1. Рационализм 1770-х годов

Литература рационалистического масонства

Масонская литература, находившаяся в распоряжении русских «братьев» 1770-х годов, была весьма скудной. У них не было ни своего книжного издательства, ни какого-либо периодического органа. Печатные книги масонского содержания выходили в России в эти годы и ранее почти исключительно на немецком языке. Но их также было немного. Наиболее раннее издание появилось еще в елизаветинские времена. Это — речь, сказанная в 1758 году в масонской ложе (какой именно — неизвестно) в Петербурге. Для 1760-х годов известно издание рижской ложи — речь, произнесенная знаменитым Гердером. К 1770-м годам относится одна речь в ложе Урании и одна в ложе Скромности.

Более часты были, по-видимому, не только на немецком, но и на русском языке — сборники песен. Ни один сборник от 1770-х годов, кажется, не сохранился, но что вообще они были — в этом сомневаться нельзя. А.Я. Ильину, который по-немецки не знал, в марте 1776 года Новиков подарил «песни масонские», очевидно, на русском языке. Через день Я. Ф. Дубянский на память о закрывшейся ложе Астреи, поднес Ильину «книжку-песни» в красном кожаном переплете.

Из рукописной литературы в обращении несомненно были масонские «катехизисы», обрядники масонских лож. Описание убранства ложи, объяснение ковра и клейнодов, вопросы и ответы при посвящении, речи ритора и мастера ложи в виде готовых ритуальных формул — все это было не только справочником для заседания ложи, но и произведением литературы. В то время как братья, для которых масонство было лишь модой, зевали на собраниях при бесчисленном повторении все тех же обрядов, другие — искавшие в масонстве нравственной философии — старались вникнуть в священные формулы катехизисов, читали и перечитывали их. Списывали их для своего чтения и столичный канцелярист Ильин, и захолустный захудалый помещик Яковлев…

При скудном числе специально масонских произведений можно, однако, указать довольно обширный круг печатных изданий, вполне способных дать понятие о духовной пище «братьев». Это сочинения философско-нравственного характера, обычно проповедующие естественную мораль, иногда носящие оттенок сентиментализма. Такая литература на русском языке создана была масонами или при участии масонов; это источник, из которого черпали живую воду мудрости «братья» 1770-х годов.

Журналы

1) Многие статьи в «Ежемесячных сочинениях» к пользе и увеселению служащих, 1755–1764 годы (особенно за первые их годы), проводят один и тот же взгляд на жизнь — она есть только тлен и суета; в смертном теле есть, однако, вечная душа, которую надо укреплять и воспитывать принципами неуклонной морали. Этою мыслью проникнуты и духовные оды (частью переложения псалмов), и нравоучительные басни. Весь строй таких мыслей, несомненно, близок философии рационалистического масонства. Но в этом не только идейная близость — тут и личная связь. Авторы од и басен — А. П. Сумароков и М. М. Херасков. Первый как раз в конце 1750-х годов состоял в масонстве; второй был деятельным масоном в 1770-х и в 1780 годах. Авторы и переводчики нравственных повестей и рассуждений — А. А. Нар-тов, кн. М. М. Щербатов, гр. А. Р. Воронцов. Все это лица, причастные к братству.

2) «Праздное время в пользу употребленное», 1759–1760 годы. Начиная именно с этих лет, в «Ежемесячных сочинениях» постепенно убывают произведения морализующей литературы. В «Праздном времени» сотрудничали Нартов и Сумароков; вероятно, первому принадлежат переводы нравственно-философских произведений.

3) «Трудолюбивая пчела», издававшаяся Сумароковым в 1759 году. Здесь, кроме самого Сумарокова и Нартова, писали в том же направлении Алексей и Семен Нарышкины.

4) «Полезное увеселение», 1760–1762 годы; выходило в Москве, издателем его был М. М.Херасков. Это наиболее живой из доновиковских журналов. Хераскову удалось объединить тесный круг постоянных сотрудников. Сам он и в стихах и в прозе постоянно затрагивал вопросы моральной философии; то же можно сказать и о ближайших его сотрудниках, таких, как А. и С. Нарышкины, А. А. Ржевский, Д. Аничков, Я. И. Булгаков.

Неизвестно, в чьем переводе (не Нарышкина ли Алексея?) было помещено в V книжке журнала «Устроение жизни человеческой, перевод с индейского на французский, а потом на русский язык». Это — примечательная «Экономия жизни человеческой» Додели.

5) «Невинное упражнение», которое печаталось в Москве в первой половине того же 1763 года; издателем его был поэт И. Ф. Богданович, тогда служивший переводчиком в штате П. И. Панина. Некоторые статьи заслуживают быть отмеченными.

6) «Доброе намерение» Санковского, которое выходило тоже в Москве, в 1764 году. В нем любопытны переводы С. Н. Веницеева.

7) За «Добрым намерением» следует волна сатирических журналов, и лишь через полтора десятка лет прежнее морализующее направление всецело восстанавливается в известном «Утреннем свете», который начал издаваться Новиковым в 1777 году. Мелкие ручьи масонской мысли слились теперь в одно широкое русло.

Отдельные издания

1) Почетное место среди них принадлежит сочинению английского поэта и известного книгопродавца XVIII века Роберта Додели (1703–1764), выдержавшему у нас более десяти изданий в разных переводах. Все последние — в XVIII столетии — появились без имени автора. Лишь в одном (1786 год) переводчик В. С. Подшивалов указывает на возможное авторство гр. Честерфильда.

«Economy of humain life» издана была анонимно в Лондоне в 1750 году. Первый раз на русском языке сочинение Додели напечатано было в «Полезном увеселении» в 1752 году.

Другой перевод вышел отдельной книгой в Москве в 1765 году — «Экономия жизни человеческой, или Сокращение Индейского нравоучения, сочиненное некоторым древним Брамином и обнародованное чрез одного славного Бонза Пекинского на Китайском языке, с которого во-первых на Аглинской, а потом на Французской, а с сего ныне на Российской язык переведено Преображенского полку бомбардирами князь Егором и Павлом Цициановыми».

Третий перевод был издан в свет В. Г. Рубаном, который нашел рукопись его «в книгохранилище любопытного собирателя сочиненных и переведенных Российских рукописей, Г. Гвардии Капитана Саблукова». Рубан «получил дозволение оную списать для себя и по прочтении, увидев полезное ее содержание, витиеватый, важный, плавный и чистый Российский перевод, за достойное почел, исправив ошибки переписчика, издать ее в свете».

Книга получила при этом опять новое заглавие: «Китайский мудрец, или Наука жить благополучно в обществе, состоящая в нравоучительных наставлениях, сочиненных древним Восточным Брамином, с дополнением рассуждений о христианском законе Европейского мудреца».

Забегая в следующие десятилетия, увидим неменьший успех сочинения. Четвертый перевод его (на этот раз уже с немецкого языка) появился в Университетской типографии у Новикова в 1786 году. Названо оно было теперь: «Книга Премудрости и Добродетели».

Наконец, три перевода вышли в начале XIX века.

Книга Додели была как бы сжатой энциклопедией нравственности, изложенной необычайно легко и изящно. Этим объясняется ее успех. «Великая слава, простота и чистота нравоучения является в сем древнем монументе премудрости восточной, — писали в своем предисловии к «благосклонному читателю» князья Цициановы. — Падши на колена, житель земли в молчании и с благоговением приими наставление Всевышнего, — так начиналась книга: — чтоб везде, где только солнце светит или ветер веет, где уши к слышанию и разум к понятию есть, законы жизни введены и правила правды почитаемы и последуемы были».

Первая часть книги говорила «о рассмотрении самого себя» (о смиренномудрии, упражнении, подражании, благоразумии, постоянстве, удовольствии и умеренности); вторая — «о страстях» (надежде и страхе, радости и печали, сожалении, желании и любви); третья — «о жене»; четвертая — «о свойстве и родстве»; пятая — «о провидении, или случайной разности людей» (об умном и невеже, богатом и убогом, господине и служителе, государе и подданных); шестая — «о должностях сообщества», седьмая — «о законе».

Уже из этого краткого перечня содержания видно, что «Экономия жизни человеческой» касалась тех же вопросов, какие ставились обыкновенно и масонами в их речах, изъяснениях к актам и катехизисах. Сочинение Додели было как бы «ручной» или «карманной» книжкой нравственности. И действительно, «Экономия жизни человеческой» в переводе, отличном от упомянутых выше, и с некоторыми сокращениями целиком была включена в состав «Карманной книжки для В*** К***», изданной Новиковым в Университетской типографии в 1783 году.

2) Наряду с книгой Додели можно назвать еще несколько сочинений того же типа — карманных или ручных книг морали — различного удельного веса по внутреннему своему содержанию. В 1763 году в Москве издана была «Энциклопедия, или Собрание нравоучительных мыслей и рассуждений о разных материях, сочиненная по алфавиту и с французского языка на российской переведенная коллежским асессором Ив. Приклонским». В книге помещены объяснения таких слов, как «Бог», «благо», «добродетель», «несчастье», «печаль», «самолюбие», «спокойствие», «тайна» и пр. — заимствованные большею частью из Эпиктета, Сенеки, М. Аврелия, Бельгарда, Оксенстерна и других писателей-моралистов. В 1768 году типографией Морского шляхетского корпуса был напечатан «Путеводитель к премудрости» Вивеса, в переводе С. И. Гамалеи. В Петербурге в 1771 году появились (в переводе с французского П. Нечаева; посвящение — гр. Г. Г. Орлову) «Размышления и нравоучительные правила» гр. Оксенстерна: некоторые из них в другом переводе были уже ранее использованы в «Ежемесячных сочинениях» и «Трудолюбивой пчеле».

К названным изданиям следует присоединить:

3) Переводы С. Волчкова: книгу Гофмана «О спокойствии и удовольствии человеческом» (первое издание — СПб., 1762–1763, второе — 1770; третье — М., 1780) и сочинение аббата Бельгарда «Истинный христианин и честный человек» (первое издание — СПб., 1762, второе — 1770, третье — 1780).

4) Сборники сочинений и переводов А. Олешева. В 1774 году в Петербурге вышло «Начертание благоденственной жизни, состоящее в размышлении Шпалдинга об определении человека, в мыслях Дю Мулина о спокойствии духа и удовольствии сердца и 50-ти статьях нравоучительных рассуждений». В 1778 году там же изданы им «Цветы Любомудрия, или Философические рассуждения: о том, что нет спокойствия злым, каков есть человек в естественном состоянии, и о жизни, смерти и бессмертии человеков».

5) Сочинения участника «Полезного увеселения» В. Золотницкого. Первым из них вышел сборник «Состояние человеческой жизни, заключенное в некоторых нравоучительных примечаниях, касающихся до натуральных человеческих склонностей» (СПб., т. Сухоп. шлях, кадет, корп., 1763); те же «нравоучительные примечания» использованы были автором в «Сокращении естественного права» (СПб., 1764), три первые главы которого были посвящены «должностям человеческим к Богу», «должностям к самому себе» и «должностям к ближнему». В 1776 году в Петербурге вышла посвященная П. И. Панину книга В. Золотиицкого «Общество разновидных лиц, или Рассуждение о действиях и нравах человеческих», где общие положения разумной морали доказывались рядом примеров. Все эти труды Золотницкого заключены были его «Рассуждением о бессмертии человеческой души, которое утверждается особливо чрез доказательство Божьего бытия, открывающегося нам из многочисленных созданий» (СПб., 1768); вместе с последним на стр. 23–40 этого издания напечатано его же сочинение «О исполнении своего назначения, или О последовании Богу».

Масонство и вольтерьянство

Мировоззрение русских масонов 1770-х годов вполне может быть названо «философским» — в смысле философии XVIII века. Постичь «законы разума» и на основании этих законов построить жизнь своего духа и тела — такова цель, стремление к которой проповедовалось в масонских организациях.

«Все, что разум человеческий благого постигнуть может, подлежит твоей деятельности», — говорилось в шведском Уставе 1777 года.

«Люди одарены разумом, — ответствовал согласно ритуалу новопринимаемый мастер Елагиной ложи, — который поучает, что делать и как поступать нам; а потому и имеем общий естества закон».

«Не найдешь ты здесь ничего, что бы разум твой поразило, — говорит мастер ложи принятому ученику, — не найдешь ничего, кроме простоты естественной, кроме любви, союзом братским утвержденной».

В таком понимании смысла человеческой деятельности русское масонство 1770-х годов совпадало с «вольтерьянством».

Взаимные отношения масонства и вольтерьянства до сих пор недостаточно ясно оценены. В определении того и другого расходятся терминологии — старинная обиходная и современная научная. Обиходный язык второй половины XVIII — начала XIX веков смешивал оба явления в одно: «вольтерьянец» и «фармазон» были синонимами. Наука XIX века резко разделила эти понятия. Вольтерьянство стали рисовать совершенно противоположным масонству течением. Обе точки зрения по-своему правы, но обе и ошибочны, если ими ограничиться. Ни вольтерьянство, ни масонство в действительности не отвечали тому представлению о них, которое создавалось в разные времена и в применении к разным людям.

Масонство не было вовсе единым умственным течением. Новоанглийское масонство 1770-х годов и розенкрейцерство 1780-х не имеют между собою почти ничего общего. Одно насквозь проникнуто рационализмом; другое носит черты подлинной мистики.

Вольтерьянство также не все на одно лицо. Обычный тип «вольтерьянца», проступающий в русской изящной литературе XVIII века, далеко не покрывает собою всех действительных вольтерьянцев.

Вольтерьянство становилось иногда синонимом морального нигилизма и распущенности; но это было исключение, а не правило. Как правило, вольтерьянство пыталось создать, наоборот, новую мораль, и люди, искренне ей преданные, могли быть (и бывали в жизни) не хуже в нравственном отношении, чем не вольтерьянцы. Эта новая мораль опиралась не на авторитет религии, а на главенство разума, но от того она не превращалась в «развращение нравов», а продолжала оставаться моралью и силилась поставить преграды «развращению».

Верным показателем является литература, которую создавали и читали русские вольтерьянцы. В списке переводов сочинений Вольтера или приписывавшихся Вольтеру находим произведения, которые по своему нравственно-философскому характеру всецело могут быть отнесены к вышеназванным масонским проповедям естественной морали.

Таков, например, «Путь счастия человеческого» (СПб., 1772 год) — собрание 67 нравоучительных правил. Вот некоторые из них: «Воздавай своему создателю должное», «Уступай благопристойным образом, когда кто на тебя нападает», «Храни нерушимо данное тобой слово», «Будь услужлив, скромен, учтив и приветлив», «Будь покорен начальникам без раболепства», «Подай руку помощи бедному утесняемому», «Бегай как роскоши, так глупости», «Берегись лишнего пития и пищи», «Будь добрым гражданином», «Готовься всегда умереть, как надлежит христианину».

Другой стороной примыкали к моральной масонской литературе скептические повести Вольтера. Вольтерьянство в этом сливалось с целым потоком таких сочинений, которые рассматривали жизнь и ее блага с точки зрения ничтожества человеческого существования. Вольтеровы произведения, как «Микромегас» (перевод А. Р. Воронцова в «Ежемесячных сочинениях», 1756, т. III; перевод Сумарокова в «Трудолюбивой пчеле», 1759) и «Кандид» (переводе. Башилова, СПб., 1769; второе издание — СПб., 1779), подходили по своему существу к тому же направлению русской мысли, которому служили переводы Монтеня или Фонтенеля из новых писателей, Лукиана — из древних.

Лукиан переводился в нескольких доекатерининских журналах: «Ежемесячных сочинениях», «Праздном времени», «Трудолюбивой пчеле», «Полезном увеселении». В 1773 году в Москве вышли «Разговоры между мертвыми, выбранные из Лукиана Самосатского». Несколько позже изданы были в двух частях «Разговоры Лукиана Самосатского, переложенные с греческого языка священником Ив. Сидоровским и коллежским регистратором Матвеем Пахомовым». «Разговоры о множестве миров г. Фонтенеля» переведены были еще в 1730 году кн. Антиохом Кантемиром. «Разговоры по подобию Лукиановых» Фонтенеля помещались также в «Ежемесячных сочинениях» и «Праздном времени». «Михаила Монтаниевы опыты» в переводе Волчкова изданы были в Петербурге в 1762 году.

«Великолепие света вдруг в ничто обращается, — все в свете есть суета». Так выражает смысл скептического направления «разговор в царствии мертвых между Александром Великим и Геростратом».

Мотив этот излюблен был журналами 1760-х годов В 1761 году, например, писало «Полезное увеселение»:

Скептицизм тесными узами сплетался с новой моралью разумной философии. Если телесная жизнь человеческая — тлен и суета, то не в ней надо искать руководящего начала: воспитание души, спокойствие духа — вот с какой стороны сияет свет истинной мудрости.

«Человек благополучие свое во внешних обстоятельствах никогда полагать не должен», — говорилось в «Ежемесячных сочинениях». Это «одно из главнейших преданий стоической философии, предлагаемое сею высокопарящею сектою о состоянии жизни человеческой».

Предания «стоической философии» и были «разумной моралью» русских вольтерьянцев. Учение древних стоиков усиленно привлекало к себе внимание образованных дворянских кругов. Книги, излагавшие это учение, далеко не всегда были прямыми переводами с античных подлинников, а подчас даже и вовсе не были переводами, лишь пересказывая — и очень отдаленно — оригинал; важно не это, а то, что они вообще появлялись в печати, притом в большом количестве, следовательно, на них был спрос.

В 1754 году вышли «Епиктита Стоического философа Евхидрион и Апофегмы» в переводе с греческого Григория Полетики. Тогда же в «Ежемесячных сочинениях» печатаны были переведенные Щербатовым «Нравоучительные рассуждения, выбранные из Эпиктета, Симплиция и Арриана». В 1765 году был издан «Дух Сенеки, или Изрядные нравоучительные рассуждения сего великого философа» в переводе В. Золотницкого. «Нравоучения Сенекины» печатались еще прежде в журналах. Доступ к русскому обществу получил и Цицерон. В 1752 году изданы его «Мнения из разных сочинений, собранные для наставления юношества аббатом Оливетом» (перев. Ив. Шишкина). В самом конце елизаветинского царствования вышли в переводе Б. Волкова «О должностях три книги». При Екатерине появились «Двенадцать отборных речей» в переводе К. Кондратовича, «Размышления о совершенном добре и крайнем зле» в переводе Ив. Посникова и «О утешении». Марку Аврелию менее посчастливилось на переводы: русские читатели получили взамен лишь переложения его мыслей. В «Добром намерении» напечатаны были «Речь Пануция Секретаря к Императору Марку Аврелию при его кончине» и «Речь Марка Аврелия Императора Римского, говоренная им самим при его кончине, к сыну своему и наследнику престола Коммоду» — обе в переводе с латинского А. Вершницкого. В библиотеке кн. М. М. Щербатова была книга «Житие и дела Марка Аврелия» (СПб., 1740). В 1773–1774 годах трудами Общества, старающегося о напечатании иностранных книг (в котором принимал близкое участие Новиков), изданы «Золотые часы государей, по образу жития Марка Аврелия».

Опираясь на стоицизм, размышляя о ничтожестве и суете человеческой жизни, русский вольтерьянец сворачивал на дорогу иного миропонимания, начиная искать нетленных ценностей вне материального мира.

поучали своего читателя «Ежемесячные сочинения». И там же, в «Одах Духовных», пел Сумароков:

Опровергая мнение Лукреция, студент Дмитрий Аничков писал в «Полезном увеселении»: «Душа человеческая есть подлинно бессмертная».

«Смерть, где твое жало? — спрашивал на страницах того же издания Алексей Нарышкин. — Живущая искра небесного пламени, оставь, оставь сие смертное тело. Дрожать, надеяться, трепетать, лететь, — какое мучение! Какое блаженство в смерти!»

Нартов в своих «Рассуждениях о смерти» исходил из положения, «что вечное блаженство смертных не может быть не естественно, но должно соответствовать естеству, одаренному изобильно разумом и волею». Это естественное блаженство не может заключаться в материальной жизни, так как она не вечна: следовательно, оно — в жизни духа, которую смерть не прекращает. Поэтому человек «должен привесть свою волю и желания в порядок целомудрием, обузданием своих страстей и всеми прочими добродетелями».

Стоическая мораль и основанный на познании естества идеализм приводили русских «философов» XVIII века к гармоническому слиянию мудрости разума с учением Св. Писания. «Сто четыре священные истории» одновременно с Вольтером читал русский вольнодумец 1770-х годов. Ильин был поклонником французского философа. Он даже табакерку себе купил «с изображением портрета г. Волтера». Но тот же самый Ильин старательно посещал московские церкви и составил подробный их реестр.

Переложение Херасковым Вольтеровых «Мыслей, почерпнутых из Екклезиаста» как бы закрепляло эту связь между разумом и Св. Писанием. На философском языке та же связь была выражена понятием о божественности разума: всю жизнь надо строить по велениям естества, но сам разум только искра «небесного пламени», зажигающая душу человека.

Новая мораль, которой требовало вольтерьянство, была непосильна для одного человека. Шум мирских соблазнов заглушал начала добродетели. Выход и спасение были в том, чтобы люди новой морали соединилась вместе — образовали сообщество. Организация его должна, очевидно, быть замкнутой. Широко раскрытых дверей боялся и учитель русских вольнодумцев Вольтер; известны его слова: «Когда чернь примется рассуждать — все погибло». Толанд, провозглашавший новую рациональную религию, вместе с тем оговаривал, что это — религия для немногих. В соответствии со словом вождей и русские вольнодумцы стремились оградить свое учение от широкой огласки.

Тот только знает истинное сообщество, «который бегает от шуму и довольствуется малым числом людей, которые между собою только обходятся». Так писал в «Ежемесячных сочинениях» молодой философ, будущий приятель Вольтера, успевший уже и теперь его начитаться, гр. А. Р. Воронцов. Такое тесное общество русские вольтерьянцы и нашли себе в масонских ложах первого Елагина союза. «Фармазоны» этих лож почти сплошь вольтерьянцы; обратно, среди русских поклонников Вольтера едва ли не все в 1770-е годы были масонами.

Одним из наиболее ревностных вольтерьянцев в русской литературе был «дворянин-философ» Ф. И. Дмитриев-Мамонов. Его аллегория 1769 года, изображающая людей со всеми их усилиями в виде муравьев, копошащихся на жалкой земле, — проникнута вся духом «Микромегаса», насмешкой разума над неустройствами земной жизни. Но Дмитриев-Мамонов был в то же время и масоном.

Просматривая далее список переводчиков Вольтера, все время находим среди них лиц, заметных по своему участию в масонских организациях. Масонами были, например, А. Р. Воронцов и А. П. Сумароков — переводчики «Микромегаса»(1759); вероятно — Ив. Л. Голенищев-Кутузов, переводчик «Задига»; Ал. Спиридов (член л. Нептуна) — переводчик «Скармантадовых путешествий» (1773); М. М.Херасков— переводчик «Мыслей, почерпнутых из Екклезиаста» (1764; 2-е изд., 1779; 3-е изд., 1786); Е. В. Рознотовский (член л. Урании) — переводчик «Истории сокращенной о смерти Каласа» (1788). Среди тех лиц, которым посвящены переводы Вольтера, находим также масонов: «История о крестовых походах» (1772) посвящена гр. 3. Г. Чернышеву; «Уборный стол г-жи Маркизши Помпадур» (1777) посвящен О.П. Козодавлеву (члену л. Равенства); «Сочинения г. Вольтера» (1784) и «Политическое завещание г. Вольтера» (1785), посвящены И. И. Михельсону (члену л. Благотворительности, ок. 1785).

Несколько известных литературных предприятий XVIII века, носивших ярко выраженный «философский» характер, налажены были почти исключительно при участии масонов. В 1767 году «при Императорском Московском университете» напечатаны были «Переводы из Энциклопедии», ч. I–III. Редактором издания, как видно из предисловия к I части, был М. М. Херасков. В этом же предисловии означены были «имена трудящихся в переводе, с показанием взятых ими материй». Среди них находим следующие, по большей части знакомые уже нам имена: А. И. Бибиков, гр. А. П. Шувалов, М. М. Херасков, кн. Ф. А. Козловский, С. В. и А. В. Нарышкины, А. А. Ржевский, А. П. Мельгунов, Д. В. Волков, кн. Н. Н.Трубецкой. В 1768 году по инициативе Екатерины издан был «Велизер, сочинение г. Мармонтеля, переведенный с французского на Волге разными знатными особами». Переводом Велизера, путешествуя по Волге, занималась сама Екатерина II с некоторыми лицами своей свиты: первую главу перевел И. П. Елагин, вторую — гр. 3. Г. Чернышев, третью — С. М. Кузмин, четвертую — И. П. Елагин, пятую — гр. Г. Г. Орлов, шестую — Д. В. Волков, седьмую и восьмую — Алексей Вас. Нарышкин, девятую — Екатерина, десятую, одиннадцатую, двенадцатую — Д. В. Волков, тринадцатую — А. И. Бибиков, четырнадцатую — гр. В. Г. Орлов, пятнадцатую — Г. В. Козицкий. Тогда же императрицею учреждено было «Собрание, старающееся о переводе иностранных книг». Почину собрания более всего обязаны появлением своим в русском переводе Вольтер и французские энциклопедисты. Труды их не только продавались в лавках; была даже попытка наладить разносную продажу философских сочинений по улицам Петербурга. В числе участников этого вольнодумного предприятия было много масонов или лиц, вступивших позднее в масонство: И. А. Алексеев, С. И. Гамалея, И.А. Дмитриевский, А. М. Кутузов, В.А. Левшин, М.И. Попов, А. Н. Радищев, И. А. де Тейльс и др.

Обратное увидим, присмотревшись к составу Елагиных лож: многие из членов их — несомненные вольтерьянцы. Не случайны были сетования архимандрита Гедеона на то, что «секта оных масонов умножается, и философы Вольтер и Руссо величаются». Участие в масонских ложах не только деистов-вольтерьянцев, но и атеистов засвидетельствовано самим Елагиным. «Единому молотка удару», по его словам, покорны были одинаково «богопочитающие и атеисты». «Вольтер и ему собразные, — сколько было известно Елагину, — находились в обществе свободных каменщиков». Ложа Урании давала у себя приют многим поклонникам рационалистической философии. В ней принимали участие бывшие лейпцигские студенты Радищев, Рубановский, Челищев; знатные ценители Вольтера Бибиков и Волков. В ложе Равенства состояли Козодавлев, известный esprit fort; кн. Щербатов — приверженец энциклопедистов; Ильин, который покупал себе и книги соответствующего духа, например «Задиг» Вольтера и «Велизер» Мармонтеля.

Мораль и религия, которым подчинялись в своих ложах русские масоны 1770-х — начала 1780-х годов, для новоанглийских лож первого Елагина союза могут быть восстановлены лишь отчасти.

Можно только сказать с уверенностью, что вопросы новой религии и морали серьезно занимали адептов Елагина масонства, несмотря на всю внешнюю пустоту собраний лож, несмотря на подчас ироническое отношение братьев к ритуалу. Даже в дневнике беззаботного Ильина виден иногда этот серьезный интерес Елагиных масонов к существу своего учения. 1 мая 1776 года записывает, например, Ильин: «Я пошел к Алексею Петровичу (Прончищеву) у коего были Юрий Александрович Нелединский и братец, это был первый час пополуночи в начале, где просидел до трех часов, а потом с братцем поехал к нему ночевать. Застал я у Алексея Петровича материи, чрезвычайно рассуждением наполненные умным, или по крайней мере мне такими казались, которые больше происходили от Нелединского или же совсем от него, потому что почти никто против него не говорил, да и не осмелились никто. Рассуждения его и доказательства из головы брались, как река течет, и на все ответ короткий. Кажется, многие человеческие большие умы вселились к нему в голову вместе с памятью».

Отрывочные сведения Елагиных ритуалов могут быть дополнены на основании современных им актов иного направления. Без боязни ошибиться мы можем некоторые формулы рейхелевского или шведского масонства приблизить к масонству Елагина.

Весь ритуал собственно Елагиных лож приспособлен был к понятиям рационалистической религии, основанной на морали. Масон признавал разумное Высшее Существо, которое руководит добродетельными движениями его сердца. По окончании приемной ученической ложи читалась особая молитва этому Высшему Существу: «Великий, всесильный архитектор, Боже Преблагий, подавший нам днесь силы к трудам нашим, приими благодарение сердец, истинны Твоея коснувшихся, и сотвори, да все мы везде о ней размышляя, пойдем путем, Тебе благоприятным».

Сообразно с этим 6-я статья Рейхелевых «Всеобщих положений» масонства гласила: «Истинному свободному каменщику подобает со всяким усердием чтить и любить Всевышнего, Всесвятейшего, Великого Зиждителя Вселенной». Подробнее определялось отношение масонов к Божеству в шведском «Уставе или правиле свободных каменщиков» (1777); первое отделение его составляли «Должности к Богу и к религии», второе говорило о «Бессмертии души». В предисловии к «Уставу» так было выражено это Первое отделение: «Храни благоговение к существу исполненному Величества, действием воли своея сотворшему Вселенну, и сохраняющему ее непрерывным своим деянием. Повергни себя пред Словом воплощенным, и благословляй Провидение, произведшее тебя в свет между христианами. Исповедуй Божеский закон сей на всяком месте и исполняй все нравственные должности, в нем предписанные. Во всех твоих деяниях яви разумное благочестие без лицемерия и лжесвятости или фанатизма».

Такие же мысли высказывались в карманной книжке масона — «Экономии жизни человеческой». «Все происходит от Бога, — учила эта книжка, — власть Его не имеет пределов, премудрость Его предвечна, и благость Его бесконечно долготерпелива».

Религия рационалистического масонства была тесно связана с моралью, насквозь пропитана ею. Главные «работы» каменщика 1770-х годов (как и низших трех степеней позднейшего масонства) посвящены были упражнению в морали. От вступающего в братство прежде всего требовалось добродетельное и твердое поведение. Новопринимаемый в Елагину ложу ученик произносил так первые слова своей присяги:

«Клянусь честию моею, перед всевышним Создателем света, что вступив я по искреннему моему желанно, в добродетельное общество масонов, пребуду навсегда, честным и скромным человеком, добрым послушливым и миролюбивым оного членом, непоколебимым исповедателем величества и премудрости всевышнего Творца, верным милосердому Государю своему подданным, прямым и достойным сыном любезного Отечества моего, мирным и добрым гражданином. Что я в сея минуты изжену из сердца моего не только мщение, но и всякое негодование на оскорбивших и обидевших меня в житии моем, что всегда и властью и собственным моим имением, потщуся помогать бедным, утешать несчастных, защищать гонимых, не только братию мою масонов, но и всякого звания достойных».

«Семь должностей», о которых упоминал в своей речи мастер ложи, были те же самые моральные правила, которые и позже сохранялись для иоанновских степеней. Это — 1) скромность, 2) повиновение, 3) добронравие, 4) любовь к отечеству, а паче к братии, 5) постоянство, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.

Масонские добродетели всецело были основаны на требованиях рассудка.

советовал Ржевский Нарышкину.

Опыт применения новой рациональной религии к жизни целого государства нарисовал кн. Щербатов в своем «Путешествии в землю Офирскую» (1784).

Щербатов пытается поставить религию исключительно на рационалистических основах. «Мы люди, а потому суть твари, одаренный рассудком», — объясняет путешественнику офирянин принципы религиозного быта своей страны.

Общественная молитва совершается в храме, вся обстановка которого заимствована из масонских лож. Храм «построен из дикого камня». Посредине его находится солнце (= блистающей звезде масонских лож); «на серебряном кругу голубою финифтью была изображена цифирная литера, знаменующая единакость».

Священник — «в длинном белом платье, имеющий род нагрудника (соответствует масонскому переднику, или запону), на коем находилось выкованное такое же солнце… взошед на возвышенное место, сказал: вознесите мысли свои к Вышнему. А потом, став на колени, с частым преклонением читал молитву, и все, бывшие тут, в глубоком молчании и с потупленными очами, также стоя на коленях, и с преклонением на землю, приносили молитву в молчании. Молитва сия не долее двух минут продолжалась, когда восстал священник и обратясь к народу, сказал: да услышана будет молитва ваша перед Господом, и после сего начали расходиться».

Священник по выходе из храма оказывается офицером полиции: «понеже, что полиция у них есть для сохранения нравов, то из граждан и выбираются те, которых они достойнейшими почитают, в главные надзиратели частей по три человека, которые тогда же определяются быть священниками единого Бога». Эти три человека «по очереди исправляют молитву в храме, наблюдают о нравах гражданских и о всем, что касается до тягости народа; прочие же должности исправляются другими определенными; многие из них и другие места имеют». Тот, с которым познакомился путешественник, состоял также начальником высшего земского суда.

Священники не получают дохода ни от храма («приносить мольбы Вышнему — сия есть должность каждого человека, то какому и доходу за сие быть?»), ни по должности полицейской («ибо первое, она весьма не трудна, а второе, она есть такая, которая защищает жителей от всякого притеснения, то и в сем случае одной довольно чести»). Жертв офиряне никаких не приносят, «ибо лучшая жертва Вышнему существу есть сердце чистое, а для сего каждый офирянин имеет должность, под опасением немалой пени, кто бы он ни был, прийти единожды в неделю в храм Божий и Ему краткую молитву принести».

Молитвы «весьма кратки… и их весьма немного, а именно: 1) ежедневные, 2) на рождение младенца, 3) на бракосочетание и 4) на погребение».

Таинств в религии офирян нет: брак, например, «не есть дело, касающееся до веры, но до гражданских законов, а благословение, чинимое браком во храме, есть токмо дабы оные учинить тверже и непоколебимее».

Дела по разводу рассматривает «главный трибунал благочестия».

Религия, полиция, суд и санитария совершенно переплетаются между собою: все основано на доводах рассудка, чувству или откровению нет доступа к духовным делам Офирской земли.

 

2. Разложение рационализма

В 1782 году в известном своем курсе «О трех познаниях — любопытном, приятном и полезном» московский профессор Шварц разделил на три степени всю душевную жизнь человека. В первой главенствует разум, во второй — чувство, в третьей — откровение. Сообразно этим степеням делится и все познание человека. Для того чтобы достигнуть высшей, он должен непременно перейти через две первые.

Слова Шварца не противоречили тому пути, который действительно проходили многие русские масоны от Елагиных лож до розенкрейцерства. С другой стороны, слова эти отвечали обычному порядку многоярусных систем масонства. Все, чему учили на низших иоанновских степенях, было лишь символом; толкование давалось последующими градусами.

На пути к откровению надо было предварительно воспитать разум и чувства, проведя свое «я» через горнило самопознания и морали. Для новоанглийских лож 1770-х годов существенный смысл масонства заключался как раз в разумной морали. Для розенкрейцеров следующего десятилетия, наоборот, установилось правило, что «мораль не есть еще каменщичество, а только необходимое преддверие оного».

Подобно морали, промежуточной степенью был и разум.

«Многие, устремясь к единой благодати, не брегут о разуме, — говорил Поздеев своему ученику Римскому-Корсакову, — но сие не так. Разум есть необходимое звено к благополучию человека, от Бога пожалованное. Так точно многие желали бы иметь дело с ангелами, минуя человеков; но вопрос: сообразны ли им? Многие братья хотели бы иметь дело с вышними начальниками, но вопрос: сообразны ли им? А сии имеют ли время ими заниматься? И так сообразность и посредствующие звенья составляют порядок».

«Я не отвергаю совершенно наук, преподаваемых человеками, — заявлял Шварц своим слушателям, — хотя они и не служат к сооружению блаженства нашего: они суть также дары, происходящие от Бога, и человек, преданный Богу и для ближнего стремящийся к наукам сим, учиняется способнейшим орудием, чрез которое Бог, помощью самых сих наук, падших человеков к себе привлекает».

В одной из своих лекций Шварц говорил: «Никакой злодей не может вредить никому, кроме подобных же ему злодеев; Вольтер во всех своих сочинениях учит добродетели: но имевши несчастье быть воспитану в таком круге, где те, кои должны были защищать свою религию, ее посрамляли и опорачивали, вздумал он, что все такие священнослужители обманщики и плуты, и, вступив в ученый свет еще в малолетстве, заблудился своею остротою и так сказать, побежав, прошагался».

«Разве разум не дар Божий? — спрашивал в одной своей речи 1785 года Поздеев. — Да, он дар; но грехом развращен и от света удален».

«Разум есть дар Божий, который мы должны воспитывать и приводить в большее совершенство», — записывал А. П. Римский-Корсаков поучение Поздеева.

«Наши разумы, — писал Поздеев другому своему ученику, — должны черпать из всеобщего разума; мало-помалу все сделается ясно, надобно только в простоте просить и немедля благодарить».

Символическое понимание было удобной щелью, через которую до высших степеней новиковского кружка проникал рационализм раннего русского масонства. «Доказать скоро можно, что не должно пренебрегать мыслями, — говорил Поздеев, — ибо всякое дело доброе и злое начинается в нас первоначально мыслями. Все, что произошло в свете: перевороты, войны, основание государств и их разорение, заблуждения и все, что ни делалось, первоначально было мыслями тех людей, которые похотели что-нибудь в свете произвесть, потом мысли превращались в слова, а наконец следовало и произведение вдело того, что они прежде в мыслях расположили».

Типичный образец применения разума как служебного орудия на пути к откровению находим в посвященном Татищеву «Рассуждении о истинном человеческом благе» ученика Шварца — Лаврентия Давыдовского (напечатано в I части «Вечерней зари», а затем отдельно — в Университетской типографии у Новикова в 1782 году).

Давыдовский начал свое рассуждение с рационалистического обоснования идеализма. «Последуя здравому рассудку, — говорил он, — непременно надо положить, что истинное благо должно быть одно общее всему человеческому роду. Следовательно, из бесчисленных путей, по которым смертные к нему текут, один только должен быть прямой, ведущий к желаемому их предмету, прочие же кривые и ведущие в противную сторону. Из сего явствует, сколь важное, спасительное и нужное есть изыскание сего пути. Последуя законам здравого разума, которые толико одобряют размышление, изыскивал я, в чем состоит сие истинное благо и какими средствами оного можно достигнуть». Тленность дает лишь временное благо, — она обманывает доверившегося ей. Единственное прочное благо — «совершенство нашего духа». Следовательно, источник истинного нашего удовольствия и блаженства должен быть «прощение и добродетель».

Заканчивал Давыдовский призывом — «при блистающей звезде разума» — «положить в скинии сердца нашего скрижали заповедей Божиих, и тогда воссияет на нем свет истинный».

Такой же смысл имели переводы и сочинения товарищей Давыдовского по «Переводческой семинарии» в журналах Новикова «Утренний свет» (1777–1780), «Московское издание» (1781) и «Покоющийся трудолюбец» (1784).

Новиковскими типографиями было издано (особенно в начале 1780-х годов) несколько и отдельных произведений, в которых проповедовались разумные законы естества. Такова, например, «Апология, или Защитительное рассуждение о роде человеческом», посвященный Хераскову перевод французской книги д’Арка (издан был «иждивением Н. Новикова и Компании», 1782 год). Кроме того, «иждивением Н. Новикова и Компании» напечатаны были в Университетской типографии: в 1783 году — «Брут трагедия» Вольтера (перевод В. Иевлева) и «Дух Бюффона» (перевод А. Малиновского); в 1784 году — «Сатирические и философские сочинения г. Волтера»; в 1785 году — «Велизер» Мармонтеля (третьим тиснением).

Второй ступенью человеческого познания по Шварцу было чувство. Действительно, «религия чувства» многим русским вольнодумцам послужила мостом для перехода от «религии разума» к «религии откровения».

«Религия чувства» начала развиваться в кругах масонства в те же 1770-е годы, когда еще так прочно было убеждение в неколебимой силе разума естества.

В 1776 году, «пробуя перо» в гостях у Ильина, друг его и тоже масон И. А. Петров написал на клочке бумага: «Что я чувствую, то мой закон; ибо склонности есть необходимость: следовательно, и правила, взятые из оных, неопровергательны». Тот же Петров писал Ильину длинные письма о своих душевных переживаниях по поводу безнадежной любви к одной богатой московской княжне. Письма эти Петров писал не потому, что отделен был от Ильина далеким расстоянием: оба они тогда (в 1775 году) жили в Москве; Петров одно из своих писем лично даже передал приятелю. Пером его двигало желание подробно описать тот «чувствительный удар», те «воздыхания» и «мучительные чувства», которые вселила в его душу княжна.

К 1780-м годам сентиментализм постепенно овладевает душою русского масона, занимая место рационализма. Иван Андреевич Петров — знакомый Карамзина и брат его близкого друга — Александра Андреевича Петрова. В кругу Карамзина, Петровых и другого карамзинского приятеля А. М. Кутузова находила себе культ «религия чувства». Карамзин близко прошел в своем развитии около розенкрейцерского мистицизма. Оба друга его, А. А. Петров и А. М. Кутузов, подпали этому последнему настроению. Видный член новиковского кружка И. В. Лопухин до конца дней своих был почитателем одного из столпов сентиментализма — Руссо.

Другой центр «религии чувства» среди людей, близких масонству и мистицизму, был в Павловске в резиденциях великокняжеской четы. Роман Павла Петровича с фрейлиной Нелидовой, письма последней, первоначальное отношение к ней Марии Федоровны — все построено на основе сентиментализма. Восторженное почитание Руссо Мария Федоровна привезла с собой из Этюпа в 1776 году. В ее детской и девичьей жизни культ Руссо занимал первенствующее место.

Этот культ Руссо продолжался в близких масонству кругах как прочная традиция русского масонства и в XIX веке. В Румянцевском музее хранится один позднейший сборник выписок из уважаемых масонами сочинений: наряду с изречениями Эккартсгаузена, Лабзина, Лопухина, Павла Голенищева-Кутузова, он заключает в себе и мысли Руссо.

Переводы Руссо находили себе читателя в России уже в 1770-х годах. Друг И. А. Петрова — Ильин, например, в апреле 1776 года купил себе у книгопродавца Миллера «Господина Жанжак Руссо о науках и художествах рассуждение».

Число изданных русских переводов из Руссо было вообще довольно значительным. В 1770 году без означения места и времени издания напечатаны были «Размышления о величестве Божии, о Его промысле и человеке господина Ж. Ж. Руссо» (переведены Сем. Башиловым в 1769 и 1770 годах). Тогда же в Москве появились и переводы Павла Потемкина: 1) «Рассуждение Ж. Ж. Руссо на вопрос: какая добродетель есть самонужнейшая героям, и которые суть те герои, кто оной добродетели не имели?»; 2) «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми».

Другой выразитель сентиментального направления, Геллерт, также ценился в России 1770-х годов. В Москве напечатаны были в 1773 году его «Утешительные рассуждения против немощной и болезненной жизни» (перевод А. Шумлянского), а в 1775 и 1777 годах — его «Нравоучение» в двух частях. В Петербурге в 1775 году вышли его «Басни и сказки» (две части, в переводе М. Матинского).

В конце 1770-х и в 1780-х годах издательским центром для печатания произведений, носящих больший или меньший оттенок сентиментализма, явились новиковские предприятия (особенно Университетская типография в начале 1780-х годов).

Из творений Ж. Ж. Руссо было напечатано в 1781 году «О блаженстве» (перевод И. Л. «Члена Вольного Российского Собрания», то есть, конечно, И. В. Лопухина), а в следующем году (вторым изданием) «Рассуждение о начале и основании неравенства».

Переводы из Э. Юнга помещались в Утреннем Свете еще до переезда Новикова в Москву («Гимн на правосудие Божие» в III части 1778 года, первые три «Ночи» — в IV и V частях 1778–1779 годов); в Москве в «Утреннем свете» напечатаны остальные «Ночи» (в VI и VII частях 1779 года); «Плач Юнга, или Ночные размышления о жизни, смерти и бессмертии» в переводе А. М. Кутузова издан был и отдельно в 1780 году (второе издание в тип. Лопухина в 1785 году). Тогда же вышло «Торжество веры над любовью», перевод с французского И. В. Лопухина (2-е издание, в Компанейской типографии, 1787 год).

Некоторые басни Х.Ф. Геллерта находим в VIII части (1780 год) «Утреннего света»; его «Примечания на Священное Писание» — в III части московского издания (1781 год). В 1782 году в стихотворном переложении старца Аполлоса напечатаны «Песни духовные славнейшего Х.Ф. Геллерта». В 1786 году Компанейской типографией выпущено было второе издание его же «Утешительных рассуждений».

В 1778 году в переводе И. Захарова, сперва в «Утреннем свете» (III и IV части) вышла «Авелева смерть» С. Геснера (перевод позже был издан отдельно, М., 1780); вероятно, в переводе того же Захарова, в III части «Утреннего света» (1778 год) напечатана была идиллия Геснера «В часы приятного Аврорина восхода». (Кроме того, в 1783 году в Санкт-Петербурге, в типографии Брейткопфа, была издана «Деревянная нога, швейцарская идиллия», перевод Карамзина; в 1786 года в Москве в Театральной типографии — «Идиллии и пастушьи поэмы», перевод В. А. Левшина.)

X. М. Виланда «Симпатии» и «Видения Мира невинных человеков» были напечатаны во II части «Утреннего света» (1778 год). В 1782 году появился его «Новый Дон Кишот» (перевод Ф. Сапожникова, издан «иждивением Новикова и Компании»); в 1783 году вышел его же «Комбаб».

В 1783 году вышла «поэма великого Галлера» — «О происхождении зла» (перевод Н. М. Карамзина).

 

3. Мистическая литература

Если для масонства рационалистического приходится искусственно воссоздавать книжный фонд, как бы из обломков идей строить целостное здание духовной жизни, то для масонства мистического задача гораздо проще. Масонство это само думало и заботилось о таком здании. Организация мысли была основной целью московских розенкрейцеров.

Две главные задачи стояли перед ними: 1) создать самое литературу, то есть озаботиться сочинением и переводом подходящих книг, обеспечить рукописные копии их или печатные издания и 2) открыть этой литературе путь к душе читателя, то есть подготовить этого последнего, дать ему в руки книгу, растолковать мысли, в ней заключающиеся.

Разрешение этих задач и взял на себя новиковский кружок. Из среды его выходили авторы и переводчики мистических книг. Для подготовки их кружком была создана при Московском университете особая «Переводческая семинария».

Часть книг распространялась в рукописных копиях, но очень многие были напечатаны. Центром, вокруг которого вращалась вся литературная работа кружка, было новиковское издательство, типографии Новикова, его деятельная, никогда не успокаивающаяся, вечно ищущая себе проявления личность. Новиков более других членов кружка имел дело с литературными работниками, заказывал самые переводы, иногда — чтобы впредь не отвращать людей от этого дела — покупал по два или три перевода одной и той же книги, печатая лучший из них и уничтожая остальные; рукописи вредных или безнравственных, по его мнению, книг Новиков иногда покупал, а затем сжигал, чтобы не распространялся соблазн.

В отношениях с литературными тружениками Новиков старался быть всегда справедлив и доступен, ведя для этого постоянную борьбу с оберегавшими его покой «домашними». Кроме Новикова, принимали участие в заведовании переводами Тургенев и Кутузов, которые исполняли обязанности редакторов по отношению к переводам А. А. Петрова, Д. И. Дмитриевского и др.

«Всех посторонних, имеющих до меня дело, — писал Новиков бар. Шрёдеру, — (я) во всякое время к себе пускал и пускаю и деньги сам платил, и весьма часто подтверждал, чтобы ни одному человеку не отказывали, но тотчас бы пускали ко мне или сказывали, когда я в кабинете».

Предания, идущие от большинства работников кружка, говорят о чрезвычайной щедрости Новикова, платившего небывалый цены за переводы. Иного мнения держался Болотов. Он сам получал от Новикова за издание «Экономического магазина» сперва 400 рублей в год, а с 1781 года — 500 рублей. Прежний его издатель Ридигер платил ему за «Сельский вестник» всего 200 рублей в год. Гонорар, получавшийся Болотовым от Новикова, никак нельзя признать недобросовестно низким. Тем не менее Болотов уверен был в корыстных намерениях Новикова. Болотов думал, что, получая большие доходы от своих типографий, Новиков держит в черном теле своих литературных работников. Одного из последних — убежденного ученика розенкрейцеров В.А. Левшина — Болотов называл «таким же трудолюбцем», как он сам. «Оба мы с ним были в сие время (1788 год) — черкасские волы и трудились над сочинениями и переводами без отдыха. Г. Новиков отдавал ему тогда переводить ту огромную немецкую книгу, которая напечатана потом под заглавием «Хозяин и хозяйка» и состояла в 12 томах. И я рад был, что от труда сего избавился, ибо сперва хотел было г. Новиков на меня сей страшный и скучный труд навалить».

Первоначальным орудием Новикова была типография Московского университета. Новиков взял ее в аренду (с 1779 года) при посредничестве университетского куратора Хераскова. Контракт заключен был на десять лет (с 1 мая 1779 года по 1 мая 1789 года), причем все типографские служители должны были получать жалованье от Новикова; арендная плата была определена в 4500 рублей.

Новиков привлек к себе для денежной поддержки двух компаньонов. Несмотря на это, распоряжался типографией он первое время вполне самостоятельно. «При начале заведения сих дел, — каялся он позже бар. Шрёдеру, — я многое делал по умственности».

Однако уже с начала 1780-х годов Новиков не всегда является единоличным издателем; из университетской типографии часто выходят книги, на которых значится, что они напечатаны «иждивением Н. Новикова и Компании».

С такой пометой в 1782 году, например, изданы были «Беседы святого отца нашего Василия Великого, архиепископа Кесарии Каппадокийского, на Шестоднев», «Духовные преполезные беседы преподобного отца нашего Макария Египетского, нареченного Великим», «Вера, надежда, любовь, учения богословского состав», сочиненный иеромонахом Аполлосом, и др. Компания, с которой разделил типографское дело Новиков, состояла исключительно из розенкрейцеров. Московский округ ордена, давая средства, брал на себя и все направление дела.

Орденским начальникам Новиков во всем должен был давать отчет. «Письма Коловиона к начальнику» заполнены делами типографии. Новиков посылает Шрёдеру требуемые им росписи «1) книгам, которые (у него) есть; 2) актам, кем которые переведены и переводятся кем именно; 4) книгам, которые в публичной типографии напечатаны, на отечественном и на иностранных языках; 5) книгам, которые в тайной типографии напечатаны и печатаются».

Желая поставить Алексеева (вероятно, И. А.) во главе конторы, «для смотрения за типографическими делами», Новиков испрашивает на это повеления начальника и, согласно указаниям последнего, ведет переговоры с Алексеевым, назначает ему 250 рублей «годового жалованья, комнату и стол, чем он совершенно доволен».

Новиков обращается к своему орденскому начальнику за повседневными советами, например, можно ли ему иметь «строгое смотрение» за типографскими «рабочими людьми», большая часть которых, «по прежнему за ними несмотрению, избалованы и пьяницы».

Университетская типография, носившая полуофициальный характер с ее казенным оборудованием, представляла, однако, значительные неудобства: в качестве орденского предприятия она была вынуждена часто производить работы, вовсе чуждые целям ордена, в видах коммерческих — для уплаты аренды или по казенной надобности.

В этих затруднениях московским розенкрейцерам весьма кстати пришел на помощь указ 15 января 1783 года «о вольных типографиях».

На основании указа розенкрейцеры начали выпускать часть своих изданий под фирмой «вольной типографии И. В. Лопухина». Распоряжался всеми делами ее тот же Новиков.

Вероятно, это не была особая типография, а именно только особая фирма. К такому выводу приводят следующие соображения: 1) Некоторые издания Лопухина появлялись одновременно и в Университетской типографии; 2) «Хризомандер» (М., 1783), изданный с пометою типографии Лопухина, одновременно, в том же формате, с тем же количеством страниц, появился и под фирмою Университетской типографии.

Некоторые книги типографии Лопухина появлялись с тем же постраничным расположением, тою же печатью, но под другою пометою: такова «Апология, или Защищение ордена вольных каменщиков» (Штарка), вышедшая в 1784 году под фирмами Лопухина и Рассказова, причем оба издания совершенно одинаковы, но в последнем из них титульный лист — вклеенный.

С 1783 года наиболее секретные орденские книги печатались не для продажи, а только для употребления братьев, без означения места и года издания (почти все — сплошь курсивом); типография, назначенная для них, «состояла из двух только станов» и «считалась под именем Лопухина». Можно, однако, сомневаться в том, что она была «отделена» от лопухинской, как говорит Новиков. Курсивом, присущим «тайной типографии», напечатана, например, «Колыбель камня мудрых, описанная неизвестным Шевалье», вышедшая в 1783 году под фирмою Лопухина; с другой стороны, несомненным шрифтом лопухинской типографии напечатано «Простосердечное Наставление о молитве» («тайная типография», около 1783 года).

В доме, бывшем Шварца, в так называемой Меньшиковой башне, устроена была и совершенно отдельная тайная типография, специально предназначенная для печатания немецких орденских книг. Все рабочие этой типографии были немцы и получили особое содержание. Дела ее шли плохо. Об этом, по крайней мере, свидетельствует Шрёдер для 1785 года.

Издания, вышедшие из типографии Лопухина или «тайной», были собственностью не лично Новикова, но всего розенкрейцерского кружка. Неопределенные юридически отношения членов кружка сильно тяготили Новикова.

«Наиискреннейше признаваясь» Шрёдеру, «что сие страдание, как наказание он действительно заслужил» своей первоначальной типографской самодеятельностью, Новиков вместе с тем оговаривал, что типографское дело кружка «распространилось весьма обширно» и «силы одного человека не могут объимать его». «Свидетельствуюсь совестью, — писал Новиков своему начальнику, — что сие бремя удручает меня, и я с крайним нетерпением ожидаю того, чтобы я при сем деле был только поверенный, что по действительному учреждению Компании исполниться может».

«Типографическая Компания в Москве» официально была «составлена» 1 сентября 1784 года. Учредителями ее были исключительно розенкрейцеры. При этом в капитал Компании двое братьев Новиковых внесли свой пай «на несколько тысяч книгами и дом, что в 5-й части» (на Никольской ул.); двое братьев кн. Трубецких, А. М. Кутузов, бар. Шрёдер, А.Ф. Лодыженский, двое братьев Лопухиных, кн. А. А. Черкасский, И. П. Тургенев и В. В. Чулков — вложили в Компанию различные денежные суммы (от 3 до 10 тысяч каждый); С. И. Гамалея и кн. К. М. Енгалычев приняты были «без капитала».

В 1785 году некоторые книги, изданные «иждивением Компании», печатались еще в Университетской типографии (например, «Новая Киропедия» Рамсея), другие — в типографии Лопухина («О заблуждениях и истине» Сен-Мартена) и лишь меньшая часть — в компанейской («Начальные основания деятельного христианства… для детского чтения»), которая, очевидно, не вполне была оборудована. Начиная с 1786 года издания Компании сосредоточиваются в ее собственной типографии в 20 станов, в доме Гендрикова (ныне Спасские казармы). Гендриковский дом послужил поводом к значительным недоразумениям в среде членов Компании.

В 1785 году Шрёдер приторговал этот дом для нужд ордена, дал задаток и уехал за остальными деньгами в Мекленбург, получать наследство «от весьма богатого дяди». Надежда на дядю не оправдалась; Шрёдер вместо денег прислал в Москву письмо с советом продать дом. Так как в доме уже произведена была значительная перестройка и затрачены немалые суммы на оборудование аптеки, то по настоянию Новикова «сей бедственный дом» не продали, а взяли в собственность Типографической Компании. Шрёдер, вернувшись в Москву, выдал на имя Компании и купчую.

Вслед за тем он пожелал выделиться из Компании и потребовал немедленной выдачи наличными деньгами не только внесенной части стоимости дома, но и всего капитала, положенного им в общую кассу. Это притязание Шрёдера было отвергнуто вследствие доводов Новикова, указавшего, что общее имущество Компании состояло не в деньгах только, а в товарах, книгах, домах и что барон может получить не то, что он когда-то вносил, а лишь пропорциональную этому сумму из всего имущества Компании. Получив пропорциональную сумму вместо реальной, Шрёдер с тех пор возненавидел Новикова.

«В начале следующего (1786) года, — показывал Новиков, — барон Шрёдер, быв недоволен мною за то, что я по беспрестанным почти моим болезненным припадкам и по типографским делам и заботам давно уже не делал собраний с порученными моему начальству, и, подозревая меня в холодности и нехотении, взял из-под моего начальства (под тем видом, что он сам с ними будет упражняться) Тургенева, Кутузова, Гамалею; у меня остались Багрянский, находившийся в Лейпциге, и брат мой».

К внутренним неурядицам присоединились внешние. Типографическая Компания ордена, служившая внешним проявлением, как бы юридическим лицом розенкрейцерского ордена, неминуемо подвергалась преследованиям, которые сыпались Екатериной на московский масонский кружок с конца 1784 года.

23 декабря 1785 года Екатерина подписала указы архиепископу Платону и Московскому главнокомандующему гр. Брюсу — «как самого Новикова испытать в законе нашем, так и книги его типографии освидетельствовать». Уже 31 декабря московский губернский прокурор А.А.Тейльс составил роспись книг, продававшихся у Новикова, и отослал ее к архиепископу.

После первого ознакомления с книгами Платон разделил их все на три разряда: 1) собственно литературные, 2) мистические («которых не понимаю, а потому не могу судить оных», — добавлял архиепископ) и 3) «гнусные и юродивые порождения так называемых энциклопедистов».

По получении письма Платона императрица 23 января 1786 года подписала указ о воспрещении печатать в светских типографиях книги, «до святости касающияся». Тогда же повелено было гр. Брюсу объявить Новикову, что типографии заведены для печатания полезных книг, а не сочинений, «наполненных новым расколом, для обмана и уловления невежд».

В феврале московскому губернатору Лопухину предписано было запечатать в типографии и книжной лавке Новикова книги, находящиеся на рассмотрении архиепископа Платона.

К концу февраля Платон составил список новиковских книг, по его мнению «сумнительных и могущих служить к разным вольным мудрованиям, а потому к заблуждениям и разгорячению умов». После этого Новиков обратился к гр. Безбородко с ходатайством о разрешении торговать теми книгами, которые не попали в список «сумнительных».

27 марта, указом на имя Брюса, Екатерина согласилась распечатать и пустить в продажу все книги, кроме шести. Подвергшиеся запрету шесть книг выбраны были из реестра Платона (куда всего вошло 22 названия): 1) «Апология, или Защищение ордена вольных каменщиков», 1784 год; 2) «Братские увещания», 1784 год; 3) «Карманная книжка для В. К.», 1783 год; 4) «О заблуждениях и истине», 1785 год; 5) «Химическая псалтырь», 1784 год; 6) «Хризомандер», 1783 год.

Взятые при следствии экземпляры этих шести книг были переданы в Московскую управу благочиния и впоследствии сожжены. Те же экземпляры, которые следствием обнаружены не были, Новиков, невзирая на запрещение, сталь продавать через Кольчугина.

27 июля 1787 года разразился главный удар над издательской работой Новикова и Компании. Подтверждая свое запрещение (от 23 января 1786 года) печатать в светских типографиях духовные книги, Екатерина, указом на имя нового московского главнокомандующего Еропкина, распространила запрет на духовные книги, ранее уже изданные: с этого числа нельзя было не только печатать, но и продавать все книги, «до святости относящиеся, кроме тех, которые напечатаны в синодской или других духовных типографиях, под ведомством синода состоящих, или же от комиссии народных училищ с дозволения высочайшего изданы или впредь издаваемы будут».

Так как подавляющее большинство продававшихся Новиковым и Компанией мистических книг несомненно «относилось до святости», то указ 27 июля 1787 года приостанавливал всю деятельность Компании. После его появления ей почти невозможно было продолжать существование. Список ее изданий с 1787 года заполнен преимущественно книгами исторического характера (в числе которых второе издание «Древней российской вивлиофики»).

1 мая 1789 года была утеряна розенкрейцерами Университетская типография; Екатерина заблаговременно известила кураторов университета о своем несогласии на возобновление контракта с Новиковым.

Издательская деятельность кружка постепенно замирала. «Книги печатаются только такие, — писал в ноябре 1790 года Лопухин, — и не могу сказать, какие, ибо такая дрянь, что я и не интересуюсь ныне знать о типографской работе. Сказки да побаски, только для выручки денег на содержание».

В ноябре 1791 года Компания была уничтожена и все имущество ее передано Новикову.

Усилиями новиковского кружка была создана обширная мистическая литература, частью печатная, частью рукописная.

«Богомудрые» труды, распространявшиеся московскими розенкрейцерами, по большей части были сочинения западноевропейских мистиков, преимущественно ХVІ-ХVІІІ веков, но также и более ранних.

Обильно представлены были «герметические» писатели, обещавшие своим последователям тайное алхимическое знание натуры и человека: помимо родоначальника их, обозначаемого вымышленным именем Гермеса Трисмегиста (сочинения его имени восходят к III веку по Р.Хр.), и средневекового философа Раймунда Люллия, находим в литературе новиковского кружка многих алхимиков XVI–XVIII веков. В числе их были: Г. Веллинг («Сочинение маго-кабалистическое»), А. И. Кирхвегер («Кольцо Платоново, или Гомерова золотая цепь»), Б. Г. Пено («Химическая псалтырь Парацельса»), Сетоний Космополит («Новое химическое светило Сендивогия»), Р. Флюдд («История микрокосма»). К ним примыкают писатели теософического направления: «тевтонический философ» Яков Бём (громадное число трудов), предшественник его Валентин Вейгель («Небесная манна») и разноязычные последователи — И. Гихтель («Краткое открытие и показание трех миров в человеке), А. Франкенберг («Теология мистика — о тройственном пути души»), И. Пордеч («Божественная и истинная метафизика»), Л. К. Сен-Мартен («О заблуждениях и истине»).

Особую группу составляют христианские мистики, как ранней эпохи (Дионисий Ареопагит, Лактанций Фирмиан, Макарий Египетский, Бл. Августин), так и XV–XVIII веков: Фома Кемпийский («О последовании Христу»); Лоренцо Скуполи («Брань духовная»); Иоанн Арндт («О истинном христианстве»); квиетисты Михаил Молинос («Духовный путеуказатель») и Ж. М. Гюйон («Соборное послание С. А. Иакова»). Наконец, особо должны быть названы собственно масонские писатели: англичанин В. Гучинсон («Дух масонства»); полушотландский француз Рамсей («Новая Киропедия»); полурусские немцы Штарк («Апология») и Эли («Братские увещания») и подлинные немцы — Гаугвиц («Пастырское послание»), Гёрунг («Должности, говоренные Хризофироном»), Шлейс фон Лёвенфельд («Во свете истины сияющий розенкрейцер»), Эккер («Вольнокаменщические речи»), присяжные литераторы ордена розенкрейцеров.

Среди отдельных членов новиковского кружка можно различить неодинаковое отношение ко всем группам этих сочинений. Одних больше привлекает пиетизм и квиетизм. Таковы — Лопухин, Краевич, Карнеев; их любимые авторы, сверх Бёма, — Иоанн Арндт, Фома Кемпийский, г-жа Гюйон.

Другое направление — герметическое; к нему принадлежал Новиков, близкий ученик которого Багрянский перевел «Платоново кольцо»; одних вкусов с Новиковым были: А. М. Кутузов, который перевел сам псевдо-Парацельсову «Химическую псалтырь» (Пено) и редактировал перевод А. А. Петрова — «Хризомандер»; И. П. Тургенев — соредактор «Хризомандера»; кн. Н. Н. Трубецкой, который так интересовался в переписке с Кутузовым алхимическими лекарствами («тайные знания» прельщали его, вероятно, преимущественно в практических видах). Гамалея обнимал в своем лице оба течения: так же интимно, как Краевичу, был близок ему Бём; вместе с Новиковым он составлял в селе Титхвинском «Библиотеку герметическую».

Обилие мистической литературы заставляло распорядителей кружка делать выбор произведений, наиболее пригодных для чтения рядовых братьев. Понемногу вырабатывался определенный «круг» такого чтения.

Божественное Писание — так определялась отправная точка этого круга.

«Во всех мистических книгах весьма много натуры, но в Св. Писании одна чистая благодать», — поучал Краевич Дмитриевского.

«Коли будете чувствовать хладность к религии, то читать Евангелие и Св. Писание… Венец всего — Св. Писание», — заметил себе Ланской (в 1818 году) слова Поздеева.

«Читая другие книги, — писал тот же Поздеев Остолопову, — не должно забывать книгу всех книг, то есть Священное Писание; прочие книги, как звезды, а Святое Писание — это солнце, им живет мир нравственный, а солнцем чувственный».

В одной из масонских речей XVIII века ритор говорил ученику: «Советую вам читать чаще Священное Писание, дабы беспрестанно обращалось в памяти вашей то благо, которое дает уразуметь, какая разность между Духа и Материи».

«Да будет библиотекою твоею великая четвертная книга, — писал Эли, — повсюду тебе сопутствующая натура. Толкователем же избери себе полезнейшее, все изъясняющее, все понятным делающее и научающее Священное Писание. В нем воистину можешь ты все найти, все, могущее соделать нас мудрыми, добродетельными, счастливыми и блаженными».

Но для того чтобы служить «толкователем» на книгу натуры, Библия сама должна была быть тщательно истолкована. Когда Нартов испытывал мудрость розенкрейцерских учителей (в 1783 году), он поставил им в числе главных вопросов такой: «Имеют ли ключ на Библию?»

«Ключ на Библию! — ответил ему Шварц. — Это нам точно так кажется, как когда бы хотел кто заказать на стеклянном заводе чашку для вмещения в нее океана. Однако ж малые познания, нам данные, сделали для нас чтение Библии сладким, утешительным и довольно просвещающим, и многие места, при коих знахари умствуют или кощунствуют, суть для нас предмет высочайшего удивления и довод к возвышающим размышлениям».

Вероятно, именно в качестве подобного «ключа» розенкрейцерами употреблялась особая «ручная Библия», — собрание текстов из Священного Писания, расположенных систематически по разным вопросам. «Paracelsi Handbibel» в 1784 году была напечатана на русском языке «иждивением Н. Новикова и Компании» под заглавием «Избранные места из Священного Писания».

Вслед за Священным Писанием рекомендовались Бём и Арндт.

Для чтения Бёма переведен был особый «экстракт», или сборник, под названием «Серафимский цветник».

Книга Арндта «О истинном христианстве» производила громадное впечатление на своих читателей. Перелом от безбожия к вере, который вызывался этой книгой, засвидетельствован записками Лопухина и сочинением неизвестного масона «Из работ моих над диким камнем».

Главными орденскими книгами были «Пастырское послание» и список «Теоретического градуса». Последний должен был отдельными главами читаться на «теоретических собраниях».

«Пастырское послание» советовал читать Ланскому Поздеев в случае, если он приметит в себе «холодность к ордену».

Из «Пастырского послания», также как из сочинений Бёма, сделан был «экстракт» для употребления братьев. Сохранился и систематический список особенно рекомендуемых орденскими надзирателями книг.

В этот список вошли книги, частью напечатанные Новиковым, частью рукописные:

а) для учеников — Иоанна Масона «О самопознании», «Брань духовная» Скуполи, «Обращение с самим собою» Иоанна Арндта, «Карманная книжка для В. К.», «Устав свободных каменщиков», «Катехизис».

б) для товарищей — «Размышления о делах Божиих», «Боннетовы размышления или сочинения», «Химия, какая-нибудь правильная», «Физика, основанная на истине Креста», «Апология вольных каменщиков» Штарка; «Хризомандер»; «Катехизис товарищеский».

в) для мастеров — по теософии Фома Кемпийский; Августин; Бёма «Путь ко Христу», «Таинство Креста» Дузетана, «Денница премудрости» Бёма, «Таинство творения» Ретцеля, «О возрождения» Бёма (?); по алхимии Теофраст Парацельс, Василий Валентин, Бёма «О камне», «Великая книга Природы»; «Лествица мудрых»; «Платоново кольцо» Кирхвегера; «Свет светов»; по ордену «Пастырское послание» Гаугвица, «Сильное увещание» изд. Боде, «Братские увещания» Эли, «О древних мистериях» Штарка, «Дух каменщичества» Гучинсона и тд.

Мало перевести или издать подходящее сочинение; нужно было еще создать ему читателя. Мистические книги имели против себя общественное мнение, воспитанное на французской просветительной философии.

Елагин, сам еще (в 1786 году) не очень давний поклонник мистической философии, так рисовал это общественное мнение: «Кто токмо ныне, при так называемых новых философах или при мнимо умных и ученых людях напомянет токмо таинство Божественного Писания, или магию и теософию или Erreurs et Veritds, Tabula naturae и прочие им подобные сочинения, тот не только смешным, но и дураком почтется, по глаголу Апостольскому: они бо мудры, мы же буи Христа ради».

«Какие книги скорее покупаются? Лечебники и поваренные, и театральные — или проповеди?» — задавал Гамалея риторический вопрос членам ложи Девкалиона.

Известен рассказ Лабзина о том, как стремился навязать мистические книги своим покупателям Новиков: покупатель потребовал Клевеландова «Маркиза Глаголя» и сожалел об отсутствии этой книги. Новиков попросил взамен принять в дар то, что у него есть, и отпустил покупателя со связкою даровых книг духовно-нравственного содержания.

Когда читатель найден (добровольно или полунасильственно), нужно лишь с большой осторожностью и постепенностью давать ему вкушать духовной пищи. По словами Гамалеи, мудрые мастера, «даже когда дадут какую тетрадь для переписки, или для чтения, то не всю пиесу вдруг, а понемногу, даже по местечкам, чтобы не причинять вреда от неумеренного просвещения».

«Книги иметь надобно избранные для своей библиотеки, — советовал Поздеев Остолопову, — а читать надобно одну до тех пор, пока большую часть соку из нее извлечешь, а до тех пор за другую не приниматься».

«Читайте Святое Писание и Арндта, — говорил он в другом письме, — а многие книги опасайтесь читать, для того, чтобы не рассеяться, ибо много книг, так как много людей весьма могут рассеять». Но и мудрое, медленное вчитывание в мистические книги лишь тогда приведет к цели, если предварительно подготовить себя к их восприятию.

Читатель то вычитает из книги, что у него самого в душе. «Читать, значить сосать (не только одну письменную книгу, но и натуру) — говорил Руф Степанов, — и если ты паук, то яд сосешь, а есть ли ты пчела, то мед сосешь».

Таким образом, читателя нужно еще надлежащим образом подготовить, чтобы слишком яркий свет истины его не ослепил и чтобы он нашел то драгоценное, что содержится в премудрых книгах. Эту задачу — подготовку читателя, или полирование «дикого камня» его души, и брали на себя главные надзиратели «теоретических округов».

«Верховным предстоятелем» их при установлении Градуса в Москве был Шварц. Его лекции, пользовавшиеся таким длительным успехом, служили как бы введением ко всем речам «теоретического градуса».

Речи других теоретических надзирателей, произнесенные в «училищах Ордена» на «теоретических собраниях», — настоящие проповеди герметической науки или религиозной философии. Иногда главный надзиратель поручал кому-нибудь из своих слушателей приготовить речь на определенную тему; речь произносилась в одном из следующих заседаний. Так было, например, в Орле в 1789–1791 годах; главным надзирателем там состоял в это время З.Я. Карнеев, братьями И.Я. Карнеев, Г. Н. Нелединский, В. М. Милонов, В. М. Ржевский, Д. Л. Боборыкин и др.

Надзиратель мог задавать нескольким братьям ту же тему рассуждения, на которую поучал и сам. Так, «О разности человека, ищущего царствия Божия внутри себя и человека, ищущего царствия мира вне; себя» говорили сам З.Я. Карнеев, И.Я. Карнеев, Г. Н. Нелединский, В. М. Милонов; «О вере, надежде и любви» говорили 3. Я. Карнеев, Г. Н. Нелединский, В. М. Милонов.

Все речи, как самого Карнеева, так и его учеников, насквозь пропитаны мыслями Бёма, «Пастырского послания», «Теоретического градуса», г-жи Гюйон. Заимствованы самые темы и целые выражения.

«Теоретический градус» Карнеев читал на собраниях, пояснял его в некоторых своих речах и заставлял братьев вновь повторять его откровения. Больше всего в речах Карнеева заимствований из «Пастырского послания». Не подлежит спору также влияние Бёма. Ссылки на Бёма делаются самим Карнеевым.

Одна из речей Нелединского написана под несомненным влиянием «Брани духовной». Подобные, заимствованные из розенкрейцерской литературы, темы не были присущи лишь одной Орловской ложе. Те же речи «О познании самого себя» и «Где мы, откуда и как сюда пришли», которые говорил Карнеев в 1790 году, были (им же или другим розенкрейцером) прочтены 3 сентября 1783 года и 4 февраля 1784 года — вероятно, в другой ложе, так как, кажется, в Орле в это время ложи не было. Речь, разделенная на два или три заседания, отвечала на вопрос «Кто я? Зачем я?» и «Чем я буду?».

Прямые заимствования тем или самих речей были вполне понятны, так как речи отвечали одной и той же задаче: довести до внутреннего сознания слушателей ту мистическую литературу, которая изготовлялась в Москве руководящими братьями (а им, конечно, присылалась из Берлина).

Все это дает возможность представить себе сложный механизм «работ» «теоретического градуса». Выработанная в Москве философская литература благодаря орденским связям расходилась во все города, где были теоретические округа, и там, на месте, путем настойчивых усилий надзирателя, внедрялась в души братьев.

Таким образом, деятельность московского розенкрейцерского центра — новиковского кружка — не висела в воздухе. Издательское предприятие кружка, руководимое непосредственно орденскими начальниками, стремилось к постоянному осуществлению орденских целей. Издания кружка — рукописные и печатные — по каналам «теоретического градуса» растекались во все города, где только происходили его «работы».

Количественно чрезвычайно тесный, круг братьев Злато-Розового Креста приобретал при помощи законченного механизма своей строгой организации огромное влияние на весь ход духовного развития русского общества.

Другой, совершенно независимый от первого, кружок, ценивший мистико-герметическую литературу, находился в Петербурге и сосредоточен был около Елагина. Выше было замечено, что Елагин скоро перестал быть удовлетворен рационалистическим новоанглийским масонством. Этим подготовлен был союз его с Рейхелем 1776 года. Но низшие степени Рейхелевой системы так же ненадолго удовлетворили Елагина. В 1777 году он вел переговоры с депутатами шведского масонства; к этому же времени относится его увлечение Сен-Мартеном.

Это был лишь первый шаг, за которым последовали другие. Два человека руководили Елагиным в его масонских исканиях. В конце 1770-х годов Елагин, как он пишет, «познакомился и в истинное вступил дружество с собратом NN, которого имя скрываю в удовлетворение желанию его. Сей почтенный брат посвященный в истинные масоны, беседуя часто о обществе нашем со мною и познав усердное мое домогательство и прямую ревность, решился наконец не только постановить меня на путь истинный, но и доставить мне посвящение».

«Почтенный брат» этот есть, конечно, тот же Рейхель; на путь истинный Елагин был поставлен им еще 3 сентября 1776 года; но программа этим не исчерпывалась. Рейхель обещал ему дальнейшее движение вперед.

«Получив чрез некоторое время от старшин дозволение, — пишет Елагин про брата NN, — начал он просвещать меня, во-первых, объявлением, что масонство есть древнейшая таинственная наука, святою премудростью называемая; что она все прочие науки и художества в себе содержит, как в ветхом нашем аглицком катехизисе, Локком изданном, сказано, что она ради некоторых неудобь сказуемых народу важностей темными иероглифами, иносказаниями и символами закрытая от начала веков существует, никогда в забвение не придет, ниже изменению, а тем меньше конечному истреблению подвергнется».

Далее, брат NN объяснил, что масонство — «та самая премудрость, которая от начала мира у патриархов и от них преданная, в тайне священной хранилась в храмах халдейских, египетских, персидских, финикийских, иудейских, греческих и римских и во всех мистериях или посвящениях еллинских; в училищах Соломоновых, Елейском, Синайском, Иоанновом, в пустыне и в Иерусалиме, новою благодатию в откровении Спасителя преподавалась; и что она же в ложах или училищах Фалеевом, Пифагоровом, Платоновом и у любомудрцев индийских, китайских, арабских, друидских и у прочих, науками славящихся народов пребывала». Сообразно с этим намечен был и круг чтения Елагина. «Ветхий и Новый Завет были и еще суть (в 1786 году) приятнейшие мои учители. Отцы церковные, яко то: Ориген, Евсевий, Иустин, Кирилл Александрийский, Григорий Назианин, Василий Великий, Иоанн Златоуст, Иоанн Дамаскин, преподобный Макарий и прочие обще с церковного Флёриевою повестью стали толкователи невразумению моему. Пифагор, Анаксагор, Сократ, Епиктет, Платон, Ермий Трисмегист и сам Орфей, Гомер и Зороастр с помощью Геродота, Диодора Сицилийского, Плутарха, Цицерона, Плиния и многих сим подобных влияли в душу мою новые и спасительные размышления».

Брат NN, сам присутствовал иногда при чтении Елагина и толковал ему все «иносказания». Пять лет (то есть приблизительно 1777–1782 годы) провел Елагин в чтении назначенных ему наставником книг.

Но и после этого он не считал себя еще достаточно подготовленным по незнанию им древнееврейского и греческого языков. «Конечно б сего несчастия моего ради, шествуя и самым вернейшим путем, не достигнул и до воззрения на отдаленное храма премудрости знание; если б благоволящему о мне Всевышнему архитектору не соизволися даровать мне еще другого просвещеннейшего учителя и друга совершенного, а что паче, от смертного одра меня воздвигшего». Это был доктор Эли — брат «в науке нашей, в науке врачебной совершенный, в знании языка еврейского и кабалы превосходный, в теософии, в физике и химии глубокий, в нравственном обхождении приятный». «Сей препочтеннейший брат преподал мне, — говорит Елагин, — многое или паче сказать и ныне (1786 год) продолжает преподавать все, что к разумению таинственного смысла и речений инозначущих, чем Моисеевы и пророков писания преисполнены, нужно, потребно и необходимо».

Рейхель заставил Елагина «читать такие книги, которые прежде, яко бестолковые» были им «презираемы». Эли помог Елагину окончательно «проразуметь предания «египетские, писания творцов Des Erreurs et la Meritd, Tableaux naturels, Веллинга, Роберта Флуктиба (Флюдда), Елиас артиста в его истине и заблуждениях и прочих таинственными называемых». В бумагах Елагина сохранились рукописи или переводы некоторых этих «таинственных» книг — Гермеса Трисмегиста, Фиктульда, Гучинсона и пр.

Впитав в себя всю мудрость названных книг, Елагин попытался свести в одно целое ее выводы в громадном труде «Учение древнего любомудрия и богомудрия, или Наука свободных каменщиков из разных творцов светских, духовных и мистических собранная и в пяти частях, предложенная И. Елагиным, великим Российским Провинциальной Ложи мастером. Начато в MDCCLXXXVI».

Согласно плану автора, I книга содержала историческое обозрение масонства от Адама, Ноя, Авраама до рыцарских орденов Средневековья и различных «систем и училищ» Нового времени; II книга должна была рассматривать Талмуд, кабалистику, учение о Зефиротах и именах Божиих; III книга — объяснение первых четырех степеней масонства; IV — объяснения пятой, шестой и седьмой степени; V книга должна была содержать «доказательство, что есть Бог», тайну творения, Воплощение Слова и падение человека.

В заключение обещано было «показание» о Суде, Воскресении и Новом Иерусалиме. Сочинение свое Елагин начал читать избранным братьям второго союза на заседаниях «Капитула или великого училища во граде Св. Петра на Востоке Российском» в 1736 году.

Можно думать, что одним из внутренних побуждений Елагина при чтении курса этих лекций было желание затмить ими славу московского курса, читанного Шварцем. На больное отношение Елагина к Шварцу указывают резкие отзывы и презрительные выходки первого против «странника» и «германского студента».

«Нас ли, в просвещении уже давно бывших, удобны они, наложив мрачную на глаза наши повязку, водить из одного в другое неведомое место?» — спрашивал своих слушателей с глубокою обидою провинциальный мастер российский.

 

4. «Внутренний человек»

Отношение розенкрейцеров к разуму и рационализму развертывается вполне лишь на пятой степени их масонства — в «теоретическом градусе». Там открываются символы иоанновских степеней, отбрасываются временные и условные попустительства, которые до тех пор оказывались разуму.

Гневным пафосом против «измышлений слепотствующего разума», против «лжемудрований Волтеровой шайки» дышат речи главных надзирателей «теоретического градуса». Разум и грех становятся в их устах почти синонимами: «грех есть разумная сила сатаны», — говорил впоследствии Руф Степанов.

Пример такого отношения к разуму показал первый учитель «теоретических братьев» — Шварц, опровергавший в своих лекциях теории «модных философов».

«Никакое умствование человеческое и никакая мудрость века сего неудобны, — говорит Шварц, — без истинного упования на Бога и предания Ему себя совершенно довести нас до истинных познаний, но слепоту и единственные сомнения вкореняют в сердца наши: ибо не быв от Бога, а от человеков, они суть ложь».

«Простое слово Шварца, — вспоминал впоследствии один из его слушателей, Лабзин, — исторгало из рук многих соблазнительные и безбожные книги и поместило на их место Святую Библию».

Другой его слушатель (вероятно, Н.Я. Свербеев) так записал одну из лекций Шварца о Гельвеции (17 июля 1782 года): «Извлечение его (Гельвеция) писаний есть то, что люди суть машины, действуемые наружностью и внутренней силы не имущие. Он лишает нас внутреннего, не допускает бытие морального человека, а знает и держится одного физикального: кто войдет в подробнейшее о самом себе рассмотрение и кинет взор в самого себя, тот увидит, правду ли говорит Гелвеций. Я чувствую сожаление о бедном, имею понятие о духовных существах, представляю будущее, которое еще не имело случая действовать на мою наружность. Откуда ж все сие? Как зашло в меня понятие о духовном, о справедливости и любви и пр.? Я никогда всего оного не видывал, не ел, не слышал, не осязал. Следовательно, каким-нибудь другим способом зашло в нас то, что мы имеем! Обратимся к Господину Гелвецию и посмотрим, какие бы были причины его заблуждения? Ибо я смею сказать, что его положения не суть истинны. По моему мнению, причиною его заблуждения был круг, в коем он жил. К сему принадлежит: а) воспитание, Ь) учение, с) род жизни, d) умствование, рождающее гордость, следовательно, страсть на все отвечать, все знать… Живучи так, как жил Гелвеций, в довольном состоянии, в изобилии, в употреблении единственно только ума своего и пресыщении желудка (все сие беру я из его Истории или из слов тех, кои или его персонально знали или верно о нем слышали от его знакомцев), не можно и подозревать о бытии ментального человека…; вышедши же из чувственного или, попросту сказать, из брюховного мира и обратясь к ощущению внутреннего морального человека, нельзя не признать ошибок — и грубых ошибок — французского философа: понеже, как скоро вознесемся мы выше нашего брюха, то войдем в мир спекулятивный, где представляется к рассуждению нашему всяческое, вокруг нас находящееся».

Шварц касался системы Гельвеция не только в этой своей лекции. Из других записей лекций его видно, что на ту же тему были произнесены лекции и 19 июня, 26 июня и 3 июля 1782 года.

«19 июня. На третий разговор Гелвеция о разуме. 9-я глава о начале или происхождении страстей. 26 июня… Кратко — система Гелвециева.

Человек есть махина подобная часам. Сему противоречат всегда опыты действий всегда деятельных сил. Разум. Воля».

3 июля. «Какие читатели Гелвецию последуют?

1) Те, которые сами не размышляют— из лености;

2) Те, которые живут в непрестанном рассеянии;

3) Управляемые страстями. В страстях человек не видит, он пьян».

Отрицательное отношение к разуму проповедовалось и в орденских книгах, пускавшихся в оборот в виде рукописей или печатно издававшихся Новиковым и Компанией.

«Теоретический градус», например, в отделе «о болезнях ума» наряду с такими пороками, как «вожделение жить, есть, пить, размножаться, иметь и великую честь приобретать» ставит стремление «много знать» («суемудрие»).

За «Градусом» шло «Пастырское послание», так говорившее читателями: «Но нередко судите вы несравненно дерзостнее и попускаете идолу ума вашего совращать вас на распутия и к произношению таких слов, которые заставляют нас всего за вас опасаться от Бога, хотя долготерпеливого, но и толико ж о чести своей ревнительного…

О дети! О достойные сожаления сыны оной зловоздающей Мудрости, которая пред Богом есть детство».

«Братские увещания» доктора Эли советовали мудрому брату читать «Священное Писание по внутреннему, истинному его смыслу, а не по Волтерски. Пусть он смеется! Смейся и ты и сожалей о смешном насмешнике».

«Читал книгу о Таинстве Креста, — записывал в своем дневнике П.Л. Сафонов, — в гл. 2-й о Кресте вообще и о причинах его, на 50 странице говорит: к умножению крестов мы имеем еще змеиный, в себе, который пригожий, тонок и маленек, который всюду вкрадывается, который всюду управляет всеми называющимися учеными; это разум, сей маленький ядовитый запазушный змий есть явный враг Креста, сей льстец и обманщик… хочет господствовать над самым духом».

Подробно рассматривала вопрос о рационалистском отношении к миру и религии книга, изданная в 1785 году в типографии Лопухина иждивением Типографической Компании под заглавием «Истина религии вообще, в двух частях, из которых в первой доказывается истина религии вообще противу неверия вольнодумцев и натуралистов; а во второй утверждается истина христианской религии, следуя Священному Писанию противу неверия натуралистов».

«Материализм есть любимая и главнейшая наука вольнодумцев, — говорит книга, — в нем находят они убежище всем своим удовольствиям. Ибо ежели душа материальна и гиблюща, то по смерти нет и ответа. Чем более учение сие льстит их скотским желаниям, чтобы не быть вечным, тем более украсили они оное вероятнейшими основаниями».

Первое отделение книги — «Что есть вольнодумцы?» — начинается так:

«Вольнодумцами, или деистами, называют обыкновенно тех, которые представляют себе Божество от мира отдаленное и о человеках не пекущееся и посему почитают себя освобожденными всякого повиновения религии. Их называют еще и любимым их именованием: крепкими умами; потому что мнения свои почитают они непобедимыми. Но мнимая сия крепость состоит в одном гордом воображении их, тем более ожесточающемся, чем более боятся беспокойства сердечного при помышлении о важной вечности. Они имеют место между богоотступниками и натуралистами, однако ж подходят ближе к первым.

Атеист, или безбожник, приписывает все мироздание и перемены, в оном случающиеся, слепому случаю, нечаянности, мечте. Он, уничтожая Божество, уничтожает всю премудрость в мироправлении, и всякую религию, и нравственность. Таковой безумных дома кандидат не достоин быть между человеками, и яко в уме повредившийся, достоин презрения…

Грубый епикуреец хотя верует в Бога, однако ж живет так, как будто бы Его не бывало. Необузданно следует он свирепым похотям своим. Он атеист практический, скот в виде человеческом, и достоин удерживаем быть телесными наказаниями.

Деист или вольнодумец, хотя верует Божеству и единому всеобщему Божественному промыслу, но отрицает особливый промысел Божий, бдящий о каждом особенно, и чрез сие, подобно атеисту, уничтожает всякую религию. Отдаляя от мира Божество, отдаляет и всякое будущей жизни чаяние, и колеблет, сколько может, столбы правления. Вольнодумческое хуление на святилище человечества заслуживает противу них более ревнования, нежели упущения. И для того намерены мы, ежели они не совсем еще ожесточились, стараться вывести их из заблуждения, прежде нежели отяготится на них рука Божия».

Все наставления орденских книг относительно человеческого разума тщательно запоминались надзирателями «теоретических собраний». Протоколы Орловской ложи дают этому почти необозримое количество примеров. Словами некоторых из них и буду говорить ниже.

«Средства к достижению сей премудрости… не в разуме, но в сердце лежат, и не умом, но волею приобретаются, то есть покорением разума вере и преданием воли наставникам или руководителям нашим, определяемым от св. Ордена при самом еще вступлении в символическое масонство… когда с завязанными глазами предается ищущий руководителю».

«О возлюбленный наш Иисусе! Победи в нас жестоких сих врагов, наипаче сокруши гордую выю воле и разуму нашему, сотри их до основания, и даруй нам сердце новое, чистое, волю кроткую и Тебе Единому послушную».

«Разум есть не более, как только временное светило и весьма недалеко путь указывающее. Источник познания себя и средств к блаженству нашему есть в сердце».

«Наложим же узду на борзой наш разум и пленим его в послушание веры…»

Человек должен прежде всего «обуздать источник разума»: «к истинному возрождению надлежит восходить теми же степенями, чрез которые видимый мир достигает своего обновления; то есть всегдашним умерщвлением похоти плоти, осужденной истлеть в собственной нечистоте своей, сколько бы она того не уклонялась. Истребим до основания змеиную лесть внушений разума, не терпящего подчиненности страха Божия».

Подобные речи произносились, однако, не только в Орловской ложе. Их можно было услышать, вероятно, на всех «теоретических собраниях» новиковского кружка.

Масонский журнал кружка «Магазин свободно-каменщический» не случайно советовал петь при открытии ложи:

Отдельные члены кружка выражали такие же мысли. Тяжелым обухом вбивал их в сознание своих слушателей Захар Карнеев; в изящные фразы под тонко очиненным пером Кутузова отливалось то же самое настроение.

В конце декабря 1790 года Кутузов в письме из Берлина к Лопухину описывал осенивший его знаменательный сон: «…Заперши мое тело в моем кабинете, перенесся я в кофейный дом, где, нашед одного знатного вольнодумца, вступил в его линеальную гландулу и шел в самую высочайшую часть оныя, где бывает обыкновенно жилище разума, ожидая найти тут обширное познание о всех вещах, как человеческих, так и божественных; но к немалому моему удивлению, нашел сие место гораздо теснейшим, нежели они бывают обыкновенно, так что не могли в нем поместиться ни чудеса, ни пророчества, ниже вдохновение духа».

А верный последователь Новикова П. Л. Сафонов записал себе такую памятку: «Члены академии развратителей: 1. Вольтер. 2. Д’Аламбер. 3. Дидерот. 4. Гельвеций. 5. Тюргот. 6. Кондорсет. 7. Лa Гарп. 8. Лимоаньон. 9. Дамилаван. 10. Тириот. И. Сорса. 12. Граф Аржансон. 13. Гримм. 14. Барон Гольбах. 15. Лерфа». Сын П. Л. — Н. П., вероятно со слов отца, приписал к этому списку: «Коих должно убегать и писаний их отнюдь не читать».

Ниспровергнуть высоко стоящий авторитет разума — первая часть задачи истинного масона. Другая часть этой задачи — отделаться от всех «елементальных или стихийных» качеств, вырваться из «брюховного мира», чтобы приблизиться к «ментальной» сущности человека.

Призыв к освобождению от уз тленных привязанностей читал масон в своем «Магазине».

Основной смысл этого призыва — бороться со всеми мечтами суеты, обуздывать все проявления своей «елементальной натуры». Корень их в эгоизме человеческой личности: с ним прежде всего и надо покончить. «Самость человеческая есть черенок, привитый к древу самости первейшего врага Божия (люцифера)».

Борьба с «самостью» иногда переходила в борьбу с плотью, причем борьба эта должна была вестись суровыми мерами — страхом и истязанием плоти.

«По падении человек сделался столь материален, — говорил Поздеев в ложе Орфея в 1785 году — что не может ничем быть приведен в чувство, как страхом, который ослабляет материю и дает силу душевным талантам действовать сильнее. Говорят: гром не грянет, мужик не перекрестится. В рассуждении нашей истинной собственной пользы мы точно теперь таковы все, что от совести нашей тогда только принимаем внушения, когда каким страхом или несчастием наша материя бывает потрясена и ослаблена; и потому кажется нужнее и полезнее человеку, чтобы он в сем суетном, маловременном и беспрестанными соблазнами и преткновениями наполненном мире, не очень был счастлив, чему мы и видим всегдашние опыты. Если человек живет в беспрестанном благополучии, то он забывает Бога, себя и всех своих ближних, а старается только удовольствовать все свои прихоти и напитать, сколько возможно более материю».

Считаясь с такой точкой зрения, Д. И.Дмитриевский, участник новиковского кружка, записывал в своих заметках: «В здоровом человеке не может быть здравой разум и дух. Он не способен к чувствованиям, например, соболезнования, сострадания и прочим нежностям».

По тому же поводу Р. Степанов вспоминал слова сына Сирахова: ««Полезнее посещать дом плача, нежели смеха». И ложи такое же действие производят, если кто со вниманием бывает в них». В конце этого пути находился культ основной масонской добродетели — «любви к смерти».

Так поучал о ней в ложе Орфея Поздеев: «Страшно подумать, что масоны предписывают в должность то, чего весь мир ужасается и старается забывать. Человек в тот день не весел, когда увидит мертвого, и старается столько помышление своего от сего предмета удалить, дабы и на дороге с мертвецом не встретиться. Чудные масоны! Надобно сказать, что или масоны сумасбродно предписывают такую чрезвычайность, или весь мир без памяти и без ума бродит»..

«Мы здесь все находимся в тюрьме и ждем, пока не потребуют к суду», — говорил об этой добродетели Руф Степанов.

«Да, скоро, скоро и ударит решительный час смерти! — вещал своим слушателям 3. Карнеев. — Скоро спадет с нас сей бренный покров, скоро помчимся к оным высоким мистериям, где свет осветит нас во всей своей ясности».

«Смерть, единая смерть, есть начало жизни», — говорил в другой речи Карнеев.

Культ «любви к смерти» переходил, вероятно, иногда в острые и жуткие ощущения почти физической сладости ее присутствия. К смерти «утешительнице» и «возлюбленной» обращался впоследствии Лабзин.

Против этой сгущенной, почти плотской, вражды к материи, против любви к «натуральной смерти» восставал С. И. Гамалея в своей ясной и спокойной речи «О любви к смерти» в ложе Девкалиона 16 декабря 1782 года.

«Всяк из нас знает, что мы рождаемся в сей мир не по нашей воле, должны жить не по нашей воле; человек не может у себя отнять ничего из своих душевных дарований, потому что не от себя их имеет. Как дерзает он отнимать у себя свою временную жизнь, которая есть начало вечной его жизни и которую так же не от себя имеет?..

Итак, любезные братья, мы, яко ученики добродетели, постараемся умертвить все свойства недоброй нашей воли, дабы чрез то дать свободу возраста свойствам доброй воли. Возлюбим смерть недобрых наших свойств, недобрых прихотей, зная, что от сего зависит рост вечного нашего состояния».

Против материального понимания самости боролся и другой масонский мудрец — Краевич. «Есть три Божьих дара, — говорит Краевич, — телесное здравие, душевная чистота и духовное смирение». «Без этих даров ничего сделать нельзя».

Только после того, как укрощены и обузданы страсти, можно добиться спокойствия внутренней душевной жизни. Спокойствие это открывает возможность настоящего счастья; иного блаженства быть не может.

«Мы окружены здесь тленностию, — писал из Берлина Кутузов Радищеву в Сибирь (27 марта 1792 года), — все здесь мечта и сон. То, что мы называем счастием, есть не что иное, как кратковременное отсутствие горестей… Истинное счастье находится внутри нас и зависит от нас самих, оно есть поставление себя превыше всех случаев; сего-то счастия всегда я желал тебе, а ныне и еще жарчее желаю».

Подобные мысли высказывал Кутузов также в письмах к Плещеевой. 17 декабря 1790 года он писал: «Счастие и несчастие не составляет нашей сущности. Лазарь, ликующий среди богатств и изобилия, и Лазарь убогий, лежащий на гноище перед вратами первого, суть оба человеки, и кто может означить степень истинного их благополучия? Итак, говоря о должности приуготовить себя ко всем происшествиям, я требую, чтобы человек учился отделять себя от всякой случайности, и смотрел на сие последнее, как на совершенно ему постороннее, не умаляющее и не умножающее его сущности; я требую, чтобы он свергнул постыдные оковы и снискивал независимость, свободу».

Для этого нужно, чтобы желания человека не были развлечены в разные стороны во вне его, а все устремлены «к единой и единственной цели»: истинного «и ничем не нарушимого спокойствия», которое лежит в глубине его духа.

говорил Ангел Силезский:

«Может быть, кто подумал, — поучал Гамалея в речи своей «О плате за работу», — когда же может человек в сем мире за свою работу получить такую плату, которою бы он был доволен? Тогда, любезные братья, когда внутреннее работающего рвение достигает намереваемой истинной последней цели, то есть когда все желания его не тревожатся, когда он не алчет и не жаждет чуждого, не досадует, не печалится, не сетует, не негодует».

Для достижения такого блаженного состояния нужно всецело сосредоточиться внутрь себя:

«Господь по милосердию своему учредили масонство, дабы ввести человека внутрь себя», — говорил Руф Степанов.

«Внутренний мир родил внешний, — учило «Пастырское послание», — ищите внутреннего Царствия Божия и сопутницы его, правды… не имея внутри Царствия Божия, или паче, не будучи существенно оным побуждаему и обладаему, совсем невозможно приобрести ничего, ни великого, ни малого».

«Вся внешняя натура есть иероглиф внутреннего», — говорит «Речь новопринятому брату ученику».

«Мудрый всегда внутри себя скрывается. У него глаза отверзты, а рот заперт». Так 13 ноября 1786 года записал какой-то масон и обвел это место своей записной книжки чертою.

3. Карнеев в одной из своих речей приводит слова Евангелия от Матвея: «Егда молишися, вниди в клеть твою», и толкует их так: «Вшествие в клеть или кабинет свой не что другое есть, как возвращение внутрь сердца нашего, возвращение разума, воли и чувства… Таковым возвращением во внутрь себя и не уступным на сей страже стоянием, стяжали мы способность привлечь духа истины, подражая вопиющему пророку отверзох уста моя и привлекох дух».

Сосредоточиваясь внутрь себя, истинный мудрец-розенкрейцер приближается к заветной своей цели — общению души своей с Божеством; общение это — «молитва» — тогда только истинно, когда душа достигла высшего спокойствия. Тогда спокойна и молитва. «Ревностное же моление наше есть по большей части самолюбивое, натурою движимое. Молиться должно с некоторым как бы хладнокровием, видя, что Бог непрестанно творит то, что угодно Ему. Было и со мною, что и я сильно кричал, просил и вопиял; но после увидел, что сему не так быть надлежало; натура обманчива» (Краевич).

При такой молитве исчезает все тленное, весь «внешний человек»; открывается — «внутренний человек» — бьет источник мистического познания в сердце. «Итак старайся быть собственным Бёмом: ибо каждый истинный брат должен быть таков. Без сего же будешь смотреть в чужие очки, и не будешь иметь живого света…» (Краевич)

 

5. «Внешняя натура»

Сосредоточие внутрь себя не было последним достижением мистического масонства. «Внутренний человек», выявляющийся в результате работы каменщиков над собою, мог уже вторично оказать существеннейшее влияние на всю внешнюю натуру. Человек есть малый мир («микрокосм»), в котором, как солнце в малой капле вод, отражается вся жизнь большого мира. «Человек, в рассуждении телесной его части, не токмо взят от единой сей земли; но купно и извлечение ее свойств и всех сил ее (экстракт) есть в нем», — учило «Пастырское послание».

Все «стихии» человеческой души соответствуют стихиям внешней натуры. «Вера, надежда и любовь, возлюбленные братья, — говорил, например, З.Я. Карнеев, — суть три начала, составляющие внутреннюю духовную жизнь человека так, как соль, меркурий и сера суть начала, составляющие вещественную жизнь всех физических существ». Благодаря такому соответствию мир и человек, временное и вечное, крепко связаны между собою. «Временность есть земля, — писал Кутузов Плещеевой, — человек — деятель, деяния — семена, а будущее — плоды. Я нахожу тесную связь между временностью и вечностью и думаю, что цепь Всецелого неразрывна».

Следствия из этой всеобщей неразрывной цепи Всецелого — огромны. Если человек микрокосм, это значит не только то, что его физические качества суть зачатки элементов вселенной; все духовные его качества — отражения тех же элементов; все это — символы, которые надо раскрыть.

И если обладать познанием основного символа, который все бы раскрывал в мире и человеке, — это значит получить необъятную власть над людьми и вселенной.

«Что происходит в микрокосме, то же самое творится и в макрокосме». Все сосредоточивая внутрь себя и познавая таким образом свою сущность, человек познает сущность всей натуры. Познавая же натуру, он познает и себя. Это две стороны одного процесса.

И если все внешнее нужно понимать, как иероглиф внутреннего, то ведь и обратно: внутреннее есть лишь символ внешнего, малый мир — символ большого; из познания внутреннего вытекает познание внешнего — от человека к Богу.

Отрешение от своей личности, сосредоточение внутрь — первая ступень; отсюда достигается вторая: человек исходит из себя и сливается с Божеством.

«Натуральное познание» основных стихий, движущих миром и человеком, дает алхимия. Здесь и скрыта тайна ее обаяния.

«О, мой друг! — с увлечением писал Кутузов Трубецкому. — Натура богата, сколь великие сокровища в ней, и как сему быть иначе? Творец ее всемогущ».

Большое количество алхимических книг, вышедших из новиковских типографий — тайной и обозначавшейся именем Лопухина, — показывает, что многие члены московского розенкрейцерского кружка проникнуты были теми же чувствами, что и Кутузов.

Шрёдер, однако, жаловался в Берлин Вёльнеру, что москвичи любят теософию и мистические книги, но от химии их воротит. Эти слова относятся, вероятно, к «пиетистической» группе московских розенкрейцеров: Лопухину, Краевичу, Репнину.

Но даже эти пиетисты, остерегаясь, быть может, начинать какие-нибудь практические работы по алхимии, вполне признавали важное значение ее в теории: недаром они были все надзирателями «теоретического градуса». С другой стороны, они были поклонниками «Пастырского послания», проповедь которого основана была на алхимическом познании мира и его развития.

Начала алхимической премудрости розенкрейцеров заключены были в особой «инструкции» для «теоретических братьев».

«Теоретический градус» представлял такой же «экстракт» алхимических книг, как «Пастырское послание» пиетических. Здесь мы встречаем ссылки на Рецеля, Сендивогия, Гермеса Трисмегиста. Вероятно, что составитель также широко пользовался и сочинением Веллинга.

Захар Карнеев из «Теоретического градуса» сделал для себя и своих братьев еще «экстракт» (подобно тому, как существовал «экстракт» и «Пастырского послания»): опустив вовсе обрядовую сторону инструкции, один из братьев орловских собраний переписал основные пункты учения «Теоретического градуса», которые читались и толковались на собраниях.

На основании «Градуса» вся система мира рисуется так:

А) Три света:

1) Не созданный Божественный свет (или сам Бог).

2) Свет духовный (существо и жилище ангелов).

3) Свет чувственный (существо и жилище всех подлунных тварей).

Б) Царство тьмы — злые падшие духи и грешные человеки после смерти.

Сообразно с этим есть три вида «натуры»: «1-я натура есть Божия, Ему единому известная; 2-я натура — вечная, духовная, чрез которую открыл себя Бог духам или ангельским хорам; 3-я натура — временная».

Всеми видами натуры управляют духи. Их несколько классов.

А) Верхние духи:

1) I класс. Чины ангельские живут в небе.

2) II класс — звездные духи (огня).

Б) Нижние духи (воздуха, земли и воды), «но они не так сильны, как духи (огня). Все доброе в течении натуры происходит от добрых духов, а злое от злых отверженных духов».

«Стихии никогда не имеют тесного содружества между собою и удобно одна в другую переменяются. Земля в воду переменяется, когда чрез движущую теплоту из средоточия земли рвется и при своем пронзании оную в виде пара с собою несет…».

«Стихии, работающие в теле для произведения чего-либо нового, называются действующими, страждущие ж суть те, кои допускают оное в себе. Вода действует на огонь… огонь работает на воздух для возвышения его в свое достоинство, и сие делается дотоле, пока стихии чрез непрерывное действие приводятся в славное совершенство».

В основе всей изменчивости и многообразия натуры находятся три элемента:

Соль — «твердая существенность и первое начало вещей»;

Сера — «елейное и жирное первое начало, которое другие начала — сухое и влажное — вместе связывает, служа им средним узлом»;

Меркурий — «духовный жидкий и суптильный ликвор или жидкость».

«Каждый металл все другие духовным образом скрытые в себе имеет, поелику все они от одного корня, сиречь соли, серы и меркурия произошли».

«Золото есть совершенный металл, в коем все стихии в равенстве находятся. Но дабы сделать из него совершенное лекарство, должно оно ввергнуто быть в землю своей натуры, распущено и путем возрождения под первое свое состояние приведено. Ибо мертвое золото ни к чему не полезно, поелику живой металлический дух скрыт, сколь долго он в плотном и заключенном теле пленен лежит; но приведен будучи из могущества в действие, может размножаться, животному телу силу сообщать и ослабевшее здоровье восстановлять, подобно небесному солнцу, сообщающему ясность свою прочим стихиям. Поелику и возрожденное золото есть духовным учиненное Солнце. Для чего древние Солнце и Золото одним знаком, то есть целым циркулем с средоточием, означали, либо как одно, так и другое силу всего мира в себе заключает. И кто центральную силу золота может привести в окрестность, тот получает изряднейшее лекарство, заключающее в себе силы всех верхних и нижних вещей. Золото наружно твердо и внутри летуче.

Золото с меркурием имеет тесное сродство, ибо когда оба они очищены, ничего с золотом столь тесно не соединяется, как меркурий, поелику оба они совершенны, неразрушимы, и Гермес называет одно верхним, а другое нижним.

Круглость золота знаменует его совершенство, которое свои лучи из средоточия на крайнее начало мечет. Четыре равные качества в золоте представляют 4 прямоугольника, которые вместе один равносторонний 4-угольник составляют. Тайное познание находит в материи сего металла истинную квадратуру циркуля».

Отдельные положения «Теоретического градуса» развивал 3. Карнеев в своих речах или заставлял развивать «теоретических братьев».

Например, речь главного надзирателя орловских собраний о премудрости — лишь пояснение отдела «Градуса» о первых «стихиях» (элементах).

Небо, свет — есть мужеское начало, земля — женское начало. «Ни в каком роде животных не бывает рождение без соединения мужеского полу с женским, и от соединения сего не муж приемлет от жены, но жена от мужа… Небо теплотою света своего, постепенно сгущаясь в среднем пространстве, согревает хладность земли. Оно приводит землю в движение, движение приводит ее в теплоту, теплота разгорячает, а согрение производит воспаление, воспаление же дым, курение или жадность к приему семени в себя мужеского, от которого, зачинаясь в матке земли, новое рождение является очам нашим в неисчетном множестве плодов. Прилежно вникнувши в сие и распространяя познание оного, никто не усумнится в мужеском свойстве неба… Из страдания земли необходимо следует и женское ее свойство. Беспрестанная ее жадность небесных влияний, сухое и хладное ее существо, осязаемое даже и грубыми нашими руками, суть ясным тому доказательством. Она… беспрестанно рождает чад… Она есть всеобщая кормилица всех существ; в ней последний покой свой находит неутолимое небо».

Если человек есть экстракт стихий натуры, то из этого вытекает не только равенство законов жизни его и натуры, познаваемое при помощи алхимии, но также неразрывная и прямая связь между его судьбой и судьбой мира.

Возвышая и познавая себя, человек познает и возвышает всю натуру. Путь развития миров малого и большого только один.

Первоначально и натура и человек сотворены были светлыми и чистыми.

«Земля наша не в нынешнем своем состоянии вышла такова из руки Божией и не могла когда-либо в таковом выйти, но чрез развившееся проклятие соделась таковою, как она ныне есть».

Грехопадение Адама — микрокосма — послужило причиною падения всей натуры: одинаково «как его, Адама, так и мать его, землю, проклятие постигло. И так человек был виною или источником открывшегося проклятия, от которого по всему уже видимому творению распространилось».

Земля была «верная жена своему мужу небу, и ежели бы проклятие, навлеченное вероломством царя ее человека, не вселило чуждых и растленных ей вожделений, то никогда не производила бы она терниев и волчцев».

Если падение человека повлекло за собою падение всей натуры, то и обратно — спасение человека «совлечение ветхого Адама» и рождение Адама юного, истинного, — будет очищением мира.

«Натура только в руках возрожденных будет натурою: для всех же прочих отвергает свои законы…».

«Бог может вверять и вверяет кормило натуры только той твари, которая имеет одинакую с Ним цель, такие же намерения и одинакую чистоту воли и деятельности», — утверждало «Пастырское послание». «Ведая всю мрачность падшего нашего естества и недостоинство оскверненного человека», только «мудрое руководство св. Ордена может очистить и спасти человека…».

 

6. Внутренняя Церковь

Путь спасения человека и натуры раскрыт был в «Пастырском послании» — сочинении гр. Гаугвица, появившемся в 1785 году и тогда же переведенном на русский язык А. А. Петровым.

«Пастырское послание» имело очень большое значение в духовной жизни московских розенкрейцеров; оно лежало в основании всей их идеологии. Построенное на теософско-алхимических началах берлинского розенкрейцерства, «Послание» выдвигает на первый план пиетистскую сторону ордена, превращая его в мистическую христианскую секту.

Розенкрейцеры становятся у Гаугвица крестовыми братьями; орден — истинной, или внутренней, церковью Христовой; теософия и алхимия сливаются в мистическую проповедь о Христе — спасителе мира и ордене.

«Не та же ли главная священного ордена цель, какую имеет истинное христианство? — спрашивает Гаугвиц. — «Иисус есть Бог». Сии три слова составляют наше пастырское послание… Может быть, сердце ваше никогда еще не ощущало, что Богочеловек Иисус есть наш Спаситель, наш ходатай, наш един учитель; друг душ наших, Брат наш, купно и Господь и Мастер наш, однако ж, о мысль усладительная, притом и Жених наш, Возродитель, наше все во всем. Может быть, вы не уверились еще живо в том, что самый сей Богочеловек Иисус непосредственно есть глава святого ордена нашего… Все, происходившее во Христе внешно и внутренно, должно и в нас также ближайшим образом, следуя по нем, происходить духовно, душевно и телесно.

Поэтому называемся… как бы малыми Иисусами, живыми членами тела Его; поелику с ним нераздельно соединены уже бываем, подобно как виноградная ветвь со своею лозою совокупна; из него только получаем сок, пищу; и яко верные овцы Его токмо Его гласу внемлем, Его токмо любим, и Ему токмо последуем. И да последуем же!..

Иисус един токмо, и никто разве Его есть подпора Ордена, основание всех созиданий наших, начало, средина и конец всех орденских работ, пружина всех дел наших; от Него и для Него вся наша деятельность, ревность и тяжкий труд работы в приведении братий; прямо сказать: Он есть предмет, цель всего нашего могущества, всех сил наших телесных, духовных и душевных».

В плоти и крови Христовой — «вся полнота Божества обитает, она есть всеобщая тинктура жизни, оное (universalissimum) самый всеобщий состав, врачество, которое Иисус, сей богатый любовию Химик, в Себе и из Себя самого под тяжчайшим страданием на Крест приуготовил».

Но люди могут быть достойны Иисуса только тогда, «когда уже благодать Божия приуготовит их к сему… или, что то же, когда уже они посредством Духа, воды и крови Иисусовой, истинно родятся от Бога».

Приуготовить же новое человечество, достойное Иисуса, может только орден в лице верховных начальников своих, которые проникли уже во «внутреннее святилище»: «их избрал высочайший Химик каналами — посредствующими тинктурами, чрез кои он яко Глава невидимый своей Церкви, хочет и вам передать внутреннее Царство Света и восстановить оный златой век в избранных народа своего внутренно прежде, нежели он явится вне, чтобы и царство натуры освободить от проклятия и паки в солнечный пункт возвратиться».

То освещение ордена, которое придано ему было «Пастырским посланием», не расходилось и с понятиями непосредственного начальника московских розенкрейцеров Вёльнера.

По его словам, Розенкрейцерский орден — это «первая Апостольская церковь; так было приблизительно до третьего папы; первые священники около него составляли гаупт-директорию Ордена в христианской церкви; когда разделились греческая и римская церкви, первая была более правильной. Папа Лев изъял магические познания из церкви и вернул их в орден; после этого церковь стала Вавилоном, а так как в русской ветви ее менее всего изменился старый обряд, то он должен всего более соответствовать Ордену. Впрочем, ни в какой церкви уже нет таинства: оно отнято у церкви высшей магической властью и силой».

Русские розенкрейцеры всецело разделяли эту точку зрения на орден.

«Спаситель имел братство 1-е из 12-ти Апостолов, 2-е из 70-ти, — говорил Руф Степанов, — и апостолы также имели церкви, которые суть истинные братства. Это хотя и известная вещь, но попам и мирянам и на мысль не приходит».

Учение «Пастырского послания» о внутренней церкви было развито И. В. Лопухиным в известной книге его, носящей именно такое заглавие. Попыткой осуществления внутренней церкви Гаугвица и Лопухина являются орловские «теоретические собрания», во главе которых стоял подчиненный (в ордене) Лопухину З.Я. Карнеев.

Роль «Пастырского послания» в речах Карнеева очевидна, так как в них встречаются прямые выписки из «Послания»; но можно думать, что в распоряжении Карнеева находилась и «Внутренняя церковь» Лопухина. Действительно, сочинение Лопухина написано было в 1789 году; очевидно, что в том же или следующем году Карнеев должен был получить рукопись книги.

Идеи «Пастырского послания» и «Внутренней церкви» Карнеев проповедовал орловским «теоретическим братьям». «Дух собратства есть дух любви или дух Божий вкупе, — говорит Карнеев. — Но каким образом есть сие, тако то изъясняет один мудрый муж, сказуя первое: что дух собратства есть единение духа братьев с духом первоначального или верховнейшего брата Иисуса Христа; второе, что дух собратства без сомнения получил имя свое от того, поелику он есть самый тот дух, который от Божественного первоначального брата Иисуса Христа чрез братьев одаренных духом сим сообщен был братьям оным в избранной церкви или обществе…

Учение св. Ордена, яко единое с учением Христовым, всегда было, есть и пребудет таинственным, — продолжал Карнеев ту же речь, — для чего так же и преподается оно под символами и гиероглифами, как и Христос свое проповедовал народу в притчах; но сколько Иисус тайны царствия Своего открывал одним избранным своим ученикам, так и св. Орден, яко верная академия Христова, сообщает избранным токмо братьям таинства Своя, состоящие в познании света натуры и благодати, в познании времени и вечности».

«Вникая далее в промысл Божий о человеке, — вторил ему Нелединский, — находим, что угодно было благости Его из числа сих равнодушных к спасению себя людей избрать и еще особый круг, которого б члены, составляя истинную церковь возлюбленного Сына его, были в мире деятельнейшими орудиями воли Его Святой и к которому удостоились и мы чрез введение в св. Орден причтены быть…

Как христианство осталось токмо в устах наших, а язычество овладело сердцем нашим, и как наружное богослужение наше не сильно было сокрушать идолов самолюбия и собственности, погружающих нас во все пороки и страсти темпераментов наших; то погибли бы мы в сем положении, ежели бы милосердствующая благодать Божия о нас не предоставила нам и еще третьего и последнего средства к избавлению нашему, сокровенного под непроницаемою в мире тайною св. Ордена».

«Внутренняя церковь» «теоретических братьев» находит завершение в обряде тайной вечери.

«Возрадуемся духом и возвеселимся сердцем в торжественный сей день воспоминания св. Его вечери, данной им избранным своим двенадцати ученикам, — говорил Карнеев в Страстной четверг 1790 года. — Се была тайная вечеря, которая от самых сих первоначальных столпов христианского основания предана за тайну и в потомство; почему как вообще церковь покланяется бескровной жертве сей с благоговением, так и наипаче мы, яко особенно обязавшиеся во Иисусе Христе служить вечному и всемогущему Иегове, должны ей всем нашим почтением, любовию и хвалою…

О, великий Боже, Спасителю и искупителю наш! Кто ж может уподобиться тебе, кто, кроме того, в котором вся собственная воля умерла, весь собственный разум замолк, и одно беспредельное повиновение Ордену, и — учению Твоему — живет, движет и действует?!»