Ей казалось, что она летела. Наверное, птицы в небе чувствуют тоже самое. Они машут крыльями, поднимаются все выше и выше, и у них появляется такое ощущение, словно сердце начинает выпрыгивать из груди. Оно так сильно колотиться, что кажется, еще немного, и его просто разорвет на части. А внутри зарождается такое тепло, которое будто говорит тебе: «Лети. Ты свободна».

Что такое свобода? Олиф всегда знала. Вернее, думала, что знала. Свобода — это независимость. У тебя нет никаких обязанностей. Тебе не нужно вставать по утрам и работать до потери пульса ради того, чтобы прокормить свою семью. Тебе не нужно убивать человека, ради того, чтобы спасти свою сестру. Тебе не нужно терпеть каждый новый бессмысленный день, ради того, чтобы выжить. Тебе не нужно выживать, чтобы оказать свободным.

Ей казалось, что она знает, что такое свобода.

Но это не так.

Свобода — это не независимость. Свобода — это невесомость. Свобода — это полет.

Когда ты летишь — ты свободен.

Олиф улыбнулась, не открывая глаз. Ей хотелось раскинуть руки в стороны и закричать. Закричать настолько сильно, чтобы горло засаднило от боли. Ей хотелось, чтобы весь мир узнал: она свободна. Здесь и сейчас. Она справилась. Она выжила.

Никто не способен понять, какую боль ей пришлось пережить. Никто. Но солнце, которое убивало ее день за днем, которое отбирало силы, которое каждую секунду высушивало влагу из организма, — это солнце сейчас улыбалось. Улыбалось ей, Олиф. И она улыбалась ему в ответ.

Когда она только попала в пустыню, то и подумать не могла, что возненавидит этот свет. Когда она попала к Песчаникам, то не представляла, что вновь его полюбит. Жизнь такая непредсказуемая. Такая странная. Она окунает тебя лицом в грязь, а потом поливает чистой водой.

Жизнь учит тебя бороться.

Олиф давно разделила свою жизнь на мгновения. Маленькие, крохотные мгновения, что помогали ей бороться за эту жизнь. И те мгновения, что остались в ее памяти, были прекрасны.

Первое — это рассвет. Да, в пустыне он был самым необыкновенным. Рассвет — это напоминание, это маленький атрибут жизни, без которой тебя просто не станет. Каждый день рассвет говорил девушке: «Ты прожила еще один день. Ты справилась». А Олиф этого никогда не понимала. Она думала, что рассвет предвещает новую беду. Он, словно нож, каждый раз рассекал ей грудь, напоминая, что жизнь идет, и раз она не способна саму себя убить, придется эту жизнь проживать. Но рассвет лишь давал ей знак, что она не овощ — она живая. И это мгновение означало начало нового дня. Дня, когда можно было начать жизнь с чистого листа, каким бы трудным это ни казалось.

Второе — это Лекс. Не просто встреча с ним, или его удивительный образ на оазисе, или то, как он учил ее драться, или как спас от Хозяина. Или как рассказывал о своей судьбе. Нет. Мгновение — это весь Лекс, полностью. Он научил ее жить. Он показал ей, что жизнь существует даже тут, в аду. Он подарил ей силы, чтобы бороться. Чтобы победить. Он спас ее. Действительно спас, ведь иначе она погибла бы еще там, в пустыне.

И третье. Для Олиф самым важным мгновением было это. Здесь и сейчас.

Ощущение свободы. Ощущение победы. Ощущение жизни.

Она выбралась. Она смогла.

В какой-то момент девушке показалось, что ей просто нечем дышать. Грудь настолько переполнилась воздухом, что он стал лишним. Будто она старалась вдохнуть его как можно больше. Будто боялась его потерять. Олиф закашлялась, и счастливо улыбнулась. Даже кашель звучал по-другому тут, наверху. Как будто громче. Как будто радостнее. Как будто живее.

— Я живая, Кнут, — прошептала девушка. — Я живая.

«Открой глаза», — посоветовал змей, и по его интонации она поняла, что он улыбается.

Олиф долго не могла привыкнуть к свету. Как же она раньше не замечала, насколько он прекрасен? Он был такой яркий, такой светлый и теплый. Он был самый прекрасный. Он освещал эту землю, эту пустыню… эту жизнь.

Если когда-нибудь вам доведется увидеть пустыню, улыбнитесь и наблюдайте за ее сиянием.

Пески состояли из миллиардов маленьких кристалликов. Как только за горизонтом появляются первые лучи солнца, кристаллики начинают светиться. И сейчас они сверкали. Казалось, что это тысячи алмазов отражают в себе свет, и передают его друг другу, делятся им. Они дарят друг другу его тепло. Они сверкают благодаря солнцу. Именно оно дарит жизнь.

Свет дарит жизнь.

Олиф откинула голову назад и раскинула руки. Она решилась. Она закричала.

— Я живая, Кнут!!! — ее крик разнесся так далеко, что, казалось, его услышали сами Берегини. — Я ЖИ-ВА-Я!!!

Ее смех отразился от высоких песчаных барханов. Подул легкий ветерок. А Олиф смеялась. Смеялась так долго и так искренне, что заболело горло. Показалось, что голосовые связки сейчас вывалятся наружу. Но она не прекращала. Смеялась настолько громко, что сердце готово было выпорхнуть из груди.

Они начали замедляться. Девушка посмотрела на кружащие вокруг них пески, поднимаемые из-под тяжелого змеиного тела. Улыбнулась, понимая, что никогда не замечала того, что они похожи на волшебную пыльцу.

Наконец, Кнут остановился. Олиф, с трудом передвигая ногами, смогла буквально съехать по чешуе змея. Она не могла поверить в то, что чувствует песок под ступнями. Что видит яркое солнце, голубое небо. Она ощущала невыносимую духоту, но и та была для нее такой прекрасной…

— Спасибо тебе, Кнут! — Девушка кинулась обнимать огромное животное.

«Не за что».

— О Берегини, неужели мы сделали это?! Мы выбрались! Мы здесь, наверху! Ты можешь в это поверить?!

Олиф вновь засмеялась, не удержалась, и пару раз радостно подпрыгнула.

— Мы выбрались!!!

Она плюхнулась на песок и блаженно запустила в него руки, не обращая внимания на их ужасно высокую температуру.

— Этого просто не может быть…

Ее все еще трясло от осознания того, что они сбежали от Песчаников и выбрались наружу. Это было похоже на сон. Девушка подняла взгляд на Кнута, не в силах прекратить улыбаться.

— Спасибо, — благодарно сказала она.

Кнут в ответ лишь устало положил голову на песок.

— Что с тобой? — нахмурилась Олиф.

«Я вообще-то вытащил нас из лап разъяренных воинов, если ты не заметила. Мне нужен отдых», — надулся змей.

— Хорошо, — понимающе кивнула девушка.

Олиф обвела взглядом пустыню и заметила, как небо вокруг нее отдает рябью. Она недоуменно прищурилась. На секунду ей показалось, что что-то похожее она уже видела. Точно видела. В тот день, когда ее судили Кровавым законом.

Память услужливо воспроизвела тот самый момент, когда ее вели к пустыне. Люди вокруг радовались еще одной наказанной преступнице, к тому же еще и девушке. Олиф знала, что женщины на наказание реагируют по-другому — менее сдержанно. Более красочно. В тот момент, когда ее подвели к пустыне, фон пошел рябью. Он переливался на солнце, отдавая всем цветами радуги.

Кнут привез Олиф к Песчаной Завесе.

Девушка вскочила на ноги, и нетвердой походкой направилась прямиком к прозрачной стене. Той самой стене, которая отделяла холодную землю и горячий песок. Олиф выбралась из глубокого песочного склона, и поняла, что все это время в сотнях локтях от нее находился лес. Прямо на границе умиротворенно стояли настоящие зеленые деревья. Живые деревья. Не какие-то там жалкие, облезлые кустарнички, а елки с пушистой хвоей, осины с высокими мощными стволами.

Олиф показалось, что под ногами разверзлись зыбучие пески — настолько тяжело стало делать каждый шаг, словно ступни вязли в этой пустыне все больше и больше. Она шла к Песчаной Завесе так долго, что, наверное, прошли целые дни, или даже годы. Ноги подкашивались, в горле пересохло.

Олиф не могла поверить, что вот прямо там, за этой дурацкой стеной, лежит настоящая земля. Не пески, а холодная твердая земля. Там, всего в несколько локтях от нее, не хочется пить, не хочется спрятаться в тени, там температура настолько мала, что даже не приходится обвязывать голову повязкой, а по земле можно бегать босиком. Девушка усмехнулась самой себе: ведь когда-то она так же не верила в климат пустыни.

Олиф подошла совсем близко. Граница была такой нелепой, что хотелось потереть глаза и убедиться, что это просто в глазах рябит. Темный цвет земли и желтый цвет песка настолько не сочетались друг с другом, что внутри просыпалось непреодолимое желание взять краски и перекрасить их в другие цвета. Черный и белый, например. Так хотя бы суть станет понятна.

Олиф осторожно поднесла руку к Песчаной Завесе. Затаила дыхание. Тонкая переливающаяся стенка дрогнула, словно была такой тонкой, что колыхалась даже от человеческого дыхания. Пальцы девушки легко прошли сквозь пленку, и она почувствовала, как кожи коснулся настоящий, освежающий холод.

Олиф тут же одернула руку.

Как бы ей не хотелось оказаться там прямо сейчас, она не сделает этого без Лекса.

Девушка развернулась и стремглав полетела обратно к змею.

«Ну как?» — поинтересовался тот, как только она плюхнулась рядом с ним.

— Необыкновенно, — искренне ответила Олиф.

«Я искал место покрасивее», — гордо отозвался Кнут и тяжело вздохнул.

— Правда? — удивилась она. — Для меня?

«Да, — в его голосе прозвучало смущение. — Я хотел, чтобы ты запомнила этот момент».

— Я запомню его, — улыбнулась девушка. — Такое невозможно забыть.

«Надеюсь, тебе там понравится».

Олиф повернула голову в сторону виднеющейся Песчаной Завесы. Отстраненно посмотрела на игру радужных бликов. Эта граница была так близко, и в то же время так недосягаема.

— Я не знаю. Не знаю, что я буду делать там.

В памяти всплыли Изгнанники, которые вернулись в их село. Вернулись, чтобы все равно умереть, только на этот раз от рук тех, кто должен был их защищать.

«Все будет хорошо», — дыхание Кнута стало тяжелее. Похоже, пустыня давала о себе знать. Олиф тоже было тяжело дышать.

— Хорошо уже никогда не будет. Не в этой жизни. — Девушка провела рукой по волосам, и поняла, что за это время голову не слабо припекло. — Ой, я забыла про солнце!

Она вскочила на ноги, покрутилась по сторонам, понимая, что с собой у нее ничего нет. Тогда она, прямо как в старые, но не добрые времена, оторвала чуть ли не половину платья, разделилась его на три куска, и одну часть повязала вокруг головы, а две другие вокруг ног. Она уже и забыла, какая пустыня на самом деле «горячая».

— Что теперь будем делать?

«Ждать, больше мы ничего не можем».

— Думаешь, они справятся?

«А куда они денутся? — удивился Кнут. — Им давно пора помириться».

— Не похоже, чтобы они снова стали друзьями, — нахмурилась девушка.

«Каждый дружит по-своему, а этим просто нужно время. Обиды так просто не забываются». — Змей чуть повернул морду, зарывшись носом в песок.

— Кнут, ты как-то тяжело дышишь, ты в порядке?

«Я устал».

* * *

Уже вечерело, а Лекс с Ринслером так и не появились. Олиф сидела рядом с Кнутом и рассеяно водила пальцами по песку. Некогда голубое небо постепенно окрашивалось розоватым оттенком. В пустыне медленно, но верно, день сменяла ночь. Пески больше не светились ослепляющим светом, теперь они угасали прямо на глазах. Температура опускалась все ниже, стало заметно холоднее.

Но Олиф не обращала внимания на изменение природы вокруг.

Ее интересовало лишь одно: почему не вернулись парни? С ними что-то случилось? Они не справились? Не мудрено, ведь Лекс еще в момент их прощания, выглядел, как истерзанная тряпка. И вот такой вот — раненный, уставший — он кинулся в самое пекло. Идиот. А если он лежит там, в подземелье, и истекает кровью? Останься Олиф с ним, она бы ему помогла, а она сидит здесь и изнывает от неизвестности.

И вообще, что, если Ринслер не простил Лексу предательства? Что, если весь этот цирк с Песчаниками, лишь уловка — и теперь Ринслер отыгрался на своем старом бывшем друге? Лучшего момента и не сыскать.

Олиф старалась отогнать страшные мысли подальше, но почему-то не получалось. Они как будто нарочно въедались в мозг. Это было просто невыносимо: сидеть вот здесь, на песке, и гадать, дышит еще дорогой тебе человек, или уже нет. Время вокруг медленно замирало. Секунды длились так мучительно долго, что иногда казалось, просто не хватит сил это вытерпеть.

Кнут лежал рядом и периодически порывисто вздыхал.

Девушка отстраненно посмотрела на заходящее солнце. Небо окрашивалось в нежно розовый цвет, а где-то виднелись оттенки и темнее. Олиф знала, что пройдет еще немного времени и закат станет кроваво-красным, а прямо посередине будет выглядывать солнце, освещающее землю последними лучами, которые не то, что не согревали, даже не касались песка. Просто дарили последний свет, прежде, чем главенствующее место займет круглая и по-своему «сочная» луна. А затем в пустыне станет так холодно, что продрогнут все конечности. Волосы отчасти покроются инеем. И кто-то из Изганников заснет в эту ночь, и больше уже не проснется.

Олиф повернула голову к змею.

— Почему они так долго?

Кнут лишь фыркнул в ответ, скорее выпуская пар из ноздрей, нежели отвечая. Его морда осунулась, веки начали тяжелеть. Змей не шевелился, но в его глазах читалась жалость. Он, конечно, тоже надеялся на лучшее, но все-таки был скорее реалистом. Здравый смысл подсказывал, что еще немного, и надеяться уже будет бессмысленно.

Олиф обессилено легла не песок. Тот остывал на глазах. Спустя несколько минут лежать стало холодно и к тому же жестко. Что ни говори, но она уже приноровилась спать на твердой, но все-таки перине, и песок казался каким-то неестественным.

Периодически дул прохладный ветерок, предвещающий песчаную бурю. По печальному опыту Олиф уже знала, что надвигается она медленно и неохотно. Пески, подталкиваемые редкими порывами воздуха, поднимались ввысь и оседали на теле девушки. Постепенно она превращалась в песчаный кокон.

— Интересно, если не двигаться, меня тут засыплет песком? — вырвалось у нее.

Ответом ей было молчание.

Кнут, наверное, не знал, что на такое сказать. Или просто не хотел отвечать. Похоже, его характер не изменяет ему даже тут, на воле.

— Как ты думаешь, они живы? — спросила Олиф спустя некоторое время.

Кнут снова ничего не ответил. Девушка вздохнула. Она, в общем-то, тоже не была настроена на разговор. Однако, несмотря на это, все равно задала еще один вопрос:

— Ты же ненавидишь Лекса с Ринслером, почему же согласился довести меня?

Кнут молчал.

На этот раз девушка обижено села, нарушив свое обещание, мысленно данное самой себе: не шевелиться, пока не появятся «отважные герои».

Змей наполовину зарылся мордой в песок. Глаза были закрыты, а тело вздымалось так часто, что сразу стало понятно: ему очень, очень тяжело дышать.

— Кнут, что с тобой?! — испугалась Олиф.

Она быстро поползла к змею. Тот даже не открыл глаз.

— Кнут, скажи что-нибудь!

Но он молчал. Олиф не была специалистом по вопросам странного поведения змей, но сейчас отчетливо поняла, что его чешуя потемнела, и начала оседать, словно морщинистое лицо у семидесятилетнего старика.

— Кнут!!

Она подползла к нему вплотную, коснулась змеиного тела и ошарашено посмотрела на свою руку. В ней остались два чешуйчатых лепесточка.

— О Берегини, Кнут, что происходит?! — вскричала Олиф.

Это было не похоже на какую-то песчаную болезнь, и уж солнце с жарой тут точно были не причем.

— Кнут, ты слышишь меня?! Ответь, пожалуйста, ответь!!!

«Слышу, — прозвучал в голове тихий голос. — Я тебя слышу».

— Что с тобой?!

Олиф вскочила на ноги, подбежала к морде змея и села прямо напротив. Но Кнут не открывал глаз. На секунду ей показалось, что его тело иссохло на жаре. Но этого просто не могло быть: змеи были приспособлены к солнцу, Олиф знала это.

Девушка вновь вскочила на ноги, пытаясь докричаться до змея. Она делала несколько неловких шагов сторону, наклоняясь ближе к его телу, но, не осмеливаясь снова дотронуться до чешуи, и кричала, что есть мочи. Она не понимала, чем это сможет ему помочь, но что еще можно сделать, просто не знала.

— Кнутик, родной, пожалуйста, очнись! Это несмешная шутка! Пожалуйста, хватит!

Она сделала пару неловких шагов в сторону, и замерла на месте. Ей вдруг показалось, что в одну секунду на небе образовалась огромная туча и выпустила в нее самую сильную молнию.

Олиф была права: это не «солнечная болезнь». Змеи не умирают от солнца. Зато они умирают от стрел.

В левом боку Кнута торчало около десятка деревянных кончиков, с красными перышками.

Девушка покачнулась на месте. Все это время она тут сидела и распиналась, как же ей хорошо на свободе, как же она счастлива, и как же поскорее хочет вернуться домой, на землю. Она бегала к Песчаной Завесе. Она кричала на всю пустыню о том, что наконец-то свободна. Она жаловалась на Лека и Ринслера, боялась, металась из стороны в сторону. Она говорила о том, как же хочет, чтобы это поскорее кончилось. Она думала о своей семье, как они ее встретят, и примут ли вообще.

А Кнут в это время умирал. Лежал рядом, в нескольких локтях от нее, и медленно умирал. Улыбался, отвечал, и умирал.

Олиф упала на колени.

— Почему ты не сказал? — голос ее подвел: дрогнул и охрип. Она выдавила из себя эту фразу шепотом.

«Все хорошо», — тихо ответил он.

Казалось, что его голос медленно уплывает, и постепенно отдаляется за толстую стену, становится все тише… и глохнет… глохнет… глохнет.

— Ничего ни хорошо! — выдавила девушка. Она присмотрела к ранам. — Постой, кровь… крови же нет! Нет крови! А раз нет крови, значит, стрелы не пробили чешую, так? И ты не умираешь!

«Это происходит не так, — по его интонации стало ясно: он улыбается. — Утекает не кровь, утекает жизнь».

— Кнут, нет. Нет. — Мир вдруг смазался в непонятные расплывчатые пятна. Картинка совершенно потерялась, а потом из глаз потекли слезы.

«Все хорошо», — повторил он, а голос стал еще тише.

Чешуя начала опадать чаще. Вокруг змея уже начали скапливаться чешуйчатые лепестки, словно осенний листопад начался раньше назначенного срока. Как будто листья на цветущих деревьях вдруг съежились, потемнели и в одночасье умерли.

— Нет, — прошептала она. — Не может так все кончится. Мы ведь только-только выбрались наружу! Ты не можешь уйти! Ты не можешь меня оставить!

Олиф подползла к голове змея, и прижалась к нему всем телом. Слезы хлынули с такой скоростью, словно все это время, со дня смерти ее родителей, они копились-копились, а теперь решили, что с них хватит. И они вытекали, и вытекали, как будто это могло что-то изменить. Как будто они могли кого-то спасти.

Кнут не открывал глаз. Его тело уже больше не жило: из ноздрей не слышно было дыхания. Однако голос в голове продолжал тихо отвечать:

«Я согласился потому… что знал: нам оттуда вдвоем не выбраться».

— Как ты мог согласиться?! — захлебываясь слезами, спросила Олиф, чувствуя, как под ее телом опадают чешуйки.

«Я давно этого хотел. Наконец-то я их увижу. У меня был самый лучший сын».

Казалось, что сильнее плакать уже не возможно. Возможно. Девушка разревелась в голос.

— Я не отпущу тебя, Кнут. Это мои стрелы. Они все должны были попасть в меня! Ты не заслужил этого, слышишь?! Не уходи… не оставляй меня… пожалуйста, прошу тебя, не оставляй!

«Скажи всем, что у меня был самый лучший сын», — тихо попросил Кнут.

— Я скажу, только не уходи!

«И жена. Я любил ее».

Олиф сильнее прижалась к нему, чувствуя, как под кожей нет больше ничего, кроме мертвого холода. Такого холода, который после себя оставляет Смерть.

— Ты не можешь меня бросить, Кнут!!!

Олиф обессилено шмыгала носом, нескончаемые слезы намочили ее собственные руки и змеиную кожу. Но девушке было плевать. У нее из-под пальцев уплывал ее друг, и она ничего не могла сделать. Только плакать и беспомощно просить, чтобы он не уходил. Она потеряла маму с папой, она знала, что такое смерть. Но она не могла смириться. Просто не могла.

Еще секунду назад твой друг разговаривал с тобой, а теперь даже не шевелится. Не дышит. И уже не отвечает… Олиф поняла это только сейчас: на ее мольбы уже нет ответа.

Кнута больше нет.

Вот так вот, в одночасье. Судьба показала ей дорогу к осуществлению своей мечты, и забрала за эту свою цену. Непомерно высокую цену. Лучше бы Олиф умерла в самом начале, как только попала в эту чертову пустыню. Эта цена слишком высока. За нее, Олиф, умирают люди. И звери. Но Олиф этого не заслужила. На месте Кнута должна была быть она.

Девушка знала, что змей умер, и все равно шептала:

— Не уходи… не оставляй меня…

Просто смерть нужно осознать, но Олиф не хотела ничего осознавать. Она передвинулась к правому боку змея, проводя руками по чешуе, и оставляя за собой дорожку из мертвых лепестков. Легла рядом с ним и прижалась к нему всем телом.

— Я тебя не отпущу, — пообещала она.

* * *

Когда Лекс с Ринслером добрались до плебейки на своих змеях, было уже далеко за полночь. Небо окрасили тысячи звезд. И этим звездам было не важно, умер кто-то, или, наоборот, родился. Они каждый день делали свою работу: появлялись на небе, словно по какому-то сигналу загораясь, а затем погасали. Потом начинался новый день, и все повторялось снова и снова. Звезды только светились и наблюдали.

Звезды видели растерянные лица двух мужчин, когда те заметили голую кожу огромного змея, и тысячи мертвых чешуйчатых лепестков вокруг. Они сразу поняли, что произошло. Они уже видели, как умирают Бронированные Змеи. Без крови. Без криков. Без боли. Они оставляют после себя лишь одно напоминание: мертвые листья, которые уже никогда не сгниют.

Звезды видели, как Лекс соскочил со своего Бронированного Змея прежде, чем тот успел остановиться. Звезды видели, как мужчина бросился к мертвым лепесткам. Его раны отдавали тупой болью, он хромал на обе ноги, был бледен, как живой покойник, и очень обеспокоен. Он добежал до мертвого змея и начал шарить руками среди темных лепестков. Полная луна придавала им особый, зловещий цвет.

Наконец, мужчина вызволил из-под них еле живую девушку. Нет, она дышала, но дышала тяжело, прерывисто — долгие, нескончаемые слезы выжали из нее все силы. Лекс затряс Олиф в руках, заставив прийти в себя. Она с ужасом распахнула глаза, а когда сообразила, что произошло, начала отчаянно вырваться. Лекс пытался оттащить ее от тела мертвого змея, но Олиф извивалась, царапалась, и кусалась. А еще она истошно вопила. Так вопят пленники, которых режут заживо.

— Я его не отпущу!!! Я его не отпущу!!!

Звезды видели, насколько безумным было ее лицо. Она пообещала не отпускать своего друга, и она держала свое обещание. Олиф удалось высвободиться из ослабевших рук израненного мужчины, и девушка с каким-то неуправляемым бешенством поползла обратно к змею. Легла рядом с ним, прижавшись всем телом, и вцепилась в него руками, словно он был единственной деревянной дощечкой в огромном океане. Олиф не плакала — ей было уже нечем, — она только содрогалась в беззвучных рыданиях, и оттого выглядевших еще страшнее.

Звезды видели, как Лекс вновь приблизился к ней, но в этот момент к нему подошел его бывший друг, и тихо сказал:

— Дай ей время.

Они отступили вместе. Они оба знали, и прекрасно помнили, свое «посвящение». Нет, не когда убиваешь незнакомого человека, а когда у тебя на руках умирает твой друг. Или брат.

Это происходит так быстро… слишком быстро. Его тело холодеет за секунды, а ты сидишь над ним, и понимаешь, что еще так много не сказал, так много не сделал. А он вот тут, у тебя на руках. И уже поздно.

Олиф всхлипнула и громко крикнула:

— Я тебя не отпущу!!!

Лекс на секунду прикрыл глаза, повернулся к Ринслеру и сухо предложил:

— Пошли, пройдемся до Песчаной Завесы.

* * *

Светало. На этот раз не яркими золотистыми лучами. Рассвет был багряно-красным. Он знал, что вчера умер лучший друг и товарищ троих ничем не связанных людей. Ничем, кроме общего наказания. А теперь еще и общего горя.

Лекс поднялся первым. Все тело ныло. В горле пересохло. Ему хотелось ухватить еще несколько мгновений, лишь бы вновь опустить голову на песок и расслабиться, но время утекало слишком быстро, чтобы тратить его на жалость к себе.

Настал тот час, когда нужно было выбираться отсюда. Мужчине тоже было жаль хорошего товарища, перед которым он никогда уже не искупит свою вину. Но Лекс поставил перед собой цель, и он должен ее добиться. В нем не было особо трепета перед решительным шагом, он вообще не хотел уходить из пустыни. Не потому, что ему тут так сильно нравилось, нет. Он не отбыл своего наказания. Не заслужил еще своей смерти.

Поэтому решение выйти отсюда он принял не ради себя.

Лекс подошел к Олиф, опустился на корточки рядом. Девушка лежала с открытыми глазами, все лицо ее опухло, веки были красными от слез. Мужчина осторожно коснулся ее волос и негромко спросил:

— Живая?

Олиф не ответила.

— Нам пора.

Она покачала пыльной головой.

— Я никуда не пойду, — хрипло выдавила девушка.

— Останешься тут?

— Да.

— Будешь лежать рядом с трупом?

— Да.

— А когда он начнет разлагаться, что ты будешь делать?

— Я… я не отпущу его.

Лекс вздохнул, со сдержанным стоном согнул правую ногу и сел рядом.

— Ты его не вернешь. Когда кто-то умирает, он, как правило, больше уже не возвращается.

Олиф упрямо смотрела на розоватую кожу змея и молчала.

— Чем ты сможешь ему помочь?

— Я его просто не отпущу, — в сотый раз повторила девушка.

— И как ты намеренна это сделать?

— Я… просто… — Олиф почувствовала, как ком застрял в горле. — Не отпущу.

— Он уже ушел, Олиф.

Девушка перевернулась на спину и недоверчиво посмотрела на мужчину.

— Что-то тебе не особенно его жаль, — сухо сказала она.

— Я всю жизнь теряю дорогих мне людей. Как и ты.

— Кнут этого не заслужил!

— А хоть кто-нибудь заслужил?

— Его стрелы должны были попасть в меня! В меня, понимаешь?! — злобно выплюнула девушка.

Лекс кивнул.

— Да, наверное, должны были. Но ведь не попали. — Он на секунду замолчал, а потом вздохнул и сказал то, чего сам от себя не ожидал: — Ему там лучше. Он встретил свою семью, своего сына…

— У него был самый лучший сын, — вставила Олиф.

— Да, это точно. Он счастлив там, наверху. Берегини хранят его.

Вообще-то Лекс не верил в загробную жизнь. Все, что могло ждать их после смерти — это темнота. Беспросветная и безнадежная.

— Это я виновата в его смерти, — покачала головой девушка.

— Кнут давно хотел встретиться со своей семьей. Теперь он счастлив.

— Нет, это я, Лекс! Это все я! Надо было воткнуть себе нож в сердце еще тогда, когда я только попала в этот пустынный ад! — на глазах у нее вновь выступили слезы.

Мужчина вздохнул. Он не представлял, что девчонка сейчас переживает. И какие слова еще можно сказать, он тоже не знал. Лекс просто молча посидел рядом, а затем осторожно начал говорить:

— Олиф, он бы хотел, чтобы ты выбралась.

— Ты не можешь этого знать.

— Если бы не хотел, не согласился бы тебя сюда отвезти.

Девушка подняла на мужчину жалостливый и растерянный взгляд. Внутри нее смешалось столько чувств, что она даже не знала, совесть ее гложет, или горе? Чувствует ли она боль, или это всего лишь жалость к самой себе? Потеряла ли она друга, или это еще одно испытание, которое преподнесла ей Судьба? А может, это все вообще не настоящее? Может, это всего лишь сон? И скоро она проснется в своей родной кровати, спустится вниз и увидит Тимку, Тару и Марику. Усмехнется, и пойдет на поля. Все как обычно, все, как в настоящей жизни.

Обманывать себя, заставлять поверить в несуществующие вещи, было очень приятно, но невероятно сложно. Особенно сложно было признаться в этом самой себе.

Ведь все это настоящее. Реальность, что ее окружала, была убийственной.

— Я обещала ему, что не отпущу его… — тихо выдавила Олиф. Настолько тихо, что мужчина с трудом ее расслышал.

— А еще ты обещала вернуться домой.

— Я не могу.

— Без него?

— Да.

— Олиф, — серьезно сказал Лекс. — Тебе придется с этим жить.

— Как? — всхлипнула девушка.

— Как всегда. Просто вставать с утра и улыбаться. Даже если не хочется — вставать и улыбаться. Кнут хотел бы, чтобы ты так жила. С улыбкой, понимаешь?

— Он мертв, — бесцветным голосом ответила девушка, — как я могу улыбаться?

— Так же, как и я. Как мы все. Все Изгнанники, что попали сюда.

Олиф уставилась невидящим взглядом куда-то в пустоту.

— Убийца — я, а умер он. За меня. И ты предлагаешь мне улыбаться?

— Я предлагаю тебе сохранить ту жизнь, за которую он отдал свою.

Эти слова, словно хлесткая пощечина, отрезвили девушку. Она вздрогнула, как от удара. Кнут пожертвовал своей жизнью, чтобы спасти ее — Олиф. Змей специально выбирал такое место, которое она запомнит. Он знал, что для нее это значит слишком много. И еще он знал, что уже не сможет увидеть, как она выберется. Но хотел этого: хотел, чтобы она смогла вдохнуть чистый воздух, не пропитанный маленькими песчинками. Он спас ее, чтобы она выбралась.

— Уведи меня отсюда, — жалостливо попросила девушка, чувствуя, как сердце разрывает от боли. Она почувствовала себя предателем, хотя и осознавала, что Кнут пожертвовал собой, что спасти одну никчемную человеческую жизнь.

Девушка сжала кулаки и почувствовала, как кожи коснулось несколько опавших чешуйчатых лепестков. Она схватила несколько себе в ладошку и подняла отчаянный взгляд на мужчину. Тому и самому пришлось не сладко, а тут еще и беспомощная девчонка. Но Лекс не выглядел злым, наоборот, на его лице появилась горькая усмешка.

— Сама идти не сможешь?

Олиф покрутила головой. Лекс вздохнул и присел рядом.

— Давай руки.

Он потянул Олиф на себя, и, подставив под ее тело свою спину, заставил девушку прижаться к себе. А затем вместе с ней поднялся на ноги. Олиф ахнула.

— С ума сошел?!

— Пошли, плебейка, — лишь усмехнулся в ответ тот.

— Ты же не дойдешь! Отпусти меня!

— Какая же ты несговорчивая, — поморщился Лекс.

— Я не хочу убить еще и тебя! — в отчаянии крикнула Олиф.

— Не волнуйся, не убьешь.

Сидеть у мужчины на спине было очень странно и непривычно. Он перехватил руками ее ноги, и если бы она не держалась за его плечи, то просто напросто перевернулась бы вниз головой. Лекс на последующие возражения не реагировал. Олиф чувствовала, как тяжело ему было идти, но сделать ничего не могла. Он упрямо делал небольшие шажки навстречу Песчаной Завесе.

Девушка знала, что никакие возражения не помогут. К тому же, она не сможет сделать это сама — не сможет дойти до Завесы, и выбраться наружу, чтобы не потратить время, которое подарил ей Кнут, зря. Без Лекса ей не справиться.

Олиф сильнее прижалась к телу мужчины, обхватила руками его шею, и положила голову ему на плечо.

Они двигались медленно, и каждый шаг, казалось, отдавался в сознании глухим ударом. Олиф смотрела на тянущуюся по всему периметру Завесу и вспоминала о словах Кнута. Змей хотел, чтобы она запомнила этот момент. Чтобы почувствовала себя счастливой. Она слишком привязалась к нему, и ненавидела себя за это. Ее ведь предупреждали, чем это может грозить, но она не послушала. И теперь, один за другим, умирали близкие ей люди. И звери тоже.

А Лекс шел вперед, и оставались какие-то считанные шаги до рубежа. До того момента, когда все кончится — когда жалость перестанет быть слабостью.

— Ринслер идет с нами? — чуть повернув голову, спросила девушка прямо в ухо мужчине.

— Он… да. Только другой дорогой.

Олиф не ответила. Она посмотрела на небо. На пески. На барханы. Перевела взгляд на Песчаную Завесу. А затем, неожиданно для самой себя, попыталась улыбнуться. Лицо исказила жалкая гримаса. Один уголок рта поднялся, другой — нет. Олиф почувствовала стыд. Однако спустя пару мгновений снова повторила попытку. Губы не желали раздвигаться. Выдавали лишь подобие улыбки, но Олиф и этого было достаточно. Глаза не улыбались, но на щеках появились ямочки. Она только надеялась, что Кнут видит это. Она надеялась, что он не осуждает ее.

Неожиданно Лекс остановился.

Олиф подняла голову и посмотрела на прозрачную стену, которая была буквально в локте от лица мужчины, и в двух — от ее. Один шаг и все кончится. Один шаг.

— Слезешь? — спросил Лекс.

Олиф кивнула и почувствовала, как мужчина отпустил руки. Девушка аккуратно встала на землю. Обернулась, словно запоминая пустыню. А затем взяла Лекса за руку и серьезно сказала:

— Пошли.

Они сделали этот шаг вместе. Вместе почувствовали, как каждую клеточку тела коснулся холодный воздух, как пробил с ног до головы озноб. Они вместе поняли, что задыхаются от переизбытка кислорода. Вместе не удержались на ногах, и, задыхаясь, упали на колени.

А под ногами у них была твердая земля и она больше не рассыпалась. Она была холодная, как камень, и одновременно жесткая, как лед.

Олиф легла на спину и почувствовала, как сжимает что-то в руке. Это были мертвые чешуйки со змеиного тела. Девушка посмотрела на светлое небо, которое больше не ослепляло, и закрыла глаза.

Теперь они стали по-настоящему свободны.

— Спасибо, Кнут, — прошептала Олиф.

* * *

Девушка лежала на зеленой траве так долго, что даже привыкшее к резкой смене температуры тело, пробила дрожь. Спине стало холодно, но Олиф не собиралась двигаться.

— Такая мягкая, — в который раз сказала девушка и провела руками по траве.

Лекс сидел рядом. Он старался не показывать, насколько ошарашен, удивлен, и в каком смятении находится. Но повернув голову, Олиф заметила, что он вцепился руками в маленькие зеленые стебельки. Он тоже наслаждается давно забытыми ощущениями.

— Солнце здесь другое, — сказала девушка. — Жаль только, что ни Хэнк, ни Кнут этого уже не узнают.

— Ты счастлива? — спросил Лекс.

— Наверное, да, — кивнула Олиф.

— Значит, и они сейчас счастливы. — Мужчина поморщился, сделав попытку сменить положение. На многих ранах виднелась застывшая кровь, но многие по-прежнему кровоточили. Однако главное, за что девушка беспокоилась больше всего — это его шов, который пока, слава Берегиням, не разошелся.

— Что теперь будет? — тихо спросила Олиф.

Лекс пожал плечами.

— Что угодно.

Он то и дело смотрел на Песчаную Завесу, которая виднелась совсем рядом с ними. Наверняка думал, правильно ли он поступил, решив пойти вместе с Олиф.

Они не говорили о том, что будут делать дальше. Им нужно было время, чтобы привыкнуть к тому, что вокруг все зеленеет, живет и дышит. В этом мире не нужно было бороться за жизнь каждую прожитую секунду. Здесь жажда не была такой иссушающей, как в пустыне. Здесь никто и никогда не видел зыбучих песков. И уж тем более, никто никогда не встречал Песчаников, не участвовал в смертельных Боях, не общался с говорящими змеями, и никогда не чувствовал приближающиеся мгновения смерти.

Олиф посмотрела на Лекса. Он явно находился в смешанных чувствах, впрочем, как и она сама.

Однако все явственнее на его разорванной рубахе проступали кровавые пятна. Олиф не вполне отдавала себе отчет в своих действиях. Она все еще не могла отойти от пережитого этой ночью, и, наверное, не до конца еще осознавала, что теперь они свободны. По-настоящему свободны. Но она видела, как тяжело приходилось Лексу. Его бледный вид, скорее напоминающий ходячего покойника, заставил ее мыслить трезво. Если они продолжат сидеть тут, Лекс просто истечет кровью.

— Мы должны найти лекаря, — сказала Олиф самой себе.

— Что?

— Мы должны найти тебе лекаря, — повторила она громче.

— Нашла о чем волноваться, — махнул рукой мужчина.

— Да, нашла, — с вызовом ответила девушка. — Посмотри на себя. Тебе нужен лекарь.

— Заживет, — поморщился Лекс.

— Нет, не заживет. Ты же знаешь, что без чужой помощи не заживет.

Мужчина повернул голову и пристально посмотрел на девушку. Олиф ожидала, что он, в своей любимой манере, снова начнет препираться и обзывать ее, но он неожиданно поднялся и подошел к девушке.

— Тогда не будем терять времени. — Лекс протянул ей руку и помог встать.

Да, он знал. Знал, что без посторонней помощи не заживет, и поэтому не хотел терять ни минуты. Почему-то именно сейчас умирать вдруг резко перехотелось.

… Они шли по лесу медленно, разглядывая непривычно зеленые деревья, свежую траву и слушая пение птиц. Олиф лишили этого на долгих три месяца, Лекса — на два года. Осознание того, что они вернулись домой, буквально прошибало насквозь. В глубине души девушка понимала, что возвращаться в родное село было нельзя. Она прекрасно помнила судьбу трех Изгнанников, но ей так хотелось увидеть всех своих близких, всю свою семью. Она не могла представить себе их реакцию, но отчаянно надеялась, что хотя бы не увидит в их глазах отвращения.

Размышления о семье длились недолго. Олиф видела, как тяжело было идти Лексу, как сильно он старался сфокусировать взгляд на земле и не споткнуться. Ей стало так жаль его, что она сама удивилась, насколько сильно защемило сердце.

Они обязательно должны найти помощь.

Все будет хорошо. Все должно быть хорошо. Она не может потерять еще и его.

— Ты в порядке? — осторожно спросила девушка.

— Жить буду.

Олиф помрачнела еще больше. Если он так говорит, значит, дело совсем плохо.

— Я могу пойти вперед и привести помощь, — предложила она.

— Очень смешно. Я в порядке.

Лес тянулся бесконечно долго. В какой-то момент Олиф поймала себя на мысли, что больше не восхищается этими зелеными деревьями вокруг, а лишь хочет, чтобы они поскорее закончились. Лекс дышал все тяжелее, и теперь уже начал спотыкаться буквально о каждую торчащую из земли корягу. С каждой минутой волнение завладевало девушкой все сильнее.

Время тянулось мучительно долго. Может, от того, что пейзаж вокруг почти не менялся, а может от того, что шли они очень медленно, и каждый шаг им обоим давался слишком трудно.

Наконец, в какой-то момент они наткнулись на деревню. Сперва им попался указатель, с размазанными буквами. Олиф читать не умела, а Лексу было слишком плохо, чтобы еще пытаться что-то разглядеть. Они прошли мимо него, и вскоре вышли прямиком к старым, покосившимся воротам.

— Обойдем, — сказал Лекс.

— Что? — опешила Олиф. — Но ведь мы же…

— Обойдем, — жестко повторил мужчина. — Вряд ли мы напоминаем простых жителей.

Девушка догадалась, что он не хочет привлекать внимание. Выглядели они действительно ужасно, явно не напоминая даже пьяниц. Особенно Лекс, с его-то ранами на теле и синяками по всему лицу. Пришлось обходить деревню лесом и искать домик, который не выделялся из общей массы и вместе с тем находился на самом краю деревеньки.

Олиф сразу заприметила маленькую избушку, в отличие от других, скрывшуюся среди лесных деревьев. Крыльцо было сделано из темного, но уже прогнивающего дерева — прямо как в избе Олиф. Именно из-за этого девушка и выделила для себя именно этот домик. Она покрепче перехватила руку Лекса, и потянула его к крыльцу.

Они осторожно начали подниматься по ступенькам, но мужчина вдруг резко остановился.

— Что случилось? — испугалась Олиф.

— Ты… ты еще помнишь, как общаться с людьми? — спросил он, и в голосе послышалось неподдельное беспокойство.

— Мы справимся, — заверила его девушка, сама не веря собственным словам.

Она не представляла, как два таких оборванца смогут запроситься на ночлег.

Олиф глубоко вздохнула и постучала. Дверь не открывали. Пришлось постучать еще раз. Лекс устало облокотился о перила. Олиф продолжала стучать. Наконец, дверь распахнула грузная, широкая тетка в темном фартуке и с белыми, от муки, руками.

— Чего тебе, дочка? — удивилась тетка, завидев незваных гостей.

— Мы… мы, тетенька, нам помощь нужна, — жалобно простонала Олиф. — Мы гуляли по лесу, тут недалеко от соседней деревни, как на нас напали разбойники…

У девушки на душе было настолько противно и скверно, что интонацию даже не нужно было подстраивать, все вышло само собой. И слезы на глазах выступили как-то совершенно незаметно.

— Только помогите ему, прошу вас, мой отец заплатит любые деньги, — умоляющее попросила Олиф.

Тетка посмотрела на израненного мужчину, который уже, кажется, не отличал небо от земли, и вновь перевела взгляд на девушку.

— Что-то не похожи вы на людей. — Она с сомнением оглядела девичью фигурку.

— Разбойники чуть не убили нас, — ошеломленно ответила Олиф, — я думала, что они — это последнее, что я увижу в жизни, если бы не он, — она указала рукой на Лекса. — Он спас меня, понимаете? Помогите ему, прошу вас.

— Ладно, — махнула тетка не пойми откуда взявшимся полотенцем. — Тащи его в дом.

* * *

Лекс лежал на лежанке за печкой с тремя зашитыми ранами и кучей повязок по всему телу. Олиф была так рада, что их все-таки впустили в дом и помогли обработать ранения мужчины, что готова была вновь рассмеяться, как тогда, в пустыне. Но на этот раз уже не так счастливо. Просто на ее лице заиграла улыбка. Искренняя, такая, какой и ждал от нее Лекс. И Кнут, наверное, тоже.

Тетку, что приютила их у себя, звали Хестер. Пока они с Олиф перевязывали раны полуживого мужчины, она все охала, как же сильно ему досталось. А выслушав выдуманный рассказ девушки, о прекрасном спасителе, который явился из ниоткуда и перебил всех разбойников, скептически усмехнулась, заявив, что сейчас таких благородных мужиков на свете не осталось.

Олиф молча кивала и мысленно задалась вопросом, как можно так говорить о человеке, которого совсем не знаешь. Ведь ни Лекс, ни Олиф не были героями, они были преступниками. Изгнанниками. А Хестер разбрасывала словами, не зная настоящей правды. Для девушки это выглядело глупо и неправильно.

Как только Лекс оказался на лежанке, Хестер напоила Олиф чаем и даже положила ей булку с маком. От вида такой еды девушка чуть не плюхнулась в обморок. Она честно старалась не показывать удивления, и есть медленно. Но когда ты три месяца питаешься не пойми чем, когда все твои мысли занимает лишь одна: «нужно выжить», от вида маковой булки становится действительно плохо. Олиф и забыла, какая она вообще на вкус. Зато теперь вспомнила.

Сладкая.

Они с Хестер сидели за столом напротив догоравшей свечи, и женщина обрабатывала рану на лбу девушки. Царапина была совсем неглубокой, но так просто оставлять ее было нельзя.

В какой-то момент Хестер усмехнулась.

— Вы ведь не встречали разбойников, верно?

— Что? — растерялась Олиф.

— Говоришь ты красиво, но ведь я не слепая. Не похожи вы на людей, — во второй раз повторила она.

— Я не понимаю, о чем вы, — пролепетала девушка.

— Да ладно, не притворяйся. Я видела его.

— Кого — его?

— Не кого, а чего. Клеймо, у тебя на ладошке.

Олиф непроизвольно повернула руку и представила тетке живое доказательство того, что она Изгнанница. У девушки кровь застыла в жилах. Глупо было предполагать, что все пройдет удачно. Два грязных человека, в истерзанной одежде, насквозь пропитанной кровью вперемешку с песком, не могли не вызвать подозрений. Тем более, Олиф выглядела такой пришибленной, как будто повстречала не пятерых разбойников, а целую армию. Да и ее реакция на обстановку вокруг была слишком неправильной, не такой, какая бывает у нормальных людей. Однако девушка тут же заставила себя собраться с мыслями. Она выкрутится, чего бы ей это не стоило. Теперь от нее зависит не только ее собственная жизнь, но и жизнь Лекса.

— Вы нас выгоните?

— Не знаю, — усмехнулась Хестер. — Зависит от того, что вы можете мне предложить.

— Вы хотите денег, — догадалась Олиф.

— А ты, видно, давно из-за Песчаной Завесы не выглядывала. — На лице женщины появилась еще одна усмешка.

Девушка вдруг осознала, какими наигранными были все вздохи и ахи этой тетки. Конечно, она давно догадалась, кого впустила в свой дом. Интересно, она представляет себе, какими Изгнанники бывают неуправляемыми? Наверняка представляет. Просто, наверное, в Олиф нет этой бесчеловечности, и Хестер вычислила это первой. И воспользовалась.

— У нас ничего нет, — покачала головой девушка.

— Тогда и у меня для вас ничего нет.

— Позвольте остаться хотя бы до утра.

— С чего бы? Меня могут из-за вас казнить, зачем мне подставлять так свою шкуру?

— Пожалуйста, — умоляюще попросила Олиф. — Посмотрите на него, — она кивнула в сторону Лекса, — он не может идти. Дайте нам отдохнуть до утра, и с рассветом мы покинем ваш дом.

Хестер скептически прищурилась.

— Ладно, малютка, даю вам, по своей доброте душевной, время до утра. — Она умилительно потрепала девушку по щеке и отправилась готовиться ко сну.

Олиф присела рядом с Лексом. Слава Берегиням, они хотя бы переночуют тут. Все могло быть хуже. Хестер могла сдать их властям. Возможно, если они не уйдут с утра пораньше, женщина так и сделает. Олиф тяжело вздохнула. Посидела так еще некоторое время, а затем медленно провела пальцами по повязкам Лекса. Не долго думая, она забралась на лежанку к мужчине, прижавшись к теплым кирпичам, и тихо прошептала в темноту:

— Поправляйся. Поправляйся скорее.