Франции уже давно не с кем было вести войны на юге Европы; но, тем не менее, неудовольствия, возбужденные ею в северных державах, не могли не быть разделяемы и южными. Самовластительные поступки Наполеона беспокоили Лиссабон и Мадрид, и особенно крайне не нравились тамошнему духовенству. Наполеон знал это. Он знал, что испанский кабинет, так же как и австрийский, готов был объявить себя на стороне Пруссии, России и Англии, и что одна только победа, одержанная им при Йене, удержала его. Прокламация князя Годоя обнаружила сокровенные намерения Эскуриала. Эта безвременная прокламация была причиной падения правительства Карла IV, который был вынужден делать Наполеону всякие уступки, чтобы только загладить подозреваемую в нем неприязнь к императору французов. Поэтому-то и посылал он ему вспомогательное войско под начальством Ла-Романьи против австрийцев; поэтому-то дал ему и необдуманное дозволение провести через Испанию корпус войск, назначенный для покорения Португалии. По всему протяжению пиренейской линии начали формироваться обсервационные корпуса под разными названиями и под предлогом составить резервы армии, действующей в Лузитании. Наполеон не только хотел наказать своих недоброжелателей за нападки в 1805 году, но, главное, добивался возможности обеспечить себя со стороны южных держав на тот случай, если у него снова возгорится война с Севером. Он также был занят и приведением в строгое исполнение декретов Берлинского и Миланского, и в этом случае все строжайшие меры, естественно, должны были наиболее обратиться на приморские державы, каковыми были оба королевства полуострова. Меры эти уже были им приняты в Неаполе, Лиссабоне и даже в Риме, как увидим впоследствии; но ему всего нужнее было ввести их в Испании, в государстве, прилегающем к двум морям и на престоле которого был Бурбон.

Жирондские и пиренейские обсервационные корпуса получили повеление двинуться вперед. Маршал Монсей вступил в баскские провинции; Дюпон занял Вальадолид, а Дюгем проник в Каталонию. В это время на полуострове было уже не менее шестидесяти тысяч человек французского войска, не считая в том числе корпуса Жюно. Войска эти были беспрепятственно допущены занять многие крепости.

Если бы Наполеон желал одного только ручательства в благорасположении к себе испанского двора, то, может быть, и удовольствовался бы занятием стольких важных пунктов. Но внутреннее положение Испании и семейные события в Эскуриале изменили его первоначальный план и представили его самолюбию случай соединить испанскую нацию с французской не посредством временного нашествия, а посредством полной революции.

Кормило государства Карла IV было в то время в руках одного из тех людей, которых Провидение ставит всегда во главе народа, готового пасть, чтоб возродиться; этому сильно содействовали и семейные обстоятельства Карла IV. Старая кастильская гордость должна была преклониться перед высокомерным выскочкой; унижение власти, неизбежно предшествующее ее падению, дошло до последней степени; Годой пользовался неограниченной доверенностью августейшего своего повелителя и самовластно управлял Испанией. Сокровища Америки находились в его распоряжении, и он употреблял их сообразно со своими целями. Наполеон задумал воспользоваться всеми этими обстоятельствами; ему было все равно, кто бы ни был на троне Испании, лишь бы только принял участие в предначертанных им планах. Для исполнения этой цели он послал в баскские провинции маршала Бесьера с двадцатипятитысячным корпусом на подкрепление Монсея и Дюпона, а главное начальство над всей экспедицией вверил Мюрату, который в начале марта учредил свою главную квартиру в Бургосе.

Едва узнали в Мадриде о приближении французов, как испанцы закричали: «Измена!», а двор переехал в Аранхуэз.

Годой, который в продолжение малого времени полагал, что успел обмануть Наполеона и привлечь к себе его благорасположение, ясно увидел, что обманулся в своих чаяниях, и стал советовать Карлу IV взять пример с браганцского дома и бежать в американские владения Испании. Король согласился, и приготовления к отъезду были тотчас же сделаны в Севилье. Но эти приготовления воспламенили негодованием кастильскую гордость. Подозрение в измене, тяготевшее над князем Годоем, получило больше основательности, и 16 марта вспыхнул огонь народной ярости.

Аранхуэзский дворец был окружен раздраженной чернью, неистово требовавшей головы Годоя. Дом его был разбит и ограблен; он сам едва спасся от смерти, спрятавшись на чердаке. Карл IV сложил с себя корону и передал престол принцу Астурийскому, который немедленно принял имя Фердинанда VII и начал свое царствование отобранием в казну всех имений Годоя, заключенного в темницу в ожидании приговора нового монарха.

Едва первая весть об этом перевороте достигла Бургоса, как Мюрат поспешил двинуться на Мадрид. Он вошел в него 23 марта с шестью тысячами человек гвардии и с корпусами Дюпона и Монсея. Народ испанский был крайне удивлен, но не испуган.

На другой день Фердинанд VII оставил Аранхуэз и также въехал в столицу Испании. Гробовое молчание, с которым народ встретил вчера французов, перешло сегодня в изъявления живейшего восторга при встрече нового монарха. Все народонаселение Мадрида вышло ему навстречу, нетерпеливо желая приветствовать государя, освобождающего народ от ненавистного Годоя.

Дипломатический корпус, со своей стороны, не замедлил признать нового короля королем законным; один только французский посланник, по согласию с Мюратом, оставался в нерешимости. Однако ж французский генералиссимус немедленно отправил посланника к Карлу IV с уверением в своем покровительстве и предложением помощи. Престарелый монарх сначала заботился только о спасении своего любимца и писал Мюрату: «Все преступление Годоя состоит только в том, что он всю свою жизнь был ко мне привязан; смерть несчастного моего друга неминуемо повлечет за собой и мою». И Годой был возвращен венценосному заступнику.

Потом Карл IV протестовал против отречения своего от престола, как отречения, вынужденного обстоятельствами, и жаловался Наполеону в письме, которое поручил Мюрату доставить императору. Принц Астурийский, со своей стороны, тоже писал Наполеону, как потому, что опасался сильного его вмешательства в дело в пользу Карла IV, так и для того, чтобы оправдать свое преждевременное вступление на престол и отдать свою рождающуюся власть под покровительство союза с Францией. При получении этих писем Наполеон понял, что Испания могла попасться в его руки; но национальный характер ее жителей внушал ему опасения и сомнения. «Не думайте, — писал он Мюрату 29 марта, — что вам стоит только выстроить войско, чтобы покорить Испанию. Переворот 20 марта доказывает, что в испанцах есть энергия… Испания в руках дворянства и духовенства. Если они будут опасаться за свои права и существование, то восстановят против нас всю массу народа… Испания имеет под ружьем больше ста тысяч человек, а этого достаточно для того, чтобы с успехом вести внутреннюю войну. Войска эти, размещенные по разным пунктам, могут послужить опорой общего народного восстания… Я представляю вам здесь совокупность неизбежных препятствий, но есть еще и другие препятствия, которые вы сами усмотрите. Англия не упустит этой возможности умножить наши затруднения… Для блага моей империи я могу сделать много добра Испании. Но какие же избрать к тому лучшие средства?..

Ехать ли мне в Мадрид?.. Мне кажется очень трудным сохранить престол Карлу IV, потому что он любит Годоя, а народ его ненавидит.

Фердинанд — враг Франции, за то он и возведен на трон. Поддержать его на троне значит поддержать те партии, которые вот уже двадцать пять лет стараются довести Францию до падения… Я полагаю, что не должно торопиться, и что надобно выжидать последующих событий… Я дал повеление Савари отправиться к новому королю и посмотреть, что там делается. Он будет сноситься с вашим императорским высочеством…

Вы будете поступать гак, чтобы испанцы не могли никак подозревать, какое я приму решение. Это вам легко будет сделать, потому что я еще и сам не знаю, на что решусь… Вы скажете, что император желает усовершенствования политических учреждений Испании, чтобы поставить это государство в ближайшее отношение с европейским просвещением… что Испании нужно возобновить свое правительство, что ей необходимы иные охранительные законы, иные постановления, которые бы придали жизни земледелию, промышленности и искусствам. Вы представите им картину спокойствия и довольства, которыми наслаждается Франция, несмотря на войны, которые вынуждена вести, и картину того величия религии, которым она обязана конкордату, заключенному мной с папой. Вы объясните им пользу, которую они могут извлечь из своего политического перерождения: порядок и мир внутри, уважение и могущество извне. Таково должно быть направление всего, что вы говорите, и всего, что пишете… Не решайтесь торопливо ни на какой поступок. Я могу дожидаться в Байонне, могу и перешагнуть Пиренеи… Я сам буду заботиться о ваших личных выгодах: вы уж не заботьтесь о них… Вы слишком поторопились в ваших инструкциях от 14 числа… Если война вспыхнет, все будет потеряно. Судьба Испании должна решиться политикой и переговорами».

Прежде чем принять какое-либо решение, Наполеон захотел взглянуть поближе на ход дел и лично удостовериться, в каком они находятся положении. Выехав из Парижа второго апреля, он прибыл в Бордо четвертого и расположился ожидать там императрицы Жозефины, которая приехала десятого. Тогда он вместе с ней отправился в Байонну, куда имел въезд пятнадцатого. Замок Маррак, которому суждено было стать свидетелем одного из важнейших политических происшествий той эпохи, был в течение нескольких месяцев местопребыванием их величеств.

Наполеон на другой же день по приезде в Байонну поспешил ответить на письмо принца Астурийского. Откладывая изъявление своего мнения о действительности отречения Карла IV, Наполеон в этом ответе давал его сыну только титул королевского высочества, говорил об опасности самоуправства и о стыде, которым его высочество покроет себя, если предаст фаворита суду за семейные королевские дела, и в конце сказал слова два о желании свидания с принцем Астурийским. Личное изучение действующих лиц совершающейся драмы казалось ему нужным для принятия окончательного решения. Если бы Карл IV отплыл в Мексику, то вопрос сделался бы менее сложным; но так как отъезд этот не состоялся, то в Испании было теперь два короля; это обстоятельство должно же было чем-нибудь решиться, а решение это очень много зависело от личного испытания действующих лиц Наполеоном, который не хотел брать той или другой стороны, не взглянув на них прежде своим проницательным взором.

Сначала принц Астурийский не решался было на свидание, предложенное императором французов. Однако же, в то время как некоторые из его приближенных говорили, что под предлогом этого свидания может скрываться расставленная сеть, другие давали почувствовать, как важно предупредить Карла IV и произвести на Наполеона первое впечатление, всегда так трудно истребляемое. Фердинанд согласился с мнением последних. Он, к великому прискорбию испанцев, оставил Мадрид и, полный неизвестности о своей будущности, направился к границам Франции.

Прибыв в Виторию, Фердинанд стал ожидать приезда Наполеона; но Наполеон не ехал, и причины, побудившие принца Астурийского доехать до Алавы, вынудили его продолжать путь до Байонны. Двадцатого апреля Фердинанд, в сопровождении брата своего дона Карлоса, явился в замок Маррак. Карл IV, не желая дать свободно действовать сыну, прибыл туда вслед за ним вместе с женой и фаворитом, чтобы поручить себя покровительству счастливого солдата-императора.

Между тем Фердинанд желал было сблизиться с отцом в намерении избежать вмешательства в их дела столь опасного посредника. Но однажды, когда он последовал за Карлом IV и хотел войти за ним в его апартаменты, тот обернулся и сказал: «Остановитесь, принц! Вы уже и так нанесли много оскорблений моим седым волосам!» и, сказав это, он захлопнул дверь.

Наполеону было достаточно нескольких дней, чтобы изучить Карла IV и принца Астурийского. Естественно, что он не остался доволен ни тем, ни другим, потому что ни тот, ни другой не могли совершенно войти в его виды и разделять его намерения. Впоследствии Наполеон сказал: «Я схватился за единственный случай, представляемый мне счастливой судьбой для возрождения Испании, для отторжения ее от Англии и присоединения к нашей системе. В моем мнении это значило положить основной камень спокойствию и безопасности Европы… Дело байонское не было расставленной кому-нибудь сетью, но смелым, блистательным делом политики… Я находил себя столь могучим, что смел высоко поднять руку…»

События не замедлили еще более утвердить Наполеона в его решимости. В Мадриде произошло возмущение, которое, хотя и было вскоре потушено, но тем не менее сообщилось провинциям. Пятого мая Карл IV отрекается от престола в пользу Наполеона; а через пять дней после этого принц Астурийский и инфанты дон Карлос, дон Антонио и дон Франциско ратифицируют это отречение и отказываются от прав своих на корону Испании. Король с супругой и неразлучным Годоем едет в Компьень, а инфанты в Валенсию.

Это отречение короля и сыновей его совершенно раздражает испанцев. Восстание делается общим; везде учреждаются хунты для обороны государства от нашествия иноземцев. Впоследствии центральная хунта образуется в Севилье. Вся масса испанцев, по словам самого Наполеона, вела себя, как подобает честным людям.

Император и ожидал такого благородного отпора; но уже раз войдя в это дело, не считал возможным-устраниться и притом все еще надеялся на свою звезду и на удачу своего оружия. Он, со своей стороны, тоже учредил хунту под председательством Мюрата, которой вверил управление Испанией. Хунта эта едва только вступила в отправление назначенных ей обязанностей, как и стала приглашать на вакантный трон Иосифа Бонапарта, брата Наполеона, короля неаполитанского.

Наполеон начал с того, что издал прокламацию, в которой извещал испанцев о байонских событиях и об отречении короля и сыновей его. «Ваша нация, — говорил он, — готова была погибнуть. Я видел ваши бедствия; я хочу помочь им…

Ваше правительство одряхлело; мне суждено возродить его. Я улучшу все ваши постановления и, если поможете мне, то дам вам возможность воспользоваться, без политического потрясения и без нарушения порядка, благополучным изменением хода дел.

Испанцы! Я приказал созвать генеральное собрание депутаций от ваших провинций и городов: я хочу лично осведомиться о ваших желаниях и нуждах.

Тогда я откажусь от всех своих прав и возложу славную вашу корону на голову человека, который будет второй я…

В теперешних обстоятельствах будьте полны надежды и доверия, потому что я желаю, чтобы поздние ваши потомки сохраняли воспоминание обо мне, и говорили:

«Ему наше отечество обязано своим возрождением»».

Прокламация эта обнародована в Байонне 25 мая. 6 числа следующего месяца издан в Байонне же императорский декрет, которым Иосиф Бонапарт призывался на трон Испании и Индии. Иосиф не замедлил приехать. Он, прежде чем отправиться в Мадрид, провел несколько дней с императором и даже принимал в Байонне депутации, которые велено было Мюрату прислать к нему от всех провинций, занятых французскими войсками. В этом же городе собралась 6 июля генеральная хунта, созванная Наполеоном. Ей предложена конституция, составленная по примеру французской конституции VIII года, и она немедленно приняла ее.

Но эта хунта была только мнимая представительница испанской нации. Некоторые французские генералы придали ей слишком много важности; они вообразили, что хунта эта будет в состоянии покорить всю Испанию или, по крайней мере, преобразит в простой мятеж, который будет легко потушить, общее восстание, готовящееся на всех пунктах полуострова. Такое ошибочное мнение французских генералов сделалось пагубным для одного из них. Генерал Дюпон, принимавший блистательное участие в битве под Фридландом, разобщился с другими корпусами французской армии в намерении идти на Андухар и проникнуть в Андалузию, где народное восстание делало большие успехи. Это необдуманное движение повлекло за собой бедственные последствия. Едва Бесьер успел выиграть сражение при Рио-Секо, а Монсей завладеть Валенсией, как поражение и капитуляция французов при Байлене затмили блеск французских знамен и возвестили Европе, что армии Наполеона не непобедимы. Дюпон, обойденный и окруженный испанцами под предводительством Кастаньоса, сложил оружие, и войско его, в числе от восемнадцати до двадцати тысяч человек, сдалось в плен. При этом известии восстание всех областей Испании поднялось с новой силой, так что король Иосиф счел необходимым приказать французской армии перейти за Эбро.

Наполеон, уехавший из Байонны 22 июля, узнал в Бордо о поражении и капитуляции Дюпона. Негодование его было ужасное; он сказал одному из своих министров: «Армию разобьют, — это ничего; судьбы оружия непостоянны, и завтра можно возвратить, что потеряли вчера; но чтобы армия сдалась на постыдную капитуляцию, — это пятно французскому имени, пятно нашей славе! Раны, нанесенные чести, неизлечимы. Их нравственное действие ужасно. Как! Француз бесчестно снял с себя свой мундир и надел неприятельский! Француз опозорил себя согласием на то, чтобы ранцы наших солдат были обысканы, как чемоданы каких-нибудь воров и мошенников!.. Мог ли я ожидать этого от генерала Дюпона, от человека, которого берег и лелеял, которого прочил в маршалы!.. Говорят, не было другого средства спасти армию, избавить всех солдат от неминуемой смерти. О! Лучше бы всем солдатам лечь, лечь всем до одного с оружием в руках! Их смерть была бы славна, и мы отомстили бы за них. Солдат можно найти; но чести не возвратишь».

Генерал Дюпон отдан под военный суд, и Наполеон сам написал в «Мониторе» от 19 августа:

«Мало примеров поведения, столь несообразного со всеми правилами военного дела. Генерал Дюпон, который не сумел направить движения своей армии, впоследствии обнаружил в переговорах еще менее политической твердосги и искусства. Он, как Сабиний Титурий, был увлечен в погибель духом безрассудства и дал себя обмануть ухищрениями другого Амбиорикса; но римские солдаты были счастливее наших: они пали все с оружием в руках!»

Стыд байленской капитуляции оставался пятном неизгладимым, но вещественный урон, нанесенный этим поражением, мог быть исправлен. Обесславив генерала Дюпона, Наполеон занялся восстановлением духа французских солдат, находящихся в Испании. Он набрал свежее войско и послал им в подкрепление; а чтобы доказать собственную уверенность в окончании войны, сообразном со своим желанием, и невозвратную решимость тесно соединить испанскую нацию с французской, приказал, декретом от 13 августа, проложить большую дорогу из Парижа в Мадрид.