Глава 40

Ранним утром Ган брел по ухабистой дороге. Он горбился от холода и по очереди грел в карманах руки, державшие веревку наплечного мешка. Пронзительно холодно было только ночью и по утрам. Сейчас землю подморозило, а к полудню его рубашка уже будет мокрой от пота.

Ган остановился, снял ботинок и пошевелил опухшими, растертыми до мозолей пальцами. «Чертово обморожение!» Чем сильнее он их тер, тем больше они горели и отекали. У каждого времени года был свой зуд: мухи донимали его летом, вши – весной, грибок – во влажную погоду, обморожение – зимой. Хорошо еще, что чесать приходится только одну ногу. Ган натянул ботинок, так и не испытав облегчения. Но мешкать было нельзя. Сегодня у него была работа.

Над равниной выглянуло солнце. Пальцы скоро отогреются. Работа приходит, работа уходит. У него было хорошее дело, связанное с сандаловым деревом, оно продолжалось несколько лет. Привязываешь ствол к нескольким резвым козам, упираешься рычагом и вырываешь дерево с корнем. Он мог бы заниматься этим вечно, но лес быстро поредел. За несколько лет на его месте остались только одинокие воронки. Тоскливое зрелище, когда видишь акры и акры голой, покрытой ямами земли. Ни птиц, ни кенгуру. Вообще ничего. Но зато у какой-то богатой леди на бюро появилась прекрасно пахнущая шкатулка из сандала.

До слуха Гана донесся скрип колес, и он обернулся. В подъехавшей небольшой повозке сидел тучный краснолицый человек в поношенном пальто, застегнутом на все пуговицы под самый подбородок.

– Куда идешь?

– В Саутерн-Кросс.

– Давай подвезу.

– Вот карта. – Мистер Флетчер, владелец кооператива, вручил ему свернутый лист бумаги. – Ты читать умеешь?

– Конечно, умею! – бросил Ган. Читать он, ясное дело, не умел, но карта есть карта, и ее-то он сможет прочесть не хуже, чем какой-нибудь маменькин сынок читает стихи.

– Волы запряжены, – сказал Флетчер. – Мне нужно, чтобы они вернулись через два дня, ты меня слышишь? Никаких задержек.

– Можете не волноваться.

– Хорошие люди эти Монаханы. Мои постоянные клиенты. Их сын погиб на войне. Я не хочу их потерять, слышишь? Нужно, чтобы моя упряжка была здесь через два дня, ты понял?

«Повторишь еще раз, и я врежу тебе в челюсть».

– Да, сэр. Два дня.

Ган понимал, что становится слишком терпимым, но, с другой стороны, человеку нужно что-то есть. Он свернул карту и сунул ее в карман, после чего забрался на сиденье повозки, запряженной парой волов.

– На ночь загоняй скотину в сарай, слышишь? – крикнул мистер Флетчер. – Ты меня понял?

«Да слышу я тебя, ворчливый ты сукин сын! Твои волы будут спать в уютном сарае, а я буду отмораживать задницу в их загоне».

– Да, сэр! – прокричал Ган в ответ и учтиво коснулся пальцем края шляпы.

Дороги из Саутерн-Кросса расходились в разные стороны, словно растопыренная пятерня, и он, как только миновал окраину города, развернул карту, сориентировался на местности и поехал в направлении большого пальца этой «пятерни».

Ган миновал небольшое кладбище справа от дороги, которое ничем не отличалось от других кладбищ в этих краях: покосившаяся железная ограда, скромные белые надгробия, отмечавшие собой могилы людей с позабытыми уже именами и жизнями. Через несколько часов он проехал мимо мертвой фермы и сгоревшей хижины скваттера. Из закопченной земли торчали обломки обгорелых балок. На боку лежала тачка, наполовину рыжая от ржавчины, наполовину черная от огня. Рядом стоял старый, но целый бак для воды. При приближении волов из пустого курятника, выгнув спину, выскочил одичавший кот и понесся в поле неубранной пшеницы. «Какой позор, – подумал Ган, – такая хорошая земля простаивает!»

К обеду показалась ферма Монаханов. Из дома высыпали дети, визжа и крича, что приехали продукты, и облепили повозку еще до того, как она успела остановиться.

– Добрый день! – окидывая взглядом ящики, приветствовали его работники фермы. – Мы думали, что груз привезет Оши.

– У него корь.

– Бывает. Похоже, эпидемия случается каждые несколько лет.

Люди, слетевшиеся быстро, как пчелы на сироп, толпились вокруг и взбирались на кучу ящиков. Повозка скрипела под их весом. Женщины искали и находили рулоны серого набивного ситца, коробки с иголками, нитками и пуговицами. Мужчины, кряхтя, начали разгружать самое тяжелое, и от напряжения на их шеях вздувались вены. Детвора вынюхивала банки с леденцами, словно они могли уловить их запах прямо в соломенной упаковке.

Маленькая девочка с косичками взяла одну из таких коробок.

– Можно, мама? – спросила она.

– Ладно, бери, – позволила миссис Монахан. – Но только одну штучку, не больше. – Она закатила глаза. – А то они закончатся еще до конца недели.

Мужчины разгружали ящики с сухофруктами, мешки белого сахара и риса, сундуки с импортным китайским чаем, муку. Крепкого вида работник взял ящик с каменной солью и понес на чердак. Было разгружено и пересчитано все – посуда, рабочая одежда, лекарства, семена и специи.

– Поужинайте с нами, – пригласил Гана мистер Монахан. – Возможно, и вам достанется кусочек леденца. Если, конечно, удастся вырвать его из липких рук детишек.

– Спасибо, но я прихватил немного еды из города. Я посижу здесь, не хочу путаться у вас под ногами.

– Вздор! Моя хозяйка воспримет это как личное оскорбление, – не согласился мистер Монахан. – И не задерживайтесь, а то все остынет.

Человек, отвыкший от вкусной еды, будет упрямо отказываться от нее, опасаясь, что, когда ее попробует, поймет, насколько соскучился по ней, а ведь, возможно, пройдет немало времени, прежде чем ему удастся поесть ее снова. Поэтому Ган разговаривал во время еды и старался не слишком радоваться угощению, сдерживая себя, чтобы не закрыть глаза и не заорать от удовольствия, чувствуя на языке вкус масла, сахара и свежей говядины.

В эту ночь он спал на чердаке в сарае между ящиками с солью и мешками с семенами. Как место для ночевки это было не так уж плохо, даже совсем неплохо. К моменту, когда через оставленные термитами отверстия в досках в сарай просочились первые лучи солнца, Ган уже был на обратном пути.

Когда упряжка въехала во двор, мистер Флетчер взглянул на свои карманные часы и, осмотрев животных, одобрительно кивнул.

– Как все прошло? – спросил он.

– Они получили все, что заказывали.

– Хорошо. – Мистер Флетчер положил ладонь на крестец вола и небрежно облокотился на него, руки его оказались неожиданно длинными. – Хорошие люди эти Монаханы, – заметил он и перешел к делу: – Оши до сих пор болеет. Готов прокатиться еще раз?

– Да сколько угодно.

– Хорошо. Я загружу все сегодня. Приходи завтра, и мы отправим тебя к югу от Корригина.

День был свободный. Ган решил прогуляться вдоль железнодорожной колеи, разглядывая китайцев, которые вкалывали под солнцем, как рабы, и неожиданно для себя оказался в самом дальнем от центра города пабе. Время от времени он позволял себе пропустить стаканчик, особенно когда работа была сделана, но только один – если больше, в нем просыпалась злость, а он был слишком стар и слаб для пьяных драк.

Ган, подволакивая ногу на липком полу, зашел в паб. Было уже за полдень, и вдоль стойки выстроился народ. Бармен, скрестив руки на груди, прислонился к треснувшему зеркалу, призванному создавать обманчивую иллюзию изобилия напитков. Его длинные усы странно растягивались, когда он говорил.

Ган взял табурет. Сидевший рядом молодой парень подвинулся, давая ему место у стойки. Бармен вопросительно приподнял подбородок.

– Пива, – заказал Ган.

Тот налил пинту эля, плеснув пеной на стойку, но продолжал крепко держать стакан.

– А деньги у тебя есть?

– Я что, побираться сюда пришел? – огрызнулся Ган.

Бармен неохотно отдал стакан и повернулся к парню рядом с ним.

– Еще воды? – насмешливо поинтересовался он.

Молодой человек ухмыльнулся и сделал вид, что не слышит, после чего бармен вернулся к своему зеркалу.

Эль был противно теплым, но хмельным, и от него по венам сразу растеклось тепло. Ган медленно поцеживал его – некуда торопиться, некуда идти до следующего утра. Только ждать. Ждать своей работы.

В паб вошел молодой человек с выгоревшими на солнце рыжими волосами и по-приятельски кивнул парню рядом с Ганом. Оба были чистыми и гладко выбритыми, оба загорели от работы на открытом воздухе, но при этом выглядели опрятно, в отличие от стригалей или чернорабочих.

– Ты поговорил с ней? – спросил темноволосый.

– Она сказала, что дает мне месяц, а потом все расскажет. – Рыжий почесал за ухом. – Один вонючий месяц.

К ним подошел бармен:

– Чего тебе, Том?

– Мне бы работу… – с горечью ответил тот и покачал головой. – Виски.

Бармен налил ему стопку:

– Мне казалось, ты неплохо заработал за последнее два сезона.

Том отхлебнул и уставился в свой стакан.

– Хорошо, но недостаточно.

Тут заговорил второй, спокойный темноволосый парень.

– Том считает, что нам нужно отправиться на прииски, – ухмыльнулся он. – Думает, что мы найдем здоровенный самородок, который просмотрела тысяча человек, копавшихся там до нас.

Том оперся на стойку локтями:

– Все лучше, чем тупо сидеть и ждать, пока вся трава высохнет.

– Слушайся Джеймса, – посоветовал ему бармен. – Прииски не место для таких парней, как ты. Они выжимают человека, меняют его, делают грязным и твердым, как камни, которые он там ворочает.

Том рассмеялся:

– Да ты прямо поэт, черт возьми!

– Прииски – это не шутки! – отрезал бармен. – И вам там не место, ребята. Том, я хорошо знал твоего отца. Знаешь, что он говорил каждому фермеру, который собирался отправиться туда? Он говорил: «Человеку, который всю жизнь работал на земле, невозможно трудиться под землей, чтобы не свихнуться». Послушай меня, держись лучше за землю, приятель. Она создаст тебе проблемы, но хотя бы не угробит.

Ган прислушивался к их разговору. Не подслушивал, а просто слушал, как слушал звон стаканов или шарканье ботинок друг о друга. Бармен был прав. Прииски съедят этих двух чистых мальчиков, а остатки просто выплюнут.

Он покосился на них, потом присмотрелся повнимательнее. В Джеймсе, который пил воду, чувствовались уравновешенность и надежность. «Симпатичный парень, но при этом не выглядит педиком». Брови его были нахмурены, но, похоже, это обычное выражение лица – задумчивое. Второй был типичным деревенским парнем с простыми манерами, немного угрюмым, но смышленым.

Ган сделал последний глоток теплого эля. Он разобьет лагерь, перекусит и сразу после заката ляжет спать. Он отодвинул стакан и встал.

– С тебя один шиллинг.

Ган сунул руку в карман и пошарил в нем, после чего полез в другой и нащупал там дыру.

Бармен, пристально следивший за ним, нервно облизал верхнюю губу.

– Какие-то проблемы?

– Они где-то тут, сейчас. – Карманы были пусты, но Ган продолжал рыться в них в надежде обнаружить монеты, которые только утром были там. – Должно быть, я их где-то выронил.

Бармен в сердцах хлопнул ладонью по стойке. Разговоры стихли, все повернулись в его сторону.

– Ведь знал же, что ты бродяга, знал, как только ты вошел! Здесь тебе не благотворительная организация! Уселся, как нищий на паперти! Тут не подают! Плати шиллинг, а не то я сейчас сниму твою деревяшку и выколочу из тебя деньги!

– Я не нищий и не бродяга! – воскликнул Ган, хотя в настоящий момент ничем от него не отличался. – Мне просто нужно пройти там, где я шел сюда.

– Ты просто смоешься, не заплатив!

– Да спроси мистера Флетчера! – выкрикнул Ган. – Он дает мне заказы на доставку.

– Говорю же, этот сукин сын все врет! – заявил бармен. – Эту работу выполняет Оши. Вот уже как два года. – Он закатил рукава и, выхватив из-под стойки палку, ткнул ею в грудь Гану. – Послушай, калека…

Молодой парень, сидевший рядом, оттолкнул палку.

– Убери! – сказал он и бросил на стойку несколько монет. – Все, уплачено.

Бармен, постукивая палкой по стойке, перевел взгляд с одного на другого:

– Не стоит заступаться за всяких бродяг, Джеймс. Их нужно учить.

– Он не бродяга, – ответил тот. – А теперь оставь его в покое.

Том сунул деньги за виски под палку.

– К тому же, – язвительно заметил он, – это ты должен заплатить за то, что он выпил эту теплую лошадиную мочу. Купи себе холодильник, дешевый мерзавец!

Кое-кто засмеялся. Вся злость бармена прошла.

– А ты стал смелым, Том. – Он засунул палку под стойку. – Совсем как твой отец.

Ган вывернул карман наизнанку и показал его Джеймсу:

– Наверное, я потерял деньги.

Он почесал свою неряшливую бороду, и уши его покраснели от стыда.

Джеймс похлопал его по плечу:

– Не переживайте.

Ган не мог унять жгучую досаду и, когда молодые люди вышли из паба, последовал за ними.

– Погодите! Оставьте свой почтовый адрес, и я пришлю вам деньги. Мне завтра заплатят. Можете спросить у мистера Флетчера в кооперативе. Я не какой-нибудь бездомный бродяга.

Эти слова продолжали звучать в его голове снова и снова: «Я не бродяга… Я не бродяга…»

Джеймс улыбнулся и махнул рукой:

– Это всего лишь выпивка. Я угощаю.

Этот человек совершил хороший поступок – спас несколько зубов, которые ему точно выбили бы. И Ган поспешил за ними:

– Я слышал, вы ищете работу…

– Да, – шагнул к нему Том. – А у вас есть что-то на примете?

– В Кулгарди приезжает человек, который будет управляющим на тамошнем руднике. Американец. Толкуют, что он купил парочку скотоводческих ферм в буше и ему нужны работники: гуртовщики, стригали, приказчики, разнорабочие, люди для ухода за скотиной. – Гану так хотелось подняться в их глазах: он не бродяга какой-нибудь! – Я знаю, потому что возил туда лесоматериалы. Все строят заново. Попадете туда первыми – может, получите работу.

На лице темноволосого парня, Джеймса, появилось задумчивое выражение, напряженное и настороженное.

– Где, говорите, находится эта ферма?

– Возле Ленстера. Это часть прежней фермы Миранда-Крик.

– Спасибо за подсказку. – Джеймс протянул ему руку. – Вы оказали нам большую услугу, сэр.

Гана буквально распирало от гордости: «Он назвал меня сэром!»

Он пожал протянутую руку, и его стыд испарился: «Я не бродяга».

 

Глава 41

– Бронсон сказал, что переедет туда, где жил прежний управляющий, – сказал Том. – Чтобы присматривать за тобой и девочками.

Миссис Шелби не скрывала раздражения:

– Я уже сказала, что могу управляться с ружьем не хуже мужчины.

– Я знаю. Все это знают, – попытался убедить ее Том. – Но если люди узнают, что здесь не осталось мужчин, тебе придется этим ружьем воспользоваться. Бронсон не станет путаться у тебя под ногами, ты это знаешь. Он будет просто сидеть с ружьем у себя на крыльце. Больше для показухи. К тому же бедняга будет чувствовать себя при деле.

Когда он закончил, повисло неловкое молчание. Наконец нервы у Тома не выдержали:

– Конечно, все это, если только мы получим там работу. Рискованный шаг, но мы потом локти себе кусать будем, если хотя бы не попробуем.

Миссис Шелби постарела, уголки ее глаз опустились вниз. Жесткие рыжие волосы, собранные в узел и заколотые, стали седыми у корней. Она посмотрела на Тома, потом на Джеймса и снова на Тома:

– С чего это вам так срочно понадобились деньги?

Том беспокойно заерзал на стуле и покраснел.

– Налоги, мама. Девочки подрастают. – Он замялся. – Надвигается засуха.

– Ты попал в какую-то переделку. – Это был даже не вопрос. В глазах миссис Шелби появилась мольба. – Что ты натворил, Томми, говори!

Кровь отхлынула от его лица, он побледнел.

– Не произошло ничего такого, чего нельзя было бы исправить, – вмешался Джеймс. – И мы как раз собираемся это сделать. Но для этого нам нужна работа. И хорошая работа.

Закивав, она подняла голову и громко вздохнула.

– Хорошо. Я поговорю с арендаторами насчет издольщины. – Избегая смотреть сыну в глаза, миссис Шелби кивнула в сторону конторы. – Томми, принеси бухгалтерские книги.

Том смущенно вышел.

– Бестолковый мальчишка! – Плечи ее устало обвисли, отчего она выглядела еще старше. – Что, серьезные проблемы?

– Да.

– Присмотри за ним, Джеймс. – Миссис Шелби закрыла глаза. – И исправь все.

– Хорошо, – кивнул Джеймс. – Обещаю.

– Кулгарди! – объявил кондуктор, перекрикивая шум.

– Вот мы и приехали. – Джеймс схватил свой вещевой мешок.

Сквозь пар и дым, мимо раскаленных от долгой езды колес они вышли в город, где добывали металл: вокруг громкий шум, рев бешено работающих поршней, отдаленный металлический лязг. Из сердца станции в разные стороны расходились напоминавшие вены железнодорожные колеи, забитые вагонами с рудой. В воздухе витал запах копоти, нефти и угля. От постоянного грохота составов барабанные перепонки, казалось, втягиваются внутрь, словно голова испуганной черепахи – в панцирь. Рудокопы, грязные и грубые, заполняли платформу и шныряли между вагонами. Слышалась колоритная смесь языков – итальянский, польский, украинский, – расцвеченная гортанным австралийским акцентом.

Двое темноглазых мужчин сидели на повозке, запряженной ослом, и щеки их оттопыривались от жевательного табака.

Том решительно закинул вещевой мешок на плечо, словно готовясь огреть им кого-нибудь.

– Чувствую себя как рыба, вытащенная из воды, которую собираются потрошить.

Джеймс подошел к повозке.

– Добрый день, – вежливо поздоровался он.

Мужчина, сидящий справа, сплюнул, и на земле возле ботинка Джеймса расплылось рыжее пятно.

– Ищешь себе экипаж, малыш?

Джеймс проигнорировал его слова и спросил:

– Вы работаете на руднике?

– И я, и все остальные здесь.

– Я слышал, сюда приезжает новый управляющий. Что-нибудь знаете о нем?

Презрение на лицах мужчин пропало: теперь они выглядели как люди, которые неожиданно почувствовали себя более осведомленными, чем другие. Это им льстило, и они были готовы поделиться своей осведомленностью.

– Хэррингтон. Янки. Богатый сукин сын!

– Он купил здесь ферму?

Мужчины рассмеялись. Тот, что слева, сплюнул. Табачная жвачка попала на ногу ослу, тот занервничал и, взбрыкнув, сбросил ее.

– Что в этом смешного? – спросил Том.

– Ну да. Он купил ферму. Только она больше похожа на страну. Поговаривают, что больше трех миллионов акров.

Первый мужчина, не желая оставаться в стороне, добавил:

– У этого парня сто тысяч голов скота, за которым нужно ухаживать. Есть и лошади. Их привезли откуда-то с Ближнего Востока.

– Из Саудовской Аравии, – уточнил другой.

– Они набирают работников?

Мужчина только пожал плечами – видимо, его желание помочь иссякло.

– Не подскажете, где можно найти попутный транспорт? – спросил Том.

– Спросите в пабе Мак-Келара. Обычно там что-нибудь есть.

– Спасибо.

Джеймс коснулся края шляпы, и мужчины вернулись к своему занятию – жевать, поплевывать и смотреть, как металл бьется о металл.

– Как считаешь, он пошутил насчет трех миллионов акров? – спросил Том.

– Думаю, скоро мы это выясним.

Пьяненький кучер сидел, раскачиваясь, в своей старой повозке и распевал странную смесь из трех песен. Наконец он остановил лошадь на пустынной дороге, с одной стороны которой была невысокая, до пояса, проволочная ограда, тянувшаяся, сколько хватало глаз.

– Вот здесь начало его собственности, – сказал он. – Через дырку в заборе можно срезать путь к усадьбе. Это далековато, как я понимаю.

Том и Джеймс ступили на красную землю. Кусты колючего спинифекса на равнине напоминали покрытые волосами родинки на обожженной солнцем коже. Они пробрались через ограду и пошли дальше, выдерживая направление по солнцу. Через час они были около поржавевшей ветряной мельницы. Том остановился и посмотрел на ее неподвижные крылья:

– Как думаешь, этот пьяница понимал, куда нас посылает?

Джеймс рассмеялся и вытер со лба пыль и пот:

– Нет.

– Господи, тогда мы пропали!

Они остановились и огляделись по сторонам – местность во всех направлениях выглядела совершенно одинаковой.

– Мы заблудились, черт побери, – усмехнулся Том.

– Мы с тобой покойники, приятель.

– Сморщимся и высохнем, как изюм.

От приступа хриплого от жажды хохота по щекам Тома покатились слезы.

Джеймс вынул флягу, хлебнул воды и отдал ее Тому.

– Что, с чистой одеждой покончено?

Том оглядел свою рубашку с отпечатками выпачканных в красной пыли рук.

– Я вывозился как не знаю кто. – Он оглядел Джеймса. – Каким образом тебе удается оставаться чистым?

Джеймс прищелкнул языком:

– Ну, я же джентльмен.

Том толкнул друга в плечо, оставив след ладони возле воротника. Джеймс не обратил на это внимания, он вглядывался вдаль.

– Похоже на автомобиль. – Он указал на небольшое облачко пыли, двигавшееся параллельно им. – Должно быть, нам туда.

Они пошли дальше, не сводя глаз с пыльного следа, чтобы не потерять его из виду. На горизонте, словно ростки из-под земли, медленно появлялись очертания построек. Вначале старый побеленный коровник. Затем помятая ветряная мельница, тень от которой указывала на восток. Еще один коровник, сарай для стрижки овец стойл на двадцать, конюшня с рингом, три водонапорные башни. И вот вдали показался большой дом свежей кладки из желтого кирпича с блестящей крышей. Он был окружен верандой, закрытой сеткой и окаймленной металлическим выступом, выпиравшим, словно вытянутые губы.

Том и Джеймс отряхнули пыль с рубашек и брюк, вытерли лица чистыми носовыми платками. На крыше конюшни, в которой могло разместиться три десятка лошадей, сидел рабочий.

– Мы ищем мистера Хэррингтона! – крикнул Джеймс.

Мужчина показал им направление молотком и, не вынимая гвоздей, которые держал во рту, ответил:

– Он только что приехал.

Бросив вещевые мешки за сараем, они прошли по подъездной дорожке мимо новенького «форда», хромированная отделка которого была покрыта слоем пыли. В этот момент парадная дверь дома распахнулась. Оттуда вышел мужчина и крикнул кому-то у себя за спиной:

– Просто скажите, чтобы они ехали сюда! – Сразу был слышен его резкий американский акцент.

На нем были бежевые бриджи для верховой езды и накрахмаленная белая рубашка с открытым воротом и закатанными рукавами. На крыльце он остановился, закурил, затянулся и только потом заметил двоих парней. На лице его расцвела улыбка, и он довольно хлопнул в ладоши.

– Как вовремя! Я ждал вас еще два дня назад.

Том бросил взгляд на Джеймса и вопросительно приподнял брови.

– Расписание поездов изменилось, – осторожно ответил он.

– Меня это не удивляет. – На американце были высокие черные сапоги, уже до щиколотки в грязи, хотя начищенные голенища по-прежнему сияли. – Конечно, куча времени нужна для того, чтобы дойти до телеграфа, и трудно сообразить, чего можно ожидать от следующего дня. – Он оглядел их с головы до ног и рассмеялся. – Вы жутко грязные. Что, пешком шли?

– От Кулгарди мы ехали, – пояснил Том. – Но нас, похоже, рановато высадили.

– Нужно было ехать поездом до Гвалии. Сэкономили бы несколько часов. Вы что, не получали инструкций? – недовольно поинтересовался он.

Том пожал плечами.

– Ну да ладно. – Он ухмыльнулся. – Здесь теряется половина моих распоряжений, как будто эта чертова пустыня втягивает их в себя. Мы вас быстренько устроим. – И, оставив сигарету в уголке рта, он протянул руку. – Александр Хэррингтон. Зовите меня просто Алекс.

Джеймс тоже протянул руку, их рукопожатие было крепким.

– Джеймс О’Рейли. А это Томас Шелби, – кивнул он в сторону друга.

– Честно говоря, я удивлен. – Алекс внимательно оглядел их и глубоко затянулся. – Когда Митчелл рассказывал о вас, я представлял себе пару грубых, обожженных солнцем мужиков. Вы кажетесь мне слишком молодыми для приказчиков на ферме.

Том принялся нервно переминаться с ноги на ногу и открыл было рот, чтобы выложить правду, но Джеймс его опередил.

– Собственно, и вы нас немало удивили, – небрежно заметил он. – Вы тоже кажетесь слишком молодым для хозяина такого поместья. При всем уважении…

– Я не обиделся. – Алекс усмехнулся. – По правде сказать, я испытываю облегчение. Вы привнесете хоть какую-то жизнь в это безрадостное место. – Он бросил тлеющий окурок и присыпал его пылью. – Эта должность предполагает оклад в шесть тысяч в год плюс пятьсот долларов аванса. Делите сами как хотите.

Том замер. Джеймс бросил на него предостерегающий взгляд, и тот тут же закрыл рот.

– Я знаю, что это несколько меньше, чем вы зарабатывали прежде, – продолжал Алекс, – но при условии достижения намеченных цифр будут бонусы, и если вы станете усердно работать, то будете получать намного больше, чем было у вас в Новом Южном Уэльсе. Я убежденный сторонник побудительных стимулов. – Алекс потер руки. – А теперь позвольте вам все показать и познакомить с персоналом. – Подумав, он добавил: – Может, вам нужно сначала привести себя в порядок? Хотите поесть?

– Мы перекусили в дороге, – непринужденно ответил Джеймс и заслонил собой Тома, на лице которого так и осталось ошарашенное выражение. – Нам бы тоже хотелось сразу начать.

– Хорошо. – Алекс снова хлопнул в ладоши. – Тогда по коням.

Оседлав лошадей, они проехали мимо двухэтажного дома, ослепительно сиявшего крытой стальными листами крышей. Через каждые несколько футов на веранду выходили высокие французские окна. Под ярким солнцем уныло стояли недавно посаженные фруктовые деревья с поникшими, как у плакучих ив, ветвями. По стене дома пытался виться куст плетистых роз, но помимо этого растительность была очень скудной.

– Прежние постройки я сравнял с землей, – пояснил хозяин. – Тут все новое: хозяйственные здания, водонапорные башни – все. Когда мы здесь обустроимся, то займемся ландшафтом. Много еще нужно сделать.

Алекс пришпорил свою лошадь. Он был хорошим наездником, сильным и с правильной посадкой. Завернув за угол, они оказались на арене для верховой езды. Там, прислонившись к забору, стояла группа аборигенов, явно чувствовавших себя неловко в этих странных западных одеждах. Некоторые сидели прямо на земле.

Алекс остановил коня:

– У меня тут двенадцать человек для ухода за скотом, достались мне по наследству от прежней фермы. Они живут в пяти милях отсюда вон в том направлении. Это горстка лачуг, что-то вроде городских трущоб. Я был там всего раз. Хотел все снести, но соседи сказали мне, что они все равно будут шататься поблизости, потому что могут спать под открытым небом точно так же, как под крышей. – Откинувшись назад, Алекс закинул ногу на седло и оперся на нее локтем. – Я ни слова не могу разобрать из того, что они говорят, и даже не уверен, что это английский язык. Но слышал, что они хорошие скотоводы, если правильно их организовать. И очень дешевые. Похоже, они готовы работать за сахар, чай, мясо и табак. – Он посмотрел на Тома, потом перевел взгляд на Джеймса. – Руководить ими будете вы. Если они не справляются с работой, вы их просто прогоняете.

Мимо прошла пара белых людей: один мускулистый, с жилистой шее, а второй повыше, с крепкими руками.

– А это кто? – спросил Том.

Алекс равнодушно пожал плечами:

– Бичер и Рассел. Подсобные рабочие, я их нанял на другой ферме. Тихие и, похоже, довольно безобидные. Выполняют приказания, особо не задумываются. Мне нужен был кто-то, чтобы присматривать за лошадьми. – Он почесал шею. – Оставьте их или увольте, как хотите.

На арене, поигрывая рельефными мышцами, ходили по кругу пять лошадей.

– Какие красавцы! – сказал Том. – Собираетесь заняться разведением?

– Да, есть такие планы. Мы должны вырастить несколько хороших скакунов.

– У нас есть и дикие лошади тоже, – заметил Том.

– Этот жеребец – просто зверь. Никого к себе не подпускает. Вы должны что-то сделать, чтобы объездить его. – Щелкнув языком, Алекс тронул свою лошадь с места. – А всего мой участок занимает три миллиона акров, – сообщил он.

Даже не глядя на Тома, Джеймс знал, что у того сейчас побелели костяшки пальцев, судорожно сжимавших уздечку, и выступил пот.

– А сколько у вас скота? – спросил он.

– В настоящий момент десять тысяч овец. Бычки прибудут через несколько месяцев. Вы должны будете встретить стадо на полпути. Их гонят с севера – сто пятьдесят тысяч голов.

Проехав еще несколько миль, они очутились у гранитной гряды. За ней раскинулось пресное озеро, в котором отражались окружавшие его зубчатые скалы. Там они спешились и напоили лошадей. Алекс прислонился к дереву и закурил. Он предложил сигареты и Джеймсу с Томом, а когда они отказались, сунул их обратно в карман.

У воды рос колючий мох с напоминавшими помпоны желтыми цветами. На лососевокором эвкалипте расселись длиннохвостые попугаи, и их крики усиливались, отражаясь от скал. Том уселся на большом валуне и наконец расслабился.

– У вас прекрасный участок, мистер Хэррингтон.

– Алекс, – поправил тот. – Да, это правда. – И он с удовольствием окинул взглядом свои владения.

Джеймс ловко бросил плоский камешек, и тот заскакал по поверхности воды.

– Вы еще и управляющий рудника в Кулгарди?

– Да, все правильно.

– Далеко ездить.

– У меня в Кулгарди тоже есть дом. Часть времени здесь, часть там, – ответил Алекс. – К тому же это место предназначено скорее для моей жены. Не хочу, чтобы она находилась вблизи этих шахт. – Алекс стряхнул пепел с сигареты. – Кстати, через несколько дней я еду в Перт ее встречать. – Он внимательно посмотрел на них. – В свое отсутствие я доверяю вам управлять поместьем и присматривать за всем. По этой причине я отвел приказчикам жилье недалеко от дома, всего в полумиле в сторону ручья. Там есть водопровод и электричество.

Он щелчком отправил горящий окурок в озеро, вынул из кармана черную флягу и сделал большой глоток. Потом протянул ее Тому, и тот, запрокинув голову, с благодарностью выпил. Алекс протянул флягу Джеймсу:

– Теперь ваша очередь.

– Я не пью.

– Правда? – Алекс удивленно приподнял брови. – Ну, дело ваше. – Он вытер губы и спрятал флягу в карман. – Вы женаты, ребята? – спросил он.

– Нет, – ответил Том. – Чтобы ничего не отвлекало.

Алекс громко рассмеялся:

– Разумно. Очень даже разумно.

– А ваша жена американка? – спросил Том.

– Да.

– Буш может оказаться тяжелым местом для женщины. – Том взглянул на солнце, пробивавшееся сквозь тонкие ветки. – Особенно если она к такому не привыкла.

– А она и не привыкла, можете мне поверить. – Алекс погладил свою лошадь. – Моя жена испорчена, как ребенок. Это место хоть немного ее закалит. – Алекс подмигнул им. – Хорошая женщина, как и хорошая лошадь, нуждается в том, чтобы ее объездили. – Он вскочил в седло и натянул удила. – Австралия в этом смысле сработает лучше любого хлыста.

 

Глава 42

Она чувствовала себя самой Австралией…

Леонора, прижавшись лбом к горячему стеклу вагона, разглядывала мелькавшие за окном ландшафты. Вдоль рельсов протянулись бесконечные мили красной равнины, раскинувшейся, казалось, до края света. Рыжая, ржавого оттенка земля и белое палящее солнце – это была страна ее детства.

Она была сама Австралия. Здесь каждая клеточка была ее клеточкой, а воздух – ее воздухом.

Леонора возвращалась к этой мелькавшей за окном земле – казавшейся мертвой, но одновременно такой живой дамой со звучным именем. На ней стояло клеймо Файерфилдов, а теперь еще и Хэррингтонов. Имена эти, синоним богатства, следовали за ней повсюду, они говорили о ней и за нее, подчеркивали, что она не дочь Австралии, а заложница своей родословной. Но она-то знала, как все обстояло на самом деле.

Месяц назад, когда она стояла на палубе парохода, Америка провожала ее, посылая воздушные поцелуи и желая всего хорошего на новом месте, в новой стране, – совсем как тетя, которая нежно подталкивает дитя к его родной матери. После нескольких недель, проведенных на корабле, где морской ветер, казалось, звал девушку за собой, из пучин океана наконец возникла Австралия, встала над горизонтом, чтобы приветствовать ее отвесными прибрежными утесами и остроконечными скалами, которые, терпеливо дожидаясь ее возвращения, похоже, совершенно не изменились. Втайне она уже расправила складки, приготовилась ко встрече с Австралией, но все же еще не задышала по-настоящему. Пока что.

Саутерн-Кросс, Калгурли, Мензис, Кукини… Города пролетали мимо. Поезд останавливался в каждом из них, его огненная топка делала передышку и вновь принималась глотать уголь. И наконец они приехали. Алекс взял ее под локоть, провел через суровый, пропахший дымом город с суровыми, такими же пропахшими дымом людьми и усадил в машину. Их автомобиль покатил по пустынной дороге Австралии под палящим солнцем.

Равнину рассекала надвое проволочная ограда, тянувшаяся, насколько хватало глаз. Через каждую милю они оказывались у ворот. Алекс останавливал машину, открывал их и ехал дальше, до очередного въезда, отделявшего один пустой участок от следующего.

Наконец показалось поместье. Ванйарри-Даунс. Из пыли вырос дом с разомлевшими от жаркого солнца стенами из желтого кирпича.

Алекс открыл дверь, обнял ее за талию и окинул взглядом их новое жилище:

– Что ты об этом думаешь?

Слов у Леоноры не было. Эта земля была ее родиной, она была дома! Здесь она сможет начать все с чистого листа, она вдохнет жизнь в этот дом, создаст настоящую семью, у нее появятся новые воспоминания, которые затмят собой кошмары прошлого. Для нее открывалась новая жизнь, и она была благодарна за это. Она потянулась к Алексу, обняла его и почувствовала, как он улыбается ей в волосы. Она забудет минувшее, сотрет свою историю до настоящего момента. И постарается полюбить его. Он привез ее в Австралию, и за это она сможет простить прежние раны, которые он ей нанес. Она станет хорошей женой. Душа ее расцветала, открывалось настоящее дыхание. Оно наполняло ее грудь, готовое прорваться слезами, но для этого было еще не время.

Алекс водил ее по дому, показывал комнаты и открывал французские окна, чтобы горячий ветерок играл на них занавесками. Он болтал о земле, о руднике, но уши ее были глухи к словам и улавливали лишь звуки – тембр его голоса, шуршание гардин по оконным рамам, эхо их шагов, скрип половиц и щебет миллиона птиц снаружи.

Она была сама Австралия.

День клонился к закату. Алекс ушел в свой кабинет. Леонора вышла на веранду, любуясь тем, как солнце встречается с оранжевым диском луны. Тело двигалось, казалось, помимо ее воли, как будто она была в нем пассажиром, которому не нужно ни о чем думать. Земля узнавала ее ноги и припорашивала высокие каблуки красной пылью. Птицы вокруг смеялись, гомоном и пронзительными криками выспрашивая, где она была все это время.

Леонора направилась в сторону эвкалиптов-призраков, росших так тесно друг к другу, что их тонкие ветки переплелись, образовав сетку. Подобрав шелковое платье, она протиснулась внутрь, коснулась пальцами гладкой отслаивающейся коры и прислонилась щекой к их белой коже. Опершись о сук, она пристально вглядывалась в полумрак широко открытыми, как у сумчатой куницы, глазами. Из тени начали вырисовываться силуэты настороженных кенгуру, готовых в любой момент сорваться с места и унестись по равнине, высоко вскидывая лапы и подергивая ушами. Тело ее содрогнулось, и она заплакала, как плачет ребенок, прильнув к груди матери.

Леонора чувствовала, что здесь ее место. И сейчас она стояла под глубоким небом родной страны, выпачканная ее пылью, и местные мухи приветствовали ее своим жужжанием. Австралия разбила ей сердце, но не забывала о ней, как и она не забыла свою родину. В ее легкие словно ворвался воздух, и она наконец задышала по-настоящему.

Она была дома.

 

Глава 43

Том расхаживал по новым половицам домика приказчиков, щели между которыми до сих пор были забиты свежими опилками, и уже в сотый раз остановился перед окном.

– Думаешь, он уже знает?

– Трудно сказать. – Джеймс зажал ботинок между коленями и надраивал его голенище воском.

– Алекс вернулся несколько часов назад, – продолжал Том. – Если бы он знал, то уже давно пришел бы сюда, верно? – Впрочем, ответа он не ждал. – Как думаешь, что он сделает, если узнает, что мы не те, за кого себя выдаем?

– Вышвырнет нас отсюда, – спокойно ответил Джеймс, расправляя тряпку из мягкой ткани и нанося жир на смятый язычок ботинка.

– Господи… – Том почесал затылок. – Судя по всему, он будет в ярости. – Он обернулся к Джеймсу. – И что нам делать? Может, самим все рассказать?

– От нас уже ничего не зависит. – Джеймс продолжал натирать складки возле каблука и отверстий для шнурков. – Если он знает, то знает. Мы это скоро выясним.

– Боже мой, Джеймс! Но шесть тысяч долларов… Я до смерти не успокоюсь, если мы потеряем такую работу. – И он снова принялся расхаживать по комнате.

Джеймс схватил второй ботинок и запустил им Тому в спину.

– Ой!

– Ты скоро дырку в полу протрешь. Лучше бы почистил свои ботинки, – посоветовал Джеймс. – Так, по крайней мере, мы будем выглядеть достаточно прилично, когда он станет нас увольнять.

– Ты что, совсем не переживаешь по этому поводу?

Джеймс прекратил натирать обувь:

– Мы с тобой в состоянии управиться с этой фермой. Надеюсь, Алекс это понимает. – Он сунул в руку Тому баночку с ланолином. – Так или иначе, но ответ мы получим уже очень скоро. – Он бросил взгляд на вещевые мешки, стоявшие у стены возле дверей. – Хотя распаковывать вещи пока не стоит.

Том взял ботинок и принялся рассеянно постукивать им по столу.

– А ты жену его видел? – ухмыльнувшись, спросил он.

– Нет, – ответил Джеймс без всякого интереса.

– А я видел. Правда, со спины. – Том широко улыбнулся. – Держу пари, она просто картинка.

Джеймс хмыкнул:

– А что там с твоим обетом безбрачия?

– Так я же только посмотрел! – Том с невинным видом поднял руки вверх. – Можно с ума сойти, если постоянно пялиться на овечьи задницы. – Он встал, едва не опрокинув стул. – Все, не могу больше ждать. Давай уже пойдем и получим то, что нам причитается.

В поместье стояла тишина. Они шли, и солнце согревало им половину лица, тогда как вторая еще ощущала прохладу утреннего воздуха.

– А вот и он. – Том взглянул в сторону дома. – Добрый день, Алекс! – крикнул он, нервно переминаясь с ноги на ногу. – Как поездка?

Алекс неторопливо шел по широкой подъездной дорожке, непринужденно засунув руки в карманы. На нем был легкий бежевый костюм и белая рубашка с синим галстуком, завязанным большим узлом под стоячим воротником.

– Хорошо. – Он огляделся по сторонам и улыбнулся лучам солнца. – Какой прекрасный день, не так ли?

Том немного расслабился и вытер пот со лба.

– Как у нас дела?

– Мы составили карту участка и оценили лучшие места для выпаса, – доложил Джеймс. – Записали цифры, составили список того, что понадобится для скота, а также график стрижки, и прикинули, сколько для этого потребуется людей.

Алекс удовлетворенно кивнул.

– Хорошо. Я впечатлен. – Он ослабил галстук. – Неплохо для деревенских парней.

Том опустил голову, а Джеймс, даже не моргнув, продолжил смотреть вдаль, как будто не услышал.

– Чтобы все выяснить, потребовалась всего лишь пара звонков, – подмигнул им Алекс. – Впрочем, попытка была славная.

Джеймс посмотрел ему в глаза:

– Мы не лгали вам. Ни разу.

– Это верно. – Алекс нахмурился и на секунду задумался. – Хотя и правду сказать даже не попытались.

Джеймс вспомнил, что он обещал миссис Шелби.

– Мы можем управлять этим поместьем.

– Не спорю, – ответил Алекс. – Но есть гораздо более квалифицированные люди, которые претендуют на эту работу. – Он с вызовом прищурился. – Приведите аргументы, почему я должен оставить именно вас.

Джеймс огляделся по сторонам, посмотрел на дом, на хозяйственные постройки и остановился взглядом на конном ринге.

– Вы сказали, что вам нужен кто-то, кто мог бы тренировать лошадей.

Алекс с изумлением уставился на него:

– Это правда.

– Я могу это делать.

– Точно? Ты знаешь лошадей?

– Да.

Алекс почесал подбородок.

– Может, ты, Джеймс, любишь заключать пари?

– Нет.

– Хм… Не пьешь, не куришь, сторонишься азартных игр. – На лице его появилось выражение насмешливого удивления. – Да ты человек без пороков! – Алекс хлопнул в ладоши и ликующе потер их. – Ну ладно, поскольку об заклад ты не бьешься, как насчет вызова?

Джеймс прищурился:

– Что вы имеете в виду?

– Если ты сядешь на этого жеребца, – Алекс указал на черного коня на ринге, – и продержишься на нем одну минуту, вы получите эту работу.

Том тут же сдался:

– Мы сейчас заберем свои вещи и уйдем.

Но Джеймс уже пролез под верхней перекладиной ограды и вышел на арену.

Алекс оперся о грубо оструганный брус забора и вынул портсигар. Открыв его, он взял сигарету, прикурил и сделал глубокую затяжку.

– Надеюсь, ты знаешь, как фиксируются сломанные ребра.

Черный жеребец стоял особняком и при приближении Джеймса начал нервно перебирать передними ногами. Потом грозно раздул ноздри и захрапел, но Джеймс, не обращая на него внимания, прошел к более спокойной кобыле и погладил ее сначала по спине, а потом по морде.

Алекс прикрыл ладонью ухмылку и громко откашлялся.

– Хм… Эй, мистер О’Рейли! – Брови его надменно выгнулись. – Жеребец – это тот, черный, который стоит у вас за спиной.

Джеймс проигнорировал замечание и потянул бурую кобылу за собой. Так он отступал, пока жеребец не оказался прямо позади него и горячее злое дыхание не коснулось его волос. Тогда Джеймс залез рукой в мешок с зерном, который вешают лошадям на шею, и начал кормить кобылу с ладони. Конь недовольно толкнул Джеймса мордой в спину, но тот продолжал говорить кобыле ласковые слова и почесывать ее шею.

Жеребец, как капризный ребенок, шагнул вперед и толкнул Джеймса в локоть так, что корм просыпался на землю. Тогда Джеймс набрал еще пригоршню и протянул ему. Жеребец обнюхал его ладонь, фыркнул, переступил на месте и тронул овес губами.

Неторопливым и легким, как весенний ветерок, движением Джеймс опустил руку на его гриву цвета оникса. Конь отпрянул. Джеймс отвернулся в сторону. Жеребец подошел снова. Снова отшатнулся. Они сыграли в эту игру несколько раз, в результате чего рука Джеймса постепенно и почти незаметно продвинулась по мускулистой шее и опустилась на могучую спину животного.

Джеймс не проявлял ни тени нетерпения или угрозы. Жеребец успокоился, но продолжал косить на него глазами, в уголках которых были видны белки. Наконец, положив одну руку ему на шею, а вторую – на подрагивающую спину, Джеймс закрыл глаза, задержал дыхание и одним махом вскочил на коня. Тот встал на дыбы, и Джеймс сжал его бока коленями, изо всех сил вцепившись в шею. Конь рванулся и перемахнул через высокий забор.

Из-под копыт летело густое облако пыли. Джеймс зарылся лицом в развевающуюся гриву, пальцы его побелели от напряжения, уши оглохли от яростного топота. Собрав все силы, он мертвой хваткой сжимал бедрами бока жеребца. Он держался! Держался ради этой работы, ради Шелби, ради Тома. А бешеный галоп все продолжался. Они летели через заросли, и ветки рвали ему рубашку, хлестали по рукам. Конь резко менял направление, скакал через ручьи, забрызгивая его грязью, и бедра, скользящие по мокрой шкуре, невыносимо пекло.

Наконец дыхание коня стало натужным, вздувшиеся мышцы начали устало подергиваться и он сбавил скорость. Джеймс осторожно приподнял голову от гривы и с хрустом повернул шею. Он ослабил давление в коленях, и бедра задрожали от перенапряжения, потом начало болезненно пульсировать восстанавливающееся кровообращение.

Теперь конь бежал рысью, и Джеймс нежно похлопал его по мощной шее. Их окружала глубокая лощина. Палило солнце, и в его лучах рыжие камни казались оранжево-кровавыми. Над головой раскинулись кроны величественных эвкалиптов, ветви их раскачивались на самом верху.

Джеймс направил жеребца к ручью и дал ему напиться. Во рту у него тоже было полно пыли, горло пересохло, но он не посмел спешиться: у него просто не было сил на то, чтобы взобраться на коня еще раз. Когда тот напился, они выехали из лощины и той же дорогой вернулись на так неожиданно покинутую ими ферму.

Поместье, появившееся на горизонте, сперва казалось бледной точкой, но с каждым неторопливым шагом становилось все больше. На арене собралась небольшая толпа зрителей. Рабочие, бросив молотки, следили за приближением взмыленного коня и насквозь пропыленного всадника на нем. Том снял шляпу и лихорадочно размахивал ею, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не закричать.

Спешившись, Джеймс наклонился и, опершись на колени, закашлялся от пыли в горле.

– Так что, – покосился он на Алекса, – мы получили эту работу?

Алекс удовлетворенно хлопнул его по спине:

– Да, эта работа ваша.

 

Глава 44

– Следующий! – выкрикнул человек, сгорбившийся над бумагами и печатями за видавшим виды письменным столом. Не поднимая глаз, он устало потер лоб и требовательным тоном бросил: – Имя?

– Ган.

Человек вытянул шею и оглядел его деревянную ногу:

– На сортировочной линии все занято.

– Я пришел сюда не на сортировку.

Человек покачал головой:

– Калек не берем. – Он отодвинул бумаги в сторону и крикнул: – Следующий!

– Погодите минуту! – в отчаянии заговорил Ган. – Я проработал под землей дольше, чем вы ходите по ней. Нога нисколько не помешает – я же не ею, черт бы ее побрал, собираюсь рубить породу! У меня две сильные руки, как у любого другого мужика. – В качестве доказательства он вытянул их, но тут же спрятал за спину, поскольку они начали дрожать. – Нога не имеет значения! Я всегда много и усердно трудился. Это видно по моим шрамам. Черт, да я мог бы спуститься туда даже на двух деревяшках, я же не этими чертовыми ногами буду работать!

Ган тяжело дышал, губы его скривились. Он был голоден. Чертовски голоден. Он бродил от одного мертвого города к другому, выпрашивая работу, и из-за того, что ее не было, чувствовал себя уставшим и больным.

Мужчина задумчиво побарабанил пальцами по столу. Он был белым и чисто одетым. Он не мог знать, что за жизнь там, под землей. Он мог только руководить ею сверху, как всемогущий Господь.

– Как, говоришь, твое имя? – переспросил он.

– Ган.

– Как тебя зовут, я спросил! Твое настоящее имя.

– Клаудио Петрони.

– Итальянец?

Ган кивнул.

Мужчина испытующе осмотрел его:

– Участвовал когда-нибудь в забастовках?

– Нет.

– Вступал в профсоюз?

– Ни один профсоюз не станет сражаться за одноногого.

– Прикрой-ка дверь на секунду! – скомандовал чиновник.

Ган закрыл дверь, отгородившись от безучастных лиц людей, ожидающих в очереди.

– У нас появился новый хозяин – мистер Хэррингтон, – начал мужчина. – Он везет сюда итальянцев, чтобы заменить ими большинство рабочих. Первая партия прибыла примерно с месяц назад. Хорошие работники и недорогие. Следующая команда приедет через несколько недель. Греки, славяне, австралийцы теряют работу, а тем, кто остается, урезают зарплату. Их держат только потому, что нужно поддерживать определенный процент работников, говорящих по-английски, и пару раз в год сюда приезжает королевская комиссия, чтобы проконтролировать это. Послушай, – грубовато продолжил он, – я не собираюсь ничего приукрашивать. Никому бы и в голову не пришло нанять калеку, но у тебя есть уши – одно, по крайней мере, – усмехнулся он, – а нам это и нужно. Нужен кто-то, кто не привлекал бы к себе внимания, кто-то, кто мог бы предупредить нас о ропоте и недовольстве – о том, что что-то затевается.

– Вы предлагаете мне шпионить? – презрительно сплюнул Ган.

– Нет. Просто слушать. Слушать обе стороны. Следить, вдруг кто-то заговорит о профсоюзе. Прислушиваться к итальянцам. Они сейчас рвутся в бой, но это проходит. Нам нужно заранее знать о тех, кто создает проблемы. И отсылать их обратно, пока они ничего не натворили. Дурной язык заражает людей хуже любой лихорадки.

– Ну, не знаю… – неуверенно промямлил Ган. Все это звучало неправильно и не нравилось ему, вызывая боль в животе, как будто он съел несвежее, залежавшееся мясо.

– Я думал, тебе работа нужна.

– Конечно, нужна.

Он так устал от блужданий и был чертовски голоден. Ему до смерти надоело рыться в отбросах, пялиться на поплавок в надежде вытянуть рыбу или жариться на солнце, пытаясь поймать в силок кролика.

– Послушай… – Чиновник откинулся на спинку стула, и по всему было видно, что терпение его на исходе. – Я ведь ни о чем особенном тебя не прошу, просто слушать и сообщать мне о самых бойких. Вот и все. Так да или нет?

В душе у Гана что-то сжалось:

– Да.

– Полагаю, не нужно предупреждать, чтобы ты держал язык за зубами насчет нашего разговора? – Вынув лист бумаги, он черкнул на нем несколько строчек. – Мистер Хэррингтон не станет терпеть бездельников и подстрекателей. Ему нужна прибыль. Подведешь его, и твоей деревянной ногой растопят печку. – Он сунул ему в руки записку. – Причем тебя от нее отсоединять не будут.

 

Глава 45

Практически за одну ночь Ванйарри-Даунс превратился из тихого поместья в суетливую и шумную ферму. Живность, которую выгружали из ящиков и контейнеров, – куры, свиньи, козы, – отчаянно кудахтала, визжала и блеяла. С транспортной платформы, кося ослепшими от яркого света глазами, спустились три жеребца. Рабочие стучали молотками на крышах, устанавливали столбы для оград, копали колодцы на удаленных выгулах. В воздухе висел запах опилок и поднятой пыли, слышалось напряженное дыхание мужчин – пилящих, копающих, куда-то спешащих.

Леонора доставала фарфоровую посуду из кедрового ящика, освобождала ее от упаковочной стружки и ставила на выложенные кружевами полки, и каждая тарелка была для нее возможностью устроения домашнего уюта. Закончив, она закрыла стеклянные дверцы буфета и провела рукой по гладкому полированному дереву.

– Ты все это время чему-то улыбалась. – В дверях, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки, стоял Алекс. – Я не знал, что процесс распаковки доставляет тебе такое удовольствие.

Она отступила назад и сняла передник.

– Просто мне здесь нравится.

– Мне никак тебя не понять, дорогая. – Он пригладил волосы. – Это место размером с жилье какого-нибудь из наших слуг, а ты сияешь так, будто это настоящий дворец.

– Зато оно наше. – Она взяла его за руку и потянула к стулу. – Позволь мне напоить тебя чаем. Ты проголодался?

Пока Леонора обследовала кладовую для продуктов, Алекс не отрывал от нее глаз. Он сидел, забросив ногу на ногу, и поглаживал колено, обтянутое брюками для верховой езды.

– Я уже нанял повара и экономку. Они начнут работать со следующей недели.

– Нет нужды кого-то нанимать, Алекс. – Леонора выставила горшочек с конфитюром и коробку с печеньем к чаю. – Я сама могу готовить. И убирать, кстати, тоже.

– Вздор! – Кончики его пальцев вычерчивали круги на полированной поверхности стола. – Дорогая, ты понятия не имеешь, сколько еды необходимо готовить на ферме.

Услышав его обычный снисходительный тон, она отвернулась.

– Наверное, ты прав.

– К тому же, поскольку это место расположено довольно далеко, гости будут задерживаться здесь на несколько дней, а может, и недель. Кроме этого, неподалеку рабочие станут стричь шерсть, так что появится множество ртов, которые нужно будет кормить.

Она налила ему чаю.

– А что за люди тут работают?

– Приказчики, хорошие ребята, – одобрительно заметил он. – Типичные ковбои, молодые и сообразительные. Решение здешних проблем они возьмут на себя, мне хватает хлопот с рудником. – Алекс откинулся на спинку стула, положил кусочек сахара в чай и осторожно перемешал. – Видела бы ты, Леонора, их глаза, когда они приехали сюда! – Алекс ухмыльнулся. – То, как эти люди смотрели на лошадей, на землю. Наша собственность здесь по размеру как половина Бельгии, ты знала это? Сомневаюсь, чтобы они когда-нибудь видели что-то подобное. – Глаза Алекса скользнули по фигуре жены. – И это они еще тебя не видели!

Алекс поднялся со стула – печенье осталось нетронутым, чай он едва пригубил. Он обхватил руками ее талию и прижал к себе. Это была знакомая уже прелюдия к занятию любовью, и Леонора закрыла глаза, стараясь сдержать инстинктивное желание вырваться. Он больше не был груб с ней, не принуждал ее силой, как это случилось в первый раз. С другой стороны, она не давала ему повода для этого, потому что не сопротивлялась его домогательствам, позволяла ему получить удовольствие и была рада, когда все заканчивалось.

Алекс поцеловал ее в шею, и она в поисках причины для отказа воспользовалась отговоркой, которая всегда срабатывала:

– Сейчас не самое подходящее время для этого. Я могу забеременеть.

Алекс тут же убрал руки: он не хотел заводить детей, пока не сколотит достаточное состояние.

Он со смиренным видом проглотил остаток чая и удовлетворенно хлопнул в ладоши.

– Ты находишься здесь уже достаточно долго. Выйди и познакомься с нашими людьми. – Он взял ее под локоть – У меня есть сюрприз для тебя.

Том с шумом уронил тяжелое седло рядом с открытой дверью конюшни.

– Похоже, босс устраивает своей леди экскурсию. Хочет, чтобы все собрались на ринге.

– Буду там через минуту.

Джеймс двумя ударами вколотил толстый гвоздь и повесил на него последнюю сбрую. Затем вытер руки о штаны и вышел, чтобы присоединиться к Тому.

Алекс одной рукой обнимал талию женщины, которая стояла, потупив взгляд.

– Прошу всех познакомиться с моей очаровательной женой, миссис Хэррингтон, – обратился он к мужчинам, ревниво убедившись, что каждый из них позавидовал ему. – Дорогая, а это люди, которые построили наш дом и которые сделают Ванйарри-Даунс лучшей фермой во всей Западной Австралии.

Наступило неловкое молчание. Собравшиеся мялись, не зная, то ли хлопать, то ли радостно приветствовать хозяйку, то ли помалкивать.

Джеймсу хотелось побыстрее вернуться к работе. Он переглянулся с другими работниками – суровыми мужчинами с загорелыми морщинистыми лицами и заросшими щетиной подбородками.

– О’Рейли! – крикнул Алекс. – Приведи-ка Полночь.

Джеймс сходил в конюшню, вывел оттуда черного жеребца, заметно присмиревшего после нескольких недель тренировок, и вручил поводья Алексу.

Тот подвел коня к жене, и она провела рукой по его шелковистой гриве.

– Он просто великолепен, Алекс! – с восхищением выдохнула она.

Мужчины одобрительно закивали. Действительно, хорошая лошадь.

– Оседлай его, – приказал Алекс Джеймсу. – Я хочу прокатиться на нем.

Джеймс надвинул шляпу на глаза:

– Он еще не готов.

– О чем ты говоришь? Ты ведь ездишь на нем уже несколько недель!

– Он привык ко мне, но никого другого к себе не подпускает.

Алекс обвел глазами группу собравшихся и ухмыльнулся.

– Я езжу верхом всю жизнь и, думаю, смогу с ним справиться. Оседлай его!

Том пожал плечами и одними губами произнес: «Он его угробит».

Джеймс затянул ремни седла и отступил на несколько шагов – он был готов вмешаться в любой момент, если понадобится.

Алекс с полной уверенностью вскочил в седло и улыбнулся.

– Я же говорил…

При звуке его голоса конь насторожился, в панике мотнул головой, ударил передними ногами, а затем встал на дыбы и принялся бить в воздухе копытами. Алекс отчаянно пытался совладать с жеребцом. На лбу его выступил пот, а безукоризненная прическа растрепалась. Яростно заржав, конь взбрыкнул, и Алекс, взлетев в воздух, упал в пыль посреди собравшихся. В толпе кто-то фыркнул, но большинство настороженно молчали.

Его жена рванулась вперед:

– Алекс, с тобой все в порядке?

Он поднял голову, и она отпрянула. Алекс медленно встал и провел руками по своей одежде – пыль прилипла к ней, как приклеенная. Он откашлялся. Справа послышался приглушенный смешок, слева кто-то переступил с ноги на ногу. Алекс зло усмехнулся, глаза его потемнели, а рука скользнула в карман и выхватила оттуда пистолет. Солнце сверкнуло на серебристом металле, когда Алекс поднял руку и направил дуло в голову жеребцу.

Джеймс рванулся, чтобы отвести коня, но женщина опередила его, схватила Полночь за уздечку и прижалась к нему.

– Нет, Алекс!

– Уйди с дороги! – процедил тот сквозь зубы.

– Нет! – Она обхватила руками шею лошади. – Алекс, опусти пистолет!

– Уйди, Леонора! – Алекс взвел курок. – Уйди, или, клянусь, я пристрелю тебя вместе с ним!

Леонора… Имя это эхом отдалось в ушах Джеймса, судорогой прошлось по его рукам и ногам, и на миг перед глазами потемнело. Из-за одного только слова – Леонора. Но затем он отбросил раздумья, рванулся к коню, погладил его и встал перед женщиной, заслонив ее хрупкую фигурку собой. Жеребец вновь поднялся на дыбы, и Джеймс потянул за поводья.

– Тпру! – прикрикнул он на лошадь и обернулся к Алексу. – Проверить не могу, что вам удалось на него вскочить! – Несмотря на лихорадочно стучавшее в груди сердце, Джеймс смог выдавить из себя веселую усмешку. – Сегодня утром он брыкнул Тома по яйцам только за то, что тот слишком близко к нему подошел.

Том мгновенно понял, к чему он клонит, принял игру и тут же схватился за низ живота с выражением невыносимых страданий:

– Бедная моя мамочка уже не дождется внуков!

Все дружно рассмеялись. Джеймс, воспользовавшись этим, отвел лошадь в сторону, убрав заодно и женщину с линии прицела.

Рука Алекса обмякла, и он часто заморгал сквозь заливавший глаза пот.

– Но жеребец все равно просто красавец, – продолжал Джеймс. – В этом можно не сомневаться. Глядишь, он еще выиграет для вас Мельбурнский кубок.

Алекс сглотнул и опустил руку, хотя курок все еще оставался взведенным.

Джеймс высвободил поводья и, подойдя к Алексу, подмигнул ему.

– В конечном счете, – внутри у него все переворачивалось от слов, которые он должен был произнести, – лошади во многом похожи на женщин: лучшее вознаграждение приносят самые норовистые.

Мужчины засмеялись и согласно закивали; Алекс расслабился и положил руку Джеймсу на плечо.

– Это правда, друг мой. – Алекс подошел к жене и шлепнул ее по заду. – Истинная правда!

Леонора порывисто распахнула дверь. Лицо ее было красным от только что пережитого унижения, а внутри клокотал гнев. Услышав, как Алекс вошел через парадный вход, она резко обернулась к нему:

– Как ты смеешь…

Алекс схватил ее руку и вывернул так, что плечо пронзила острая боль.

– Никогда больше не говори со мной подобным тоном перед другими мужчинами! Никогда, слышишь?

– Так ты же собирался пристрелить этого коня! – Он вывернул ее руку еще сильнее, и у Леоноры перехватило дыхание. – Прекрати, Алекс! Ты делаешь мне больно!

– Никогда больше не повышай на меня голос! – заорал он. – Никогда!

– Отпусти, пожалуйста, – умоляющим голосом попросила она. – Прости меня!

Алекс оттолкнул ее в сторону. Подойдя к зеркалу, он пригладил волосы, открыл дверцу бара и достал оттуда две коричневые бутылки. Входная дверь захлопнулась за ним, и Леонора осталась одна, потрясенная случившимся и потирая наметившиеся синяки.

– Что это было, черт побери? – спросил Том.

Джеймс, стиснув зубы и нахмурив брови, пристально смотрел на безмолвный хозяйский дом.

– Вот псих! – Том заправил рубашку в штаны. – Как думаешь, он мог бы застрелить коня? Причем чистокровного рысака? По мне, так выглядел он вполне на это способным. Боже мой! Я уж думал, что он таки пальнет. Даже несмотря на то, что там стояла его жена, – пробормотал он. – Напомни мне, чтобы я больше никогда не выводил этого парня из себя. – Губы Тома дрогнули в улыбке. Он прищелкнул языком. – А жена у него и вправду красотка, верно? Думаю, таких женщин можно купить только за очень большие деньги.

Джеймс, сверкнув глазами, обернулся к нему:

– А ну-ка забери свои слова обратно!

– Тпру, полегче! – Том отступил назад. – В чем проблема, приятель?

– Просто заткнись, вот и все.

Том рассмеялся и удивленно приподнял брови:

– Выходит, в твоих ирландских жилах все-таки течет обычная кровь.

– И что это должно означать?

Том ухмыльнулся:

– Она тебе понравилась.

– Ничего не понравилась! – возмутился Джеймс.

– Я слишком давно тебя знаю, дружище, и мне знакомо это выражение твоего лица. Ты втюрился! – Том хлопнул его по спине. – Причем в жену босса, на меньшее ты не согласен. Ну ты и похотливый мерзавец!

Лицо Джеймса стало угрюмым:

– Просто, похоже, я ее знаю.

– Что? – продолжал улыбаться Том. – Что ты имеешь в виду, черт побери?

– Думаю, я ее знаю. – Джеймс повернулся к нему, взгляд его был тяжелым. – Еще по сиротскому приюту.

Улыбка Тома так и застыла на губах, пока мозг пытался как-то вникнуть в смысл сказанных слов.

– Ты шутишь? – Он невесело хохотнул и растерянно взглянул в сторону большого дома. – Это невозможно, дружище! Она даже не австралийка.

– Австралийка. Была ею. Точно так же, как мы с тобой. – Голос Джеймса дрогнул. – Ее усыновила одна американская семья. Думаю, это она.

– Господи! А она тебя вспомнила?

– Сомневаюсь, чтобы она хотя бы рассмотрела меня. – Джеймс и сам задавался этим вопросом. – А может, я ошибаюсь. Не знаю. Это было давно. – Он помолчал. – Не знаю.

Парадная дверь дома открылась, и на веранду, помахивая двумя полными бутылками, вышел Алекс.

– Похоже, кое-кто в настроении гульнуть, – насмешливо заметил Том.

– Ни слова ему, ладно?

– Насчет того, что ты положил глаз на его жену? – поддел его Том. – Да ни в жизнь!

Джеймс бросил на него гневный взгляд.

– Ну, она хорошенькая, никто же и не спорит. – Том сделал шаг вперед и крикнул Алексу: – А эти напитки, они для нас или для лошадей?

Джеймс лежал без сна, закинув руки под голову и уставившись на свежие доски на потолке. Леонора… Он вспоминал лицо той женщины, вспоминал лицо своей давней подруги и сравнивал их долго и упорно, пока они не слились воедино. Он вспомнил, как решительно она бросилась на защиту лошади, как покраснела, когда Алекс шлепнул ее, – а потом вспомнил, что это спровоцировала его грубая шутка. Но выбора не было, потому что он уже раскусил Алекса Хэррингтона – человека, который расцветает под аплодисментами и приходит в ярость при их отсутствии.

На ступенях послышались тяжелые шаги. В дом, спотыкаясь, вошел Том и схватился за дверной косяк, словно это был борт качающейся на волнах шхуны.

– Ты в порядке? – усмехнулся Джеймс.

– Со мной все будет хорошо, – ответил Том, – как только эта чертова комната перестанет крутиться. – Он устало прислонился лбом к деревянному откосу. – Я завтра отправлю Эли деньги телеграфом.

– Хорошо.

– Ты спас мою задницу, дружище. – В порыве пьяной сентиментальности глаза Тома заблестели.

– Вот и держи ее теперь в штанах покрепче.

– Я же говорил тебе, что принял обет безбрачия. – Том оставил в покое стену и, раскачиваясь всем телом, поднял руку. – Клянусь!

– Ну какой может быть обет безбрачия у такого озабоченного кролика, как ты?

– Кстати… – Тома шатнуло из комнаты в коридор, и голос его стало хуже слышно, пока он старался удержать равновесие. – Эта его жена, красотка… Ее девичья фамилия Файерфилд.

Имя это нашло отклик в памяти Джеймса, эхом отозвалось из прошлого, завибрировало в его сердце. В комнате вдруг подул бриз, нежный морской зефир, коснувшийся его ресниц. Это была она! Когда в онемевшем сознании возникло ее лицо, ощущения были такими, будто он вошел в ледяную воду. По телу пробежала волна, которая остановилась в его груди, принеся в сердце твердую уверенность: Лео.

Вечернее солнце светило прямо в лицо. Возвращаясь в поместье, Джеймс опустил поля шляпы ровно настолько, чтобы только видеть лошадь. Том, покрытый коркой красной пыли, убирал в доме последствия пылевой бури, случившейся ночью.

– Как там с кормом для овец? – спросил он.

– Они все грязные и пить хотят. Впрочем, мы ни одной не потеряли.

Том почесал за ухом:

– Думаю, через день-другой нужно двигаться дальше. Перегонять их на другое место.

– Я думал о том же, – согласился Джеймс. – Похоже, погода собирается устроить нам испытание. – Он вынул носовой платок и вытер лицо. – Пойду скажу Алексу.

Джеймс постучал в большую деревянную дверь хозяйского дома и только сейчас заметил, что рука его вся в рыжих пятнах грязи. В ожидании ответа он повернулся лицом к подъездной аллее. Тонкий слой красной пыли покрывал стоявший там «форд» и розовый куст у крыльца. «Эта штука липнет ко всему, как мел к пальцам», – подумал он. И пройдет не меньше недели, прежде чем все уляжется.

– Здравствуйте!

В дверях стояла Леонора Хэррингтон.

Подошвы его ботинок, казалось, расплавились и приклеились к половицам. Он забыл, где находится. Рука дернулась к шляпе, и Джеймс сорвал ее с головы – пожалуй, даже слишком быстро.

– Простите, что беспокою вас… миссис Хэррингтон. – Он откашлялся и нервно пригладил припыленные волосы. – А… уф… муж ваш дома?

– Нет. Он уехал сегодня утром, – негромко ответила она, – и вернется только вечером.

Джеймс думал о том, что пора уходить. Он должен уйти. Иди! Но его ноги словно забыли, как это делается. Он даже притопнул немного, чтобы проверить, не потеряли ли они чувствительность, а затем неожиданно протянул руку:

– Джеймс. Нас с вами официально не познакомили.

– Леонора. – Она улыбнулась и пожала ему руку, а потом посмотрела на пыль, прилипшую к ладони.

– Ох, простите. – Джеймс вытер руку о штаны. – Я просто только что вернулся с дальнего пастбища. И не успел помыться. – Его охватило смятение.

– Я сама перепачкалась чуть не с головы до ног. – Она со смехом открыла дверь пошире и прислонилась к косяку. – Все пытаюсь убрать пыль. А эти бури всегда налетают так стремительно?

– Обычно нет. – Язык его шевелился нормально, автоматически помогая произнесению каких-то слов, тогда как сердце стучало, словно колеса курьерского поезда. – Я видел такую сильную всего один раз, но она быстро ушла. А если ветра нет, они могут задержаться.

Это была она! Стояла перед ним! Джеймс забыл о буре. Да что там о буре – он забыл собственное имя. Забыл, что нужно что-то говорить, и просто смотрел на нее и смотрел.

После затянувшейся паузы ресницы ее беспокойно дрогнули, она нервно коснулась пальцами воротничка.

– Так вы один из наших новых приказчиков? Я запомнила вас с того дня.

– Кстати, насчет того дня, миссис Хэррингтон… – начал он и сделал шаг вперед.

– Прошу вас, зовите меня просто Леонора.

Ее имени он произнести не мог.

– Насчет того дня… – Он судорожно сглотнул. – Я должен извиниться перед вами.

– Нет. – Она опустила глаза и отодвинулась к двери. – Все в порядке.

– Нет, не в порядке. Тот мой комментарий… – Он выдержал паузу и снова надел шляпу. – Я увидел пистолет и… Я подумал, что он застрелит коня. Я не хотел никому причинить вреда. И уж точно не собирался нанести вам обиду. Я люблю женщин. – У него покраснели уши из-за последних вырвавшихся слов. – Я имею в виду, что отношусь к ним с уважением.

Она рассмеялась тихим смехом, мягким и нежным, как прикосновение перышка.

– Ох, я совсем запутался, – беспомощно улыбнулся Джеймс, покачав головой. – На самом деле я просто хотел извиниться перед вами, вот и все.

– Ваши извинения принимаются. – Леонора улыбнулась, и вся неловкость тут же ушла. – Вы, вероятно, спасли жизнь этой лошади. Мне следовало бы поблагодарить вас за это.

Джеймс во все глаза смотрел на нее – на ее кожу, овал лица, волосы. В груди его поднималось приятное тепло, подогреваемое воспоминаниями. Он отвернулся и посмотрел на подъездную дорожку, чтобы дать небольшую передышку эмоциям и немного упорядочить мысли.

– Вы хотели что-то еще? – спросила она.

Он медленно обернулся к ней:

– Когда-то я знал одну Леонору. – Слова прозвучали мягко и осторожно, как прикосновение ленивого ветерка.

– Правда? – Она с любезным видом склонила голову к плечу. – Это не слишком распространенное имя.

– Она похожа на вас. – Он поднял голову. – Мы тогда жили в сиротском приюте на берегу океана… возле Джералдтона. – Джеймс внимательно смотрел на нее, его волнение улеглось. – Может быть, вы знаете, где это.

Губы ее приоткрылись, кровь отхлынула от лица. Она хотела что-то сказать, но не смогла и резким движением мотнула головой – так встряхивают запылившийся ковер.

– Так вы думаете, что я сирота?

В ее глазах была паника.

В этот момент луч солнца осветил волосы Леоноры, которые золотистым ореолом обрамляли ее лицо. Сердце у Джеймса екнуло. Свет поднялся к ее карим глазам, и на миг в них показались страх и боль. Все сомнения, если таковые еще оставались, ушли. Джеймс сунул руки в карманы и выпрямился.

– Я не хотел обидеть вас.

– Сиротский приют? – переспросила она высоким дрожащим голосом. Ее широко открытые глаза блеснули неожиданной влагой. – Так вот, оказывается, за кого вы меня принимаете!

Ее слова достигли цели.

– Я ошибся, – пробормотал Джеймс, извиняющимся жестом прикоснувшись к краю шляпы.

– Да уж, ошиблись!

Дверь захлопнулась, и внутри у него все оборвалось.

Леонора прислонилась к двери и закрыла лицо руками, сдерживая рыдания. Горячие слезы покатились по ее щекам. Это был прерывистый плач, частые спазмы на фоне потока слез. Она сползла по двери на пол и, содрогаясь всем телом, уткнулась лицом в колени.

На нее нахлынули воспоминания о приюте и прошлой жизни. Леонора вцепилась в душивший ее воротник и принялась расстегивать его. Ее пальцы нащупали золотую цепочку, скользнули к висевшему на ней небольшому круглому камешку и принялись гладить его.

Помимо страха, эти душераздирающие рыдания были вызваны тоской по тому, что было похоронено в душе и почти утеряно, а также осознанием, что это не сон, и обескураживающим облегчением от этого. Джеймс… Леонора зажала цепочку в кулаке, а потом медленно раскрыла ладонь и затуманенным от рыданий взглядом посмотрела на белый камешек. Она улыбалась странной улыбкой, в которой были и радость, и скорбь, и страх. С губ ее, прерывая всхлипывания, сорвался короткий смешок, и она помотала головой, окончательно заставив себя поверить в реальность происходящего.

Вдруг Леонора подняла голову, и от охватившего ее ужаса слезы разом прекратились. Она вспомнила лицо Джеймса, вспомнила, как накричала на него. Обхватив колени, она раскачивалась, пытаясь представить его до конфликта. Он пожал ей руку… Она снова ощутила крепкое прикосновение его длинных пальцев, их надежную уверенность. Его образ начал расплываться, и она зажмурила глаза, чтобы рассмотреть его лицо, но увидела только то, как он отвернулся, будто получил пощечину. Она посмотрела на свою ладонь. Вокруг запястья красовался начавший желтеть синяк, оставленный Алексом, и она быстро спрятала руку.

Обессиленная, Леонора запрокинула голову и оперлась на дверь. Занавески покачивались легким бризом, доносившим на своих крыльях тонкий аромат роз. Джеймс… Она мысленно произнесла это имя и мягко улыбнулась. Здесь… Легкое движение воздуха высушило промокший от слез воротничок, охладило глаза и щеки. Комната стала выглядеть приветливее и спокойнее, когда она прошептала заветное имя вслух:

– Джеймс…

Том сидел на тюке сена и изучал бухгалтерскую книгу. Шляпа его была сдвинута на затылок, обнажая веснушчатый лоб и слипшиеся от пота рыжие волосы. Он что-то коряво записал в ней карандашом, потом задумчиво пожевал его кончик и обернулся на звук звякнувшего стекла.

– О, миссис Хэррингтон, да вы настоящий ангел!

Сжав губы, Леонора старалась успокоить подрагивающие руки, чтобы не расплескать лимонад из стаканов, которые принесла на подносе. Она нервничала, но, несмотря на это, не могла удержаться от смеха при виде выражения искреннего счастья на лице Тома.

– Просто подумала, что вам, может, захочется пить.

Он оставил гроссбух и карандаш на сене, взял стакан и двумя глотками осушил его до последней капли.

– Вкус просто божественный! – заявил он и протянул ей руку. – Томас Шелби.

С трудом удерживая поднос одной рукой, она второй ответила на рукопожатие.

– Леонора.

Он с чувством пожал ей руку.

– Очень приятно познакомиться.

– Может, хотите еще?

– Нет, спасибо. Это было просто идеально.

Глядя на Тома, она не могла сдержать улыбки. Он был простым искренним парнем с ясными глазами. Скорее симпатичный, чем красивый, он казался мужчиной, который готов забавлять свою девушку в не меньшей степени, чем целовать ее.

Том вытер лоб рукавом. Солнце жгло им плечи.

– Не знаю, как вы выдерживаете такую жару, – сказала она.

– Жары вы еще не видели. Сейчас ведь зима, дорогая моя. Но не беспокойтесь: вы ко всему со временем привыкнете. – Он взглянул на дом. – У вас тут просто замечательное место, Леонора. Мой отец мог бы человека убить за акр такой земли.

– Он у вас фермер?

– Был фермером. Умер, уже давно.

– Мне жаль.

– Не стоит. Он всегда хотел выращивать овец, иметь большую ферму. И стадо у него было, но не так уж много голов. – Губы Тома дрогнули в улыбке. – Отец относился к ягнятам скорее как домашним любимцам, чем как к скотине. Давал им имена. Правда, половину из них звали Пушистиками.

Леонора рассмеялась: он понравился ей мгновенно, понравился больше, чем кто бы то ни было из тех, с кем ей приходилось встречаться.

– Что ж, мне нужно возвращаться к своим записям. Еще раз спасибо за лимонад.

– А второй приказчик, он тоже где-то здесь? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно естественнее.

– Джеймс? Да. – Том кивнул в сторону. – Он там, за конюшней, чинит дыру в заборе. Только предупреждаю: его величество что-то не в настроении. – Он подмигнул ей. – Может быть, напиток подсластит его кислую физиономию.

Обойдя конюшню, Леонора направилась в сторону бесконечной ограды и перелезла через несколько камней, немного расплескав при этом лимонад из стакана. Джеймс сидел на корточках с куском проволоки в зубах и гаечным ключом в руке и воевал с прорывом в изгороди. Она судорожно сглотнула и с бешено бьющимся сердцем подошла к нему.

Джеймс не поднял головы на звук ее шагов и не обернулся, когда на него легла ее тень.

– Я… я подумала, что вы, возможно, захотите выпить лимонада, – предложила она.

– Мне пить не хочется.

Джеймс не отрывал взгляда от проволоки, полностью сосредоточившись на заделывании дыры. Брови его были нахмурены, мышцы на загорелых руках напряженно вздувались при каждом новом рывке.

– Пожалуйста! – Голос ее дрогнул. – У вас тут даже тени нет, чтобы спрятаться.

Джеймс отложил проволоку в сторону и выпрямился под ее пристальным взглядом. Потом благодарно кивнул и взял стакан с подноса, после чего снова отвел глаза.

– Спасибо.

Он пил, а Леонора молча стояла с подносом в руках. Казалось, он даже не замечает, что она еще здесь. Чтобы как-то привлечь его внимание, она пробормотала:

– А что случилось с оградой?

– Точно не знаю, – коротко ответил он. – Может быть, динго.

Леонора смотрела на него сбоку: каштановые волосы, аккуратно подстриженные вокруг ушей и на шее, прямой нос, загадочный взгляд… Она закрыла глаза и, глубоко вздохнув, тихо спросила:

– А вы помните, как дразнили сестру Мак-Кракенэс?

Джеймс молчал. Потом сделал долгий глоток лимонада. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Леонора поняла намек. Покраснев, она развернулась и поспешила уйти, чтобы окончательно не потерять уважение к себе. И тут ей в догонку его голос произнес, нарочито растягивая слова с шотландским акцентом:

– Вы имеете в виду н-нашу о-очаровательную мисс Кракен Эсс?

Смех вырвался так быстро и неожиданно, что она начала икать и уронила поднос с пустым стаканом в пыль. Джеймс смотрел на нее с озорной ухмылкой на лице. Потом нагнулся, поднял стакан и поднос и, широко улыбаясь, держал, пока она пыталась унять нервное хихиканье.

Леонора вытерла глаза и обмахнула себя ладонью, как веером, словно ее необузданное веселье было вызвано жарой, а не чувством глубокого облегчения. Постепенно она успокоилась, справившись и со смехом, и с дыханием.

– Так это и вправду ты? – прошептала она. Рот ее снова норовил открыться от изумления. – Через столько лет?

Джеймс кивнул, на лице его застыло выжидательное выражение.

Она вспомнила, как неуважительно обошлась с ним накануне.

– Я была груба с тобой! – выдохнула она. – Прости, мне очень жаль, что так получилось.

– Пустое.

– Нет, я вела себя ужасно. Я просто никак не могла поверить в это. – Она торопливо подыскивала слова. – Все это было так давно, словно в далеком сне. А потом… вдруг оказаться здесь… и чтобы ты тоже был тут… – Они взялась руками за голову. – Ты понимаешь, что я имею в виду? Или я бормочу какую-то бессмыслицу?

Джеймс кивнул, и ей стало ясно, что он все понимает, – красноречивее, вероятно, он бы и сам не смог объяснить. И снова повисло молчание, вызванное тем, что за прошедшее время их прежние дружеские отношения поблекли и забылись.

Джеймс сунул одну руку в карман и кивнул в сторону дома:

– Похоже, жизнь была благосклонна к тебе.

– Похоже, что так.

Выражение лица Джеймса смягчилось, складки на лбу разгладились.

– А как ты? – спросила она. – Жизнь обошлась с тобой хорошо?

Складки вернулись на место, брови нахмурились.

– Довольно неплохо.

Бездна между ними ширилась, и нити разговора оборвались.

Леонора сжала пальцами стакан и прижала поднос к груди, словно латы.

– Я хочу попросить тебя об одолжении, – сказала она извиняющимся тоном. – Я хочу попросить тебя не упоминать о нашем прошлом… о моем прошлом. Алекс ничего не знает. – Она запнулась. – Это может очень осложнить мне жизнь.

Джеймс внимательно рассматривал свои ботинки.

– Разумеется.

– Он не понял бы, – попыталась объяснить Леонора. – Так будет лучше для всех.

Кивнув, он присел, взял инструменты и принялся наматывать сорванные кольца проволоки. Она снова причинила ему боль. И то, что эта пощечина была нанесена с нежностью, значения уже не имело. След от нее все равно остался.

Они выехали из Ванйарри-Даунс ясным утром. Четырнадцать лошадей, нагруженные тюками и седлами, шли клином: спереди Джеймс с Томом в застегнутых под подбородок куртках от пронизывающего холода, а пастухи-аборигены – сзади. Люди и животные, слившись воедино, синхронно скользили по равнине, напоминавшей растянутый шелк.

Леонора следила за ними через закрытое окно своей спальни; стекло приглушало топот копыт, поэтому для нее люди и лошади двигались бесшумно, словно призраки, пока не скрылись в утреннем тумане. Их не будет здесь несколько месяцев. Леонора коснулась холодного стекла кончиками пальцев. В постели храпел Алекс. Пронзительная пустота опустилась на землю, вползла в дом, заполнила все углы. Тени сгустились и замерли. Она уже скучала по нему.

 

Глава 46

Ган двигался мимо грязных палаток, пока не дошел до последней в ряду – из провисшей выцветшей парусины в обрывках паутины. Он устало опустил вещевой мешок. Дома.

– Боже ж ты мой! – воскликнул чей-то голос. – Да быть этого не может!

Ган обернулся и пригляделся к лицу кричавшего, почти такому же старому и уродливому, как его собственное.

– Свистун, ты, что ли?

Человек хлопнул себя по колену и загоготал.

– Ах ты мерзкий сукин сын! – Он стоял, раскачиваясь на кривых ногах; из-под майки на груди торчал клок седых волос. – Что ты тут делаешь, Ган?

– Работаю. Похоже, мы с тобой будем соседями.

Свистун заулыбался, и его морщины расползлись в стороны вместе с губами.

– Поверить не могу, что ты до сих пор жив, старый придурок!

– Таких мужиков, как мы с тобой, просто так не доконаешь, – сказал Ган. – Мы отовсюду выберемся, пусть хоть на зубах.

– А вот это сущая правда! – рассмеялся Свистун. Штаны у него сползали, и он их все время подтягивал.

– Что-то ты больше не свистишь, – заметил Ган. Раньше у этого человека были испорченные передние зубы с большой щелью посередине. И когда он смеялся, из его рта вырывался пронзительный долгий свист.

– Так зубов-то больше нет! – Свистун широко открыл рот, чтобы продемонстрировать это. – Эй, ты голодный?

– Я всегда голодный.

– Пойдем, я приготовлю что-нибудь. Бросай свой мешок здесь, никто его не тронет. Тут нормальный народ. – Он скорчил гримасу. – Если бы, конечно, не эти чертовы мотоциклы… Итальянцы гоняют на них с утра до ночи, говорю тебе. А так ничего, нормальные ребята. Сам увидишь.

Свистун откинул парусиновый полог палатки, чтобы Ган мог войти. Рядом с центральным шестом стояла небольшая печка, сделанная из бидона из-под керосина. Свистун сунул в нее несколько веток и развел огонь. Он поставил на печь консервную банку с водой, бросил в нее щепотку чаю и достал еще две пустые банки в качестве кружек. Потом вытащил сковородку, все еще в жире после предыдущего использования, и начал смешивать стандартное тесто для пресной лепешки – мука, вода, сода.

– Варенья у меня нет, – извиняющимся тоном сказал Свистун. – Но зато есть немного светлой патоки. Купил за четверть цены.

– Я такой голодный, что вылизал бы даже этот жир.

Свистун размешал чай, кипящий и почти черный, и разлил его по банкам.

– Выходит, ты какое-то время был без работы?

– Да. С войны возвращаются ветераны. Калеки с медалями на груди. Мне с ними трудно тягаться.

Свистун сунул Гану в руку обжигающую банку с чаем, и тот взял ее своими загрубевшими пальцами, даже не поморщившись.

– Тебе отняли ногу?

– Да.

– Болит?

– До чертиков.

Свистун передернул плечами.

– А меня проще было бы убить. У меня бы смелости не хватило лечь под нож. При одной мысли об этом меня уже выворачивает наизнанку. – Он расхохотался так сильно, что по подбородку сбежала струйка слюны. – Вот что бывает, когда у человека вся семья состоит из сплошных баб! Это делает мужчину мягким, как масло!

– Ну и как там твои девочки? – Ган вспомнил пятерых его дочерей, все погодки, светловолосые и славные. Свистун не мог смотреть на них без слез, любовь изливалась из его глаз в буквальном смысле.

– Все замужем. За нормальными мужиками. Слава богу! Никто из них не пьет и волю рукам не дает. – Он с гордостью улыбнулся. – Угадай, сколько у меня внуков?

– Ну, и сколько?

– Двенадцать! А хочешь знать, сколько из них девочек? Одиннадцать! – Свистун сиял, даже когда вроде бы жаловался. – Одиннадцать девчонок, черт побери! Как будто у меня в жилах не сталь, а сахарный сироп. Ну как это может быть, чтобы у такого старого черта, как я, были сплошные девчонки в семье?

Ган, ухмыляясь, прихлебывал чай, пока Свистун разогревал сковороду. Растопленный жир шипел и пузырился вокруг клякс теста, и от этих запахов желудок его начал урчать и жалобно стонать.

– А моя жена… Ты еще помнишь мою Пиппу? – спросил он.

– Конечно. Такая же красивая, как девочки.

Глаза у Свистуна заблестели.

– Она умерла. Давно уже. – Он ткнул в подрумянившуюся лепешку вилкой и перевернул ее – во все стороны полетели брызги яростно зашипевшего жира. – Иногда жутко скучаю по ней. И неважно, сколько ее нет, все равно по-прежнему больно. – Он ударил себя в грудь. – Прямо вот здесь. Как будто не хватает чего-то. Боже, как же я по ней скучаю!

Ган задумчиво смотрел на банку, над которой поднимался пар. Он думал о своем, и мысли эти накатывали волнами.

Свистун поставил оловянную тарелку и выложил в нее лепешку, раздувшиеся края которой мгновенно запеклись от горячего жира. Он полил лепешку патокой, и на нее сразу же слетелись мухи. Приятели ели молча, держа еду одной рукой, а другой отгоняя навязчивых насекомых.

– И какую работу тебе дали? – спросил Свистун.

– Копать.

Он перестал жевать:

– Что, под землей?

– Да.

– А когда ты копал в последний раз?

– Точно уже не помню. – Ган щурился от дыма, выходившего через отверстие вверху палатки. – Лет пятнадцать назад… может, двадцать.

– Так какого черта ты лезешь туда?

– Я же говорил. Нужна работа.

– Нет. Нет. Не-е-е-т! – Губы Свистуна выразительно скривились. – Чересчур много времени прошло, приятель. Ты слишком долго находился на поверхности, и, если спустишься туда снова, это просто убьет тебя. Не делай этого!

– Я должен.

– Нет! – Остаток лепешки Свистун проглотил, не разжевывая. – Послушай меня, Ган. Если ты долго не копал, очень тяжело вернуться к этому занятию. Солнце меняет человека: в его легкие снова проникает свежий воздух, и он ему нравится. А когда опять спускаешься под землю, это как будто кто-то сунул тебя головой в воду и держит там.

Ган продолжал жевать лепешку, теперь уже не чувствуя ее вкуса.

– У меня нет выбора.

Его приятель почесал волосатую грудь сломанными ногтями:

– Черт, жаль, что я не могу взять тебя с собой на сортировку. Я делаю это так давно, что управляющие уже не видят разницы между мною и машиной. Очередь из тех, кто ждет, пока я помру, чтобы занять мое место, выстроилась на милю, не меньше. Черт, жаль, что я не могу взять тебя к себе!

Вскоре исчез последний кусок лепешки, оставив жирное пятно на тарелке. Мухи принялись за еду, не беспокоясь, что их могут прихлопнуть.

– Пойдем. – Свистун встал и направился к выходу из палатки. – Я покажу тебе территорию.

Они лениво брели среди палаток. Некоторые из них были полностью брезентовые, другие укреплены дерюгой и пустой металлической тарой, барабанами. Были среди них достаточно большие, в которых могла жить целая семья, но встречались и настолько маленькие, что взрослый человек мог разместиться там с трудом.

– Добрый день, миссис Риккиоли, – с поклоном поздоровался Свистун.

Привлекательная женщина с завязанными в тугой узел черными волосами прекратила подметать.

– Доброе утро, – улыбнулась она. – Хотите поесть чего-нибудь? Вы, Свистун, выглядите слишком тощим.

Он выставил живот вперед.

– Я должен следить за своей фигурой ради женщин, вы же знаете! – Свистун склонился к Гану и шепнул ему: – Эти итальянцы всегда стараются тебя покормить, особенно женщины. Хороший народ. Если бы не эти их окаянные мотоциклы…

Он помахал женщине рукой и повел Гана дальше.

– Большинство этих палаток расставлены здесь, как на карте. Тут итальянцы, дальше всех. Ближе к городу расположились австралийцы. Потом идет смесь из славян, поляки. Есть еще нескольких типов из других стран, эти рассеяны повсюду. В штольнях все работают вместе хорошо, но на поверхности не видят дальше своих флагов. Раньше была еще команда немцев, но с началом войны они сбежали. Вообще-то, жаль, конечно. Хорошие были ребята, крепкие и веселые. Перед их отъездом была большая драка, бедняги в итоге наложили в штаны. Интересно, куда бежать немцам, если их повсюду ненавидят? Как думаешь, куда они отправились, Ган?

– Обратно к себе, в Германию.

– Нет. Своего кайзера они ненавидят, как никто другой. Наверное, тяжело не иметь родной земли. – Он вдруг рассмеялся. – Ну их всех к черту! Знаешь, как я говорю про всех девушек? Что они мягкие, как масло, да. Так, черт возьми, и тают во рту!

Они проковыляли мимо развевающихся итальянских флагов, измочаленных от пыли, которую нес с собой ветер.

– Каждый день прибывает все больше итальянцев, – предупредил его Свистун. – Их количество тут уже зашкаливает, и это нехорошо. Народ нервничает. Не я, конечно, мне-то наплевать. Но ты сам почувствуешь недовольство. Повсюду начинает закипать злость. Управляющие урезают зарплаты налево и направо, заставляют дольше работать. Мне это не по душе. – Он замедлил шаг. – Видел уже нашего нового хозяина, мистера Хэррингтона?

– Не думаю.

– А-а, тогда еще увидишь. Можешь мне поверить: он янки с головы до ног. Настоящий денди. Но взгляд у него тяжелый. Такой будет причинять боль и при этом улыбаться. Он наживает себе врагов, но и друзей заводит тоже. Важные персоны. Постоянно устраивает в отеле приемы. Собирает адвокатов, докторов, государственных чиновников, чтобы выпить и поиграть в азартные игры. Даже шерифа приглашает. Они там и баб жалуют: каждый вторник в город приезжают шлюхи от Анни. Сейчас они собираются три раза в неделю. Похоже, там наживаются все представители порока – игроки, проститутки, поставщики спиртного. А мы, нормальные работяги, должны голодать. – Он обошел ручеек мыльной воды, вытекавший из одной палатки. – В общем, народ озлобляется. Закипает. Говорю тебе, не нравится мне все это.

– Брось, всегда так было.

– Нет. Было, но не так. Всегда была группа недовольных или что-то в этом роде, но не так. Слишком уж разрастается жадность. Большие люди становятся еще больше, а маленькие – еще меньше… Они становятся такими маленькими, что уже чувствуют себя не людьми, а просто крысами, которые еле живые выползают из шахты.

Ган ухмыльнулся:

– С возрастом ты, приятель, стал язвительным.

Свистун даже не улыбнулся:

– Я не язвительный, Ган. Просто много повидал. И проснулся. Чуть не помер от старости, но наконец проснулся и увидел все так, как оно есть на самом деле. – Тон его стал холодным. – И от злости, которая закипает сейчас в палатках и рудниках, меня, старика, бросает в дрожь.

 

Глава 47

Зима сначала дала послабление, а потом разразилась весна. С ней пришли яростные дожди – они грохотали по жестяной крыше, хлестали в окна, стучали и скреблись в стены. Поблизости не было ни дерева, ни горы, которые могли бы укрыть дом от молний, и при каждой вспышке черты лица спящего Алекса проявлялись контрастно и от этого казались жесткими, а на кожу ложились тени от капель на оконном стекле. Леонора натянула одеяло до самого подбородка. От ударов грома дом содрогался до фундамента. А в перерывах между его раскатами слышался пропитанный запахом джина храп Алекса. Она думала о Джеймсе и Томе, которые вместе со скотоводами-аборигенами гнали где-то по Северной территории стада бычков. Они, должно быть, промокли и промерзли до костей.

Утренний свет, казалось, отодвинул дожди на восток и показал землю во всем ее великолепии. Рыжая почва потемнела и приобрела цвет ярко-оранжевой ржавчины. Блестели отмытые от пыли темно-зеленые листья. Над головой раскинулось бесконечное небо, синее и глубокое. На деревьях, словно пойманные в сети облачка, расселись белые какаду.

В кухне Мередит и Клэр, повариха и экономка, пекли хлеб и болтали.

– Добрый день, миссис Хэррингтон, – поздоровалась Мередит, бледная женщина с неровными зубами и сильными руками доярки. – Что вам предложить?

– Только чаю, спасибо. Да я и сама могу его приготовить.

Мередит уперлась руками в бока.

– Ничего делать не нужно. – Она налила чай и поставила чашку на стол, а потом кивнула в сторону двери. – Я уже забрала первое яйцо после дождя. Куры несутся хорошо, даже очень. Обычно стоит упасть паре капель, и яйца из них приходится чуть ли не выжимать. – На плите шипела сковорода. – А мистер Хэррингтон будет завтракать?

– Я спрошу у него.

Дверь в кабинет была открыта. Алекс устроился в кресле, положив на стол длинные ноги. При виде жены он свернул газету.

– Доброе утро, дорогая.

Леонора оглядела комнату: полки с книгами, хрусталь в баре, фотографии в рамках – Алекс с ее дядей в охотничьих костюмах с закинутыми на плечо спортивными ружьями, Алекс в окружении высокопоставленных индийских чиновников, снимок его прежнего жеребца с венком из цветов на шее… И ни единой фотографии жены.

– Кухарка просила узнать, будешь ли ты завтракать.

– Через минутку.

Леонора провела пальцами по поверхности письменного стола, по узору бронзовой настольной лампы.

– А как скоро вернутся люди со стадом? – небрежно поинтересовалась она.

– Где-то через месяц. – Алекс уронил газету на пол и снял ноги со стола. – Чтобы пригнать всех этих животных, нужно немало времени. – Он откинулся на спинку кресла и с довольной улыбкой сплел пальцы перед собой. – Я уже подготовил контракт на поставку мяса в Британию. А то, что останется, будем продавать на руднике.

Леонора кивнула и, подойдя к окну, раздвинула шторы.

– На улице так красиво. Не хочешь прогуляться?

– Может быть, чуть позже. – Алекс выдвинул ящик стола и принялся рыться в папках. – Мне нужно написать письмо в церковь и переслать им денег по телеграфу.

– С каких это пор ты стал делать пожертвования церкви?

– С тех пор, как они начали пытаться нам угодить. К тому же церковь в этих краях имеет большое влияние. И радовать их – это хорошее вложение. – Алекс задумчиво потер подбородок и поднял на жену глаза, словно удивляясь, что она до сих пор здесь. – Что-то еще?

– Я подумала, что, возможно, мы могли бы на денек съездить в город. А ты не считаешь, что нам нужно периодически выезжать отсюда?

– Да, согласен, но не сегодня. – Он вынул несколько листов бумаги и повернулся к печатной машинке. – А почему бы тебе пока не обследовать окружающую местность? Ты ведь практически не выходишь из дома. – Алекс вставил чистый лист под ролик и провернул его. – Вот что я тебе скажу: после того как я улажу все дела, мы совершим выезд в город. Я познакомлю тебя с женами друзей, устроим пикник, вечеринку или еще что-нибудь в этом роде. Как тебе такая идея?

– Хорошо. А я не могла бы пожить с тобой несколько недель в Кулгарди?

Он резко обернулся, и на лице его появилось выражение, близкое к панике.

– Это исключено.

– Но почему?

– Город при руднике – это не место для настоящей леди. – Он повернулся к печатной машинке и принялся нажимать на круглые клавиши. Тук, тук, тук. – А пока наслаждайся обследованием местности. – Тук, тук, тук. – И не заблудись. – Тук, тук, тук.

Леонора прошла по сходням через высохший ручей, дно которого после ливня превратилось в месиво. Неподалеку от этого места стоял домик приказчиков фермы, небольшой и симпатичный, прятавшийся в тени огромного голубого эвкалипта. Солнце светило ей в лицо. Зеленые попугаи пронзительно кричали, щелкали серыми мускулистыми языками и хлопали желтыми изнутри крыльями.

Поднявшись на подметенное крыльцо, она встала на цыпочки и заглянула в окно. На вбитом в стену крючке висела куртка, на спинке стула – фетровая шляпа. Комната была чистенькой и аккуратной, на кухонной стойке стояла сложенная стопкой посуда. В открытую дверь спальни ей была видна часть кровати, застеленной чистым бельем. Все это выглядело очень личным, даже интимным, и она поспешила вернуться к мостику.

Леонора продолжила обход поместья, прошла мимо курятника с крупными коричневыми курами, мимо громадной водонапорной башни – ей стало холодно от одного только приближения к ней. Она все шла и шла, глядя на солнце, птиц, небо над головой, пока не стало казаться, что это мир движется ей навстречу, а тело ее покоится на месте.

Посреди растрескавшейся равнины вдалеке возникла горстка лачуг. Над жестяными крышами, большинство из которых были ржавыми, а некоторые даже с дырами, вился дымок и расползался запах подгорелой патоки. Леонора приблизилась к первой из лачуг. Двери тут не было, на ее месте чернела дыра, напоминавшая открытый рот. Подойдя ближе, она заглянула внутрь и увидела утоптанный земляной пол. Внезапно откуда-то из темноты появились две ноги с кривыми желтыми ногтями, и Леонора отшатнулась, испуганно прижав ладонь к груди. На пороге стоял старик, седые волосы которого резко контрастировали с почти черной кожей.

– П-простите, – запинаясь, пробормотала она. – Я не знала, что тут кто-то живет.

Старик молча следил за ней подслеповатыми глазами с покрасневшими белками. Высокий и ужасно тощий, он был странным образом одет в западную одежду, которая висела на нем, как на вешалке.

– Простите, – повторила она, чувствуя, как на лбу от смущения выступает пот.

Теперь Леонора увидела и других людей, хотя еще минуту назад тут никого не было. Они были словно тени на свету, мягкие и молчаливые, сливавшиеся с полумраком в проемах дверей и под навесами крыш. Женщины сидели на корточках, убаюкивая детей или чистя батат в подолы своих простых прямых платьев. Даже у самых худых из них были округлые лица с широким носом и густыми волосами. Некоторые провожали Леонору пронизывающими взглядами, другие не обращали на нее никакого внимания. Одна женщина, беременная, с наметившимся животом, украдкой улыбнулась ей.

Леонора остановилась и улыбнулась в ответ.

– Доброе утро.

Но женщина продолжала смотреть куда-то сквозь нее, как будто с этой странной таинственной улыбкой заглядывала в собственные воспоминания. Она не ответила Леоноре и не проводила ее взглядом, когда та поспешила уйти от этих домов. Ей здесь были не рады. Она нервничала и стыдилась этого чувства.

– Добрый день, – послышался тонкий голосок, и кто-то потянул ее за юбку.

– Что ж, доброе утро.

Леонора нагнулась, и у нее перехватило дыхание. В одном глазу у девочки не было зрачка, а выпирающий белок беспорядочно крутился и дергался вместе с отражавшимся в нем облачком. Лицо ее было странным, со следами умственной отсталости. На ней была выцветшая женская красная юбка, подвязанная на поясе, обтрепанные края которой свисали до лодыжек. Рубашки не было вовсе. Но даже в таком виде она была удивительно красива, с бронзовой кожей и шелковистыми черными волосами, золотившимися под солнцем. Ее здоровый глаз сиял, как будто им она видела одних только ангелов, а бельмо на втором показывало мир в виде неподвижного, блистающего перламутром озерца.

Леонора взяла ее крошечные пальчики и осторожно сжала.

– Как тебя зовут?

– Макария.

Произнесенное шепотом имя нежно коснулось ее щеки, оно было скорее похоже на музыку, чем просто на слово.

– Макария, – повторила Леонора мелодичные звуки. – Макария. Это самое красивое имя, какое я когда-либо слышала. – Она отпустила руку девочки. – А я Леонора.

– Макария! – позвал строгий голос со стороны хижин. Лицо маленькой девочки дрогнуло, и она убежала, не оглянувшись.

Леонора присела и обвела пальцем детский след в пыли. В ветвях деревьев щебетали птицы, под солнцем стрекотали цикады, но одиночество буша отзывалось в душе острой болью. Она медленно выпрямилась и отряхнула пыль с платья.

Обратный путь показался ей более длинным. Солнце пекло в полную силу. Туфли натирали ноги. Ей повстречался небольшой островок эвкалиптов с пятнистой корой, и она с облегчением зашла в их тень – почва здесь была прохладной и все еще влажной. Она взяла в руку горсть земли, и внезапно ей в голову пришла новая мысль. Схватив сучковатую палку, Леонора прошлась под деревьями и начертила палкой квадрат, а потом остановилась и окинула взглядом участок, живо представив пробивающиеся из почвы ростки бобов, помидоров, огурцов. Удовлетворенно кивнув, она улыбнулась. Это будет ее собственный огород, ее собственный надел земли. Ее собственный.

А через два дня раздался вопль.

Вопль этот заполнил сон Леоноры. Сначала ей снилось, что она маленькая девочка и стоит в темноте под горящим деревом. Ветки царапают ей лицо, в ушах завывает ветер. А потом сон переместился в приют. Пламя лизало его стены, дети пытались выбраться из церкви, но дверь была заперта на засов, и среди дыма и огня были слышны детские крики…

Леонора открыла глаза. Грудь ее тяжело вздымалась, ужас ночного кошмара был близок к физической боли. Однако тишину нарушал не только гулкий стук ее сердца. Прислушавшись, она уловила и другие приглушенные звуки. Леонора затаила дыхание, и по спине ее пробежал холодок. Без сомнения, вопли по-прежнему были здесь, в реальности, ужасные и надрывные. Она вскочила. Алекса в постели не было, обувь его тоже исчезла. Она схватила платье и принялась лихорадочно застегивать пуговицы, путая петли. Воздух прорезал новый пронзительный крик. Она попыталась успокоиться, но из горла вырывались мучительные стенания.

Чуть не падая на ступеньках, Леонора бросилась вниз по лестнице, на ходу завязывая волосы. По мере того как она приближалась к двери, вопли становились все громче. На улице она увидела фургоны полиции и каких-то людей с оружием. Сердце у нее оборвалось. Леонора попыталась разобраться, что происходит, когда до ушей ее донесся глухой стук – тяжелый и отчаянный. Перед запертыми дверьми сарая стоял мужчина в форме, с ружьем. Изнутри неслись пронзительные крики.

Леонора зажала рот ладонью. Появился еще один мужчина, который тянул за руку мальчика-аборигена. Глядя на сарай, ребенок пронзительно кричал, кричал, кричал и отбивался от полисмена, который в итоге закинул его на плечо, как мешок картошки. А затем все звуки как бы сгустились – вопли детей, от которых все внутри переворачивалось, и скорбное завывание женщин. Ее ночной кошмар материализовывался: полиция забирала детей.

Сердце Леоноры обливалось кровью и слезами, и она рванулась вперед. Услышав ее шаги, священник, напоминающий черный столб, повернулся и улыбнулся ей.

– А-а, доброе утро. Вы, должно быть, миссис Хэррингтон?

– Что здесь происходит? – выдохнула она высоким от испуга голосом.

К ним подошла женщина.

– Мы с вами еще не знакомы, миссис Хэррингтон. Я Ребекка Маллой, жена диакона. – Она учтиво протянула ей руку. – Приятно познакомиться.

Они что, не слышат этих ужасных криков? Леонора проигнорировала и руку женщины, и ее официальное представление и повторила:

– Что здесь происходит?

– Простите. – Диакон принялся смущенно теребить шляпу, которую держал в руках. – Я думал, муж рассказал вам.

– Рассказал о чем?

– О том, что мы приедем сегодня, чтобы забрать детей, – вмешалась его жена.

– Забрать детей? – Взгляд Леоноры судорожно заметался между ними. – Но зачем?

Женщина, казалось, не расслышала вопроса и внимательным взглядом окинула поместье.

– Какой у вас очаровательный дом!

Леонора схватилась за голову.

– Что вы здесь делаете?

– Мы представляем Комитет по защите аборигенов, – сказала миссис Маллой чопорным голосом и вздохнула. – И осуществляем свою миссию в отношении детей этой страны.

Появился полисмен с голым младенцем на руках, который отчаянно молотил воздух руками и ногами.

– Видимо, я должна все объяснить, – начала миссис Маллой. – В Америке вам такие вещи не знакомы. – Она покровительственным жестом положила руку на плечо Леоноры, словно та была маленькой девочкой. – Видите ли, мы помогаем этим детям – местным жителям и в особенности полукровкам – найти постоянные семьи, где их будут должным образом растить и где у них появится шанс получить достойное воспитание.

– Но у этих детей и так есть семьи.

– В самом грубом понимании – да, есть, но большинство из них живут как дикари. Наша миссия вводит их в общество, где им предоставляют приличное образование, еду и одежду. Без наших программ у этих несчастных детей не было бы ни единого шанса. Ими полностью пренебрегают, они запущены.

Леонора непонимающе уставилась на них:

– Никто ими не пренебрегает, и вовсе они не запущены! Я сама это видела.

– Миссис Хэррингтон, сам факт, что они являются аборигенами, уже говорит о том, что они запущены. – Миссис Маллой взяла Леонору под руку и повела в сторону дома. – Пойдемте, я все объясню вам за чаем. Я должна своими глазами взглянуть на ваш очаровательный дом.

Леонора отдернула руку:

– Вы не заберете этих детей!

– Заберем. – Голос женщины стал жестким. – Они находятся под опекой государства. Таков закон.

За спиной у четы Маллой Леонора увидела еще одного ребенка, бившегося в крепких мужских руках. Макария! На ее личике застыл ужас, слепой глаз с бельмом вылез из орбиты – она уже не видела ангелов.

– Нет! – Леонора оттолкнула супружескую пару. – Отпустите ее!

Она выхватила ребенка из рук полицейского и прижала к груди. Макария обхватила ее руками и уткнулась лицом ей в волосы, дрожа всем телом.

– Убирайтесь прочь с моей территории! – Захлестнувшая ярость ослепила Леонору. – Вы все!

Миссис Маллой с вызовом шагнула вперед.

– Я понимаю, что наблюдать такое тяжело, миссис Хэррингтон. – Она на мгновение прикрыла глаза, как будто молила Бога даровать ей терпение. – Но вы должны помнить, что местные жители рассуждают не так, как мы с вами. Они простые люди. Вскоре они забудут, что у них вообще были дети. Я видела это уже сотни раз. Сначала они вопят и воют, как дикие звери, а потом все забывают.

Диакон печально закивал головой:

– Да, это правда.

Леонора смотрела то на одного, то на другого:

– Но это же негуманно!

– Напротив! – пылко возразил диакон. – Дикость порождает дикость. А жить в нищете без образования и даже без приличной одежды – это гуманно? Забрать детей у таких родителей – это самый милосердный шаг, какой только можно предпринять.

– А-а, диакон и миссис Маллой! – послышался голос Алекса. – Я рассчитывал встретиться с вами раньше, но поездка заняла больше времени, чем я ожидал. – Он поцеловал миссис Маллой в щеку. – Вы должны пройти в дом и позавтракать с нами.

Леонора почувствовала во рту вкус желчи:

– Так ты обо всем знал?

– Разумеется. – Он озадаченно взглянул на жену. – Я же говорил тебе, что церковь оказывает нам услугу.

Тут Алекс заметил на руках у нее ребенка и поморщился от отвращения.

Нарастающая тошнота отнимала все силы. Леонора отошла в сторону и, опустив девочку на землю, обхватила ладонями ее холодные щечки.

– Макария… – Хотя она и старалась говорить спокойно, голос все равно дрожал. – Все будет хорошо. Ты поняла меня? – Леонора постаралась поймать ее убегающий взгляд. – Все будет хорошо, Макария. – Она отпустила ее, и ребенок тут же забился под куст, спрятавшись в его чахлых ветвях.

Все смотрели на Леонору с жалостью. Алекс закатил глаза и вздохнул:

– Вы должны извинить мою жену. Ей не знакомы проблемы, которые Австралия испытывает со своим коренным населением.

Чета Маллой понимающе закивала.

– А что это за шум? – спросил он.

– Мы были вынуждены запереть женщин в сарае. Надеюсь, вы не против, – сказал диакон. – Я подумал, что так будет безопаснее для всех, пока не закончится это суровое испытание. Мы уже почти загрузились, так что через минуту уедем и не будем вам мешать.

Во рту у Леоноры пересохло. Полисмен запер заднюю дверцу одного из грузовиков, оттолкнув от проема маленькую черную голову, и сел на место водителя, высунув толстую руку в открытое окно. Из-за зарешеченной дверцы фургона тянуло запахом мочи и рвоты. Вопли затихли, их сменил мучительный скулеж.

– Алекс, можно тебя на пару слов? – с отчаянием в голосе торопливо проговорила она.

Тот подмигнул диакону и его жене.

– Прошу извинить, я на минутку. – Отойдя в сторону, Алекс прошипел, продолжая для виду улыбаться: – Не делай этого, Леонора! Маллой в этой части Австралии знают всех и каждого. И я не хочу, чтобы ты устраивала сцены.

У нее был только один шанс и один аргумент. Это должно было сработать.

– Алекс, мне кажется, кое-что ты все же не продумал.

– Правда? – Он вызывающе скрестил руки на груди. – И что же это, дорогая?

Она сглотнула:

– Сколько аборигенов работают у тебя скотоводами?

– Двенадцать. А что?

– И сколько ты им платишь?

– Немного.

– А они хорошие работники?

Глаза его подозрительно прищурились.

– Надеюсь.

Леонора привлекла его к себе и прошептала:

– Мне кажется, в данный момент аборигены выгодны для тебя. Пока у них есть работа и их не трогают, они вполне безобидны. Но если мы отнимем у них детей, они просто уйдут, и тебе придется нанимать новых скотоводов, причем из белых. – Алекс задумался, и она осмелела. – Кроме того, совершенно непонятно, как отреагируют твои люди, когда вернутся и выяснят, что их детей забрали. Я слышала разные истории, Алекс. Они могут сжечь постройки, сжечь дом. Они изрежут изгороди. Они могут даже убить твоих лошадей.

Алекс встревоженно замер, во взгляде его появился металлический блеск. Дверь заскрипела, но пока не поддавалась… Тогда она схватила его за руку:

– Если ты сделаешь это, Алекс, мне будет слишком опасно оставаться тут одной.

Он расправил плечи и погладил ее по голове:

– Мои люди защитят тебя.

– Они же целыми днями на выгонах, ты сам знаешь. – Она крепче сжала его руку. – У меня не будет другого выхода, кроме как отправиться к тебе на рудник, Алекс. Я остановлюсь в нашем городском доме, и мы сможем каждый вечер ужинать вместе. – Улыбаясь, хотя с трудом подавляла тошноту, она погладила его руку. – Да, действительно может получиться очень здорово.

Дверь не выдержала и распахнулась настежь…

Алекс нервно откашлялся.

– В твоих словах есть определенный резон. – Он ущипнул ее за подбородок. – В конечном счете, в тебе, вероятно, есть что-то от здравомыслия твоего дядюшки.

От такого прикосновения Леонора сжалась, но улыбнулась еще шире. Алекс взглянул через ее плечо.

– Маллой будут разочарованы.

– Просто скажи, что мы берем на себя ответственность за этих детей. А потом сделай богатое пожертвование, и они будут считать тебя самым рассудительным и щедрым человеком в округе. – Леонора прильнула мужу и положила голову ему на грудь, хотя в эту минуту всем сердцем ненавидела его.

Супруги Маллой выслушали Алекса, опустив голову, – их важная миссия лопнула, как мыльный пузырь. Полисмены ворчали, отпирая дверцы грузовиков и позволяя ускользнуть плодам стольких трудов. Выскочив, одни дети оставались во дворе, другие со слезами убегали в буш. Один из полицейских забросил ружье за спину и помог им поднять щеколду на воротах сарая. Оттуда ринулись матери, ослепленные солнцем и горем. Они сталкивались, высматривая своих детей, и, когда те бросались им на шею или хватали их за ноги, раздавался новый всплеск воплей и причитаний.

Леонора с трудом крепилась, слушая все эти всхлипывания и рыдания. От такого ужаса и жестокости она с трудом стояла на ногах.

Пустые полицейские грузовики, громыхая, уехали. Набив карманы деньгами, жадные Маллой покинули их ферму и отправились дальше «спасать» следующую партию детей, отрывать аборигенов от их семей, калечить жизни, забирая у матерей сыновей и дочерей.

Алекс подошел к Леоноре и поцеловал ее в макушку, а она мысленно пожелала ему скорее умереть.

 

Глава 48

Ган потер плечо, затекшее от лежания на твердой земле. «Похоже, старость первым делом добирается до костей, – подумал он. – Костный мозг густеет, суставы становятся жесткими, как будто просят смазки. Кровь превращается в желатин, кожа высыхает и трескается, покрывается пятнами, волосы выпадают». Он провел языком по деснам. Зубов у него не было, если не считать нескольких стертых пеньков на нижней челюсти. Глаза и уши тоже постарели, отчего картинка мира стала дрожащей и какой-то далекой. Мороз ощущался холоднее, жара – жарче, а между этими двумя состояниями лежали боль и усталость.

Ган пристегнул деревянную ногу и взял свой обед – полбуханки хлеба и банку сардин. Выйдя из палатки, он вместе с остальными рабочими муравьями заковылял навстречу солнцу и зияющей яме рудника. Сегодня он прощался со светом и спускался во тьму, туда, откуда пришел, в место глубоко под землей, прятавшее его от прекрасного мира наверху.

При каждом шаге земля под ним вибрировала, отдаваясь ударными волнами в здоровой ноге и дребезжащим стуком – в деревянной. По колее, толкаясь и сталкиваясь, двигались железные вагонетки, со стороны плавильных печей доносился грохот поршней и тяжелые удары стальных молотов. Удушливый воздух был пропитан запахом нефти и руды – здесь смрад подземелья боролся с кислородом, поступающим с поверхности. Ган миновал груды эвкалиптов, мертвых стволов деревьев, которые ждали своей очереди, чтобы отправиться в забой на подпорки или в топку. Он оглянулся назад, туда, откуда только что пришел. Лагерь был уже далеко. По спине его, от позвонка к позвонку, медленно пополз страх.

– Имя?

Ган стоял перед темным входом в шахту. Учетчик постучал кончиком карандаша по своему планшету.

– Имя! – гаркнул он во второй раз.

Гану мучительно хотелось уйти.

– Ган.

– Спускайся!

Ему хотелось отвернуться от этого шума, от запаха, от чернеющей бездны и убежать к свету, в свою маленькую парусиновую палатку. Но ноги сами двинулись вперед и ступили на холодный пол металлической клети. Рядом с ним встал еще шахтер. Он был смуглый, возможно румын, и кожа у него была скорее зеленой, чем белой. Зеленый человек, сдвинув брови, раздраженно смотрел черными глазами на Гана и, казалось, видел его насквозь. Ган отвернулся, но шахтер продолжал пялиться на него, потом перевел взгляд на его деревянную ногу, и глаза его стали еще чернее. Гану был знаком этот взгляд. Ни один из шахтеров не хотел, чтобы ему напоминали об опасностях, подстерегавших под землей.

– Опускай!

Клеть резко накренилась, и желудок Гана подскочил к горлу. Они ринулись в кромешную тьму, и шахтер, стоявший всего в нескольких дюймах от него, моментально исчез из виду. Шаткая клеть тарахтела, подскакивала, билась о неровности и летела дальше. По телу прокатилась волна холодного влажного воздуха, за которым последовало зловоние от загнанных в ловушку потных человеческих тел и коптящих шахтерских ламп. Через несколько минут, которые показались Гану часами, клеть остановилась, и они оказались на глубине более мили под землей.

Появились и другие шахтеры. Ган поспешил за ними. Если он замешкается, это будет плохо выглядеть со стороны. Но еще хуже, если его стошнит, поэтому он проглотил появившуюся во рту желчь и сдержался. Люди, похожие на муравьев, превратились теперь в мотыльков, тянувшихся вереницей к карбидным фонарям, расставленным вдоль штрека. Крепи, подпиравшие потолки и напоминавшие поставленную набок железнодорожную колею со шпалами, были низкими, так что приходилось нагибаться. Спереди из света доносились звуки выработки.

Стены, пол и потолок были покрыты черным движущимся слоем. Челюсть у Гана задрожала. Он совсем забыл про тараканов! Жесткие надкрылья мерзко скрежетали, когда насекомые, занимавшие каждый дюйм поверхности, наползали друг на друга, а из-под ботинок шагавших раздавался влажный хруст. Крысы, разжиревшие до размеров котов, шныряли между ногами шахтеров – в тусклом свете мелькали их бледные хвосты, напоминающие гигантских извивающихся земляных червей.

Громадный таракан упал с потолка на плечо Гану и успел заползти на лицо, прежде чем он смахнул его. К горлу вновь подкатила тошнота. Эта шахта была настоящим адом. Руки и ноги у Гана уже дрожали, и он не мог понять, как выполнял эту работу раньше, – словно это был не он, а кто-то другой, живший совсем другой жизнью.

Шахтеры пролезали в дыру в стене и оказывались в рабочей зоне, где можно было оглохнуть от звуков выработки. Свет после темноты шурфа казался ослепительным, на него невозможно было смотреть.

Десятник разводил шахтеров по рабочим местам и раздавал инструмент. И тут он увидел Гана.

– Опа! А ты что тут делаешь, приятель? – Десятник был уже стариком, и в его голосе звучала скорее озабоченность, чем злость. – Думаю, ты попал не туда, куда надо.

Ган действительно попал не туда. Он оказался в преисподней.

– Я могу работать, – ответил он.

– Похоже, они там вообще не соображают, кого посылают. Садись-ка на эту подпорку и подожди, пока тебя заберут.

– Мне сидеть нечего! – мрачно огрызнулся Ган.

Десятник ткнул в него пальцем.

– Если я сказал сидеть, будешь сидеть! – И добавил мягче: – Это не из жалости. Иногда видно, что человек заслужил, чтобы просто посидеть. Судя по всему, ты провел под землей достаточно и отработал все свои долги. Так что садись, упрямый ты ублюдок!

И он сунул кирку в руки только что прибывшему шахтеру.

 

Глава 49

В доме стояла тишина, воздух был теплым и душным. Изголодавшиеся по влаге мухи наглели, так что окна открывать было нельзя. Леонора в спальне сворачивала одежду и аккуратными стопками укладывала в комод. Внезапно затарахтел металл крыши, задрожали развешенные картины, половицы под ногами дрогнули, а кровать начала подпрыгивать. Леонора ухватилась за край матраса – внутри нее все дрожало в ритме шума, который теперь был таким громким, что, казалось, из-за него может обрушиться дом. Но затем она все поняла и бросилась к окну. Вдали поднималось и расползалось облако пыли, поднятое сотнями копыт.

Леонора, прижав ладони к щекам, засмеялась, едва сдерживая слезы. Они вернулись!

Бросив свое занятие, она поспешила вниз. Клэр и Мередит прильнули к стеклу. Мередит с расстроенным видом обернулась к ней:

– Кто-то пострадал.

Леонора протиснулась между ними и посмотрела туда, куда они указывали пальцами. К дому, хромая, направлялись две фигуры.

– Закипятите воды! – скомандовала Леонора, бросаясь к двери. – Достаньте чистые полотенца и аптечку.

Том шел, одной рукой держась за шею Джеймса и прижимая другую к боку, рубашка в этом месте была пропитана кровью вперемешку с пылью. Леонора подбежала к ним, обхватила Тома за талию, и они вместе пошли к веранде. Лицо Тома при каждом шаге кривилось от боли.

– Что с ним случилось? – запыхавшись, спросила она.

– Напоролся на бычьи рога. Примерно в миле отсюда, – ответил Джеймс. – Рог вошел глубоко, но насколько, я не знаю.

Они затащили Тома, который от боли уже скрежетал зубами в дом.

– Кладите его на диван, – скомандовала Леонора.

– Не нужно туда, – заупрямился Том. – Из меня же кровь течет.

– За этот диван, Том, я и хвоста дохлой крысы не дам. Ложитесь.

Леонора приподняла его ноги в тяжелых пыльных ботинках и положила на чистую обивку из серовато-зеленого бархата. Кровь из его бока сочилась на диван и капала на ковер.

Она осторожно расстегнула рубашку Тома, которая уже успела затвердеть от засохшей крови.

Клэр принесла аптечку, кучу бинтов и таз с горячей водой, после чего немедленно удалилась. Леонора убрала рубашку с раны. Над темнеющим отверстием поднялся кровавый пузырь.

Том опустил глаза и тут же отвел взгляд в сторону.

– О боже!

– Все будет хорошо, Том. Выглядит все хуже, чем есть на самом деле, – солгала она. – Ложитесь на спину. Это уменьшит кровотечение. – Она перехватила встревоженный взгляд Джеймса. – Необходимо съездить в Гвалию за доктором. Возьмите машину. Ключи на сиденье, – сказала она и, подумав, добавила: – Наверное, нужно позвонить Алексу.

Джеймс с благодарностью взглянул на нее, кивнул и повернулся к Тому:

– Лежи и не двигайся! Делай все, что она скажет.

Клэр принесла стопку полотенец и, увидев страшную рану, расплакалась:

– Ох ты, господи! Ох…

Леонора бросила на нее суровый взгляд, и Клэр тут же прикусила язык.

– Принесите мне бутылку виски.

– Вам в такой момент, конечно, не помешает выпить.

На искаженном гримасой боли лице Тома мелькнула улыбка. Леонора поднесла горлышко бутылки к его губам:

– Выпейте, сколько сможете.

Том выпил, и тело его немного расслабилось. Леонора сделала из бинта тампон и приложила его к ране. Том дернулся и попытался встать.

– Пожалуйста… Вам нужно лежать. Мы должны остановить кровотечение.

Тампон промок за несколько секунд, и она заменила его следующим.

– Сейчас может немного попечь. – Она протерла кожу вокруг раны горячей водой, прошептав, когда он начал кривиться от боли: – Простите. Я знаю, что это больно.

– Да нет, щекотно немного, – соврал он, стиснув зубы.

– Как это случилось?

– Да все по глупости. Чертов бык! Ох… – Он задохнулся от приступа боли. – Я пытался отделить его от остальных и загнать в загон. А он пришел в ярость.

– Надеюсь, вы не такой вспыльчивый, как он, – пошутила Леонора.

Он засмеялся, но тут же снова скривился:

– Не надо…

– Простите.

Кровь уже не хлестала, а текла тоненькой струйкой, которая пропитывала каждый новый тампон. Теплой водой Леонора смыла кровь с его груди и рук, и вода в тазу стала ярко-красной.

– Том, вам нужно приподняться, чтобы я могла наложить повязку. Постараюсь сделать это как можно быстрее. Это позволит вам продержаться до приезда доктора. Возможно, у вас сломано несколько ребер, но вы еще хорошо отделались. Чуть выше, и рог задел бы желудок. Чуть ниже, и… – Она смущенно улыбнулась. – В общем, радуйтесь, что этого не произошло. Так что вы еще сможете продолжить род Шелби.

– Надо же! – ухмыльнулся он. – Такая судьба для меня была бы хуже смерти.

Она уложила его обратно на подушку – тугая повязка удерживала ребра и не позволяла им смещаться.

– А где вы всему этому научились? – спросил он. – Вы что, медсестра?

– Нет. Хотя мне хотелось ею стать. – Она снова поднесла к его губам бутылку с виски. – Я была волонтером в Красном Кресте в Штатах, когда началась война. Мне нравилось работать с солдатами, и я пыталась помогать медсестрам всем, чем могу.

– Мы с Джеймсом собирались пойти воевать. Но вместо нас ушли два моих старших брата. Повезло мерзавцам.

– Не говорите так, Том. Эта война ужасная! Люди говорят, что никогда еще не видели ничего подобного. – Взгляд Тома потемнел, и она поспешно добавила: – Конечно, вашим братьям, наверное, там легче, чем вам в данный момент.

Том усмехнулся:

– Они бы от души посмеялись, если бы увидели меня сейчас. Эти двое – отчаянно смелые ребята. Мне почти жаль этих турок.

– У вас двое братьев? – спросила она.

– И пятеро сестер.

– Восемь детей! Да ваша мама заслуживает медали!

– Заслуживает, – с гордостью подтвердил он. – Ей сейчас приходится кормить целую кучу голодных ртов. Даже не знаю, как она там одна справляется.

Леонора осторожно коснулась его повязки.

– Как насчет чая? Или, может быть, супа?

– Я не могу пить. У меня в животе все бурлит.

– Ну, с виски-то у вас получилось неплохо, – поддела его она.

– Я никогда еще не пил такой хороший виски. – Он подмигнул ей. – У Алекса хороший вкус.

Приняв комплимент и улыбнувшись, она постаралась отвлечь его от мыслей о ране:

– А с Джеймсом вы давно знакомы?

– С детских лет. Он мне как брат. – Том энергично кивнул. – Я все сделаю ради этого парня! Видит Бог, он всегда готов прийти мне на помощь. – Он бросил на нее долгий взгляд. – Теперь я понимаю, почему вы ему так сильно нравитесь.

– А он вам что-то говорил обо мне… о нас?

– Он сказал мне еще тогда, когда и сам не был уверен. Но я никому не скажу, ни единой живой душе, клянусь.

– Я рада это слышать. И еще я рада, что у него такой хороший друг. – Через бинты снова проступила кровь. – Мне жаль, Том, но время снова делать перевязку.

– Вы просто не можете оторвать от меня рук.

Она засмеялась и принялась разматывать бинт.

– А у вас есть девушка?

– У меня? Море девушек! – Он подарил Леоноре улыбку соблазнителя, но тут же поморщился, когда она начала отрывать тампон от раны. – Их даже слишком много. В этом и проблема. Я просто не могу выбрать какую-то одну. Они все такие чертовски хорошенькие!

– А не хотели бы вы остепениться? – Она бросила грязные бинты на пол и обтерла рану теплой водой. – Завести жену и восьмерых детишек в придачу?

– Восьмерых? Ни за что. Одного, ну двух, в крайнем случае… Кто знает, возможно, однажды мне все надоест и я позволю какой-нибудь красотке заарканить меня.

– Великодушный жест с вашей стороны.

Он улыбнулся, стараясь не дернуться, чтобы опять не пошла кровь.

– А что насчет Джеймса? – Она изо всех сил старалась произнести это равнодушным тоном. – Он тоже пользуется успехом у женщин?

– Женщины Джеймса любят. – Том закатил глаза. – Считают, что он такой загадочный…

Леонора не отрываясь смотрела на Тома, уши ее начали гореть.

– Но, – лукаво продолжил он, – наш Джеймс – крепкий орешек. Похоже, он всегда сравнивает этих несчастных с кем-то еще.

Пальцы Леоноры разжались, и она выронила бинт. Потом быстро перевязала Тома и сунула ему в руки бутылку виски.

– Ну хорошо, Казанова. Довольно с вас разговоров. Еще один глоточек – и давайте отдыхать до приезда доктора.

Она поднялась, чтобы уйти, забрав таз с красной водой и окровавленные бинты.

– Ладно, мамочка, – вяло ответил он. – Как скажете.

Прошло четыре часа, прежде чем Джеймс вернулся с доктором, крепким мужчиной невысокого роста с покрасневшими глазами. Леонора встретила их на веранде.

– Я Леонора Хэррингтон. Большое спасибо, что приехали.

– Доктор Мид, – представился тот. – Я знаю вашего мужа. – От его поношенного костюма пахнуло нафталином. – Где больной?

– На диване. Он спит.

Доктор вошел в дом, а Джеймс обернулся к ней:

– Как он, нормально?

– Думаю, да, – ответила она. – Потерял много крови, но, к счастью, рог не повредил внутренние органы. Некоторое время ему придется лежать.

Они сели на ступеньках веранды. Воздух был теплым и неподвижным. Джеймс прислонился к столбу крыльца.

– Спасибо, что помогла ему.

Она улыбнулась.

– Он хороший человек.

– Хороший. – Джеймс обернулся к двери. – Кстати, теперь мы должны вам новый диван.

– Диван меня не волнует. – Она опустила глаза. – Меня не волнует ни диван, ни зеркала, ни ковры, ни все остальное.

Джеймс внимательно смотрел на нее, и она буквально погрузилась в этот взгляд.

– Вы скакали почти два месяца, – заметила она, прислонившись к нагретому солнцем дереву перил. – Ты, должно быть, вымотался.

Джеймс хлопнул себя по колену, выбивая пыль.

– Мне нужна теплая ванна. И чтоб никуда не торопиться. Я готов отмокать два дня подряд.

Леонора представила его в ванне, от которой поднимается пар: глаза закрыты, тело расслаблено… Она прогнала видение и разгладила складки юбки, чтобы чем-то занять руки.

– Как тебе домик приказчиков?

– Все удобства и даже больше. – Джеймс усмехнулся. – Ты должна как-нибудь заглянуть к нам на чай.

– С удовольствием, – обрадовалась она. – Может быть, я даже принесу вам занавески.

– Занавески?! – насмешливо переспросил Джеймс. – Да за это наши ребята просто выгонят меня с ранчо.

– Ладно-ладно, – засмеялась она. – Никаких занавесок. А как насчет пирога?

Он улыбнулся в ответ, открыв ровные белые зубы:

– Пироги я люблю.

Продолжительное молчание было простым и естественным, без тени напряжения. Они просто сидели, дышали и лениво щурились на солнце, занятые каждый своими мыслями.

– Как лошади? – спросил Джеймс.

– Хорошо. Алекс заботится о них, как о детях.

– А что тут еще произошло, пока нас не было?

Леонора подумала, знает ли он об аборигенах: может, он в курсе этого ужаса или даже поддерживает его? Эта мысль потрясла ее, словно кусочек льда, неожиданно прижатый к коже. Она сглотнула.

– Ничего. Ничего нового.

Они снова замолчали. Но вот Джеймс посмотрел в сторону облака пыли, появившегося на дороге, и брови его сердито сдвинулись – почти со злостью.

– Твой муж вернулся.

Леонора била мотыгой между рядами овощей, и с кончика ее носа падали капли пота. Растения буйно разрастались в этом тенистом месте. Без дождя почва пересыхала, но она носила сюда воду, набирая ее в баке с дождевой водой. Алекс об этом огороде ничего не знал – он неделями пропадал на руднике. Когда он возвращался, кожа его, словно одеколоном, благоухала спиртным. Временами он был добрым и веселым, в других случаях – холодным и мрачным; но при этом всегда очень беспокойным. Частенько от его одежды пахло женскими духами, а иногда на белых воротничках были заметны следы губной помады, однако она испытывала от этого только облегчение.

С западной стороны послышался топот копыт. Леонора прекратила работать, вытерла руки о платье и начала вглядываться сквозь деревья. Сердце ее затрепетало, когда на поляну выехал Джеймс – сильный, крепкий, пышущий здоровьем.

– Выходит, мне не показалось, что тут кто-то есть. – В следующее мгновение он ловко соскочил с лошади и отвел ее в тень. – А в саду при доме тебе места уже не хватает?

– Я так давно не работала на земле… – Леонора прислонила мотыгу к дереву. – И очень соскучилась по этому занятию.

– Физический труд тебе идет. – Улыбнувшись, он подошел к ней настолько близко, что заслонил собой солнце, взял шляпу, висевшую у нее за спиной, и надел ей на голову. – Ты можешь получить солнечный удар.

Леонора поспешно отступила и поправила шляпу:

– Мне, наверное, лучше спрятаться от жары. – Она села в тени на прохладную землю.

Джеймс прислонился спиной к стволу дерева возле лошади; его загорелое тело выделялось на фоне светлой коры эвкалипта.

– А в Америке ты много работала в саду?

– Нет. – Она подняла голову. – Сам посуди: уроки игры на фортепьяно, французский, литература, рисование акварелью… Ах да, еще немного рукоделия или чаепитие с престарелыми светскими дамами. Но садоводство – нет, этого не было.

– Жаль, у тебя это хорошо получается. – Джеймс взглянул на нее из-под полей шляпы. – А на что она похожа, Америка?

– Хм… – Леонора задумалась. – Это красивая страна. Скалистые горы, Калифорнийское побережье, острова Флорида-Кис. Я жила в штате Пенсильвания, в Питтсбурге. Если человека не смущают сажа и копоть, это очаровательное место. И такое зеленое от обилия дождей, что похоже на Ирландию. – Она повернулась к Джеймсу и, вспомнив о его мечте, осторожно спросила: – А ты побывал там?

– В Ирландии? Нет. – Он почесал шею. – Я не выезжал за пределы Западной Австралии.

– А что представляет собой твоя семья? О’Рейли, кажется.

– Они умерли. – Брови его нахмурились, улыбка исчезла. – Не так давно.

– Мне жаль.

– Меня взяли к себе Шелби. – Джеймс сунул руки в карманы. – Не знаю, что бы я без них делал.

Легкий ветерок колыхал их волосы, подсушивая пропотевшую одежду. Леонора ладонью вытерла пот со лба.

– Возьми. – Джеймс вынул носовой платок и протянул ей. – Правда, не гарантирую, что он идеально чистый, – улыбнулся он.

От платка пахло мылом, сеном и землей. Это был настоящий мужской запах, и Леонора вдохнула его, закрыв глаза и надеясь, что платок отдавать не придется. Промокнув лицо, она поморщилась:

– Кожу жжет.

– Ты прилично подгорела на солнце.

– Ужас, буду вся в веснушках!

– О, не нужно так отзываться о веснушках! – рассмеялся он. – Некоторые мужчины находят их очаровательными.

– Да неужели?

Джеймс кивнул, подошел к ней и подал руку.

– Мне пора возвращаться. Надо приготовить поесть нашей принцессе. Целыми днями оставаясь в доме, она становится капризной.

– Бедняга Том… – Ухватившись за его руку, Леонора поднялась с земли. – Я позже зайду проведать его. Ах да, и принесу пирог, который обещала.

Глаза их встретились. Джеймс осторожно сжал ее руку.

– Буду ждать с нетерпением.

Как всегда, с наступлением сумерек шум строительных работ поутих, и его место заняло настойчивое жужжание насекомых. В ветвях эвкалиптов-призраков с белой корой кричала кукабара. Свет в окнах домика приказчиков, теплый и мерцающий, был виден издалека. Залаяла было встревоженная собака Тома, но, узнав Леонору, взвизгнула, с виноватым видом завиляла хвостом и проводила ее через мостик. Леонора несла пирог, и сердце ее стучало волнительно и часто.

На крыльцо с широкой улыбкой, прихрамывая, вышел Том:

– Ух ты! Вот это да!

Леонора мгновенно успокоилась:

– Привет, Том! Ты выглядишь значительно лучше.

Он поднял руки и повернулся.

– Да я уже почти в норме. Здоров как бык, и все благодаря вам. Сегодня утром я даже проехался немного на лошади вместе с Джеймсом.

Леонора похлопала его по руке:

– Смотри не растревожь рану.

– Все в порядке. – Том с удовольствием потянулся. – Побаливает немножко, но уже могу двигаться. А что это так замечательно пахнет?

Леонора смущенно подняла пирог:

– Он с вишней.

– Мой любимый! Вы настоящий ангел, вы в курсе? Сейчас найдем Джеймса.

– Он занят?

Том ухмыльнулся:

– Да нет, просто не может оторваться от своей подружки.

– А-а… – У Леоноры внутри все оборвалось. – Тогда… тогда я лучше приду в другой раз.

– Пустяки. Сейчас я позову его. – Том повернулся и крикнул в дом: – Джеймс, надень рубашку и выходи. Тут кое-кто хочет тебя видеть. Да, и приведи с собой Джозефину! – Он хитро подмигнул Леоноре: – Она вам понравится.

Леонора судорожно сглотнула. Ее тошнило и хотелось забиться в угол. Она развернулась, чтобы уйти.

– Эй, Лео! – окликнул Джеймс, появляясь в дверях и на ходу застегивая рубашку.

Желудок ее оборвался и остановился где-то в области коленок.

Джеймс вышел на крыльцо.

– Уже уходишь?

Рубашка его не была заправлена в штаны, подтяжки болтались на бедрах, а через тонкую хлопчатобумажную ткань просматривались рельефные мышцы груди.

Леонора не знала, куда девать глаза.

– Я… я не хотела помешать, – запинаясь, пробормотала она и коснулась ладонью щеки. Лицо ее горело.

– Что-то не так?

Она закрыла глаза и без сил присела на ступеньку, чувствуя себя полной дурой из-за того, что оказалась здесь, и еще большей дурой – из-за того, что так расстраивается. А Джеймс уже снова был у двери.

– Погоди минутку, ладно? Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Леонора наклонилась вперед, схватилась за живот и заранее начала улыбаться, чтобы не выглядеть глупо, когда эта женщина выйдет.

Через мгновение Джеймс появился. В руках у него была свернутая куртка, и он сел так близко к Леоноре, что коснулся ее плеча.

– Познакомься, это Джозефина.

Он отвернул полу куртки, и оттуда выглянула маленькая пушистая головка кенгуру.

Облегчение вырвалось наружу красноречивым вздохом, и Леонора, засмеявшись, прикрыла рот ладонью.

– Так Джозефина – это кенгуру?

Глаза его смотрели насмешливо.

– Конечно. А ты что подумала?

– А я подумала, что это твоя… подруга.

– Вот оно что… – Он кивнул и, взглянув на нее, насмешливо приподнял брови. – Увы, это не так. – Он повернулся к зверьку и почесал у него между ушами. – Я нашел эту малышку в буше. Она сирота.

Выражение лица Джеймса было нежным и в то же время мужественным.

– Имя мне очень нравится.

Чувство облегчения было таким теплым и освежающим, что Леонора никак не могла перестать улыбаться.

– Я подумал, что Джоуи ей не очень подходит.

Джеймс встретился глазами с Леонорой и улыбнулся. Она протянула руку и погладила желтовато-оранжевый мех на носу кенгуру. При этом ее локоть коснулся груди Джеймса, и по руке прокатилась волна тепла.

Сидеть тут было так уютно. И так легко. Даже слишком, пожалуй. Леоноре хотелось положить голову ему на плечо, уткнуться в него, как в мягкое одеяло.

– Как долго ты думаешь держать ее у себя? – спросила она.

– Пока не научится есть самостоятельно и не подрастет немного. А потом отпущу ее. Но за одну ночь такое не происходит.

Взгляд его скользнул по лицу Леоноры, и она опустила голову. Джеймс протянул руку и осторожно заправил выбившийся локон ей за ухо, своим прикосновением оставив пылающий след на коже.

– Эй, а где моя медсестра? – донесся из дома веселый голос.

– Думаю, мне следует проведать своего пациента, – улыбнулась Леонора.

Она прошла за Джеймсом в дом, где пахло теплым хлебом и свежей древесиной.

Том сидел на кровати, держась за бок; он был голым до пояса, если не считать повязки.

– Я знал, что рано или поздно заманю вас в свою спальню.

Джеймс, стоявший за спиной Леоноры, поднял руки и оперся о дверной косяк.

– Веди себя прилично, а не то она пришлет вместо себя доктора Мида.

Его дыхание щекотало Леоноре волосы, а тепло тела волновало и лишало сил.

– Ой, тогда я буду вести себя хорошо, клянусь! – Том перекрестился.

Джеймс легонько похлопал Леонору по плечу, оставив горячий след на ее коже.

– Приглядывай за ним, а я пока нарежу пирог, – сказал он и вернулся в кухню.

– Он просто мне завидует, – заявил Том, откидываясь на подушку.

– Я все слышу! – крикнул Джеймс.

Но Том повторил одними губами:

– Он просто мне завидует.

Леонора присела на край кровати и начала осторожно разматывать бинт.

– Ты ужасный тип, знаешь ли!

– Кто? Я? Нет, только не это! Просто я нравлюсь вам, любовь моя, все больше и больше. Ну признайтесь же!

– Ну да. Нравишься, – согласилась она, продолжая снимать повязку. – Как плесень, например.

Из кухни донесся смех Джеймса.

Наконец Леонора убрала последний бинт.

– Ты точно не придавливаешь рану, Том?

– Да все в порядке. Ребра почти не болят. И я даже могу дышать без воплей.

Леонора полезла в сумочку за новыми бинтами.

– Ты быстро идешь на поправку.

Шутливое выражение исчезло с лица Тома:

– Даже не знаю, что бы я без вас делал. Я серьезно.

– С этого момента оставь быков в покое, ладно? – Леонора похлопала его по ноге и встала, чтобы уйти. – Займись лучше женщинами.

Джеймс сидел на крыльце.

– Ты хорошо позаботился о нем, – сказала она, вдыхая теплый вечерний воздух.

Какое-то мгновение Джеймс смотрел на нее, думая о чем-то, потом кивнул в сторону двери.

– Пирог почти остыл. Съешь кусочек?

– Мне пора возвращаться, – ответила Леонора. – Скоро вернется Алекс. – Она вздохнула. – И вышлет поисковую группу по мою душу.

– Жаль. – Джеймс заставил себя улыбнуться. – Пойдем. Я провожу тебя домой.

– Не стоит. Я сама справлюсь.

– Это, собственно, был не вопрос. – Он хотел уже взять ее под локоть, когда остановился. – Чуть не забыл. Погоди, у меня есть кое-что для тебя. – Джеймс одним прыжком преодолел три ступеньки и через мгновение вернулся, держа в руках баночку из-под варенья с букетиком белых цветов. – Это олеандр, – сказал он. – На заднем выгоне у нас все в таких цветах.

От благодарности у Леоноры сжало горло. Она взяла цветы и вдохнула аромат, напоминавший смесь абрикоса и сирени.

– Они такие красивые…

Они молча шли в сторону большого дома.

– Как долго Алекс задержится здесь? – наконец спросил Джеймс.

– Трудно сказать. Каждый раз по-разному.

Они снова умолкли и не разговаривали до тех пор, пока не дошли до ее крыльца.

– Спасибо за цветы, – негромко сказала Леонора.

Джеймс кивнул:

– Спокойной ночи. – А потом, спохватившись, добавил: – И спасибо за пирог, Лео.

Лео… Внутри разлилось приятное тепло.

– А ты знаешь, ты единственный, кто называет меня так.

Он подмигнул ей:

– Вот и хорошо.

Когда Алекс вернулся, сразу стало ясно, что он не в духе. Он громко хлопнул дверью, и дом словно наполнился раздражением.

– Пожар в шахте! – с досадой бросил он, вешая пальто. Небритое лицо его было серым, воротничок рубашки выпачкан. – Целый день простоя.

– Кто-нибудь пострадал?

– Двое или трое. Точно не знаю. – Он пожал плечами. – Через день-другой нужно будет туда вернуться. – Он опустился в широкое кресло и провел пятерней по волосам, взъерошив их. – Мне нужна одна ночь передышки. Просто одна ночь полного покоя.

Она подошла к бару, налила виски в стакан с толстым дном и протянула ему.

Он сделал глоток и взглянул на нее:

– Ты что, откуда-то прибежала? Ты вся красная.

Леонора дотронулась до лица:

– Сгорела на солнце.

– Боже мой, ты что, не надела шляпу?

– Я работала на огороде, и шляпа все равно бы упала. – Она рассмеялась. – Я даже не сразу поняла, что случилось, а потом было уже слишком поздно. Ох и болит! – Она снова осторожно прикоснулась к щеке.

Алекс встал из кресла.

– Так ты копалась в земле? – Голос его гневно дрожал, и это мигом стерло улыбку с губ Леоноры. – Ты стояла у всех на виду и ковырялась в земле под палящим солнцем, как какая-нибудь батрачка?

Она была ошеломлена. Алекс окинул ее взглядом с головы до ног, и по спине у нее пробежал холодок.

– Покажи мне свои руки.

– З-зачем? – запинаясь, пробормотала она. – Я…

– Покажи мне свои руки! – рявкнул он, стиснув зубы.

Леонора протянула вперед руки, которые заметно дрожали. Он перевернул их ладонями вверх.

– Ты только посмотри на них! Посмотри на свои руки! Они жесткие и красные, как у мужика, а ногти грязные и сломанные!

Она сжалась, думая о том, что надо бы выбежать из комнаты и позвать Мередит и Клэр.

– Так вот как ты встречаешь меня! – взревел Алекс. – С грязными руками и обгорелой кожей!

– Прости. Я… я просто хотела…

– Ты просто хотела – что? Просто хотела опозорить меня перед всей фермой? Воображаю, что должны были подумать наши приказчики, увидев, как моя жена копается в земле, выращивая овощи, как будто я не могу обеспечить ее едой!

– Но меня никто не видел, Алекс! – солгала Леонора. – Огород не здесь.

Алекс сорвал галстук и швырнул его на пол.

– Я планировал в этот уик-энд взять тебя на скачки и познакомить с женами друзей. Теперь можешь об этом забыть.

– Почему?

– Ты только посмотри на себя!

Он подтолкнул ее к зеркалу.

Нарастающая злость начала побеждать в ней страх.

– Тебя, Алекс, постоянно нет дома. Что, по-твоему, я должна делать целый день? Сидеть, дрожа над своими ногтями, и дожидаться тебя? Ты нанял кухарку и горничную. Мне просто нечем заняться. Чем мне заполнить свой день, скажи?

– Почему бы тебе не заняться тем, что делают все остальные женщины? – Он с размаху ударил пустым стаканом по столу. – И заодно подумать о том, как стать хорошей женой.

Рев мотора «форда» испугал лошадей. Том, которого раздражал этот шум, придержал их и продолжил вычесывать.

– Ты уверен, что готов к работе? – спросил Джеймс.

– Если я еще хотя бы день проваляюсь в кровати, то просто застрелюсь.

Джеймс оглядел стойла:

– А где Рассел?

– Не знаю. – Том нагнулся, чтобы проверить копыто лошади, и скривился от боли. – Я видел, как он куда-то направлялся с мотыгой и тачкой. Сказал, что должен выкорчевать какой-то огород.

– Что?

Джеймс опустил поднятые вилы. Том только пожал плечами.

Вскочив на бурую кобылу, Джеймс галопом пронесся мимо дома и конюшен. Вдалеке из знакомого уголка в тени эвкалиптов раздавался шум. Под деревьями виднелась фигура Рассела. Ограда вокруг огорода была вырвана и свалена в тачку, а под ней виднелись сломанные стебли растений.

– Рассел! – гневно крикнул Джеймс. – Какого черта ты здесь делаешь?

Тот поднял голову; щека его оттопыривалась от жевательного табака.

– Убираю этот огород.

– Зачем? Кто тебе приказал это сделать?

– Мистер Хэррингтон. – Рассел оперся на мотыгу и вытер нос большим пальцем. – Сказал сделать так, будто его тут никогда не было.

Джеймс еле сдерживал злость.

– Жена его в курсе?

– А я почем знаю? – бросил тот. – Просто делаю то, что было сказано.

Джеймс оценил масштабы разрушения: грядки перекопаны, растения в тачке уже успели привять на солнце.

– Ты нужен Тому на конюшне! А это может подождать.

– Я не собираюсь перечить боссу. – Рассел поднял мотыгу и начал разравнивать землю. – Мистер Хэррингтон сказал закончить, и я закончу.

– Я сам закончу. – Джеймс забрал у него мотыгу. – Если возникнут вопросы, мистер Хэррингтон может поговорить со мной.

– Ну ладно, если так.

И он побрел к конюшне.

Джеймс присел на корточки и, проведя растопыренными пальцами по свежевскопанной земле, выгреб из нее обрывки листьев и цветов. Потом подошел к тачке и принялся рыться в ней в поиске растений, которые еще можно было спасти. Их оказалось совсем немного – кучка побегов бобов и гороха да увядшая морковь. Он вспомнил лицо Леоноры, вспомнил, как оно сияло, когда она работала, и как он радовался, глядя на нее, горестно оглядел уничтоженные грядки и направился к большому дому, чувствуя пустоту и печаль внутри.

Держа шляпу в руках, Джеймс поднялся по ступенькам на веранду и постучал в дверь. Подождав немного, он постучал снова, но никто не ответил. Он уже развернулся, чтобы уйти, как дверь скрипнула. Он с трудом узнал стоявшую перед ним женщину, очень бледную, с печальным лицом. Джеймс откашлялся.

– Добрый день, Лео. – Он нервно почесал голову. – Похоже, до твоего огорода добрались кролики и натворили там делов. – Он протянул ей свою шляпу. – Я попытался спасти что смог.

Она взглянула на содержимое его шляпы, и губы ее скривились в беспомощной улыбке. Джеймс взял один из поникших стеблей бобов и горько усмехнулся:

– Пир у них вышел королевский.

Она коротко засмеялась и улыбнулась одними губами. На ее лице читалась такая грусть, что Джеймс вынужден был отвести глаза.

– Почему он это делает?

Леонора вытерла слезинку:

– Подозреваю, что он не считает веснушки очаровательными.

Джеймс смотрел на нее – идеальной формы нос, гладкий лоб, плавная линия скул, – и сердце у него разрывалось, а в груди разгорался огонь.

– Алекс сейчас дома? Я бы хотел поговорить с ним.

– Его нет! – сверкнула она глазами. – Брось, Джеймс. Не так уж это и важно. Просто клочок грязной земли.

Огонь в его груди уже пылал вовсю.

– Дело не только в этом, Лео. Он не должен оставлять тебя одну. Это неправильно.

– Мужчины по всей Австралии оставляют женщин одних. Гуртовщики, рудокопы… Вряд ли найдешь профессию, при которой мужчины не бросали бы своих женщин.

– Речь о другом, Лео. В Западной Австралии нет человека, который не знал бы о вашем богатстве. – Джеймс с тревогой покачал головой. – Я знаю, что это не мое дело, но Алекс должен понимать ситуацию. Это неправильно и небезопасно – оставлять тебя одну.

– Даже лучше, когда его нет. – Она поднесла руку к виску. – Нет, я не это хотела сказать. Просто… он много и напряженно работает, от него зависит столько людей… – Ей потребовались большие усилия, чтобы улыбнуться. – К тому же у меня в кухне есть две женщины. И я совершенно уверена, что Мередит прекрасно умеет отбиваться сковородкой.

– Это не шутка, Лео.

– Я уже большая девочка и смогу постоять за себя. Кроме того, я предприняла некоторые шаги. – Она расправила плечи и снова сверкнула глазами. Ее бледные щеки приобрели естественный оттенок.

Джеймс скрестил руки на груди, стараясь не рассмеяться, его злость постепенно улетучивалась.

– Правда? И что же это за шаги?

– Это секретные шаги.

– Ну пожалуйста, расскажи мне!

– Если я расскажу, они уже не будут секретными, ведь так? – шутливо парировала она.

Джеймс усмехнулся и, сдаваясь, покачал головой:

– Но хотя бы пообещай мне не открывать двери всяким подозрительным типам.

– Включая тебя? – спросила Леонора.

Джеймс сделал шаг вперед, и вдруг его лицо оказалось в каких-то дюймах от ее лица.

– А мне в особенности.

Он подмигнул Леоноре, и неожиданно ему ужасно захотелось ее поцеловать. Желание нарастало так стремительно, что Джеймс, испугавшись его, смущенно отступил назад. Потом вытряхнул остатки растений в корзинку для мусора на веранде и торопливо надел шляпу.

– Просто будь осторожна, – бросил он и, не оглядываясь, спустился с крыльца.

– Джеймс…

Он обернулся.

На мгновение у Леоноры перехватило дыхание от захлестнувшей ее волны благодарности:

– Спасибо тебе.

 

Глава 50

Ливень, грянувший неожиданно и продолжавшийся два дня и две ночи, утопил в забое одного славянина и одного итальянца и остановил работы на руднике впервые со времен пожара.

Рабочие сидели группками по своим палаткам. Капли пробивали промокшую насквозь парусину у них над головами и гасили разведенный огонь. Это был холодный дождь, унылый и тихий, без неистовства молний. Рыжая земля между рядами палаток размякла и превратилась в жидкую грязь, в которой вязли ноги. Постели, личные вещи, спички и еду складывали по углам под листы покоробленной жести, чтобы уберечь от сырости. От мужчин и женщин неприятно пахло, потому что одежда промокала на них, потом высыхала, а после опять промокала. Открытая канализационная труба у холмов переполнилась, и зловонная жижа потекла в сторону лагеря. На подступах к нему дорогу этому потоку перегородили набитыми песком пеньковыми мешками и старой одеждой, но нечистоты упорно просачивались в каждую щель.

Ган сидел в палатке Свистуна на промокшем куске сложенного картонного ящика. Они молча ели – у каждого в руках было по банке консервов и по вилке. У Гана была баранина, у Свистуна – сардины. Они называли эти консервы «собачьи». В углу палатки гнил промокший, как губка, хлеб.

Дождь подрывал моральные силы. Вчера не было работы, сегодня нет, вряд ли будет и завтра. Над лагерем повисла угроза трех дней без зарплаты. Даже Свистун не улыбался, его лицо было чернее тучи.

– Есть разговор, – сказал он, обращаясь к своей банке.

Мясо в банке Гана было таким перетушенным и мягким, что казалось, будто его уже кто-то жевал.

– Что еще за разговор?

– Злой разговор. Такие сейчас слышатся со всех сторон, – сказал Свистун. – А дождь только усугубляет все. Делать-то нечего – только разговаривать. – Старик сердито ткнул вилкой в остатки рыбы в банке. – Кто-то говорит про забастовку, кто-то – про бунт, но все недовольны. Иностранцы просто с ума сходят по поводу двоих утонувших шахтеров. И они, в общем-то, правы. Десятники продержали этих парней там слишком долго. Видели, что вода прибывает, но все равно не подняли вовремя. Их даже похоронить толком не смогли, потому что могилы заливало грязью.

Ган тщательно выскреб свою банку и, поставив ее на землю, поднял глаза на Свистуна.

– В конторе хотят, чтобы я шпионил, – сказал он. – Чтобы рассказывал им про любое недовольство. Поэтому я и получил эту работу. Это была единственная причина, по которой она мне досталась.

Свистун доел последний кусочек, выскреб все, что еще оставалось, тщательно облизал вилку и широко улыбнулся:

– Но ты же не крыса, Ган.

Ган усмехнулся в ответ:

– И не был ею ни единого дня в своей жизни.

– А что ты станешь делать, когда они начнут тебя спрашивать? Даже начальство уже чувствует, что народ закипает.

Ган пожал плечами:

– Буду увиливать, наверное. Скажу им, что люди жалуются, но ничего такого не организовывают. Обычное разглагольствование.

– Дела у тебя хреновые, приятель. Уже очень скоро накопившаяся злость начнет выплескиваться наружу. Любое происшествие может опрокинуть кипящий котел. Это неминуемо, я совершенно уверен, черт побери! Народ только и ждет, чтобы кто-то неосторожно чихнул, и тогда вся эта ярость вырвется на свободу. – Свистун умолк и облизнул с губ остатки рыбы. – Большие мальчики сразу скажут, что ты их не предупредил, и будут рады переложить всю ответственность на кого-нибудь.

Картонный ящик под Ганом окончательно провалился в грязь, но ему было все равно. Он пожал плечами:

– Я не думаю об этом. Живу одним днем. Мне стоило бы убраться отсюда, но деньги… А если меня поймают, не так уж много они могут со мной сделать такого, чего еще не было сделано.

– Кости тебе переломают, – горестно заметил Свистун.

– Все это мне не в новинку. Когда с этим будет покончено, буду продолжать жить или умирать.

– Ты забыл про страдания в промежутке.

– Ничего я не забыл. – Ган уставился на свои мозолистые руки. – Но я все равно не крыса.

Свистун с трудом встал: суставы его болели и отчаянно хрустели от ревматизма, который обострялся от сырости. Покопавшись в груде вещей, он нашел ржавую консервную банку и достал оттуда старый носок с тяжелым шариком на конце. Он помахал им в воздухе, как маятником.

– Я все откладывал деньги. То там монетку, то сям – где только мог. Тут, правда, немного. – Свистун бросил носок Гану, и тот поймал его на лету. – При первой же опасности забери их. А потом убирайся к чертовой матери, пока они до тебя не добрались.

Ган бросил носок обратно:

– Я не возьму твоих денег, Свистун.

– Какой же ты правильный, черт бы тебя побрал! – отозвался Свистун. – У меня есть семья, целая гурьба девочек, чтобы ухаживать за мной. А у тебя что? – Он потер щетину на подбородке. – Послушай, мне уже недолго осталось. Суставы такие тугие, что все кажется, будто косточки вот-вот переломятся. Ходить и даже пальцами шевелить до того больно, что я уже близок к тому, чтобы хлебнуть крысиного яду, лишь бы прекратить страдания. Единственная причина, по которой я еще на этом свете, – это мои девочки. Если я покончу с собой, это разобьет им сердце. И за это гореть мне в аду. – Он горестно поджал губы. – Мне не нужны эти деньги, Ган. Если эти сукины дети обидят тебя, они обидят и меня. И сломают что-то важное у меня внутри. Ты же знаешь, что девчонки сделали меня мягким, как масло! Так что боли мне и без тебя хватает. – Свистун сунул носок обратно в банку, закрыл ее крышкой и закопал в груду вещей. – Если деньги тебе не понадобятся, они останутся здесь. Но если ты окажешься в беде, возьми их, черт тебя подери! – Для верности он бросил сверху еще кипу старой одежды. – А теперь пойдем. Посмотрим, не играет ли кто-нибудь.

Они вышли из палатки, на ходу поднимая повыше воротники рубашек и поглубже напяливая шляпы. Из большой палатки в квартале австралийцев выплывал и растворялся в воздухе сигаретный дым. Послышался гул голосов, потом резкий вскрик, затем опять глухой гул. Свистун откинул кусок брезента, служивший дверью. Потолок тут был высокий, так что они выпрямились. Дождевая вода капала с них на пол.

– А что, ребята, есть у вас игра? – спросил Свистун.

– Смотря для кого, – ответил дородный мужчина с обветренным лицом. – Деньги-то есть?

Свистун звякнул монетами в кармане.

– Тогда ладно, – кивнул здоровяк. – Присоединяйтесь. – Он сдвинул деревянный ящик, на котором сидел, и скомандовал: – Дайте место старикам!

Все дружно подвинулись.

– Во что играете? – спросил Ган.

– В «мушку» живыми мухами.

Между игроками лежала плоская деревяшка, на которой стояло шесть небольших пирамидок сахара. Все лихорадочно отгоняли круживших вокруг них мух.

– Делайте ваши ставки! – рявкнул здоровяк.

Ган положил монетку напротив четвертой горки. Его примеру последовали остальные: каждый делал свой выбор, и иногда он оказывался одинаковым.

– Ставки сделаны! – прокричал распорядитель. – Три, два, один – стоп!

Все замерли, уставившись на мух. Отвратительная волосатая муха спикировала вниз и сделала круг над сахаром. Все затаили дыхание. Но тут другая муха без раздумий опустилась на вторую горку и принялась есть сладкие гранулы. Трое мужчин оживленно захлопали, а остальные приуныли. Победители протянули руки за своими выигрышами.

– Мухи летят от сточных канав тучами, – сообщил один из собравшихся. – И никто не знает, что они любят больше – сахар или дерьмо, – засмеялся он.

– Вы ведь Свистун и Ган, верно? – дружелюбно спросил распорядитель, раздавая выигрыш. Они кинули. – Я Уинстон. Добро пожаловать к нам! А ты ведь тут новенький, так? – спросил он у Гана.

– Ну, новичком я себя не чувствую, – ответил Ган, доставая вторую монетку. – Я проработал на рудниках бóльшую часть жизни. И один день не слишком отличался от другого.

– Это правда, – согласно кивнул Уинстон. – А почему вы, ребята, живете среди этих вонючих итальяшек? Вам бы место в нашем крыле.

Свистун бросил на Гана красноречивый взгляд: «Я же тебе говорил…» Он немного помолчал и ответил:

– Там одна женщина подкармливает нас. Чертовски вкусно готовит. И это единственная причина. Такие старые пердуны, как мы, нуждаются в горячей пище.

Уинстон понимающе нахмурился:

– Тогда будьте осторожны. Тот народ не моет руки. И ест там же, где и гадит. – Со стороны игроков, размахивающих руками над столом, послышался одобрительный ропот. – Все, последняя игра! Делайте ставки!

 

Глава 51

Непрерывный поток через их поместье был ожидаем: сезонные рабочие с пожитками в узелке на конце закинутой на плечо палки; старатели с покрытыми шрамами мозолистыми руками и пустыми карманами; безработные скотоводы, прикрывавшие унизительность своего положения грубой речью. Чтобы справиться о своих потерянных друзьях, заходили ветераны, покалеченные и сентиментальные, в их глазах застыл шок от увиденного на войне. Кто бы и откуда ни приходил, все просили хоть что-нибудь поесть. Большинство вскоре, стирая в кровь ноги, продолжали свой нелегкий путь, другие укладывались вздремнуть в тени большого эвкалипта.

Еду и воду им подавали всегда – таков первый закон буша. По большей части это были честные, вежливые, трудолюбивые парни, переживавшие трудные времена. Большинство шло с запада или севера и направлялось дальше в поисках работы на шахтах или полях. В этой малообжитой местности криминальные элементы попадались редко, предпочитая скрытность и темные улочки городских трущоб.

И только когда вглубь территории ворвалась буря, затопив русла ручьев и превратив улицы в реки, поток путников приостановился. В ту неделю и в несколько последующих казалось, что жизнь вокруг Ванйарри-Даунс вымерла. Но как только вода спала, оставив на подсохшей земле шрамы промоин и вымытые борозды, бродяги появились снова – как неистребимые термиты на гнилом дереве.

Однако произошли некоторые перемены. Леонора заметила, что теперь уже больше людей шло с юга. Глаза у них были более пустыми, чем до дождей, а лица – нездорового землистого цвета. Когда она раздавала им пироги с бараниной и персики, когда наполняла котелки родниковой водой, ей хотелось спросить, откуда они и куда идут, но она этого не делала. Что-то подсказывало ей, что подобные разговоры их не интересуют, – как, впрочем, похоже, не интересовало и все остальное.

За все время, что она жила на ферме, к их порогу ни разу не приходила женщина. Несколько она раз видела женщин, которые сидели на подводах или убаюкивали плачущего младенца, но те всегда оставались на заднем плане, никогда не поднимали глаза на дом и не присоединялись к мужьям на веранде. Поэтому Леонора чрезвычайно удивилась, когда, в разгар жары, открыв на стук, увидела женщину, державшую за руки двух маленьких чумазых мальчишек.

Женщина избегала смотреть ей в глаза.

– Извините нас за беспокойство, мисс, – смущенно сказала она. – Я хотела спросить, не найдется ли у вас чего-нибудь поесть для моих деток.

Леонора ответила быстро, возможно, даже слишком:

– Конечно. Заходите в дом, пожалуйста.

Дети шагнули вперед, но мать удержала их:

– Мы не хотели бы доставлять вам беспокойство. Если вам все равно, мы бы просто взяли еду и пошли.

Мальчишки с несчастным видом уставились на свои протертые до дыр туфли, из которых торчали грязные пальцы.

– Прошу вас, – настаивала Леонора. – Никакого беспокойства нет. Наоборот, мне веселее в компании. У нас сейчас тушится жаркое, но оно не совсем еще готово.

Мальчики с надеждой подняли на мать глаза, в которых ясно читался голод. Она вздохнула и сдалась:

– Но только ненадолго, а потом мы сразу пойдем. Мы не хотим быть вам в тягость, мисс.

Оказавшись внутри, дети с открытыми от удивления ртами рассматривали просторные комнаты, высокие потолки и богатую обстановку. Мать откашлялась, чтобы привлечь их внимание, и кивком головы отдала безмолвную команду, после чего те быстро сняли шляпы, смахнув на пол рыжую пыль и мертвых мух.

– Боже мой, мальчики! – недовольно зашипела на них мать.

Леонора рассмеялась:

– Да все в порядке. Мой муж оставляет пыльный след по всему дому. – Она подошла к дверям в кухню и окликнула кухарку: – Мередит, как там наше жаркое?

– Уже готово, можно подавать.

– Подавай. У меня к обеду гости. – Она ободряюще улыбнулась мальчикам, которые просияли, услышав, как она их назвала. – Мне понадобится еще три тарелки и много-много хлеба с маслом.

Они вчетвером сидели за накрытым белой скатертью обеденным столом, который был настолько высок для мальчиков, что их головы едва виднелись. Их мать испытывала такую неловкость, что Леонора подумала, не было ли жестокостью приглашать их в дом. Ей было хорошо известно, как австралийцы относятся к подаяниям, в особенности женщины.

Мередит, принеся жаркое на блюдах, окинула новые лица удивленным взглядом. Мальчишки накинулись на булочки и вымокали ими горячую подливу, не дав ей хоть немного остыть. Женщина повернулась к Леоноре лицом, каждая складка которого была оттенена пылью. Ей легко можно было дать как двадцать лет, так и пятьдесят.

– Мы причиняем вам слишком много беспокойства.

– Мой муж часто в отъезде, – опустив глаза, честно призналась Леонора. – Женщин здесь мало, так что бывает очень одиноко.

Плечи женщины расслабились, и мгновенно между ними установилось взаимопонимание людей пусть и разного социального положения, но разделяющих общую печаль.

– Откуда вы? – спросила Леонора.

– Из Кулгарди.

– С рудника?

– Да.

– В последнее время из тех краев через нас проходит много народу. А что, на севере есть шахты, набирающие людей?

Женщина недоверчиво взглянула на нее:

– Они все бегут от лихорадки.

Леонора сначала не поняла:

– От лихорадки?

– Тиф. Им охвачен лагерь.

Мальчики на миг прекратили жевать, переведя взгляд на лицо матери, ставшее вдруг пустым и отрешенным.

– Мой муж умер от него несколько дней назад, – отрывисто сказала она. – А перед этим – мой малыш. – Она сжала ложку так, что побелели суставы. – Я увожу сыновей на запад, в Даггар-Хиллс. Там у родни мужа небольшая ферма.

– Это очень далеко. – Леонора промокнула губы салфеткой. – Как же вы доберетесь туда?

– Пешком.

Один из мальчиков взглянул на свои дырявые туфли и насупился.

– Но вы хотя бы переночуете здесь?

– Нет. – Женщина выглядела так, будто была готова уйти в любой момент, хоть прямо сейчас. – Мы пойдем. И так уже задержались у вас достаточно долго.

– Останьтесь, прошу вас! Дайте детям отдохнуть. У нас есть свободная комната. Вы можете уйти завтра до наступления жары. – Леонора улыбнулась. – К тому же мне спится спокойнее, когда в доме есть кто-то еще.

Женщина, похоже, позволила себе поддаться усталости. Она перевела глаза на утомленных мальчиков, и взгляд ее потеплел.

– Хорошо, мы уйдем завтра рано утром.

После ужина Леонора набрала для мальчишек полную ванну, благо после дождей воды в баке водонапорной башни было до краев. Забота об этой семье, пусть даже на короткое время, принесла ей ощущение счастья, напоминавшее дни, когда она работала в госпитале.

Мать завернула своих тщательно вымытых сыновей в теплые покрывала и впервые за все это время улыбнулась.

– Они славные ребята, – сказала она. – Хотя им досталось для их возраста, даже слишком. – Голос ее сорвался. – Почему я и ушла. Я не могла потерять их из-за лихорадки. – В глазах ее появились слезы. – Я просто не могла потерять и их тоже!

– А что же доктор с рудника? – удивилась Леонора. – Он разве не мог помочь?

– Мы ни разу не видели этого доктора. Мы вызывали его, как и все остальные, но он занимается только самой верхушкой. А мой муж был простым забойщиком. Десятников же заботит только то, что поступает из шахты, а не рабочие руки, которые это обеспечивают.

Леонора понимала, что женщина не догадывается, что рудник этот принадлежит им с мужем, и молила Бога, чтобы все так и осталось.

– Вода в ванне все еще теплая, и вы можете воспользоваться ею, пока ее не слили, – предложила она.

Усталость, похоже, окончательно взяла над женщиной верх.

– Это было бы здорово! – Она бросила на Леонору долгий испытующий взгляд. – Вы были добры к нам. Слишком добры. Я помоюсь и прикорну рядом с мальчиками. Не беспокойтесь о нас.

Леонору охватили угрызения совести: она почти ничего не сделала для этой женщины. Напротив, возможно, что это Алекс сделал ее вдовой.

На следующее утро трое гостей встали очень рано, как и обещали, и позавтракали яичницей с беконом и хлебом. Благодаря отдыху и хорошей еде в глазах мальчишек появился живой блеск. «Только как долго он сохранится?» – с грустью подумала Леонора.

На улице их ждала запряженная подвода. Она попросила Джеймса положить в нее фураж для лошади, одеяла и фляги с водой. Леонора сделала набег на свою кладовую и выгребла оттуда столько еды, сколько смогла. На самое дно корзинки она положила несколько купюр, затолкав деньги как можно глубже, чтобы женщина смогла найти их только тогда, когда они отъедут уже слишком далеко, чтобы возвращаться.

Когда женщина увидела запряженную подводу, то лишилась дара речи; потрясение не было бы бóльшим, даже если бы это была золотая карета. Она попыталась было отказаться, замотав головой, но Леонора сразу пресекла ее попытки:

– Этой подводой не пользовались годами, и мы уже собирались разобрать ее на дрова. Да и лошади этой, боюсь, недолго осталось, – солгала она. – Вряд ли вам удастся добраться на ней до Даггар-Хиллс. Так что вы сделаете нам одолжение, если возьмете ее.

Женщина не сказала ни слова, но в глазах ее читалась глубокая благодарность, когда она смотрела, как мальчики залезают на одеяла под навесом. Они уехали, не сообщив даже своих имен.

Вскоре после того, как повозка скрылась из виду, Леонора выехала на рудник. Она знала, что Алекса это приведет в бешенство, но ее собственная ярость превозмогала страх: каждый ее нерв напоминал тлеющий бикфордов шнур с зарядом пороха на конце.

– Ну и пусть злится сколько угодно, – бормотала она себе под нос.

Как он посмел позволить рабочим, своим рабочим, страдать и умирать, оставляя детей сиротами? Как он мог такое допустить? Почему не привез всех докторов Западной Австралии, чтобы помочь этим людям?

– Пусть себе злится! – с вызовом повторяла она.

В багажник «форда» Леонора положила столько канистр со свежей водой, сколько туда поместилось. Еще там была корзинка с чистыми тряпками, несколько ящиков лимонов и апельсинов, пузырьки с обезболивающими средствами на опии. На пассажирское сиденье она поставила несколько фляг воды для себя, а также фрукты, бутерброды и смену чистой одежды, поскольку не знала, сколько там пробудет. Она оставила список заданий по дому для Клэр, сообщив, что уезжает на несколько дней навестить Алекса.

Карта Леоноре не потребовалась: здесь была всего одна дорога. Примерно через каждый час попадались указатели поворотов в сторону городов, расположенных к востоку и западу от трассы. Салон черного автомобиля безумно нагрелся под палящим солнцем, и Леонора до половины открыла окно, но теперь облегчение от жары внутри компенсировалось удушливой пылью, залетавшей снаружи.

В воздухе чувствовался запах гари и копоти. По обеим сторонам дороги стоял изуродованный лес – вернее, то, что от него осталось. Насколько хватало глаз, все было усеяно тысячами низко срезанных пеньков, сочившихся густым древесным соком и напоминавших уродливые гнойники. Эта изувеченная земля была превращена в пустырь и брошена на произвол судьбы. Птицы улетели, тень пропала, почва покрылась коркой. В этом безрадостном пейзаже чувствовалась глубокая, почти человеческая скорбь.

Оплетка руля из коричневой кожи под влажными от пота ладонями Леоноры стала черной. Она по очереди освобождала руки и разминала пальцы, чтобы восстановить циркуляцию крови. Впереди появился голубой дым, потянуло странным резким запахом. Леонора мельком взглянула на капот автомобиля, чтобы убедиться, что ее двигатель здесь ни при чем. Но тут, заглушая запах горячего металла, возникла сначала слабая, а потом все нарастающая вонь канализации и тухлых яиц. Леонора закашлялась и уткнулась носом в плечо. Наконец показался источник этого зловония, лагерь. Это были стоящие рядами убогие палатки и хижины из парусины, дерюги и кусков жести, соединенных вместе шкурами и волокнистой корой деревьев.

Леонора замедлила ход, оглядывая лагерь в боковое окно. На улицах было тихо. Никто не казался больным. Мусора на земле почти не было. Воображение Леоноры рисовало лагерь полем битвы: все усеяно мертвыми телами, раздаются крики пораженных болезнью. Но, если не считать вони, все было в порядке, чисто и мирно. Мужчины, скорее всего, были на работе, дети – в школе. Возможно, она вынесла свое суждение слишком поспешно; возможно, в конце концов сюда все-таки прислали доктора.

Леонора съехала с дороги и поставила машину на тормоз. Откинувшись на сиденье, она вытянула затекшие ноги. Из некоторых печных труб, торчавших в крышах платок, поднимался дымок. В окнах и открытых дверях время от времени мелькали фигуры людей. Залаяла привязанная к столбу тощая собака. Вдруг Леонора почувствовала, как что-то перекрыло слабый ветерок из окна. По салону скользнула чья-то тень. На нее смотрел мужчина. Он постучал по стеклу согнутым пальцем.

– Вы что, заблудились? – Акцент у него был восточноевропейский, но говорил он вполне разборчиво. Он был невысокий, коренастый, с широко открытыми глазами и честным взглядом.

Леонора открыла дверцу и вышла.

– Я ищу главную контору, – сказала она, не зная точно, как называется то, что ей нужно. – Ту, где находится управление рудника.

Мужчина указал куда-то вдаль.

– Это через весь лагерь. Слева вы увидите здание. – Он помотал головой, как будто хотел сказать что-то, что отказывался произносить его язык. – Уезжайте. Тут плохо. Тиф. – Слово это он произнес как будто для проверки, не будучи уверенным, знает ли она, что в лагере свирепствует болезнь.

– Я знаю.

– Вы медсестра?

– Нет.

Мужчина, казалось, был разочарован. Сняв шляпу, он теребил ее в своих сильных руках.

– У меня маленький ребенок заболел. И средний тоже. Мы не знаем, не тиф ли это. – По щекам его неудержимо покатились слезы.

Смотреть на слезы женщин было тяжело, но от того, что так открыто плакал взрослый мужчина, у Леоноры просто разрывалось сердце.

– Где вы живете?

Говорить он не мог, только шумно дышал, показывая на свой дом – сооружение наполовину из брезента, наполовину из жести, кое-как поддерживаемое проволочной сеткой для курятников.

Мужчина вошел в металлическую часть этой конструкции, и Леонора последовала за ним. Голый раскрасневшийся младенец стонал в небольшой деревянной кроватке, которую апатично покачивал ногой мальчик лет восьми. На полу рядом с ним сидела женщина, держа на руках худенькую, болезненного вида девочку. Они взглянули на незнакомку безо всякого интереса, словно сквозь нее.

Леонора наклонилась и взяла младенца на руки – тело его было почти невесомым. Его кожа обожгла ей ладони.

– Пожалуйста, возьмите в моей машине воду и налейте в таз, – распорядилась она, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. Осмотрев вздутый животик ребенка, она заметила тифозную сыпь, мелкую и плоскую, – ее было так же трудно не узнать, как, например, черный цвет гангрены. Прижав ребенка к груди, Леонора принялась укачивать его, поглядывая на мать, которая безучастно уставилась в угол. Быть может, она видела их будущее, в котором не было надежды, или прошлое, которым они когда-то наслаждались.

Мужчина принес таз с водой, и она погрузила в него ребенка по шею. Он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, если не считать мучительного стона, который с каждой минутой становился все тише. Встретившись с мужчиной глазами, Леонора попыталась что-то сказать, но силы покинули ее, и она просто опустила глаза.

– Он умирает, да?

Она кивнула.

– И что, ничего нельзя сделать? – Голос его надломился.

– Я могу дать лекарство, чтобы он смог отдохнуть. – По щеке ее скатилась слеза. – Он отойдет в мир иной спокойно, обещаю.

Мужчина кивнул и вышел из дома. Жена его продолжала все так же, не мигая, смотреть в темный угол.

Прошло несколько часов, день уже клонился к закату. Леонора ходила из одной палатки в другую, от одной кровати к другой. Мужчины и женщины разной внешности и национальностей расплывались перед ее глазами, слившись в сплошную кошмарную вереницу лиц, которые она уже практически не различала. Человеческие эмоции – от беспомощной ярости до безграничного горя и молчаливого отчаяния – толкали ее вперед и отнимали все силы. Их было так много, и все такие худые и ослабленные! Одних терзали галлюцинации, другие корчились от боли. Но больше всего ее сердце обливалось кровью при виде детей, юных, только начинающих жить. Ей хотелось в отчаянии рвать на себе волосы, но она спокойно работала у их постелей, не проливая слез и не показывая ужаса, раздирающего ее на части. И с каждым новым криком боли она прятала свои чувства, свою скорбь все глубже и глубже.

Леонора не принесла в лагерь ничего. Она могла предложить в качестве утешения лишь себя – здорового человека, достаточно неравнодушного, чтобы находиться здесь. Она предлагала свежую воду и чистые полотенца пылающим в лихорадке и опий умирающим, но при этом не могла вылечить никого. Одному только Богу было дано решать, кто будет жить, а кто умрет, кто станет сиротами, а кто – вдовами.

Она не знала, сколько прошло времени к тому моменту, когда все флаконы с лекарствами опустели, а кожа на ее руках побелела и сморщилась от постоянного окунания в воду. Она знала лишь, что в лагере установилась тишина, а в небе над головой светит луна. Когда она наконец решила уехать, никто не вышел к ее машине. А она не могла вспомнить ни одного лица и ни одного имени тех, с кем встретилась сегодня.

Когда Леонора опустилась на прохладное кожаное сиденье автомобиля, все ее тело ныло, но спать не хотелось – в крови кипел адреналин. Она держалась за руль, но ключ зажигания не поворачивала и несколько минут просто сидела в оцепенении, уставившись в безмолвную ночь. Вдруг ладони на руле задрожали, и эта дрожь медленно поползла по ее рукам, передалась телу и обернулась неистовыми рыданиями. Все горе, вся беспомощность, копившиеся внутри, пока она сидела у кроватей больных, разом вырвались наружу. Она положила голову на руль и принялась со стонами колотить по машине кулаками, пока эта мучительная боль не изжила себя и не освободила место для нового чувства. Вместе с последними слезами внутри ее закипала ярость. Неистовая и беспощадная. И у этой ярости было имя – Алекс. Леонора решительно повернула ключ зажигания, и двигатель завелся с пол-оборота.

Ослабевшая от усталости, голода и собственной беспомощности, Леонора помчалась мимо палаточного городка к металлургическому заводу и открытому котловану вдалеке, зловеще сиявшему в темноте огнями, словно вход в преисподнюю. Припарковавшись возле аккуратного кирпичного здания управления, она выключила зажигание и, не дожидаясь, пока мотор заглохнет, поднялась по ступенькам в комнату секретаря. Из-за двери кабинета Алекса тянуло дымом сигар и слышались приглушенные голоса мужчин, порой прерывавшиеся смехом. То, что Алекс не один, было не важно: это ведь их общий позор!

Леонора без колебаний толкнула дверь и вошла. Коричневые сигары застыли на середине затяжки. Виски в стаканах так и не дошло до губ. Алекс сидел за письменным столом, лениво вытянув ноги. Напротив него в массивных кожаных креслах с подголовниками устроились двое мужчин. Все замерли. Эффект не мог быть большим, даже окажись Леонора привидением.

Первым пришел в себя Алекс.

– Что ты здесь делаешь? – пробормотал он.

Леонора проигнорировала его вопрос, как не обратила внимания и на удивленные взгляды незнакомых мужчин. Ярость пульсировала в ее висках и обжигала горло.

– Почему вы не оказываете помощь людям в лагере?

– В лагере? В каком лагере? – Алекс недоуменно пожал плечами. – О чем ты говоришь, черт побери?

– О лагере, Алекс! – Ее голос взорвал тишину кабинета. Мужчины застыли в креслах. – О том, который в пяти милях отсюда! О том, где живут твои бесценные рабочие. О том, где сейчас свирепствует тиф!

– А-а, вот ты о чем… – Он уперся кулаками в край стола, коротко усмехнулся и начал говорить спокойно, но с каждым словом повышая тон: – Так ты проделала весь этот долгий путь только для того, чтобы рассказать мне про этот проклятый лагерь?!

Леонора сделала шаг вперед, глаза ей жгло от усталости.

– Я провела там весь день. Люди умирают, Алекс! Дети так слабы, что не могут подняться. Ради бога… Этим детям не дожить до утра! – Она бросила на мужчин испепеляющий взгляд, и они беспокойно заерзали в креслах. – Почему не прислали доктора, который бы помог им?

Мужчина справа от нее откашлялся.

– Я доктор Миддлтон. – Лицо его озабоченно хмурилось, но голос звучал надменно. – Все это весьма прискорбно. У нас есть случаи заболевания тифом и среди руководства. Мы вынуждены держать рабочих на карантине. – Он развел руками. – Я бы и рад сделать что-то большее, но… – он цыкнул зубом, – у меня полно работы здесь.

– Да, я вижу, – кивнула Леонора, выразительно взглянув на его бокал.

Доктор Миддлтон выпрямился, и улыбка сползла с его лица.

– Уже поздно, – сказал он, обращаясь к Алексу, – мне нужно возвращаться. – Он сухо поклонился Леоноре, стараясь не встречаться с ее пылающим взглядом. – Возможно, мы еще увидимся при более благоприятных обстоятельствах, миссис Хэррингтон.

Второй мужчина тоже встал и поспешно удалился вслед за доктором.

Дверь за ними закрылась. В кабинете повисла гулкая тишина. Алекс остался за письменным столом. Голова его была опущена, пальцы отбивали по поверхности полированного дерева тревожную дробь.

Леонора смотрела на его темную шевелюру и ненавидела каждую волосинку в ней.

– Тебе нужно привезти сюда доктора…

– Все, ни слова больше, – процедил Алекс сквозь зубы. Подняв голову, он бросил на нее тяжелый, холодный взгляд. – Ни слова больше!

Впервые за все время она не испугалась этого угрожающего тона и горло ее не перехватило. Кровь в жилах бурлила от ярости, каждый нерв звенел, готовый к бою.

– Или ты привезешь сюда доктора, который позаботится об этих людях, или это сделаю я!

Алекс хлопнул ладонью по столу так, что стоявшие на нем стаканы подскочили.

– Моя забота здесь, Леонора, – это рудник, а не кучка чумазых иностранцев, у которых не хватает ума не гадить там, где они едят! Каждый здоровый человек нужен мне под землей, и именно на этом внимание доктора Миддлтона сосредоточено сейчас и будет сосредоточено в дальнейшем! Если ты не заметила, вообще-то идет война. И наша армия нуждается в каждой унции железной руды, которую мы добываем.

С губ ее сорвался горький смешок.

– О, да ты стал великим патриотом? Кто бы говорил, но только не тот, кто бежал от призыва! – насмешливо бросила она.

Алекс выскочил из-за стола и схватил ее за руки, губы его скривились.

– Да как ты смеешь, испорченная девка!

Он занес руку, чтобы ударить ее.

– Вот в этом ты весь, Алекс! Ну, ударь меня. Именно так поступают трусы! – продолжала клеймить его Леонора. – Твои друзья будут в восхищении: Александр Хэррингтон, тот самый, который бьет женщин и позволяет детям умирать!

Медленно, стиснув зубы, Алекс опустил руку и оттолкнул от себя Леонору. Она не дрогнула и, стоя перед ним, спокойным голосом сказала:

– Или ты привезешь доктора в лагерь, или я телеграфом сообщу дяде о том, что происходит. Он никогда не поставит кусок железа – или даже кусок золота – превыше человеческой жизни.

Алекс тяжело сел за письменный стол, запал его иссяк.

– Я поговорю с доктором Миддлтоном.

– Он должен начать завтра же!

– Это невозможно.

– Тогда я останусь в лагере до тех пор, пока он там не появится.

Алекс испытующе смотрел на нее, как будто они сидели за покерным столом, и, похоже, решил, что она не блефует.

– Хорошо. Я привезу доктора из Калгурли. А до его приезда в лагере будет работать доктор Миддлтон. Но только до окончания эпидемии.

Леонора в первый раз с момента отъезда из лагеря вздохнула свободно. Напряжение покинуло ее. Но только это произошло, как ее ноги налились усталостью, а легкое головокружение напомнило, что она с самого утра ничего не ела.

Алекс внимательно смотрел на нее, его холодность вдруг пропала.

– Что с тобой случилось, Леонора? – Наступил тот редкий момент, когда с его лица исчезло привычное высокомерие. – Что случилось с тихой застенчивой девушкой, которую я целовал в тени дуба? – Однако его дружелюбие испарилось так же внезапно, как и появилось, а нотки доброты сменились язвительным тоном: – Ты изменилась.

На самом деле она не изменилась – просто очнулась от зимней спячки. Австралия стала ее весной, и теперь она уже не отступит. Никогда.

Алекс взял со стола бухгалтерскую книгу и рассеянно перелистал несколько страниц.

– Ты выпачкалась. В квартире есть ванна. – Он взял ручку и начал что-то писать. – Я больше не могу общаться с тобой сегодня вечером. Уходи.

Они выехали из Кулгарди на рассвете, не позавтракав и даже не выпив чаю. Леонора прождала почти тридцать минут в машине с заведенным мотором, пока Алекс отдавал распоряжения своим менеджерам. Уставившись в ветровое стекло со следами запекшейся грязи и кляксами от разбившихся мух, она наблюдала за тем, как, разгоняя ночные тени, восходит солнце. Вместе с ним вставали и люди, один за другим появляясь из сумерек по мере того, как утренние лучи появлялись из-за горизонта, – рабочие словно тянулись к свету и следовали за ним, прежде чем спуститься во мрак шахты.

Наконец Алекс сел в машину и хлопнул дверцей. Рубашка, которую он не менял с прошлого вечера, была расстегнута, воротничок свободно свисал. Он курил, глаза у него были красными, в кровать к Леоноре он так и не ложился. Но ее меньше всего интересовало, где он спал и спал ли вообще.

Алекс резко нажал на газ и понесся, поднимая тучи пыли, сквозь толпу шахтеров, идущих на работу. Он откинул голову назад и чуть склонил к плечу. Из уголка его рта небрежно свисала пожеванная сигарета, и Леонора ненавидела его за все это.

Они ехали по утреннему Кулгарди мимо железной дороги, мимо вагонов, выстроившихся в ожидании загрузки руды, словно очередь бездомных. Они ехали мимо лесопосадок, мимо палаток и лачуг рудокопов, где Леонора была вчера вечером. Но нищета и страдания не показывались при свете дня, а опущенные пологи парусиновых дверей скрывали кошмар эпидемии. Вскоре палатки скрылись из виду, и они выехали на открытую местность, где солнце начало палить немилосердно, отчего в машине стало душно.

Леонора прислонилась головой к окну – стекло холодило ей кожу, тогда как спина прилипала к сиденью. Она смотрела на проносившиеся мимо островки деревьев и плоскую красную равнину с разбросанными по ней пучками травы, напоминавшими серебристую щетину на поверхности земли. Ее земли.

Но сейчас Леонора задыхалась: ее земля и ее воздух душили ее. Она видела ужасы тифа и опустошение, которое он несет; видела порождаемую им беспомощность и отчаяние, причиной которых он был. Теперь, прислонившись лбом к оконному стеклу, она чувствовала и свой тяжкий недуг – но касавшийся души, а не тела. Болезнь, поселившуюся в ней и назревавшую, возможно, всю ее жизнь.

Как в тумане, она оторвала глаза от ландшафта и мельком поймала свое отражение в зеркале: гладкая кожа и румянец, губы не растрескались от жажды, щеки не запали от голода. Под этой оболочкой она дышит ровно, без присвиста, тем не менее глубоко внутри ее притаилась болезнь, которая иссушала и медленно убивала ее.

«Брось его!» – вдруг отчетливо прозвучал внутренний голос, взывая к ней из каждой клеточки. Глаза Леоноры округлились, она затаила дыхание. «Брось его!» Эти дерзкие слова стучали в ее голове, в ее груди, грели ее изнутри. «Я могу бросить его». Она взглянула на Алекса и почувствовала неожиданное облегчение. «И я его брошу!»

 

Глава 52

Старое тело Гана было изнурено, и когда вновь накатывала изматывающая усталость, это казалось ему результатом беспокойного сна и плохого аппетита. Дрожа на своем спальном мешке, он пытался дотянуться до чего-нибудь – одежды или кусков картона, – чтобы хоть как-то согреться. Но все эти предметы были тяжелыми и ледяными, и холод пробирал его до костей. Ган обхватывал себя руками, голова его дергалась. Все тело болело, как будто его побили.

Ган то проваливался в сон, то всплывал, не замечая смены дня и ночи. Как-то, проснувшись в темноте, он подумал, что остался в шахте, и принялся кричать, просить света, запаниковав, что его забыли под землей, закрыли в забое. Ужас жалил, словно огненные муравьи, хотелось крушить все вокруг. Но вот появился свет и поджарил его снаружи, оставив внутри лед. Из каждой пóры сочился холодный пот, который пропитал одеяло, еще больше заморозив его. Ему безумно хотелось пить, в голове билась одна-единственная мысль – о воде. Фляга давно была выпита до последней капли, хотя, когда Ган пил, больше разливалось по подбородку. Во рту все опухло: казалось, он забит свалявшейся ватой с привкусом машинного масла.

В предрассветные часы Ган выползал из палатки и лизал росу. В такие моменты он был готов пить даже из лужи, если бы она была поблизости.

Бесконечная жажда оживляла окружающие тени. Темные пятна на палатке превращались в пауков, а иногда – в отвратительные увядшие цветы. Ган в исступлении бил по ним, и они, перед тем как засыпать его лицо, вновь превращались в пауков.

«Так вот, оказывается, как мне суждено умереть, – думал он в редкие моменты просветления сознания. – Пусть только это произойдет быстро! – Это было все, о чем он просил. – Чтобы только эта жажда ушла. И пропали пауки». Но он продолжал ждать, не зная, сколько времени все это уже длится.

А однажды ему явился ангел. Она вошла, откинув полог палатки. Ее лицо, красивое и бледное, озаряло сияние, легкий туман окутывал склоненную фигуру. Она положила ему на лоб влажную ткань, взгляд ее разогнал пауков и увядшие розы. Она поднесла небесный нектар, этот освежающий напиток, к губам Гана, и через его опухшее горло струйкой потекла свежая вода. Губы его все не закрывались, и она продолжала освежать их, а потом выжала ему в рот лимонный сок.

Ган следил за ней из-под тяжелых, будто кирпичи, век, которые поднимались и опускались все медленнее, и видел, что она светится. Возможно, она была ангелом только наполовину – возможно, он был только наполовину мертв. Тем не менее она оставалась с ним несколько минут. Или несколько месяцев. Трудно сказать.

Когда через дыры в палатку пробились лучи утреннего солнца, он все еще был слишком слаб, чтобы двигаться, но не умер. В этот момент Ган понял, что снова победил смерть. Шевелиться он не мог, все еще был очень болен, но теперь будет жить, и от этой мысли на него накатывала еще бóльшая усталость.

Днем у него началась лихорадка, растопившая внутренний лед нестерпимым жаром. Кожа его стала землисто-желтой, тело исхудало – штаны уже не держались на нем. Он съел дольку лимона, оставленного ангелом, и несколько сардин. От этого неожиданного вкуса он содрогнулся, но, когда шок прошел, желудок заурчал, требуя добавки. Это еще не означало, что к нему возвращаются силы, – скорее, просто слабость немного разжала хватку.

Ночью Ган спал без одеяла. И проснулся голодным. Снаружи доносился звон посуды на разведенных до рассвета очагах. Наступающий день нес с собой великую тяжесть, потому что нужно было идти на работу. Ган чувствовал себя плохо, но не умирал, поэтому его ждала шахта – звала, как виселица зовет приговоренного к повешению. Ему еще не время отдыхать. Гана охватила глубокая печаль, когда он понял, что живет только ради работы, а работает – чтобы есть, и это был ужасно тяжкий, грустный и изнуряющий способ существования.

Спотыкаясь, Ган вышел из палатки, чтобы разыскать Свистуна. Казалось, что земля устала так же, как его тело, и все ей давалось с трудом: дым поднимался вяло, запахи были слабыми, палатки выглядели грязными и безжизненными. Он не знал, сколько времени болел. Но мир продолжал существовать, люди двигались, и жизнь продолжалась, как будто он проспал всего одну ночь.

В своей палатке Свистун лежал на спальном мешке и еще спал. Ган доковылял до него и потряс за плечо, чтобы разбудить. Но тело оказалось твердым как камень. Замерев, Ган осторожно перевернул друга на спину. Лицо Свистуна было голубоватого цвета, глаза устремлены вдаль, открытый рот пересох – смерть наступила несколько дней назад.

Ган прикрыл мертвое лицо одеялом и обвел взглядом палатку, которую коронер должен будет сжечь. Затем побрел в дальний ее конец и рылся в груде тряпья, пока не нашел консервную банку. Открыв крышку, он достал завязанный носок, посмотрел на него, пощупал монеты и сунул себе в карман. Потом в последний раз взглянул на одеяло, укрывавшее его друга, и успокоился. Он будет в тепле, на небесах, рядом с женой, а если небес не существует – останется почивать в тихом, спокойном для смерти месте. Как бы там ни было, но суставы Свистуна точно уже не будут беспокоить. После долгой и тяжелой жизни Свистун наконец сможет отдохнуть. Ган с тоской посмотрел на мертвое тело:

– Спи с миром, дружище.

Произнеся эту короткую эпитафию, Ган побрел между палатками и лачугами итальянского квартала. Около своего дома с черной шалью на плечах стояла миссис Риккиоли, глаза у нее были еще сонными. Завидев Гана, она улыбнулась:

– Доброе утро. Хотите кофе?

Ган покачал головой и негромко сказал:

– Свистун умер.

– Тиф.

Это прозвучало как утверждение. Болезнь косила людей каждый день.

Ган вынул из кармана старый шерстяной носок и протянул миссис Риккиоли:

– Он хотел, чтобы это ушло в фонд вдов.

Лицо у нее скорбно вытянулось, уголки рта горестно опустились:

– Он был хорошим человеком.

Ган кивнул и отвернулся, чтобы уйти, но она схватила его за руку и негромко добавила:

– И вы тоже хороший человек.

 

Глава 53

Когда во время завтрака Леонора сидела за столом напротив Алекса, мысли ее были ясными, а в голове уже сложился четкий план. Нервы благодаря принятому решению были спокойны – в кои-то веки!

Мередит принесла лепешки и плошки с вареньем, долила им чаю и вернулась в кухню. Алекс, закинув ногу на ногу, читал газету. Слышалось тихое позвякивание фарфора. В гостиной мерно тикали старинные напольные часы с маятником. Тик-так, тик-так…

– Я хочу развестись с тобой.

Алекс рассеянно выглянул из-за газеты:

– Что ты сказала?

– Я хочу развестись, – повторила Леонора твердым голосом.

Он продолжал с отсутствующим видом смотреть на нее – не пошевелился, даже не моргнул.

Наконец уголки губ Алекса дрогнули и он усмехнулся, а потом поднял глаза к потолку и громко расхохотался, как будто услыхал хорошую шутку.

– Развестись? – задыхаясь, спросил он и, закрывшись газетой, продолжил смеяться. – Развестись, она говорит!

– Это не шутка, Алекс.

– Да нет же, шутка, – не унимался он, – и еще какая!

Леонора сидела молча и ждала продолжения. Чай ее остался нетронутым. Она держалась спокойно, грудь ее поднималась и опускалась почти незаметно. Она ждала.

Взгляд Алекса, бессмысленно пробегавший по газетным строчкам, начал мрачнеть. Губы его сжались:

– Это снова из-за того окаянного лагеря?

– Нет. Это из-за всего сразу. Я ухожу от тебя, Алекс.

Ноздри его раздулись.

– Ты глупа и не представляешь, о чем говоришь! – прорычал он. – Развод! Ради бога, Леонора, я не желаю, чтобы ты бросалась словами, смысла которых даже не понимаешь!

– Алекс, – медленно сказала Леонора, и взгляд ее был полон решимости. – Я хочу развода.

– Довольно нести вздор! – Он швырнул газету на стол, расплескав чай. Его показная веселость исчезла. – Мой ответ: нет!

– А это был не вопрос.

– Да что ты говоришь? – насмешливо протянул он. – Что ж, детка, тогда вопросы есть у меня. Куда ты собираешься податься? Обратно в Америку, в любящие объятия дяди и тети? Нет, дай угадаю: ты планируешь остаться здесь, в Австралии. А может, хочешь сбежать в Париж, чтобы полюбоваться прекрасным видом на Сену? – Он подался вперед и прорычал: – У меня есть новость для тебя, дорогая: у тебя за душой ни гроша.

– Найду себе работу.

– Ха! Есть только одна профессия, где тебя можно было бы использовать, но ты недостаточно темпераментна в постели, чтобы клиент пришел еще раз!

Она собрала нервы в кулак:

– Тогда я напишу дяде и попрошу денег у него.

– Ты ничего подобного не сделаешь! – Алекс с размаху ударил кулаком по столу. – И ни одному человеку на свете даже не заикнешься об этой абсурдной идее, тем более своему дяде!

Леонора опустила глаза на свои руки, сложенные на коленях. Спокойствие ее только возросло. Алекс был бессилен пригрозить ей чем-то или сказать нечто, что заставило бы ее изменить решение.

– Но почему, Алекс? – с недоумением спросила она. – Почему ты просто не отпустишь меня? Я знаю, что ты мне изменяешь. Похоже, все, что я делаю, вызывает у тебя раздражение и досаду. Я думала, ты будешь рад дать мне развод.

Губы его скривились в гримасе обиды и уязвленной гордости.

– Твое место здесь, Леонора, со мной. – На миг его лицо исказило страдание, но тут же на него вернулось злобное выражение. – К тому же я не собираюсь пачкать свое имя и имя твоего дяди позором развода. Все, это мое последнее слово. – Он поднял со стола газету и спрятался за ней.

– Мне очень жаль, Алекс. – Леонора вздохнула и встала из-за стола, – но я уже приняла решение. Я собираюсь встретиться со своим адвокатом на этой неделе и подписать все необходимые бумаги. Деньги за поместье моего дяди можешь оставить себе. Мне они не нужны. Мне отсюда вообще ничего не нужно.

Алекс не отвечал, и она ждала следующего всплеска ярости, но после нескольких минут молчания он заговорил ровным голосом.

– Выходит, я заблуждался на твой счет? Думаю, ты все уже хорошо обдумала.

– Да.

Он сложил газету пополам, провел пальцами по сгибу, плотно сдавил его и, положив аккуратный прямоугольник на стол, осторожно пригладил ладонью поверхность бумаги.

– Вот оно как получается… – Он поднял на нее глаза. – Ты приняла решение. Все кончено.

Столь внезапная смена его настроения ошеломила Леонору.

– Да, – тихо сказала она, – это так. Прости, Алекс.

– Да ладно. – Он пожал плечами и тяжело вздохнул. – Я дам тебе развод.

Леонора ждала продолжения, ждала очередных вспышек ярости, новых оскорблений. Когда же ничего этого не последовало, она прошептала:

– Спасибо тебе, Алекс.

И направилась к лестнице. Впереди, словно маяк, сиял свет свободы. Свобода… Впервые в ее жизни – свобода!

– Хотя жаль, конечно, – глухо прозвучал за ее спиной голос Алекса. – Бедные дети…

Леонора замерла, ее рука, лежащая на перилах, застыла.

– Даже сказать трудно, кто тяжелее переносит подобные вещи, – продолжал он, – сами дети или их матери.

Леонора обернулась. Алекс сидел к ней спиной и, подняв локоть, допивал чай.

– Разумеется, рано или поздно они с этим смирятся. По крайней мере, в сиротском приюте они будут среди своих. Впрочем, я не знаю, как они поступят с этой, у которой бельмо на глазу. Ну, ты понимаешь, о ком я говорю, не правда ли? С умственно отсталой. Хотя, думаю, должны быть какие-то учреждения для таких случаев. Бедная девочка, вероятно, больше не увидит света дня.

Сердце Леоноры обожгло болью:

– О чем ты говоришь, Алекс?

– Об аборигенах, конечно. – Алекс развернулся на стуле и печально покачал головой. – Само собой разумеется, что после твоего отъезда они не смогут больше жить здесь. Мне, видимо, придется снова пригласить диакона, чтобы он организовал их вывоз. И лучше покончить с этим прямо сейчас.

Кровь Леоноры застыла, руки онемели, к горлу подступил комок, а Алекс продолжал рассуждать, глядя в потолок:

– После того как детей увезут, остальных тоже придется разогнать. Мужчины будут слишком погружены в свое горе, чтобы работать, могут даже доставлять неприятности. Шерифу нужно будет дополнительно привлечь людей, чтобы выселить их отсюда. Это может стать довольно неприглядным зрелищем. Полиция, знаешь ли, не слишком церемонится с черными. – Он выразительно прищелкнул языком. – Я уверен, что они с большим удовольствием выдворят отсюда и нескольких местных.

– Ты не можешь быть настолько жесток, – хрипло сказала она.

– Я? – Алекс театральным жестом прижал руку к груди. – Но у меня же связаны руки, дорогая. Это ты выбираешь такой путь, не я. – Он вернулся к своему чаю. – Какой позор! Даже не знаю, как ты сможешь жить с таким-то чувством вины!

Ноги у Леоноры затряслись, и она побелевшей от напряжения рукой вцепилась в перила.

– Я не позволю тебе этого сделать, – повысив голос, сказала она, чувствуя, как подступившие слезы жгут глаза.

Он хлопнул себя по колену и рассмеялся:

– И как же ты планируешь это осуществить, дорогая?

– Наши люди, – запинаясь, ответила она, – рабочие, приказчики… они остановят это.

Алекс достал из кармана револьвер, потер его серебристую поверхность и заглянул в ствол.

– Сомневаюсь, чтобы они были настолько глупы.

Леонора вспомнила день, когда он навел этот пистолет на своего чистокровного скакуна. Она была уверена, что Алекс, если ему открыто противостоять, может выстрелить. Ее долгожданная свобода растворилась в тумане чужой ненависти и жестокости.

– Я остаюсь, – пробормотала она.

Алекс насмешливо приложил ладонь к уху:

– Что-что?

Она судорожно сглотнула и закрыла глаза:

– Я сказала, что остаюсь.

Алекс подался вперед и наморщил лоб:

– Я по-прежнему тебя не слышу.

Рыдания рвались у нее из горла, и она подавляла их одно за другим, а потом надтреснутым голосом громко произнесла:

– Я сказала… я остаюсь.

– Я знал, что ты передумаешь. – Алекс захлопал в ладоши. – Выходит, это была просто размолвка любящих супругов? Дорогая моя, не следует принимать все близко к сердцу. Разбрасываться такими непристойными словами, как «развод», – это определенно дурной тон, истерика замужней дамы. Фи!

Алекс встал и с торжествующим видом подошел к Леоноре. Он поцеловал ее в щеку, и губы его скривились в удовлетворенной ухмылке.

– Не волнуйся, дорогая. Я прощаю тебя.

Джеймс возился со ставней, криво болтавшейся на окне в задней стене конюшни, когда почувствовал у себя за спиной легкое движение воздуха, вызванное чьим-то присутствием. Обернувшись, он застыл с занесенным молотком и торчащим изо рта гвоздем. Перед ним стояла Леонора. Лицо ее было бледным, на щеках виднелись следы слез.

Он выплюнул гвоздь и положил молоток на землю.

– Что случилось, Лео?

– Увези меня куда-нибудь, – простонала она. – Куда угодно! Пожалуйста! Просто увези меня отсюда.

Джеймс на миг задержал взгляд на ее лице и мгновенно прочувствовал всю тяжесть ее страдания, после чего зашел в конюшню и выехал оттуда на своей лошади. Протянув Леоноре руку, он поднял ее и усадил позади себя. Ее пальцы мягко касались его талии и жгли сквозь рубашку. Ударив лошадь пятками, он пустил ее вскачь мимо конюшни, мимо конного ринга, в сторону дальних восточных пастбищ. Дом скрылся из виду, лишь сбоку тянулась невысокая ограда, защищающая от кроликов.

Пекло солнце, под Джеймсом была горячая лошадь, но невыносимый жар жег ему спину, растекался по ногам в тех местах, где Леонора касалась его бедрами, обжигал затылок ее дыханием. Но был и другой жар – жар, вызванный видом ее страданий и желанием сокрушить все, что их вызывало.

Несколько миль они проскакали в молчании, пока не достигли местности, где росла высокая трава, доходившая лошади до живота и касавшаяся их ног. Среди этой травы стояли белокорые эвкалипты, склонявшие ветви над большим озером в форме фасолины. Джеймс остановил лошадь, и Леонора, спрыгнув на землю, пошла к воде, неподвижная поверхность которой в тени казалась почти черной. Устроившись на островке мягкой травы, она обхватила колени руками и задумчиво уставилась перед собой.

Джеймс привязал лошадь и сел рядом с Леонорой. Прищурившись, он посмотрел на солнце, лучи которого пробивались сквозь узкие листочки деревьев. По ветке, смешно перебирая ногами в своеобразном танце, боком двигался какаду. Тишина словно раздувала жар в груди Джеймса, и кулаки его угрожающе сжались.

– Он ударил тебя?

Леонора прикусила губу и покачала головой; в глазах ее блеснули слезы. Ответила она не сразу:

– Нет.

Джеймс разжал лихорадочно сжатые занемевшие пальцы.

– Расскажи мне, что произошло.

Губы ее приоткрылись, и с них уже готовы были сорваться угрожающие слова, сказанные Алексом, – она могла сказать о них только одному человеку, которому это было небезразлично. Но в этом-то и заключалась проблема: Джеймсу это действительно было небезразлично. И поэтому он вмешается, он будет противостоять Алексу. В памяти всплыл холодный блеск револьвера…

Джеймс наклонился к ней:

– Ты не хочешь рассказать, что же все-таки случилось, Лео?

Подбородок ее мучительно сморщился:

– Нет.

Она скорее едва слышно выдохнула это слово, чем произнесла его. Потом отвернулась и, склонившись, точно плакучая ива, разрыдалась. Она пыталась унять слезы, но тело продолжало содрогаться.

Не думая о том, что делает, Джеймс притянул ее к себе. Продолжая плакать, она уткнулась лицом ему в грудь. Пальцы ее ухватились за край его рубашки и судорожно сжали его, а он крепче обнял ее за плечи. Шелковые волосы ласкали щеку, и Джеймс закрыл глаза. Ее слезы, промочив ткань рубашки, согревали его кожу, но каждое ее всхлипывание рвало душу.

Постепенно рыдания стали затихать, дыхание успокоилось. Леонора отодвинулась, взглянула Джеймсу в лицо, будто видела впервые, и выскользнула из его объятий. На порозовевших щеках остались полоски от слез, влажные глаза были необыкновенно большими и зелеными – в них, казалось, отражался весь окружающий мир.

– Прости. – Переведя дыхание, Леонора взглянула на него. – Ты, наверное, считаешь меня глупой. Разревелась тут как маленькая. – Она предприняла слабую попытку улыбнуться. – Я не должна была отрывать тебя от работы. Прости, – повторила она. – Все, я в порядке. А тебя, вероятно, уже ждут люди.

Без нее его рукам было холодно. Опершись на локоть, он прилег и принялся рассеянно теребить траву.

– Как бы ни были хороши аборигены, – улыбнулся он, – я все же предпочитаю твою компанию.

Леонора застенчиво улыбнулась. На ее лицо уже возвращался естественный цвет. На миг глаза их встретились, и от этой чистой, чарующей красоты у Джеймса перехватило дыхание, а по телу прокатилась горячая волна. Он отвел взгляд в сторону и снова спросил:

– Так что же случилось, Лео?

С губ ее сорвался тяжкий вздох, и печальное настроение вернулось. Она покачала головой.

– Иногда мне кажется, что… не знаю… что в мире пропала доброта. Как будто все вдруг сошли с ума. – Лоб ее нахмурился, взгляд стал растерянным. – Я продолжаю искать ее… Тянуться к ней… А она пропадает, просачивается сквозь пальцы. – Леонора горько усмехнулась. – Ты думаешь, я несу бессмыслицу, да?

Джеймс сорвал листик и провел пальцем по выпуклым прожилкам.

– Да.

Леонора опустила голову на свои сложенные руки, потом с растерянным видом взглянула на него.

– Что? – переспросила она, щурясь.

– Бессмыслицу – для всех, кроме тебя.

На лице ее было написано искреннее изумление.

– Ты всегда была доброй. – Джеймс вдруг вспомнил Шеймуса, истекающего кровью у его ног. – Много времени прошло, Лео. – Лицо его омрачилось. – И я, возможно, уже не такой хороший, как ты думаешь.

Она потянулась и взяла его за руку, от ее ладони растеклось тепло. Джеймс уронил стебелек травы.

– Если и есть на свете что-то, не подлежащее сомнению, – твердо и четко сказала она, – так это то, что ты – хороший человек.

Джеймс смотрел на ее гладкую, идеальной формы ладонь, лежавшую на его руке. Ее блестящие овальные ногти слегка касались его кожи, вдоль указательного пальца тянулась тонкая белая линия. Он попытался сфокусироваться на ней, чтобы отвлечься от гулкого стука крови, вызванного этим прикосновением.

– Откуда у тебя этот шрам? – спросил он, с трудом выговаривая слова.

Она отдернула руку и спрятала в складках платья.

– Я не хотел расстроить тебя, Лео. – Джеймс старался прочесть выражение ее лица. – Он почти незаметный. Правда. Просто я раньше никогда его не видел.

Она медленно раскрыла ладонь и, пристально глядя на шрам, провела по нему пальцем. Затем ее руки поднялись к горлу, повозились с верхней пуговицей на воротнике и после минутной борьбы расстегнули ее. После она перешла к следующей пуговице, проворно справилась с ней и двинулась дальше.

Джеймс судорожно сглотнул, глядя на ее обнажавшееся тело: бледно-розовая шея, небольшая ямка у ее основания, начало изгиба груди… Он знал, что следовало бы отвернуться, но не мог оторвать глаз и продолжал беспомощно следить за ее пальцами.

Леонора нащупала цепочку, вытащила странный кулон и, приподняв, протянула его Джеймсу.

Он оторвался наконец от созерцания ее кожи и оглядел украшение. На тонкой золотой цепочке висел белый овальный камешек. Джеймс улыбнулся:

– Не хочу тебя разочаровывать, но ювелир, похоже, продал тебе подделку.

Леонора пристально и даже требовательно посмотрела на него.

– Ты что, не узнаешь его?

Он всмотрелся в простой камешек и вдруг все понял.

– Ты сохранила его? – ахнул он.

Леонора кивнула, и глаза ее радостно заблестели.

– Я всегда помнила о тебе, Джеймс, – сказала она, но тут же поправилась: – Помнила, какой ты добрый.

Джеймс опустил цепочку ей на платье, скользнув пальцем по теплой коже. Ее дыхание участилось.

Леонора взяла камешек в руки и стала внимательно его разглядывать.

– После того как меня удочерили, – начала она, – Файерфилды сожгли все, что у меня было, – мой чемоданчик, мою одежду, даже мои туфли. Вещей у меня было немного. Но это… – Она тихонько раскачала камешек, и лицо ее дрогнуло от волнения. – Этот камешек значил для меня больше, чем что бы то ни было на свете. – Она спрятала цепочку под платье. – Как только появилась возможность, я раскопала золу. Гнездо и перья сгорели, но камешек я нашла. Отсюда и этот шрам. – На лице ее появилось смущенное выражение. – Ювелир решил, что я спятила, когда попросила оправить его в золото.

Погруженные в воспоминания, они сидели рядом и смотрели на воду. Потом Джеймс встал:

– Подожди здесь. Я хочу тебе кое-что показать.

Он подошел к лошади и вынул из седельной сумки книгу. На миг задержав взгляд на обложке, он вернулся и протянул ее Леоноре.

Она скептически посмотрела на него:

– Хочешь обратить меня в свою веру прямо сейчас?

– А ты загляни внутрь.

Она открыла потертую обложку и, взглянув на исписанные от руки страницы, подняла на него глаза.

– Это почерк моей матери, – пояснил он, – ее дневник.

– Так вот почему ты повсюду носил ее с собой! А я-то думала, что ты планируешь принять духовный сан.

Джеймс рассмеялся. Он уже заметил, как легко и естественно смотрится в ее руках эта бесценная для него вещь, и ему стало приятно.

– Ты первый человек, которому я ее показываю.

Леонора закрыла дневник и осторожно провела рукой по кожаной обложке. Она заметила, что края ее обгорели, но решила не спрашивать об этом.

– Спасибо, что доверяешь мне.

Солнце уже начало садиться. Отблески его все еще ярких лучей окрашивали белую кору эвкалиптов, превращая ее в подобие полотен, выполненных оранжевыми и розовыми мазками. Отражение листьев, ветвей и неба, казалось, медленно погружалось в воду озера.

И по мере того, как небесная высь из розовой становилась оранжевой, а потом лиловой, Леонора понимала, что истекают последние мгновения встречи с Джеймсом. Солнце клонилось к закату, и вместе с ним уходило ее хорошее настроение. Обернувшись к Джеймсу, она вглядывалась в его профиль: аккуратно подстриженные темные волосы, крепкая шея, широкие плечи, мускулистые руки… Он повернулся и встретился с ней глазами.

– Мне нужно возвращаться, – прошептала она.

– Это не обязательно, Лео, – едва слышно ответил Джеймс, и взгляд его был серьезным. – Если не хочешь, не возвращайся.

Она кивнула и встала с травы:

– Да, но я все же вернусь.

Они подошли к лошади. Леонора прислонилась к мягкой коже седла и положила голову на гриву, наслаждаясь ее теплом. Джеймс похлопал лошадь по морде, и она с любовью ткнулась ему в ладонь.

Казалось, воздух между ним и Леонорой вибрирует от напряжения. Пока он занимался сбруей, она смотрела на его лицо, вглядывалась в его черты, следила за его взглядом. Джеймс посмотрел на нее, глаза его стали темными и глубокими. На лице его появилось выражение решимости, и сердце затрепетало у нее в груди. Его глаза притягивали Леонору, и она уже не могла отвернуться. Мгновение он смотрел куда-то мимо нее, потом вздохнул и…

У Леоноры перехватило дыхание, чувства затмили разум. Она рванулась вперед и, встретившись с его телом, подняла к нему лицо. Догадка, что он просто хотел положить дневник обратно в седельную сумку, пришла слишком поздно, мелькнув где-то на периферии сознания, и остановиться Леонора уже не успела. Она мягко и жадно прильнула к его губам, когда в голове со всей ясностью проявилась мысль, что он не собирался ее целовать. Губы его остались жесткими и неподвижными, напряженными и неоткликнувшимися.

Тело ее заледенело, убитое острым чувством замешательства и смущения, губы оторвались от его губ. Зажмурившись, она отпрянула.

– Господи… – сдавленным голосом прошептала Леонора и закрыла лицо руками. От стыда она еле стояла на ногах. – Прости меня! – выдохнула она. – Какая же я дура! Я подумала…

– Посмотри на меня, Лео, – приказал он.

– Нет. Нет! О боже! – Она отчаянно замотала головой. – Ты должен возненавидеть меня!

Он схватил ее руки и оторвал от лица.

– Посмотри мне в глаза, Лео!

Чувствуя себя униженной и уничтоженной, она приподняла веки, желая скорее исчезнуть, чем увидеть гримасу отвращения на его лице. Но никакого отвращения не было – одно лишь страстное желание. А уже в следующее мгновение Джеймс поцеловал ее. Его губы были мягкими и живыми, теплыми и настойчивыми.

Ее кожа слилась с его кожей, губы растворились в его губах, а весь мир унесся куда-то далеко-далеко. Она обняла Джеймса и провела рукой по его широкой спине. Дыхание их участилось, губы задвигались быстрее. Они падали. Падали… Леонора прижалась к Джеймсу и, провалившись в тепло изгибов его тела, обмякла, но его сильная рука подхватила ее, удержав на ногах.

Дыхание их стало судорожным, они задыхались. Губы его скользили по ее волосам, по шее. А она целовала его глаза, лоб, щеки. Его бедра прижимались к ней с такой силой, что лошадь, к которой прислонилась Леонора, переступила на месте и сделала шаг назад. Поцелуй разорвался, и мир начал выплывать из туманной дымки, собираясь в единое целое. Солнце и воздух обрушились на них.

– М-мне пора, – запинаясь, пробормотала Леонора.

Она взглянула на их единственную лошадь и обернулась к Джеймсу: в ее глазах был вопрос.

– Забирай ее, – прошептал он.

– Но пешком идти далеко, – выдохнула она.

– Просто возьми ее. – Джеймс положил руку на седло. – Лео…

Леонора, боясь взглянуть на него, пробормотала:

– Я должна ехать.

Она ударила лошадь коленями и с места пустила ее в галоп.

Ветер хлестал в лицо Леоноре, а перед глазами стоял взгляд Джеймса, пальцы ощущали плотную ткань его рубашки, спину грело прикосновение его рук. В животе бурлило от всего сразу – от переживаний, от жары, от тревоги. А потом вдруг появились конный ринг и металлическая крыша их усадьбы, хотя казалось, что скакала она всего какую-то минуту. В сгущавшихся сумерках свет в окнах большого дома выглядел особенно ярким.

Леонора поспешила поставить лошадь в конюшню, взбежала по ступенькам, придерживая юбку, и вошла в дом. Из-под двери кабинета Алекса пробивалась полоска света, и она вздохнула с облегчением. Она уже дошла до лестницы, когда раздался шум открываемой двери. Леонора вздрогнула.

– Так вот ты где! – В проеме двери, прислонившись к косяку и скрестив на груди руки, стоял Алекс. – А я уже начал беспокоиться. Подумывал даже послать людей искать тебя.

– Зачем? – холодно отозвалась она. – Ты ведь знаешь, что я никуда не уйду.

– Это правильно. – Он зашел обратно в кабинет. – Очень правильно. Доброй ночи, дорогая. Спокойного тебе сна.

Леонора, наклонившись с веранды, срезала розы и складывала в корзинку. Услышав топот копыт, она вдруг сжалась. Это возвращались охотники. Первым ехал Алекс. За его спиной, оставляя кровавый след в рыжей пыли, висел застреленный кенгуру. Далее скакал Рассел, держа за уздечку третью лошадь, седло которой было пустым. Алекс спешился. Выглядел он посвежевшим и в прекрасном настроении.

– Ах, ничто так не разгоняет кровь, как хорошая охота. – Он развязал веревку, и безжизненная туша с глухим стуком упала на землю. – Ты только посмотри на этого самца! Он дергался до последнего вдоха.

Леонора с отвращением отвернулась.

– Что-то в этом есть, когда оказываешься посреди дикой природы, человек против зверя. – Алекс шумно вдохнул и выпятил грудь. – Видеть замешательство и страх в глазах животного, а потом… – Он показал, как поднимает ружье, целится и спускает курок. – Ба-бах! – Он внимательно следил за женой, и похоже было, что каждое болезненное подрагивание ее подбородка доставляет ему истинное удовольствие.

Леонора вернулась к своим розам. Алекс, поставив ногу на ступеньку, взял цветок из ее корзинки, поднес к лицу и с чувством понюхал, вдохнув полной грудью.

– А где тот черный парень, который уезжал с вами? – бесстрастным тоном спросила она.

Алекс озадаченно взглянул на розу, которую теребил в пальцах.

– Черный парень? – Он прищурился, делая вид, что пытается вспомнить. – Какой черный парень?

Рассел потоптался на месте, потом рассмеялся и подвел к нему лошадь без седока.

– Ах да, Алламби! Так его зовут, кажется?

Работник снова хохотнул и пожал плечами.

– Да, Алламби, я припоминаю. Он еще сказал, что его имя означает «спокойное место для отдыха». Странно, не правда ли? – спросил Алекс, глядя в небо. – В нескольких милях отсюда он просто слез с лошади и ушел. Сказал что-то вроде того, что хочет прогуляться. – Он внимательно изучал лепестки розы. – Странные люди эти туземцы. Вот только что он твой проводник, а уже через минуту уходит куда-то в сторону заката.

Хотя день был теплым, словно ледяные пальцы сжали Леоноре горло.

– При этом он даже не взял свою лошадь, – тихо заметила она.

Алекс взглянул на нее, словно на неразумное дитя.

– Именно поэтому это называется «прогуляться», а не «проехаться», дорогая. – Улыбнувшись, он уронил розу на землю и растер ее, как будто это был тлеющий окурок. Потом обернулся к Расселу. – Сколько выстрелов ты сделал за сегодняшнее утро?

– Трудно сказать, – пожал плечами Рассел. – Парочку в кенгуру. Ну, и еще несколько в буше.

– Ты должен быть осторожен, Рассел, – с насмешливым укором произнес Алекс. – Никогда не знаешь, куда может попасть случайная пуля. Эти аборигены просто сливаются с тенью, в особенности дети. – Он подмигнул жене и распорядился: – Вычисти лошадей, Рассел, и вытри кровь! Тому аборигену его лошадь некоторое время не понадобится.

Мужчины рассмеялись.

Леонору начало тошнить, щеки горели, как при начинающейся лихорадке.

– А что вы хотите, чтобы я сделал с этим кенгуру? – спросил Рассел.

– Оставь его для динго или стервятников. Мне все равно.

Рассел потащил тяжелого кенгуру к телеге, оставляя в пыли след из крошечных капелек ржаво-красной крови.

Леонора повернулась, чтобы уйти в дом, но Алекс схватил ее за локоть. Пальцы его скользнули по ее предплечью и сомкнулись, сжав запястье. Он взглянул на ее обручальное кольцо, протер его большим пальцем и поднял бриллиант к свету. Лицо его стало странным и отрешенным.

– Кольцо моей матери, – сказал он. – После ее смерти отчим попытался его продать, но я его украл. Ты знала это?

Леонора не шевелилась, чувствуя, как пальцы Алекса сжимают ее руку все сильнее.

– Если бы не этот человек, она бы никогда не оставила меня, не отослала из дома, не погубила себя в беспробудном пьянстве. – Сверкнув глазами, он впился в нее грозным взглядом. – Никогда не оставляй меня, Леонора.

Он отпустил ее руку, но теперь кольцо оттягивало ей палец, как булыжник. Алекс расправил плечи:

– Я полагаю, наш вчерашний разговор забыт?

Леонора неловко и торопливо кивнула: ей хотелось как можно скорее уйти от него, чтобы невидимые ледяные пальцы перестали царапать спину.

– Ты был прав. Я просто не понимала, о чем говорю.

– Умная девочка. – Алекс широко улыбнулся и потрепал ее по щеке. – Будем надеяться, что мы больше никогда не услышим этого ужасного слова. В противном случае, – он развернулся и закинул ружье на плечо, – у меня просто не будет другого выхода, кроме как предпринять еще один выезд на охоту.

Утренняя роса почти высохла, когда появились стригали. Они приехали с целым караваном видавших виды грузовиков. Одни разместились на переднем сиденье, остальные устроились в кузове, сидя на корточках или свесив ноги в ботинках, покрытых толстым слоем грязи. Это были загорелые сильные мужчины с выпирающими на мускулистых руках венами, с грубоватым смехом и глубокими складками вокруг глаз.

Мередит и Клэр, пренебрегая домашними обязанностями, уставились через окно на улицу, указывая друг другу на самых симпатичных и хорошо сложенных и насмехаясь над лишенными таких достоинств. Леонора подошла к ним, и женщины тут же перестали хихикать.

– Так вот они какие, эти стригали, – сказала Леонора.

– Да, только что приехали.

– Да их много!

– Думаю, около тридцати. Нам понадобится еще мука. – Мередит начала мысленно перебирать свой список. – Сахар. Сода для выпечки. Сыр. – Она закатила рукава, как будто готовилась замешивать тесто. – Мужчины хорошо работают только тогда, когда хорошо накормлены.

Стригали начали выгружаться из грузовиков. Управляющие вышли встретить прибывших. Мужчины сердечно пожимали руки, тыкали пальцами в разные стороны, задумчиво чесали подбородки, сгибались пополам от смеха, хлопали друг друга по плечу, скатывали сигареты и поправляли шляпы.

Глаза Леоноры остановились на Джеймсе, и к щекам прихлынула кровь. Она нервно откашлялась:

– Думаю, нужно накормить их прямо сейчас.

– Хорошая идея, – согласилась Мередит. – Они выглядят голодными. И точно захотят выпить чего-нибудь прохладительного.

Клэр снова захихикала, прикрыв рот рукой:

– У меня уже тоже слюнки текут.

Мередит толкнула ее локтем и хлопнула в ладоши:

– Все, вперед, за работу!

Леонора прильнула к окну, а девушки заметались по кухне, продолжая переговариваться звенящими от возбуждения голосами и достаточно громко, чтобы было понятно: они не особо ее стесняются.

– Боже мой, ты видела, сколько их! – воскликнула Мередит.

– Я тут положила глаз на одного. Высокий такой, с синей косынкой на шее, – отозвалась Клэр.

– Нет! Этот тебе не подойдет! – тоном знатока насмешливо заявила Мередит. – Это денди. Видала я таких. Все они жутко жеманные и чопорные. Гордятся тем, что держат себя в узде. Был у меня как-то один парень, так он натирал руки ланолином, чтобы они были мягкими.

– Ух ты! – снова захихикала Клэр. – У меня тоже была парочка стригалей. Так вот, ни у кого нет таких рук, как у них. Говорю тебе, у них мускулы даже под ногтями! Сплошная сталь, а не руки. – Клэр помолчала, задумавшись над своими словами. – Впрочем, у дояров руки, пожалуй, не хуже.

– Проблема с этими доярами вот в чем: удовлетворяя тебя, они не успокоятся, пока не добьются, чтобы из твоих сисек брызнуло молоко!

Леонора засмеялась, прикрыв рот рукой.

– Истинная правда, что и говорить! – засмеялась Клэр. – Был у меня один молочник, так тот не отпускал меня, пока я не начинала мычать, как корова! Клянусь вам! И все-таки мне нравится тот, с синей косынкой.

– Прекрати пускать слюни и начинай уже печь. Нам нужно хорошенько накормить этих мальчиков!

Джеймс, сидя на лошади, вел за собой грузовики стригалей. Жилой барак было новым и чистым, и при виде коек мужчины восхищенно присвистнули.

– Сколько, ты сказал, у вас овец? – спросил бригадир стригалей. Этот человек был намного старше остальных, но кожа его светилась здоровьем, а собравшиеся за долгие годы веселые морщинки вокруг глаз говорили о хорошем чувстве юмора.

– Двадцать тысяч, – ответил Джеймс.

– Хорошо. Это займет самое большее месяц. Людям здесь понравится. Жаль, что у вас нет больше овец, которых нужно стричь. – Он сдвинул шляпу на затылок. – Мы прибыли сюда прямиком с фермы Гиллабонг. И больше туда работать не поедем. В бараках полно блох. Мы с ребятами по ночам спали под открытым небом.

– А тут все новое. Инструмент, стойла… – Джеймс указал на сарай позади барака. – Если вы найдете здесь хоть одну блоху, это значит, что ее принес на себе кто-то из ваших. – Он похлопал мужчину по плечу.

Старый стригаль потер руки, словно ему не терпелось взяться за работу.

– А как у вас с обслуживающим персоналом? – спросил он, лукаво подмигнув.

Джеймс хорошо понимал, что он имеет в виду.

– Тут только поварихи и горничная в большом доме. Но о них судить вам самим.

Запах шерсти разносился горячим ветром по округе, пропитывая воздух настолько, что кожа тоже начинала пахнуть овчиной. Самих стригалей видно не было, появлялись только грузовики с горами тюков, которые на рассвете уезжали. Из-под проволочной сетки выбивались клочки шерсти и уплывали в небо, напоминая крошечные облачка.

Мередит и Клэр каждое утро приходили на работу с опозданием, принося с собой то яйца, то метлы и делая вид, будто они уже давно усердно трудятся. Но в пыли оставались цепочки следов от барака работников, а их щеки еще долго горели при воспоминании о тайных утехах прошедшей ночи.

Когда Алекс приезжал с рудника домой, то целые дни проводил в сарае для стрижки, следя за работой стригалей. Он часто обедал вместе с ними, а потом засиживался допоздна, деля с ними выпивку и помогая проигрывать в карты дневной заработок. Домой он возвращался далеко за полночь, а когда укладывался в постель, от него пахло овцами, алкоголем и застоявшимся табачным дымом. Своим весом он вдавливал матрас, и Леонора сворачивалась клубочком на краешке кровати. Алекс не прикасался к ней несколько месяцев, но ее по-прежнему не оставлял страх, что он это сделает. Рядом с ее изголовьем стояла корзинка с пряжей, где сверху лежали две длинные спицы. Она больше никогда не позволит ему прикасаться к себе так, как он делал это раньше, никогда не позволит ему взять ее, как муж берет свою жену. Она готова была платить проституткам, лишь бы он занимался ими и оставил ее в покое.

Леонора видела Джеймса редко, но он никогда не покидал ее мыслей. Он все время находился на пастбищах с лошадьми или скотиной, уезжая еще до рассвета и возвращаясь уже после заката. В те несколько раз, когда она встречала его в поместье, они не разговаривали, обмениваясь только взглядами, и, когда неминуемо появлялся Алекс, лицо Джеймса мрачнело и становилось жестким. Но он по-прежнему был здесь, неподалеку, и уже этого Леоноре было достаточно.

Через несколько недель Алекс собирался взять ее с собой в Кулгарди на ежегодный прием, который управление рудника устраивало в отеле «Империал», и почтой уже прислали новое бальное платье, которое он заказал в Милане. Она познакомится там с женами руководства. Они с Алексом остановятся в единственном номере люкс этого отеля. Леонора взглянула на корзинку с пряжей. Нужно будет прихватить вязальные спицы с собой.

Такова была ее жизнь. Но до тех пор, пока Джеймс был рядом, пока ее муж не причинял ему вреда, а сама она оберегала аборигенов, этого было достаточно.

 

Глава 54

Александр Хэррингтон, скрестив на груди руки, прислонился к дальней стене кабинета. Трое других мужчин, сидевших за столом, наклонились в сторону своего босса и настороженно следили за выражением его лица. Гану они сесть не предложили.

– Выходит, эпидемия остановлена? – спросил Алекс, глядя на него из-под мрачно нахмуренных бровей.

– Да. – Доктор Миддлтон покрутил носом, словно в комнате дурно пахло. – Сожгли половину лагеря, остальное выдраили дезинфицирующим средством. Я сам за этим проследил. – Он выразительно подмигнул, ни к кому конкретно не обращаясь.

– А что насчет канализационных стоков?

Из груди доктора вырвался вздох.

– Работаем. Но люди не желают заниматься этим. – Он снова вздохнул. – То они жаловались на тиф, теперь жалуются на то, что нужно вычищать дерьмо, которое этот тиф и вызвало. Поди разбери их.

Алекс перевел взгляд на Гана:

– Мне доложили, что вы прислушиваетесь к тому, что говорят в лагере. Ну, и как там настроение?

– Настроение угрюмое. – Ган обвел взглядом всех по очереди. – А вы как думаете, какое, к черту, может быть настроение?

Сидевшие за столом напряглись и покосились на Алекса, но тот лишь ухмыльнулся, и их напряженные плечи расслабились.

– Вы и сами раздражены не на шутку, не так ли, мистер Петрони?

Перед глазами Гана возникло посиневшее, застывшее лицо Свистуна, и ему с трудом удалось сдержать ярость.

– Да, я зол, – холодно ответил он. – Умирают маленькие дети, а матери настолько слабы, что не могут держать их на руках. Мужчины волнуются, чтобы их не уволили за то, что они не вышли в свою смену. Да, я действительно зол! – рявкнул он, глядя на доктора. – Док не показывался у нас до тех пор, пока лихорадка не разгулялась вовсю. Люди жалуются на то, что нужно вычищать канализацию, вы говорите? Так правильно жалуются, черт побери! Трубу эту проложили рабочие рудника. И руководство рудника позволило ей растрескаться и сгнить. А теперь вы просите людей из лагеря вычистить ее – просите людей, которые потеряли детей, потому что у рудника, видите ли, нет средств на то, чтобы починить эту проклятую трубу. – Он поджал губы и заморгал, стараясь скрыть ненависть во взгляде. – Так что да, я очень зол.

Алекс опустил руки, сунул их в карманы и уставился на свои туфли. Остальные, скривившись, ждали.

– Мартин, – наконец сказал он человеку в центре, – отправьте инженеров в лагерь отремонтировать эту трубу. И вычистить ее, полностью! Людей из лагеря не привлекать. Пусть найдут сезонных рабочих, мне все равно. Но чтобы все было вычищено, даже если для этого вам придется выгребать дерьмо собственными руками.

– Да, сэр, – ответил Мартин.

– Хорошо, с этим разобрались. – Алекс снова повернулся к Гану и многозначительно спросил: – А теперь, мистер Петрони, скажите мне, не собираются ли люди бастовать?

Ну вот, началось. Тот самый вопрос. Ответ был Гану известен. Забастовка надвигалась так же неминуемо, как над бушем каждое утро восходило солнце. И тогда сюда привезут штрейкбрехеров и начнется драка. А как только драка начнется, она будет нарастать и расползаться, как лихорадка.

Забастовка приближалась. Приближались времена ненависти и открытой борьбы. А эти чисто выбритые мерзавцы, откормленные, спящие по ночам в теплых постелях, сидят тут и задают ему этот вопрос – ищут подстрекателей. И если они узнают о недовольных, то просто уничтожат этих людей – так выдергивают присосавшегося к коже клеща, а потом сжигают на кончике спички. Они соберут итальянцев и разделят их; половину отправят паковать вещички и уезжать на родину практически с пустыми руками, а остальные сами побегут на смену да еще будут трястись от благодарности, что у них есть хоть какая-то работа и вонючая палатка для сна. Затем они возьмут нескольких австралийцев, выбьют из них всю их дурь и урежут им зарплату. А через несколько недель сюда приедут другие, ничего не подозревающие итальянцы, и все закрутится по новой.

Для пущего эффекта Ган перевел дыхание, хотя внутри у него все продолжало кипеть:

– Нет. Про забастовку не говорят.

– Неужели? – Мистер Хэррингтон недоверчиво смотрел на него.

– Они злятся. Я сам злюсь. Мы все там злимся до чертиков. – Плечи Гана поникли. – Но от эпидемии люди ослабели, их сознание и дух тоже. У них нет желания бороться. Они просто хотят прокормить своих детей. Даже у австралийцев пылу поубавилось.

Мужчины внимательно следили за ним.

– Я сам болел, – продолжал Ган. – Никогда в жизни мне не было так плохо. И вдруг я очнулся и почувствовал, что тиф оставляет меня. Я не мог поверить, что все еще жив! – Он не отрывал взгляда от их лиц. – И знаете, какой была моя первая мысль, когда жар спал? Знаете, что первым пришло мне в голову?

Они молча ждали ответа.

– Я хочу работать. Хочу встать и идти на работу. – Ган покачал головой. – Не будет никаких забастовок. С этой эпидемией в людях что-то сломалось. Они просто хотят работать.

Дурные известия распространяются быстро, за одну ночь. Новости добрые струятся и умножаются, неторопливо переходя от одной улыбки к другой. Но с новостями черными все не так: они катятся, как цунами, они рвут уши и питают свою ненасытную утробу человеческим страхом. Их волна нарастает и не остановится, пока не сметет все на своем пути.

К утру зловещая новость распространилась по всему лагерю рудокопов. Она, словно зловонные испарения, плыла между рядами палаток, пробираясь через парусину, полог, ржавую жесть. Новость росла и перекручивалась, одни факты опровергались, другие добавлялись, пока новость эта не перестала быть просто набором слов, а стала их жизнью.

Ган узнал об этом, как узнают в лагере обо всем: сначала услышал от какого-то прохожего, а потом к этому добавился зловещий шепот, доносившийся из палаток.

В городах рудокопов драки были делом обычным – как и продававшийся здесь виски. Но Ган сразу понял, что у этого конфликта жуткая подоплека, превратившая банальную потасовку в настоящую войну. Двое шахтеров, итальянец и австралиец, в пабе «Глаз барашка» сначала подрались на кулаках, а потом начали бить бутылки. Версия о том, кто все начал, зависела от национальной принадлежности рассказчика. Как бы там ни было, но в ходе ссоры австралиец получил резаную рану лица, достигшую мозга, и умер. Приехала полиция. Но не успела еще кровь убитого впитаться в пол, как того итальянца убили на улице выстрелом в лицо. Это было только начало. Все подробности теперь были утеряны, да они и не важны. Важно другое: дикого зверя выпустили из клетки.

Ган обвязал деревянную ногу древесной корой и закрепил на культе. Воздух был тяжелым, пропитанным ненавистью, которая оживала с первыми лучами рассвета. Даже слюна во рту казалась не совсем обычной на вкус. На улице мужчины пили горький черный кофе, и в их глазах отражалась такая же черная горечь.

«Ну вот, началось», – подумал Ган и нахмурился. Наступало общее ослепление. И теперь мужчины ходили между рядами палаток, сталкиваясь плечами с другими такими же, рыча и фыркая, как озлобленные псы. Призывая к забастовке, они использовали это слово, чтобы маскировать им бунт. Но эта война не будет иметь ничего общего с урезанием зарплат, штрейкбрехерами, иммигрантами или тифом. Эта война началась потому, что вкус крови заменил у людей стремление чувствовать на языке вкус сахара.

Ган шел мимо итальянских палаток и хижин, и за ним следили десятки темных глаз. Снаружи были вывешены зелено-бело-красные флаги. Среди ослепленных ненавистью мужчин мелькали женщины с плотно стиснутыми губами. Женщины могли видеть то, чего не видели мужчины, поэтому их лица бледнели. Они наблюдали перемены, видели, как страх превращает их мужей-кормильцев в рычащих зверей, и понимали, что собирать все по кусочкам придется им, женщинам. Женщины тоже испытывали гнев, но он был обращен на слепых и таких глупых – глупых! – мужчин.

Ган шел сквозь ряды людей, втянутых в разгорающийся конфликт, в сторону австралийцев. Поскольку она располагалась ближе к городу, новость пришла сюда раньше и, соответственно, варилась здесь дольше. Из палаток доносились громкие голоса. Возле лагерной кухни собралась группа мужчин, греющих у огня руки. Ган бросил монеты в открытую консервную банку, взял свой кофе и яичницу и отошел в укромное место у них за спиной. Там он сел на голую землю, подогнув под себя здоровую ногу. Его деревянная нога торчала в сторону, напоминая сломанное крыло.

Совсем рядом с Ганом, отбрасывая на него тень, расположились двое работяг с оловянными мисками.

– Что ты взял с собой? – спросил один рокочущим, словно отдаленный гром, голосом.

– Нож. А ты?

– Свои кулаки. – Мужчина вытянул над тарелкой мощную руку. – Люблю почувствовать, как под моими ударами трещат косточки. – Лицо у него было рябым, и, когда он жевал, выемки от оспин то открывались, то сморщивались. – А время выбрано лучше не придумаешь, правда? Как раз под вечеринку руководства в отеле.

Второй рассмеялся, и кусок его яичницы упал на землю.

– Устроим такую вечеринку, что они надолго запомнят, верно, Хью?

– Чертовски долго до этого! Народ хочет подождать, пока не стемнеет. Но мне удержаться трудно.

– Тс… – Второй мужчина вытер рот. – Поосторожнее. Этот калека все слышит.

Ган глотал яичницу, не ощущая ее вкуса и стараясь сохранять равнодушное выражение на лице.

– А он ничего никому не скажет, – многозначительно повысил голос Хью. – Правда ведь, деревянная нога?

Ган медленно жевал, глядя в тарелку.

Хью ухмыльнулся:

– Я же тебе говорил. – Он потер рукой испещренную шрамами кожу на щеке. – Я слышал, там будет Хэррингтон.

– Правильно слышал. А еще он привезет туда свою жену.

– Честно? Шлюхи будут скучать по любимому клиенту.

Они зашлись смехом.

– У меня так давно не было женщины, что сегодня я согласился бы и на половину шлюхи.

– Что правда, то правда, – кивнул Хью. – Я не видел свою жену три года, так что был бы не прочь заняться дамочкой этого Хэррингтона, говорю тебе. Уж я бы научил ее, показал, что такое настоящий мужик.

Второй взмахнул в воздухе вилкой.

– А почему бы и нет? Можно и поразвлечься, пока парни будут дубасить друг друга.

– Стоп, не гони лошадей! – хлопнул в ладоши Хью. – Черт, мы все заслужили того, чтобы хорошенько повеселиться! Ей-богу, Ангус, в твоих словах что-то есть! Пустим леди по кругу, чтобы каждый смог ее попробовать.

Кусок застрял у Гана в горле. Он перестал жевать, перестал двигаться. Воздух давил на него, словно каменные стены.

– Эй, хромой! – крикнул ему Хью. – А у тебя когда последний раз была женщина?

Ган оторвал глаза от тарелки, но головы не повернул:

– Это ты у своей жены спроси.

Хью нахмурился и угрожающе выпятил нижнюю губу, но тут Ангус разразился хохотом и хлопнул приятеля по спине:

– Вот так поддел он тебя, дружище!

Губы Хью дернулись в кривой усмешке:

– Не переживай, приятель! Мы и тебе дадим попользоваться!

Ангус, набив рот яичницей, спросил:

– Ты же пойдешь с нами сегодня вечером? Пора вышвырнуть этих итальяшек отсюда раз и навсегда! И преподать урок управляющим!

Ган молчал, и постепенно взгляды мужчин помрачнели.

– Ты или с нами, или против нас, – предупредил Хью.

Ган вытер рот тыльной стороной ладони и встал, чтобы уйти.

– Я буду там.

Ган чувствовал, как разрывается на части между лагерями. Он брел сначала в одну сторону, потом в противоположную. Шел навстречу солнцу, пока оно не начинало припекать лицо, потом разворачивался к нему спиной и продолжал идти, пока рубашка между лопаток не пропитывалась пóтом. Если он выдаст забастовщиков, его прибьют итальянцы и австралийцы; если не выдаст – прибьют чиновники из управления; если ничего не предпримет и из-за этого изнасилуют какую-то женщину – он прибьет себя сам. Компромисса не было, не было «серого» варианта – только белое или черное. Он должен был выбрать какой-то один путь, а потом бежать отсюда как можно быстрее и как можно дальше, бежать от псов, которые пойдут по его следу.

Гану ужасно не хватало Свистуна. Старик первым почувствовал злобу, поселившуюся в лагере, и пытался его предупредить. А теперь, когда произошли все эти события, Ган оказался в самой их гуще. Он слишком много знал.

Стиснув зубы, он проклинал этот завтрак, жалел, что услышал разговор тех мужчин и узнал их планы. Теперь он страдал, думая о той женщине, о том, что они хотели с ней сделать. «Будь прокляты эти управляющие! Будь проклят Хэррингтон! В такой ситуации будь они прокляты все вместе, и с белой кожей, и с оливковой! Но только не эта женщина. Только не женщина, ради бога! Мужчина не имеет права причинить боль женщине, никогда. Неважно, что это за женщина, хорошая или плохая, сварливая или приятная, красивая или уродина. Мужчина не должен относиться к женщине подобным образом».

Ган вернулся в свою палатку, лег на спину и уставился в грязный потолок. Сквозь парусину просвечивали тени греющихся на солнце мух. Он мог бы обратиться в полицию. Те с дубинками пройдутся по лагерю, всех предупредят. Люди начнут прикидываться дурачками: «Да нет тут никаких проблем!» А сами будут выжидать. Злоба будет нарастать. И наконец вырвется на свободу, только в другую ночь или в другой день.

Ган подождал, пока теплый воздух замкнутого пространства палатки проникнет в мозг и немного смягчит его. Он может пойти в управление. И рассказать о приближающейся забастовке. Сдать всю их братию. Ган печально покачал головой: «Но эти управленцы… этот Хэррингтон… вся эта чванливая братия… Они пойдут в полицию. Или же решат бороться с рабочими самостоятельно. Они все равно устроят свою вечеринку. Рабочие для них – как червяки. А богатый человек с полицейскими за спиной не станет бояться червяков».

Ган поднялся. Сунув в карман остатки денег, он выбрался из палатки и тяжело вздохнул перед лицом неизбежного. Решение было принято.

В городе Ган перешел улицу к почтовому отделению и увидел расположившихся перед ним мужчин, которых слышал за завтраком. Они вглядывались в прохожих и прислушивались к разговорам. Ган повернулся к ним спиной, собираясь с мыслями. Перед конторой курьеров стояли три потрепанных велосипеда. В углу в ожидании заказа примостился долговязый парнишка-посыльный. Чтобы добраться до поместья Хэррингтона, велосипедисту понадобится полдня, прикинул Ган. К тому же мальчишкам доверять нельзя: языками они болтают не хуже, чем крутят педали. Он перевел взгляд на старый пикап без крыши. На переднем сиденье, высунув ноги в окно, спал чернокожий мужчина. Босые подошвы его были вымазаны в грязи. Лицо накрыто шляпой.

Ган подошел к грузовичку и постучал по тонкой жести капота:

– Это твой грузовик?

– Моего босса, – ответил чернокожий парень, выглядывая из-под шляпы. – Он выпивает в пабе.

– А ты, выходит, управляешь этой штуковиной?

– Да.

– Хочешь заработать пару баксов?

Парень втянул ноги в салон и оперся локтями на приборную доску.

– Знаешь, где Ванйарри-Даунс?

– Да, знаю. У меня там родные живут.

– Сколько времени нужно, чтобы туда доехать?

– Если поспешить? Часа три-четыре.

– Нужно, чтобы ты доставил письмо мистеру Хэррингтону. Это срочно.

Молодой человек рассмеялся, обнажив белые зубы:

– Кто станет слушать какого-то аборигена, босс?

Он был прав.

– Погоди. – Ган покопался в куче мусора возле кооперативного магазина и, найдя там замасленный бумажный пакет, оторвал из него полоску. – Есть у тебя что-нибудь, чем можно было бы писать?

Парень осмотрелся и протянул ему карандаш. Ган подал ему бумагу:

– Тогда пиши.

Вновь блеснула белоснежная улыбка, и парень вернул бумагу обратно:

– Я могу только поставить крестик.

Ган уставился на полоску, потом положил ее на капот и долго теребил карандаш, пытаясь взять его в свои корявые пальцы. В конце концов он зажал его в кулаке и закрыл глаза, пытаясь представить, как выглядит нужное слово. С кончика его носа от усердия капал пот, оставляя на бумаге мокрые пятна. Он выругался. Взгляд его скользнул мимо почты и уперся в отель «Империал» с надписью большими буквами на стене. Он точно знал, как он называется, и про себя повторил это название, проговаривая каждую букву. Первое слово было короче и поэтому должно было означать «отель».

Ган расправил бумагу и с запинками скопировал «ОТЕЛЬ» большими печатными буквами. Это первое слово, которое Ган написал за всю свою жизнь, получилось у него не лучше, чем у трехлетнего ребенка. Он смотрел на свое неуклюжее творение со злостью, стыдом и грустью, а потом поставил вместо надписи большой крест. Это было все, что он мог сделать. Он вручил записку аборигену:

– Это должен получить мистер Хэррингтон, ты меня понял?

– А что, если он не захочет его брать?

– Тогда отдашь это любому белому человеку. И скажешь, чтобы тот не отпускал мистера Хэррингтона в отель. Понял?

– Конечно, босс.

Парень улыбнулся, сложил бумагу и сунул ее в карман. Затем выразительно протянул руку. Ган дал ему несколько купюр, и глаза у того округлились. Мотор грузовичка взревел.

Ган постучал рукой по капоту:

– Когда вернешься сюда, никому ни слова, понял?

Тот снова сверкнул белозубой улыбкой:

– Да кто станет слушать какого-то аборигена, верно, босс?

Машина ехала по улице, и худая фигурка чернокожего парнишки подскакивала в ней на каждой рытвине. Ган смотрел ему вслед без облегчения, только со смирением. Он сделал все, что мог.

Ган направился в лагерь, стараясь не смотреть на ряды палаток, которые, вполне возможно, с наступлением темноты будут сожжены. С пульсирующей головной болью он, спотыкаясь, зашел в свою палатку и потянул за подпиравший ее деревянный шест, но потом остановился. Если он снимет ее, по лагерю тут же поползут слухи, что он сматывается. Он стиснул зубы. Теперь у него не было вообще ничего – ни денег, ни палатки. Ган собрал все, что смог, и завязал в рубашку. Выйдя из этого жалкого жилища, он оглянулся в последний раз и торопливо, насколько позволяла деревянная нога, поковылял в сторону деревьев.

 

Глава 55

Джеймс побежал за грузовиком стригалей и помахал шоферу, чтобы тот остановился, а когда тот притормозил, взобрался на задний бампер и затолкал обратно сползшие тюки шерсти. Потом по новой завязал веревку и спрыгнул на землю.

– Груз едва не вывалился, – пояснил он водителю и хлопнул ладонью по дверце. – Теперь нормально.

Тот приложил пальцы к краю шляпы и поехал дальше. Поклажа в кузове на неровной дороге раскачивалась, словно бедра танцующей женщины.

С другой стороны в облаке пыли летел старенький грузовик. Он слишком быстро вошел в поворот, и половина его колес оторвалась от земли, а затем с сердитым стуком вернулась обратно. Машина остановилась перед домом, и из нее выскочил худощавый абориген. Шляпа его была опущена так низко, что виднелся только подбородок. Парень поднялся по ступенькам крыльца и постучал в дверь большого дома. К окну подошла Мередит. Выглянув, она скорчила гримасу и скрылась за шторой, плотно прикрыв ее за собой. Абориген подождал несколько минут, рассмеялся и спустился назад.

Том, который все еще тяжело дышал после погрузки тюков, вытер пот со лба.

– Как думаешь, чего он хочет?

– Может быть, поесть. – Джеймс нахмурился. – А кухарка даже не открыла парню дверь.

Чернокожий молодой человек вернулся к своей машине.

– Могу я чем-то тебе помочь? – крикнул ему Джеймс.

Тот широко улыбнулся ему белозубой улыбкой:

– Я ищу мистера Хэрррингтона.

– Он уехал еще утром.

Улыбка парня погасла:

– Это плохо. У меня для него записка.

Он полез в карман рубашки и, вытянув помятый клочок коричневой упаковочной бумаги, протянул его Джеймсу.

След свинцового карандаша расплывался на промасленной бумаге, но он рассмотрел написанное там слово, а также обратил внимание на то, что крест был поставлен с таким нажимом, что бумага в некоторых местах даже прорвалась.

– Кто тебе это дал?

– Один белый мужик. Он велел передать мистеру Хэррингтону, чтобы тот не ехал туда. – Абориген внимательно посмотрел на Джеймса, и его лицо вдруг перестало казаться глуповатым, а взгляд стал серьезным и глубоким. – В Кулгарди будет беда. Сегодня ночью. Народ кипит. Все ждут большой драки. – Парень ткнул пальцем в клочок бумаги и покачал головой. – Беда. Ужасное дело. Люди собираются бастовать. Бунт.

Джеймс вспомнил, как хозяйский автомобиль уезжал утром. Алекс был с чемоданами, Леонора сидела на переднем сиденье, понурив голову. Больше он туда не смотрел, потому что не мог видеть их вместе. Абориген уставился на Джеймса, который рассеянно комкал записку, мысленно комкая этот образ – Леонора рядом с Алексом.

– Не хочешь передохнуть? – спросил Джеймс. – Могу дать тебе еды на дорогу. – Он разговаривал с ним так, как говорил бы с белым человеком, и парень это оценил.

– Нет. Я должен вернуться, прежде чем мой босс проспится. Нужно будет вытащить его пьяную задницу из кабака, пока не начались проблемы.

Джеймс с пониманием кивнул, и тот уехал, трясясь на сиденье старенького шаткого грузовичка.

Подошел Том:

– О чем речь?

– Он сказал, что в Кулгарди назревает беда. – Джеймс мял записку в руке, сжимая ее все сильнее, пока комочек бумаги не стал величиной с горошину. – Забастовка. Он приехал сказать, чтобы Алекс туда не совался.

Том насмешливо хмыкнул.

– Ну да! По мне, это выдумки, сказки с привидениями. Кто-то просто хочет напугать его! С другой стороны, этому высокомерному негодяю не помешало бы немного приключений на задницу.

– С ним Леонора. – Слова эти прозвучали как напоминание.

– Так ты поверил ему? – Том подождал ответа, но так ничего и не услышал.

– Том, у меня плохое предчувствие. Что-то было в глазах у этого парня. Не могу объяснить.

– Зато я могу, – усмехнулся Том. – Ты тоскуешь по своей подруге. – Засмеявшись, он прижал все еще болевшее ребро. – Ладно-ладно… Ничего не случится, если мы это проверим. Черт, я уже много месяцев не был в городе. Может, в итоге мы сможем там хотя бы вкусно поесть.

Во время нескольких часов пути до Кулгарди Том, лишенный музыкального слуха, упорно свистел, но в конце концов устал. Они проехали вырубленный лес, и в опускающихся сумерках пни деревьев казались черными дырами на поверхности земли. Колеса их машины постоянно норовили съехать на накатанную колею, и Джеймс сражался с рулевым, чтобы ехать прямо. Он включил фары, их бледный свет боролся с серыми полутенями, становясь все более заметным по мере того, как спускалась ночь. Вдруг Том выпрямился:

– Чувствуешь запах?

– Что-то горит. Смотри.

В серовато-синем вечернем небе поднимались тонкие нити черного дыма.

– Боже мой!

Джеймс придавил педаль газа. Том напряженно потер лоб:

– Слушай, Джеймс, мы должны подумать, верно? Мы не можем сходу бросаться в эти события с головой.

– Том, но она там!

– Я знаю. – Дыхание его участилось, и он заерзал на сиденье. – Я знаю, но мы все равно должны хорошенько подумать, потому что нас там просто убьют.

Дым над Кулгарди разрастался и расцветал громадным ядовитым облаком. Небо на востоке тоже окрасилось в красный цвет, а затем оттуда повалил дым, который выглядел еще страшнее, потому что сопровождался языками пламени.

– Господи! Плохо дело…

Машина выехала на холм, откуда были хорошо видны огни Кулгарди. Дым расползался, поднимаясь выше темных контуров деревьев и уходя все дальше и дальше в ночь. Из огня вырывались искры, и весь город был покрыт пятнами оранжевого сияния. Том попытался что-то сказать, но так и не смог. Тогда он сглотнул и повторил попытку:

– Похоже, они не знают точно, куда идут.

– Знают. – Голос Джеймса звучал глухо и твердо. – Они ходят кругами.

Машина тряслась по дороге в сторону окутанной заревом долины.

– Ты помнишь, где отель? – спросил Джеймс.

– Да. Слева от станции.

– Мы подъедем с другой стороны путей, оставим машину, обойдем станцию и попытаемся попасть в отель.

В городе дым из разных источников соединялся и сгущался. Свет фар с трудом пробивал его. Машина съехала с главной дороги на тропу для лошадей и слепо уткнулась в железнодорожную колею. Оставив автомобиль, они прикрыли лица рубашками и побежали к зданиям, охваченным огнем. В ушах гремел звон колоколов пожарных команд. На землю летели осколки стекла. Кричали какие-то люди, и эхо подхватывало их голоса.

Джеймс и Том крадучись двигались по длинному переулку, расположенному перпендикулярно главной улице. Там стояла брошенная пожарная машина – шланг изрезан на куски, лестница разбита в щепки. Прижавшись спиной к кирпичной стене, они подождали, пока по главной дороге в сторону отеля пробежит толпа, напоминающая безликого дикого зверя. Вдруг от нее отделился человек, который палкой, утыканной гвоздями, ударил мертвый автомобиль по шинам, а затем принялся бить ею о землю, пока дерево не треснуло. В воздухе висел резкий запах разлитого керосина и масла.

Джеймс схватил Тома за рубашку и указал на дальнее крыло отеля:

– Мы залезем туда через боковое окно.

Еще один быстрый вдох, и они рванулись к отелю, четвертый этаж которого был уже объят пламенем. Окно с задней стороны было разбито, и через него они пробрались в темное и задымленное фойе. Несколько нападавших, отбившихся от толпы, заметили их в дыму и тоже бросились в окно, размахивая палками и круша все на своем пути. Удар пришелся Тому по спине, и он пошатнулся. Джеймс вместе с еще двумя какими-то мужчинами поймали тех, кого смогли достать, и вышвырнули обратно. Со стороны входа слышались глухие удары в парадную дверь, которую люди в отеле забаррикадировали изнутри.

В суматохе их закрутило, и они потеряли друг друга из виду.

– Том! – кричал Джеймс, но голос его заглушил общий шум.

В баре вспыхнул огонь, после чего последовала серия маленьких взрывов – это были бутылки с алкоголем. В отблесках пламени мелькали перекошенные ужасом лица, визжали женщины, раздавались отрывистые распоряжения мужчин. Джеймс оглядывал помещение, выискивая Леонору, и вдруг увидел Алекса, который, пригибаясь при взрывах, хватал пробегавших людей за грудки и что-то кричал им. Джеймс бросился туда:

– Алекс!

Тот ошеломленно обернулся к нему.

– Где Лео? – пронзительно крикнул Джеймс.

Алекс замер, и Джеймсу захотелось его ударить:

– Где ваша жена, черт побери?!

Лицо Алекса мучительно перекосилось, как будто он получил пощечину.

– Я не могу ее найти! Ее со мной не было, когда начался пожар. – Он схватился за Джеймса, словно утопающий за соломинку. – Ты должен ее найти! Помоги мне! Я не прощу себе, если с ней что-то случится!

– На каком этаже вы остановились?

«Только не на четвертом!»

– На втором! Но весь этаж в дыму.

– Ладно. – Джеймс приподнялся, оглядывая комнату. – Послушайте, Том тоже здесь. Только не знаю где.

Улица взорвалась воем ручных сирен, где-то вдалеке прогремел выстрел. Над полом стелился черный дым, и Леонора прикрыла рот влажным полотенцем. Несмотря на охвативший ужас, она старалась сохранить спокойствие. Она не понимала, что происходит. Она переодевалась к ужину, как город вдруг превратился в зону боевых действий. Она поборола в себе желание забиться в угол и звать на помощь. Никто ее не услышит в таком хаосе. «Думай, Леонора, думай». Она должна закрыть рот, должна помешать дыму заполнить легкие. «Думай!»

В коридоре слишком много дыма – ей придется выбираться через окно. Задержав дыхание, она начала толкать оконную раму, но руки скользили от напряжения. Она попробовала еще раз, сильнее, ломая ногти о дерево. Ее охватила паника, хотелось плакать, но она справилась. Нужно думать. А еще нужно дышать осторожнее, иначе она задохнется. Пальцы ее ощупали оконную раму и наткнулись на гвозди в углу. «Нет!» Окно было забито наглухо. В сгущающейся, клубящейся темноте она начала искать, чем бы разбить стекло. Ничего. Тогда она ударила по стеклу кулаками. «Нет!» Дым слишком быстро проникал в легкие, и она согнулась, нащупала на полу полотенце и начала дышать через влажную ткань.

Откуда-то донесся крик женщины. Где-то разбилось окно – сверху, снизу или непонятно где; звон шел, казалось, со всех сторон. Леонора закашлялась в полотенце и прислушалась к хаосу звуков. Легкие горели. Она могла умереть в этом номере или же попытать счастья в задымленном коридоре. Мысленно составив маршрут, она решила, что будет бежать, пока не выбежит из дыма или не упадет, – здесь в любом случае оставаться было нельзя.

И тут со стороны коридора послышались мужские голоса. «Слава тебе, Господи!» Они помогут ей. У Леоноры кружилась голова, ее покачивало. Они помогут ей выбраться отсюда. Глаза жгло от дыма, легкие жаждали глотка свежего воздуха. «Они помогут мне!» И она, шатаясь, пошла к двери…

– Полиция уже здесь, слава богу.

Жар в замкнутом помещении стоял невыносимый. На лице Алекса выступили капли пота, которые могли показаться слезами.

– Если найдешь Леонору, забери ее отсюда! – крикнул он Джеймсу. – Уведи ее, слышишь меня?

Над головами взорвалась еще одна бутылка, и все пригнулись.

– Найди ее!

Джеймс пробирался через толпу, пока не увидел лестницу, едва различимую из-за густого дыма. Он поднялся на второй этаж, прикрыв рот краем рубашки. Дым выедал глаза и обжигал легкие.

– Лео! – закричал он, перекрывая вой сирен, закашлялся и крикнул снова: – Лео!

Голос стал глухим и хриплым из-за кашля, так что имени уже нельзя было разобрать. Спотыкаясь, он ощупью брел по коридору.

– Брось ее! – крикнул кто-то в темноте. – Полиция рядом!

– И не подумаю, пока не получу того, зачем пришел! – Послышался хриплый кашель. – Нужно только стянуть эту чертову юбку…

Словно ледяная рука сжала сердце Джеймса.

– Черт!

Какой-то человек промелькнул в дыму и скрылся. На Джеймса смотрело еще одно серое лицо, испуганное, но свирепое. Рука человека задирала женское платье.

Джеймс с размаху двинул неизвестного ногой в подбородок, и удар тяжелого ботинка опрокинул его на пол. Согнувшись, тот попытался встать, но Джеймс не стал этого дожидаться и снова ударил его по ребрам, так что тело откатилось куда-то в темноту. Джеймс дышал чаще, его легкие быстро заполнились дымом, и, почувствовав головокружение, он схватился за стену. В коридоре послышался глухой шум, как будто что-то тянули по полу. Джеймс хотел было погнаться за этими людьми, но, решив не терять времени, опустился на колени и принялся шарить руками по полу. Наконец он наткнулся на безвольно лежащую женскую ногу. Пальцы его двинулись вверх по телу, пока не дошли до лица.

– Лео! – Джеймс подтащил обмякшее тело к себе и встряхнул за плечи. – Лео!

Он подхватил ее одной рукой под спину, второй под колени, прижал к груди и, ничего не видя перед собой, понес по коридору. Голова Леоноры лежала у него на плече. Он закашлялся, уткнувшись в другое плечо, и скользнул вдоль перил вниз по лестнице. Раздавались крики полицейских, вопящие люди выбегали через фойе, но пламя уже лизало двери парадного входа. Джеймс обошел толпу, через темный коридор вышел к запертой задней двери и выбил ее ногой.

В лицо ударил свежий воздух. В переулке Джеймс опустился на колени и, приложив щеку ко рту Леоноры, понял, что она не дышит. Тогда он прижался губами к ее губам и, превозмогая кашель, начал вдувать в нее воздух из своих легких, но это не помогло.

Он разорвал верх ее платья и отодвинул в сторону цепочку на шее, после чего опустил голову Леоноры и приподнял спину, чтобы тело выгнулось дугой. Глаза его задержались на белом гладком камешке. Он набрал полные легкие свежего воздуха и прижался ртом к ее губам. Ему вспомнились прошлые годы: каждый новый вдох – чье-то лицо, очередная потеря… Он действовал все быстрее и быстрее. «Такого больше не повторится, хватит, довольно!»

– Довольно! – приговаривал он в паузах между вдохами, то ли приказывая, то ли умоляя о чем-то. – Я не могу тебя потерять, Лео. Я не могу потерять тебя снова!

Вдруг Леонора открыла глаза и закашлялась, тело ее конвульсивно задергалось. Джеймс прижал ее к груди и придерживал за плечи, пока она судорожно ловила ртом свежий воздух. Услышав, как она сделала вдох, он поцеловал ее в голову дрожащими губами.

Донесшиеся с улицы крики привели его в себя. Не теряя больше ни секунды, Джеймс подхватил ее на руки и бросился к железнодорожным путям.

– Джеймс! – С другой стороны бежал Том, из его рассеченной брови текла кровь. – Ох, господи! Она в порядке?

– Будет в порядке. С тобой-то что случилось?

Том прикоснулся к лицу и с удивлением воззрился на кровь у себя на пальцах.

– Думаю, это просто осколком стекла. – Он небрежно вытер рану рукавом. – Я нашел Алекса.

– Я тоже.

– Он велел мне садиться в его машину. Мы поедем вслед за вами. Увези ее отсюда побыстрее.

Джеймс положил Леонору на заднее сиденье и попробовал напоить водой, но она покачала головой, не в состоянии говорить и содрогаясь в приступах сухого кашля. Однако она была в сознании, она дышала, она жива! Он вскочил на место водителя и поехал, направив зеркало заднего вида на нее.

Через несколько часов, когда над головой уже висело безмолвное ночное небо и единственным светом был свет звезд, Джеймс подкатил к главным воротам Ванйарри-Даунс. Выйдя из машины, он открыл их и заехал на территорию поместья. Останавливаться, чтобы закрыть ворота, он не стал. Весь обратный путь они молчали, тишину нарушали лишь приступы болезненного сухого кашля. Когда Джеймс услышал, что Леонора взяла флягу и сделала несколько медленных глотков, то остановил машину и обернулся к ней. Взгляды их встретились. Глаза у нее были усталые, с покрасневшими белками, лицо и платье перепачканы сажей.

– Ты в порядке?

Она кивнула:

– А ты? – Голос ее звучал хрипло.

– Сейчас да. – Он, пожалуй, впервые за вечер вдохнул полной грудью. – Я отвезу тебя домой и съезжу за доктором.

– Нет. – Она вцепилась в сиденье. – Доктор мне не нужен. Правда. – Она подавила очередной приступ кашля и потупилась. – А как Алекс? С ним все хорошо?

– Да. – Он отвернулся и, надавив на газ, тронул с места, глядя вперед с каменным выражением лица. – Его везет домой Том.

Въезжая на подъездную дорожку, Джеймс нажал на сигнал. Через минуту-другую из сарая для стрижки овец выскочила Мередит, на ходу поправляя волосы и застегивая на груди блузку. Джеймс открыл заднюю дверцу и просунул руку под спину Леоноры.

– Я сама могу, – сказала она.

Джеймс проигнорировал эти слова и, подхватив ее на руки, поднялся по ступенькам, где, в панике заламывая руки, уже стояла Мередит.

– Боже праведный! – причитала кухарка. – Что случилось?

– В Кулгарди бунт. Там сожгли отель.

– Боже мой, нет!

Джеймс прошел мимо нее.

– Приготовь чаю и набери ванну! – распорядился он.

– Я мигом.

Джеймс понес Леонору на второй этаж.

– Знаешь, я могу сама идти… – попыталась возразить она.

– Знаю.

Зубы его были сжаты, черты лица от напряжения обострились.

Джеймс ногой открыл дверь спальни и положил Леонору поверх одеяла. Он с раздражением посмотрел на место, где спал Алекс и где должен был бы спать он. Этот взгляд не укрылся от внимания Леоноры.

– Он спит не здесь, Джеймс.

Он кивнул и присел на край кровати.

Появилась Мередит с чашкой чаю.

– Пойду приготовлю ванну, – сказала она и заторопилась вниз.

Леонора пригубила горячий чай. Каждый глоточек сначала обжигал, а затем успокаивал ее все еще воспаленное горло. Джеймс внимательно следил за ее лицом, за едва заметными движениями пальцев. Брови его нахмурились, он помрачнел.

– Ты уверена, что тебе не нужен доктор?

– Уверена. – Она поставила чашку на прикроватный столик, оставив на фарфоре пятна от копоти.

Джеймс повернулся в сторону двери, и взгляд его устремился куда-то за пределы комнаты. Его молчание смутило и взволновало Леонору, сердце ее забилось чаще. Она посмотрела на свое грязное платье, на разорванный подол юбки, потом перевела взгляд на лежавшие на коленях руки: ногти сломаны, с черной каймой грязи.

– Ничего себе вид у меня, наверное, – сказала она, откидываясь на подушки.

Джеймс повернулся к ней.

– Такой жизни ты хочешь для себя, Лео? – спросил он, глядя на нее немигающим взглядом. Вопрос прозвучал грубо и слишком настойчиво.

Хотя едкого дыма здесь не было, она вновь почувствовала резь в глазах.

– То, чего хочу я, не имеет значения, – прошептала она.

– Как ты можешь такое говорить? – Лицо Джеймса исказилось. – К черту, Лео! Это имеет значение для меня. Ты имеешь значение для меня. – Он выпрямился, как будто собираясь выскочить из комнаты, но вдруг повернулся, взял ее за подбородок и поцеловал горячо и крепко, словно прощался с мечтой. Потом слегка отстранился от нее. – Я уже думал, что потеряю тебя.

Она схватила Джеймса за рубашку и притянула к себе. Его рука утонула в ее волосах, он нежно гладил ее, целуя и укладывая снова на подушку. Леонора обняла его за шею и крепко прижала к себе, чувствуя, как тепло его тела согревает ей кровь и обжигает оголенные нервы.

Внизу громко хлопнула парадная дверь.

– Где она? – раздался полный отчаяния голос Алекса.

Леонору охватил леденящий холод, и она оторвалась от поцелуя.

– Наверху, сэр, – ответила Мередит.

Взгляд Леоноры скользнул в сторону двери. Джеймс с тоской смотрел на ее губы, и его лицо исказилось от боли.

– Я больше не смогу так, Лео.

Внизу послышались громкие шаги Алекса.

Она нащупала его руку:

– Не сможешь что?

– Не смогу так. Не смогу видеть тебя с ним. – Он оттолкнул ее руку. – Не смогу!

В дверь спальни ворвался Алекс:

– Слава богу, с тобой все хорошо!

Он схватил Леонору и прижал к груди. Она отвернула искаженное страданием лицо в сторону, ища глазами Джеймса. Но тот уже ушел.

 

Глава 56

Остриженные и сразу ставшие худыми без своей тяжелой шубы овцы скакали намного быстрее и легче. Под пушком оставшейся шерсти проглядывала розовая кожа со следами от ножниц на боках. Последняя партия шерсти уходила утром. Стригали побили собственный рекорд скорости, обработав двадцать тысяч овец за три недели. Количество тюков, плотных и тяжелых, превысило все ожидания. Алекс сдержал слово, и работники в награду за болевшие от напряжения мышцы получили премию и много виски. Они сидели вокруг костра и ели из оловянных тарелок, щедро наполненных говядиной и бараниной. Соус и подливка капали с подбородков в пыль. Мужчины передавали бутылки по кругу, пока они не опустели.

Джеймс с Томом расположились за спиной едоков. Том болтал с мужчинами, а Джеймс лег на спину и, подложив руки под голову, уставился в небо. Видеть Алекса он не мог.

После беспорядков Алекс постоянно был дома. К нему приезжали менеджеры с хитрыми лицами, обдумывающие способы вернуть рабочих в шахту. Известие о случившемся распространилось по малонаселенным внутренним территориям Австралии со скоростью пожара, слизавшего деревянные постройки Кулгарди. В столкновениях погибли двое итальянцев и один австралиец. Дотла сгорели итальянский пансион, два паба и бесчисленное множество лачуг. Отель «Империал» потерял верхние ярусы, но главный первый этаж здания сохранился. Сам рудник и его постройки не пострадали.

Джеймс не видел Леонору со времени пожара и не искал с ней встреч. Он даже не смотрел в сторону большого дома, стараясь полностью загрузить мысли и тело работой. Но в снах он видел ее мягкие ждущие губы и вспоминал нежную кожу, скользившую под его пальцами. И тогда он просыпался, вытягивался на кровати и бил себя ладонью по лбу, чтобы прогнать видение. А потом шел на работу, чтобы забыться от сладостного томления, в которое погружался ночью.

В кругу мужчин у костра, покачиваясь, встал Алекс.

– У меня тост! За лучших стригалей всей Австралии, черт побери! – поднимая вверх бутылку, заявил он заплетающимся языком, словно переоценивший свои возможности паяц. Подвыпившая компания оживленно зашумела и подняла стаканы.

– Погодите… погодите… Еще не все! – остановил их Алекс. – Я уже поблагодарил их лично, но теперь хочу сделать это прилюдно. Джеймс и Том…. – Он отыскал их в толпе и снова поднял бутылку. – Вы, ребята, спасли мою жену. И за это я вечно буду вам благодарен. Выпьем! – И он прильнул к горлышку бутылки.

Мужчины выпили и снова зашумели. В их глазах появился нескромный блеск.

– Кстати, джентльмены, что касается моей жены… – Алекс пьяно ухмыльнулся и подмигнул собутыльникам. – Мне время возвращаться к ней в спальню и хорошенько отметить это событие! – Он потянулся за новой бутылкой и покачнулся.

Раздались громкие одобрительные возгласы, даже аплодисменты. Джеймс вскочил, в глазах у него потемнело.

– Не смейте прикасаться к…

Том поймал его руку и крепко сжал. Все притихли, только костер потрескивал сухими ветками. Алекс медленно повернулся и шутовским жестом приложил ладонь к уху.

– Что ты сказал?

Сдерживая Джеймса, Том обхватил его одной рукой за шею и весело крикнул:

– Вы же сами слышали, Алекс! Не смейте прикасаться к бутылке, иначе вашей жене не ублажить вашего шалуна!

Народ заулюлюкал еще громче. Алекс мгновение пристально смотрел на Джеймса, потом опустил голову и ухмыльнулся.

– Правильно подмечено! – Алекс демонстративно уронил бутылку на землю и поднял руки, показывая, что они пустые. – Правильно подмечено! – Он рассмеялся и, качаясь, пошел в сторону дома.

Джеймс вывернулся из объятий Тома, готовый заехать ему кулаком в челюсть. Но Том снова схватил его за руку.

– Она тебе не жена, – с горячностью прошептал он, отпустил руку Джеймса и повторил: – Она тебе не жена, дружище.

Леонора лежала в темноте спальни и прислушивалась к доносившимся с луга взрывам смеха. От присутствия этой шумной мужской компании одиночество в доме ощущалось гораздо сильнее. Она пробовала различать голоса, но все они сливались в один. Леонора пыталась различить в этом шуме голос Джеймса, его мягкий говор, но слышала лишь возгласы и хохот пьяных мужчин. Она тосковала, и от этого все у нее внутри сжималось.

Громко стукнула входная дверь, и от неожиданности Леонора подскочила на кровати, а сердце ее забилось учащенно. Это вернулся Алекс, и по тяжелым шагам она поняла, что он сильно пьян. Она замерла, ожидая скрипа двери его кабинета и приглушенного щелканья дверцы бара красного дерева, но вместо этого услышала громкие шаги по лестнице наверх, к их спальне.

– Просыпайся, детка!

Скатившись с кровати, Леонора бросилась к двери и успела закрыть засов как раз в тот момент, когда дверная ручка начала поворачиваться. Потом она снова забралась в постель и села, обхватив колени и натянув одеяло до самого подбородка.

Ручка нетерпеливо задергалась.

– Открой дверь, Леонора, – сказал Алекс спокойно.

Она затаилась и промолчала. Он принялся дергать за ручку, и дверь задрожала. Потом он ударил в дверь кулаком:

– Просыпайся и открой дверь, черт побери!

Леонора достала длинную вязальную спицу и спрятала ее под одеяло, ощутив ногой прикосновение холодного металла. Руки у нее дрожали.

Алекс врезался в дверь плечом. Бах! Она слышала, как он отступил и ударил в дверь всем своим весом так, что затряслась рама.

– Черт! – вскрикнул он от боли.

Продолжая сыпать проклятиями, Алекс присел у спальни, и все затихло. Леонора ждала, прислушиваясь к собственному пульсу, который, казалось, гремел на всю комнату, потом, не выпуская своего оружия, приблизилась к двери. Послышался звук падающего тела и глухой стук, когда голова Алекса ударилась о пол. Вскоре коридор огласил храп ее мужа. Леонора прижалась пылающим лбом к двери и закрыла глаза.