джеймс швырнул в него клочком сена:

– Озабоченный мерзавец.

– К тому же у тебя нет шансов, – усмехнулся Джон. – Они смотрят только на Джеймса. Причем все трое.

Том театрально закатил глаза и фальшивым фальцетом пропел:

– О Джеймс, он так красив… и так таинствен! – И помахал ресницами.

Джеймс ухмыльнулся:

– Нельзя винить леди в том, что у них хороший вкус.

Оставшуюся часть пути они молчали, погрузившись в дрему под убаюкивающее покачивание повозки. Уже на подъезде к Саутерн-Кроссу навстречу им попалось несколько конных телег и прохожих. Все, кто попадался им на пути, учтиво касались края шляп и здоровались.

Том зевнул и отряхнул сено со штанов:

– Может, сначала забросите нас на железнодорожную станцию?

Старшие братья переглянулись. Уилл кивнул, и Джон, откашлявшись, пояснил:

– Когда мы приедем в город, вы должны будете взвесить пшеницу и забрать упряжь.

– Почему это? – Том сел между ними. – А вы куда пойдете?

– Нам нужно разобраться с одним делом.

Их загадочный вид вызвал у Тома насмешливую ухмылку:

– Каким еще делом?

Братья молчали.

– Да ладно, колитесь уже, – не отставал он.

– Мы добровольно идем на военную службу, Том, – негромко ответил Джон.

Скрипели колеса в колее, сено выскальзывало из повозки и цеплялось за колючки…

– Что? – задохнулся Том. – В армию? – Последовавшее мертвое молчание было красноречивее любого ответа. – Мама знает?

– Нет.

– И когда вы собираетесь ей об этом сказать?

– Сегодня вечером.

– Да она с ума сойдет!

– Именно поэтому мы и решили сначала записаться, а потом сказать ей. Иначе она просто посадит нас в доме на цепь.

Том откинулся на тюк, и по мере того, как до него доходил смысл услышанного, глаза его открывались все шире и шире. Он вдруг сел:

– Нет, вы этого не сделаете! В смысле без нас с Джеймсом. Вы никуда не поедете без нас!

– Женщин в армию не берут, сам знаешь. – Уилл хотел пошутить, но шутка вышла плоской.

– Мы поедем с вами, – решительно заявил Том.

Уилл натянул вожжи и, резко остановив лошадей на обочине, повернулся нему. Лицо его было строгим.

– Послушай, Том, ты поехать не можешь, потому что нужен маме и девочкам. Они нуждаются в тебе. В армии мы будем получать какие-то деньги и отсылать их домой, но этого недостаточно.

– Лучше вы оставайтесь, а мы с Джеймсом поедем.

– Так нельзя, Том. Без тебя мама не управится на полях, а Джеймс нужен, чтобы приглядывать за скотом. Ты и сам это понимаешь. К тому же ты мамин любимчик. Если с тобой что-то случится, для нее это будет все равно, что во второй раз потерять отца.

Джон сказал это без всякой зависти, и никто с ним спорить не стал.

Том сидел насупившись и пытался найти аргументы против этого решения:

– Это лишено смысла! Денег, которые вы будете получать в армии, не может быть больше, чем вы зарабатываете дома.

Джон вздохнул:

– Если теперешнее отсутствие дождей обернется новой засухой, а к тому все идет, в армии мы хотя бы получим примерно столько же. Слушай, Том, мы идем в армию! И мы не собираемся спорить с тобой, просто сообщаем это как факт. Ты остаешься за старшего, так что все счета будут у тебя. Дела наши плохи. Далеко не сахар. Мы не заплатили налоги за прошлый квартал и все еще выплачиваем банку процент за прошлый год.

– Но ведь прошедшие годы были хорошими, я сам видел цифры!

– У отца было несколько фальшивых долговых расписок – это не только его вина. А потом этот банк обанкротился. Так что начинали мы в минусах. После его смерти мы так и не выбрались из долгов. Я не собираюсь хныкать по этому поводу, как какой-нибудь бездельник, и тебе этого делать не стоит. Просто таково положение дел.

– Дело не только в долгах, – добавил Уилл. – Послушай, мы не гонимся за этой войной и сами не в восторге от того, что придется рыть окопы в Турции, но это единственный выход. Правительство раздает вернувшимся с войны общинные земли. Мама, имея арендаторов и не платя налоги, окажется в первых рядах тех, у кого могут отобрать имение. Если у нее будет двое воюющих сыновей, это станет хорошей страховкой, чтобы удержать его. По крайней мере, если мы захотим продать землю, то сами сможем получить от этого выгоду, пока это не сделало правительство.

– Слушай, мы с Уиллом уже все хорошо продумали, – сказал Джон. – От того, что ты будешь дуться, долги не погасятся, так начинай завязывать с этим прямо сейчас. – Он повернулся к Джеймсу. – Ты тоже часть нашей семьи, и мама нуждается в тебе. – Он кивнул в сторону Тома. – Поговори с ним. Это единственный выход.

Том все еще злился, когда они, сделав круг, выехали с рынка – его настроению явно не способствовало то, что продать пшеницу за хорошую цену не удалось. Урожай так или иначе портит человека, делает его прижимистым. В засуху нельзя вырастить достаточно зерна, чтобы получить прибыль; при влажной погоде его оказывается слишком много, и цены падают.

Они уже приближались к железнодорожной станции в центре города, когда Том вдруг остановился.

– Черт! Мы должны были побороться, чтобы получить больше денег. – Он развернулся. – Я возвращаюсь.

Джеймс сунул руки в карманы:

– Он не уступит.

– Тогда получит по зубам!

Для убедительности Том с силой пнул камень на дороге, и тот буквально взвился в воздух. Но на самом деле душу ему терзала не цена пшеницы.

– А с чего это ты так рвешься на войну? – спросил его Джеймс.

– Потому что я чувствую, что застрял в этой чертовой дыре, приятель. Я с рождения болтаюсь на одном клочке земли! – Том редко выходил из себя. Вот и сейчас его лицо покраснело, но быстро пришло в норму. – Я люблю эту землю. Это правда. Но меня до смерти пугает мысль, что я могу никогда не уйти с нее. С рождения и до смерти вокруг только коровы да пшеница. И несколько девчонок, с которыми можно проводить время в промежутках между первым и вторым. – Он посмотрел на лошадей и пустую старую телегу. В его глазах читалась горечь. – Если бы не деньги, я бы сбежал прямо сейчас.

Понурившись, они ехали по главной улице. Солнце жгло им спины, между лопатками струйками сбегал пот. Впереди виднелись размытые очертания станции, которая при приближении оказалась белой. Выстроившиеся в ряд китайцы, работающие на прокладке железнодорожных путей, вскидывали над своими плоскими шляпами громадные колотушки. Их худые тела двигались синхронно: одни поднимали молоты, другие в это время с силой опускали их – и так снова и снова, словно поршни в паровой машине. Лязг металла оглушал.

Джеймс ощущал усталость Тома и бремя долгов Шелби как свои собственные. Бедность душила его, и сердце сжималось от стыда, что он не может помочь семье, которая дала ему кров.

– А вы выселите нас! – выпалил он. – Земля все равно простаивает, а вы за нее налоги платите.

Помолчав, Том отверг это предложение:

– Так не пойдет.

– Мы достаточно долго пользовались вашим милосердием. Сдайте землю в аренду или продайте ее. Я сам вытащу оттуда Шеймуса.

Том разозлился:

– Это не имеет значения, Джеймс! Никто сейчас не берет землю в аренду, никто ее не покупает. И с тем участком все останется по-прежнему независимо от того, есть там твой отец или нет. Кстати, кто будет ухаживать за скотом, если ты вдруг уйдешь? Ты стоишь втрое дороже того чертова клочка земли.

Они смотрели, как китайцы стучат своими молотами под палящим солнцем. Том позвенел мелочью в кармане:

– Мне нужно выпить.

– Мне тоже.

Они переступили через свежеуложенные рельсы и, миновав кооперативный магазин, зашли в паб на углу, провонявшийся застарелым пóтом и пролитым пивом. Он был забит бушменами и фермерами – одни пришли с востока, другие с запада, – слетевшимися на спиртное.

– Два виски! – заказал Том и огляделся. – А вон Фланеган и Беркшир. – Подняв стакан, он приветствовал пару грубоватых гуртовщиков с фермы Баратта.

При их приближении мужчины ухмыльнулись.

– А я все думаю, где же встречу ваши уродливые рожи! – воскликнул гигант Фланеган, у которого от виски уже заплетался язык.

– Не старайся нас охмурить! – в тон ему ответил Том. – Смотри, чтоб твоя девчонка тебя не приревновала.

Они пожали друг другу руки с крепкими мозолистыми ладонями. Беркшир молчал: он уже успел залить глаза элем и теперь просто улыбался глупой улыбкой.

– Нормально продали утром? – спросил Том.

– Продали? Да это больше похоже на грабеж! – проворчал Фланеган. Он был на голову выше самого высокого парня в их округе, этот огненно-рыжий ирландец, державший рекорд по стрижке овец на территории в сто миль вокруг, – человек, знаменитый своими талантами, которых было ровно три: стрижка овец, пьянство и драки.

Беркшир пожал плечами:

– Тот парень просто взял нас за яйца.

– Да уж. – Фланеган пожал губы. – А где твои братья, Том?

Том со злостью топнул ногой:

– В армию записываются.

– Ни черта себе!

Том принялся нервно крутить стакан, пока виски не начало выплескиваться через край.

Фланеган взглянул на Джеймса:

– А ты все проедаешь чужие харчи, Джеймс?

– А ты все пропиваешь деньги на молоко твоим деткам, Фланеган?

Джеймс выпил свое виски одним глотком.

– Это точно, черт побери! – Тот мрачно сплюнул на пол. – И сижу там как раз рядом с твоим папашей.

Джеймс со злостью стукнул пустым стаканом по стойке бара.

– Да я же пошутил! – Фланеган грубовато хлопнул его по плечу, едва не сбив с ног. – Все нормально, Джеймс?

Он ударил Джеймса по руке, ухмыляясь и зло поблескивая глазами, и отошел.

Джеймс взял себе еще выпивку, поднес стакан к губам и осушил его одним махом.

Том с тревогой наблюдал за другом:

– Полегче, приятель. Ты же не пьяница.

Джеймс проигнорировал его и заказал третью порцию. Рука побаливала после удара Фланегана, и он рассеянно поглаживал ее ладонью. Глядя на коричневые бутылки с пивом и виски за стойкой, он вдруг увидел бутылку, которая стояла тогда на столе у Шеймуса. Он вспомнил выражение лица Шеймуса, когда тот ударил его, вспомнил этот пьяный взгляд, который ничем не отличался от взгляда Фланегана. Шум бара оглушал. Он выпил и закрыл глаза. Горестные мысли звучали все настойчивее, воспоминания становились все более страшными, и он выпил еще. Паб содрогался от стука молотов на станции, и этот металлический лязг пульсировал в его мозгу, как головная боль.

Фланеган, который шатающейся походкой шел через бар, плеснул виски из стакана Тому на рукав.

– Поосторожнее! – воскликнул тот.

Фланеган влез между Томом и Джеймсом, обхватив их за шею здоровенными ручищами.

– Два виски для моих приятелей! – завопил он. Лицо его блестело от пота и алкоголя, губы были слюнявыми. – Видели этих кули, что прокладывают колею? – пробормотал Фланеган. – Они со своими косичками похожи на вонючих женщин. Ненавижу кули. Так бы и поприбивал их этими же молотками.

Джеймс сжал свой стакан с такой силой, что, казалось, он сейчас треснет:

– Оставь их в покое.

– Что ты сказал? – Фланеган удивленно наклонился к нему.

Джеймс выдержал его пьяный взгляд не моргнув:

– Нельзя бить людей за то, что они хотят жить лучше.

Фланеган выдержал паузу и, закинув голову, расхохотался. Потом присвистнул и засмеялся снова, да так, что несколько человек повернулись к ним и начали прислушиваться.

Из-за выпитого Джеймс видел Фланегана как в тумане. Он смотрел на его похожие на сосиски пальцы, такие же короткие и крепкие, как у Шеймуса. Во рту чувствовался вкус крови – его крови, поскольку он прикусил губу, стиснув зубы. Все хорошее куда-то ушло, как голос, теряющийся в глубоком колодце; осталась только злость, которая нарастала, захватывая все, что могло дать ей рост.

Фланеган поднял свой стакан. Зрачки его в тусклом свете бара казались огромными.

– Тост! – закричал он. Язык его заплетался. – За попрошайку, который любит кули! Покойная мать может им гордиться!

Кулак Джеймса обрушился на широкий нос Фланегана еще до того, как он успел поднести стакан к губам. Тот был ошеломлен и от удара согнулся. Потом повернул голову, словно не веря в то, что произошло. Глаза его дико вращались.

– За что, сукин ты сын?

Джеймс нанес удар ему в челюсть, и Фланеган полетел в толпу, которая поддержала его и не дала упасть. Джеймс бросился на него и принялся бить по лицу, сбивая в кровь кулаки и выплескивая гнев, накопившийся на все сразу: на Шеймуса, на сломанный плуг, на засуху, на чужое милосердие, на долги, на смерть, на потери и на пустоту в сердце. Фланеган отвечал ударом на удар, хрипом на хрип, не обращая внимания на столы и бьющееся стекло.

Сквозь захлестнувшую его волну адреналина Джеймс услышал голос Тома:

– Ох ты, господи!

Но другие мужчины начали оттаскивать его:

– Не трогай их! Это честная драка!

Потом послышался еще один голос:

– Честная она или нечестная, выведите их, пока они тут все не разнесли к чертовой матери!

Они продолжали драться, но общими усилиями их вытянули наружу и швырнули в пыль. Джеймс поднялся, но Фланеган очень больно ударил его по ребрам и сбил с ног, а после поднял за грудки и нанес два удара в голову. Они вцепились друг в друга разбитыми в кровь руками, но теперь, когда теснота паба уже не мешала, Фланеган смог использовать всю свою силу сполна. После очередного удара голова Джеймса дернулась, и он уже не видел, куда падает, просто провалился в темноту.

– Сверни пальто и сунь ему под голову.

Голос Джона доносился словно из туннеля.

Джеймс попытался открыть глаза, но правый заплыл полностью, а на левом удалось добиться только узкой щели, при этом полоска света, казавшегося невыносимо ярким, стала для него настоящим мучением. Голова казалась огромной, как арбуз.

Джеймс видел звезды. Настоящие звезды, которые висели в небе и покачивались, а потом удваивались и расплывались. Он закрыл один глаз, другой и так не открывался, и в голове закружилась темнота, ви́ски забурлило в желудке, земля накренилась. Он ворочался на охапке сена, пока едва не вывалился из телеги. Потом его вырвало через борт, и каждый позыв отдавался мучительной болью в ребрах.

– Наше солнышко очнулось, – сказал Джон с сиденья кучера.

Джеймс перекатился на спину. Голова его билась о дно пустой телеги, подскакивавшей на кочках, и каждый толчок ощущался как удар молотом по наковальне.

– Сядь. – Том поддержал его за плечи. – А тебе идет лиловый цвет, Джеймс.

Джеймс застонал и схватился рукой за ребра. Том ухмыльнулся и приложил носовой платок к разбитой губе; под его носом виднелись засохшие черные потеки крови.

– А с тобой что случилось? – прохрипел Джеймс.

– Упал на кулак Фланегану, – насмешливо бросил Джон.

Том рассмеялся и подмигнул, отчего разбитая губа снова разошлась.

– Не мог же я смотреть, как моего приятеля превращают в месиво.

Джеймсу показалось, что его сейчас опять стошнит.

– Я сам могу за себя постоять.

Джон засмеялся:

– Это да, по тебе видно.

– Хорошо, что Том у нас такой идиот. Это он спас твою задницу, – добавил Уилл. – Приходим мы из конторы, а тут Том, из которого кровь хлещет, как из лопнувшего водопровода, обхватил руками Фланегана и Беркшира и дурным голосом поет им в ухо.

В подтверждение своей смекалки Том, напрочь лишенный слуха, прогудел:

– На холмах и долинах зреют гроздья лозы, из которых фонтаном бьет вино чище слезы… Так осушим же чаши за нас с тобой, Австралия!

Он шутливым жестом прижал одну руку к сердцу, а вторую положил Джеймсу на плечо, и тот, несмотря на боль, не смог сдержать кривую улыбку.

– Вот видишь! Ирландцы просто не могут злиться, когда им начинает петь пьяный. Даже такой тупица, как Фланеган.

Через несколько часов, уже при полной луне, телега заехала во двор их дома. Джеймс держался руками за голову, чтобы она не лопнула. Джон остановил лошадей и взглянул на свет в окне.

– Ну что, идем?

Братья потащили Джеймса к дому. Джон распахнул дверь ударом ноги, и она громко захлопнулась за ними. Младшие сидели за столом и ели. Но вот они увидели Джеймса, и ложки застыли в воздухе. Грейси испуганно вскрикнула. Миссис Шелби повернулась от плиты и застыла на месте.

– Девочки, принесите чистые полотенца! – скомандовала она.

Ошеломленные дети продолжали сидеть, уставившись на Джеймса.

– Ну же! – прикрикнула она. – Бегом!

Те, налетая друг на друга, ринулись из комнаты.

Джеймс откашлялся и похлопал Джеймса по спине:

– Ах, мама, видела бы ты нашего Джеймса! Он выбрал самого здоровенного мужика во всей округе! Эта тупая скотина натворила много бед, прежде чем он вмешался.

– Давайте его сюда.

Миссис Шелби придвинула стул и набрала в кастрюлю воды. Ее поведение вызвало у парней беспокойство.

Первым заговорил Уилл:

– Ну, тому тоже досталось прилично. И выглядит он определенно хуже Джеймса.

Миссис Шелби молчала. Трое братьев переглянулись – они ждали другой реакции.

– Идите помогите девочкам.

Миссис Шелби присела перед Джеймсом, приподняла его голову за подбородок и внимательно осмотрела лицо.

– Да он в порядке, мама, – заметил Том. – Там больше крови, чем каких-то повреждений.

Она обернулась.

– Проваливайте отсюда! Вы все! – Миссис Шелби проследила, чтобы они ушли. – Господи, я воспитала шайку идиотов! – Она повернулась к Джеймсу и начала промывать рассеченную щеку, придавливая сверху. – Ну что, гордишься собой?

Джеймс поморщился и от горьких слов, и от прикосновения воды к открытой ране.

– Тебе это понравилось? – спросила она. – Бить кулаком в чье-то лицо? Так напиться… Легче стало, да? Лучше?

Джеймс посмотрел на нее одним глазом и потупился.

– Ты ведь выше этого, Джеймс. – Она опустила полотенце в кастрюлю, и вода в ней окрасилась в розовый цвет. – Я могла бы ожидать такого от своих мальчишек. Но не от тебя. Твоя мать, должно быть, в могиле переворачивается.

Он отвернулся:

– Тесс не была мне матерью.

– Я это знаю. – Она помолчала. – Я говорю о твоей настоящей матери.

– А откуда вы узнали?

– Да нужно быть слепым или глупцом, чтобы не догадаться! – воскликнула она. – Вы с Шеймусом отличаетесь по внешности и характеру настолько, насколько вообще люди могут быть разными! – Она снова взялась за полотенце. – Я достаточно хорошо знала твою тетю. И поняла, что Тесс очень больна, раньше Шеймуса. Это она рассказала мне, что ты им не родной и что они тебя усыновили.

Лицо Джеймса осунулось, плечи обмякли. От виски в голове была тяжесть, мешавшая думать.

– Эта женщина любила тебя. – Голос ее дрогнул. – Для нее было мýкой видеть, что происходит с тобой. Вернее, что Шеймус делает с тобой.

– Она умерла из-за меня. – Треснувшее ребро укололо его в легкое, но Джеймс даже не вздрогнул.

– Это неправда! У Тесс был рак, Джеймс. Он поразил ее внутренние органы, слышишь? Из-за этого у нее было шесть выкидышей. Ты был единственным, что позволило ей продержаться на этом свете так долго. Ты! Она знала, что умирает, – знала еще до того, как они уехали из Ирландии. Она говорила, что ты единственное, что заставляет ее сражаться за каждый день своей жизни. Ты! – Миссис Шелби жестко обхватила его побитое лицо ладонями. – А теперь слушай меня, Джеймс, и слушай внимательно. В жизни у тебя есть выбор. Ты можешь позволить злости и скорби есть тебя изнутри. Можешь заливать эту боль алкоголем, пока она не отравит окружающих тебя людей. Именно так поступил Шеймус. Но он – проклятый трус, Джеймс! – Руки ее стали нежными, глаза заблестели, но голос по-прежнему звучал твердо. – У тебя есть выбор, Джеймс. Выбирай, что ты привнесешь в этот мир – умиротворение или страдание? – Она отжала полотенце в кастрюлю, и на этот раз вода стала темно-красной. – Иди спать.

Джеймс добрел до библиотеки и упал там на диван. Из угла вдруг послышалось прерывистое дыхание, и, обернувшись, он увидел всхлипывающую Шарлотту.

– Почему они побили тебя, Джеймси? – спросила она, и подбородок ее задрожал.

Ее слезы обожгли ему сердце.

– Я вел себя как идиот. В этом никто не виноват, только я сам.

Маленькая девочка нахмурилась так сильно, что ее личико перекосилось.

– Я испугалась, когда увидела тебя. По-настоящему испугалась. Я боялась, что ты умер.

В душе его, словно спичка, вспыхнуло чувство стыда. Он посмотрел на свои ободранные руки и вдруг ясно и четко понял, в чем состоит его выбор, понял это глубоко, до мозга костей.

В комнату вошли Джон и Уилл.

– Давай, милая, в постель.

Шарлотта тут же ушла.

– Мама одна? – спросил Уилл.

Джеймс кивнул, и они отправились в кухню.

Джеймс лежал в темноте на диване, и в голове у него наряду с болью пульсировали слова, сказанные миссис Шелби. Из кухни доносились приглушенные голоса, но разобрать что-то было невозможно. В основном говорил Джон, а Уилл подключался только время от времени. Миссис Шелби вообще слышно не было.

Раздался шум отодвигаемых стульев, скрипнула дверь кухни, и послышались тяжелые шаги Джона и Уилла, уходивших по коридору к себе в комнату. После этого дом надолго погрузился в тишину. Наконец снова отодвинулся стул и послышались осторожные шаги по ковру. Свет ламп в коридоре стал тусклым, а потом погас. Скрипнули двери, и через окно библиотеки Джеймс увидел, что миссис Шелби вышла на залитую лунным светом веранду. Она без сил оперлась на перила, потом выпрямилась и прислонилась к столбу крыльца. Руки ее судорожно дернулись к лицу, шея под огненно-рыжей шапкой волос скорбно согнулась, широкие плечи поникли.

 

Глава 34

– Как долго нас не будет?

Леонора нарушила установившееся в машине молчание, но постаралась скрыть тоску по Питтсбургу. Она не могла не думать об оставленном госпитале и о солдатах, о том, как закатывали глаза медсестры, поворачиваясь к ней спиной: вот, мол, еще одна волонтерка из богатой семьи бросила свои обязанности, стоило только парню подмигнуть ей. Откуда им было знать, что выбора у нее не было?

– До тех пор, пока ваш дядя не уладит весь этот абсурд с призывом.

Лицо Алекса помрачнело, и снова наступило молчание.

Леонора подалась вперед, наблюдая за изменяющимся ландшафтом. За стеклом «роллс-ройса» раскинулся пейзаж большого города – Нью-Йорк-Сити.

Алекс взглянул на себя в боковое зеркало и поправил галстук.

Шофер припарковал автомобиль под аркой построенного из известняка отеля, наклонный навес которого напоминал металлический язык, лижущий воздух. Алекс кивнул швейцару, в то время как группа молодых людей в застегнутых на все пуговицы курточках и шапочках на завязках бросилась за их багажом. Затем он уверенно провел Леонору под громадной люстрой, похожей на сияющий шар, и дальше вверх по широким ступеням лестницы.

– Вы уже бывали здесь раньше, – с удивлением отметила она.

– Да, несколько раз. – Лукаво подмигнув, он подвел ее к украшенной резьбой двери. – Ваш люкс, мисс Файерфилд.

Комната была оформлена в идеально продуманном стиле, основанном на контрасте как цвета, так и текстуры материала: темное дерево и белый мрамор, камень и шелк, подушки и плитка. По углам стояли трехногие вазы с розами, стрелициями, каннами и жасмином – от их ароматов кружилась голова. С балдахина над кроватью свисали шторы из тончайшего шелка, а подушек на ней было так много, что пустым оставался только фут стеганого одеяла в ногах. Окна со ставнями были распахнуты, как и дверь на балкон, где тоже висели шелковые шторы, которые нежно колыхал легкий ветерок.

– Вам нравится? – спросил Алекс.

– Не думаю, что мне приходилось видеть что-то столь же очаровательное.

– Не спешите так говорить.

С этими словами он вынул из кармана футляр из черного бархата.

– Что это?

– А вы откройте.

Леонора открыла коробочку, в которой оказались серьги с бриллиантами.

– Не нужно было этого делать, Алекс.

– Считайте это знаком моей благодарности. За то, что согласились поехать со мной.

– Это очень дорогая благодарность.

Он поцеловал девушку в щеку и внимательно посмотрел в глаза:

– Я очень рад, что вы здесь.

Она улыбнулась и поцеловала его в ответ. Глаза ее возбужденно блестели.

– Я тоже.

И это было правдой. Алекс снова был добрым и красивым. Все разговоры про госпиталь и мотивы столь стремительного отъезда таяли в мягкости его глаз, и Леонора уже не могла вспомнить, почему так сильно сердилась на него.

Он подвел ее к кровати.

– Это было долгое путешествие. Почему бы вам не отдохнуть с дороги? Мы встретимся позже. – Он указал на серебряный поднос, стоявший на столике у кровати. – Здесь фрукты и рогалики. И шампанское.

– А вы куда направляетесь?

Он улыбнулся нотке разочарования, прозвучавшей в ее голосе.

– Дела, дорогая, дела. Мне необходимо связаться с множеством людей. – Он небрежно сунул в рот ягоду клубники. – За ужином к нам присоединятся несколько друзей. Всем им не терпится познакомиться с вами.

Алекс нагнулся и поцеловал Леонору в открытые ему навстречу губы, на мгновение сжал ее бедра и тут же отпустил.

– Лучше уйти прямо сейчас, а то я рискую не уйти вовсе. – Он вздохнул и поцеловал ее в лоб. – Отдохните немного, дорогая, – сказал он и покинул комнату.

Леонора упала на подушки и закрыла глаза, вспоминая мягкое прикосновение его губ. Ветер доносил далекий шум города, который словно фильтровался шелковыми шторами. Ароматы цветов смягчились до запаха духов, и в окружении этих приятных ощущений она незаметно уснула, так и не успев сообразить, насколько устала.

Ветерок, пощекотавший ей щеку и после спустившийся на шею, принес с собой запах алкоголя. Открыв глаза, она увидела совсем рядом лицо Алекса и вскочила.

– Простите, если напугал вас. Я стучал. Честное слово, – с невинным видом заявил он.

Она нервно улыбнулась, поняв, что он лежит на кровати рядом с ней, и взглянула через его плечо на вечернее небо.

– Который сейчас час?

– Восемь часов. Я дал вам поспать, но все уже ждут нас внизу.

Леонора торопливо встала с кровати и подошла к гардеробу:

– Мне нужна всего минутка, чтобы переодеться.

Алекс откинулся на подушки, наблюдая за ней:

– Переодевайтесь сколько хотите.

Она шутливо взяла его за руки и подняла с кровати.

– Без свидетелей. Давайте-давайте!

Леонора переоделась, и они вместе вышли в вымощенный камнем просторный внутренний дворик, залитый лунным светом. По краям его выстроились туи, защищая это уютное место точеными зелеными верхушками от ярких огней большого города. Откуда-то слышались звуки регтайма, синкопы которого, казалось, заставляли танцевать даже бриз. Со стороны длинного прямоугольного стола эхом доносился смех, высокий и пронзительный. Плывущий в воздухе сигаретный дым затуманивал звезды. Официанты уносили пустые винные бутылки и тут же открывали новые. В полумраке неторопливо текла беседа.

– Ну наконец-то! – Из-за стола встал мужчина с сигаретой в зубах. – Мы уже начали опасаться, что вы о нас забыли! – воскликнул он с мягким британским акцентом, сглаженным выпивкой.

Манеры Алекса мгновенно изменились, стали свободнее, как будто он сменил тесные туфли на домашние тапочки. В глазах его появился озорной блеск:

– Дорогая, это Эдвард Уортон.

– А вы, должно быть, Леонора. – Эдвард взял ее руку и несколько фамильярно поцеловал. – Вы действительно очаровательны, как и говорил Алекс. – Внезапно он притянул ее к себе. – Почему бы вам не сесть рядом со мной? Тогда и посмотрим, не удастся ли мне убедить вас, что вы ошиблись в выборе кавалера.

– Это вряд ли, – сказал Алекс, одной рукой удерживая девушку, а другой зажимая шею друга борцовским захватом.

При виде таких игр Леонора напряглась.

– Мальчики! – Женщина за столом похлопала в ладоши и сварливо воскликнула: – Не жадничайте по поводу нашей гостьи!

Алекс отпустил Эдварда и, хлопнув его по спине, повел Леонору к столу знакомиться с остальными.

– Леонора, это Молли Брайтон. Да-да, тот самый чай «Брайтон Тиз», никак не меньше.

Лицо величественно поднявшейся женщины было почти полностью скрыто полями надетой чуть набок овальной шляпы. В одной руке у Молли была сигарета в длинном черном мундштуке, доходившем ей чуть ли не до локтя, а в другой – бокал мартини с плавающими в нем оливками, на стенке которого остался след губной помады.

– Ну почему ты всегда представляешь меня таким образом? Это дела моего отца, не мои. Знаешь, чай тут ни при чем, на самом деле я уже не маленькая.

– Это точно! – весело подхватил Эдвард, и Молли кокетливо толкнула его локтем, приоткрыв грудь в глубоком декольте. Лицо ее не было красиво, зато фигура – потрясающая. На нее невозможно было не заглядеться.

– А это Маргарет и Роберт Фартингтон. – В конце стола поднялась супружеская пара среднего возраста. Лица у супругов были непроницаемыми. – У Роберта фабрика по производству бриллиантов в Арканзасе, – пояснил Алекс.

– Я вижу, вы уже успели познакомиться с нашей продукцией, – подмигнул ей Роберт.

Леонора коснулась сережек в своих ушах.

– Они великолепны.

– Дальше у нас идут братья Ральф и Рональд Хэнкок. Самые ленивые и самые богатые мерзавцы во всем Нью-Йорке. Кстати, а чем, собственно, занимается ваша семья? – с любопытством спросил Алекс.

– Торговля женщинами. Опиум. Секс за деньги. В общем, обычные вещи, – с серьезным лицом ответил Ральф, и после паузы весь стол прыснул со смеху.

Леонора смущенно улыбнулась. Любой обмен фразами, казалось, содержал шутку, понятную всем, кроме нее. Алекс выдвинул для нее стул, и все сели к столу.

Ральф огляделся, брат проследил за его взглядом. Они были привлекательными мужчинами, худощавыми и загорелыми, но на их лицах постоянно присутствовало выражение презрительного высокомерия, не пропадавшее, даже когда они смеялись. Ральф щелкнул пальцами в сторону одного из стоявших вдоль стены официантов:

– Что-то я чертовски проголодался.

Молли стряхнула пепел на серебряный поднос и выпустила облачко дыма.

– А ты выпей что-нибудь, дорогой, – посоветовала она Ральфу, а затем перевела равнодушный взгляд на Алекса и слегка наклонила голову. – Как хорошо, что ты вернулся. Мы скучали по тебе, дорогуша.

У Леоноры тревожно засосало под ложечкой, но на Алекса это, похоже, не произвело впечатления, и он свободно откинулся на спинку стула.

– И как долго мы будем иметь удовольствие видеть вас в Нью-Йорке? – Молли взглянула на Леонору. – Вас обоих, я имею в виду.

Алекс пригубил вина и раздраженно ответил:

– Зависит от этого чертова призыва в армию.

– Жуткая вещь этот призыв! – возмущенно подхватил мистер Фартингтон, и его жена согласно закивала. – Набирать людей по номерам в списке! А потом строить в одну шеренгу, как будто все они одинаковые.

Молли откинула голову и захохотала.

– Целый стол трусов! Аминь, – сказала она и затянулась сигаретой.

– Не в этом дело! – возмутился мистер Фартингтон. – Кто-то же должен заниматься экономикой. Если все мы прольем кровь, какой смысл воевать?

– За это и выпьем. – Ральф и Рональд подняли бокалы.

Эдвард подался вперед, возбужденно раздувая ноздри орлиного носа:

– Вы можете что угодно говорить про призывные списки и пролитую кровь, но в итоге все мы так или иначе наживаемся на войне, никто не может этого отрицать.

Молли подняла свой бокал в новом тосте:

– За войну!

Леонора сдавленно закашлялась в носовой платок. От табачного дыма у нее слезились глаза и першило в горле. С каждой новой фразой она все больше чувствовала себя здесь лишней. Алекс казался далеким, был так занят выпивкой и подтруниванием над друзьями, что фактически забыл о ней.

Он пригладил волосы и задумчиво провел пальцем по кромке бокала.

– Как только я получу известие, что вся эта нелепица с призывом улажена, тут же направляюсь обратно. Не в обиду будет сказано моим дорогим друзьям, разумеется.

– А мы и не обижаемся! – засмеялся мистер Фартингтон. – Я вот о чем подумал. Почему Оуэн выдернул тебя из Индии? Ты ведь его лучший управляющий.

Эдвард усмехнулся и подмигнул Леоноре:

– Я уверен, что на повестке дня партнерство поважнее. – Алекс с Эдвардом обменялись понимающими ухмылками. – Ладно, а где сейчас тигр?

– Тигр? – переспросила Леонора.

Алекс рассмеялся.

– Белый тигр – это ваш дядя, – сказал он и пояснил, обращаясь к остальным: – Он сейчас в Харрисберге, дергает за нужные ниточки.

Леонора смущенно повернулась к нему:

– Я думала, он должен встретить нас здесь, в городе.

– Он и встретит нас, дорогая, – похлопал ее по колену Алекс. – Этот добрый человек пожелал дать нам один день на то, чтобы устроиться и побыть вдвоем. – Взгляд Алекса остановился на ее губах. – Очень мило с его стороны, не так ли?

– Деликатный сопровождающий, о таком мечтает каждый мужчина. – Эдвард облизал губы, и от этого вульгарного комментария по спине Леоноры побежал холодок.

Выстроившиеся в ряд официанты принялись ставить на стол телячью вырезку, соус, картофель и йоркширский пудинг.

– И не скажешь, что идет война, верно?

Эдвард взмахом руки развернул салфетку и положил ее на колени.

– За бедных олухов, сидящих в окопах! – произнес тост Ральф.

– Пусть их глупость принесет нам славу и процветание! – подхватил его брат.

Компания взорвалась смехом. Леонора удивленно оглядела гостей:

– Это просто ужасно!

Ее слова заглушили оживленный шум за столом. Непринужденная болтовня стихла, и наступила тишина.

Алекс сжал зубы, потом откашлялся и улыбнулся друзьям.

– Это шутка, дорогая. – Он наклонился, поцеловал ее в щеку и процедил сквозь зубы: – Просто молчи и ешь.

Они были чужими ей, особенно Алекс, и Леоноре захотелось остаться одной, вернуться в комнату, где все было так красиво, где он был добр с ней и где не произносились эти грязные слова.

– Извините.

Она встала, чтобы уйти. Алекс схватил ее за руку:

– Куда ты идешь?

– О, – вмешалась Молли, – похоже, мы обидели нашу дорогую Леонору своим бессердечием! – Она с насмешливым осуждением окинула стол строгим взглядом. – Следите за своими манерами, детки. Сядьте, пожалуйста, Леонора. Мы просто немного порезвились. Мы будем вести себя хорошо, обещаю.

Леонора села. Официант поднес блюдо с вырезкой, готовясь положить ей.

– Нет, спасибо.

Алекс холодно взглянул на нее, но промолчал.

Молли игнорировала свою тарелку – казалось, такая смена настроения гостьи доставляет ей удовольствие.

– А она мне нравится! – заявила она, сложив губы трубочкой. – Намного приятнее остальных. Да и красивее тоже.

Алекс выразительно посмотрел на Молли и вытер рот салфеткой.

– Итак, Леонора, – продолжила та, – вы должны поделиться с нами своим секретом. Как вам удалось приручить дикого и непокорного мистера Хэррингтона?

– Все, Молли, хватит, – предостерегающим тоном сказал Алекс. Он уже не улыбался.

Она проигнорировала его и для большей доверительности наклонилась к Леоноре:

– Вам ведь, без сомнения, известна его репутация.

Алекс встал:

– Ральф, отвези Молли домой. Она, похоже, перебрала.

Ральф взял ее за плечи:

– Пойдем. Мы нальем тебе чашечку чаю твоего папаши.

– Никуда я не пойду! – Молли отбросила его руки. – Я просто стараюсь поближе познакомиться с этой очаровательной леди. К тому же, я уверена, ей тоже хотелось бы послушать истории о нашем друге.

Алекс бросил салфетку:

– Все, с меня довольно.

Не скрывая раздражения, он подошел к Молли и, несмотря на протесты, с помощью других мужчин вывел ее из зала.

Миссис Фартингтон, глядя им вслед, тронула мужа за плечо.

– Мне кажется, Молли просто ревнует, – шепнула она ему на ухо, и тот недовольно отвернулся. – Она всегда была неравнодушна к Алексу, разве не так?

Вскоре мужчины вернулись. Молли с ними не было. Разговоры и смех возобновились, но Алекс выглядел рассеянным и мрачным. Он словно не замечал Леонору и даже не отодвинул ее стул, когда ужин закончился.

Он молча проводил ее до номера и только у дверей сказал:

– Никогда больше так не делайте! Слышите меня? – Губы его побелели от гнева.

Сердце девушки забилось учащенно:

– Не делать чего?

– Никогда не ставьте меня в дурацкое положение!

– Я только пыталась…

Он двинулся на Леонору, и она в ужасе отступала, пока не уперлась спиной в дверную ручку. Каждое следующее слово он произнес со сдержанной угрозой, верхняя губа его подрагивала:

– Не выставляйте меня идиотом. Никогда.

В номере гостиницы Леонора погрузилась в сон; через открытые окна в ее комнату проникал свет звезд и плывущей по небу луны. В ее сон, граничивший с кошмаром, проникали звуки с улицы, которые делали его еще тревожнее.

Спала она плохо. По улицам между величественными зданиями расползался запах мусора и застарелой мочи. Рассвет скрывался за дымкой от выхлопных газов.

Девушка оделась. Чай и фрукты прислуга предусмотрительно оставила в гостиной. Леонора планировала уехать прямо с утра, и далекая сирена уже пропела ей прощальную песню. Пытаясь затолкать в кожаный чемодан гору разбросанной одежды, она перенеслась мыслями в Питтсбург. И если воспоминания о доме и тете приносили мало радости, то госпиталь звал ее, точно путеводная звезда, и она рвалась к нему, словно в распахнутые объятия.

Внезапно хлопнула дверь гостиной. Нервы ее зазвенели от напряжения. Последовала долгая пауза, прежде чем ручка двери спальни повернулась. Войдя, Алекс закрыл за собой дверь и прислонился к ней, скрестив руки на груди. Он был чисто выбрит, с влажными после душа волосами, но под глазами его залегли темные круги.

– Доброе утро, – официальным тоном поздоровался он. – Собрались куда-то?

– Домой.

Уже произнеся это слово, она поняла, что оно не подходит. Дома у нее не было. А особняк Файерфилдов был всего лишь зданием из холодного камня. От тоски ее охватила слабость.

– Хорошо. – Алекс подошел к дивану и неожиданно легко прижал чемодан, после чего тот без труда защелкнулся. Взяв его за ручку, он поставил его на пол. – Но не раньше, чем я извинюсь перед вами.

Он сел на диван, снял галстук, расстегнул пуговицу на воротнике и принялся массировать виски.

– Иногда я забываю, насколько вы наивны.

Леонора бросила на него возмущенный взгляд и потянулась за чемоданом.

– Простите, это неудачное слово. Не наивны – чувствительны. Вот что я имел в виду. – Он похлопал ладонью по дивану рядом с собой. – Сядьте. Пожалуйста.

Это был не приказ, а просьба, и она неохотно опустилась на край бархатного дивана.

– Чувствительность – одно из качеств, которые мне в вас нравятся. – Алекс смотрел на нее своим мягким взглядом. – Вы должны понять, что я днями напролет работаю среди людей. Причем не таких, как ваш дядя. А людей жестких и грубых, которые скорее раздавят розу кулаком, чем понюхают ее. В такой обстановке очень легко забыть о чувствительности, о нежности, о женщинах. Извините, что я насмехался над солдатами. – Он положил руку ей на руку. – Мы с вами пришли из слишком разных мест, Леонора. И нам нужно иногда встречаться где-то посередине.

Леонора смотрела на руку, лежащую на ее ладони, и чувствовала тепло его прикосновения. В ее жизни было столько холода, что сердце ее тянулось к теплу – и вообще ко всему, что хотя бы сделано не изо льда.

– Давайте начнем все сначала, – предложил Алекс, поняв, что ее боевой запал погас. – Дайте мне несколько дней, чтобы я все исправил. Если по прошествии этого времени вы все еще будете недовольны, я отвезу вас домой. Договорились?

Она кивнула и сжала пальцы, чтобы его тепло заглушило холод. Возможно, именно так все и происходит между мужчиной и женщиной. Она ни с кем не встречалась и не целовалась до Алекса. Может быть, у всех мужчин так меняется настроение; может быть, она действительно слишком чувствительная.

Алекс вздохнул и поднес ее руку к губам, а потом перевернул и осторожно провел пальцем по открытой ладони. От этого нежного прикосновения она вздрогнула.

– У вас такие красивые руки, Леонора. Белые. Гладкие. Идеальные. – Он погладил ладонь большим пальцем. – Они напоминают руки моей матери.

Лицо его затуманилось воспоминаниями, и ее сердце откликнулось на это неожиданное проявление боли.

– Она умерла, когда я учился в пансионе, – начал он. – А отчим даже не связался со мной. Я не знал, что она умерла, пока не приехал домой на каникулы.

– Я сочувствую вам, Алекс. Это ужасно!

– Такое случается. – Он схватился за голову, потом вдруг взорвался смехом. Такой переход испугал Леонору своей горечью. – Такое гордое имя – Хэррингтон! Моя мать сначала сражалась за то, чтобы получить его, а после пила, чтобы его забыть.

И тогда она узнала это ощущение. Холод. Он тоже познал его, прочувствовал в своей жизни так же, как и она. В этот момент она поняла его. Гнев улетучился, как перышко, унесенное ветром. Чтобы прогнать призраки прошлого, эту горечь, ему требовалось тепло. Он мог быть добрым, она видела это. Ему просто нужно было тепло, ее тепло.

Леонора обняла Алекса за талию, но он, казалось, не заметил этого, поглощенный своими мыслями. Сердце ее билось часто и гулко: он выглядел раненым, как солдаты в госпитале. Она поцеловала его в щеку и повернула лицом к себе, чтобы отвлечь от этой боли. Потом поцеловала в губы и почувствовала, как его губы становятся более мягкими и податливыми. А еще она просунула руку ему под пиджак и провела кончиками пальцев по спине. От этого прикосновения поцелуй Алекса стал более настойчивым. Он обхватил ее лицо ладонями, скользнул губами по шее и провел по ней языком. Затем стянул платье с ее плеча и опустил бретельку комбинации вниз, оставляя красную полоску на коже.

Зарывшись лицом в шею Леоноры, он нащупал ее грудь и, грубо сжав, подтолкнул вверх. Когда он обхватил губами сосок, во рту у девушки пересохло и она застыла. Алекс почувствовал это напряжение, но решил, что это от удовольствия, и, слегка прикусив, потянул сосок. Вскрикнув, она попыталась вырваться, но он, обхватив ее руками, поставил между расставленных колен и прижал к себе. Что-то твердое уткнулось в ее бедро. Вся теплота в душе Леоноры пропала. Она запаниковала и вновь попробовала оттолкнуть его руки, мнущие ее грудь.

В дверь комнаты громко постучали.

– Алекс, вы здесь? – Голос Оуэна Файерфилда звучал возбужденно и радостно.

– Проклятье! – прорычал Алекс и поднял голову.

Леонора поспешно поправила платье.

– Эй, есть тут кто-нибудь? – послышался тот же голос.

Алекс, прижав палец к губам Леоноры, подождал, пока шаги ее дяди затихнут в коридоре, и, недовольно ворча, поправил брюки. Настроение его было испорчено.

– Умеет ваш дядя выбрать подходящий момент, что тут скажешь! – Ухмыльнувшись, он лениво добавил: – Поможете мне с галстуком, дорогая? Похоже, он хочет о чем-то поговорить. Будем надеяться, что это хорошие новости.

Взяв дрожащими руками черный галстук, Леонора завязала узел и подтянула ему под подбородок. Поднявшись, Алекс оглядел ее с головы до ног и привлек к себе:

– Напомните, на чем мы остановились?

Она прижала ладонь ко лбу и оглянулась на дверь:

– Я собиралась немного отдохнуть. Вероятно, погода сказывается.

– Вы действительно бледны. – Он небрежно поцеловал ее. – Отдыхайте, дорогая. Нас ждет новый день.

Леонора несколько минут стояла перед закрывшимися дверьми, потом осторожно прикоснулась к левой груди, которая до сих пор болела от грубого прикосновения его пальцев и рта. Внутри ее началось какое-то движение: ощущения стягивались воедино, переставая быть смутными воспоминаниями, связанными с реакцией организма, и превращаясь в чувство. И в процессе такого единения в голове формировалось незаметно набиравшее силу понимание. Она представляла лицо Алекса в гневе, в минуты веселья и необузданного желания… Эти лица смешивались, сливались, пока она не увидела одно лицо – лицо его настоящего. И Леонора успокоилась. Алекс был ей небезразличен, порой она испытывала влечение к нему и даже желание, но теперь со всей определенностью и даже легким страхом поняла, что она его не любит.

В следующие несколько дней Алекс сдержал свое обещание и, когда не был на деловых встречах с Оуэном Файерфилдом, окружал ее вниманием и заботой. А если встречался с друзьями и задерживался допоздна за выпивкой, то скрывал это от нее. На четвертый день вечером Алекс привел Леонору на уединенную террасу на крыше отеля. Небо над городом было бледно-лилового цвета. Мерцающее, вытянутое оранжево-желтое пламя свечей, расставленных вдоль террасы, отражалось в полированном мраморе, напоминая серебристые, похожие на мираж урны огня. Аромат роз дурманил воздух, как запах бренди, и у Леоноры перехватило дыхание, когда она увидела полог из тончайшего прозрачного шелка над их столиком и водопад белых лилий, сбегавший с поручней и уступов.

На Алексе был черный смокинг и белый галстук-бабочка – она никогда еще не видела его таким красивым. Он выдвинул для девушки стул, и при этом движении она почувствовала роскошный запах его одеколона.

Официанты исчезли. Погода стояла не жаркая и не холодная, а приятная и способствовавшая тому, чтобы край ее платья из легкой ткани щекотал скрещенные под столом ноги. Все было идеально.

Внезапно по спине Леоноры пробежал холодок. Все было слишком уж идеально и спланировано заранее. И то, что должно было быть очевидным для нее еще до отъезда из Питтсбурга, вдруг стало ошеломляюще ясным, когда Алекс встал, подошел и взял ее за руку. Каждое его движение было преувеличенно подчеркнутым, и она наблюдала за разворачивающимся перед глазами действом беспомощно, как во сне. По мере того как он опускался на одно колено, сердце ее сжималась.

– Леонора, – уверенно произнес он, – мы знакомы недостаточно долго, но как только я увидел вас, то сразу понял, что вы станете моей женой.

Слово «жена» вызвало новую волну паники. Она пыталась сдержаться, не показать свой ужас, но тело ее не слушалось.

– Ваша красота и грация, ваше утонченное чувство собственного достоинства, ваша чистота… У меня дух захватывает от всего этого. – Он сжал ее руку и улыбнулся. – Я хочу провести с вами всю жизнь, ничего другого мне не нужно.

Алекс полез в карман, извлек оттуда футляр из черного бархата и медленно открыл его. Внутри лежало золотое кольцо с большим овальным бриллиантом в окружении изумрудов.

– Оно принадлежало моей покойной матери. И я не могу представить себе руку, более достойную носить его, чем ваша. – Он набрал побольше воздуха в легкие, в то время как ее дыхание замерло. – Леонора Файерфилд, согласитесь ли вы выйти за меня замуж?

«Нет! Нет!» – хотела она крикнуть. Она закрыла глаза, чувствуя себя ужасно глупо из-за того, что не сумела предвидеть наступление такого момента. Она не знала, сколько молчала, секунду или минуту, прежде чем смогла ответить:

– Мне очень жаль, Алекс…

Он слегка склонил голову, и улыбка словно прилипла к его губам.

– Что?

– Мне очень жаль…

Она попыталась сжать его руку, но та оказалась холодной и жесткой.

– Вам жаль? – переспросил он, как будто пытался понять смысл этих слов. Потом отдернул руку и замотал головой, словно в уши ему попала вода. – Так вы отказываете мне?

Она кивнула.

– Но почему, черт побери?

Он смотрел на Леонору в ожидании ответа, а она не могла собраться с мыслями. Нежность исчезла с его лица, оно стало жестким.

– Я понимаю, что это лишено всякого смысла, Алекс. – Она тщательно подбирала слова, которые не были бы пустыми и не причинили ему лишней боли.

Глаза Алекса зло прищурились, пальцы сжались в кулак:

– У вас есть кто-то еще? Скажите мне, и я…

– Нет, Алекс, нет! – Она прикрыла глаза ладонями и сдавила пальцами виски. – Я просто не могу выйти за вас, вот и все. Простите меня.

Во время затянувшейся паузы на лице Алекса проявилась настоящая боль, но потом губы его сжались, ноздри раздулись. Горло Леоноры перехватил спазм.

– Не сердитесь, прошу вас.

– Заткнитесь! – прошипел он и, взмахнув рукой, нанес удар по воздуху, как будто бил кулаком в стену. – Просто… заткнитесь! – Алекс огляделся по сторонам и со злостью продолжил: – Тогда не потрудитесь ли вы объяснить, что происходило последние три месяца? – Его вопросительно приподнятые брови напоминали излом. – Это что, была игра с вашей стороны?

Нервно сплетя пальцы, Леонора опустила голову, но Алекс пальцем приподнял ее подбородок:

– Смотрите мне в глаза, черт побери! Вас возбуждало то, что все это время вы водили меня за…

Его омерзительные речи были грубыми и жестокими, и у нее начали дрожать губы.

– Пожалуйста, не говорите так.

– Тогда почему? – заорал он. – Почему вы не выйдете за меня?

«Именно поэтому!» – простонал внутренний голос. Леонора открыла рот, чтобы ответить, но не смогла произнести ни звука. Все внутри нее начало закрываться – она снова была ребенком, онемевшим и слишком напуганным, чтобы хоть как-то проявить себя.

Алекс поджал губы и кивнул. Расправив плечи, он провел ладонями по лацканам фрака, разглаживая их. Затем взглянул на нее, и губы его презрительно скривились:

– Какая же вы дура, Леонора! Просто законченная дура, вот и все!

Он развернулся, чтобы уйти, но натолкнулся на выдвинутый стул и пнул его с такой силой, что тот взлетел высоко в воздух и, упав на каменную плитку, рассыпался.

Леонора стояла на балконе своего номера и смотрела вниз. За спиной скрипнули двери, но она не обернулась. Появление дяди опередил сладковатый запах его табака. Мистер Файерфилд улыбнулся, глядя на оживленное движение внизу, и вдохнул полной грудью.

– Я не выйду за Алекса.

– Это я уже слышал, – усмехнулся Оуэн. – Надеюсь, он нормально воспринял эту новость? – Леонора не ответила, и он, сразу став серьезным, подошел к перилам и, опершись на них, сложил пальцы домиком. – Я очень разочарован.

– Я не люблю его.

Он немного помолчал.

– Проблема западного мира в том, что мы живем в ожидании сказки, Леонора. В Индии и вообще в Азии практически все браки устраиваются по уговору. Ты знала это? И они утверждают, что такие союзы получаются более счастливыми, чем в странах, где мужчины и женщины сами выбирают себе супругов. – Он посмотрел на свои руки. – Мы носимся со словом «любовь» так, будто это нечто такое, что падает с неба и его нужно только поймать. Иногда это так и происходит. Иногда. Но гораздо чаще любовь нужно растить и преумножать. – Он улыбнулся. – Элеонора вышла за меня не потому, что полюбила. Я понял это еще тогда, Леонора, и знаю теперь. Но любовь действительно пришла – со временем. Точно так же будет у вас с Алексом. Он хорошая партия, дорогая. И он любит тебя. Возможно, сейчас ты этого не ощущаешь, но это придет, обещаю.

– Дело не только в этом. – Она мучительно старалась найти подходящие слова. – В нем чувствуется жестокость.

– В Алексе? Пф… Боюсь, мы растили тебя, чересчур защищая от окружающего мира. В мужчине должна быть жестокость. Иначе он не мужчина. – Тон его стал строгим. – Ты еще слишком юная во многих отношениях, и это касается не только возраста, Леонора. И принятие некоторых решений лучше предоставить нам.

Она ошеломленно взглянула на него:

– Вы хотите силой заставить меня выйти за него?

– Нет. Конечно нет. – Взгляд Оуэна задумчиво скользил по крышам зданий. – Я не могу заставить тебя выйти замуж за кого бы то ни было. В конце концов, сейчас тысяча девятьсот семнадцатый год, а не тысяча шестьсот семнадцатый.

Она положила ладонь ему на руку и заглянула в глаза.

– Очень жаль, что я подвела вас, дядя. Но я уже все решила.

На лице его было написано глубокое сожаление:

– Я буду настаивать, Леонора.

– О чем вы говорите? – спросила она, хотя не была уверена, что хочет услышать ответ.

– О навязчивой идее Элеоноры непременно выдать тебя замуж. Она может отравить тебе жизнь и обязательно сделает это. – Он тяжело вздохнул. – Для нее это важно, Леонора. Ты выйдешь за Алекса. Иначе она отберет у тебя все. Она будет подавлять тебя и помыкать тобой, пока ты не ухватишься за первое попавшееся предложение, только чтобы сбежать. Алекс хороший человек. А следующее предложение может быть не таким многообещающим.

Она съежилась от его слов, от их правдивости – гнев тети был ей хорошо знаком. И он был хуже пассивности ее дяди, которому, казалось, было до нее столько же дела, сколько до краски на стене.

Мистер Файерфилд, похоже, прочел ее мысли, и в уголках его глаз появились морщинки, которые очень старили его.

– Я слабый человек, дорогая. Слабый, когда дело касается моей жены. Я люблю ее, Леонора. – Он взял ее за плечи. – Есть вещи, которых ты о своей тете не знаешь, это касается ее прошлого и того, что ей пришлось пережить. Думаю, ты даже представить себе не можешь, через что ей пришлось пройти. – Он сокрушенно покачал головой. – Если я расскажу кому-нибудь об этом, это ее убьет, поэтому я до могилы буду хранить ее тайны от всех. Боюсь, что даже от тебя. – Глаза его стали влажными. – Я делюсь с тобой этим, потому что готов сделать все, чтобы она была счастлива. Все. Когда она расстраивается, ее охватывает паника и захлестывают воспоминания. – Оуэн провел кончиками пальцев по бороде. – Я не дурак. Я знаю, что она сделала твою жизнь очень нелегкой. Что она может быть жестока. Если ты не выйдешь замуж за Алекса, я не смогу защитить тебя.

«Ты никогда меня не защищал!» Мысли в голове путались, начал болеть желудок.

Внезапно лицо его преобразилась. Усмехнувшись, он, казалось, вернул себе хорошее расположение духа – в отличие от нее.

– Дорогая, наша жизнь – это сплошной компромисс, выбор, оценка возможных выгод по сравнению с потерями. Это принципы бизнеса, но с таким же успехом они применимы и к человеческим отношениям. – Он помолчал, не сводя с нее глаз. – Если ты согласишься выйти за Алекса, я готов предложить тебе кое-что взамен.

Леонора попыталась сообразить, что такого он может предложить, чтобы она изменила свое решение.

– Госпиталь? – выпалила она. – Вы думаете, я соглашусь выйти за Алекса, если вы позволите мне и дальше работать в госпитале?

Он рассмеялся:

– Моя девочка! Я ведь все-таки говорю о таинстве бракосочетания! Работать по восемь часов в смену, вынося за больными судно? Фу! Вряд ли это было бы честной сделкой с моей стороны. Начнем с того, что я никогда не понимал твоего самопожертвования. Нет, я могу предложить тебе нечто более значительное и важное, чем это.

Леонора разочарованно покачала головой, устав от его манипуляций. Вдруг дядя снова стал другим, словно месяц, меняющий свои фазы. Подойдя, он обхватил ее лицо ладонями. Голос его звучал тихо и мягко:

– Не забывай, что я знаю тебя. Я знал тебя еще до того, как ты стала моей племянницей. Я знаю твою историю. – Глаза его вспыхнули. – Я знаю, откуда ты пришла.

Леонору захлестнула паника. От одного только упоминания об этом кровь застыла у нее в жилах. Глаза ее часто моргали, ей хотелось убежать – после долгих лет угроз страх охватил ее автоматически.

– Мы столько отняли у тебя, милое дитя. – Голос его дрожал от угрызений совести. – Но я могу кое-что вернуть тебе. Если ты выйдешь за Алекса, – умоляющим тоном продолжил он, – я могу отдать тебе часть твоего прошлого. Ту часть, которую ты потеряла… которую мы забрали у тебя очень давно. Думаю, ты не будешь разочарована. Помни, с Алексом у тебя есть шанс – настоящий шанс – на счастье. – Мистер Файерфилд вынул из кармана золотые часы и сверился со временем. – Просто подумай над тем, что я сказал. Выбирать тебе.

 

Глава 35

Миссис Шелби выглянула в окно и замерла от ужаса.

– Пожар!

Джеймс и Том подошли поближе и проследили за ее взглядом, устремленным в сумерки. Все хорошо понимали, откуда идет дым.

– Чертов дурень! – прошептала она. – В такую сушь он весь буш спалит.

Джеймс схватил шляпу.

– Том пойдет с тобой! – распорядилась миссис Шелби.

Джеймс покачал головой:

– Нет, я пойду сам. Один.

Миссис Шелби какое-то мгновение внимательно смотрела на него, потом кивнула, полезла за спинку кресла скваттера и достала оттуда старое ружье.

– Выстрели два раза, если мы тебе понадобимся.

Джеймс кнутом привязал ружье к седлу и, подняв облако пыли, ускакал.

Продолжающаяся сушь оставила свои отметки вдоль всего пути. Скудная трава была зеленой только у корней, тогда как листья ее высохли и стали острыми как бритва. Там, где под эвкалиптами совсем недавно стояли лужи, теперь осталась лишь растрескавшаяся земля. Дорога была покрыта выбоинами от копыт диких животных, поскольку ходить им приходилось много, и эти переходы в поисках уцелевших источников воды удлинились.

Джеймс сконцентрировал все внимание на видневшемся впереди сером дыме, застилавшем звезды. В воздухе чувствовался запах гари. Лошадь тревожно подняла и опустила голову. Джеймс прищелкнул языком и пустил ее рысью вдоль мертвых полей и зарослей бурьяна, которые, синея в лунном свете, отмечали границы участка О’Рейли. Он проехал мимо опрокинутого ржавого плуга, которым не пользовались с тех пор, как много лет назад началось пьянство хозяина.

Усиливающийся запах пожарища указывал на то, что огонь бушует за гребнем ближайшего холма. Черный дым смешивался с темнотой ночи, взлетали оранжевые искры. С губ Джеймса сорвался вздох облегчения: горел не дом, иначе языки пламени лизали бы небо и он бы уже отсюда слышал треск рушащихся стропил. Он выехал на холм и нащупал ружье, чтобы убедиться, что оно на месте.

Еще несколько минут, и стал виден дом. От вида жалкой лачуги и воспоминаний о бедном детстве у него оборвалось сердце. Половина хижины была черной как ночь, а вторая сияла, освещенная большим костром. Лошадь отступила от жара огня, и Джеймс, спешившись, привязал ее к дереву. Ружье у седла блестело в отсветах огня. Он потянулся было за ним, но передумал и пошел на свет пламени с пустыми руками.

Затянутая сеткой дверь распахнулась от удара ноги. Из дома, спотыкаясь, вышел Шеймус, нагруженный домашним скарбом – кастрюлями, ложками, какими-то тряпками… Подойдя к костру, он швырнул все это в него, едва не обжегшись вспыхнувшим пламенем. Затем развернулся и пошел в дом.

– Что ты делаешь, Шеймус? – спросил Джеймс из тени.

Тот обернулся и, ослепленный ярким светом, вгляделся в темноту.

– Кто это? Кто здесь? – Он вдруг рассмеялся. – Неужто мой дорогой потерявшийся мальчик?

Шеймус вернулся. На белом в свете костра лице выделялись черные глаза с темными кругами и неряшливая клочковатая борода.

Джеймс, поборов желание немедленно уйти, вышел из тени.

– А вот и он! Удивляешься, как это я еще не сдох с голоду, да? – Шеймус развел руки в стороны для того, чтобы Джеймс мог оглядеть его с ног до головы: грязную одежду, порванную на животе рубашку… – Что? Забрал у меня жену, а теперь приехал проверить, жив ли еще старик?

Закусив губу, Джеймс тяжелым взглядом смотрел на этого человека и не узнавал его. Злости на Шеймуса уже не было – только жалость.

– Давай погасим огонь, Шеймус. Я приготовлю какой-то ужин и помогу тебе убрать.

– Это ты убил ее, так и знай! – прорычал Шеймус и подошел ближе. – А сейчас помогаешь уничтожить память о ней.

В его огромных черных зрачках отражались искры. Исходящий от него запах – перегар, рвота, экскременты – было трудно вынести, и Джеймс отвернулся.

– Что, не можешь смотреть правде в глаза? Не можешь повернуться лицом к тому, что ты натворил, мальчишка! Так я тебе напомню, еще как напомню!

Шеймус повернулся, покачиваясь, поспешил в дом и вернулся с выдвижным ящиком бюро. Он швырнул его на землю, нагнулся, едва не свалившись, и поднял какую-то книгу.

– Бронте… Дерьмо! Это были последние слова, которые она услышала, прежде чем ты убил ее! – Он швырнул толстый том в костер и снова повернулся к ящику. – Посмотри на эти фотографии. – Он веером развернул снимки перед собой. – Умерла. Умерла! Умерла! – заголосил Шеймус и бросил фотографии в огонь. – Так что, я наконец увижу в тебе хоть немного запала, сынок? – Он ударил себя в грудь. – Давай, мальчик! Покажи мне, что ты стал мужчиной!

Джеймс закрыл глаза:

– Я не стану драться с тобой, Шеймус.

– Драться? Уф! Драться со мной? – заорал тот в ночь. – С твоими ручонками? Когда я бил тебя, пока не уставала рука, что ты делал? Давал мне сдачи? Нет! Ты валялся на земле, как мокрая курица!

Джеймса уже трясло от злости. Трясло так, что мышцы, казалось, готовы были лопнуть.

– Я не стану тебя бить, – выдохнул он.

Шеймус пристально посмотрел на него, снова полез в ящик и вытащил маленькую черную книгу.

– Так-так, наконец-то я нашел ее!

Он засмеялся и, подняв книжку, помахал ею в воздухе. В отблесках огня сверкнули золоченые буквы. Джеймс похолодел.

– Твоя драгоценная Библия! Но ведь здесь не слово Господне, не так ли? – Шеймус открыл книгу и принялся тыкать в нее грязным пальцем. – Это слово твоей мамаши-шлюхи!

В глазах у Джеймса потемнело. Он рванулся вперед, но Шеймус был словно одержимый: отбиваясь, он высвободил руку и швырнул дневник в огонь.

– Нет! – Джеймс вытащил его из костра и, отбросив в сторону, принялся сбивать тлеющие угли ногой.

Шеймус, держась за бока, засмеялся:

– Можешь приплясывать сколько угодно, она все равно будет гореть в аду!

Злость обожгла Джеймсу грудь и переместилась в руку, которой он толкнул это потерявшее человеческий облик тело. Шеймус покачнулся, сделал шаг назад и свалился на кучу мусора.

Джеймс взял дневник и крепко сжал в руках, чтобы успокоить сердцебиение и остановить ярость, пульсирующую в венах. Потом вернулся к лошади, сунул обгоревший дневник в переметную сумку и взял ружье. Направив его вверх, он выстрелил, подождал немного и выстрелил еще раз. Громкий звук потряс тишину ночи. Джеймс снова обмотал ружье кнутом. Запал его иссяк, злость улетучилась вместе с выстрелами, осталась лишь усталость.

Он обошел костер и приблизился к лежащему Шеймусу.

– Вставай. – Он нагнулся, чтобы поднять старика, однако тот оставался недвижим. Джеймс присел и шлепнул его по щеке. – Вставай, Шеймус.

Когда он приподнял голову Шеймуса, послышался долгий чавкающий звук и что-то теплое потекло по его пальцам.

Джеймс уронил голову Шеймуса, и та безвольно упала. Рядом с его ухом валялся обломок деревяшки с торчащими из нее гвоздями – гвозди были черными, и по ним стекали капли.

– Нет… – Джеймс посмотрел на свои руки: они были красными, и кожу стягивало от засыхающей крови. – Нет!

Кровь потекла к его сапогам, и он приподнял голову Шеймуса, как будто хотел вернуть эту страшную жидкость обратно.

– Господи, нет!

Перекошенное лицо Шеймуса смотрело на него невидящим взглядом. Джеймс отшатнулся, в ужасе уронил голову на землю и, опираясь на ладони, отполз подальше от этой крови, казалось, преследующей его. Руки его конвульсивно сжались. Он поднял их и закрыл ладонями глаза. Но железистый запах крови от них был слишком силен, и он сжал кулаки.

Костер горел совсем близко, но Джеймса била дрожь из-за того, что в нескольких дюймах от него распростерся холодеющий труп.

– Нет…

Он обхватил колени, прижался к ним лбом и закрыл глаза, чтобы не видеть этот огонь, эту кровь, эту смерть.

– Вставай.

Миссис Шелби обнимала его за плечи. Джеймс не знал, как долго она к нему обращается, как давно она здесь.

– Вставай, сынок, – тихо сказала она.

Джеймс медленно поднялся, ноги его затекли. Тянуло запахом тлеющего мокрого дерева. У нее за спиной он увидел кучу дымящегося мусора, сияющую луну… Он вдруг вспомнил, где находится, и кошмар вернулся. Он резко развернулся, но тело Шеймуса исчезло – на земле лишь осталось темное ржавое пятно.

Из-за угла вышел Том с лопатой в руке. Не глядя на Джеймса, он тихо спросил:

– Где, как ты думаешь?

– На дальнем поле. – Она повела подбородком, указывая направление. – Сверху положишь плуг, чтобы дикие животные не добрались.

Том ушел за дом, и миссис Шелби снова обняла Джеймса.

– Том позаботится обо всем. Чтобы ничего не осталось. – Она потянула его за собой. – Пойдем в дом.

Джеймс снова посмотрел на темное пятно и повернулся к ней, в горле его першило.

– Я просто толкнул его. – Он часто заморгал, и руки его дрогнули при воспоминании, как он тянул к себе книгу и как толкнул Шеймуса в грудь. – Он все сжег. Ее фотографии. Все. – Джеймс перевел взгляд на свои руки, по локоть в запекшейся крови. – Он упал. Но там… там были гвозди, – сбивчиво продолжал он. – Я не хотел… я пытался остановить кровь…

– Джеймс… – Голос ее звучал издалека, словно из длинного туннеля.

– Он упал на гвозди… кровь…

– Посмотри на меня, Джеймс. – В голосе миссис Шелби слышались слезы. Он поднял голову и встретился с ней глазами. – Ты этого не делал! – Он замотал головой, но она взяла его за плечи. – Послушай меня, Джеймс. Послушай! Шеймус умер в тот день, когда умерла Тесс. Он просто ждал, когда его тело догонит ее.

– Я не должен был его оставлять, – пробормотал Джеймс. – Я должен был помочь ему.

– Ты не мог его спасти, Джеймс. Его ждал один конец. Этот, этот! – крикнула она, указывая на кровавое пятно на земле. – Это был несчастный случай. Вот и все. Шеймус был не жилец и все равно бы погиб. Не от выпивки, так от пули. Так что это не ты сделал. – Миссис Шелби привлекла Джеймса к себе и обняла, прижав его голову к своему плечу. – Это не ты сделал, сынок. Это сделал не ты.

 

Глава 36

Дождь хлестал по каменной стене отеля в Нью-Йорк-Сити. Несмотря на ширину балкона, вода попадала и в него, и капли падали всего в нескольких дюймах от открытых дверей люкса Леоноры. Едва перевалило за полдень, но небо, почти черное, окрашивало тени зданий в темно-серые тона. Ни грома, ни молнии, одна лишь сплошная пелена ливня. На улице не было ни души.

Леонора держала двери балкона открытыми – это был освежающий проем в душных для нее стенах.

Вздохнув, она скрестила руки на груди. Алекс, подойдя сзади, обнял ее.

– Тебе холодно? Я могу закрыть двери, – предложил он.

– Нет. Я люблю наблюдать, как идет дождь.

Алекс поцеловал ее в шею:

– А я люблю наблюдать за тобой.

Первым делом мистер Файерфилд встретился с Алексом и сказал, что ей нездоровится. Она просто не привыкла к большому городу, пояснил он. Женщины вообще переменчивые создания. Такие эмоциональные. Беспокойные. Должно быть, ее просто расстроил кто-то из прислуги. Оуэн успокоил Алекса настолько основательно, что, когда Леонора в конце концов приняла его предложение, он не удивился столь резкой перемене в ее решении и надел ей кольцо на палец с таким видом, будто все прошло так, как и предполагалось.

Влажность придавала наполнявшему комнату теплому воздуху почти осязаемую тяжесть. Алекс обнял девушку за талию и уперся подбородком ей в макушку. Бедра его прижались к ее ногам, и что-то твердое уперлось ей в поясницу. Он поцеловал ее в шею.

– Ты слышала что-нибудь о Камасутре? – шепнул он на ухо.

Леонора быстро взглянула на него:

– Нет.

– Это древний индийский трактат. Об удовольствии. – Алекс провел рукой по ее локонам. – О сексе, если быть точным.

Краска смущения, поднявшись по ее шее, дошла до щек. Его пальцы подрагивали.

– Там описано множество способов, какими мужчина и женщина могут соединяться. Все подробно показано на картинках. – Он снова поцеловал ее в шею. – В общей сложности шестьдесят четыре позиции. – Губы его спустились до воротника ее платья. – Я покажу тебе всего одну. – Продолжая обнимать ее одной рукой за талию, Алекс другой умело расстегнул верхнюю пуговицу на ее платье сзади.

– Алекс…

– Тс…

Леонора не протестовала, только старалась контролировать дыхание, пока он спускался по ряду пуговиц, касаясь губами каждого дюйма обнажавшейся кожи и грея ей спину горячим дыханием.

Алекс развернул Леонору к себе лицом и прижался губами к ее губам. Язык его ворвался в ее приоткрытый рот, в то время как руки стаскивали с плеч платье. Его тело давило, и она отступала, пока не уперлась спиной в стену. Ей хотелось ускользнуть, скрыться за дверью, но вдруг она со всей остротой осознала, что скоро этот мужчина станет ее мужем. Ей предстояло перенести вещи похуже, так что она не сопротивлялась.

Крепко прижимая девушку к себе, Алекс спустил с нее платье, а когда оно оказалось на полу, отбросил ногой в сторону, чтобы Леонора не смогла его достать.

– Мне трудно дышать! – выдохнула она.

Но Алекс уже ничего не слышал. Обхватив ладонями ее грудь, он застонал, коленом раздвинул ей ноги, и его правая рука скользнула под комбинацию. Леонора отшатнулась и попыталась удержать его руку, но та уже двинулась вверх, сжимая ее бедра. Вот его пальцы уперлись в пояс для чулок и впились в кожу.

И тогда, хотя Алекс все равно должен был стать ее мужем, Леонора не выдержала и уперлась локтями ему в грудь, тщетно стараясь отодвинуть его от себя:

– Хватит!

– Нет, не хватит, – усмехнулся он ей в шею.

Под его опытными руками сердце девушки стучало все громче.

– Мы ведь еще не женаты, – прошептала она, пытаясь остановить его.

Алекс улыбнулся, его зубы коснулись ее кожи:

– Времена изменились, детка. Идет война, сама понимаешь. Может быть, это наш последний шанс.

Алекс сильнее прижал ее к стене.

– От этого я не стану думать о тебе хуже, обещаю. К тому же за тобой должок. За последнее время ты доставила мне немало душевных страданий. – Он быстро взглянул на нее и продолжил поиски под ее комбинацией.

Леонора сжимала ноги, но они раздвигались против ее воли. Алекс провел рукой по внутренней стороне бедра и резким движением вошел в нее пальцем. Девушка застыла. Алекс встретился с ней глазами и удовлетворенно улыбнулся. Она стонала, извивалась, но спасения не было. Чем больше она сопротивлялась, тем жестче и грубее становились его движения. В конце концов Леонора закрыла глаза, парализованная отчаянием.

Неожиданно Алекс остановился, подхватил ее под ягодицы и отнес на кровать. Не успела она понять, что больше не прижимается спиной к стене, как была полностью раздета, а Алекс, навалившись на нее, поспешно снимал рубашку и стягивал брюки.

Леонора замотала головой и умоляюще застонала, не в силах произнести хоть что-то. Ее охватила леденящая душу паника. И все же она рванулась и принялась бить его кулаками. Ухмыльнувшись, Алекс одной рукой толкнул ее на постель, а второй снял брюки. При виде его обнаженного возбужденного тела Леонору охватил ужас. Она потянулась к лицу Алекса, поцарапала ему плечо, попыталась закричать, но голоса не было.

Левой рукой Алекс обхватил ее запястья и завел их над головой. В следующий момент он всем своим весом навалился на девушку, раздвинул ее ноги, застонал и быстрым движением вошел в нее. Она выгнулась дугой и закусила губу от боли. Сознание ее закрылось и, дрожа, забилось куда-то в темный угол, глаза были плотно зажмурены. Это продолжалось и продолжалось, и она уже не могла понять, как долго все длится, когда его тело вдруг застыло и напряглось, а из горла вырвался звук, похожий на стон раненого зверя. Он содрогнулся и поник на ее груди.

Алекс перекатился на спину и уставился в потолок. Его потная грудь вздымалась от тяжелого дыхания. Он лениво повернулся набок и, привстав, оперся на локоть. Взглянув на Леонору, он улыбнулся и заправил выбившуюся прядь волос ей за ухо.

– Ты в порядке?

Она сглотнула, не отрывая взгляда от потолка.

– Это только в первый раз больно. Да ты сама увидишь. – Довольный, он погладил ее грудь, живот, бедро и прошептал: – Господи, какая ты красивая!

Леонора старалась сдержать слезы, но подбородок ее задрожал.

– Ах, эти сожаления об утраченной девственности. Не стыдись, дорогая. – Он погладил ее руку. – Дожидаться первой брачной ночи – это как-то немного старомодно, ты не находишь? – Он провел кончиком пальца вокруг ее соска и шепотом добавил: – Теперь, по крайней мере, ты уже не сможешь передумать.

Леонора резко повернулась.

– Мы же не хотим, чтобы ты пошла на попятную по поводу нашей свадьбы при следующем приступе недомогания, верно? – сказал Алекс. Глаза его сияли жестким блеском. Он усмехнулся и нежно поцеловал ее в лоб. – Доброй ночи, миссис Хэррингтон.

Леонора снова перевела взгляд на потолок. Грудь ее медленно поднималась и опускалась, обнаженное тело оставалось неподвижным под тонкой простыней. Вскоре Алекс уснул. Шторы то втягивались сквозняком в комнату, то вновь вырывались на балкон. Дождь прекратился. Теплый влажный воздух был густым и плотным. Из кустов и неряшливых городских деревьев доносилось жужжание насекомых. И перед Леонорой открылась картина ее будущего – одна тюрьма сменится другой. Огонь ее сердца мерцал совсем слабо, но она умоляла его не гаснуть и как могла укрывала от подступающей тьмы.

Через окно доносился вой полицейской сирены. Леонора вслушивалась в этот заунывный звук, и по ее щекам бежали горячие слезы.

 

Глава 37

Похороны Шеймуса должны были проходить в засуху, под пронзительно синим небом – прибежищем скудных слез.

Джеймс присел на корточки: поношенные туфли безбожно потрескались, отвороты штанов из «чертовой кожи» были выпачканы оранжевой грязью. Он взял пригоршню земли и, прежде чем бросить ее к подножию надгробного камня, растер большим пальцем в мелкую пыль. Потом выпрямился, расправив широкую спину под белой отутюженной и накрахмаленной рубашкой, и вытер ладонь о штаны. Солнце немилосердно жарило его кожаную шляпу. Заросли акации, остролистая колючая трава спинифекс да пробегавшая изредка ящерица – вот и все признаки жизни в этой безрадостной местности. Признаки жизни, но не утешения для сердца.

Миссис Шелби, вся в черном, стояла слева от Джеймса, ее поношенное траурное платье успело выцвести на многочисленных церемониях прощания с умершими. Справа от него стоял Том, которого обступила ватага рыжеволосых девочек. Джон и Уилл были далеко, на войне, но их присутствие тоже ощущалось. Все Шелби стояли плотной группой, они были друг для друга буфером, защищавшим от жестокого внешнего мира. И так было всегда.

Единственной тенью в этот жаркий полдень была тень проповедника, которая протянулась перед надгробным камнем. Земля у его ног была не нарушена, не было свежего холмика, был только этот камень – напоминание о закончившейся жизни, о человеке, похороненном далеко в поле в могиле без опознавательных знаков.

– Мы скорбим о Шеймусе О’Рейли, – объявил проповедник перед тем, как окропить землю святой водой, которую мгновенно впитала пыль. – Да упокоится он с миром.

Два белых надгробия. Рядом. Тесс О’Рейли. Шеймус О’Рейли.

Миссис Шелби взяла Джеймса под руку – он дважды остался сиротой в этой жизни.

Проповедник щелкнул калиткой кладбища – бесполезной железкой, призванной, оставляя призраки мертвых внутри, выпускать живых наружу.

– Пойдем с нами, – сказала миссис Шелби, – оставь этот день в прошлом. Никакой мессы не будет, я обещаю.

– Мне нужно убрать в доме.

Миссис Шелби понимающе кивнула и сжала его руку, после чего повернулась к Тому:

– Ты вечером уходишь, не передумал?

– Да, ухожу. Вернусь поздно.

– Веди себя хорошо, Томми, а не то… – Она выразительно помахала пальцем перед его носом.

Том заулыбался и отвел ее руку.

– Как всегда.

– Ну ладно, – сказала миссис Шелби, – я поеду обратно вместе с проповедником. Дети уже начинают буянить. Надо покормить их, пока они не начали убивать друг друга. – Она похлопала Джеймса по плечу. – Возвращайся в дом и сделай то, что должен сделать. А после отпусти этот день, оставь его в прошлом, сынок. Это место больше не твой дом. Твой дом сейчас у нас. И всегда был.

Джеймс наклонился и поцеловал миссис Шелби в щеку. Она расправила плечи и закричала детям:

– Все собрались? Мы уезжаем.

Джеймс смотрел вслед повозке, которая на широкой пустой равнине становилась все меньше и меньше, потом обернулся к Тому:

– Куда направляешься?

– В Кросс.

Том пнул ногой комок земли и смущенно посмотрел на него.

– Правда? – усмехнулся Джеймс. – И как ее зовут?

– Эшли. – Глаза его вспыхнули. – Мы познакомились на танцах несколько месяцев назад.

– Я помню. – Джеймс скрестил руки на груди и посмотрел на друга. – А еще я помню, что мы тебя после этого два дня не видели.

Том расхохотался, приподняв брови. Потом взглянул в сторону кладбища и стал серьезным:

– Может, хочешь, чтобы я пошел с тобой? Ты только скажи, приятель.

– Нет, спасибо, – ответил Джеймс. – Мне просто нужно побыть одному. Я сам все сделаю. Это надолго.

Том кивнул:

– Что ж, тогда увидимся дома.

– Веди себя хорошо. – Джеймс погрозил ему пальцем, как это недавно сделала миссис Шелби.

– Как всегда, – ухмыльнулся тот.

Как только Том ушел, Джеймс надвинул на лоб шляпу и ушел с кладбища. Солнце светило в лицо, и он наклонил голову, глядя на облака красной пыли, которая поднималась с каждым его шагом. По степи разносилось стрекотание цикад, и в конце концов стало казаться, что других звуков вообще не существует.

К востоку мерцала золотом узкая полоска пшеницы, обозначавшая границу участка Ливингстона. Золотистые колосья были тонкими и гладкими, как женские волосы. Дул ветерок, возможно, прилетевший с моря. Он принес с собой воспоминания из далекого прошлого – о подруге, о ее волосах, о море и свете….

Джеймс заморгал, расправил плечи и сунул руки в карманы, после чего пшеница снова стала просто пшеницей.

В день свадьбы Леоноры ее тетя, Элеонора Файерфилд, оценивая внешний вид своей племянницы, топала ногами сильнее и чаще обычного.

– Слава богу, что есть вуаль! Ты похожа на привидение. – Она поправила несколько прядей ее зачесанных назад волос и прикрикнула на горничную: – Ты уже нашла бриллианты?

– Да, миссис Файерфилд, – ответила она, протягивая изящную шкатулку розового дерева.

Элеонора открыла крышку и скорчила гримасу.

– Клянусь, Леонора, ты словно пятилетний ребенок. – Она вынула небольшой круглый камешек. – Прятать вместе с бриллиантами какую-то гальку! – И она швырнула камешек через комнату. Леонора следила за ним, пока он не закатился под кровать.

Элеонора вдела в уши племяннице серьги с бриллиантами и в последний раз критически оглядела ее.

– Должно сойти. Мы уже опаздываем. – Она открыла дверь и выжидающе обернулась. – Ну?

– Мне нужна еще минутка, – тихо сказала Леонора. – Пожалуйста.

Элеонора закатила глаза и вышла в коридор, зычным голосом отдавая распоряжения горничной, следовавшей за ней по пятам.

Леонора подошла к кровати, подобрала подол платья и, нагнувшись, подняла с пола камешек – гладкий и идеальной формы, точно яйцо крошечной птички. Перед глазами возникла добрая улыбка друга, и она почувствовала странное тепло.

Джеймс стоял на покосившемся крыльце своего прежнего дома, и растрескавшиеся доски прогибались под его весом. На стенах остались следы плевков жевательным табаком, похожие на пятна крови; пол был усеян осколками бутылок. Он открыл сетчатую дверь, и проржавевшие петли отчаянно заскрипели. Мухи были повсюду. Потревоженные, они жужжанием выразили недовольство действиями непрошеного гостя и вновь расселись по любимым местам. Занавеска, отделявшая его комнату от остальных, была сорвана, матрас на полу прогрызли крысы.

В комнате Шеймуса царило запустение. Железная кровать была придвинута к стене, одеял или подушек на ней не осталось. На тонком полосатом матрасе виднелись следы ржавых пружин и какие-то желтые пятна. Ящики комода пропали. Никаких следов, напоминавших о прожитых здесь светлых днях, – только шрамы от плохих дней и плохих лет.

Джеймс вышел из дома и прошел в сарай. Там среди пустых консервных банок и разбросанного инструмента он нашел бутыль керосина и, открутив пробку, короткими быстрыми всплесками облил деревянное основание дома и ступеньки крыльца. Дерево было старым и сухим – отличное топливо. Он зажег спичку о камень, и голубое пламя, шипя, задышало новой жизнью.

Леонора вышла из машины словно слепая, не замечая, кто несет шлейф свадебного платья и дает ей в руки цветы. Жизнь за вуалью текла мимо, все было как в тумане.

Заиграла музыка, по струнам скрипок и виолончелей задвигались смычки. Иоганн Пахельбель, канон ре мажор. Голоса и разговоры в зале стихли. Дядя взял ее за локоть и шепнул на ухо:

– Ты выглядишь умопомрачительно, дорогая.

И ее ноги двинулись вперед. Шаг за шагом. Еще на один шаг ближе.

Джеймс бросил горящую спичку на пропитавшееся керосином дерево и отступил назад – спина прямая, большие пальцы заткнуты в петли для брючного ремня. На его глазах пламя заполнило пространство под крыльцом и охватило доски пола.

Леонора смотрела сквозь дымчатую вуаль. Алекс взял ее за руку.

Раздался голос священника:

– Берешь ли ты этого мужчину в законные мужья?

Огонь пополз по столбам крыльца. Они занялись быстро, взорвавшись фонтаном искр. Пламя лизало каждую балку, и его обжигающие языки оставляли на дереве темные следы.

– Да, беру, – ответила Леонора.

Крыльцо обвалилось. Обуглившиеся перекрытия дома обрушились.

– Леди и джентльмены, разрешите представить вам мистера и миссис Александр Хэррингтон.

Джеймс задыхался от дыма.

Под вуалью из глаз Леоноры брызнули слезы.

Огонь раскаяния – тлеющие угольки боли.

 

Глава 38

Джеймс вернулся в усадьбу Шелби поздно. Где-то в кроне деревьев пронзительно кричала сорока, чьи навязчивые концерты, напоминавшие кошачьи, так раздражают людей. На окне в кухне стояла лампа. Родной дом.

Джеймс отвел лошадь в сарай. У веранды мерцал крошечный огонек сигареты. На ступеньках виднелась темная фигура. Том. Джеймс сел рядом и вытянул ноги, в которых до сих пор ощущалась вибрация после долгой скачки. От друга шел тяжелый запах табака, лестница была усеяна окурками. Джеймс нахмурился – вообще-то Том не курил.

– Спалил его? – негромко спросил Том.

– Да, – ответил Джеймс. – Дело сделано. – Он откинулся назад и посмотрел на звезды. – А я думал, что тебя не будет всю ночь.

Том затянулся, прищурив один глаз, и, выдержав паузу, выпустил дым через нос.

– Я в беде, приятель.

Джеймс ждал продолжения, глядя на его мрачное лицо.

– Она беременна.

Они надолго умолкли. Тяжесть этих слов заглушала крики сорок.

– Ты собираешься жениться на ней? – медленно поинтересовался Джеймс.

– Если бы все было так просто. – Невесело усмехнувшись, Том обхватил колени и начал нервно раскачиваться. – У нее уже есть муж. Она замужем.

– Господи…

– Я не знал! – выпалил он. – Богом клянусь, она и словом об этом не обмолвилась.

– А кто он такой?

– Не знаю. – Том провел пятерней по своим рыжим волосам. – Слышал, что какой-то психованный сукин сын. Работает в тюрьме в Квинсленде. Заместитель начальника или что-то в этом роде.

– А он в курсе? – спросил Джеймс.

– Пока нет.

– Она планирует ему рассказать?

Том поднял камень и швырнул его куда-то в ночь, а потом устало опустил голову:

– Похоже, это кое от чего зависит.

– От чего?

– От того, заплачу ли я. Она денег хочет, Джеймс. – Том взял еще один камень и бросил его туда же. – Она думает, что у нас есть деньги. Что мы скваттеры и все такое. Я говорил ей, что отец не оставил нам даже ночного горшка в наследство, но она не поверила. Говорит, что я должен заплатить.

– Бессмыслица какая-то! Ей же придется признаться, чем вы с ней занимались.

Том снова затянулся, пальцы его тряслись.

– Эшли, конечно, дура, но не настолько. Она все продумала. – Он усмехнулся, но в голосе его чувствовался страх. – Говорит, если не заплачý, она скажет, что я ее заставил. В смысле, я ее изнасиловал. – Том отчаянно заморгал, на лице его было выражение боли. – Я бы никогда так не поступил, ты же знаешь! У меня пять сестер. От одной мысли, что кто-то может такое сотворить с женщиной, у меня все внутри переворачивается. – Он скорчил мучительную гримасу. – А она размахивает у меня перед носом словом «изнасиловал», точно флагом! – Том уронил голову на руки. Окурок упал на землю, продолжая тлеть. – Что мне делать?

Джеймс раздавил окурок каблуком и задумчиво посмотрел в темноту.

– Денег у меня нет, – задыхаясь, выдавил из себя Том. – Черт, я бы с удовольствием заплатил, лишь бы только от нее отделаться, но мне нечем! – Он покачал головой. – Клянусь, мне плевать, что этот тип со мной сделает. Он может повесить меня на ближайшем эвкалипте, и я приму это с улыбкой. Но я не могу позволить, чтобы на маму обрушился такой позор. Это будет для нее хуже, чем смерть отца. Хуже, чем уход ее мальчиков на войну.

Джеймс встал и принялся расхаживать перед Томом:

– Ладно, допустим, ты заплатил. Но она же по-прежнему останется беременной. Как она собирается это объяснить?

– Говорит, что, как только получит деньги, поедет к своему мужу. И заставит его переспать с ней, так что он будет думать, будто ребенок его. – Он сплюнул. – Она чертовски испорченная, Джеймс. Зло и испорченность так и прут из ее проклятой головы! – Том задумался. – Думаю, она спланировала это давно. И просто заманила меня, тупую деревенщину. – Он вздохнул. – И не ошиблась.

Том посмотрел на своего друга, своего брата. В голосе его зазвенела сталь:

– Мы достанем деньги, Том.

Тот бросил на него недоверчивый взгляд:

– Но у нас же…

– Я найду деньги. – Джеймс протянул руку и помог Тому подняться. – Я найду их.

 

Глава 39

Элегантные комнаты особняка Файерфилдов заполнили гости. Леонора была молчалива и лишь слабо улыбалась на пожелания молодым – душа ее оставалась глуха к словам, звукам, эмоциям. Алекс, обходивший приглашенных в черном фраке, выглядел очень уверенным. Он вертелся, как настоящий акробат, ловко целуя руки, пожимая чьи-то плечи, и при этом пальцы его оставались на талии молодой жены точно приклеенные.

Официанты начали провожать толпу гостей в бальную залу, приглашая их занять места за праздничным ужином. Леонора с Алексом сели за маленький стол, накрытый золотистой скатертью, посередине которого стоял букет белых роз.

Оуэн, одетый в белоснежный смокинг, встал и постучал вилкой по бокалу шампанского. Зал притих.

– Для меня большая честь приветствовать вас в нашем доме в такой замечательный день – день бракосочетания Александра Хэррингтона и моей очаровательной племянницы Леоноры.

Леонора отрешенно смотрела на свои лежащие на коленях бледные руки, будто они принадлежали кому-то другому.

– Но, несмотря на поздравления и слова любви, высказанные в адрес этой счастливой пары, мы должны сегодня попрощаться с ними.

Леонора настороженно подняла голову. Оуэн и Алекс обменялись понимающими улыбками.

– Как многие из вас знают, с некоторых пор Алекс для меня как сын. Его деловая хватка, а также привязанность к нашей племяннице стали источником гордости и радости для нас с женой. А с ними пришло и глубокое доверие. Алекс великодушно согласился вступить в наш семейный бизнес и теперь будет представлять мои интересы за рубежом.

Внутри Леоноры что-то дрогнуло, отчего даже начали зудеть ладони. Дыхание ее стало частым и прерывистым.

– Прошу вас присоединиться к моим пожеланиям здоровья и счастья Алексу и Леоноре в их новом доме… – Оуэн Файерфилд встретился с Леонорой взглядом и выразительно наклонил бокал в ее сторону, показывая, что обращается сейчас только к ней.

У нее перехватило дыхание.

– В Австралии!