Глава 57

Дэнни, почтальон, совершал объезд по своему пятидесятикилометровому маршруту. После того как он сменил конную повозку на автомобиль, почта стала доставляться раз в семь дней вместо одного раза в две или даже три недели. В промежутках между регулярными рейсами он еще развозил телеграммы. С ногами кривыми, как сдвоенная косточка в куриной грудке, и такими же негнущимися, Дэнни двигался подчеркнуто не торопясь, не обращая внимания на нетерпеливые кивки и торопливые приветствия клиентов, ожидавших писем, каталогов и вообще новостей из внешнего мира. Он был очень немногословен, зато постоянно свистел, как какая-нибудь болтушка сорока.

Дэнни с беззубой улыбкой на лице учтиво прикоснулся к краю своей шляпы перед Леонорой. Раскачиваясь из стороны в сторону на своих кривых ногах, он вытащил из сумки конверт:

– Телеграмма для Шелби.

– Думаю, он сейчас с лошадьми. – Леонора взяла конверт. – Я сама отнесу ему.

Стоял ясный сухой и жаркий ноябрьский день. Было только половина десятого утра, а температура уже поднялась под сорок градусов. От сухой земли под ногами поднималась пыль, окрашивавшая нижний край ее синего платья в оранжевый цвет. Сердце ее на миг замерло, пропустив удар, когда она увидела на конном ринге Джеймса. Он вел под уздцы жеребца, успокаивая его мерными поглаживаниями и легкими подергиваниями поводьев. Том соскочил с серой в яблоках кобылы и помахал ей рукой:

– Привет, прокопченная Золушка!

– Привет, Том! – рассмеялась она.

Когда Джеймс заметил ее приближение, морщины на его лбу разгладились, но он тут же опустил глаза.

– Какая ты чистенькая сегодня, – подмигнул ей Том, небрежно облокотившись о деревянную ограду. – Хотя, конечно, на такой красавице даже сажа смотрелась бы очаровательно.

Леонора улыбнулась и протянула телеграмму:

– Это тебе, только что привезли.

– Вот тебе и на! – Том взял конверт и взглянул на адрес. – От мамы. Должно быть, наши мальчики вернулись!

Он разорвал конверт, достал телеграмму, и глаза его побежали по строчкам. Но в какой-то момент взгляд Тома замер, губы растерянно приоткрылись, а руки безвольно упали. Казалось, воздух вдруг застыл. Леонора в испуге отступила.

Джеймс оставил коня и подошел к ним:

– Что случилось?

Том поднял голову. Глаза его смотрели сквозь друга.

– Который из них? – Голос Джеймса звучал негромко и мягко.

– Оба. – Глаза Тома часто моргали, на лице застыло потерянное выражение. – Грипп. – Он помотал головой и скривился. – Они уже ехали домой… – Его замешательство нарастало. – Как же так? Грипп. Эта проклятая «испанка»! – Том уронил телеграмму и схватился руками за голову. – Они же уже ехали домой… – бормотал он.

Джеймс шагнул к нему:

– Том…

Но Том, продолжая держаться за голову, отступил назад.

– Они уже ехали домой! – Он замотал головой и сжал кулаки. – Я не могу говорить. Я не могу… – Он развернулся и, спотыкаясь, пошел за конюшни, а потом, согнувшись, пробежал мимо большого дома.

Джеймс поднял телеграмму, отряхнул пыль и прочел. Лицо его побледнело, губы крепко сжались.

Леонора в ужасе прикрыла рот ладонью, из глаз ее текли слезы.

– Мне так жаль их, Джеймс, – прошептала она. Они ведь были и его братьями тоже.

– Нам нужно съездить домой, – сказал Джеймс, глядя на телеграмму. – На похороны. – Он закрыл глаза. – Бедная миссис Шелби…

– Я поеду с вами.

– Нет.

Она осторожно коснулась его руки.

– На матери Тома еще пятеро детей и дом, за которым нужно присматривать, Джеймс. – Леонора утерла слезы. – Я буду готовить, убирать и заботиться о малышах. Бедная женщина в глубокой скорби, Джеймс. Ей нужна помощь. К тому же мы можем взять машину и выехать рано утром.

Джеймс смотрел на нее тяжелым взглядом:

– Это плохая идея, Лео.

– Но почему?

Взгляд его соскользнул на ее губы:

– Ты сама знаешь почему.

– Я не буду путаться у вас под ногами, Джеймс. Обещаю, – умоляюще сказала она, вспоминая искаженное горем лицо Тома. – Я просто… Я просто хочу помочь.

– Алекс не отпустит тебя.

– У него не будет выбора.

– Нет.

Алекс даже не поднял головы от бумаг, устилавших письменный стол.

– Но матери Тома понадобится помощь, – настаивала Леонора.

– Они могут взять с собой Мередит или Клэр.

– Алекс! – Леонора склонилась над столом, заставив мужа все же взглянуть на нее. – Они спасли мне жизнь. Возможно, спасли жизнь и тебе тоже. Это самое меньшее, что мы можем сделать для них. К тому же это всего на несколько дней.

Алекс продолжал просматривать документы, слушая ее вполуха:

– Я не пошлю свою жену на чьи-то там пшеничные поля в качестве наемной батрачки.

На видном месте на столе у Алекса стояла фотография, на которой он был запечатлен со своими чистокровными скакунами.

– Разве ты не уезжаешь сегодня на какие-то скачки? – поинтересовалась Леонора.

Алекс насмешливо фыркнул.

– Она еще говорит «на какие-то скачки»! – Он отложил в сторону бумаги и приподнял брови. – Это всего лишь знаменитый Мельбурнский кубок, детка!

– Ладно, тогда я еду с тобой.

Он рассмеялся:

– О нет, никуда ты не едешь.

– Послушай, Алекс. Одна я здесь не останусь. Особенно после того, что случилось в Кулгарди. Так что я еду либо помогать миссис Шелби, либо с тобой на скачки. Выбирай.

Алекс нервно забарабанил пальцами по столу. Леонора видела, что он думает о женщинах в Мельбурне, о вечеринках, о бесконечных ставках на лошадей, о свободе от жены.

– Ну хорошо. Займись своей благотворительностью.

Том положил багаж на пассажирское сиденье «форда», а сумку с продуктами поставил в багажник. Потом повернулся к Леоноре и впервые прервал молчание.

– Не возражаешь, если я поведу? – Он с мрачным видом потер виски. – Я не могу сидеть просто так. И не хочу думать ни о чем, кроме дороги.

Леонора отдала ему ключи и села на заднее сиденье. Джеймс устроился рядом с ней. Лицо его было свежим и гладко выбритым. Между ними витал легкий аромат мыла, исходивший от его кожи, из-за которого у нее кружилась голова. На сиденье сразу стало тепло от его сильного тела. Она чувствовала его присутствие всем своим существом, чувствовала даже без прикосновения.

Машина в облаке пыли оставила позади большой дом, проехала ворота – первые, вторые, третьи, четвертые, пятые. Дорога вела, казалось, куда-то в бесконечность. Ветер играл волосами Леоноры и щекотал ей лицо своими тонкими струями, словно кончиками пальцев. Рев мотора почему-то не нарушал окружающей тишины и спокойствия. Каждый из них был занят своими мыслями, тревогами, воспоминаниями или надеждами, которые витали в салоне, словно безмолвный задушевный разговор. Страусы эму с лысыми головами на длинных шеях наблюдали за ними издалека, озадаченные появлением такого странного и шумного зверя.

Рука Джеймса лежала на спинке сиденья, и его ладонь находилась всего в нескольких дюймах от головы Леоноры. Когда на дороге попадался каменистый участок, волосы ее слегка задевали его пальцы, и это простое прикосновение отдавалось покалыванием в руках и ногах. Она думала о том, как хорошо было бы положить голову ему на грудь и услышать успокаивающий ритм спокойного дыхания.

В пути часы пролетали быстро. Солнечный свет давил на веки, а из-за монотонного гула мотора и полуденной жары глаза сами собой начали слипаться. Леонора задремала и увидела сладкий сон с поцелуями и объятиями. Приоткрыв губы, она глубоко вздохнула и пробудилась ото сна, в который погрузилась, даже не заметив, как это произошло. Ошеломленная, она часто заморгала. Джеймс улыбнулся.

– Должно быть, тебе снилось что-то хорошее, – сказал он. – Потому что ты все время улыбалась.

Леонора покраснела до кончиков ушей и отвернулась к окну. Растительность в буше стала гуще, чаще попадались деревья, появились золотистые полоски высокой травы.

– Это начало «пшеничного пояса», – пояснил Джеймс. – Потом будет Саутерн-Кросс, а после него еще несколько часов – и мы дома. – Он оперся на спинку сиденья впереди. – Может, хочешь, чтобы я тебя сменил, Том?

Том ничего не ответил, только отрицательно покачал головой.

Прошло еще несколько часов пути, и Том вдруг выпрямился. Руки его сместились с боковых сторон рулевого колеса на самый его верх.

– Почти приехали, – сказал Джеймс. – Эта ограда отмечает начало земель Шелби.

Внутри у Леоноры проснулись и вновь запорхали бабочки, и она прижала руку к животу, чтобы унять трепет их крыльев. Возможно, ей не нужно было сюда ехать. Она вторгалась в полосу прошлого Джеймса, в мир, который был закрыт для нее. Может быть, он хотел, чтобы этот мир таким и оставался.

Они повернули. Словно ниоткуда появились собаки с высунутыми языками. Они бросились навстречу машине, затем развернулись и погнались за ней, стараясь укусить за колеса. Вдалеке показался приземистый дом – очень простой и по-домашнему уютный. По столбам веранды вились красные розы, доходившие до жестяной кровли. В окно высунулись пять рыжеволосых детских голов.

Том остановил машину и вышел. Собаки, скуля и повизгивая, бросились к нему. Леонора и Джеймс вышли следом. Псы с любопытством обнюхали их, а потом сели на задние лапы, глядя ей в лицо.

Затянутая сеткой дверь веранды распахнулась, и оттуда вывалилась целая гурьба маленьких девочек с рыжими косичками, которые бежали к ним, крича на разные голоса:

– Они приехали! Они приехали!

Девочки налетели на них, как до этого собаки. Том нагнулся, широко расставил руки, и детвора повисла на нем со своими объятиями. Потом смеющиеся и выпачканные в пыли девочки оставили его в покое и бросились к Джеймсу, который принялся поднимать их, крепко прижимая к себе, и кружить.

Дверь веранды снова распахнулась, на этот раз уже спокойнее, и на подъездную дорожку вышла высокая женщина с величественной осанкой и узлом пышных волос. Джеймс поставил девочек на землю. Дети тут же притихли. Лицо женщины было волевым, но линия губ скорбно опущена, а тело казалось напряженным и негнущимся. Она официально кивнула им:

– Том… Джеймс…

Том выпрямился и внимательно посмотрел на нее:

– Привет, мама.

Миссис Шелби кивнула – и продолжила кивать. Губы ее дрогнули. Том подошел, обнял ее своими загорелыми руками, и женщина вдруг обмякла. Дети притихли, собаки опустили уши и поджали хвосты.

Сын и мать стояли, обнявшись, меньше минуты, а потом миссис Шелби отстранилась и вытерла глаза. Лицо ее было спокойным, на бледных губах появилось подобие улыбки.

– Я рада, что вы здесь, мальчики.

Взгляд ее скользнул в сторону Леоноры.

– Мама, – начал Том, – это миссис Хэррингтон. Леонора.

Борясь с ощущением порхающих в животе бабочек, Леонора подошла и протянула руку.

– Миссис Шелби, примите мои соболезнования по поводу вашей утраты.

Женщина руки не пожала и посмотрела на Тома:

– Почему она здесь?

Том нервно откашлялся:

– Чтобы помочь, мама. Дать тебе передышку.

Миссис Шелби сверкнула на него глазами:

– С каких это пор я нуждаюсь в чьей-то помощи? Неужели похоже, что я не могу позаботиться о своей семье?

Повисла тягостная пауза.

– Довольно, мама, – наконец сказал Том твердым голосом. – Она хорошая женщина. Ты же знаешь, что похороны будут в Перте. Кто-то должен остаться с девочками.

Миссис Шелби проигнорировала слова Тома, как проигнорировала Леонору, повернувшись к ней спиной.

– Ужин на плите. Вы, мальчики, должно быть, ужасно проголодались. – Направившись к дому, она повернулась к детям и крикнула: – Вперед, девочки, быстренько все убрать! Накрывайте на стол – мальчики голодные.

Леонора опустила голову. Внутри все опустилось. К ней подошел Джеймс.

– Ты был прав, – едва слышно сказала она. – Не нужно было мне ехать.

Кончиком пальца он нежно приподнял ее подбородок и заглянул в глаза.

– А я рад, что ты это сделала.

Леонора попробовала отвернуться, но он мягко взял ее за плечи.

– Она оттает, уверяю тебя. – Он провел ладонями по ее рукам. – Она больна, Лео. Больна от горя.

– Я понимаю. – Она с трудом сглотнула. – Я понимаю.

Вся семья сидела за столом, в то время как миссис Шелби ходила между кухней и столовой, принося горячий хлеб, жаркое, бобы в масле и решительно отвергая все предложения помощи. За столом оставались два пустых места, и все старательно избегали смотреть на этот символический и зловещий пробел.

Дети с нескрываемым удивлением разглядывали новую женщину за столом. Грейси сдвинулась на самый край стула и, когда ее мама в очередной раз отправилась в кухню за новой порцией еды, быстро обежала стол и втиснулась между Леонорой и Джеймсом. Потянув его за рукав, она прошептала:

– Джеймси, можно я у нее кое-что спрошу? – Близняшкам было уже по девять лет, но они продолжали использовать по отношению к нему ласкательное имя.

Джеймс с легкой улыбкой кивнул.

– Не бойся, она не кусается, – заверил он.

Когда Грейси повернулась к Леоноре, глаза ее сияли от любопытства.

– Вы принцесса? – шепотом спросила она.

Леонора нагнулась к ней:

– Нет. А ты?

Девочка хихикнула, блестя глазами.

Леонора улыбнулась поверх ее головы:

– Так, значит, Джеймси?

Он приподнял бровь:

– Поосторожнее, принцесса.

Из кухни вернулась миссис Шелби, которая принесла масло. Она подозрительно взглянула на Джеймса, потом на Леонору и снова на Джеймса.

– Грейси! Вернись на свое место!

За столом повисло молчание, только вилки осторожно двигались от тарелок ко ртам и обратно. Тишину нарушил Том:

– Господи, как же я соскучился по твоей стряпне, мама!

– Ты выглядишь худым и изголодавшимся! – фыркнула она. – Вы оба. Вас что, не кормят там? – Миссис Шелби бросила суровый взгляд в сторону Леоноры.

– Просто работы много, мама, – попытался успокоить ее Том. – А едим мы вполне нормально.

Он вытер рот матерчатой салфеткой и, откинувшись на спинку стула, погладил живот. Потом положил руку на спинку одного из незанятых стульев рядом с собой, несколько мгновений посмотрел на пустое место, а потом похлопал по ней, словно по плечу брата.

– Когда мы должны завтра выехать? – негромко спросил он.

– Как можно раньше, до рассвета, – ответила миссис Шелби. – Поезд отправляется в семь.

– Том, – рискнула подать голос Леонора, – возьмите машину. Пожалуйста!

– Спасибо, – кивнул Том. – Это хорошая мысль. Сэкономит нам время.

– Поездом будет вполне нормально. – Миссис Шелби сурово воткнула вилку в кусок мяса, и щеки ее вспыхнули. – Шелби никогда не нуждались в милостыне, не нуждаются в ней и теперь. Машина… – проворчала она. – Не хочу, чтобы наша семья важничала перед окружающими.

– Все, довольно, мама! – Том стукнул кулаком по столу так, что девочки от неожиданности подскочили на месте. – Это совсем на тебя не похоже.

Леонора почувствовала себя неловко и встала.

– Пойду начну убирать, – пробормотала она.

– Нет, сядь! – приказал Том. – Ты не имеешь права быть грубой с нашей гостьей, мама. Хэррингтоны были очень добры к нам с Джеймсом и много для нас сделали. Я истекал кровью, после того как меня поддел на рога бык, и едва не умер, а она вылечила меня так, как не сделал бы ни один доктор. Мы получили там хорошую работу, мама. И благодаря этому выплатили уже все долги по налогам. То, что происходит, совсем на тебя не похоже. Мне очень неприятно говорить тебе это, мама. Действительно неприятно. Но ты должна извиниться перед этой женщиной.

Леонора вдруг почувствовала ужасную усталость:

– Да все в порядке, Том.

– Нет, не в порядке, – слабым голосом ответила миссис Шелби. – Томми прав. – Глядя на Леонору, она часто заморгала, словно только что увидела ее. – Мне как будто вогнали кол в сердце. От этой боли я схожу с ума. Я не могу соображать. – Руки ее судорожно дернулись к щекам, пальцы задрожали. – Я должна похоронить своих мальчиков, понимаете? Я больше ни о чем не могу думать. Это разрывает мое сердце. – Голос ее упал. – И это не прекратится, пока я не похороню своих сыновей.

Леонора кивала, стараясь сдержать слезы.

– Можно я помогу вам в кухне? – спросила она.

Миссис Шелби сделала глубокий вдох и встала:

– Я с радостью приму вашу помощь. Спасибо.

Дом Шелби был именно домом, настоящим семейным очагом. На двери в библиотеку виднелись многочисленные зарубки, отмечавшие рост детей за много лет; половицы были вытерты посередине множеством ног, которые ходили и бегали здесь; в буфете стояли стопки потертых разнокалиберных тарелок из разных наборов; кладовая и шкаф ломились от съестных припасов, которых хватило бы, чтобы прокормить армию. Весь дом, даже его стены, казалось, был пропитан смехом, оживленными голосами, какими-то историями; сама атмосфера здесь окутывала каждого настоящим домашним теплом. Тут Джеймс провел значительную часть своего детства, и, гладя пальцами выцветшую обивку мебели, кожаные корешки книг или шелковистые волосы детей, Леонора испытывала сладкое чувство благодарной радости за то, что Джеймс знал такую жизнь.

В кухне миссис Шелби домывала последние тарелки. Джеймс и Том, посвежевшие и сытые, сидели, допивая кофе.

– Доброе утро, – поздоровалась миссис Шелби, не поднимая головы от мойки. – Если хотите, есть кофе и яичница. – Она повернулась к Леоноре и слабо улыбнулась. – Вы хоть выспались? Кровать у нас не из лучших.

– Так хорошо я не спала уже очень и очень долго, – ответила Леонора.

– И мамин храп тебя не будил? – пошутил Том. – А мне казалось, что от него крыша провалится.

Миссис Шелби протянула руку и шутливо дала ему подзатыльник.

– Ой! – поморщился Том. – Сколько раз можно говорить, чтобы ты не била меня прилюдно?

Миссис Шелби бросила на него строгий взгляд, но не смогла сдержать улыбки. Потом она повернулась к Джеймсу:

– Надеюсь, ты справишься с девочками, сынок. Это не станет для тебя чем-то непосильным?

– Конечно. К тому же тут есть одна принцесса, которая сможет мне помочь, – подмигнул он Леоноре.

– Так ты не едешь? – с удивлением спросила она.

Джеймс нахмурился и покачал головой. Миссис Шелби заметила это:

– Ты нам родной человек, Джеймс, и знаешь это. Ты имеешь такое же право находиться там, как любой из нас.

– Я понимаю, – кивнув, сказал Джеймс. – И все же, думаю, будет лучше, если я останусь здесь. Пообщаюсь с арендаторами, присмотрю за скотом. Кроме того, я соскучился по девочкам.

Том и миссис Шелби уехали сразу после рассвета.

– Мы вернемся завтра! – крикнул Том, перекрикивая гул мотора. – Постарайся не попасть в какую-нибудь историю!

Они следили с веранды, как тает вдали пыль от автомобиля.

– Я рад, что они все-таки взяли машину, – заметил Джеймс. – Миссис Шелби заслуживает того, чтобы хоть раз в жизни проехаться с шиком.

– Это точно, – кивнула Леонора.

Джеймс рассмеялся:

– Ты с каждым днем все больше разговариваешь, как настоящая австралийка, Лео.

На лице ее появилась озорная улыбка.

– Хорош чесать языком, приятель. Порядок в доме сам собой не наведется, верно?

Чувствуя спиной добрую усмешку Джеймса, она решительно направилась в кухню.

В приоткрытой двери кухни виднелись блестящие детские глаза, следившие за тем, как Леонора готовит. Она приняла игру, делая вид, что не замечает их, разбила яйца в чугунную кастрюлю с ручкой, дно которой было золотисто-коричневым от масла. Ломтики бекона и колбасы брызгали жиром, оставляя пятна на черной плите, и зашипели еще яростнее, когда она их переворачивала. В этой простой работе Леонора нашла себя. И не имело значения, что это не ее еда, не ее сковородки и не ее дети.

Леонора разложила еду по тарелкам, и дети высыпали на кухню, словно кролики на свежеподстриженную лужайку. Она с поддельным удивлением оглядела их:

– Откуда же вы взялись?

Девочки уселись на свои места и, подталкивая друг друга локтями, уставились на Рейчел, самую старшую и, видимо, из-за этого назначенную говорить за всех. Рейчел шикнула на сестер и спокойно, как взрослая, обратилась к Леоноре:

– Миссис Хэррингтон, а что, мама и Том уехали?

– Да, уехали. Рано утром, – улыбнулась она. – Прошу тебя, называй меня Леонора.

Все глаза снова устремились на старшую сестру.

– А я Рейчел. Самая старшая.

– Сколько же тебе лет, Рейчел?

– Четырнадцать.

– Выходит, уже совсем взрослая?

Девочка расправила плечи и с гордостью ответила:

– Почти.

– Что ж, Рейчел, тогда я рассчитываю на твою помощь. Нам, женщинам, нужно держаться друг друга.

Лицо девочки просияло.

– Грейси и Шарлотта, – командным тоном начала она и взглянула на Леонору, ожидая одобрения, – пожалуйста, убирайте локти со стола, когда едите. А вы, Сара и Энни, прекратите баловаться!

В кухне появился Джеймс с охапкой только что нарубленных дров, мышцы на его руках вздулись после напряженной работы.

– Я уверен, во всей Австралии не сыщется компании столь прелестных дам, – заявил он и бросил дрова рядом с печкой.

Девочки дружно захихикали.

Джеймс тронул Леонору за плечо. Кожа его пахла свежей древесиной эвкалипта, и она едва не уронила вилку в горячий жир.

– Посиди с девочками, если хочешь, – сказал он. – Я сам все уберу.

– Нет, лучше ты. Они по тебе скучали. – Леонора посмотрела на него, и взгляд ее невольно скользнул вниз по его шее к расстегнутому воротнику рубашки. Она нервно откашлялась и отвернулась. – Ты голоден?

– Да. Я встал так рано, что кажется, будто уже время обедать.

Он сел за стол к девочкам, лица которых светились обожанием.

– Джеймс, – спросила Рейчел, – а это правда, что вы с Томом перегоняли гурт?

– Правда. – Он потянулся за вилкой. – Двести тысяч голов.

Девочки престали есть.

– А змей вы видели?

– Беглые преступники вам в буше встречались?

– Аборигены к вам подкрадывались?

Джеймс перестал жевать.

– Да. Да. И нет. – Он бросил взгляд на Шарлотту. – Не слушай ты детей в школе. Аборигены не хотят никому причинить вреда. Ты сама должна соображать, что к чему.

– А что там были за змеи?

– Несколько тайпанов. Одна западная коричневая змея. А однажды утром на выходе из палатки я едва не наступил на гадюку – шипохвоста.

– Они кусали тебя?

– Если бы укусили, меня бы здесь не было.

– А разбойники? Это были настоящие беглые каторжники?

Джеймс кивнул, доел и отнес пустую тарелку к мойке.

– Их было трое. С пистолетами, в масках и все такое.

– Ты что, так шутишь? – спросила Леонора.

– Вовсе нет. – Джеймс закатил рукава и принялся мыть тарелку. – Там всего можно было ожидать.

– И что вы сделали? – затаив дыхание, спросила Сара.

– Один старый фокус, которому Том научился у отца. Мы начали скакать вокруг стада и вопить что есть сил, так что скот принялся носиться кругами. Это сбило разбойников с толку. Их лошади были слишком напуганы и стали неуправляемыми. В конце концов злодеи решили, что нас больше, чем было на самом деле, и убрались.

– Вот это да! – хором прошептали дети.

– Ну хорошо, девочки, – Джеймс засмеялся и хлопнул в ладоши. – Несите сюда тарелки и одеваться.

Леонора стояла с ним возле мойки: он мыл посуду, а она вытирала.

– А это правда насчет каторжников? – спросила она.

– По большей части. Не считая конца истории. – Джеймс усмехнулся, отчищая жирную сковородку в горячей воде. – Том выскочил голый и как полоумный принялся ругать этих несчастных негодяев на чем свет стоит. Вероятно, они бы его пристрелили, если бы так не хохотали. Как бы там ни было, потом Том притащил бурбон, и они хорошенько выпили.

– Что, совсем голый? – засмеялась Леонора.

– В чем мать родила. Всю ночь. – Джеймс приподнял брови. – Я и сам чуть было не ушел с разбойниками, лишь бы не видеть его голой задницы. Она у него бледная, как луна в полнолуние.

Леонора хохотала, пока не заболели бока. Джеймс тоже согнулся от смеха, а потом оттолкнул ее от мойки и с напускной строгостью сказал:

– Возьмите себя в руки, женщина!

Джеймс встречался с соседями на дальних пастбищах, а Леонора весь день провела в доме, занимаясь домашними делами. Она застелила кровати, аккуратно разгладив все складки, вытерла пыль с книжных полок и пианино и пробежалась по мебели специальной щеткой из перьев. Потом выстирала платья девочек и погладила их паровым утюгом. Леонора понимала, что в этой работе нет ничего необычного, но ей она доставляла радость, и под мерное движение метлы или шипение утюга она думала, что всегда мечтала именно о такой жизни.

Чуть позже она чистила в кухне овощи – морковь, репу, картошку – и поглядывала в окно. Джеймс бегал по лугу с Грейси на плечах, а остальные дети гонялись за ним. Когда они его наконец поймали, он поставил девочку на землю и подхватил на руки следующую. В конце концов, обессиленный, Джеймс упал на землю, а девочки принялись дергать его за руки и за ноги, заставляя подняться. Бросив чистить, Леонора хохотала до слез. Джеймс притворился, что спит, вызвав приступ сердитого нетерпения у детей и усыпив их внимание, а потом вдруг вскочил и под безумный детский визг принялся гоняться за ними. Леонора следила за всем этим, и постепенно смех ее затихал, улыбка таяла… Она в очередной раз горько сожалела, что не живет такой жизнью.

Высоко в небе светила луна. Ужин закончился. Джеймс лежал на диване и читал вслух «Волшебный пудинг», а девочки, умытые перед сном и в ночных рубашках, расположились у него в ногах. В конце концов они заснули, и он одну за другой отнес их на кровати. В доме впервые за весь день наступила тишина, и из-за сетчатой двери веранды стали слышны стрекотание сверчков и кваканье лягушек.

Прислонившись к стене, Джеймс следил за тем, как Леонора укладывает чистую посуду на застеленные чистой бумагой полки буфета. Обернувшись, она встретила его улыбку. Поза его была свободной и расслабленной, и сердце ее затрепетало.

– Ты прекрасно ладишь с ними, – мягко сказала она. – Из тебя получится хороший отец.

– Ты правда так считаешь?

– Правда.

– Я люблю детей. И хочу, чтобы у меня их было сорок-пятьдесят, – смущенно признался он.

– Пятьдесят? Думаю, это объясняет, почему ты до сих пор не женат! – поддела его Леонора.

Глаза их встретились, и выдержать его взгляд ей было легко и просто – это было так же естественно, как дышать.

Жар от плиты перешел на ее щеки.

– Мне, наверное, уже пора спать.

– Еще нет. Ты просидела взаперти весь день. – Он подошел и взял ее за руку. – Пойдемте со мной, юная леди.

Леонора, не задумываясь и не задавая лишних вопросов, последовала за ним, ощущая лишь свою ладонь в его руке и тепло их сплетенных пальцев, которое растекалось по всему телу.

Они вышли на закрытую сеткой веранду, а оттуда в летнюю ночь. Теплый воздух казался прохладным по сравнению с жарой в кухне.

Медленно и с видимым усилием Джеймс отпустил ее руку, но время о времени их локти соприкасались. Слышались своеобразное пение сверчков и лягушек, странная пронзительная перекличка кроншнепов в тишине ночи.

Руке Леоноры было неуютно без Джеймса, и она вытянула ее вперед, как будто занемели пальцы.

– А где был твой дом? – спросила она. – Участок О’Рейли.

На лице Джеймса сменилась гамма переживаний, его словно окутали мягкие тени.

– Примерно восемь миль в том направлении, – кивнул он в сторону.

– А можно мне посмотреть, где это?

– Нет, – с суровой поспешностью ответил он. – Там все сгорело дотла. Да и была всего лишь жалкая лачуга. – Джеймс на миг умолк и взглянул на ее озабоченное лицо. – Тесс… это была моя тетя, – пояснил он. – Она была хорошей женщиной, даже великой, можно сказать. У нее было огромное сердце. После ее смерти все развалилось. И поэтому воспоминания о том времени остались не самые приятные.

– А что собой представлял твой дядя?

– Шеймус? – Джеймс вздохнул. – Как я уже сказал, воспоминания у меня не из приятных.

Они поднялись на холм, и Джеймс встряхнулся, прогоняя призраки прошлого.

– Закрой глаза! – скомандовал он.

Леонора послушно зажмурилась.

Джеймс взял ее за плечи:

– А теперь ложись.

Глаза ее резко распахнулись.

– Доверься мне.

Она, заметно нервничая, снова закрыла глаза:

– А как насчет змей?

Джеймс рассмеялся:

– Никаких змей тут нет, это точно.

Он помог Леоноре лечь, осторожно опустив ее голову на высокую траву, словно на подушку. Сверчки теперь стрекотали на уровне ее ушей, и стало казаться, что звук этот исходит от нее самой. Она почувствовала тепло тела Джеймса, вытянувшегося на земле рядом, и от этой близости сердце ее забилось учащенно.

– А теперь открой глаза, – сказал он.

От неожиданности у Леоноры закружилась голова, и она вцепилась пальцами в траву. Казалось, со всех сторон ее окружает бездонное черное небо. Она лежала в объятиях бесконечности, под полночной небесной сферой, словно истыканной иглой, через дырочки в которой пробивался яркий свет звезд. От необъятного простора у нее перехватило дыхание.

– Я как будто уплываю в космос.

– Потрясающе, правда? Это заставляет чувствовать себя крошечным и громадным одновременно. – Голос его был нежным и задумчивым. – И кажется, что звезды светят удивительно ярко, точно красуются перед тобой.

Слова растаяли, и ощущение реальности пропало. Они лежали рядом, не видя друг друга, и тела их были окутаны сиянием ночи. Леонора глубоко вздохнула, коснулась руки Джеймса, и ощущение от этого прикосновения пронзило ее, словно электрический разряд.

Леонора не убирала руку, и Джеймс едва заметным движением накрыл ее своей ладонью. Ее дыхание замерло, когда он с бесконечной нежностью коснулся ее тонких пальцев. Она затрепетала. Любое его движение, даже самое незначительное, многократно усиливалось, а потом излучалось ее телом. Она смотрела на звезды, но все ее чувства были сфокусированы на ощущении от прикосновения его ладони.

Леонора перевернула руку, и ладони их прижались друг к другу. Она ощущала мягкость его кожи, чувствовала его нежность, когда их пальцы переплелись. Она представила его сильные руки, осторожные прикосновения, движения его крепкого тела… Леонора покраснела. Если он сейчас повернется и поцелует ее, она отдастся ему с радостью и благодарностью. Она устала бороться с собой.

Джеймс обернулся и взглянул на нее. Лицо его сияло в лунном свете, как фарфоровое. Она утонула в его глазах, в которых отражались звезды, и почувствовала головокружение, как будто падала в озеро с хрустально чистой водой.

– Ты такая красивая, – прошептал он.

От этих слов веяло печалью. Он действительно считал ее красивой; возможно, он даже любил ее, и это было больно, как бывает больно в объятиях скорби. Ее томление по нему отзывалось почти физической болью. Она хотела, чтобы он привлек ее к себе, чтобы занялся с ней любовью здесь, сейчас, и потом, в дальнейшем, делал это всегда. Леонора приоткрыла губы и сжала его ладонь – это был единственный сигнал, на который у нее оставались силы.

Дыхание Джеймса участилось, на лицо легла тень сдерживаемой страсти. Он закрыл глаза, борясь с собой, как железо борется с притяжением магнита, и усилием воли сосредоточился на звездном небе.

– Нам пора идти. Девочки спят очень чутко.

Он встал, помог Леоноре подняться на ноги и отпустил ее руку. Внутри у нее все оборвалось. До самого возвращения домой он избегал встречаться с ней глазами.

Джеймс, лежавший на диване в библиотеке, шумно захлопнул книгу и с глухим стуком уронил ее на пол. Затем потер глаза и положил согнутую руку на лоб.

В голове его звучал голос Тома: «Она не твоя жена».

Кулак Джеймса то сжимался, то разжимался. Он пытался вспомнить ощущение от ее пальцев, сплетенных с его пальцами, и одновременно хотел поскорее забыть. Он не знал, что делать. В какой-то миг он мог быть от нее вдали, а в следующий – уже тянулся к ней, мечтая коснуться. Но желание никогда не покидало его.

А когда он увидел, как Леонора чувствует себя в доме Шелби, стало еще хуже. Она была счастлива, просто светилась радостью. Он хотел ее. И ждал. Поцелуй, объятия, ласки – все это только подогревало его желание.

Совсем скоро Леонора вернется к Алексу, своему мужу. Они снова будут делить постель. А он останется один на один с воспоминаниями об аромате роз, которыми от нее веяло, и о ее нежных руках, прекрасно сознавая, что она не его, что для нее он не более чем отдушина.

Джеймс провел рукой по голове, взъерошив свои каштановые волосы. Он вспомнил ее тело, когда она лежала рядом с ним под звездами, вспомнил обострившийся профиль под луной, заливавшей ее гладкий лоб нежным светом. Он таял при воспоминании о ее улыбающихся губах. «Ах, эти губы…»

В тот момент, под покровом ночи, он почти держал ее в своих руках, почти позволил телу слиться с ней воедино, почти дал чувству ослепить себя. Он хотел любить ее. Прямо там. На твердой и холодной земле. Он хотел заниматься с ней любовью. Под черным одеялом неба, в окружении ночных звуков он хотел прикасаться к ней, хотел внести в эту ночь их собственные звуки и наслаждение, чтобы передать их земле.

Она не твоя жена.

Леонора спала через каких-то три двери от него по коридору. Через три. Их разделяли всего несколько стен и одна дверь, и он чувствовал ее дыхание на своей шее, ее волосы у себя на груди, чувствовал кожей, как она улыбается в темноте. Несколько шагов по коридору, поворот дверной ручки, и он мог бы оказаться в ее спальне. Он мог бы откинуть одеяло и проскользнуть к ней, отыскать ее губы, ее ждущие руки, ее полное желания тело. Всего через три комнаты по коридору. Ноги его уже соскользнули с дивана.

Она не твоя жена.

Из горла его вырвался стон. Джеймс перевернулся на живот, накрыл голову подушкой и зажал уши руками.

Она не твоя жена, дружище.

– Я знаю! – крикнул Джеймс, и мягкая диванная обивка поглотила этот вопль отчаяния.

После возвращения Том и миссис Шелби постепенно отошли от горестных предыдущих дней, и скорбь их понемногу унялась. Тяжкое бремя похорон уже не висело на их плечах: миссис Шелби похоронила сыновей, Том похоронил братьев. Жизнь, окрашенная в густые серые тона горя, пусть медленно, но все же текла дальше.

Никому не хотелось оставаться в стенах домах, не хотелось постоянно проходить мимо двух пустых стульев, которые в конце концов были отодвинуты к стене. Поэтому миссис Шелби устроила пикник, и они все вместе отправились за поля золотистой пшеницы на берег безмятежного озера на дальнем краю их земельного участка. День выдался ясный, сухой и жаркий. Голубое небо было безоблачным, в траве порхали бабочки. Джеймс затеял игру с Шарлоттой, которую нес на плечах: она время от времени закрывала ему ладонями глаза, а он начинал пошатываться, как слепой, и громко протестовать.

Том шел сзади.

– Так где, ты говоришь, будут танцы, мама?

– У Тесслеров, – ответила миссис Шелби. – Там соберется вся округа.

Том обернулся и посмотрел на солнце.

– Пойдешь туда после ужина, – заявила миссис Шелби.

– Ты же знаешь, что я туда не пойду, мама, – отозвался Том, еле переставляя ноги. – Это было бы неправильно.

– Еще как правильно! Ты ведь больше всего на свете любишь потанцевать! – ворчливо возразила миссис Шелби. – Ты слишком много работал, Томми. Нужно сделать передышку, встряхнуться. Это будет тебе полезно.

– Правда? А ты не обидишься?

– Я? Обижусь? Да я Бога буду благодарить за то, что дал мне хоть немного передохнуть от твоей болтовни! – Она погрозила ему пальцем. – Так что ты пойдешь на эти танцы, даже если мне придется тащить тебя туда силой! – Она кивнула на Джеймса и Леонору. – Вы все туда пойдете. Слышишь меня?

Расплывшись в улыбке, Том подбежал к матери и поцеловал ее. Миссис Шелби вытерла щеку ладонью:

– Боже мой! Надеюсь, с женщинами ты целуешься лучше.

Том выглядел теперь другим человеком – он смотрел на солнце и действительно видел его. Он положил руку на плечо Леоноре и спросил:

– Ты была когда-нибудь на сельском празднике с танцами?

– Не могу этим похвастаться. – Она представила, как Джеймс и Том танцуют с красивыми сельскими девушками. – Я могу остаться дома и помочь по хозяйству. Вам не обязательно брать меня с собой.

– Чепуха! – заявила миссис Шелби, наклонилась к Леоноре и шепнула ей на ухо: – К тому же за Томом должен кто-то присмотреть. Как у него глаза заблестели! Он пьян от одной только мысли о гроге и женщинах!

– Я все слышу! – крикнул Том и толкнул Джеймса локтем. – Но она все правильно говорит!

Перед ними раскинулось озеро. Миссис Шелби расстелила на густой траве одеяло и поставила на него корзинки с провизией.

– Мама, можно мы пойдем купаться? – заверещали девочки.

– Только если все время будете рядом с мальчиками.

Миссис Шелби подержала одеяло, за которым девочки переоделись в купальники. Том с Джеймсом сняли рубашки, ботинки, носки и бросили все это на гладкий валун.

– Искупаемся? – предложил Джеймс Леоноре.

Она покачала головой, стараясь не смотреть на его крепкое тело:

– Я не взяла с собой купальный костюм.

Он подмигнул.

– Тогда тем более пора.

Леонора покраснела и швырнула в него абрикосом.

– Кто последний, тот овечья задница! – крикнул Том.

– Томми, следи за своим языком! – проворчала миссис Шелби, но молодые люди уже бежали к воде. Девочки бросились их догонять. Наконец после серии больших и малых всплесков все оказались в воде.

Женщины, подоткнув юбки, сели в тени раскидистого перечного дерева.

– У вас замечательная семья, миссис Шелби, – с тоской в голосе сказала Леонора, разглаживая листик травы.

– Спасибо. Они и в самом деле славные, – с заметной гордостью ответила та. – Хотя Томми меня когда-нибудь доконает. – Она усмехнулась. – Он просто теряет голову, когда видит пиво, женщину или кулак. Совсем как его отец. Тот тоже был таким. – Глаза ее сверкнули и устремились куда-то вдаль. – Том словно мимолетный ветерок.

Леонора сорвала травинку и покрутила ее в руке.

– В каком смысле?

– В детстве он был болезненным ребенком. Глядя на него сейчас, такого не скажешь. Доктор сказал, что у него общее недомогание. Бред какой-то! Я уж и припомнить не могу, сколько раз мой Томми был при смерти на первом году жизни. Я ухаживала за ним, но старалась не держать его на руках, чтобы не привязываться. Звучит бессердечно, да? – Лицо ее дрогнуло. – Но я просто не могла. Единственная причина, по которой он выжил, это то, что отец никогда не отказывался от него. Он привязывал маленького Томми к груди и повсюду таскал за собой, как кенгуру носит детеныша в сумке. – Она усмехнулась, но лоб ее скорбно сморщился. – А у меня при взгляде на Томми до сих пор сердце замирает – все боюсь, что с ним что-то случится. – Она встрепенулась, прогоняя призраки прошлого. – Должно быть, это расплата за годы его болезни. Наверное, это из-за угрызений совести, что тогда не брала его на руки. Подобные вещи могут сыграть дурную шутку с сентиментальной женщиной.

Миссис Шелби рассеянно потянула за выбившуюся нитку на платье и обвела взглядом озеро, перечное дерево, прячущиеся в траве лиловые фиалки.

– Я продаю нашу недвижимость, – неожиданно сказала она. – Томми еще не знает. – Миссис Шелби опустила глаза. Лицо ее побледнело, складки вокруг рта стали глубже. – Слишком много тягостных воспоминаний. Я до сих пор, просыпаясь по утрам, ищу глазами мужа, сопящего рядом на подушке. Его нет уже больше десяти лет, а я все тянусь к нему. А теперь вот Уилл и Джон… Иногда мне кажется, что я вижу, как они идут по полю пшеницы. И это каждый раз разбивает мне сердце. Как будто я теряю их снова и снова, по сто раз на дню.

– Куда же вы поедете?

– Не знаю. – Губы ее сжались. – Но здесь я оставаться не могу. Я просто медленно рассыпаюсь. – Миссис Шелби вздохнула, закрыла глаза и с трудом продолжила: – Мои мальчики умерли. После их смерти мне трудно дышать. Я как будто задыхаюсь. – Ее подбородок предательски задрожал. – Я думала, что смогу с этим справиться. Когда мальчики уходили на войну, я готовила себя к такому. Все время надеялась, но снова и снова повторяла себе, что они могут не вернуться. Но невозможно подготовиться к кончине близкого – это все равно, что готовить желудок к голодной смерти. – Она пригладила волосы, заправив выбившуюся прядь за ухо. – Моих мальчиков больше нет, и мне кажется, что весь мир словно погрузился в сон.

Глаза миссис Шелби бегали, как будто она пыталась отыскать черты знакомого ей мира. Срывавшиеся с ее губ горестные слова уносились вдаль, словно подхваченный ветром пух.

– Не обращайте внимания на мою болтовню. – Она подтянула корзинку и вынула из нее миску с клубникой. – Угощайтесь. Не стоит ждать остальных. Нам еще придется выгонять их из озера.

Леонора взяла ягоду, сок ее был теплым и сладким. Она следила за появившимся из воды Джеймсом: его мокрая кожа блестела на солнце, а штаны немного сползли, и стали видны выпирающие косточки. Он что-то крикнул Тому, нырнул, перевернувшись через голову, и тут же вновь показался на поверхности, хохоча и брызгаясь.

– Он хороший человек, – серьезным тоном заметила миссис Шелби.

Леоноре не нужно было объяснять, о ком она говорит.

– Знаете, он ведь влюблен в вас. Я это сразу поняла, как только увидела, как он на вас смотрит. Никогда не видела, чтобы он смотрел так на кого-то еще. Никогда.

Леонора покраснела, горло сжало спазмом, так что стало трудно дышать.

– И вы его тоже любите.

Миссис Шелби внимательно посмотрела на нее.

Леонора закрыла глаза. Ей хотелось плакать. Проговоренное вслух, все стало более реальным. Грудь ее вздымалась так, что было больно ребрам.

– А ваш муж, – спросила миссис Шелби, – он хороший человек?

– Нет. – Голос Леоноры сломался, она не могла поднять глаза. – Не хороший.

– Ну, вы далеко не первая вышли замуж за мерзкого типа.

Леонора подняла глаза, и они понимающе улыбнулись друг другу.

Но вдруг миссис Шелби замерла:

– Вы планируете бросить его?

К горлу подступили слезы, и Леонора с трудом сдержала их.

– Нет.

Миссис Шелби понимающе кивнула:

– Тогда вы должны отпустить Джеймса.

Леонора судорожно сжимала травинку, пока та не потемнела.

– Этот мальчик мне как сын. – Миссис Шелби с любовью посмотрела на купающихся, и в уголках ее глаз появились добрые морщинки. – Он честный. Хороший. Всегда взвешивает слова и поступки. И чувствует тоньше, чем остальные. Так чувствовать – это одновременно и благословение, и проклятие. – Лицо ее дрогнуло. – У него была очень тяжелая жизнь, Леонора.

Она подняла голову и посмотрела на миссис Шелби, вслушиваясь в ее слова.

– У человека не должно быть в жизни столько потерь, сколько довелось пережить ему в юные годы. После смерти Тесс Шеймус О’Рейли принялся изводить мальчишку. Бил бедное дитя чуть не до смерти.

Леонора в ужасе прикрыла рот рукой. Страшные слова продолжали звучать в ее голове, горло снова сжалось, и горячие слезы теперь уже текли свободно, прокладывая дорожки по ее щекам.

– Я рассказываю вам все это только потому, – сострадательным тоном сказала миссис Шелби, – что этот человек не заслуживает страданий. Если не можете быть с Джеймсом, отпустите его. Это причинит ему боль, но не убьет. Но если обманете, вполне может убить. Лучше разобраться с этим сейчас. Позвольте Джеймсу жить дальше и найти своей счастье, завести семью. Однажды он станет хорошим мужем и отцом. Но вы должны дать ему шанс найти свой путь. – Миссис Шелби встала и разгладила юбку. – Я знаю, что для вас это больно, Леонора, я вижу это по вашим слезам. Но если действительно любите его, вы должны оборвать это прямо сейчас. Уже пережитой боли хватит ему на всю жизнь.

Старый амбар был залит светом, лучи которого пробивались наружу через щели и дырки в досках от выбитых сучков. Они еще не успели выйти из машины, а уже почувствовали, как вибрирует воздух от оживленных голосов и смеха, как на фоне гиканья мужчин и визга девушек пульсируют ритмы рэгтайма. Электрический заряд двигающихся тел и льющаяся над утоптанным земляным полом музыка притягивали к себе молодежь, которая тянулась сюда, как мотыльки на пламя свечи.

Том выскочил из автомобиля, не в силах держать себя руках после скорби последних нескольких дней и связанного с этим стресса.

– Сразу предупреждаю вас обоих, – ткнул он пальцем в Джеймса и Леонору, – я сегодня вечером такой заведенный, что вам придется соскребать меня с пола! – Покосившись на проходившую мимо миниатюрную брюнетку, он добавил: – Или вот с этой вот крошки. Эй, красавица, погоди!

Том бросился следом, не отрывая глаз от покачивающихся бедер девушки, которая дразнящей походкой направлялась в сторону амбара.

Леонора улыбнулась, глядя ему вслед:

– Подозреваю, что он сдержит-таки свое слово.

– Мы действительно можем на это рассчитывать, – согласился Джеймс. Сунув руки в карманы, он отставил локоть в сторону, приглашая взять его под руку. – Идем?

Леонора напомнила себе, что это всего лишь рука, взяла его под локоть и тут же остро ощутила, как по телу прокатилась волна тепла. Его мышцы под белой рубахой были твердыми, словно высеченные из камня. Она пыталась сфокусировать внимание на земле под ногами, на прохладном воздухе, на доносившихся из амбара звуках, однако тепло его тела стирало все остальные ощущения.

По усыпанной гравием дорожке они направились на яркий свет, лившийся из открытых дверей, сердце глухо билось в груди, отзываясь на громкие ритмичные звуки. В помещении царило оживление – все двигалось, дышало и жило своей жизнью, напоминая единый вновь образовавшийся организм. Земля дрожала под ногами, стены пропитались запахом табака, дым от сигарет собирался в облако, висевшее под крышей. Сидевшие в углу музыканты сделали перерыв и теперь курили, перекидываясь словами. Кто-то включил граммофон «Виктрола», и его иголка, запинаясь и подскакивая на затертой пластинке, начала воспроизводить мелодию «Бал задавак из черного гетто». По углам амбара были развешаны гроздья электрических лампочек. Вдоль стен на тюках сена сидели девушки, соблазнительно подоткнув юбки под колени, а кавалеры целовали их в шею и гладили по икрам и лодыжкам.

Леоноре было жарко, а от запаха эля, свежего сена, пота с примесью духов или одеколона кружилась голова. Повсюду горячие тела, чувственные прикосновения, поцелуи и желание – болезненное и нетерпеливое ожидание секса шептало здесь из каждого уголка. Леонора выпустила локоть Джеймса и отвернулась, чувствуя, как его напряженный взгляд жжет щеку.

Она не могла забыть слова миссис Шелби, причинявшие боль, словно открытая рана. Эта поездка с самого начала была бесплодной фантазией. Завтра они вернутся в Ванйарри-Даунс, и она снова станет миссис Александр Хэррингтон. А все это… это было лишь волшебной сказкой, за тем только исключением, что вместо тыквы был дорогой «форд» и не было хрустальных туфелек, которые ожидали бы ее в конце, а были лишь их осколки. К которым она и вернется уже завтра.

Однако в данный момент она была здесь. Леонора отбросила мысли о завтрашнем дне и погрузилась в ритм звуков. Несмотря на тяжесть на душе, она притопывала в такт музыке, рассматривая гостей на вечеринке. По разным углам стояли группы молодых мужчин и женщин, которые пялились друг на друга и вовсю флиртовали даже через площадку. Молодые хорошенькие девушки с раскрасневшимися от эля нарумяненными лицами были в нарядных платьях из яркого шелка и хлопка. Непринужденно болтавшие между собой мужчины с зажатыми в зубах сигаретами были одеты кто в чистую рабочую одежду, кто в церковного кроя рубашку со стоячим воротничком, а кто и в военную форму.

Том с трудом, спотыкаясь и расплескивая напиток, пробрался через толпу с двумя пинтами темного пива. Волосы у него под шляпой были уже мокрыми от пота. Одну кружку он сунул Леоноре, облив ей пальцы, и звонко чокнулся с ней.

– Твое здоровье! За начало конца. – После чего выпил эль до дна, словно воду.

Засмеявшись, Леонора отряхнула мокрые пальцы и посмотрела на Джеймса:

– Похоже, он про тебя забыл.

– Я не пью, – спокойно ответил тот.

Она заморгала, потом рассмеялась:

– Ну конечно, как иначе!

Он прищурил глаза и нахмурился. Леонора успокаивающе коснулась его руки.

– Я не хотела тебя обидеть, Джеймс, – с улыбкой сказала она. – Просто ты не перестаешь меня удивлять.

Лицо его сразу расслабилось. Он поднял бровь:

– Будь осторожна с этим напитком. Какой-нибудь местный озорник может попытаться этим воспользоваться.

– Спасибо за предупреждение.

Она хлебнула темного пива и почувствовала, как оно течет по горлу и попадает в желудок, распространяя тепло по телу. Эль на вкус был горьким и ужасным, но сейчас нравился ей больше всего на свете.

Две девушки с удивительно похожими улыбками вдруг остановились как вкопанные и дружно закричали через всю толпу:

– Томми Шелби!

Том обернулся, снял шляпу и, подхватив сестричек на руки, завопил:

– Вау-у-у-у!

– Какой же ты мерзавец, Том! Почему не предупредил, что вернулся?

Внезапно они умолкли, догадавшись о причине его появления.

– Ох, Том, мне так жаль твоих братьев, – с выражением раскаяния на лице сказала та, что повыше.

Том отмел в сторону горестные переживания, грозившие испортить настроение, и, схватив девушек за руки, потащил на танцевальную площадку.

В это время та, что была пониже, обернулась и крикнула:

– Джеймс! Боже мой, мы тебя не заметили. Эллисон, это же Джеймс!

Сестры были просто очаровательны в своем радостном возбуждении и довольно привлекательны. Леонора опустила глаза.

Девушки подбежали к Джеймсу и бросились ему на шею.

– Господи, как же мы по вас скучали, мальчики! Без вас тут все было не так.

Эллисон схватила Джеймса за руку:

– Пойдем, обожаю эту песню!

– Может быть, в другой раз. Похоже, что Том рассчитывает на вас обеих.

Девушка взглянула на Леонору и все поняла.

– Простите, мисс. Я вас здесь никогда раньше не видела. Я…

Но представиться она так и не успела, потому что Том утащил ее в толпу танцующих.

Джеймс, наклонившись к Леоноре, сказал ей на ухо:

– Это сестры Мак-Гинни, Эллисон и Джессика. Двое из них, а всего их пятеро.

Его дыхание щекотало шею, и Леонора поймала себя на том, что ей трудно сосредоточиться на смысле его слов.

Глядя на симпатичных сестер, Леонора вспомнила слова миссис Шелби и поняла, что из эгоизма оттягивает внимание Джеймса на себя.

– А ты не хочешь потанцевать с ними? – без особого энтузиазма попробовала она поправить положение. – Они такие хорошенькие!

– Танцор из меня никакой, – ответил Джеймс, и Леонора испытала глубокое облегчение, за которое ей тут же стало стыдно.

Из толпы танцующих появился Том. Он был один, щеки его раскраснелись, а волосы были мокрыми от пота. Физиономия его сияла таким счастьем, что они не выдержали и рассмеялись. Том улыбнулся и схватил Леонору за руку.

– Возможно, Джеймс недостаточно мужик, чтобы потанцевать с тобой, но я не такой. – Он забрал у нее пиво и сунул его Джеймсу. – Прости, дружище! – с улыбкой бросил он и потащил ее за собой на площадку.

Джеймс прислонился к стене и, сунув руку в карман, отыскал Тома и Леонору в толпе танцующих. На ней было голубое платье, на фоне которого выделялись кожа цвета персика, алые губы и розовые щеки – цвета заката солнца. Теперь он мог спокойно дышать – рядом с Леонорой ему не хватало воздуха. Потребовалось усилие, чтобы отвести от нее взгляд, как будто предназначением его глаз было любоваться ею – и ничего более. Он чувствовал себя ослепленным и беспомощным, в голове ежесекундно боролись противоречивые решения – он то рвался к ней, то усилием воли останавливал себя – и от этой борьбы все внутри его напряженно звенело.

Джеймс поставил нагревшееся пиво на землю и вытер влажную ладонь о штаны. Глядя, как его лучший друг кружит Леонору в этой тесноте, он посмеивался. Том не руководствовался ни ритмом, ни правилами этикета. Он просто двигался как вздумается, вовлекая бедную Леонору в эту неуклюжую пляску.

Леонора смеялась так, что Джеймс видел выступившие на глазах слезы, когда она пыталась не отставать от своего бесшабашного неловкого партнера. Он был рад видеть ее счастливой и облегченно вздохнул. Днем во время пикника настроение ее резко изменилось. Она вдруг притихла, стала отрешенной, в глазах появилась печаль. Но Том Шелби, похоже, успешно разогнал тучи на небосклоне.

Джеймс с трепетом наблюдал за ней: ее улыбка, смех, стройная фигура, кожа, золотистые волосы, изгиб шеи, узкая талия, идеальной формы плечи… Том и все остальные скрывались в какой-то смутной дымке, он видел одну лишь Леонору. Даже музыка стала приглушенной, и он только физически ощущал ее ритм. Джеймс вдруг перестал улыбаться. Он любит ее. Понимание этого вдруг пришло к нему. Это была непоколебимая уверенность, от которой сводило скулы, а тело начинало трепетать. Он любит ее – всю, до последней клеточки. И в нем нарастал протест, жажда борьбы за нее – это чувство подпитывалось вибрацией пола, энергией разгоряченных танцующих.

Завтра она вернется к этому негодяю… От мысли об этом черты его лица обострились, спина выпрямилась. Завтра все это исчезнет. Он любил ее, и сопротивление его росло. У него есть только сегодняшняя ночь. Всего лишь. Он не станет прятаться. Он может либо драться, либо погибнуть в пустом ожидании. Решение пришло быстро и твердо. Завтрашний день для него может озариться светом или погрузиться во мрак, но сегодня он будет сражаться.

Джеймс отошел от стены и, расправив плечи, решительно зашагал через толпу танцующих. Из-за плеча Тома Леонора заметила его приближение и шутливо приподняла брови, умоляя спасти ее от этого танца, однако, увидев выражение его лица, перестала улыбаться. Джеймс отодвинул Тома в сторону. Тот открыл рот, чтобы возмутиться, но увидел лицо друга и спешно растворился в толпе.

Теперь звучала медленная серенада «Для поцелуя годится любое время». Джеймс положил ладонь на талию Леоноры. От этого прикосновения она затрепетала.

– А я думала, что ты совсем не танцуешь, – прошептала она.

– Просто у меня не было подходящей партнерши.

Пальцы Джеймса так плотно прижимались к талии Леоноры, что мягкий шелк ее платья перестал скользить под ними. Потом его рука уверенно и спокойно двинулась по ее спине. Вся его сдержанность пропала. Он смотрел в беззащитные глаза Леоноры, согревая ее жаром своего сердца. Его переполняли страсть и желание. Голоса и звуки музыки расплывались и терялись вдали. Руки его обнимали ее все крепче. От этого напора губы ее приоткрылись, дыхание участилось, а сердце забилось громко и яростно.

Леонора не принадлежала другому мужчине, она не была чьей-то женой. Только не сейчас. Здесь, в данный момент, она была только его. Здесь, в данный момент, не существовало фермы, на которую ей нужно будет возвращаться, не существовало прошлого с его одиночеством, обидами и унижением – было лишь ее лицо и нежные губы всего в нескольких дюймах от его губ.

Когда песня закончилась и отзвучали последние печальные ноты, Джеймс остановился, продолжая обнимать Леонору и пристально глядя в ее широко открытые манящие глаза, а потом прошептал ей на ухо:

– Лео, я могу сделать тебя счастливой. – Он заметил страх, мелькнувший в ее глазах. – Я никогда не причиню тебе боли, – пообещал он. – Никогда.

Он горячо поцеловал бы ее в губы прямо там, на месте, со всей страстью и без сожалений, если бы какая-то пьяная женщина, перепутав Джеймса с кем-то еще, грубо не вырвала его из рук Леоноры и не утащила за собой в толпу.

Леонора осталась одна. У нее перехватило дыхание, закружилась голова. Спина до сих пор горела в местах, где ее касались его пальцы. А взгляд Джеймса, эта неуемная настойчивость в его глазах… Она бросилась через толпу к открытым дверям амбара, в ночную прохладу. Ей необходимо было привести мысли в порядок.

За спиной остались смех и музыка. Леонора глядела в темное небо, жадно хватая ртом свежий воздух. В темноте миллионами ярких точек светились звезды. Она шла мимо конных упряжек и немногочисленных автомобилей, пока наконец музыка и шум толпы не слились в пульсирующий далекий гул.

Она оперлась о забор и, подставив лицо прохладному ветерку, устремила взгляд в бесконечную черноту неба. Было так легко поддаться искушению. Было очень просто сказать «да», взять его за руку и уйти, забыв обо всех, оставив за спиной прошлую жизнь и свои воспоминания. Но это было невозможно, потому что мысли о темнокожих детях будут преследовать ее. Она снова увидела их испуганные глаза, услышала беспомощные крики, когда они звали родителей… Картина была настолько реальной, что Леонора вскрикнула. Если она уйдет от Алекса, она разрушит эти семьи. Если останется с ним, разобьет Джеймсу сердце.

Леонора напряженно терла лоб. Она могла удержать Джеймса на ферме, могла приковать его к себе, сделав заложником несбыточных надежд. И тогда, когда он был рядом, ее сердце могло биться ровно и спокойно. Но Джеймс начал бы медленно и мучительно увядать, отказываясь от собственного будущего и своего счастья. Она вспомнила слова миссис Шелби о боли, которую он уже испытал в жизни. Она не может и не станет добавлять ему новых страданий. Ее жизнь была небольшой жертвой. Но понимание того, что нужно сделать, не принесло Леоноре утешения – оно рвало ее, впиваясь в живую плоть и доставляя невыносимые мучения. Принятое решение определяло ее будущее как полное бесконечного одиночества и жизнь, больше похожую на смерть.

Звезды на небе расплывались из-за подступивших слез, которые уже катились по ее щекам. Леонора закусила губу, чтобы остановить их, но они только усилились. Содрогаясь от всхлипываний, она судорожно хватала ртом воздух, а потом закрыла глаза, позволив себе погрузиться во мрак печали. Она любила Джеймса, любила так сильно, что, казалось, ей легче было умереть, чем жить без него. Но в этом мире существовало нечто большее, чем ее собственная жизнь. Ее личное счастье всегда отодвигалось на задний план. И это было ее вечной болью и ее проклятием.

На гравии послышались шаги, и Леонора принялась лихорадочно вытирать щеки, пытаясь скрыть слезы. Из тени появился Джеймс. У нее мучительно засосало под ложечкой. К счастью, здесь было мало света, и она надеялась, что он не заметит ее красных глаз.

– Ты куда-то пропала, – настороженно сказал он.

– Просто нужно было глотнуть свежего воздуха, – пробормотала Леонора.

Джеймс подошел ближе:

– Ты что, плакала?

Она замотала головой, несмотря на слезы на щеках:

– Нет.

– Я вижу.

Джеймс аккуратно вытер слезинку и, придерживая ее за подбородок, провел пальцами по щеке.

Ее тело устало от борьбы, и Леонора, закрыв глаза, утонула в его ладони и еще плотнее прижала его руку, желая в полной мере насладиться этим моментом – моментом, который она сохранит на всю свою жизнь.

Джеймс взял ее безвольную руку и, перевернув, поцеловал в самую середину гладкой ладони. Ноги Леоноры ослабели. Она пошатнулась и прислонилась спиной к столбу забора, тогда как его губы продолжали ласкать ее ладонь, ее запястье…

Тело ее горело. Джеймс положил руку Леоноре на талию и прижал ее к себе, а потом наклонился и мягкими губами очень нежно поцеловал ее возле уха.

Она тонула. Падала куда-то. Погружалась в пучину. Совершенно беспомощная. Мощное желание парализовало ее. Его губы двинулись вниз. Она теряла контроль над собой. Если Джеймс поцелует ее в губы, она пропала. Она просто растает в его руках. Ее способность рассуждать и вообще мыслить испарится в ночной тиши.

«Если действительно любите его, вы должны оборвать это прямо сейчас». Эти слова миссис Шелби звучали в ее голове под его поцелуями. «Уже пережитой боли хватит ему на всю жизнь».

Джеймс поцеловал ее в щеку. Стоило лишь немного повернуть голову, и губы их встретятся. «Отпусти его».

– Я… не могу, – сквозь слезы прошептала Леонора.

Джеймс остановился. Его лицо было совсем рядом.

– Ты можешь уйти от него, Лео. – В словах его слышалась настойчивость. – Брось его. – Он крепко обнял ее, и губы его застыли у ее губ. – Я люблю тебя, Лео.

Закрыв глаза и судорожно сглотнув, она затолкала свои чувства в самый дальний уголок души. Невероятным усилием воли она заставила выражение лица стать жестким, шею – выпрямиться и осушила глаза. Откуда-то из глубины поднялись горькие, как желчь, слова, и она грубо бросила их Джеймсу в лицо:

– А я люблю Алекса.

Он содрогнулся. Если бы она собственной рукой возила кинжал ему в бок и повернула, это не вызвало бы такой боли. Рука его, державшая ее за талию, упала как мертвая. Глаза стали пустыми, брови нахмурились, а от скул к подбородку пролегли глубокие скорбные складки. Джеймс секунду смотрел ей в глаза – всего одну последнюю секунду! – а потом молча развернулся и ушел.

Леонора не провожала его взглядом. Ее тело было словно парализовано, двигалась только рука – ее пальцы вцепились в поперечину забора от неимоверной боли, которая едва не свалила ее с ног.

На следующее утро Том, Джеймс и Леонора выехали на рассвете в лучах уже жаркого солнца. Они ехали в машине с откинутым верхом, и золотистые колосья пшеницы укоризненно кивали ей, словно говоря: «Назад… Вернись назад…» Если бы только она могла вернуться назад!

Но потом вокруг редеющих полей начал сжимать свои объятия буш, пшеничные поля закончились. Серо-зеленый буш вырисовывался все четче, между островками полыни стала видна рыжая сухая почва, и жесткая негнущаяся трава торчала вверх, прямо в раскаленное недоброе небо. Вдоль дороги тянулась ограда, защищающая от кроликов, но ее столбики при взгляде из мчащейся машины расплывались, и только ряды серой проволоки указывали им направление домой.

Том, развалившись на заднем сиденье, дремал с похмелья. Ботинки на его скрещенных ногах торчали в окне, а надвинутая на глаза шляпа закрывала лицо. Время от времени тело его вздрагивало – то ли от воспоминаний о танцах, то ли от рези в желудке, – а потом снова обмякало и проваливалось в сон.

Машину вел Джеймс, и взгляд его был прикован к дороге. Он держал руль правой рукой, а локоть левой положил на окно. Даже несмотря на немилосердную жару, чувствовался исходивший от него холод. Леонора, расположившаяся на пассажирском сиденье, сидела как неживая, держа руки со сплетенными пальцами на коленях. После прощания с семьей Шелби между ними не было сказано ни слова – их разделяла пропасть, как будто они вообще ехали в разных машинах. Пройдет еще несколько часов, и появятся ворота Ванйарри-Даунс, которые последовательно закроются, не оставив ей выхода.

Леонора уставилась на свои руки:

– Как долго ты еще пробудешь здесь?

Джеймс долго не отвечал, глядя перед собой.

– Пока не переговорю с Томом, – наконец сказал он и добавил: – Он может оставаться, если захочет.

– Куда ты отправишься?

Он проигнорировал вопрос, только дальше отодвинулся от нее, сильнее выставив локоть в окно.

Она не имела права задавать ему вопросы. Он скоро уедет, возможно, уже к утру. И не будет больше ни единого поцелуя, прикосновения, взгляда. Не будет даже простого «до свидания». Все кончено. Она утерла одинокую слезу. Все было кончено, не успев даже начаться.

 

Глава 58

Когда почтальон доставил телеграмму от Алекса, то не присвистнул и даже не кивнул, а просто уронил ее в руки Леоноре и поспешил к своему грузовичку на всей скорости, какую позволяли развить его кривые ноги. Она чувствовала во влажном наэлектризованном воздухе приближение бури еще до того, как прочла первые слова.

Алекс застрял в Кулгарди из-за пожара в буше, который занялся от удара молнии из-за засухи и начал распространяться по равнине. В телеграмме он отдавал распоряжения, как защитить поместье от огня. Но, читая ее, Леонора думала не о пожаре и непогоде. Для нее это было большое облегчение, потому что Алекс сегодня не вернется, а следовательно, Том и Джеймс останутся еще на один день.

После возвращения в Ванйарри-Даунс Леонора еще не видела Джеймса. Она даже не была уверена, что он до сих пор в поместье. Новость о том, что они с Джеймсом увольняются, принес Том. Глаза его при этом щурились, а на щеках горел виноватый румянец.

– С тобой тут все будет в порядке, Леонора? – спросил он.

Она кивнула.

– Мы останемся, пока не приедет Алекс, – пообещал он. – Будет правильно, если мы скажем ему лично.

Она снова кивнула, закусив губу. Том сделал шаг вперед и обнял ее, как обнял бы сестру, а она уткнулась подбородком в его рубашку. Затем она отстранилась, отводя глаза в сторону, – на деревянные доски передней двери, на другие безжизненные предметы, куда угодно, лишь бы не встречаться с понимающим взглядом Тома.

– С Джеймсом все будет нормально, – сказал он, словно читая ее мысли. – Он у нас стойкий парень.

При звуке его имени Леонора часто заморгала влажными ресницами и уставилась в потолок, дожидаясь, пока Том уйдет.

Наступил рассвет, но было по-прежнему темно. Солнца сегодня не будет. Из кухни доносился грохот посуды. Леонора пошла на шум и застала там Мередит, которая вытаскивала с нижних полок буфета котелки, кастрюли и сковородки. Раскрасневшееся лицо ее вспотело. Мередит еще глубже залезла в дальний угол полки и, выбираясь оттуда, ударилась головой.

– Бога ради… – Она встала, потирая ушибленное место. – Ох, доброе утро, миссис Хэррингтон! А я и не слышала, как вы вошли. – Она кивнула в сторону окна. – Идет буря.

– Я только что получила телеграмму от Алекса. Под Кулгарди бушует пожар. Все дороги заблокированы.

Мередит с грохотом поставила сковороду на плиту.

– Да, буря будет сильная! Слишком долго все было спокойно, и теперь ненастье отыграется за упущенное время. – Она вытащила кастрюлю и поставила на дальнюю горелку. – Такие вещи нельзя предвидеть. Бывает, воды несется столько, что ручьи переполняются и разливаются в считаные минуты. Бывает, что молния лупит по сухому, без капли дождя. А иной раз есть и первое, и второе. Невозможно угадать. Впрочем, в этот раз молнии будут страшные, я нутром чувствую. – Мередит выдвинула ящик буфета, забитый черпаками, ложками и лопатками. – Мужчины уже работают, я сама видела, когда шла сюда. Они вытащили шланги и поливают конюшни. Это все, что можно сделать в такой ситуации: намочить хорошенько все сухое, что только можно, и молиться.

Леонора оглядела заставленную посудой плиту:

– Такое впечатление, что ты собралась кормить целую армию.

– Так и есть! – заявила Мередит. – Таков закон буша, миссис Хэррингтон. Если буш горит, все мужчины в округе придут останавливать огонь. А женщины с ферм должны кормить их. Посменно.

Дверь в кухню отворилась, и вошла заспанная Клэр. Платье на ней было то же, что и накануне.

– Доброе утро, миссис Хэррингтон! – поздоровалась она. Взгляд Клэр скользнул в сторону Мередит: ей явно не терпелось поболтать с подругой. – Буря идет. Хотите, чтобы я закрыла все окна в доме?

– Нет, я сама это сделаю, – ответила Леонора, радуясь, что ей нашлось занятие. – Похоже, Мередит нуждается в твоей помощи.

Леонора поднялась на второй этаж и принялась закрывать ставни на окнах. Небо над равниной на многие мили вокруг было закрыто густыми серыми тучами. Работники, трудившиеся как муравьи, готовили водонапорные башни, растягивали резиновые шланги и убирали подальше от построек сено и сухой кустарник. Затем верхом прискакал Джеймс и отдал какое-то распоряжение одному из аборигенов. Леонора, стоявшая за кружевной гардиной, чувствовала, как тоскует по нему, хотя он еще никуда не уехал. Но она загнала свое отчаяние в самые дальние уголки души, как швея, плотно набивающая пухом новую подушку, и захлопнула ставни.

Потом она спустилась на первый этаж. Здесь Рассел с веранды поливал из шланга стену дома. Струи воды бились в стекло и стекали по рамам. Она по очереди закрывала высокие французские окна, и в комнате становилось все темнее.

– Эй, Клэр, перестань витать в облаках и начисти картошки! – услышала Леонора из кухни ворчливый голос Мередит. – Что-то ты сегодня совсем как неживая. Где это ты так повеселилась?

– Скажем так: ночь была хороша, – хихикнула Клэр. – Да и утро не хуже!

– Правда? – не особенно заинтересовавшись, буркнула Мередит. – Что? Неужто оседлала бродягу, что околачивался поблизости?

Слушая их разговор, Леонора, закрывавшая ставни возле кухни, вздохнула. Эта болтовня не казалась ей забавной, как сейчас не казалось забавным вообще ничего.

– Как же! Сказала тоже! – с жаром отозвалась Клэр. – Да я провела ночь в домике у приказчиков!

Леонора застыла. Рука ее замерла на оконной раме, а уши ловили малейший звук из кухни.

Мередит рассмеялась низким грудным смехом, от которого грудь ее заходила ходуном.

– Как будто Том подпустил бы тебя к себе! Прибереги свои враки для простаков, которые в них поверят!

– Я не вру! – с обидой в голосе воскликнула Клэр. – К тому же Том тут ни при чем. Это был Джеймс.

Уши и щеки Леоноры горели. Она затаила дыхание. Вернее, просто не могла дышать.

– Да он знать не знает о твоем существовании, не говоря уже о том, чтобы улечься с тобой в постель! – отрезала Мередит.

– Что ж, теперь он о моем существовании знает, да еще как! Он взял меня дважды. Причем отходил так, что у меня чуть ноги дугой не выгнулись, как у нашего почтальона!

Мередит расхохоталась, но потом смягчилась и почти с нежностью сказала:

– Какое же ты все-таки трепло, Клэр!

Услышанное стало для Леоноры словно удар под дых – ее затошнило, колени подогнулись, и она без сил прислонилась к стене.

– Он говорит, что давно хотел меня, – продолжала хвастаться Клэр. – Думаю, он просто не мог больше ждать. Потому что все равно уезжает.

Леонора спрятала лицо в ладонях. Внутри все свело судорогой. Нет, нет, нет!

– Мне ужасно жаль, что они уезжают, – сказала Мередит. – Хорошие ребята.

– Джеймс говорит, что ему тошно быть мальчиком для битья у мистера Хэррингтона! – с видом знатока прокомментировала Клэр. – Он устал выполнять приказы богачей.

В Леонору словно вонзили тупой нож. Она была в ужасе. От этой измены, грубой и жестокой, сердце рвалось пополам. Из горла невольно вырвался хриплый вопль – она даже не успела прикрыть рот рукой. Это была какая-то шутка, жестокая и бессердечная игра. Пугающие картины ранили ее воображение: Джеймс, целующий тонкие губы Клэр, касающийся ее веснушчатой кожи, нашептывающий на ухо ласковые слова, смеющийся над ней.

От этих мыслей стало очень тяжело. Все было ложью. Боль внезапно обернулась ослепляющей яростью. Все было ложью! Подступили слезы, но Леонора со злостью смахнула их. Нащупав вазу на столе, она с размаху швырнула ее через всю комнату. Стекло разбилось вдребезги – совсем как ее сердце, разлетевшееся на миллион осколков. От удара в ее груди словно образовалась трещина, и тело начало содрогаться от сдавленных рыданий. Какой же она была дурой, когда поверила его словам! Он никогда не любил ее – ее никто и никогда не любил.

При закрытых окнах она оказалась словно в клетке, где ее преследовали навязчивые видения – Джеймс вместе с Клэр. Ей хотелось бежать отсюда. Бежать, пока не откажут ноги, пока не перестанет биться сердце. Она выскочила из дома, из этих ужасных стен. Ветер хлестал ей в лицо, рвал волосы. Она побежала к конюшне. Там один из работников задвигал ворота, пригибая голову от пыли. Леонора проскочила мимо него, отыскала черного жеребца, лоснящегося и косящего на нее глазом, который стоял в последнем стойле, и взяла его под уздцы. Мужчина попробовал остановить ее, показав в сторону мерцавших вдали зарниц:

– Это нехорошо. Буря надвигается.

Но она не думала ни о буре, ни о ветре, ни о молниях – существовала только боль, которая съедала ее изнутри. Она вскочила на жеребца без седла. Он встал на дыбы, но Леонора удержалась и резким ударом пятками послала его с места в галоп вдоль конного ринга. Джеймс и Том, которые как раз выходили из-за угла, едва успели отскочить в сторону, когда она пронеслась мимо них.

Леонора направила коня в сторону бури, преодолевая мили под угрюмым серым небом. Она скакала навстречу густым клубящимся тучам, двигавшимся с большой скоростью. Она не знала, куда едет, да это и не имело значения, поскольку главным для нее было вырваться из дома, убежать от смеха Клэр, от жестокости Джеймса и отвратительных картин, настойчиво возникавших в голове.

На лицо ей упали первые капли начавшегося дождя. С юга донеслись раскаты грома, и конь снова взвился на дыбы. Вспышки молний приближались. Резкий звук привел ее в себя и прояснил сознание. Кожа начала зудеть от наэлектризованного воздуха, волоски на руках встали дыбом. Конь нервно задергался. Она оглядела равнину, сориентировалась и начала искать укрытие. Ближайшим подходящим местом оказался расположенный неподалеку сарай с загоном для скота. Леонора ударила коня и направила его туда. Вдали загрохотал гром.

К моменту, когда они добрались до сарая, Леонора вымокла до нитки. Конь тяжело дышал, из ноздрей его и от шкуры поднимался пар. Капли дождя, лившегося теперь вертикально, били ее по голове. Она спешилась и подвела коня к сараю. Двери его были открыты, и ягнят этого года здесь почему-то не было. Привязав лошадь, она снова вышла, оглядела размякшую долину и заметила овец с ягнятами, которые жались в кучу под эвкалиптом. Гром звучал все ближе.

Напуганные необычным шумом молоденькие ягнята жалобно блеяли. Леонора собрала их и по одному перенесла в сарай. Она запыхалась и была мокрой с головы до ног, платье ее перепачкалось в красной грязи. Овцы испуганно жались друг к другу под невысоким деревом и упирались, не желая идти. Леонора сломала ветку и принялась хлестать одну из них, пока та не сдвинулась с места. Она убрала упавшие на глаза волосы и тут увидела фигуру всадника, скакавшего к ней во весь опор.

Внутри вспыхнула прежняя злость. Леонора вцепилась в шкуру овцы и изо всех сил потащила ее к сараю, а потом вернулась за следующей. Руки и ноги ее дрожали от напряжения. В серой пелене дождя Джеймс соскочил с лошади и повел ее к сараю. Вода лилась с полей его шляпы сплошным потоком.

– Лео! – окликнул он сквозь струи дождя, но она не ответила.

Джеймс бросился к ней.

– Какого черта ты тут делаешь? – крикнул он.

Она проигнорировала его, продолжая толкать овцу в сторону сарая и ненавидя его всем сердцем. Джеймс схватил овцу под живот.

– Я заберу ее!

Леонора изо всех сил оттолкнула его, и мокрые волосы упали ей на лицо.

– Не нужна мне твоя помощь! – закричала она. – Убирайся отсюда!

Джеймс ошеломленно уставился на нее:

– Лео, что случилось?

– Ты мне не нужен! – Она кулаками ударила его в грудь, голос ее дрожал. – Оставь меня в покое!

– Прекрати! – Он схватил ее за скользкие от дождя запястья. – Что это значит?

Она пыталась вырваться из его сильных рук.

– Я слышала, что говорила Клэр! – крикнула она. – Ты был с ней! Я все слышала!

Лицо его застыло. Леонора восприняла это молчание как подтверждение своей правоты и рывком высвободила руку. Губы ее плотно сжались.

– Как ты мог? – воскликнула она.

– Клэр? Это та горничная, что ли? – с не меньшим жаром возмутился он. – Да ты с ума сошла, Лео! – Он с досады плюнул на мокрую землю. – Да как тебе в голову могло прийти, что я хотя бы прикоснусь к этой женщине?

– Не лги мне! – Леонора впилась в Джеймса взглядом, отчаянно желая ударить его. – Я сама слышала, как она это говорила!

– Лео, она конченая лгунья! – Он махнул рукой куда-то в сторону. – Сегодня утром я видел, как она выскользнула из хижины аборигенов!

Капли дождя стекали по ее лицу. Джеймс говорил правду, она вдруг поняла это совершенно отчетливо. Клэр все выдумала! Леонора тысячу раз слышала враки этой женщины, но тогда это как-то не пришло ей в голову: мысль о Джеймсе – Джеймсе и Клэр! – уничтожила ее способность рассуждать логически. Ее захлестнула волна раскаяния.

– П-прости меня, – запинаясь, пробормотала она.

Джеймс стиснул зубы, и губы его сурово сжались. Настала его очередь злиться. Прямо над головой у них громыхнул гром, но он даже не вздрогнул. Он шагнул вперед и, перекрывая шум дождя, крикнул:

– Интересно, а какого черта я оправдываюсь перед тобой? – Голос его звучал грубо и жестко. – Это ведь ты у нас замужняя дама! – Джеймс сделал еще один шаг к ней. – Да как ты смеешь обвинять меня и вообще задавать какие-то вопросы?! – Он махнул рукой в сторону усадьбы, и в глазах его сверкнула ярость. – Каждую ночь ты уходишь в дом и делишь постель с тем негодяем, тогда как я знаю… я знаю, что ты должна быть со мной! А знаешь, каково мне, когда я думаю о том, как ты лежишь рядом с ним, ночь за ночью… когда думаю, как он касается тебя? Что, не задумывалась? Это съедает меня заживо, Лео! Это убивает меня! – Он провел рукой по волосам, откинув в сторону мокрые пряди. – Так что нет, я никогда не был с женщинами вроде Клэр, но я не святой, Лео. Я по-прежнему мужчина, и я хочу тебя так сильно, что… – Он сердито взглянул на нее и умолк, не в состоянии подобрать нужные слова. А потом подошел ближе. – И теперь, Лео, объясни, какое ты имеешь право, черт побери, задавать мне подобные вопросы?

– Потому что… я люблю тебя! – крикнула она в ответ дрогнувшим голосом. – Я просто люблю тебя.

Джеймс схватил ее за плечи и принялся целовать – неистово, лихорадочно, грубо, бесконечно. Вода потоками лилась им на головы, попадала на губы, но они уже перестали замечать ненастное небо.

Джеймс обхватил ее лицо ладонями.

– Брось его, – умоляющим голосом сказал он.

Ноги Леоноры внезапно ослабели.

– Не могу, – прошептала она.

Взгляд Джеймса из-под тяжелых от капель дождя ресниц стал жестким. Он отпустил ее и проглотил комок, сдавивший горло.

– Это все из-за денег?

– Нет! – с жаром воскликнула она, хватая его за руки.

Джеймс вздрогнул и посмотрел на ее губы так, будто они вызывали у него отвращение.

– Ты просто трусишь.

Она яростно замотала головой.

– Нет! – Она задыхалась, пытаясь поймать его руку. – Прошу тебя, не говори так!

Джеймс отшатнулся и сделал шаг назад. На лице его читалось замешательство:

– Ты просто малодушный и трусливый человек.

«Он ненавидит меня!» Леонора стояла под проливным дождем и беспомощно следила за тем, как он шаг за шагом отдаляется от нее. Она открыла рот, чтобы возразить, но голос вдруг пропал.

– Возвращайся к Алексу, – глухим голосом, но четко произнес Джеймс, и взгляд его был ледяным. – Не хочу тебя больше видеть.

Он развернулся и пошел к лошади, а она смотрела вслед его промокшей темной фигуре.

Леонора упала на колени прямо в грязь. Он уходил! Паника, которую она пыталась побороть, вырвалась наружу и завладела каждой ее клеточкой. Вернулась мрачная удушливая правда: они оба уходили…

Она уставилась на свои руки в пятнах рыжей грязи.

– Он грозил забрать детей! – пронзительно крикнула она сквозь шум непогоды, признавая свое поражение.

Джеймс остановился, но не обернулся.

– Детей… – простонала она и беспомощно ударила кулаком по грязи.

Джеймс повернул голову.

– Каких еще детей? – нахмурив брови, холодно спросил он.

«Не говори ничего. Прекрати немедленно! Отпусти его».

Но страх потери и пустота уже хватали ее своими когтями.

– Аборигенов! – крикнула она. – Если я брошу его, Алекс отошлет отсюда всех местных детей.

Повисшая тишина была похожа на аркан. Ее осмотрительность не сработала – она произнесла вслух то, что не должна была говорить. Пути к отступлению были отрезаны, и того, что будет дальше, уже не остановить.

Джеймс вернулся. Она тихонько всхлипывала, опустив голову, – ее терзали раскаяние и собственная слабохарактерность. Он наклонился и, осторожно взяв ее за плечи, поднял на ноги.

– Я пыталась уйти! – крикнула Леонора, не глядя ему в глаза. – Я просила развода. Но потом из миссии приехали за детьми, и я увидела… Я не могла позволить ему сделать это, Джеймс. – Колени ее подкашивались, но он держал ее за плечи, не давая упасть. – Я знаю… мы оба знаем, что бывает с сиротами. – Она наконец посмотрела на него и почти беззвучно добавила: – И я не трушу.

Джеймс вглядывался в нее сквозь серую пелену дождя, пока не поймал ее взгляд.

– Так почему же ты мне раньше ничего не сказала?

Слезы из ее глаз потекли сильнее, смешиваясь с каплями дождя. Она схватила его за руки и попыталась потрясти их, но сил не было.

– Потому что ты выступил бы против него. А тут ничего нельзя поделать. Ничего! – Леонора понизила голос. – Он очень жестокий человек, Джеймс. – Она рассеянно теребила промокший рукав его рубашки. – Пообещай, что ты ничего не станешь предпринимать.

Но Джеймс уже утонул в глубине ее глаз, в красоте ее лица. Он обнял ее за талию и прижал к себе. Она попыталась отстраниться: ей нужно было, чтобы он все понял.

– Пообещай мне, Джеймс! – попросила она. – Пожалуйста…

Однако Джеймс ее не слышал. Он просто приник к ее губам. Ее слова, осторожность, требование обещания – все было сметено этим поцелуем, и она растаяла в тепле его тела и в настойчивости его губ.

Дождь поливал немилосердно. Вода попадала им на лица, на волосы, на разгоряченные губы. Их одежда промокла насквозь и теперь, теплая и скользкая, плотно облегала тело. Небо раскололось от молнии, которая ударила так близко, что раскисшая земля, казалось, зашипела, и это наконец заставило их оторваться друг от друга. Джеймс подхватил Леонору на руки и бросился под сень сарая.

Жестяная крыша тарахтела так, будто на нее с небес падали молотки, а не капли воды. Стены были сколочены из свежеструганных досок, все еще в зеленых пятнах и пахнущих смолистым древесным соком, промокших и удерживавших влагу. Воздух был насыщен запахами свалявшегося сена, которые были слабее у земли, но усиливались ближе к своду крыши. Джеймс поставил Леонору на ноги и снова нашел ее губы. Полумрак разрывался вспышками молний, частыми и резкими, как будто кто-то в нерешительности то включал, то выключал свет. Им с небольшим запозданием вторили гулкие раскаты грома. Шорох топтавшихся по соломе овец и лошадей доносился словно издалека.

Джеймс, уткнувшись лицом в шею Леоноры, целовал каждый ее изгиб, словно пробуя на вкус кожу, скользкую от свежей дождевой воды. «Родной…» Она потянула его мокрую рубашку и вытащила ее из штанов. Ничего не видя от поцелуев, она теребила тугие от дождя пуговицы, расстегивая одни и обрывая другие. Он зарылся пальцами в ее волосы. «Родной…»

Не отрывая губ, Джеймс сбросил рубашку, и она соскользнула на землю. Леонора целовала его мускулистую грудь, а он осыпал поцелуями ее плечи. Она отвела руки за спину, расстегивая юбку, и Джеймс решительным движением снял с нее промокшую ткань. И на мгновение замер. Они пристально смотрели друг на друга под грохот разрывавшего небесный свод грома и вспышки молний, освещавших их застывшие лица.

Джеймс нагнулся и, целуя Леонору медленно и мягко, осторожно прикоснулся кончиками пальцев к ее лицу, как будто оно было еще более хрупким, чем китайский фарфор. Она опустила руки и потянула за его ремень. Кожаная лента выскользнула через железную пряжку, издав свистящий звук, напоминавший удар старого потертого кнута. Она расстегнула металлическую пуговицу у него на талии, и тело его слегка вздрогнуло. Джеймс придвинулся ближе и провел кончиками пальцев по ее шелковой сорочке. От этого прикосновения губы Леоноры приоткрылись. Он положил ладонь ей на грудь и сдвинул узенькие бретельки. Они упали с ее плеч, и сорочка соскользнула на землю.

Джеймс обнял ее и прижал к груди, а после приподнял и уложил на сено. Под звуки бушующего снаружи ненастья их тела сплелись, а дыхание слилось воедино. Отчаянно тарахтела жестяная кровля, стены сарая вибрировали, дрожала земля – в такт ей вздрагивали Джеймс и Леонора. Мокрая кожа покрывалась мурашками от прикосновения нетерпеливых пальцев. Губы искали и находили чувствительные точки, пальцы гладили каждую складочку, каждый изгиб, нежно сжимали мягкую плоть на груди, ягодицах, внутренней стороне бедер.

Бедра Джеймса, которые напрягались и подрагивали из-за того, что он сдерживал себя, вдруг расслабились – это Леонора с яростным, страстным желанием всем телом подалась ему навстречу. В теплом неподвижном воздухе раздались сдавленные возгласы острого наслаждения, граничащего с болью. От этих тревожных звуков ягнята заволновались, принялись жалобно блеять и жаться к ногам матерей.

Их дыхание, участившееся и ставшее стесненным, заглушало шум барабанившего по крыше ливня. «Родной… Родной… Родной!» Плотный воздух разорвал долгий высокий крик, и лошади нервно затоптались на месте. За ним последовал еще один крик, низкий и гортанный, и все смолкло.

В сарае повисла тишина. Овцы устало опустили головы на спины ягнят. Медленное, размеренное дыхание людей смешивалось со стуком капель, с дыханием животных, с запахом сена. Осторожным нежным поцелуям – неспешным и спокойным – уже некуда было торопиться. Потому что время для них остановилось. Страхи, одиночество, слабость – все унеслось прочь. Они обрели приют и опору. После поисков длиною в жизнь у них было наконец пристанище.

Мягкие прикосновения. Ласки на обнаженной коже. Тихий шепот – из губ в ухо. Приглушенный смех, теряющийся в горле и в волосах. Поцелуи. Губы, скользящие по шее, рукам, бедрам, животу. Сплетение ног. Пальцы, не прекращающие любовные игры. Познание через прикосновения. Волнительные складки. Чувствительные места. Открытия. Ожидания. Желание.

А затем участившееся порывистое дыхание. И сарай под дождем вновь наполнился проникновенными звуками любви.

Когда Леонора проснулась, все вокруг было в легкой дымке. Сквозь щели между досками в сарай пробивались лучи послеполуденного солнца, оставлявшие на полу светлые полосы и подсвечивавшие плавающие в воздухе пылинки. Дождь закончился. Капли срывались с крыши, падая на землю и в бочку для дождевой воды. В воздухе пахло влажной глиной и сеном, медленно подгнивавшим внутри тюков. От земли шел пар.

После занятий любовью тело Леоноры было расслабленным, а косточки казались мягкими, словно желе. Она бросила взгляд на лежавшего рядом обнаженного Джеймса, который крепко обнимал ее рукой за талию, как будто опасался, что она может исчезнуть. Лицо его было спокойным. Она вглядывалась в его черты с благоговейным трепетом: никогда еще он не казался ей таким красивым, таким совершенным. Следы тяжелого прошлого исчезли. Взъерошенные волосы беспорядочно торчали в разные стороны. В каштановых прядях застряло сено. Она улыбнулась, потом тихонько засмеялась и осторожно вытащила одну из травинок.

Джеймс пошевелился и, не открывая глаз, прижал ее к груди. Потом слабо улыбнулся и шепнул:

– Я люблю тебя, Лео.

Она уткнулась носом ему в шею и легонько провела ногтями по его боку, отчего тело тут же покрылось гусиной кожей. Джеймс приподнялся на локте, убрал с ее лица длинные пряди волос и заправил их за уши, открывая тонкую золотую цепочку с камешком, висевшую у нее на шее.

Леонора поцеловала его в висок, в уголок рта, а затем, прижавшись губами к его губам, раздвинула их кончиком языка. Здесь, в этом сарае, не было места страху – как не было и пути назад.

Она перевела глаза на пробивавшийся сквозь щели солнечный свет и вздохнула. Джеймс заметил на ее лице первые признаки тревоги и, словно прочтя ее мысли, пальцем приподнял ей подбородок:

– Мы все уладим, Лео.

– Так ты не уедешь?

– Я никогда не оставлю тебя.

Леонора улыбнулась и кивнула. Но по мере того как солнце поднималось все выше и припекало все сильнее, беспокойство ее нарастало. Джеймс обнял ее и погладил по волосам. По шее у него потекли теплые слезинки, и он прижал ее крепче.

– Мы все уладим. – Он не хотел отпускать ее. – Обещаю тебе.

Вдруг жеребец заржал и натянул поводья. Послышались новые раскаты грома, приглушенные и далекие, но постоянно усиливающиеся, только на этот раз они, казалось, исходили от самой земли. Овцы настороженно замерли, а ягнята закачались на слабых ножках. Ритм этих звуков напоминал шум скачущей галопом лошади. Леонора села, прижав одежду к груди. Джеймс вскочил, надел штаны, накинул рубашку и, на ходу застегивая пуговицы, направился к двери.

– Оставайся здесь, Лео! – скомандовал он, стараясь сохранять спокойствие, и выглянул наружу. – Думаю, это Том. Все еще слишком далеко, чтобы сказать наверняка. – Он бросил на нее нежный взгляд. – Не выходи, пока я тебя не позову, ладно?

Он заправил рубашку в штаны и закрыл за собой дверь.

Том так резко натянул поводья, что его лошадь встала на дубы.

– Господи, Джеймс, я тебя повсюду искал. – Он спрыгнул на землю и огляделся по сторонам. – Леонора с тобой?

Джеймс коротко кивнул, и лицо его стало жестким.

– Боже мой! – Том сплюнул на землю и, схватив его за руку, быстро заговорил: – Слушай, Джеймс. Алекс выгнал всю ферму искать ее. Я попытался оторваться, но они уже близко. Вы должны убираться отсюда. Немедленно!

Джеймс рванулся в сарай. Леонора была уже одета.

– Я все слышала, – сказала она.

Джеймс схватил лошадей под уздцы:

– Мы должны побыстрее уехать!

– Я не могу уехать, Джеймс. И нельзя допустить, чтобы нас увидели вдвоем. Поезжай один.

– Я тебя не брошу.

Том распахнул дверь сарая и уставился на них безумными глазами:

– Джеймс, ты должен сматываться! У тебя есть самое большее пять минут!

– Поезжай, Джеймс! – умоляющим голосом произнесла Леонора. – Пожалуйста!

Джеймс взглянул на Тома, потом на нее и, стиснув зубы, вскочил на лошадь.

– Давай в сторону восточных выгонов, – подсказал Том.

Джеймс повернулся к Леоноре, собираясь что-то сказать.

– Да поезжай же ты! – заорал Том.

Бросив на Леонору последний взгляд, Джеймс пришпорил коня.

Том озадаченно потер лоб, глядя на следы от копыт на размокшей земле, и в глазах его мелькнул страх.

– Подожду, пока он скроется из виду, и подам сигнал, что нашел тебя.

Он вышел из сарая. Через некоторое время прогремел выстрел, и эхо подхватило его, разнеся по всей равнине. Затем прозвучали еще два выстрела. И каждый раз Леонора вздрагивала, зажмуривалась и зажимала руками уши.

К сараю приближались, судя по топоту копыт, четыре или пять всадников. Алекс не должен был вернуться! Может, он все знает? Леонора напряглась, колени у нее подгибались, кровь отхлынула от лица, а кончики пальцев стали ледяными. Лошади были уже совсем рядом. Послышались голоса мужчин. Леонора подошла к двери, и солнце ослепило ее.

Том встал рядом, прикрывая ее.

– Скажешь, что буря застала тебя в буше и ты спряталась здесь, чтобы переждать ее, – шепнул он. – Хорошо?

Она кивнула как раз в тот момент, когда перед ними остановилась группа всадников.

– Она в порядке! – с напускной беззаботностью крикнул Том. – Просто испугалась бури.

Алекс спешился и решительной походкой направился к Леоноре. Она попыталась угадать его настроение по глазам, но они ничего не выражали.

– Я искал тебя повсюду, – сказал он. – И привлек к поискам всех людей до единого.

– Прости. Меня застала здесь буря, – осторожно ответила она. – Я заснула в сарае. – Она положила дрожащую ладонь ему на руку. – Прости, что заставила тебя беспокоиться.

Алекс посмотрел на ее руку, как бы оценивая, и переключил внимание на лицо Леоноры. Он был необычно притихшим и мрачно спокойным.

Она спрятала дрожащую руку за спину, с трудом сглотнула и спросила:

– Как тебе удалось так быстро приехать в бурю?

Он долго молчал.

– У нас кое-что произошло. Твоя тетя… – наконец негромко сказал он. – Она скончалась.

Леонора замерла.

– Мне очень жаль, – понурив голову, продолжил Алекс упавшим голосом. – Я узнал об этом вчера вечером. И решил сообщить тебе об этом лично.

Мысли Леоноры путались. Трудно было понять, что это означает для нее и что она чувствует сейчас. Сознание было затянуто пеленой сомнений. Не было ни печали, ни облегчения – только немое непонимание. Она медленно, словно фигурка в музыкальной шкатулке, повернулась в сторону сарая, пытаясь осознать, не сон ли это. Только что она была в объятиях Джеймса. Сейчас стоит перед Алексом. А теперь еще и тетя умерла. Туман в сознании начал сгущаться, в горле встал комок.

– Я уже отдал распоряжения по поводу нашего отъезда в Америку, – сказал Алекс.

Она подняла голову:

– В Америку?

– На похороны, Леонора.

– Да, конечно.

В голове все смешалось. Она не понимала, что означают самые простые слова.

– Пароход отходит в пятницу из Фримантла. Мы должны выехать завтра до рассвета.

«Завтра. Завтра!» Слова эти гремели в ее голове.

– Нам повезло, – кивнул он. – Из-за войны количество рейсов ограничено.

Леонора не слушала его. Она завтра уедет! Она покинет Джеймса! Глаза ее наполнились слезами.

– Твоя тетушка была хорошей женщиной, – растроганно сказал Алекс, что случалось с ним крайне редко. – Нам будет ее не хватать.

 

Глава 59

Шестьдесят секунд – и прошла еще одна минута.

Солнце немилосердно пекло спину Джеймсу, старавшемуся хоть чем-то занять руки: натягивая проволоку и без того исправных изгородей, полируя и так сияющие седла, выполняя уже сделанную работу и начиная ее заново.

Шестьдесят секунд – минута. Джеймс про себя считал каждую из них. Считал опять и опять. Каждая из этих нескончаемых секунд была для него крошечной волной, подталкивающей пароход, увозивший его сердце через Тихий океан. И при этом он знал, что каждую из этих секунд рядом с Леонорой находился Алекс.

Шестьдесят минут – час.

Дневные минуты были мучительны, но ночью минуты тянулись вообще бесконечно, доставляя ему нечеловеческие страдания. Потому что ночные минуты постоянно напоминали ему, что она делит постель с Алексом, и он задумывался, касается ли ее сейчас Алекс. Эти злобные минуты нашептывали ему, что она забудет его, забудет все, что случилось между ними тогда, в сарае, забудет, что они предназначены друг для друга.

Двадцать четыре часа – еще один день.

Двадцать четыре часа затаенного дыхания. Двадцать четыре часа ожиданий. Двадцать четыре часа рвавшей его изнутри тоски по любимой.

Семь дней – неделя.

Четыре недели – месяц.

Прошел уже месяц такой агонии, а Леонора все еще не ступила на землю Америки.

Два месяца.

А потом короткая телеграмма без указания отправителя: Я люблю тебя.

Это было напечатано на бланке большим жирным шрифтом. Джеймс снова перечитал эти три слова. Я люблю тебя. Он сможет пережить все эти секунды, минуты, часы, дни недели и месяцы. Я люблю тебя. Этого ему было достаточно.

 

Глава 60

Оуэн Файерфилд под тяжким бременем горя был похож на привидение. Костюм болтался на нем как на вешалке, а живот напоминал сдувшийся воздушный шар. Щеки его осунулись, и проступили кости скул, седая борода неопрятно торчала в разные стороны. Некогда блестящие, умные и настороженные глаза смотрели куда-то вдаль, как будто вглядывались в воспоминания прошлого, от которых он то расплывался в счастливой улыбке, то хмурился – в такие моменты подбородок его начинал предательски дрожать.

Об Алексе же, наоборот, можно было сказать, что он просто пышет энергией. Он встречался с адвокатами и бухгалтерами, уточнял детали и организовывал панихиду и похороны. И при этом еще успевал руководить сталелитейными заводами. Уши у него были красными от постоянных долгих разговоров с заграницей, в которых он ровным голосом отметал поползновения старых тунеядцев из окружения Оуэна примазаться к его бизнесу с поставщиками итальянской телятины. Мировая война закончилась. Возобновилось судоходство, по прежним маршрутам потоком поплыли корабли, словно кровь, хлынувшая в ранее пережатые сосуды; и кровь эта, казалось, непосредственно подпитывает вены Алекса. А в промежутках между делами он крутился вокруг свекра, удовлетворяя желания и опекая призрак прежнего Файерфилда – на случай, если в его затуманенном горем мозгу возникнут какие-либо неосмотрительные филантропические идеи.

В день похорон их сопровождал эскорт из полицейских на мотоциклах. Оглушительно громко звонил церковный колокол. Собор не мог вместить желающих, пришедших к его деревянным дверям, обитым железом, поэтому люди стояли на ступеньках и на улице. Гроб был закрыт, поскольку бальзамировщики были вынуждены сохранять тело до приезда Алекса и Леоноры. Долгая проповедь изобиловала возвышенными словами о человеке редкой души, о ее добродетельности и щедрости, о том, что Господь ожидает Элеонору Файерфилд на небесах с распростертыми объятиями. Леонора, слушавшая все это, как слушают навязчивый стук молотка, вколачивающего гвозди в хрупкую древесину, в конце концов поймала себя на том, что испытывает грусть при воспоминании о своем холодном, лишенном любви детстве, которое устроила ей эта восхваляемая всеми женщина.

Через несколько дней она отправилась на кладбище, сопровождая своего дядюшку. Стоял бледный холодный декабрьский день, не было даже снега, который мог бы как-то скрасить эту серую картину. Они молча шли между рядами гранитных надгробий, и промерзшая трава хрустела у них под ногами. Леонора спрятала подбородок в воротник шерстяного пальто и поглубже засунула в карманы руки в перчатках. Пальто ее дяди, наоборот, было расстегнуто, и он, казалось, вообще не замечал холода.

Надгробный камень Элеоноры Файерфилд выделялся среди других высотой и внушительным объемом. Даже после смерти эта женщина нашла способ принизить окружающих.

– Я долго не протяну в этом мире, Леонора, – задумчиво сказал Оуэн.

Она взяла его под руку:

– Пожалуйста, не говорите так.

– Я не печалюсь по этому поводу, дорогая. – Мистер Файерфилд попытался улыбнуться, но это ему не удалось. – Как раз напротив. – Она видела, как судорожно дернулся кадык на старческом горле, когда он нервно сглотнул. – Я тоскую по своей жене.

Он довольно долго пристально смотрел на могилу, а потом коротко кивнул, как будто о чем-то разговаривал с холодным камнем. После этого он обернулся к Леоноре, и к нему вернулась живость – хоть и не такая, как прежде.

– Присядь, Леонора, – сказал он ей. – Я должен тебе кое-что сказать.

Холод от промерзшей земли проникал через теплую обувь. Она прошла за дядей и, опустившись на ледяную плиту каменной скамьи, выжидательно посмотрела на него. Оуэн достал из кармана коричневый конверт и протянул его Леоноре. Конверт не был запечатан. Открыв его, она вынула сложенный лист пергаментной бумаги и развернула его. Пробежав глазами по строчкам текста, Леонора озабоченно остановилась, смущенная специфическим юридическим языком и видом выпуклых печатей.

– Я не понимаю, – сказала она.

– Это купчая, – пояснил он. – На тысячу акров земли в Новом Южном Уэльсе. Они твои. Элеонора хотела, чтобы у тебя это было. Алекс ничего не знает об этой недвижимости.

Леонора снова взглянула на документ. На бумаге было указано незнакомое имя.

– А кто такая Элизабет Грандби? – спросила она.

Мистер Файерфилд побледнел.

– Первоначально этот участок был выделен для нее. – Когда Элеонора… – голос его дрогнул, – …умирала, она попросила меня переписать купчую на тебя. – Он тяжело вздохнул и добавил: – А Грандби – ее девичья фамилия.

От всех этих загадок на Леонору накатила невероятная усталость. Она еще раз посмотрела на имя и рассеянно потерла переносицу. Но потом вспомнила.

– А Элизабет Грандби – это ее сестра, да? Та, что умерла в сиднейской больнице?

Мистер Файерфилд покачал головой – это были медленные движения, как у тяжелого церковного колокола, звонившего на похоронах.

– Не было никакой сестры. – Он зажмурился. – Элизабет Грандби была ее дочерью.

Холод вдруг исчез, и Леоноре стало жарко в шерстяном пальто.

– Что?

Мистер Файерфилд закрыл лицо руками и зарыдал. Глядя на такое горе, Леонора чувствовала свою полную беспомощность. Она была слишком шокирована, чтобы пытаться утешить его, и сбита с толку, поэтому просто растерянно сидела рядом.

Наконец, всхлипнув в последний раз, Оуэн достал из кармана носовой платок и вытер глаза.

– Я познакомился с Элеонорой, когда ей исполнилось шестнадцать. А мне тогда было чуть больше двадцати, – начал он хриплым голосом. – Я только что закончил Стэндфордский университет и путешествовал по Калифорнии, прежде чем начать свои первые геологические изыскания. – Слезы оставили полоски на его щеках. – И как-то остановился в гостинице переночевать. Я даже не помню, как назывался тот городок. Забавно, правда? – смущенно сказал он. – Там-то я и встретил твою тетю. Она меняла постельное белье в моем номере. Она была горничной.

Леонора решила, что неправильно его поняла. Или же от горя он впал в старческое слабоумие. Элеонора Файерфилд никогда не была горничной!

Мистер Файерфилд прочел ее мысли, и губы его скривились в подобии улыбки.

– Это кажется невероятным, верно? Однако это правда. И я влюбился в нее с первого взгляда. – Он улыбнулся и негромко рассмеялся. – Элеонора не хотела иметь со мной ничего общего. И я не осуждаю ее за это. Я был на восемь лет ее старше. Но я был настойчив и непреклонен. И задержался в той гостинице на неделю, пытаясь добиться ее расположения. Даже отложил свою новую работу. – Улыбка его растаяла, и он задумчиво потер лоб. – В тот день, когда я окончательно сдался и уже собрал вещи, чтобы уехать, Элеонора вдруг схватила меня за руку и потащила в маленькую комнатку в цокольном этаже, где она жила. – Он помолчал. – Там-то она и познакомила меня со своей дочкой. Когда Элеоноре было тринадцать, ее отец умер. Их семья была небогата, но жила в достатке, и в местной общине их уважали. Тамошний священник провел обряд прощания с покойным и на некоторое время остался в семье Грандби после похорон. – Вдруг щека его нервно задергалась, а голос задрожал. – Этот человек, священник, изнасиловал ее.

Глаза Леоноры горели, горячие слезы бежали по ее щекам.

– Элеонора забеременела, а когда сказала об этом матери, та обозвала ее шлюхой и заявила, что она специально врет, чтобы обесчестить их. А потом тот негодяй и ее мать отослали ее. Они посадили ее, совсем еще ребенка, беременную и без гроша в кармане, на поезд в Калифорнию и предоставили самой себе. – Его плотно сжатые губы побелели. – Элеонора нашла работу горничной, родила ребенка и, спрятав его от всего мира, ухаживала за ним, как могла. – Он сверкнул глазами и тихо добавил: – Тот ребенок, Элизабет… она была калекой… как умственно, так и физически. – Прежде чем продолжить, он судорожно вздохнул. – Я женился на Элеоноре Грандби через неделю. Я пообещал, что буду заботиться о ней, что и близко не подпущу демонов из ее прошлого. Я пообещал, что никогда – никогда! – и никому не позволю причинить ей боль. – Он шумно выдохнул. – И я сдержал свое слово. Я быстро разбогател. Мы много путешествовали, а когда я приобрел сталелитейный завод, решили осесть в Питтсбурге. Именно в этот момент Элеонора отослала своего ребенка. – Оуэн горестно покачал головой. – Элеонора жила в постоянном страхе, что кто-то может узнать о ее дочери, и приходила в ужас при мысли, что ее прошлое раскроется. В душе она всегда опасалась, что я могу бросить ее на произвол судьбы, что она снова останется одна, нищая. Поэтому она отослала Элизабет в самую дальнюю точку цивилизованного мира, какая только была ей известна, в Сидней, в Австралию. – Он убежденно кивнул. – Это было действительно отличное место и прекрасная больница. Мы очень хорошо платили докторам и медсестрам, и они заботились о бедной маленькой девочке лучше, чем это могли бы сделать мы. – Он надолго умолк. – Но когда Элеонора отослала свое дитя, часть ее души заледенела и умерла в тот самый день, когда она посадила своего ребенка на корабль. Она ловила себя на том, что много говорит об Австралии, и даже выдумала историю о своей сестре и племяннице, чтобы объяснить, почему ей на глаза часто наворачиваются слезы. А потом Элизабет умерла… – Мистер Файерфилд поднял глаза к серому, затянутому копотью небу. – Элеонора была опустошена. Она не могла говорить об этом даже со мной. Она закрылась от мира в своей ракушке, глаза ее стали пустыми. Я уже и не думал, что свет жизни когда-нибудь вернется в мою Элеонору, но все же это произошло. – Он повернулся к Леоноре. – И случилось это в тот день, когда она встретила тебя.

Леонора вздрогнула.

– Она любила тебя, Леонора, – печально сказал он упавшим голосом.

Она закрыла лицо руками.

– Она любила тебя. – Мистер Файерфилд коснулся ее колена, и на его печальном лице появилось умоляющее выражение. – Послушай меня, Леонора. Ты не знала, какой она была раньше. А я знал. Я видел, как она меняется с твоим появлением. Видел, как смягчается ее лицо, видел, как сияют ее глаза, когда она мечтала, чтобы ты жила спокойно и счастливо, в богатстве, с семьей и детьми. Видел, как она каждый вечер перед сном украдкой целует твою фотографию. Она любила тебя, Леонора, и часть ее оттаяла, исцелилась, когда ты появилась в нашей жизни.

– Как вы можете такое говорить? – возмущенно воскликнула она, убрав ладони от лица. – Уж вы-то знаете, как она обращалась со мной! Что я только ни делала, чтобы угодить ей! Что, не помните этого? У меня никогда не было друзей, я училась каждый божий день, я никогда не заговаривала без спросу. А она постоянно отталкивала меня, высмеивала. – Душевная боль затуманивала мысли, охватывала ее, как боль физическая. Леонора задыхалась, ей трудно было дышать. – Я была ребенком. Ребенком! Я пыталась завоевать ее любовь – и что взамен? «Я брошу тебя, Леонора. Я брошу тебя!» Каждый раз, когда она произносила эти слова, какая-то частичка меня умирала, пока наконец я не начала надеяться – и даже молилась об этом! – что она все-таки осуществит свою угрозу.

Мистер Файерфилд со страдальческим выражением на лице кивал, прикрыв глаза рукой.

– Да, я все знаю, – печально согласился он. – Она была жестока с тобой, а порой вела себя бессердечно. Наверное, я должен был останавливать ее.

«Наверное! – Внутри у нее все кричало от возмущения. – Он еще сомневается!»

– Но Элеонора считала, что защищает тебя. – Взгляд его устремился вдаль, как будто он пытался убедить в этом самого себя. – Когда она увидела тебя в сиротском приюте, когда увидела любовь к тебе в глазах того священника, ее захлестнули страшные воспоминания: ее собственный страх, беспомощность… и насилие.

– Отец Макинтайр был хорошим человеком! – воскликнула Леонора. – Он заботился обо мне, как никто в моей жизни.

– Я знаю. – Мистер Файерфилд поднял руку, останавливая ее. – Я знаю. Но Элеонора не доверяла священникам. Я просто пытаюсь сказать, что она хотела спасти тебя. И послала адвокатов, чтобы тебя защитить. – Он потер лоб. – Все сводится к страху, Леонора. В ее действиях не было логики, один лишь животный страх. Каждый раз, угрожая тебе, она думала, что защищает тебя. Таким было ее понимание любви. – Он положил руку Леоноре на плечо и заглянул ей в глаза. – Поэтому-то она и хотела, чтобы ты вышла замуж за Алекса. Думаю, Элеонора уже давно знала, что больна, и хотела защитить тебя на случай, если ее не окажется рядом. Но после вашей свадьбы ее старые страхи вернулись: ведь даже брачные узы могут быть ненадежными. Поэтому она и хотела, чтобы у тебя была эта недвижимость, что-то только твое, что-то такое, чего у тебя никто не отнимет.

Леонору мутило, к горлу поднималась тошнота.

– У меня все путается в голове! – воскликнула она.

– Я понимаю. – Перед ней опять сидело привидение – демоны горя и раскаяния вновь приняли старика в свои объятия. – Прости меня, Леонора. – Он опустил глаза. – Я не могу изменить прошлое. Надеюсь, ты сможешь отыскать хоть долю утешения в том, что я рассказал.

Он встал и шаркающей походкой направился к машине.

Ей вдруг снова стало холодно, кончики пальцев и ноги заледенели, лицо онемело от слез. Леонора повернула голову и взглянула на надгробный камень. ЭЛЕОНОРА Г. ФАЙЕРФИЛД. Она смотрела на большие печатные буквы на сером граните и думала об этой женщине. Теперь она видела: в глазах у тети скрывался страх. И понимала, чем он был вызван: это была ярость матери, отталкивающей свое дитя от летящей в него пули.

 

Глава 61

Через три месяца после того, как «форд» увез Леонору из Ванйарри-Даунс, скрывшись в предрассветном тумане, тот же самый «форд» вернулся обратно.

Тот январский день был одним из самых жарких за все время ведения наблюдений. Неистовые мухи тучами, похожими на черные торнадо, кружились над каждым живым существом. Том отгонял этих жирных волосатых насекомых, наблюдая за автомобилем, приближающимся по дороге в облаке пыли. Джеймс стоял совершенно неподвижно, не обращая ни на что внимания, пока машина, в последний раз громыхнув двигателем, не остановилась перед домом, после чего быстрым шагом направился к ней, усилием воли сдерживая себя, чтобы не побежать. Том схватил его за рубаху, но тот оттолкнул его руку. Первым вышел Алекс. Выглядел он веселым и довольным. Внутри у Джеймса разрасталась черная дыра. «Помоги мне, Боже, если он хоть пальцем коснулся ее…»

Но Том опередил его и подбежал поприветствовать Алекса еще до того, как Джеймс успел посмотреть тому в глаза своим тяжелым взглядом.

– «Америка, Америка! – безголосо затянул он. – Господь озарил своей милостью тебя!»

Алекс расхохотался.

– Излил, – поправил он. – «Господь излил свою милость на тебя».

Он сердечно пожал Тому руку и дружески похлопал его по спине.

– Хорошо хоть я «Америка» разобрал правильно! Я вообще слаб в географии, – пошутил Том, краем глаза наблюдая за Джеймсом, и незаметно увел Алекса от машины. – Джеймс заберет багаж. Так как прошла ваша поездка?

Леонора открыла дверцу и вышла. При виде ее у него перехватило дыхание – от ее розовых губ, гладкой кожи, золотистых волос. Она была здесь! Мучительное бесконечное тиканье секунд наконец прекратилось – только что. Губы его зудели от желания поцеловать ее. Каждым нервом он жаждал прикоснуться к ней. Джеймс сделал шаг вперед, но Леонора едва заметно покачала головой.

– Не сейчас, – одними губами сказала она.

Оглянувшись на Тома, он увидел, что Алекс стоит к ним спиной. Не отрывая глаз от лица Леоноры, он потянулся через ее плечо за стоявшим на заднем сиденье чемоданом… и провел губами по ее щеке. От нее пахло духами. Он на мгновение коснулся ее талии, а потом вытащил чемодан из машины и отступил назад.

– Пойдем, Леонора! – крикнул Алекс, стоявший рядом с Томом. – Я умираю с голоду.

Леонора не смогла побороть морскую болезнь во время плавания по неспокойному океану, не смогла справиться с укачиванием при езде по бесконечным дорогам, и от этого лицо ее стало буквально зеленым. Сон слабо помогал преодолевать усталость и апатию. Каждый день она уходила на покой в самом начале вечера, а вставала, когда утро уже подходило к концу. И она знала причину этого. Она с невероятной радостью и леденящим ужасом понимала, что ее необычное состояние – тошнота и ощущение, будто кости вдруг стали мягкими, – связано вовсе не с долгим путешествием.

Они с Алексом сидели за столом друг напротив друга. Он рассеянно просматривал газету и что-то говорил о ценах на металл, долларах, рабочих. Голова ее была тяжелой, на лбу выступили капельки пота. От его монотонной речи ее мутило: желудок реагировал на это так же, как на дурной запах. К горлу подступила желчь, и Леонора поспешно прикрыла рот ладонью.

Алекс опустил газету и скорчил недовольную гримасу:

– Что с тобой происходит?

– Я неважно себя чувствую.

Желудок вновь сжало спазмом, и она бросилась к туалету, зацепив угол стола, отчего чайные чашки жалобно звякнули.

Через несколько минут Леонора вернулась. Лицо ее было белым как полотно, руки тряслись. От вида стоявшей на столе тарелки с яичницей ее начало тошнить с новой силой. Она прикрыла тарелку салфеткой и отодвинула от себя. Мередит подлила ей чаю.

– Тебе лучше? – спросил Алекс с полным ртом.

– Да, – солгала она.

Мередит поставила чайник на стол:

– Полагаю, уместно будет вас поздравить, да?

Внутри у Леоноры все оборвалось.

Алекс перестал жевать:

– Поздравить с чем?

– С ребеночком, конечно! У моей матери двенадцать детей. И уж я-то могу распознать беременную женщину!

Она подмигнула Леоноре и удалилась.

Подкравшийся страх потянулся, как проснувшийся кот, и Леонора защитным жестом прижала руки к животу.

Вилка Алекса зависла в воздухе. Брови его расправились, а складки на лбу смягчились.

– Это правда? – прошептал он.

– Я н-не знаю, – запинаясь, пробормотала она.

Словно в странном сне, Алекс приблизился к ней, опустился на колени и взволнованно сжал ее руки. Глаза его возбужденно блестели.

От такого проявления радости у нее внутри все сжалось. Все рушилось. Джеймс… Ребенок… Под руками Алекса все это превращалось в прах.

– Так что, ребенок? – Удивленное лицо Алекса сияло, губы расплылись в улыбке. – У нас будет ребенок?

Леонора ошеломленно уставилась на свои руки: его прикосновение вызвало в ней ощущение обреченности. Она ждала, как приговоренный к казни ожидает падения ножа гильотины. Сейчас у него в голове все сложится. Лгать бесполезно. Скоро ее беременность все равно стала бы заметна. Она ждала, зная, что стоит только Алексу сосчитать дни, недели и месяцы их супружеского воздержания, как он сразу поймет, что они не могли зачать это дитя. Тело ее заледенело и начало непроизвольно дрожать. На глаза навернулись слезы. Она ждала.

Пальцы его напряглись. Процесс ожидания закончился. Он все понял. Леонора, сдаваясь, подняла на него глаза. Все его радость и нежность разлетелись, разорванные в клочья. Остались лишь лед, ненависть и пугающая тьма.

– От кого он? – прорычал Алекс и сильно сдавил ей руки, впившись ногтями в кожу. – От кого он?

Леонора застонала, пытаясь вырваться. Но его ногти впились глубже, оцарапав ее.

– Я не знаю!

Выпустив ее руки, Алекс отвесил ей пощечину, так что голова Леоноры мотнулась из стороны в сторону. Она схватилась за пылающую щеку, чувствуя вкус крови, сочившейся из уголка рта.

– Прошу тебя… – умоляющим голосом произнесла она.

Но Алекс был ослеплен яростью. Схватив Леонору за плечи, он немилосердно тряс ее, как охотничий пес терзает пойманного кролика.

– Говори немедленно, кто это был, иначе я за себя не ручаюсь!

– Он из госпиталя! – крикнула Леонора в отчаянной попытке хоть каким-то образом прекратить все это. В памяти всплыло нужное имя. – Доктор Эдвардс!

Алекс мгновенно опустил руки, словно ее кожа была пропитана кислотой.

– Это было после похорон, – торопливо продолжила она, – когда ты был на заводе. – В голове наконец оформилась наспех созданная ложь. – Прости меня.

На мгновение Алекс застыл на месте. Но затем его глаза забегали, как у безумца. Он облизал губы и склонил голову к плечу.

Леонора в ужасе вскрикнула и попятилась, прикрывая живот руками. Алекс рванулся вперед и, схватив ее за волосы, швырнул о стену, вдребезги разбив зеркало.

Из кухни прибежала Мередит:

– Что случилось? Я услышала…

Алекс схватил Леонору за горло:

– Ты лжешь, шлюха!

– Уберите от нее руки! – закричала Мередит и попыталась разжать его пальцы.

Левой рукой Алекс наотмашь ударил Мередит по лицу, и та, отлетев в сторону, поползла к двери на улицу.

Джеймс водил жеребца по конному рингу, когда до его слуха донесся какой-то неясный шум, и волоски на его руках встали дыбом. Вскоре эти звуки оформились, превратившись в пронзительные крики. Джеймс перепрыгнул через поперечину забора.

– На помощь! – Из дома показалась Мередит. – Помогите кто-нибудь! Помогите! – Тут она заметила Джеймса. – Мистер Хэррингтон! – завопила она. – Он хочет убить Леонору!

В глазах у Джеймса помутилось. Он ринулся в дом. Каждая его мышца, каждый нерв звенели как натянутая струна. Ворвавшись в дом, он услышал громкие проклятия Алекса из соседней комнаты и глухой стук – это он бил Леонору головой об стену.

– Нет!

Джеймс подскочил к Алексу, схватил его за рубашку и швырнул на пол. Леонора медленно сползла по стене.

– Лео! – Джеймс подхватил ее безвольно поникшую голову и с жаром поцеловал. – Лео, ты слышишь меня?

– Ты! – прорычал Алекс, поднимаясь. – Так это был ты!

Джеймс обернулся, и в этот миг Алекс ударил его кулаком в плечо. Однако из-за ослепившей его ярости удар вышел несильным. Джеймс отбил его руку и нанес удар прямо Алексу в челюсть. Тот упал, но Джеймс схватил его за грудки и бил по лицу, пока кулак не стал скользким от крови, а тело Алекса не обмякло. Только теперь Джеймс увидел кровь и, взглянув на свои сбитые костяшки, отпустил его.

Джеймс оторвал взгляд от своих окровавленных рук и вернулся к Леоноре. Изо рта у нее текла кровь, опухшая щека была багровой.

– Проклятый ублюдок! – В дверях стоял Том, переводя взгляд с тела Алекса на Леонору и обратно.

– Вези сюда доктора! – скомандовал Джеймс. – А лучше сразу и шерифа.

Леонора пошевелилась, открыла глаза и, щурясь, посмотрела на Джеймса, как будто плохо видела его. Джеймс поцеловал ее.

– Слава богу! – Он прижался лбом к ее лбу. – Слава богу, с тобой все в порядке!

Леонора осторожно прикоснулась к щеке, но тут же отдернула руку. Потом она увидела Алекса, и рот ее испуганно приоткрылся:

– Он не…

– Нет. Он не умер, жив, – ответил Джеймс, хотя и жалел, что это так. Он погладил ее по голове. – Что случилось, Лео?

Она коснулась своего живота:

– Я беременна.

У Джеймса в крови кипел адреналин.

– Это твой ребенок, Джеймс. Наш. – Леонора сжала его руку. – С того дня на дальнем выпасе, когда ты поцеловал меня, я ни разу не позволила ему прикоснуться к себе. Клянусь тебе, Джеймс!

Его захлестнула волна радости, глубокая и теплая. Джеймс положил ладонь на неповрежденную щеку Леоноры и нежно поцеловал ее в переносицу. Затем перенес руку вниз, на ее живот, и улыбнулся в счастливом изумлении.

Когда он посмотрел на Алекса, взгляд его снова стал жестким.

– Мы срочно уезжаем отсюда.

– Но, Джеймс… – начала она.

– Мне все равно, Лео. – Лицо его исказила злость. – Сейчас меня заботишь только ты. – Джеймс опустил глаза на свои сбитые в кровь кулаки. – Том поехал за шерифом и доктором. Когда он привезет их сюда, мы уедем.

Внезапно Леонора согнулась и схватилась за живот. На лице ее появилась гримаса боли.

– Что случилось? – встревоженно обнял ее за плечи Джеймс. – Лео?

Она молча хватала ртом воздух. Джеймс подхватил ее на руки.

– Тебе необходимо лечь.

Она была очень бледна. Перед глазами Джеймса, лишая его присутствия духа, возникла умирающая Тесс… Он крепче прижал Леонору к груди и понес наверх. Она не отрывала глаз от своего живота. Джеймс положил Леонору на кровать, и она свернулась калачиком, подтянув колени к груди.

Джеймс протянул руку, чтобы погладить ее по плечу, но сдержался.

– Принесу тебе чаю, – нерешительно предложил он.

Леонора не ответила. Она лежала неподвижно, взгляд ее был пустым и отрешенным.

Джеймс кивнул, отвечая сам себе, и, отвернувшись, вытер глаза. Когда он спускался в гостиную, ноги у него были точно налитые свинцом.

Алекс лежал на полу в той же неловкой позе.

Джеймс остановился у него за спиной. Ноздри у Алекса были залеплены успевшей почернеть свернувшейся кровью. На порванной белой рубашке видны были рыжеватые следы от пальцев. Джеймс присел, и его колено зависло над багровым, в кровоподтеках лицом Алекса:

– Я должен был бы убить тебя.

Луч света из окна блеснул на металлической глади револьвера, торчащего из внутреннего кармана пиджака Алекса. Джеймс взял пистолет и протер холодную сталь, вглядываясь в собственное отражение, искаженное и размытое выпуклой поверхностью. По телу поползла болезненная дрожь. Ладонь обхватила резную рукоятку, указательный палец лег на изгиб курка. Джеймс навел ствол на Алекса. Пистолет словно врос в руку, превратив его в собственное продолжение, холодное и серебристое. Джеймс опустил руку и больше не смотрел на него. Отвернувшись от Алекса, он направился в кухню и выбросил револьвер в мусорный бак.

Нахмуренные брови так стянули кожу на лбу, как будто старались закрыть ему глаза. Джеймс взял чайник с плиты и сунул его под кран. Вода потекла с глухим унылым плеском. Он закрыл кран и вернул чайник на плиту. Раны на костяшках снова открылись, и на них выступили капельки крови. Джеймс зажег горелку и уставился на голубое пламя, лизавшее дно почерневшего чайника. Потом открыл ледник, зачерпнул миской осколки льда и сунул в них разбитый кулак. Холод унял тупую боль. Кончики пальцев слабо пульсировали. Бросив взгляд на мусорный бак, Джеймс снова увидел пистолет, лежавший поверх яичной скорлупы, кофейной гущи и вялых листьев латука. Он ногой затолкал бак в кладовку, захлопнул дверь и снова сунул кулак в лед.

Засвистел чайник, неожиданно и нетерпеливо. Джеймс протянул руку, чтобы выключить его. И вдруг увидел над своей тенью еще какую-то тень и почувствовал движение воздуха за спиной. А потом голова его словно взорвалась. Он тяжело упал на колени. Чайник продолжал жалобно завывать. Последовал еще один удар, уже в поясницу. Голова Джеймса дернулась и с размаху ударилась об пол.

Глотать было больно – собственно, от боли Леонора и проснулась. Она не заметила, как уснула. Джеймс с чаем так и не пришел. Она согнулась, чувствуя приступы резкой боли в животе. Боль, нарастая, накатывала через определенные промежутки и резала, точно ножницами, выкручивала все внутри, словно кто-то выжимал мокрое полотенце. Через некоторое время наступало облегчение, но потом вновь начинались мучительные спазмы. Леонора обливалась пóтом, тело дрожало от боли. Ей не хотелось, чтобы Джеймс видел ее в таком состоянии. Она попыталась выпрямиться, однако колени не желали отрываться от груди. Кружилась голова, хотелось пить. На стене громко тикали часы, отсчитывая секунды, и этот резкий звук многократно усиливался в тишине комнаты.

Леонора закрыла глаза. В таком положении ее уши как будто слышали больше, и она начала прислушиваться. На фоне ритмичных ударов маятника появился еще один приглушенный звук. Она открыла глаза и постаралась сосредоточиться на грохоте, который доносился снаружи. Она проклинала часы за их тиканье. Вот опять – на этот раз крик или испуганное ржание лошади. Она похолодела. Звуки были зловещими. Далекий смех. Чей-то голос. Алекс…

Леонора вскочила с кровати. От резкого движения голова пошла кругом, и она схватилась за шест балдахина, чтобы удержаться на ногах. Живот резало, словно ножом. Леонора судорожно ловила ртом воздух, усилием воли заставляя ноги двигаться. На лестнице она обеими руками вцепилась в перила, чтобы не упасть, и вдруг почувствовала, как по внутренней поверхности бедер потекло что-то теплое. С губ ее сорвался крик отчаяния.

Глухие удары на улице стали громче. Не обращая внимания на боль, она поспешила к открытой парадной двери. Когда Леонора, пошатываясь, вышла на веранду, странные звуки прекратились. Глаза ее наконец привыкли к свету…

– Нет!

На подъездной дорожке она увидела Алекса, а перед ним – Бичера и Рассела. Между ними стоял человек со связанными за спиной руками. Когда эти двое заметили Леонору, на их лицах проступило выражение стыда и раскаяния. Они отпустили мужчину, которого держали, и тот упал в пыль. Алекс отступил назад, вытирая разбитый нос, и посмотрел на свой окровавленный кулак. Потом поклонился Леоноре и махнул рукой в сторону распростертого на земле тела.

– Твой принц! – засмеялся он, переводя дыхание.

Бичер и Рассел поспешно отошли.

Леонора закричала и попыталась сдвинуться с места, но внутренности были словно завязаны в тугой узел.

На лице Алекса появился испуг:

– У тебя кровотечение!

Опустив голову, Леонора увидела растекающуюся лужу крови. Весь этот мир был сплошной кровью. Кровь… Джеймс… Боль… Кровь! Изнутри ее рвали невидимые когти. Она согнулась пополам и рухнула на ступеньки.

Со стороны дороги раздался автомобильный сигнал, напоминающий тревожное гоготание гусыни, потерявшей гусенка. Звуки эти становились все более громкими и настойчивыми по мере того, как машина приближалась к дому. Бичер и Рассел бросились наутек. Первым подъехал полицейский грузовик, из которого еще на ходу выпрыгнул Том.

– Ах ты ублюдок!

Он бросился на Алекса, и они, сцепившись, покатились на землю, молотя друг друга кулаками.

Из машины выскочили двое полицейских и оттащили Тома в сторону. Воспользовавшись этим, Алекс нанес ему удар в лицо. Но тут шериф схватил его за рубашку.

– Все, довольно! – приказал он.

Алекс вырвался и вытер окровавленный рот. Губы его скривились, грудь тяжело вздымалась.

Том упирался, но помощник шерифа выкрутил ему руку за спину.

– Да отпусти же меня, хренов ты урод! – прошипел Том и ударил полицейского лбом в лицо.

Помощник шерифа одной рукой схватился за разбитый нос, а другой полез за пистолетом. Его лицо покраснело от ярости.

– Я тебя сейчас пристрелю!

Шериф отвел его руку в сторону.

– Господи, Мерфи… Все, я сказал! – Он окинул рассвирепевших мужчин суровым взглядом. – Успокойтесь все! – рявкнул он. – Кто-нибудь может внятно объяснить, что здесь, черт возьми, происходит?

Том присел рядом с Джеймсом и перевернул его на спину. Шериф сурово взглянул на Алекса:

– Что все это значит?

Тот потер челюсть и ухмыльнулся:

– Этот сукин сын взломал мой сейф.

Том угрожающе шагнул в его сторону:

– Ты все врешь, ублюдок!

– А вы проверьте его карманы! Ну же, давайте. Сами убедитесь.

Шериф присел рядом с Джеймсом и вытащил у него из заднего кармана пачку банкнот. Из второго кармана он извлек золотые часы и прочел надпись, выгравированную на корпусе.

Глаза Тома вспыхнули гневом.

– Этот гад все ему подбросил! – Он попытался дотянуться до ухмыляющейся физиономии Алекса, но помощник шерифа крепко держал его за локти. – Вы что, не видите, что он все подстроил?

Взвизгнув тормозами, рядом с ними остановилась вторая машина. С переднего сиденья, путаясь в юбках, выскочила Мередит. За ней чопорной походкой, одной рукой придерживая шляпу, а второй – медицинский чемоданчик, появился доктор Мид. Склонившись над Джеймсом, он пощупал у него пульс.

Раздался пронзительный визг Мередит, которая, разинув рот, в ужасе смотрела в сторону большого дома. Все обернулись к ней.

– Миссис Хэррингтон!

Леонора очнулась, когда почувствовала, как кто-то осторожно пытается оторвать ее ладони от живота.

Она открыла глаза и увидела над собой испуганные лица, вот только все они были странно выгнуты и искажены, как будто она смотрела на них сквозь стеклянную банку. Она опустила глаза на свои красные руки и пропитанное кровью платье. Рот ее судорожно открылся, а горло сдавило спазмом. Она поймала на себе полный грусти и жалости взгляд Мередит, которая сразу отвернулась. Леонора приподнялась, взглянула на подъездную дорожку и увидела там Алекса, полицейских и Тома. И Джеймса, лежавшего без сознания.

– Джеймс! – попыталась крикнуть она, но с губ сорвался только слабый стон.

– Не двигайтесь, миссис Хэррингтон! – Поддерживая ее одной рукой под спину, доктор Мид рылся в своей сумке. – Держите ее, – велел он Мередит.

Леонора попыталась высвободиться.

– Том! – крикнула она. – Том!

Он вырвался из рук помощника шерифа и бросился к ней. Леонора схватила его за руку.

– А Джеймс? – вскрикнула она.

– С ним все будет хорошо, – сжал ее пальцы Том.

В этот момент что-то укололо Леонору в плечо. Обернувшись, она уставилась на иглу шприца.

– Нет! – крикнула она, вырываясь из рук доктора.

Он взял следующий шприц:

– Вам необходимо отдохнуть.

– Но мой ребенок…

– У вас больше нет ребенка.

Игла снова вонзилась в ее плечо. Рука стала неметь, и вот уже свинцовая тяжесть разлилась по телу. Леонора потянула за руку Тома, который начал расплываться перед ее глазами.

– Не оставляй Джеймса одного с этими людьми! – заплетающимся языком попросила она. – Не бросай его!

Том закивал, глаза его блеснули. Он обернулся к Мередит.

– Я останусь с ней, – заверила та. – Мистер Хэррингтон и пальцем ее не коснется.

Том пропал. Лицо Мередит подернулось дымкой. Доктор и его шприцы исчезли. Из-под опущенных век Леонора пыталась разглядеть Джеймса. Рот ее судорожно открывался и закрывался, как у выброшенной из воды рыбы. А потом мир погрузился во мрак.

В легкое ему кололо что-то острое. Голова билась о спинку сиденья. Бам… Бам… Бам… Джеймс застонал и попытался открыть глаза. Но открылся только один, да и то лишь узкая щелка.

– Как ты, дружище? – хриплым голосом спросил Том.

Джеймс попытался сесть, и внутренности обожгло, словно раскаленной кочергой. От боли он едва не задохнулся и откинулся назад.

– Господи…

– Что, ребра? – спросил Том.

Джеймс кивнул, морщась от любого, даже самого простого движения, и приоткрыл глаз. Спереди сидели двое мужчин. Ему были видны только их затылки и потные небритые шеи.

– Куда мы едем?

– В полицейский участок, – ответил Том.

– Полиция? Да что происходит… – Джеймс вдруг осекся. Боль отошла на второй план. – Лео! – Он рванулся, ударившись головой о крышу автомобиля. – Где Лео?

Помощник, сидевший за рулем, взглянул на него в зеркало заднего вида. Шериф, крепкий мужчина, обветренный и опаленный солнцем, обернулся.

– Сиди спокойно, Джеймс! – приказал он.

– Где она? – завопил Джеймс.

Том явно избегал встречаться с ним глазами.

– Она потеряла ребенка, – прошептал наконец он.

Джеймса пронзила острая боль, не имевшая отношения к побоям.

– А с ней все в порядке? – задыхаясь, спросил он.

На этот раз Том посмотрел на него и кивнул.

– С ней остался док. И Мередит тоже.

Алекс… Джеймс схватил шерифа за плечо:

– Вы должны вернуться назад!

– Угомонись!

Его помощник с пустыми глазами потянулся за пистолетом.

– Убери эту штуку, Мерфи! – Шериф оттолкнул руку полицейского. – Господи, да что ты сегодня все время за него хватаешься? – Он пристально посмотрел на Джеймса. – Это имеет отношение к деньгам? – спросил он.

– Каким еще деньгам?

– Алекс сунул тебе в карман деньги! – вскипел Том. – И сказал, что ты их у него украл!

– Что? – Мысли Джеймса расплывались, как мелькавшие за окном автомобиля деревья. – Когда это произошло?

– Когда они вырубили тебя.

В машине повисла тишина. Шериф поджал губы и кивнул:

– Насчет женщины – тут и дураку понятно. Если ты путался с его женой, Алекс имел полное право врезать тебе.

– И это правильно, черт побери! – проревел помощник.

Шериф бросил на него суровый взгляд.

– Ты что-то хотел сказать, Мерфи? – Тот нахмурился и сжался за рулем. Шериф закатил глаза и ткнул большим пальцем в его сторону. – Ох уж эти мне новички! – шутливым тоном заявил он. – Стоит только получить полицейский значок, так распаляются, прямо из кожи вон лезут.

Помощник шерифа осел еще ниже и так вцепился в рулевое колесо, что побелели суставы. Шериф, опершись руками о спинку сиденья, снова обернулся к ним.

– То, что происходит между мужчиной и женщиной, меня не касается, – пояснил он Джеймсу. – А вот если ты нарушил закон, тогда это уже мое дело.

– Алекс схватил ее за горло.

– Как я уже сказал, меня это не касается. И тебя, кстати, тоже. Мужчины и женщины сами разбираются между собой. – Он пожал плечами. – Лично мне не нравится, когда бьют женщину, это грубо. Но такое порой случается.

Том и Джеймс сверлили его одинаково презрительными взглядами. Шериф усмехнулся.

– Я знаю, о чем вы сейчас думаете. Вы считаете, что Алекс держит меня в кулаке, верно? И мне понятно, почему вы так решили. Копы в Кулгарди у него на содержании, и это так же верно, как то, что в аду жарко. Я хорошо знаю Алекса и считаю его чертовым придурком. Я прекрасно понимаю, что ты не крал этих денег, но я должен был увезти вас оттуда, пока он не убил вас обоих.

Плечи Тома расслабились. Шериф ухмыльнулся.

– Мы отвезем вас на ферму в Гвалию. Там тебя подлечат, Джеймс, перебинтуют твои ребра. А мы уладим это дело. Не беспокойтесь. – Он улыбнулся им. – Потому что вы славные ребята.

– Мне нужно отлить, – заерзал на своем сиденье Мерфи.

– Останови здесь, – показал на обочину шериф.

По обе стороны дороги протянулись невысокие каменистые холмы. Большие валуны были опутаны прожилками корней акации, которые, словно пальцы, пролезали в каждую трещину. К небу вздымались несколько древних эвкалиптов. На ветках их расположились вороны, вертевшие головами среди дрожащей листвы. Их черное оперение в отблесках яркого света отливало насыщенным синим цветом. Было жарко и пыльно, воздух словно застыл. Мухи то влетали в открытые окна, то снова вылетали. Помощник шерифа вышел из машины и медленно направился в сторону камней. Шериф посмотрел на небо.

– Тяжелый выдался денек, да? – вздохнул он. – Откуда вы родом, ребята?

– Из «пшеничного пояса», – ответил Том, устало потирая затекшую ногу. – Из-под Саутерн-Кросса.

Шериф с интересом оглянулся на них.

– Правда? Жена Мерфи как раз из тех мест. Славная девушка. Кстати, не так давно родила. – Он нахмурился, пытаясь вспомнить ее имя. – Как же ее? Эбби? Нет, Эшли!

Том напрягся. Стая ворон расправила крылья, с неистовым карканьем сорвалась с дерева и взмыла в воздух. От оглушительного грохота небо содрогнулось, как будто расколовшись пополам. На какой-то миг трое мужчин застыли, глядя перед собой. Потом голова шерифа упала вперед – ему снесло часть черепа.

Следующая пуля попала Джеймсу в плечо, и он упал набок. Дверца распахнулась, и он вывалился на землю.

– Джеймс! – Том выбрался наружу и попытался оттащить его за машину, успев пригнуться от просвистевшей пули.

Гром выстрелов, эхом отражаясь от камней, неуклонно приближался. Держа пистолет в вытянутой руке, Мерфи шагал неспешно и методично. Верхняя губа его кривилась, обнажая оскал зубов.

– Она рассказала мне, что это был ты! – заорал он.

Том встал, широко расставив ноги и прикрывая собой друга.

– Она рассказала мне, что ты с ней сделал! И что ты заплатил ей, чтобы она держала язык за зубами!

Том сделал шаг вперед и выставил руки перед собой.

– Это не то, что ты думаешь.

– Я видел этого ребенка, и я все знаю!

– Нет…

– Она рассказала мне, как ты заставил ее силой! Как ты изнасиловал мою жену!

Руки Тома безвольно упали. Он перестал спорить, только взглянул на Джеймса, и в глазах его были обреченность и ожидание конца.

– Ради всего святого, клянусь, я никогда…

Выстрелы прозвучали оглушительно громко.

Один… Два… Три… Четыре…

Том рухнул к ногам Джеймса.

Глаза его остекленели.

– Том! – отчаянно закричал Джеймс, в слепой ярости вскочил на ноги и ринулся на Мерфи.

Пистолет развернулся в его сторону. Из черного отверстия ствола поднимался легкий дымок. Новые выстрелы взорвали тишину буша.

Диван под Леонорой казался жестким. Голову ей подпирала подушка. Она не чувствовала своего тела. Веки ее то открывались, то закрывались, как створки раковины моллюска. Когда глаза открывались, перед ней вырисовывались силуэты темной комнаты, которые вскоре вновь исчезали под опустившимися тяжелыми ресницами. Ленивый свет исходил от настольной лампы, похожей на светящийся шар с размытыми краями. Голова была пуста, мыслей не было – только какие-то беспомощные видения, звуки и ощущения, подчеркнуто далекие.

Но вот послышались тяжелые шаги по деревянному полу. Тук… Тук… Тук… Перед диваном они замерли. С большим трудом Леонора подняла веки. Кто-то загораживал свет лампы. Кто-то в черных брюках. Этот человек помахал перед ее лицом листом бумаги – она почувствовала движение воздуха. Потом рука остановилась и выронила бланк телеграммы, который, вспорхнув, приземлился ей на ногу.

– Твой дружок мертв.

Слова эти, как и лист бумаги, вспорхнули и унеслись вслед за звуком шагов уходившего Алекса.

 

Глава 62

Ган вжался всем телом в камень и соскользнул по нему на землю. Песок и пыль посыпались ему за шиворот. Он затаил дыхание, во рту пересохло. Губы его дрожали. В ушах до сих пор гремела пальба.

Еще один выстрел разорвал неподвижный воздух. Ган обхватил колени руками и свернулся клубком. Новые выстрелы, и от каждого тело дергалось, как будто пули попадали ему в спину. Затем наступила тишина. Ган напряженно вслушивался, но мешал гулкий стук в ушах, совпадающий с ударами его сердца. Шум завевшегося мотора, шорох отъезжающей машины… Но Ган продолжал слушать, скорчившись на земле за камнями. Высовываться ему не хотелось – он не желал видеть того, что там произошло.

Наконец внутри у него все постепенно улеглось, и Ган разжал руки. По-прежнему с закрытыми глазами, он поднялся, прижимаясь к скале, выпрямился и глубоко вдохнул. А потом открыл глаза и содрогнулся. На земле, распластавшись, лежали трое. Страшные следы кровавой бойни.

Ган взглянул в обе стороны дороги и облизал растрескавшиеся, пересохшие губы. «Этот человек может вернуться, – напомнил он себе и еще раз огляделся по сторонам. – К тому же он мог быть не один». Хромая и чувствуя свою уязвимость, Ган вышел на открытое место и заспешил по пыльной дороге, оставляя деревянной ногой круглые отметины в мягкой почве.

Пот бежал по лицу, от него чесалась борода. Он осторожно подошел к телам. У первого человека, лежавшего лицом вниз, была снесена задняя часть головы и одежда залита кровью. Волна тошноты поднялась слишком быстро, и Гана вырвало прямо на его ботинок. Продолжая блевать, он отвернулся в сторону, но от терпкого запаха крови под жарким солнцем было не уйти.

Начали слетаться мухи, и вот уже над развороченным черепом кружился жужжащий рой. Над головой Гана кругами летали вороны, и их темные тени скользили по земле и лежащим трупам. Во рту снова почувствовался вкус желчи. Через час от этих людей уже мало что останется. Начнут мухи, продолжат вороны и стервятники. Потом запах смерти учуют динго и прибегут сюда, чтобы с рычанием разорвать остатки.

Их нужно похоронить. Эта неожиданная мысль вцепилась в него своими иссохшими пальцами. «Бессмысленно», – отговаривал себя Ган. Он был слишком стар, чтобы похоронить и одного человека, не говоря уже о трех. Да он просто загнется, пытаясь выкопать могилы на такой жаре, и тогда трупа будет уже не три, а четыре. Вороны, раскачивавшиеся на ветках, внимательно наблюдали за ним, ожидая своего часа. Мух заметно прибавилось. «Не могу позволить, чтобы человек заканчивал таким вот образом. Это неправильно». Ган уже чувствовал тяжесть лопаты в своих руках. «Они же мертвые уже, им все равно! – кричал ему внутренний голос. – Кожа и кости все равно подвержены разложению, похоронены они или нет. Не стоит это твоего пота».

Ган прихлопнул неосторожную муху, мысленно проклял ворон и заковылял к своей палатке за лопатой.

 

Глава 63

Возможно, она умерла первой.

А может, она была мертва всегда.

Наверное, этот мир всегда был окутан мраком – и внутри, и снаружи.

Наверное, она умерла вместе с ребеночком, который только-только начал обретать свое место внутри нее, еще не сделал ни единого вдоха и не почувствовал поцелуев отца и матери. Возможно, она умерла еще в детстве, там, в пустыне, и вся ее жизнь была лишь медленным печальным сном в ожидании момента, когда в гроб будет вбит последний гвоздь.

Наступило утро, но света не было. В окно Леонора видела солнце, висевшее высоко над деревьями, – странный светящийся шар, не относящийся к миру тьмы. Мередит, ссутулившаяся и притихшая, забрала с подноса нетронутый чай и заменила его чашкой горячего, промокнув салфеткой случайные капли. Но омертвевшее тело воспринимало все медленно, и Леонора следила за женщиной и ее действиями с отсутствующим видом.

– Это правда? – Леонора слышала собственный хриплый мертвый голос как бы со стороны. И вопрос этот был таким же безжизненным.

Мередит не обернулась, только скорбно кивнула.

Леонору словно закружил чудовищный черный водоворот.

– А где Том? – спросила она непослушными пересохшими губами.

На этот раз Мередит повернулась к ней, нахмурив лоб.

– Так вы ничего не знаете?

Леонора лишь приподняла подбородок: от успокаивающих лекарств мышцы шеи были слишком слабы.

– Не знаю что?

Хмурое лицо Мередит дрогнуло.

– Том тоже погиб.

Ресницы Леоноры часто заморгали. Мередит ушла, а ее невидящие глаза все продолжали беспомощно моргать. В темноте опущенных век она слушала биение своего сердца и ждала, когда же оно остановится, – ждала, когда омертвение тела дойдет до этой пульсирующей мышцы и успокоит ее.

Моргай… Моргай… Моргай…

Жди… Жди… Жди…

Странный светящийся шар продвинулся вдоль верхушек деревьев и соскользнул к задней части дома. На полу напротив высоких французских окон вытянулись прямоугольные тени. Вернулась Мередит и принесла новый чай. На подносе стояла тарелка с горячим супом, от которого поднимался пар. Но и суп скоро остыл.

Вдоль дивана двигалась высокая худая тень. В паузах между морганием она видела, как тень снова и снова ходит перед ней взад-вперед. Наконец тень остановилась.

– Я не делал этого, Леонора. – На нее пристально смотрел бледный Алекс. Его пустые далекие слова едва доносились до ее умирающего сознания, и она едва понимала их смысл. – Да скажи же хоть что-нибудь, черт побери! – не выдержал он.

Смерть, холодная и черная. Оцепенение. Воздух медленно входил и выходил из ее легких – двух мертвых раковин, и каждый такой вдох был для Леоноры странным, печальным и чуждым ей. И она ждала, когда дыхание остановится, и прислушивалась к упрямому тиканью у себя в груди. Боль в области таза была обособленной – она просто присутствовала, засела где-то далеко в своевольном сердце.

– Нет, я этого не вынесу. – Алекс схватился за голову и крикнул: – Посмотри на меня!

Мертвый взгляд скользнул вверх и остановился на его глазах. Алекс отшатнулся и, вцепившись в волосы, принялся вновь расхаживать взад-вперед, не в силах укрыться от этого взгляда. Потом остановился перед окном и сцепил руки за спиной.

– Мне необходимо, чтобы ты знала: я этого не делал! – Он немного успокоился. – Какая-то часть меня жалеет, что это был не я. Какая-то часть меня хотела бы нажать на курок. – Алекс обернулся к ней. – Но я не имею к этому никакого отношения. Клянусь тебе!

Ощущение правдивости – чистой, искренней – нарушило ее оцепенение. Странный орган в ее груди забился чаще, слюна смочила пересохший рот. «Нет!» Этот вопль пронесся в ее сознании, разбудив его от мертвого спокойствия. Жизнь, дыхание, пульс – все тянуло в противоположную сторону, уводило от смерти. Она хотела нарушить свое оцепенение, освободиться от него. Она чувствовала вкус боли, прятавшейся по углам и поджидавшей ее, и нервы ее звенели от ужаса.

Когда Алекс подошел, на лице его не было ни злости, ни заносчивости, а взгляд казался честным и искренним. Присев, он обхватил ее лицо ладонями.

– Я не делал этого. И я не могу жить, когда ты смотришь на меня с такой ненавистью. – Голос его надломился. – Эти парни напали на шерифа, Леонора. Они убили его и попытались скрыться. У помощника шерифа не было другого выхода, кроме как пристрелить обоих. – Он сжал ее руки. – Так что это сделал твой драгоценный Джеймс. А не я.

Звучание его имени было словно сокрушительный удар в болевшую до сих пор область таза, и Леонора вскрикнула. Боль ломала ее. Алекс схватил ее за плечи, губы его скривились.

– Так не должно быть, разве ты этого не видишь? Мы сможем начать все сначала. Теперь, когда ты знаешь о нем правду, мы можем начать с чистого листа. Кроме нас с тобой, никто не знает, что произошло. Никто ничего не знает.

От этих слов ее мутило. Новая волна горя вызвала тошноту, и она прикрыла рот пальцами. Но Алекс убрал ее руку и снова обхватил ее лицо ладонями:

– Я виню во всем происшедшем себя. Не нужно было ехать в Австралию. Это полностью тебя изменило.

У нее стучало в висках, мысли крутились, точно детский волчок.

– Ты просто не знала, что делаешь. Я слишком часто оставлял тебя одну. Теперь я это понимаю. Ты всегда была похожа на ребенка. Тебя нужно было направлять и наставлять, а меня не было рядом, чтобы дать тебе все это.

Алекс как будто убаюкивал ее. Она отрешенно смотрела на него, пытаясь найти в его лице что-то, что имело бы смысл и от чего бы ее не тошнило.

– Я прощаю тебя, Леонора, – радостно заключил он. – Я прощаю тебя. Ты меня понимаешь? Это была не твоя вина. Ты просто не знала, что делаешь. – Глаза Алекса горели. – Мы уедем отсюда. Вернемся в Америку. Переедем в Калифорнию. И я буду более внимателен к тебе, дорогая. Обещаю.

Она следила за тем, как он выговаривает каждое слово, как движутся его губы, произнося звуки. Она обратила внимание, что при некоторых словах он показывает свои белые зубы, а при других они прячутся. Язык у него во рту был розовым, а усы аккуратно обрамляли каждый изгиб губ.

– Ты понимаешь, что я говорю?

– Понимаю. – Голос ее был мертвым.

Он довольно улыбнулся:

– Ты понимаешь, что я тебя больше никогда не оставлю?

– Понимаю.

Звук собственного голоса звучал в ее ушах так, словно доносился из длинного тоннеля.

Он сильнее сжал ее лицо:

– Мы начнем новую жизнь.

При словах «новая жизнь» она судорожно сглотнула и захрипела.

Алекс обнял ее неподвижное тело и осыпал поцелуями лоб, щеки, сухие губы.

– Теперь все будет намного лучше. Вот увидишь. – Он поправил подушку у нее под головой.

Боль ждала, пока он уйдет. Раны вновь разошлись, и на них выступили капельки крови. Она схватилась за живот. Горе накатывало волнами, одна за другой, и царапало ее своими когтями. Губы ее сложились в стоне, тело содрогалось от отчаяния. «Джеймса больше нет. Он умер». Эта мысль рвала ей жилы, скорбным воплем отзывалась в каждом уголке мозга, пока за бесконечностью терзавшей ее боли не исчезли все мысли и чувства.

Прошло несколько недель, а может быть, месяцев. Леонора влачила унылое существование в толще своей скорби, как камешек, падающий в сумрачные глубины бездонного озера. Она больше не пыталась бороться с болью, которая стала ее неотъемлемой частью, пропитав кожу, кровь, все внутренние органы.

Алекс постоянно следил за ней. Она не могла перейти из комнаты в комнату без того, чтобы он не поинтересовался, что она делает. Для управления рудником в Кулгарди он нанял нового управляющего и теперь вынашивал планы продать Ванйарри-Даунс по частям. Но, несмотря на свое беспробудное горе, Леонора понимала, что не покинет Австралию, даже если это будет означать, что ее похоронят в этой земле.

– Куда ты идешь? – из своего кабинета окликнул ее Алекс.

– На прогулку, – ответила она.

– Хорошо. – Алекс снова уткнулся в газету. – Свежий воздух пойдет тебе на пользу.

Солнце слепило глаза, сухой жар окутывал кожу. Ноги тянули ее в сторону домика приказчиков, но она остановила себя и заставила повернуть на запад. Впрочем, это не имело особого значения, поскольку Джеймс был повсюду, и тоска по нему тяжким грузом давила ей на виски, на живот, на плечи. Пыль доходила ей до щиколоток. Они называли ее «бычья пыль», вспомнила Леонора и равнодушно пнула ее носком туфли. Не заботясь о направлении, она просто переставляла ноги. Шаг… Еще один… Еще…

Солнце жгло склоненную голову. Шаг… Шаг… Шаг… Пыли стало меньше, почва тут была более плотной и растрескавшейся, рыжеватого оттенка. Шаг… Шаг… Шаг… Пот стекал по лицу и пропитывал воротник ее платья. Грудь сжимало проснувшееся вдруг горе. Она пошла быстрее. Шаг… Шаг… Шаг… Прежние рыдания разразились с новой силой. Она побежала. Горячий воздух обжигал легкие. Слезы высыхали, не успев скатиться по щекам, но она продолжала бежать. Шаг… Шаг… Шаг…. Она остановилась. Над головой появилась тень. С губ ее сорвался скорбный вопль. Она схватилась за волосы и согнулась под тяжестью своего несчастья. Колени ее подогнулись, и она, упав у одинокого дерева, прижалась щекой к шершавой теплой коре; ноги ее сплелись с корнями. Она словно тонула. Глубже… Глубже… Глубже…

Она вдруг похолодела. Она уже бывала здесь раньше. Впрочем, то это дерево или другое – какая разница? От страшных воспоминаний по спине пробежал холодок, забытый ужас впился когтями ей в плечи. Леонора снова видела себя маленькой девочкой. Глаза невольно начали оглядывать бесплодную равнину в поисках одинокой фигуры отца. Ее затрясло. Все было точно так же. Паника, боль в желудке, страх безвозвратной потери. Все то же самое.

Леонора подняла руки с колен и вытянула их перед собой. Она смотрела на свои дрожащие тонкие пальцы, на ладони. И тут что-то изменилось. Она встряхнулась. На самом деле все было уже не так, как прежде. Это не руки ребенка. Пальцы ее выпрямились и замерли. Я по-прежнему здесь, я жива. Эта мысль подействовала на нее, как глоток свежего воздуха. Я по-прежнему здесь. Грудная клетка расправилась, горячий воздух буша наполнил каждый уголок ее легких. Я по-прежнему здесь. В сознании пролетела вся жизнь. Перед глазами замелькали картины прошлого. Вот она брошена умирать в пустыне. Оторвана от моря. Оставлена увядать под задымленным небом большого города. Презираема в браке. Затем попранная любовь. Потеря ребенка. Но я по-прежнему здесь. В этот момент, посреди неподвижной тишины буша, Леонора больше не олицетворяла собой свою скорбь, или свою боль, или свою потерю. Она просто была, существовала.

И пришли ответы на ее вопросы. Они прозвучали отчетливо, как будто были громко произнесены вслух. Ответы эти стучали в ее груди, кричали в ее голове, наполняли дыханием легкие, нежно обволакивали и смягчали сердце. Они пришли именно сейчас и были просты. Очень долго она не могла дотянуться до них, а теперь они открылись ей, как будто были написаны большими буквами на красной земле буша.

Теперь она может уйти. Она скажет об этом аборигенам. У нее есть земля, которую она может им предложить. Они эту недвижимость взять не смогут, это понятно. Подарить им купчую на землю было все равно, что предложить подписать контракт на воздух. Но она расскажет им – и пусть сами выбирают, остаться им или уйти. Однако сама она здесь не останется. А остальную землю она передаст матери Тома. Она помнила ее пророческие слова: Том словно мимолетный ветерок.

Леонора поднялась на ноги и снова стала взрослой. Горе не покинуло ее, но теперь она не была воплощением этого горя – она была человеком, который несет горе в себе. Она продаст свои драгоценности, заберет деньги, принадлежащие ей по праву, и уедет. Впрочем, она уедет в любом случае – даже если у нее не будет за душой ни гроша.

Леонора шла, сжимая свое горе в руках, словно дамскую сумочку, но при этом не погружаясь в него. Вдалеке показался лагерь аборигенов с жестяными крышами, отливавшими белизной и разными цветами радуги под немилосердными лучами палящего солнца. Она с трудом сглотнула, поймав себя на мысли, что видит это солнце, видит окружающую его синеву неба. Серые краски исчезли.

Группа женщин стирала белье в стоявшем посреди хижин ржавом баке. На этот раз они следили за приближением Леоноры и не отворачивались. Их черные зрачки были спокойны. Потому что они видели следы потери на ее лице, видели опухшие от горя веки – это было им знакомо. А этот взгляд они знали лучше, чем кто бы то ни было на этой планете.

На задворках поселка скакали дети, бросавшие палку худому, с торчащими ребрами щенку, который приносил ее обратно. Мужчины были на выгулах с хозяйским скотом, или в поле, или с лошадьми. Женщины отложили стирку, и Леонора растерялась: она не знала, с чего начать, мысли путались, не хватало слов. Высокая чернокожая женщина отошла к провисшей проволоке и развесила на ней выстиранное платье. Когда женщина повернулась, стало заметно, что она беременна. Леонора как завороженная смотрела на ее выпуклый живот, на то, как она осторожно прикасается к нему. Рука ее поднялась и прижалась к собственному животу – плоскому и пустому.

Беременная женщина приблизилась к ней, высокая и черная как ночь. Голова ее заслонила солнце. Она взяла руки Леоноры и прижала их к своему больному животу. По щекам Леоноры побежали слезы, но уже не от горя. Под ее пальцами пульсировала жизнь – неукротимо, горячо, мощно. В ней не было зависти. Это было подарком, подарком от этой женщины – она позволила чуду зарождающейся жизни проникнуть к ней в вены и восполнить то, что было потеряно.

– Спасибо, – прошептала Леонора.

Женщина кивнула и почти беззвучно произнесла одно слово… одно-единственное. Жизнь.

И Леонора впитала в себя это слово, чувствуя, как от его звучания содрогается все тело. Жизнь.

Через четыре дня поздно вечером раздался громкий стук в переднюю дверь. Леонора села на кровати. Стук становился все громче и настойчивее. Алекс застонал спросонья, а потом умолк и прислушался. Вскочив с постели, он выхватил из кармана брюк револьвер.

– Оставайся здесь! – скомандовал он.

Но Леонора пренебрегла распоряжением и последовала за ним. Теперь уже от грохота сотрясался весь дом. Алекс выглянул в окно.

– Какого черта!

В ярости распахнув настежь дверь, он с порога заорал на стоявшего перед ним аборигена с выпученными от страха глазами:

– Что это все значит?

Но мужчина, игнорируя Алекса, вытянул шею, глядя через его плечо на Леонору.

– Ребенок! – пронзительно крикнул он. – Ребенок не выходит!

Алекс обернулся к жене:

– Я же сказал тебе оставаться наверху!

– Что происходит? – Леонора отодвинула Алекса и прошла к человеку на крыльце. – Какой ребенок?

Алекс злобно зарычал и схватил мужчину за грудки:

– Немедленно убирайся отсюда!

– Ребенок! – заплакал абориген, глядя на Леонору. – Алкира тужится, но ребенок никак не выходит!

Леонора вспомнила высокую беременную женщину и вновь ощутила под пальцами биение не рожденного еще младенца.

– Оставайтесь здесь! – приказала она мужчине. – Я сейчас.

Она побежала вверх по лестнице переодеваться, когда Алекс перехватил ее.

– Никуда ты не пойдешь!

Леонора вырвала руку:

– Женщина нуждается в моей помощи, Алекс.

– А мне плевать на это!

– Ты действительно хочешь, чтобы на твоих руках была кровь еще одного ребенка? – с ненавистью в голосе бросила она.

Алекс бросил взгляд на ее живот и, вспомнив все, отшатнулся.

– Ладно, иди! – сказал он и замахал в воздухе руками, словно разгоняя дурной запах. – Какого черта… Мне-то какое дело?

С медицинским чемоданчиком в руках, застегивая на ходу пуговицы платья, Леонора шла за чернокожим мужчиной, едва заметным в ночной темноте. Было новолуние, и небо укрылось толстым покрывалом облаков цвета оникса. Земля и небо были неразличимы по цвету, только у горизонта блестела полоска звезд. В прохладном воздухе кричали кроншнепы, и их печальные вопли в тишине ночи резали слух. Абориген двигался проворно и бесшумно. Леонора запыхалась, но старалась не отставать, порой скользя на камнях и сухой траве с острыми листьями.

Когда они приблизились к лагерю, она остановилась. Не было заметно никакого движения, из лачуг не доносилось ни звука. Между хижинами из листов ржавой гофрированной жести залегли широкие густые тени. Здесь царила зловещая пустота, не стыковавшаяся с этой ночью. Чего-то не хватало. Нигде не горел огонь, в окнах не мелькал свет ламп. Ее передернуло, и ноги сами отступили назад.

Мужчина тоже остановился и, обернувшись, махнул ей рукой. Леонора, несмотря на страх, заставила себя двинуться вперед. Вокруг было слишком тихо. В прохладном воздухе не было никаких запахов, и от этого казалось еще холоднее. Она часто дышала, прижимая к груди медицинский чемоданчик. Проглотив подкативший к горлу тугой ком, она медленно шла среди рядов спящих жестяных коробок.

Мужчина вошел в самую большую хижину – длинную прямоугольную консервную банку с покоробленными и проржавевшими краями, с прорезанными дырками в качестве окон. Леонора оказалась в темной комнате. Под ногами был неровный, плотно утоптанный земляной пол. Она видела только очертания аборигена перед собой.

– Где она? – спросила Леонора надтреснутым голосом.

– Здесь.

Человек положил жесткую ладонь ей на талию. От этого прикосновения ее и без того напряженные нервы не выдержали, и Леонора вздрогнула. Он тут же убрал руку и махнул в сторону еще одной двери впереди.

Тени в углу пришли в движение, послышалось чье-то дыхание. Мужчина распахнул дверь. Леонора отступила назад, и внезапно ей мучительно захотелось немедленно уйти отсюда. Однако кто-то появился у нее за спиной и резким движением втолкнул ее в следующую темную каморку. Дверь захлопнулась. Леонора, вытянув руки перед собой, попыталась нащупать двери, какую-нибудь ручку.

– Что вы делаете? – закричала она.

Щелкнул замок. От ужаса волосы у нее встали дыбом. Наконец она нашла ручку – продетую в отверстия двери скрученную проволоку. Она вцепилась в нее, пытаясь сдвинуть с места, и стала дергать изо всех сил. От ужаса по спине пополз холодок, заполняя собой темноту. Леонора принялась бить в дверь кулаком.

– Выпустите меня отсюда! – пронзительно крикнула она. – Помогите кто-нибудь! Выпустите меня!

– Лео…

Она застыла. Занесенный кулак повис в воздухе. Сердце рванулось в груди так, что едва не сломало ребра. Ее пульс стучал в ушах оглушительно громко, заглушая все остальные звуки. А потом она услышала, как скрипнули пружины кровати.

– Все в порядке, – шепнула темнота.

Тело ее задрожало, кулак разжался, пальцы судорожно задергались. Из горла вырвался долгий глухой вопль.

– Прошу тебя, не кричи.

Это был призрак. Его призрак. С его голосом. Леонора хотела удержать этот звук. Она знала, что он должен затихать, таять… Она была уверена, что он на самом деле тает, поэтому упрямо мотнула головой и крикнула:

– Не смей так поступать со мной!

Теперь этот звук должен был исчезнуть. Она опять потеряет его! Она прижалась лбом к двери и, качая головой, заплакала:

– Пожалуйста, не делай так больше!

– Подойди, Лео.

– Нет! – вскрикнула она. Если она повернется, голос пропадет, а призрак исчезнет.

– Пожалуйста. – Голос зазвучал громче, в нем чувствовалась мольба. – Просто подойди, Лео.

Наконец она сдалась, повернулась в темноте и, спотыкаясь, медленно направилась в дальний конец комнаты. Не стоило ей этого делать, теперь этот голос больше не повторится. Рана откроется вновь. Она разрастется, закровоточит и уже не зарубцуется – так и останется вечно открытой. Однако ноги ее продолжали двигаться вперед. Колени сгибались, словно в них не было костей. А затем что-то коснулось ее руки. У нее перехватило дыхание. Она почувствовала, как чьи-то пальцы нащупали и сжали ее руку.

От этого прикосновения ноги у нее подогнулись. Леонора осела на пол и почувствовала щекой холодный металл спинки кровати. Невидимая рука подняла ее, невидимые губы целовали ее лоб и закрытые веки. Из невидимого рта вырвался тяжелый вздох.

Леонора замотала головой. Она плакала, и чьи-то губы целовали ее слезы. Ее руки потянулись в темноту, пытаясь нащупать кожу. Кожу. Ногти впились в широкую спину. Голова ее ощущала тепло – тепло его шеи. Кончики ее пальцев заплясали по лицу. По его лицу. Дрожащей рукой она водила по знакомым чертам: мужественная линия скул, длинный скошенный нос, вытянутые брови, складки на лбу, шелковистые пряди волос. Этого не могло быть, тем не менее было! У нее вырвался гортанный крик.

– Тс-с… – успокоил ее Джеймс и, обвив рукой за талию, прижал к груди. – Я все знаю, – шепнул он ей в шею, и она услышала в его голосе боль, которая была сродни ее собственной. – Я здесь, Лео. Я здесь. – Его пальцы гладили ей волосы, прижимали ее голову к его груди. – Я же говорил, что никогда не брошу тебя.

Она хотела заговорить, но слов не было. Тогда она попыталась поцеловать губы, которые терлись о ее щеку, но ее собственные губы были ледяными – они не отошли еще от прежнего горя и нового потрясения. Рот ее приоткрылся, и она выдохнула:

– Я… я думала, что ты… – Договорить она не смогла и снова горько заплакала.

– Я знаю. – Губы его медленно спускались по ее лицу, и один поцелуй сменялся другим. – Но теперь все будет хорошо.

Недели и месяцы медленного умирания без него наложили на нее свой отпечаток, оставили внутри глубокие шрамы, словно от порезов ножом.

– Так почему же ты не сообщил мне, что жив?

Поцелуи его замедлились, а потом прекратились, губы замерли над ее губами.

– Потому что я почти умер. – Джеймс прижался к ней лбом. – Я не хотел тебе говорить, пока сам не убедился.

– Убедился в чем?

– Что я выживу.

Она схватила его за плечи. Из горла его вырвался короткий стон, а тело дернулось от боли. Леонора отпрянула.

– Ты ранен! – ахнула она.

– Я в порядке. – Он немного помолчал. – Худшее уже позади.

В темноте она осторожно ощупывала его руки, грудь, многочисленные бинты, а потом прильнула к нему, положив голову Джеймсу на грудь.

– Как ты спасся? – прошептала она сквозь слезы.

– Сам не знаю, – ответил он. – Кто-то нашел меня в буше. И принес сюда.

Она отыскала его губы, тепло его дыхания. Джеймс положил руку ей на затылок и привлек к себе.

– Я не переставая думал о тебе, Лео, – прошептал он между поцелуями. – Все время.

Пальцами перевязанной руки он осторожно прикоснулся к ее животу.

Ребенок… В голове промелькнуло страшное воспоминание. Он еще ничего не знает! От ужаса и стыда она отстранилась.

– Что такое, Лео?

Джеймс взял ее ускользнувшую руку и притянул к себе.

– Ребенок…

Она задохнулась. Горячие слезы закапали на его запястье.

– Я знаю. – Стараясь успокоить ее судорожные болезненные всхлипывания, Джеймс подвинулся к Леоноре по краю тонкого матраса и, глотая собственные слезы, поцеловал ее в шею. – Я все знаю насчет ребенка, Лео, – едва слышно сказал он. – Том сказал мне.

После того как прозвучало это имя, повисла напряженная тишина. Том.

Леонора была рада, что не видит сейчас лица Джеймса, не видит страдания и скорби, исказивших его черты. Однако еще большее облегчение она испытывала из-за того, что он не видит ее лица и застывшего на нем горького сожаления. Казалось, имя еще звучит в воздухе, подхваченное эхом, и тягостное молчание между ними от этого только нарастает. Смерть Тома была ее виной.

Она закрыла лицо ладонями и снова заплакала.

– Прости меня, Джеймс, – запинаясь, выдохнула она.

– Нет, Лео. – Джеймс выпрямился и застонал от боли, а потом принялся целовать кончики ее пальцев. Его крепкая рука обнимала ее, и Леонора спиной чувствовала его надежность. – Это не имеет никакого отношения к тебе… к нам. Никакого. – Джеймс погладил ее по голове, заправил ей волосы за ухо и поцеловал каждый локон, струившийся между пальцев. – Поверь мне, Лео.

Леонора, всхлипывая, упала в его объятия, но он оставался спокойным и расслабленным.

– Все закончилось, Лео. Боль… Утраты… Всему этому пришел конец. – Он поцеловал ее в лоб, и она почувствовала, что губы его улыбаются. – Мы начинаем новую жизнь. Вместе. – Он снова поцеловал ее. – Как это нам было предопределено.

 

Глава 64

Это не ты сделал, сынок.

Эти слова миссис Шелби остались с Джеймсом со дня смерти Тома и долгие последующие недели просачивались в его сознание навязчивым шепотом.

Это не ты сделал, сынок.

Его мать умерла сразу после его рождения. Тесс увяла, когда он уже подрос. Шеймус умер в ненависти. А теперь Том. В тот момент, когда в него попадали пули, их лица мелькали перед его глазами.

Это не ты сделал, сынок.

Эти слова впитывались через поры его кожи, когда он, распластавшись, лежал в темноте забытья без единой мысли в голове. В минуты зыбкого усталого просветления эта мысль просачивалась в его вены и неумолимо разносилась кровью. А когда его трясла лихорадка и мрак смерти уже готов был взять верх, это укоренившееся понимание поддерживало его, помогало немощному телу, подменяя собой обессиленные мышцы. Это сделал не он. Он не виноват.

Ему все время слышались какие-то тихие голоса. Даже когда аборигены меняли ему повязки, поили его травяным настоем, омывали его тело и уходили, пространство вокруг него было наполнено шепотом. Вот мама поддерживает его голову и целует покрытый каплями пота лоб. Вот Тесс крепко держит его за руку своими мягкими пальцами. Шеймус тоже был здесь. Злость его ушла, и он с искрой в глазах говорил ему, что нужно держаться. Его отец пожимал ему руку, молча и ободряюще. Отец Макинтайр тоже не отходил от него – такой сильный, добрый, гордый. Все они, его близкие, несли одно общее послание: он не сирота; наоборот, многие люди считают его своим сыном.

А еще всегда рядом с ним был Том – его друг, его брат. Он сидел на краю койки – расслабленный, уверенный, улыбающийся. И когда темнота слишком быстро затуманивала сознание, Том толкал его и не давал провалиться в забытье. Все эти образы, чей тихий шепот постоянно звучал в ушах Джеймса, когда он находился на грани жизни и смерти, поддержали его. Аборигены вылечили его физические раны, а эти призраки исцелили рубцы в его душе.

Джеймс прижал повязку на ребрах. Боль была уже вполне сносной. Еще месяц, и он сможет уйти. Он закрыл глаза и подумал о Лео, вновь ощутил мягкую нежность ее кожи, ее поцелуев, ее волос. Это, конечно, ужасно, что он сразу не сказал ей, что он здесь. Ужасно, что им пришлось разыграть спектакль, чтобы вызвать ее на встречу. Но другого варианта не было. Никто не должен был знать, что он тут. И уже скоро они смогут уехать отсюда.

Джеймс вытянулся на старом матрасе и опустил веки. Перед глазами возникло море. Он вспомнил времена, когда они сидели на краю обрыва, бесстрашно свесив ноги, и солнце согревало их тела, а будущее было заполнено светлыми надеждами.

Теперь эти надежды вернулись. Они поедут домой.

 

Глава 65

Александр Хэррингтон потянулся под тонкой простыней и вытянул ноги. Во рту чувствовался устоявшийся кисловатый привкус виски. Язык был сухой, как ватный. Он шумно вздохнул спросонья и пошевелил пальцами на ногах. После сна он возбудился и привычным движением потер пенис. Леонора должна быть готова для занятий любовью, раны ее уже зажили. Он перекатился на бок и потянулся к ней, но рука опустилась на пустую кровать. Он рассеянно похлопал ладонью возле себя, заворчал и вновь перевернулся на спину.

«Наверное, следует радоваться, что она уже встала, – примирительно подумал он. – По крайней мере, больше не слоняется по дому уныло, как привидение». Вот уже почти месяц, как она начала приходить в себя, перестав напоминать ходячего мертвеца. На ее щеки вернулся естественный цвет, отощавшая фигура – кожа да кости – вновь приобрела здоровые очертания. Она опять выглядела эффектно, была как-то болезненно прекрасна, и он хотел ее. К тому же он уже устал от всех этих шлюх, от их фальшивых стонов и дешевой парфюмерии. Повернувшись набок, Алекс прижал к лицу ее подушку и с удовольствием вдохнул тонкий аромат розы.

Ей просто нужно было какое-то время. Теперь все их распри позади. Приступы гнева у Леоноры закончились, она смирилась. А Калифорния станет для них началом новой жизни. Будь она проклята, эта Австралия!

Калифорния… У них будет поместье на берегу океана, и они смогут разводить чистокровных скакунов в месте, где солнце не обжигает лошадям шкуру. Алекс довольно ухмыльнулся и закинул руки за голову. Дни Оуэна Файерфилда сочтены. Этот человек уже наполовину труп от горя. Он снова погладил пенис, но напряжение в нем уже спало. Ему нужно было в туалет.

Внизу он взял чашку черного чаю и принялся обмахиваться лежавшей перед ним газетой. Мередит расставляла на столе апельсины, пшеничные лепешки и масло.

– А где Леонора? – спросил он, не поднимая на нее глаз.

– Не знаю, – коротко бросила та.

Алекс насторожился:

– Ладно, но она хоть завтракала?

Мередит сердито взглянула на него и с вызовом скрестила на груди руки:

– Нет.

Глядя на этот спектакль, Алекс насмешливо фыркнул и подумал, что с удовольствием уволил бы эту стерву.

После завтрака он направился в свой кабинет и вытащил список выставленной на продажу недвижимости в Монтерее. Глаза его забегали по строчкам, где была указана площадь участков и профиль ландшафта. Но вот Алекс отвлекся и огляделся. Его преследовало странное ощущение, что что-то не так. Он осмотрел стены. Все картины были на местах. На столе тоже все в порядке. Повернув голову, он прошелся взглядом по аккуратным полированным книжным полкам. Хрустальные графины в баре почти полные. Сейф по-прежнему…

Алекс вскочил. Дверца сейфа была не заперта и легко открылась при первом же прикосновении. Кровь забурлила в его жилах, глаза вылезли из орбит. Половина денег пропала. Пропала! Как будто кто-то взял тесак и аккуратно разрубил содержимое стального ящика пополам – с одной стороны пачки купюр доходили едва ли не до верха, а с другой зияла пустота. Их ограбили! Руки его сами сжались в кулаки.

Он лихорадочно заморгал, и в голову ему пришла новая мысль. «Нет!» Он вскипел так, что из ноздрей едва не повалили клубы дыма. «Она бы никогда этого не сделала!»

Алекс выскочил из кабинета и, перепрыгивая через три ступеньки, бросился наверх. Ворвавшись в спальню, он выдернул верхний ящик бюро Леоноры. Пусто! Он открыл следующий. Пусто! В ярости Алекс заскрежетал зубами. Теперь он дергал выдвижные ящики один за другим. Пусто! Пусто! Пусто! Он распахнул гардероб, и деревянная дверца с размаху глухо ударилась в стену. Пусто!

– Не-е-е-е-ет! – взвыл он и, схватив настольную лампу, запустил ее через всю комнату. Она вдребезги разбилась о стену.

Алекс вихрем слетел по лестнице. Внизу его встретила Клэр с круглыми от страха глазами.

– Где она? – завопил он.

Клэр задрожала и отшатнулась от него. Тогда он схватил ее за плечи и принялся трясти так, что ее голова беспомощно дергалась из стороны в сторону.

– Где она?

– Я не знаю! – крикнула она прерывающимся голосом.

Алекс оттолкнул Клэр, и она на ватных ногах поплелась в кухню. В слепой ярости Алекс ринулся в кабинет, нашел револьвер, взвел курок и выскочил на улицу. «Форда» тоже не было. «Вот сука!» Он завертелся на месте, направляя ствол пистолета в разные стороны, но вдруг остановился, сообразив, что нужно делать.

Он побежал. Ботинки его глухо топали по твердой земле. Топ… Топ… Топ… От стекавшего по лицу пота пекло глаза. Шея стала мокрой и скользкой. Он шумно дышал – хрипло, с присвистом. Кружилась голова – казалось, что под палящим солнцем она распухла. Горячий воздух врывался в нос, обжигал горло.

– Я проучу тебя! – крикнул он, обращаясь к безмолвному бушу.

Вскоре на бесплодной равнине показался лагерь аборигенов. Здесь его встретили стаи мух, забивавшиеся в глаза, в нос, в рот. Он бежал вдоль ржавых перекошенных домиков, поворачиваясь с вытянутым в руке револьвером к каждой двери. Он хотел кого-нибудь убить, буквально жаждал крови. Глаза его лихорадочно ловили любое движение, чтобы выстрелить. Но вокруг не было даже тени движения, не было жизни, которую можно было бы забрать.

Алекс остановился и замер. Тучи черных мух беспрепятственно влетали и вылетали через окна и двери брошенных жилищ. У него вдруг дернулся глаз. Затем этот сбивающий с толку тик перекинулся на второй глаз, на челюсть, на подбородок. Ярость его нашла выход через руки – он навел ствол на пустые дома и принялся стрелять как безумный. При каждом выстреле он пронзительно кричал – кричал, когда пули попадали в пыль, когда эхо от хлопков отражалось от стен хижин и резонировало в безразличной тишине неподвижного воздуха.

Внезапно словно искра обожгла ему ногу.

– Черт!

Пистолет выпал из его рук. Алекс покатился по земле, схватившись за стопу. Пуля после случайного выстрела пробила ему ботинок, и теперь через дырку хлестала кровь.

Он раскачивался, сидя в пыли, корчился от боли и плакал – это были горькие, сдавленные, детские всхлипывания.

– Посмотри, что ты наделала, Леонора! – крикнул он. Нога его горела, будто обложенная раскаленными углями. – Это твоих рук дело!