В последнее время Саше Рокотовскому часто снился один и тот же сон. Будто бы идет сильный дождь, холодный, хлесткий, с резким пронизывающим ветром. И горы кругом. А у него нет глаз. На их месте просто гладкая кожа, как будто глаз никогда и не было вовсе или были, но давно заросли. Он, как слепой котенок, лезет по сопке, все вверх и вверх, цепляясь за мокрые выступы, за комки мха, хлипкие растения, торчащие прямо из блестящей скалы. Нога то и дело пробует шаткий камень и успевает переступить в последний момент, а камень с гулким грохотом обрывается вниз, в бездну. И Саша ползет дальше, вжавшись в гранит, и усталые пальцы костенеют, дождь заливает плоские глазницы, ветер нещадно треплет куртку, стараясь сорвать человека и сбросить. Вот полусухой кустарник на уступе. Саша нашаривает его рукой, хватается и делает шаг вверх по почти отвесной стене. Корни кустарника начинают предательски вылезать из скалы, как нитка из распоротого шва. Ногти скребут скальную породу, ломаясь, и Саше все-таки удается удержаться.

В эту же секунду налившиеся влагой тучи пробивает тонкий, но пронзительно-крепкий луч солнца. Саша знает, чувствует, что сверху, с вершины скалы, к нему тянется рука, человеческая рука с тонким запястьем. Мелькает безумная надежда, он одними губами шепчет «мама» и тянется, вслепую водя рукой по воздуху, к спасению. Хватается, держится, переводит дух. Ноги устраивает поудобнее, на более крепкие камни, но тут один из них вырывается, выскальзывает и летит вниз. Саша виснет на одной руке, той, что его держит. Но кожа мокрая и скользкая, и пальца расцепляются.

По сопкам разносится крик человека, падающего в пропасть, протяжный, как будто удаляющийся. Потом тошнотворно-мягкий звук упавшего тела – и тишина.

Саша Рокотовский проснулся резко, словно от удара, и тут же заломил руку зэка, сидящего рядом, на соседнем сиденье тряского «пазика». Как раз в этот момент зек, у которого голова росла сразу из бугристых плеч, без намека на шею, тянулся к сигарете, которую ему передал кто-то впереди. Спросонья Саша просто почувствовал рядом с собой движение и среагировал как всегда.

– Братан, ты чего?.. – пробормотал зэк без шеи, высвобождаясь. Саша окинул его хмурым взглядом, и тот попытался чуть заискивающе улыбнуться. Забеспокоился, суетливо сунул сигарету за пазуху, в грязный казенный бушлат. Саша отвернулся к окну. Через мутное стекло ему было видно, как мимо проносятся березки, цветущие черемухи и недавно зазеленевшие луга, залитые жарким майским солнцем.

Сидевшие рядом заключенные поглядывали на Сашу со смесью интереса и опаски: он и впрямь производил впечатление. Был он крепок, звериной породы, широк в кости, но не из тех, кого называют качками. Левое веко полуприкрыто из-за белесого шрама, спускающегося через глаз со лба на скулу. И из всех только он казался совершенно безучастным к происходящему.

Дребезжащий «пазик» трясло во все стороны. Двое конвоиров дремали в самом конце салона, еще один вполголоса болтал с водителем. Заключенные, а их было человек двадцать, сидели насупившиеся, настороженные, неразговорчивые, и все, кроме Саши и зэка без шеи, в обычной гражданской одежде, изрядно потрепанной пребыванием в СИЗО, – в основном в спортивных костюмах. Лопоухий парень, похожий на тощую мышь, почти еще подросток, нервно грыз ногти.

Вот за окном промелькнул указатель – на белом фоне черные буквы «ВЕРЕТЕНО», и сразу за ним начались низенькие домишки поселка, двухэтажная школа, магазин. «Пазик» проехал поселок и остановился у железных ворот колонии-поселения, обнесенной невысоким забором с колючей проволокой. Ворота распахнулись, и автобус въехал во двор. Там уже ждали еще трое человек в форме.

– Выгружаться по одному! – звонко крикнул конвоир, совсем молоденький парень с румянцем во всю щеку, разговаривавший до этого с водителем, схватил папку документов с приборной панели и первым выскочил в дверь.

Майор Алексеев, 55-летний замначальника поселения, с гусарскими усами и выправкой вояки, подошел к «пазику». Молоденький конвоир отдал честь, но майор не обратил на это внимания. Он, опершись ладонью на грязный борт автобуса, смотрел, как два других конвоира подгоняют выгружающихся заключенных и строят их в шеренгу.

– Ну что, Васюхин, без происшествий?

– Так точно, товарищ майор, – подобострастно отрапортовал тот и протянул папку. – Вот.

Майор папку не взял, кивнул, убрал руку с борта «пазика», отряхнул ее второй и, заложив обе руки за спину, подошел к шеренге заключенных. Васюхин, покосившись на след майоровой пятерни, отпечатавшийся в пыли, последовал за начальником. Алексеев долго изучал стоящих перед ним людей, его взгляд дольше остальных задержался на Саше Рокотовском.

– Сколько их тут?

– Двадцать один!

Парень-заключенный с большими ушами, делавшими его похожим на мышь, издал истерический смешок-всхлип:

– Очко! – и посмотрел в поисках одобрения вокруг себя. Рядом стоял Саша с каменным лицом, и одобрения парень не дождался.

– Ладно. – Алексеев взял у Васюхина папку с документами. – Этих в карантин, когда разместите – на медосмотр. Сам иди сюда.

Васюхин поменялся в лице и поплелся вслед за начальником обратно к автобусу. Два других конвоира со словами «шевелитесь, че встали!» погнали прибывших в двухэтажное каменное здание барачного типа неподалеку. Всего таких зданий было два – общежития заключенных.

Майор утер пот кружевным платочком, вышитым вручную. Стало ясно, почему его так влечет к автобусу: он создавал тень в этот не по-майски теплый полдень. Пока Алексеев взирал на «пазик» и след, оставленный его же ладонью, Васюхин обмирал от страха рядом. Наконец начальник повернулся к нему.

– Этот, со шрамом, кто?

– Рокотовский. Александр. 162-я статья. Ему год остался, вот и перевели, – доложил Васюхин.

– Разбой? М-да… Сколько он им отбашлял за перевод… Примерным поведением там и не пахнет, за версту видать такого молодца. Ну ладно, поживем, поглядим, что за фрукт.

И майор снова уставился на борт автобуса:

– Видишь?

– Так точно, товарищ майор!

– Все понял?

Васюхин растерялся и замешкался с ответом.

– Мыть автотранспорт надо! – вдруг громко и угрожающе, выделяя каждое слово, донес информацию майор. – Видит он…

– Товарищ майор, да я…

– Это все, – оборвал его Алексеев и побрел в сторону здания администрации, на ходу расстегивая воротник и утирая пот со лба. Васюхин потоптался еще на месте, проводив начальника глазами. Пожал плечами, посмотрел на след ладони на борту автобуса. Оглянулся, чтобы никого не было поблизости, подумал с секунду и дорисовал несколько лучиков. Получилось солнце.

Большая комната, сделанная путем деления старого спортзала пополам. Разметка на полу еще сохранилась, ровно по центральной линии, пересекая круг, стоит глухая стена. Несмотря на двухъярусные койки и матрасы, брошенные на пол, звуки здесь разносятся гулко, эхом. Заключенные заходили гуськом, у двери их ждали охранник и завхоз с зализанными на лысину волосами.

– К-карпов, – заикаясь, назвал свою фамилию мужчина лет тридцати трех, с большими руками-лопатами деревенского работяги. Охранник поставил в бумагах галочку и выдал ему стопку постельного белья, полотенце и кусок мыла.

– Коробин, Боря, – пробормотал лопоухий парень и, получив белье, устремился к койке, бросил свой мешок на нижний ярус.

– Соловков, – следующим буркнул качок без намека на шею.

– Рокотовский.

Саша Рокотовский зашел, не торопясь, в числе последних. С бельем направился к койке, занятой Коробиным. Тот как раз отошел к высокому окну, попытался допрыгнуть, чтобы посмотреть на улицу. За это время Саша одним ленивым движением скинул мешок Коробина на пол, туда же стопку его белья и сам лег, заложив руки за голову. Верхний ярус этой койки был сломан и поэтому пустовал.

Борька Коробин бросил попытки посмотреть в окно, развернулся и увидел Сашу. Растерянность на его лице сменилась злобой, когда он увидел свое белье, валяющееся на полу.

– Слышь… Че ты тут разлегся? – Борька даже пнул ножку койки от злости. – Мое место.

Саша посмотрел на него с угрожающим прищуром. Охранник и завхоз, выходя, обернулись, но предпочли не ввязываться, и дверь захлопнулась. В зале стало тихо.

– Ты глухой, что ли? – продолжал Борька.

– Не видишь, отдыхает человек. Затухни, – посоветовал Соловков, сидящий на соседней кровати.

– Не, ну нормально! Этот козел вещи мои вон кинул и улегся…

Договорить он не успел, потому что Саша одним легким движением соскользнул с койки и вцепился в плечи Борьки, дернул его к себе.

– Сейчас разберемся, кто козел, – прошипел Саша. – Ты там что-то про очко заикнулся, на дворе. Очко покоя не дает? Это исправляется, не ссы.

Стало совсем тихо. Борька сник, вырвался из Сашиной хватки, сгреб вещи в охапку и огляделся. Взгляды по большей части были без сочувствия, но с интересом. Он потоптался и, увидев в самом углу матрас на полу, побрел к нему, что-то обиженно бурча под нос.

– Хлебало завали, очковед, – негромко проговорил ему вдогонку Саша и принял ту же позу, что и до стычки. Достал из кармана зажигалку, явно самодельную, из тех, что делают на зоне из подручных материалов, и начал чиркать.

Душевая. Десять рожков, фыркая, разбрызгивали ржавую воду. Под ними мылись заключенные. Саша долго намыливался, споласкивал пену и намыливался снова. Без одежды на его теле были видны все многочисленные шрамы: под ребрами, на плече сзади, на боку…

Заключенных, уже чистых, с поблескивающими влагой затылками и переодетых в цивильную одежду, повели к невысокому одноэтажному зданию медсанчасти по двору поселения, мимо второго жилого барака и спортплощадки. Соловков все это время держался поближе к Саше, а тот исподлобья исследовал окрестности.

Поселение было весьма пригодным для проживания: от бараков к КПП вела аллея молодых тополей, остальные тропинки расходились к спортплощадке, гаражам, администрации колонии и цеху хлебозавода, прислонившемуся прямо к забору поселения. Никаких вышек с автоматчиками, вокруг сновали «поселковцы», занятые своими повседневными делами. Когда двое из них, с носилками, полными битого кирпича, прошли мимо прибывших, один кивнул другому: «Свежатинка приехала». Второй гоготнул.

– А тут нормально, – проговорил Соловков и покосился на Сашу. – Не, ну жить можно.

Саша продолжал его игнорировать.

– Главное, что шмотки свои, а не это говно казенное, – в никуда продолжил Соловков и сплюнул. Саша кивнул, и Соловков облегченно закивал в ответ.

Они набились в узкий коридор медсанчасти. Стульев было всего два, один из которых покачивался на двух ножках. На втором сидел Саша, остальные заключенные стояли.

Дверь в кабинет открылась, и оттуда вышли трое зэков. Один из них, в живописных татуировках, сладко потянулся:

– Да-а, телка что надо. Я б ее натянул.

– Ага, видел? – понимающе кивнул другой. – Жопа, сиськи! – И он звонко похабно причмокнул.

Соловков повеселел и жадно ловил эти слова.

– Следующие! – донеслось из-за неплотно прикрытой двери кабинета.

Соловков, Саша и Карпов, заикающийся мужичок с большими ладонями, встали и зашли в кабинет.

Большая комната с окном за белой марлевой занавеской, заставленным разросшимися геранями, была перегорожена ширмой: по эту сторону письменный стол, весы, между ними тумбочка с медицинскими инструментами и препаратами, три стула. По ту сторону от ширмы – наполовину скрытая от глаз застеленная кровать, чайник и электроплитка на облупившемся подоконнике, простенькие иконки в углу, под ними – радиола с виниловыми пластинками. На тумбочке – аквариум с золотой рыбкой, из-за тумбочки выглядывает желтый гитарный гриф, и над всем этим – сильный запах лекарств.

За столом сидела и заполняла медкарту пожилая тучная женщина с простым грубоватым лицом, Антонина Сергеевна. Из-под стола выглядывали ее варикозные ноги, похожие на колоды, которые она уже давно высунула из стоптанных дешевых китайских тапочек-балеток. Рядом с ней в пепельнице дымилась беломорина, а пальцы, держащие ручку, пожелтели от никотина.

У окна стояла Вера, совсем молоденькая девушка в белом халате и со стетоскопом на шее, хрупкая, маленького роста, с тонкими руками и длинной светлой косой через плечо, которая делала ее чрезвычайно похожей на Снегурочку или Аленушку из русских сказок. Когда заключенные вошли, она обернулась:

– Садитесь.

– Уже сидим, – хохотнул Соловков, маслено глядя на нее.

– Присаживайтесь, – пожала плечами Вера. – Двое, а один ко мне.

Саша и Карпов опустились на стулья, Соловков подошел к Вере.

– Фамилия, имя, – хриплым голосом спросила Антонина Сергеевна, беря бланк.

– Соловков, Сергей.

Вера взяла его голову в свои руки, встав для этого на цыпочки, заглянула в уши, в глаза, посмотрела, нет ли вшей в волосах.

– Рот откройте… Спасибо, можете закрывать… Одежду повыше, я послушаю, – говорила Вера обычный набор безукоризненно вежливых фраз.

Исследовала его с помощью стетоскопа, посчитала пульс.

– На что-нибудь жалуетесь?

– На жизнь, – решил сострить Соловков.

– На нее все жалуются. Давайте, следующий, – чуть вздохнула Вера.

Следующим был Карпов. И снова:

– Фамилия, имя?

– К-карпов, Федор.

Осмотр продолжился. Все это время Саша не сводил с Веры глаз, впрочем, взгляд этот был недобр, а на щеках чуть перекатывались желваки. Соловков же, напротив, повеселел и даже толкнул Сашу в бок, когда Вера чуть наклонилась.

– Жалуетесь на что? – после основного осмотра спросила она.

– Д-дышать иногда б-больно, в-вот тут. – Карпов показал на грудь.

– Кашель?

– По в-вечерам.

– Антонина Сергеевна, – обратилась Вера к женщине, – запишите его на флюорографию, посмотрим, что там…

Саша встал раньше, чем Карпов вернулся на место. Проходя мимо тумбочки с инструментами, Саша нарочно задел ее бедром, да так сильно, что инструменты с жалобным звяканьем разлетелись по полу. Карпов присел было их собрать, но Саша едва слышно цыкнул на него. Карпова как ужалили, он посмотрел на Сашу и покорно, понуро сел на стул. Сам же Саша стоял, издевательски, с прищуром глядя на Веру.

Вера оценила ситуацию быстро. Она чуть нахмурилась и на мгновение встретилась с Сашей глазами, потом почувствовала движение за столом:

– Сидите-сидите, Антонина Сергеевна, у вас ноги… Я сама.

И она, присев на корточки, стала собирать инструменты – некоторые прямо из-под ног у стоящего как вкопанного Саши. Тот специально краем ботинка наступил на «ложечку», Вера вытянула ее. Она казалась почти спокойной, только губу закусила и покраснела, особенно когда пришлось лезть под стол, повернувшись задом к зэкам. Соловков скалился в полном восторге.

Когда она встала перед Сашей, ее лицо было непроницаемо.

– Фамилия, имя?

– Рокотовский, Александр, – в голосе был вызов.

Однако больше эксцессов не произошло, Саша позволил осмотреть себя полностью: волосы, уши, горло, пульс. Осматривая руки, Вера заметила одинаковые круглые ожоги на тыльной стороне ладони, почти машинально потерла их большим пальцем.

– Футболку поднимите.

Саша стянул футболку через голову. Вера с тем же непроницаемым лицом прослушала его стетоскопом.

– Спасибо. Можете одеваться и идти, – проговорила она спокойно.

– До скорого, – усмехнулся Саша.

Он резко развернулся и вышел, так и не надев футболку, Соловков и Карпов за ним. Дверь закрылась плотно, но хохот из коридора Вера все равно услышала. Антонина Сергеевна потерла уставшую ногу и покачала головой:

– Видала, какой кадр.

Вера пожала плечами.

– Через месяц обратно на зону загремит. Такие у нас долго не задерживаются, слишком борзый… – продолжала женщина.

– Может, исправится…

– Этот? – И Антонина Сергеевна зашлась смехом, переходящим в хриплый кашель. Вера метнулась за ширму, налила в стакан воды из чайника. Стакан запотел паром.

Неделю спустя

В карантинной было тихо, кто-то спал, кто-то читал. Саша Рокотовский, раздетый до пояса, лежал на койке, той же самой, которую занял с самого начала, курил и снова чиркал своей зажигалкой с отсутствующим видом. В тишине этот звук был такой же изнуряющий, как звук мерно падающей воды из крана. Многие смотрели на него почти умоляюще, но сказать никто так и не осмелился.

Дверь распахнулась, и на пороге возникли двое – конвоир в форме и невысокий мужчина в футболке и спортивных штанах. На шее у него виднелось большое ярко-красное пятно. На зэков он смотрел тоскующе и настороженно.

– Заключенные, строиться! – приказал конвоир. – С вещами.

Зэки зашевелились и стали подниматься. Борька Коробин вскочил, быстро покидал в пакет вещи и подошел к конвоирам первым. Остальные следом. Саша не торопился, бросил окурок на пол за кровать, где таких лежало еще с десяток. Встал, взял мешок с вещами, который он и не разбирал, и оказался в строю – снова рядом с Соловковым.

– Вы двое – в восьмую комнату, – определил конвоир первых двоих, одним из которых оказался Коробин.

– Хлебозавод, – дополнил мужчина с пятном на шее.

Соловков наклонился к Саше и указал глазами на него:

– Нарядчик, по ходу…

Саша качнул головой, приняв к сведению. Тем временем зэков продолжали распределять на постоянное жилье и работу:

– Следующие – в двенадцатую.

– Сельхозотряд.

– Вы двое – в двадцать третью.

– Хлебозавод.

Очередь дошла до последних.

– Вы – в тридцатую.

– В машинах разбираешься? – спросил нарядчик у Соловкова.

– Ну.

– Тогда ты в гараж.

Остались замешкавшийся и подошедший только теперь Карпов и Саша Рокотовский.

– Вы в пятнадцатую. Оба.

– И на завод. Так, погоди, – спохватился нарядчик. – А Карпов Ф. С. – кто?

– Я. – Карпов сделал маленький шажок вперед.

– Ты в шоферы. А ты, – нарядчик внимательно посмотрел на Сашу, – на завод.

На этом нарядчик тут же развернулся и вышел, оставив конвоира.

– Все, идти спокойно. По коридору направо. Заходить в комнаты под номерами согласно распределению. На работу завтра с утра. Вперед, – распорядился конвоир.

Зэки нестройной толпой побрели по коридору. Постепенно толпа редела – у каждой двери двое покидали ее, заходя в очередную комнату. Саша и Карпов остановились у двери с полустертым номером «15», и Саша зашел первым.

Комната была небольшая, с двумя двухъярусными нарами, двумя тумбочками, столом, табуреткой и шкафом. Первое, что бросилось в глаза Саше, – распахнутое окно. С большого каштана летел опадающий цвет, прямо сюда, на линолеумный зашарканный пол комнаты.

За столом, придвинутым к одной из коек, сидели двое мужчин лет тридцати трех и играли в нарды. Один из них был бритый налысо, большой, круглоголовый, в спортивном костюме и дорогих зеркально-черных туфлях, второй – темнокожий, мулат. Оба они воззрились на вошедших с интересом. Саша встретился глазами с первым, кивнул ему, тот тоже ответил кивком. Саша проигнорировал мулата, прошел и сел на нижний ярус свободных нар. Карпов, наоборот, замешкался у порога.

– З-здравствуйте, – проговорил он.

Игравшие переглянулись весело.

– Ну здорово, – ответил бритый, обнажив в улыбке золотой зуб. Карпов нерешительно продолжал топтаться у двери. Бритый поморщился:

– Сядь уже, не мельтеши.

Карпов послушно подошел к койке, на которой сидел Саша, и неловко забрался наверх. Лег, затаился. Игра в нарды продолжилась, однако то и дело играющие косились на Сашу. Тот, в свою очередь, смотрел на них открыто, изучая. Достал сигарету, закурил. Мулат ему не понравился сразу.

– Ты, что ли, Санек этот, как его… Роковский? – повернулся к нему бритый.

– Рокотовский, – исправил Саша.

– Я Виталик. Это Паша, – кивнул он на мулата. – Играешь?

– В карты…

– Это можно. После проверки, а то заметут. А в нарды с Пашей?

– Не буду. С ним, – сакцентировал свою нерасположенность Саша и прицельно щелкнул сигаретой в окно. Несмотря на его весьма свирепый в этот момент вид, мулат усмехнулся:

– А по делу есть что?

– Да найдется, – угрожающе парировал Саша. Они смотрели друг на друга недружелюбно, хотя Паша – все еще с улыбкой. Карпов наверху слушал, затаив дыхание.

– Не нравятся тебе черные, да? – уточнил мулат.

Саша не ответил, только желваки заходили.

– Да кому они вообще нравятся? – вдруг заявил Виталик резко. – Мне вот не нравятся. Паш, тебе нравятся?

– И мне не нравятся, – откликнулся мулат.

– Э, там, наверху, – обратился Виталик к Карпову. – Тебе нравятся черные?

– Н-нет, – пробормотал Карпов.

Паша и Виталик переглянулись.

– Чё ты там сказал?! – Виталик поднялся и, обнаружив достаточно сильную хромоту, направился к Карпову. – Это кто там тебе не нравится?

– Н-никто… – спохватился Карпов.

– Черные нравятся тебе? Нравятся или нет?! – Виталик схватился за край его постели, подтянулся на руках поближе.

– Н-не з-знаю, – чуть не плакал Карпов.

– Ну так и заткнись! Мудак картонный.

Постоял пару секунд, проверяя эффект. Потом повернулся к Саше, который смотрел этот спектакль с недрогнувшим лицом. Подошел, хромая, сел рядом:

– Ладно, братан. Я ж вижу, пацан нормальный. Ты это, особо-то не рви. Приехал только, с порога, и сразу погнал. Ты посиди, посмотри, что к чему, попусту не наезжай. Потом уж… Горячего не пори, чтоб самого не задело. Сам знаешь, короче, чё я тебе говорю. За базар отвечать…

– Я отвечаю, – отрезал Саша, но уже не так напористо.

– Да знаю, что отвечаешь, не в этом дело!..

– Да понял я, понял, – кивнул Саша.

Они втроем посмотрели друг на друга. Паша, мулат, тоже кивнул и снова сел в нарды с Виталиком. Инцидент был исчерпан.

Пока они играли, Саша сидел и думал. Дума была не из веселых, так как периодически он щурился и сжимал челюсти, потом полез в карман штанов, выудил зажигалку и принялся чиркать. Виталик обратил на это внимание:

– О, покажь.

Саша кинул зажигалку, тот ловко словил. Чиркнул, повертел в руках.

– Сколько возьмешь?

– За нее? Не продаю.

– Да ладно, – протянул Виталик. – Ну сколько?

– Не, братан, правда. Кореш на зоне подарил, сделал мне специально…

Виталик понимающе хмыкнул, еще раз рассматривая предмет. Потом перекинул Саше.

– А сам-то откуда? – спросил Виталик.

– Со Льгова. Знаешь?

– Да знаю.

– Там… Карабин, может, знаешь такого, вот он, короче, и сделал. Нормальный пацан.

– Да у нас тут тоже есть такой. Коля-Художник. Он типа рисует. Вот…

С этими словами Виталик расстегнул спортивную куртку и показал наколку на груди.

– Художник рисовал. А бьет Паша, – кивнул он на мулата.

В этот момент в коридоре послышались голоса, дверь открылась, и в комнату почти ввалились двое: Соловков и невысокий стройный парень лет 25, рыжеволосый, веснушчатый, быстроглазый, с высоким визгливым голосом. Одет он был с тюремным блеском – вроде ничего такого, кроме кожаного жилета, но общее впечатление франта. Влажные волосы зачесаны назад. Всем своим обликом он напоминал тип залихватского вора с Хитровки.

– Здорово! – поприветствовал рыжий. – Играете?

И он повернулся к Соловкову:

– Это Виталик, Паша… А это Соловей, – представил он всех, кто был ему знаком. С вопросом посмотрел в глаза незнакомому ему Саше.

– Саша, – ответил тот.

– Кузя, тебя слышно за километр, – поморщился Паша. – Чё так вечно орешь?

– Громкий я, – усмехнулся рыжий, названный Кузей. Полез в карман и выудил колоду карт:

– Может, сыгранем?

Саша оживился и придвинулся поближе. Потянулся, разминаясь. Кузя усмехнулся, подмигнул ему.

– Да какой там? – Виталик взглянул на наручные часы. – Щас мусора придут, проверка же.

– Да мы по-быстрому. Да, Санек?

На лице Саши промелькнуло подобие улыбки. Подобие – потому что вообще мало кто видел его улыбающимся. Виталик оценил это, вздохнул.

– Ладно, играйте. Эй, там, картонный!

– Д-да? – тихо отозвался Карпов сверху.

– Борода! Слазь давай, на стреме стоять будешь. Мусора появятся – предупредишь. Понял меня?!

Карпов поспешно слез с койки. Кузя при виде его обвел всех взглядом, мол, что это за чудо, и фыркнул. Руки уже уверенно тасовали колоду. Карпов вышел за дверь.

– Что за индеец? – кивнул Кузя на закрывшуюся дверь.

Виталик поморщился и закурил, отойдя к окну. Кузя начал раздавать: себе, Паше, Саше и Соловью.

– Виталик, будешь?

– Да не, давайте там это, сами…

– Какой интерес? – обратился Кузя к остальным, и глаза его азартно загорелись. Но в этот момент дверь открылась. Кузя метнулся к колоде, инстинктивно прикрывая ее руками. Вошел Карпов:

– Т-там… м-менты…

– Да е… – Виталик бросил окурок в окно.

Кузя ловко собрал карты и бросился к окну. Свесился, дотянулся до каменного выступа на стене с внешней стороны здания и положил колоду туда. Отпрянул от окна. Кивнул Соловью и направился к двери. Дверь снова открылась, и в проеме они столкнулись с сержантом, держащим бумаги и ручку, и рядовым. Кузя расплылся в улыбке:

– Гражданин начальник, мы уже все… – и попытался протиснуться в коридор.

– Стоять! Обратно, – приказал тот, к кому обращался Кузя. – Запрещенные предметы на стол.

– Так это, нет у нас ничего, – осклабился Кузя.

– Обыскать, – приказал сержант сопровождавшему его рядовому. Тот принялся ощупывать одежду Кузи, выворачивать карманы. Потом отошел, показывая, что тот чист.

– Почему во время плановой проверки не на своем месте? – обратился сержант к Кузе.

– А мы уже уходим, – с улыбочкой протянул Кузя и беспрепятственно выскользнул в коридор, Соловей, спохватившись, за ним. Саша в этот момент отошел к окну и сел на подоконник. Скосил глаза, пытаясь рассмотреть, куда Кузя положил колоду.

– Так. – Сержант зашелестел бумажками. – Карпов?

– З-здесь, – подал голос тот.

– Рокотовский?

– Здесь, – пренебрежительно сощурился Саша. Он наконец увидел, где лежит колода. Порыв ветра легко подхватил верхние карты и нес их вниз, разбрасывая по чахлой траве под окном. Саша осторожно повернулся лицом к комнате.

– Железняк?

– Туточки.

– Нормально отвечать!

– Здесь, здесь, – поморщился Паша.

– Овсянников?

– Здесь, – отозвался Виталик.

Сержант обвел всех недобрым взглядом, особенно остановившись на Саше. Потом повернулся и вышел вместе с рядовым.

– Суки, – бросил Виталик беззлобно. Саша сел на кровать.

– Слышь, Картон, – позвал он Карпова. Тот вздрогнул, и Саша усмехнулся. – Отзывается! Вали вниз, собери там… Разлетелись. Да быстрее, чё телишься!! – вдруг разъярился он, глядя, как медленно двигается Карпов. – Весь двор замостили…

Паша Железняк хохотнул. Виталик подошел к окну, выглянул. Покачал головой и сплюнул длинной струей.

Когда за Картоном закрылась дверь, Саша подошел к Виталику и проговорил вполголоса:

– Это, перетереть бы кое-что…

– Ну?

– На хлебозавод определили меня, понял? (Он говорил «понял» как «поэл».) Конченые, думают, пахать на них буду…

– Да знаю… Отбашлять надо нарядчику. Есть?

Саша усмехнулся. Виталик качнул головой:

– Тогда пошли.

Саша и прихрамывающий Виталик шли по двору. Издалека ветер приносил лай собак, людской гомон и птичьи трели. У распахнутой двери хлебозавода курили зэки в белых халатах и пахло свежим хлебом и ранним летом. По двору поселения бегал неизвестно откуда взявшийся петух.

– Не, тут вообще ништяк, – рассказывал Виталик. – Никакого надзора, сам видишь. Ни автоматчиков, ни колючки. Да кому отсюда бежать, здесь же так, по маленькой сидят… Смысла сваливать – никакого… Ну, понятно, проверки. Четыре раза в день, вот как эта была. Вообще обыскивать не должны, это Кузя сам виноват, на проверку у нас попал, а не на своей хате.

– Слышь, а это… Жрать тут как, ничё?

– Ну, столовка, магазин. Пацаны с воли передают. Правда, с бухлом туго. Ты по этому делу как?

– Я-то нормально… – усмехнулся Саша. Виталик его настрой понял:

– Не, ну достать-то все можно. Только пропалят если – все, хана, в ШИЗО. А там козел этот лютует, начальник тамошний. Короче, хреново там. За бухло на десять суток сажают. Еще иногда за картишки. Ну и драки, здесь с этим строго. А три ШИЗО – все, гуляй обратно на зону.

Саша оскалился:

– Смена обстановки.

– Ну-ну…

Петух все еще шнырял рядом, решил закукарекать, Саша догнал его и отвесил такого пинка, что птица отлетела в другой конец двора.

Он проследил глазами траекторию и увидел вышедшую на крыльцо медсанчасти Веру. Та шла с ведром грязной воды, рукава кофты были закатаны выше локтя.

– Да, житуха и правда ниче так. Вон даже телки есть… – многозначительно заметил Саша.

– Вера-то? Не, Санек, она не телка, она лепила, крутая… Батя у нее в столовке ишачит, а она вот тут. У нее там еще старая есть, Антонина, вроде ей начальница. Но Вера все лучше ее знает. В городе училась. Заштопать кого, если пером чирканули, подлечить – все она, старуха ничего без нее не делает. Девка, конечно, первый класс… Но трогать нельзя.

Вера выплеснула воду под забор и проделывала теперь обратный путь.

– Да ладно, чё… – беспечно пробормотал Саша, не отрывая глаз от нее.

– Да не ладно, я тебе говорю. У нас тут закон – Веру не трогать. А то от остальных пацанов можно огрести. Был тут умный самый. Теперь его вон Машкой зовут. Короче, если что, из-за одной такой центровой весь поселок друг друга перережет. Техничек, поварих, заводских всяких драть – без проблем, они и сами лезут. А эту нет.

Саша криво усмехнулся, не очень-то веря в подобный расклад. Но Виталик резко посуровел.

– Зря корчишь, – оборвал он Сашу. – И про стол я тоже знаю, который ты ей своротил. Тоже зря. По незнанию простилось, а так бы нет.

Сашины кулаки сжались, и на щеке напрягся мускул, но Виталик уже отвернулся и подошел к двери другого барака. Саша поостыл и отправился следом.

Комната, в которой они оказались во втором бараке, разительно отличалась от их собственной хаты № 15: небольшой, но импортный телевизор, в углу новенькая стереосистема, свежевыкрашенные стены, новый линолеум на полу. Нарядчик Степан, плюгавенький тип с красным пятном на шее, который недавно распределял работу новичкам, смотрел бои без правил. На тумбочке перед ним стоял стакан с темной жидкостью, а на подоконнике – чифирбак, литровая металлическая кружка с облупившимся рисунком.

– Степан, – подал голос Виталик, видя, что Степан увлекся происходящим и не заметил, как они вошли.

– Здорово, – отозвался тот и повернулся через пару секунд. Смерил взглядом обоих. – Рокотовский, да? По работе?

– Да.

– Это можно.

Виталик кивнул Саше, тот вытащил из кармана свою зажигалку и вместе с ней несколько купюр, передал деньги Степану. Тот пересчитал, протянул несколько Виталику, остальные спрятал в карман.

– С вами приятно иметь дело, джентельмены, – по-голливудски разводя руками, проговорил Степан довольно и заржал. Потом протянул Виталику стакан:

– Чифирку?

– Не, не люблю, – отказался тот. Степан предложил стакан Саше. Он отхлебнул не поморщившись и вернул стакан Степану.

– Ладно, бывай, – кивнул Виталик, и они с Сашей вышли.

Саша все еще вертел зажигалку в руке, когда они вышли на двор. Потом он засунул ее в карман и не заметил, что зажигалка выскользнула по ткани и упала на пыльную тропинку. Проходящий мимо зэк нагнулся, повертел зажигалку в пальцах и, обернувшись на удаляющегося Сашу, полез за сигаретой.

– А что у него с шеей? – спросил не заметивший ничего Саша.

– Пятно-то? Ожог. Неделю назад по пьяни на батарее в котельной заснул, – ответил Виталик.

В эту секунду зэк, подобравший зажигалку, чиркнул ею. Огня не последовало, но этот знакомый звук моментально достиг чутких ушей Саши. Тот резко обернулся, увидел источник звука и пошел обратно. Его вид не предвещал ничего хорошего. А зэк, не замечая его, чиркнул еще пару раз, и пламя загорелось – как раз когда Саша подошел вплотную. Он протянул руку и взял зажигалку сверху, со стороны открытого огня, затушив ее этим. И бросил только один взгляд на зэка. Тот сразу же сдулся, без претензий отступил на шаг и остался с неподкуренной сигаретой. Саша с Виталиком удалились.

Вечером в хате № 15 было тесно. Воздух расслаивался сигаретным дымом, и видно было плохо. Народу собралось много: помимо живших тут Паши Железняка, Виталика, Саши и покашливающего Картона еще и Кузя с Соловьем и Боря Коробин, жмущийся в углу и жадно вслушивающийся во все. На тумбочке стояли открытые консервы, хлеб, колбаса, нарезанная ломтями, овощи. Паша тихо, но удивительно верно наигрывал на баяне «Ой мороз, мороз». Кузя, Соловей и Саша недавно сели играть в карты, и теперь перед Сашей высилась горка мятых купюр, он явно выигрывал. Правда, отнесся к этому очень спокойно и бесстрастно, чего не скажешь о Кузе. Тот весь бурлил, глаза искрились азартом и алчностью, руки беспокойно шевелились.

– Сдавай, сдавай, – попробовал подгонять он Соловья. Паша Железняк белозубо улыбнулся:

– Опять кипиш поднял?

Саша сплюнул на пол и поискал кого-то глазами:

– Слыш, э, Картон.

Картон, вполголоса разговаривавший с Борькой Коробиным, испуганно поднял голову. Коробин отшатнулся, словно желая от него откреститься.

– Пошел взял тряпку и подтер тут, понял? – приказал Саша. – А то срач развели…

Картон не посмел перечить. Он шмыгнул за дверь и вернулся, когда следующая партия в дурачка уже началась. Вернулся с тряпкой и ведром. Начал неловко елозить тряпкой по полу, Коробин теперь его сторонился.

Саша играл виртуозно и отбивал атаку за атакой.

– Тебе черт ворожит! – пробормотал Кузя нервно.

– Черт?

– Да не в том смысле, Санек, – сразу пошел на попятную Кузя. Он снова подбросил Саше карту, тот отбился и сходил на Кузю. Кузя взъерошил волосы и взял эту карту и ту, что ему подкинул Соловей. Игра шла своим чередом.

– Я, короче, сразу не догнал, – посмотрел Саша на Пашу Железняка. – Мне во Льгове, понял, рассказывали про пацана одного, тоже Паша. Олимпиец погоняло, понял. Это ты, что ли?

Паша с улыбкой кивнул.

– Ну я так и понял. Ты, в натуре, в нарды у начальника колонии перевод сюда выиграл? – поинтересовался Саша.

– Ну а хрен ли мне там сидеть было? – ответил Паша.

– А ты чё, кого-то завалил? – подал голос Соловей. Паша кивнул. Все зэки переглянулись. Картон бросал затравленные взгляды из-под стола, где мыл теперь пол. Он закашлялся и мазнул мокрой тряпкой по Сашиным кроссовкам.

– Э, ты чё? – злобно прошипел Саша и пнул Картона ногой в плечо. Тот завалился на бок, чудом не задев жалобно звякнувшее ведро. Соловей хохотнул, остальные проигнорировали происходящее. Картон оглянулся в поисках защиты, но не дождался ее. Неуклюже поднялся и принялся подтирать пол дальше. Паша отложил гитару и сел играть с остальными.

– Валетик? А мы его дамочкой! Поза: баба сверху, – играл Кузя.

– Бито, – кивнул Саша.

– Ой, пацаны, а видали, что мне Художник накалякал? – Кузя полез в карман и вытащил портрет девушки. – Моя…

– Молодец он, – оценил Виталик, передавая портрет по кругу. – По фотке рисовал?

– Кайфовая девка. Сосет хорошо? – оскалился Соловей. Кузя усмехнулся и спрятал портрет обратно. – А чё? У меня была одна, так ртом работала, любо-дорого. Конфетки, видать, в детстве любила. Барбарис.

Зэки одобрительно засмеялись, даже у Саши на лице промелькнула улыбка. И на мгновение у него перед глазами возникла медсестра санчасти, Вера, в распахнутом халатике и с непристойной усмешкой на ярко накрашенных губах. Он тряхнул головой, и видение пропало. Он перевел свои карты на Кузю. У того в кривой улыбке сквозило плохо скрываемое негодование.

Тем временем Картон уже закончил мыть пол и снова присел рядом с Коробиным в уголке.

– Плохо играют, – пробормотал ему вполголоса Борька. – Им бы против Саши этого объединиться, а они каждый за себя.

– С-смысла н-нет, он все р-равно… – пробормотал ему в ответ Картон.

– Кто там чё бормочет? – поморщился Саша и развернулся к Боре с Картоном. Они замолчали. Саша снова вернулся к игре и отбился последний раз:

– Я все.

Кузя схватился руками за рыжие кудри:

– Да как?!

Паша и Соловей тоже отбились, оставив Кузю дураком. Тот почти рычал.

– Я не буду платить, – заявил он.

Повисла пауза.

– Что ты, я не понял?.. – вопросительно проговорил Саша.

– Я, короче, не буду. Эти вон двое там шептались, я из-за них проиграл. А что, все видели, они обсуждали игру. Кто-нибудь еще? Нет, только эти. Они и платят, – горячился Кузя, яростно расплевываясь слюной.

– Ребят, да вы что? – оторопел Борька. – Мы ж вообще ни при чем!

– Мы м-молчали, – поддержал его Картон с опаской.

Виталик молча закурил, обдумывая ситуацию, Саша тоже.

– Кузя прав, – заявил Саша. – Они чего-то там свистели про карты. Пусть гонят бабло.

– Да пошел ты! Козел, чё тебе от меня надо?! – взвился Борька. Голос его дрожал.

Саша ударил без предупреждения. Он просто по-кошачьи соскользнул со стула, мгновенно метнулся к Боре и двинул ему в челюсть – с правой, потом с левой. Он бил как машина, звуки комнаты перестали для него существовать, они доносились из-за какой-то пелены, тумана, занавеса. Удар правой, удар левой. Только ярость и безумие. Сашу пытались оттащить Паша и Виталик, но не могли, он словно слился с избиваемым Борькой. У того уже все лицо превратилось в месиво, а Саша все бил и бил. Откуда-то справа – он успел заметить краем глаза – на него обрушилась шахматная доска, и мир погрузился во тьму.

Саша открыл глаза и увидел лампочку Ильича, покачивающуюся в сигаретном дыму. Потом пришли голоса – Паши, Виталика, Соловья, визгливые интонации Кузи, стон Борьки.

– Этот пусть очухается, – разбирался Виталик. – Деньги заплатят поровну – потому что получил говнюк этот мелкий за базар. Картонный, ты слышишь?

– Д-да, – прошелестел забившийся в угол Картон.

– Подотри тут все. Так, остальные на выход, а то еще мусоров не хватало. Заберите этого… – распорядился Виталик насчет Бори, сидящего на полу и утирающего кровь. – Санек, ты как?

Саша отмахнулся. Он легко поднялся с пола, отряхнулся, будто и не был без сознания. Та же ловкость в движениях, никакой заторможенности и кряхтенья. Как ни в чем не бывало закурил, сплюнул на пол, лег на койку. Тем временем Кузя и Соловей подхватили Борьку и вывели за дверь. Картон оттирал с пола кровь.

– Да, браток… Ты где так бить научился? Боксер, что ли? – поинтересовался Виталик.

– Боксер, – усмехнулся Саша, давая понять, что нет, конечно, не боксер. Потрогал разбитую доской бровь, удивился при виде крови и больше не обращал на повреждения никакого внимания, хотя кулаки были разбиты.

– Тебе бы в бои без правил. Бабло бы срубал…

– Мне, понял, и вором хорошо.

День в разгаре. Доносился визг бензопилы, чьи-то окрики: ремонтировали второй барак, красили здание администрации. Саша расхаживал по поселку, насвистывая мелодию. Он по своему обыкновению был обнажен по пояс, руки небрежно сунуты в карманы штанов. Кого бы из зэков он ни встретил на пути, все тут же начинали перешептываться и провожали его взглядом, уважительным и немного подобострастным. Саша был доволен.

Так же вразвалочку, чиркая зажигалкой, он подошел к небольшой беседке с висящей на ней лохмотьями облупившейся краской. Там, под ее навесом, сидел и рисовал что-то худой мужчина средних лет, с умным и приятным лицом. На шаги Саши он обернулся и продолжил рисовать. Саша долго стоял рядом, глядя, как тот рисует морду оскалившегося волка. Рядом лежал перочинный нож и стружка от простого карандаша, видимо, только что заточенного, и ползал заблудившийся майский жук. Саша закурил.

– Так это ты тот страшный Саша Рок, про которого все гудят… – негромко утвердительно проговорил художник.

– А что тебе не нравится? – набычился сразу Саша.

Художник пожал плечами:

– Да мне вообще все равно.

Помолчали еще.

– Сегодня только и разговоров, как ты вчера дрался. Видимо, зрелище и впрямь незабываемое. Уже трое или четверо подходили рассказать. Даже кто не видел. Все в восторге… – со странной полуулыбкой добавил Художник.

– А ты, значит, нет?

– Да я просто не боюсь тебя.

– А надо бы. – Саша вдруг сменил свой тон на миролюбивый. Художник взглянул на него весело:

– Может быть.

Коля-Художник продолжал рисовать. Саша потянулся через него, взял перочинный ножик и принялся подгонять им майского жука.

– Что у тебя на руке? Следы… – не отрываясь от рисунка, спросил Художник. Саша машинально потрогал круглые шрамики на тыльной стороне левой руки и вдруг затушил об них сигарету. На коже остался еще один такой же след, только красный. Коля, видев это искоса, покачал головой:

– Зачем…

– Что зачем?

– Ну зачем ты это сделал? Мог бы просто мне сказать.

– Да мне все равно не больно… Я бы тебе сказал, ты бы не поверил, понял. Все не верят, «да ну, чё гонишь, покажь…».

– Я бы не попросил. А впрочем, как знаешь. – Речь у Художника была какая-то ненавязчиво-правильная.

– Ты на чем погорел? Вроде не из наших, я же вижу, понял, – заинтересовался Саша. Лезвие ножика в его руке вычерчивало круги по столу.

– Наши, ваши… Все мы общие. Вся страна по зонам, какие тут ваши-наши.

– Ну ты давай это, братву-то с говном не мешай…

– Далась тебе братва, – вдруг в упор посмотрел на него Коля. Саша оторопел. – Что тебе они, ты же сам за себя, ты же вот как этот. – И Художник ткнул пальцем на оскалившего пасть волка с собственного рисунка. И тут же продолжал без паузы: – Этого, кстати, Паша Железняк нарисовать заказал. Наколку бить. А сел я, ты спрашивал, сел за то, что на принцип пошел. Смешно звучит «честь защищал»?

Саша насмешливо присвистнул:

– Бабы какой-то, что ли?

– Свою, – просто ответил Коля. – Жену поймал, с другом.

– Убил? – загорелся Саша. Нож вонзился в столешницу в миллиметре от ползавшего там майского жука. Коля мягко вытащил лезвие из дерева и положил подальше, а жука накрыл ладонью.

– Не успел.

– Ну выйдешь-то – добьешь? – как само собой разумеющееся уточнил Саша.

Художник покачал головой:

– Зачем?.. Понимаешь, это теперь главный вопрос, который я себе задаю. Не потому, что сожалею, раскаиваюсь, а просто – зачем? Смысл вообще? Вот говорю – а зачем? Живу – а зачем? Нужно просто чаще – стоп! И думать, вокруг смотреть, слышать. Лишний раз подумал – может, счастливее будешь.

Саша поморщился, Коля понимающе улыбнулся и погрузился в работу. Саша, видя, что разговор окончен, встал.

– Если ты боли не чувствуешь, то как дальше? – обронил вдогонку Коля, размышляя вслух.

– Я подумаю, – усмехнулся Саша и направился к бараку. Только теперь Коля убрал со столешницы левую руку, которой накрыл жука. Тот барахтался на спине, не умея перевернуться. Коля подцепил его пальцем, перевернул. Майский жук улетел.

Тем временем на тропинке два зэка, несшие длинные доски, посторонились, чтобы дать Саше пройти. В этот момент мимо шла Вера с пустой миской в руках. Она явно только что покормила дворовую собачонку, которая теперь вилась у ее ног, мешая идти. На Сашу Вера даже не посмотрела.

– Сучка… – обронил Вере Саша. Вера вздрогнула.

– Лучше не надо так, – посоветовала она.

– А то что? – прищурился Саша пренебрежительно.

Вера посмотрела на него спокойно, хотя вид у Саши был грозный. Потом молча развернулась и пошла к санчасти. Собачонка требовательно залаяла.

– Больше нет, маленькая! – как ни в чем не бывало засмеялась Вера, потрепала ее рукой по холке и скрылась в дверях. Саша тяжело смотрел ей вслед.

Солнце уже клонилось к закату, было часов девять. Саша лежал на койке в хате № 15, на соседней кровати храпел Картон.

– Эй ты! – двинул рукой по ножке его кровати Саша. Картон испуганно открыл глаза и привстал. – Харэ там храпеть, а то сейчас урою, понял?!

Картон спросонья мелко закивал головой и перевернулся на бок. Саша встал с кровати и взял с пола две гантели. Начал качать мышцы рук. Дверь приоткрылась, и в комнату зашел Соловей.

– Санек, здорово.

Саша кивнул. С койки Картона снова стал доноситься тихий храп. Соловей понизил голос:

– Тут это, такое дело… Пацаны со второго барака там бухло пронесли…

– Ну… – Саша оглянулся на спящего Картона.

– Ну хотят, это, чтоб ты тоже подходил. Угощать будут. Вдарим по чуть-чуть, а?

– Можно. – Саша положил гантели на место. Соловей оскалился:

– Почти на воле, да? Лафа-халява.

Они вместе вышли из комнаты. Храп прекратился, Картон открыл глаза.

Над поселением качалась луна, все огни уже были потушены. Свет горел только далеко, на КПП в конце аллеи, над крыльцом барака и – слабый, как от настольного светильника – в одиноком окне медсанчасти. Стрекотали цикады, и ночь полнилась таинственными шорохами. Где-то звякнула, разбиваясь, бутылка, донесся чей-то оборвавшийся резко, как от удара, грубый хохоток, и все смолкло.

Из второго барака, пошатываясь, вышел Саша. Шел он неровно, избегая открытых пространств, по стене. Споткнулся обо что-то, упал, поднялся, отряхивая ладони и шипя вполголоса ругательства. Он явно был пьян. Качнувшись, пошел дальше. Рядом с медсанчастью он вдруг услышал голоса и бесшумно «щучкой» нырнул в ближайшие репехи.

Над входом загорелся пыльный фонарь. На крыльцо вышли Антонина Сергеевна, в обычной одежде (юбке и кофте с советских времен) и с сумкой, и Вера в белом халате.

– Так, что еще забыла? – размышляла Антонина Сергеевна. – Хм…

Вера смотрела, как на свет фонаря слетаются из тьмы насекомые: мошки, комары. Они роились облаком. Вдруг выпорхнул откуда-то большой серый мотылек с бархатистыми крыльями и стал звонко долбить в тусклое закопченное стекло.

– Так, вот что. Там бумагу из СЭС прислали, на столе, ну увидишь. Заполни ее, хорошо? Там что-то надо, ну сообразишь… Утром приду – сама отправлю. Сделаешь, да?

– Конечно.

– Ну вот умничка. Все, пойду, а то мой ни пожрать не может без меня, ничего… Бухать только может, это уж он мастак… Охохох…

Антонина Сергеевна махнула рукой и, прихрамывая, пошла в сторону освещенного КПП. Вера чуть задержалась на крыльце. Мотылек в последний раз ударился о фонарное стекло и упал на крыльцо, трепыхаясь, но вскоре замер навсегда. Вера задумчиво взглянула на него и зашла внутрь.

Саша все это время лежал в репейнике, притаившись. Когда шаги Антонины затихли, он поднялся и подобрался к слабо освещенному окну первого этажа, заглянул в комнату. Эта была та самая комната, в которой проходило обследование после его прибытия сюда, только та часть комнаты, что в прошлый раз частично была закрыта ширмой: чайник, радиола, аквариум, застеленная кровать. Ширма была убрана, и Саша увидел, как Вера закрывает на ключ дверь кабинета изнутри, потом садится за стол и начинает просматривать бумажки при свете настольной лампы.

Саша отошел от окна, на мгновение задумался и прокрался на крыльцо. Двери между крыльцом и коридором не было, вместо этого шевелилась от ночного ветра выгоревшая кумачовая штора. Он проскользнул в полутемный коридор и приблизился к электрощитку. Тихо открыл и вырубил пробки. Свет во всей медсанчасти погас. Саша затаился.

Был звук поворачиваемого в замке Вериного кабинета ключа, тонкий лучик карманного фонарика и ее быстрые шаги к щитку. Саша бросился на нее, как зверь, фонарик выпал и остался освещать узкой полоской пол. Она не успела вскрикнуть, как его ладонь зажала рот.

– Заткнись, сука.

Вера забилась, пытаясь вырваться. Саша ударил ее по лицу наотмашь, схватил за косу и так поволок в кабинет. Тут светила только луна, разложив свой призрачный веер на пол и стены. Вера продолжала вырываться, и Саша ударил ее снова, так, что она отлетела. Впрочем, девушка тотчас вскочила и попыталась закричать, но не успела – он снова настиг ее, швырнул на кровать, прижимая всем телом, и обвил пальцами шею.

– Пискнешь еще раз – задушу…

Он продолжал держать пальцы на ее горле, пока она не стала задыхаться и мотать головой в полуобмороке. Только тогда разжал пальцы, услышал ее судорожный хриплый вдох и ударил под дых. Она скрючилась, перекатившись на бок к краю кровати, Саша резко развернул ее и задрал халатик, одновременно держа ее обе руки одной своей.

Дальнейшее происходило в тишине, нарушаемой Вериными всхлипами, Сашиным сопением и ритмичным скрипом кровати.

Когда все было кончено, Саша деловито застегнул штаны, подошел к чайнику и стал пить прямо оттуда, долго и жадно. Вера лежала не шевелясь, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.

– Не страдай, не целка же, – небрежно обронил Саша и вышел из комнаты. По гравию уличной дорожки зашуршали его шаги и смолкли.

В полубреду среди предметов, принимающих зыбкие нереальные очертания, Вера видела пришедшую утром взволнованную Антонину Сергеевну, руку, которую она положила ей на лоб.

– Верочка, что с тобой!.. Тридцать девять и два…

– Тридцать девять плюс два равно сорок один, – пробормотала Вера.

Потом снова неясный гул, превращающийся в мужской голос. Это голос ее отца, кряжистого седого мужичка в грязном кухонном белом фартуке:

– Ну, простыла где-то. Сейчас же погода такая, ходит раздетая…

– Давайте ее домой не будем отвозить, здесь ведь медпункт, я присмотрю, – предлагала Антонина.

– Да без вопросов, конечно, чего ей дома-то… – был ответ.

Потом Вера снова уплыла.

Вера стояла у раковины и умывалась. Была она осунувшаяся, но вполне уже здоровая. Антонина Сергеевна разливала по чашкам чай и выкладывала на тарелку домашние пирожки.

– Ну вот, другое дело. Точно хорошо уже?

– Да, – пробормотала Вера.

– Садись поешь. А то три дня провалялась, вон худющая какая! Ешь, ешь давай.

Вера взяла пирожок и стала жевать без энтузиазма.

– Этого-то, Сашу твоего, помнишь? Который стол тебе снес на медосмотре. В ШИЗО сидит. С той ночи, как ты того, так и сидит.

Вера побледнела, стала каменной, но продолжала жевать. Только и спросила:

– За что?

– Ну знамо дело за что, – фыркнула Антонина Сергеевна.

Вера отложила надкусанный пирожок, резко встала и принялась поливать герани на окне из старой пластиковой бутылки.

– И что, все об этом знают? – помертвело поинтересовалась она.

– Да конечно, все поселение. Шила-то в мешке не утаишь… Ну хоть другим неповадно будет.

Вера зажмурилась.

– Ладно, пойду в бухгалтерию загляну, зарплату обещали. – Антонина одним глотком осушила полчашки и удалилась, тяжко перекатываясь с ноги на ногу.

Вера закрыла лицо руками, постояла так, раздумывая. Потом осторожно выглянула во двор. На поселке шла обычная жизнь, сновали заключенные, кто по работе, с бревнами, ведрами краски по случаю ремонта, кто просто слонялся без дела. Вера отшатнулась от окна, заметалась по комнате. Потом села за стол, взяла чистый лист бумаги и быстро застрочила:

«Заместителю начальника колонии-поселения, майору Алексееву П. Б. от медицинской сестры Романовой В. А. Прошу освободить меня от занимаемой…»

– Тук-тук, – раздался веселый голос ото входа. В кабинет заглянул мужчина средних лет со злым лицом, в форме. Это был начальник ШИЗО Архипов. – Здравствуйте, девушка, а я к вам!

Вера обернулась, попыталась улыбнуться, одновременно пряча листок с заявлением в нижний ящик стола:

– Давненько вас не видно.

– Так я ж, Вера Артемовна, работаю. А работа, сами знаете, – ШИЗО-нутая.

Он засмеялся. Вера выжидающе замерла. Архипов вытащил из-за пазухи маленького котенка.

– Я к вам вот из-за кого… Подобрал, совсем малыш, и что-то плохо ему…

Котенок жалобно мяукнул, Архипов нежно, с умилительной гримасой погладил ему животик и передал Вере. Вера начала осмотр котенка.

– Что у вас тут нового? – поинтересовался Архипов. Вера пожала плечами. – А у меня вот в изоляторе гостит сейчас один… Хорошо бы подольше задержался, а то совсем страх потерял, гаденыш… Я ему так мозг вправлю…

Котенок замяукал.

– Ну-ну, маленький, чего ты пищишь? Сейчас тетя тебя вылечит, – засюсюкал Архипов с совершенно другим выражением лица.

Вера кусала губы, руки ее дрожали. Она встала, подошла к шкафу с лекарствами, стала там что-то нервно искать. Лекарства посыпались на пол.

– О господи. – Вера стала торопливо их собирать, но они снова вываливались из ее рук. Архипов посмотрел удивленно. Наконец Вере удалось найти нужную таблетку, она расколола ее ножом пополам и, разжав кошачьи челюсти, засунула ее котенку в рот. Вторую половинку быстро завернула в бумажку и протянула Архипову:

– Вот. Завтра дадите. Глисты у него.

– Спасибо, – улыбнулся Архипов. – Снова меня выручаете.

Вера кивнула, не поднимая глаз. Села за стол, делая вид, что занята бумагами.

– Ну, до свидания, Вера Артемовна.

– До свидания, – прошелестела она. Крайне озадаченный Архипов вышел.

Вера попыталась унять дрожь, пальцы ее тряслись. Она обхватила себя руками и стала чуть покачиваться на стуле. Взяла стакан с края стола, попила воды, скривилась, судорожно вздохнула, потянулась к нижнему ящику стола, но, услышав шаги, отдернула руку. В этот момент вернулась Антонина Сергеевна, радостная. Положила перед Верой стопочку денег.

– Вот. Твои тоже взяла.

Вера не глядя положила деньги в карман. Пошла мыть руки к раковине.

– Архипов заходил, что ли? Видела его… Кого на этот раз притащил?

– Котенка.

– Зверинец развел. Людей-то не щадит, изверг, а над кошками трясется… Несладко, поди, парню этому у него в ШИЗО, – покачала головой Антонина.

Вера машинально принялась драить раковину губкой. Антонина Сергеевна продолжала монолог:

– Мой вчера напился снова. Приполз на бровях. Я ему: «Ах ты гад, где взял?», а он мне: «Люблю тебя, киска». Киска… – усмехнулась она. – Я-то… Вот страна… Мужиков нет, все по тюрьмам да по зонам, а остальные пьют. Или еще лучше, и то, и другое. Вот и этот тоже, герой. И ведь где водку-то взял, поселок же! Шмонают четыре раза в сутки. Но вот приперло… Его ж, знаешь, когда взяли ночью тогда, еле на ногах стоял, говорят. Конвойному заехать попытался…

– Так подождите, – вдохнула Вера. – Его за пьянку закрыли?

– Ну я ж тебе говорю, тепленького взяли, прям у барака, ночью! Не слушаешь, – махнула рукой Антонина и принялась шумно пить чай. Вера отложила губку, сполоснула руки и вытерла их. На ее лице было великое облегчение.

Полутемный сырой подвал освещался только маленьким оконцем у потолка, через которое была видна трава: окно упиралось в газон. Саша сидел с безучастным видом, как всегда голый по пояс, его тело было усеяно кровоподтеками. К «глазку» подошел кто-то:

– Заключенный Рокотовский, встать, – приказал голос конвойного.

Саша поднялся на ноги, шагнул к двери. Конвойный открыл дверь и выпустил его. Там, в коридоре, стоял еще и начальник ШИЗО Архипов с черной тряпкой в руках. Конвойный снял с Саши наручники, и стали видны кровавые ссадины на запястьях – от подвешивания к потолку. Архипов бросил Саше под ноги тряпку:

– Надевай.

Саша не торопился, он в дикой ярости был готов броситься на Архипова, как зверь – на своего врага. Конвойный напрягся, Архипов сощурился:

– Ты, гнида, сейчас берешь футболку и надеваешь ее…

Саша продолжал смотреть.

– Еще пятнадцать суток – хочешь?.. Сгною тебя, падлу, на хер, – процедил Архипов, хотя сделал шаг назад. Саша поднял тряпку, и правда оказавшуюся футболкой, и надел ее.

– Пошел, – приказал конвойный и хотел было подтолкнуть Сашу, но в последний момент отдернул руку, словно от ожога, и все трое вышли из подвала.

На улице Саша оказался уже один. Он оглядел двор без всякой радости, хотя ранний вечер стоял ясен и свеж, и направился к своему бараку, по пути стаскивая с себя футболку. Бросил ее прямо на землю перед собой и прошел по ней, оставив на ткани пыльные следы.

Когда он открыл дверь в хату № 15, его встретил шум одобрения. Здесь собрались Виталик, Картон, Коробин, Соловей, Кузя, Паша Железняк и еще несколько зэков. При виде Саши они все разулыбались. Послышались голоса:

– О, Санек! Красава!

Виталик похлопал Сашу по плечу:

– Здорово, братан.

– Ты с подвала поднялся, с нас «поляна», – объявил Кузя, указывая на накрытый стол. Там лежали овощи, потемневшие бананы, бутылки с газировкой, хлеб, колбаса, открытые консервы, несколько пачек сигарет стопкой.

– И водочка? – усмехнулся Саша.

– Не, Виталик не разрешил, – развел руками Соловей. Остальные засмеялись. Саша сел к столу, остальные тоже похватали еду.

– Еще бы телок сюда нагнать, – фантазировал Соловей.

– Ага, и чтоб машина инкассаторская под окнами перевернулась… – хмыкнул Кузя.

В этот момент к Саше подошел Картон и вытащил из кармана деньги. Положил перед Сашей:

– В-вот, Саш. Д-долг наш… – и кивнул на Коробина. Саша кивнул, посмотрел на Коробина, жавшегося в углу и глядевшего затравленно:

– Слышь, Очковед, чё мнешься, дуй сюда.

Коробин вздрогнул, шагнул ближе. Саша кивнул на свободный стул:

– Ешь давай, не хрен над душой стоять, понял. Тебя как звать?

– Боря, – ответил Коробин, начиная есть.

– О, у нас на зоне крыса жила, – оживился Соловей, – мы его Борькой звали. Умная тварь, вообще!.. Эйзенштейн, мать его…

Скоро все было съедено, остались только крошки и обертки. Картон убирал мусор, вытирал стол, Кузя, Соловей, Коробин собрались уходить.

– Санек, – обратился Кузя, – сыгранем после проверки? Через часок?

– Не знаю, пойду покачаюсь, понял. Может, и сыгранем, – ответил тот.

Солнце уже почти село, когда Саша подошел к турнику. Спортплощадка со старыми снарядами располагалась метрах в пятнадцати от медсанчасти. Он прыгнул на турник и без малейших усилий стал подтягиваться, раз, другой, третий… Его литые мышцы перекатывались под кожей, испещренной ссадинами и кровоподтеками.

В это время Вера в своем кабинете вешала только что постиранную марлю на окно. Машинально бросила взгляд на двор, заметила Сашу и дернулась, как под током. Марля выскользнула из ее пальцев и легла на дощатый пол. Вера юркнула за оконный проем, словно Саша мог ее заметить. Но через несколько секунд, пытаясь привести в порядок дыхание, девушка выглянула из укрытия и стала исподтишка наблюдать за ним. Так она стояла до тех пор, пока Саша не соскочил с турника и ушел восвояси.

Снова день. Коля-Художник сидел под навесом беседки и чертил на бумаге лабиринт – из тех, что публикуют в газетах рядом с кроссвордами. Рядом с ним лежала раскрытая книга, и ветер листал ее страницы. На дорожке от медсанчасти появилась Вера. Когда она поравнялась с беседкой, Коля окликнул ее:

– Здравствуйте, Вера…

– Здравствуйте, Николай, – улыбнулась Вера и шагнула к нему. – Работаете?

– Отбываю, – добро усмехнулся он.

– Да и я отбываю, это как посмотреть, – парировала Вера.

– Верно, – кивнул Коля довольно.

– Знаете, вот такие наши разговоры мне напоминают обмен…

– Банальностями? – продолжил за нее Коля. Вера кивнула и засмеялась.

– Ну, банальность или мудрость, кто теперь разберет? – продолжил он. Девушка молча улыбалась, потом двинулась по дорожке дальше:

– До свидания, Николай.

– До свидания, Вера.

Вера, все еще улыбаясь во весь рот, шла дальше, как вдруг на тропинке перед нею словно вырос Саша Рокотовский. Ее улыбка остекленела и рассыпалась, но голова осталась поднятой. Их глаза на мгновение встретились, и они прошли совсем рядом друг с другом, едва не столкнувшись плечами, но при этом как-то очень аккуратно. Так проходят мимо только знакомые люди. Вера скоро скрылась в столовой, а Саша подошел к Художнику и сел рядом. Не удержался – быстро посмотрел еще раз на здание столовой и отвернулся. Долго наблюдал, как Коля чертит лабиринт.

– Хочешь попытаться? – Коля без приветствия протянул Саше лист.

– Что, пройти?

– Да.

Саша взял карандаш и лабиринт и начал подбирать правильные ходы, водя кончиком карандаша по дорожкам.

Вера в это время стояла в столовой поселения, точнее, на кухне, среди больших кастрюль и плит. Было сравнительно тихо, только у грязного окна посудомойка с красными руками домывала последние тарелки. Отец Веры, тот самый мужчина, что приходил в санчасть во время ее болезни, в грязном халате протирал рабочие столы и выливал содержимое кастрюль в ведра с надписью краской «помои». Он хмурился, Вера тоже.

– Вера, ну пойми ты…

– Папа, она же старше меня на два года…

– Возраст тут при чем? При чем возраст-то?

– Да не нужен ты ей, – тихо пробормотала погрустневшая Вера. Отец тем временем взял остаток гречневой крупы в полиэтиленовом мешке, пару банок консервов и сложил их в хозяйственную сумку, стоящую под столом. Вера указала на это рукой:

– В этом все дело.

– Я с тобой дома поговорю. – Отец стал переносить ведра на заднее крыльцо столовой, Вера следовала за ним по пятам:

– Там твоя Катя теперь живет. А меня просто ставят перед фактом. Конечно, она уцепилась, мужиков тут не так много, зэки и бывшие зэки – вот и весь выбор. Если бы она была хорошей, я бы слова не сказала, пап, ты же знаешь. Но почему все так изменилось? И ты теперь другой! Ты носишь ей зарплату и ворованные продукты. При маме ты никогда не воровал.

Отец звонко поставил ведро на крыльцо и отвесил ей оплеуху, не сильно, но весьма ощутимо:

– Молоко на губах не обсохло. Стыдить она отца будет!

Вера стояла и смотрела. Без осуждения, скорее тоскующе. Отец скрылся в помещении, но вскоре вышел, уже без халата, в обычной одежде и с хозяйственной сумкой в руке:

– Дома поговорим.

– Я пока тут поживу. – Вера прикусила губу, чтоб не расплакаться, и вдруг со всех ног бросилась через двор к медсанчасти.

Саша отвлекся от лабиринта и тут же увидел бегущую Веру. Проследил ее путь до крыльца медсанчасти и снова вернулся к лабиринту. Прикинул еще один вариант и отложил лист и карандаш:

– Чё-то я не догнал, понял…

– И не смог бы, – пожал плечами Коля. – У него нет выхода. Специально рисовал такой, без решения.

– Ну ты баклан, – беззлобно заявил Саша с облегчением. – На хрена тратил свое время на дерьмо это… Мое тоже.

– Зря ты так. Если в лабиринте нет выхода, это еще не значит, что он дерьмо, – улыбнулся Коля. – А насчет времени… Все равно сидим…

– А это чё? – Саша повертел в руках книгу, посмотрел заглавие. – Антология философии… Чё за байда?

– Возьми, почитай.

– Да не, не для меня. – Саша отложил книгу на стол. Коля взял карандаш и лист с лабиринтом и встал:

– Ладно, бывай.

Он ушел, забыв книгу там же, на столе рядом с оставшимся сидеть Сашей.

Поздний вечер Вера коротала одна в медсанчасти. В руках у нее была гитара, и она робко перебирала струны. На электроплитке закипал чайник со свистком. Девушка тихо заплакала, потом остервенело стала вытирать слезы, хлопать себя по щекам, чтобы прийти в чувство, и разревелась еще больше. Потом успокоилась внезапно, на всхлипе. Отставила гитару, осторожно подошла к окну и долго смотрела на спортплощадку и пустующий турник.

В хате № 15 снова шла большая игра. За приоткрытой дверью маячил стоящий на стреме Картон. Саша, в новых, зеркально блестящих туфлях и только что купленных штанах, сидел, закинув ногу на ногу, и банковал. Руки его словно летали над картами, и карты вытаскивались как заговоренные – те самые, что и были нужны.

Соловей швырнул свои карты на стол с едва скрываемым раздражением и пододвинул проигранные деньги победителю:

– Вот шельма…

Саша коротко и грозно зыркнул на него:

– Базар фильтруем, бережем зубы…

– Да не, Санек, не со зла, – пошел на попятную Соловей. Кузя понимающе ухмыльнулся.

– Ну, кто еще? – предложил Саша, ласково и быстро тасуя послушную колоду. Желающих не было. Саша пожал плечами, протянул колоду Кузе и, чиркнув своей зажигалкой, закурил, откинувшись.

– Рок-то у нас, пацаны, прибарахлился, – прищурился Кузя, что-то перекатывая во рту, как будто жевал жвачку. – Дашь педали поносить?

– А ты выиграй… – усмехнулся Саша. Кузя обиженно втянул воздух, и глаза у него заискрились азартом:

– А давай.

Колода снова легла на стол, и игра пошла опять.

Соловей потянулся, хрустнув суставами:

– Эх, щас бы бабу…

– И на море, – кивнул Виталик.

– Да ну на хер это море… А вот девку… Ммм… такую, чтоб сиськи побольше, – размечтался Соловей.

– Арбузы любишь? – хихикнул Кузя. И Саше: – Еще подбрось одну.

– Арбузы не арбузы, а пощупать-то надо, – обиделся Соловей. – У меня вот была одна недавно. Сиськи мягкие, а жопа крепкая, хоть орехи коли…

– Колол? – спросил Виталик. Кузя визгливо засмеялся.

В комнату вошел Паша Железняк:

– Здорово…

Кузя проиграл, кинул карты Саше и повернулся к Железняку, активизировался:

– Пааш… Ну давай!

– Кузя, вот ты леший, – покачал головой Паша. – Чё прилип?

– Сам знаешь. Пробьешь?

– Я же сказал, нет, – ответил Паша устало.

– Давай, Паш, и мне тоже, – подал голос Соловей. – Чтоб все телки мои были, а?

Паша смотрел на них с недоумением, потом пожал плечами:

– Охота вам, пацаны, пуцаки свои уродовать…

– Почему уродовать, улучшать, слюшай, – с псевдогрузинским акцентом развел руками Кузя, выудил из кармана флакон фурацилина, потряс им. – У нас все готово, и фураЛИцинчик, и шары. Гля, какие красавцы!

И он оскалился, показывая зажатые между зубами два прозрачных шарика чуть больше горошины каждый. Потом снова принялся перекатывать их во рту языком. Паша раздумывал. Потом вздохнул:

– ФураЦИлинчик, грамотей… Ладно, что с вас возьмешь. Идите, мойте хозяйство. Только с мылом. И лавку притащите, умники!

Последние слова он кричал уже вдогонку Соловью и Кузе, выбежавшим из хаты наперегонки, как дети. Саша тасовал колоду, почти машинально поглаживая ее. Виталик смотрел на Пашу насмешливо:

– А кастрируешь ненароком…

– Проще пробить. А то ж не отвяжутся, – поморщился Железняк.

Саша забрался на кровать и занял наблюдательную позицию. Паша готовился: достал из шкафа ложку из сплава с заточенной ручкой, толстую книгу в твердой обложке, большую металлическую кружку с пакетом сахара в ней.

Кузя и Соловей занесли лавку, поставили посреди комнаты. За ними ввалились еще человек восемь зэков, все заинтересованные предстоящим событием.

– Мойте. – Паша протянул Кузе флакон. – И шары тоже.

Сашу интересовало не столько происходящее, сколько реакции людей. Он разглядывал лица. У Паши лицо было неодобрительно-сосредоточенное, деловое.

Кузя и Соловей переглядывались, нервно посмеиваясь и перемигиваясь, остальные следили за всем жадно, пристально.

– Эх, девки, спасайся кто может! – хихикнул Кузя, снимая штаны и седлая скамью.

– Ложь сюда, – приказал Паша, давая ему книгу. – Да на полотенце, псих!

Паша закрыл своей спиной обзор Саше. Он только видел испуганную гримасу Кузи. Потом руку Паши с кружкой, занесенной для удара. И сам удар.

Кузя взвыл и подскочил. Его руки были в крови. Он стиснул зубы, но выть не перестал. Остальные засмеялись.

– Больно, еще бы!

– Держись, пацан!

– Все девки твои.

– Молоток, мужик!

Паша взял моток туалетной бумаги:

– Не гунди, сам просил. Терпи. Вытри вот. Теперь вставляй.

– Я не могу, – просипел Кузя.

– Через не могу. Я, что ли, буду?

Соловей, глядя на Кузю, стоял весь белый. Бахвальство как ветром сдуло. Саша отметил это про себя и повернулся лицом к потолку, заложив руки за голову. Происходящее его больше не интересовало.

На следующую ночь в хате № 15 уже все спали, когда в дверь постучали, резко, встревоженно. Саша моментально открыл глаза, но дверь уже приотворилась, и внутрь просочился какой-то парень. Он подошел к спящему Паше Железняку и толкнул его в плечо. Паша заворочался:

– Какого…

– Паш, там это, Кузя кончается, – ответил парень.

Паша нехотя сел на кровати, дотянулся до выключателя, в комнате вспыхнул свет. Виталик проснулся:

– Э, пацаны, чё за дела?

– Как кончается? Не гони. – Паша смотрел на парня, хмурясь.

– Это, плохо ему, весь горит, бред какой-то несет… Видать, это, заражение…

Саша, Виталик и Паша слезли с коек, стали напяливать штаны. Потом вслед за парнем вышли в коридор.

В хате, где жил Кузя, тоже горел свет, и все обитатели, включая Соловья, сидели на своих кроватях. Кузя метался в бреду, скидывая с себя положенное на него кем-то мокрое полотенце. Зашли Саша, Виталик и Паша, остальные повернулись к ним, но промолчали.

– Он давно так? – поинтересовался Виталик, пока Паша ощупывал Кузин лоб.

– С вечера, – ответил Соловей.

– Какого хрена сразу не сказали? Мудачье…

– Может, пройдет… – нерешительно пробормотал кто-то.

– Да? У тебя щас так пройдет, мамка не узнает! А если он ласты склеит? Всем же впаяют! – кипятился Виталик, брызгая слюной.

– В больничку бы… – пробормотал Соловей.

– Сам-то как? – спросил у него Паша.

– Да я ниче…

Саша подошел к кровати, откинул одеяло, несмотря на неразборчивое Кузино бормотание, и легко подхватил его на руки.

– Ты куда его?

– На танцы я его, – сквозь зубы процедил Саша и вынес Кузю за дверь. Виталик окинул всех презрительным взглядом, сплюнул прямо на пол, развернулся и вышел вместе с Пашей. Уже в темном коридоре, где впереди маячил Сашин силуэт, Паша сообразил:

– Дежурным надо сказать.

– Разберусь.

Саша нес Кузю по уже знакомому коридору медсанчасти, дошел до двери кабинета и положил его прямо на пол. Забарабанил в дверь.

– Кто? – испуганно донесся Верин голос.

– Открывай.

– Кто это?

– Саша.

– Уходи.

– Открой, дура, тут пацан кончается! – и для пущей значимости долбанул в дверь кулаком.

Щелкнул замок, выглянула Вера. Ее лицо переменилось, когда она увидела сначала Сашино лицо, затем лежащего на полу Кузю. Она мгновенно стала деловитой, присела на корточки:

– Что с ним?

– Заражение, что! Ты докториха, не я!

– Хватит истерить, – вдруг оборвала его Вера. – Из-за чего заражение?

Саша стушевался:

– Шары вставили, понял… Знаешь?

Вера тут же спустила Кузе трусы, оценила состояние.

– Так, его на стол, – вскочила она на ноги и, пока Саша заносил Кузю в кабинет, успела скинуть со стола все ненужное и застелить его простыней. Саша положил парня на стол и отошел, глядя, как Вера быстро достает спирт, хлоргексидин, инструменты, шприцы, вату и бинты. Потом она принялась мыть руки по локоть. Саша направился к двери.

– Стой, – остановила его Вера. – Обезболивающего нет, только спирт. Будешь держать.

Пока шла операция, Саша смотрел на Веру, ее гримасы и шепчущие что-то губы. Она была бледна и сосредоточенна, работала уверенно, быстро. Саша невольно залюбовался. Кузя пришел в себя и подвывал, несмотря на вставленную в зубы деревянную линейку.

– Руки держи крепче! Спирта еще! – отдавала приказания Вера. Саша торопливо исполнял.

Наконец на простыню упали давешние два пластмассовых шарика, все в крови.

Вера тыльной стороной руки откинула волосы со лба, отошла к раковине, снова вымыла руки. Вернулась к столу, взяла бинт, наложила повязку с мазью. Потом так же деловито стала накладывать повязки на запястья Саши, где все еще были глубокие ссадины от наручников. Саша дернулся:

– Не надо.

– Это моя работа, – оборвала его Вера и продолжила начатое. Они одновременно наклонились и соприкоснулись лбами, но тут же отшатнулись в разные стороны. Вера дала Кузе таблетку, приподняв ему голову.

– Работать-то будет причиндал? – кивнул Саша на Кузю.

– Лучше, чем раньше, – бросила Вера и стала собирать инструменты и препараты.

– А ты с ним уже успела, что ли? – прищурился Саша. Вера резко взглянула на него, но промолчала. Когда все было убрано, она указала на свою кровать:

– Сюда его.

Саша перенес Кузю, впавшего в забытье. Посмотрел на снующую с полотенцем и спиртом Веру, готовящуюся обтереть пациента, развернулся и вышел. Вера коротко посмотрела на закрывшуюся дверь и продолжила работу.

Когда Саша вернулся домой, Виталик еще курил в открытое окно. Саша рухнул на кровать прямо в штанах.

– Ну как там?

– Все путем, – отозвался Саша.

– Кто в санчасти, Вера?

– Да.

– Тогда точно все нормально, – согласился Виталик и лег на свою койку. Не прошло и нескольких секунд, как он засопел. А Саша долго лежал, упершись глазами в пространство перед собой. Потом попытался зубами развязать узел на бинтах, обвивающих запястья, но тут же прекратил это занятие. И не сомкнул глаз до самого рассвета.

На следующий день Вера как раз мыла окна в медсанчасти, когда подошел Виталик. Он не стал заходить в здание, просто встал под окном.

– Привет.

– Здравствуйте, – чуть улыбнулась Вера, продолжая скрипеть тряпкой по стеклу.

– Что там, как наш пациент?

– А, Кузнецов… Перевела в палату. Ничего, завтра уже выйдет.

Виталик помолчал. В этот момент во дворе появился Саша, он дошел до спортплощадки и стал подтягиваться на турнике. Руки его все еще были перебинтованы.

– А вообще – как дела? – спросил Виталик у Веры. Та удивленно на него посмотрела:

– У меня? Замечательно, как всегда.

– Не обижает никто? А то, может, поговорить с кем надо?..

– Да нет, спасибо.

– Скучаешь тут, наверно, да? – Виталику явно очень не хотелось уходить восвояси. Он смотрел на Веру плотоядно.

– Да нет, работаю, скучать некогда.

– А то смотри. Девушка ты молодая, красивая, по мужской ласке истосковалась… – тон явно был многозначительный. Рука Виталика коснулась Вериных пальцев. – А дело какое – я ж и помочь могу, и разобраться, если что…

– Я учту, спасибо. – Вера была вежлива и прохладна и руку убрала. Виталик намек понял, хмуро кивнул и пошел через двор, мимо спортплощадки. Саша, зацепившись ногами за турник, качал пресс. Когда Виталик молча прошел мимо, Саша спрыгнул с турника и, тяжело дыша, наградил его яростным взглядом. Потом посмотрел на Веру, та как ни в чем не бывало мыла окна дальше, ни на что не обращая внимания.

Саша вдруг разозленно принялся развязывать бинты с запястий, у него не получалось, в итоге он разорвал узлы зубами и кинул бинты здесь же, у турника. И быстро ушел.

Вера заметила это краем глаза, перекинула ноги через подоконник и соскользнула на улицу. Пошла к турнику, но ее опередила Антонина Сергеевна, которая уже наклонялась, собирая бинты.

– Ну свиньи, что с них взять… – ворчала женщина.

Вера подошла ближе.

– Вечно вот ходят – и срут! – продолжила Антонина Сергеевна удовлетворенно.

– Может, клумбы высадим? – вдруг предложила раздумывавшая до этого Вера. – Тут и там вон, у барака? Я давно собиралась.

– Верочка! – фыркнула Антонина. – Они ж все повыдергают, потопчут. Зверье.

– Да обычные люди, господи, – беспечно ответила Вера. – В городе вон тоже так: посадишь, и рвут, и топчут. И что теперь, без цветов? Гравием все засыпать? Бетоном залить? Просто обычные люди, они везде такие.

– Обычные… – покачала головой Антонина. Они обе уже шли к санчасти. – У того, что ли, барака? Я тебе сколько раз говорю уже, не вертись ты у бараков! Голодные мужики, а ты… Мало ли…

– Не съедят, – махнула рукой Вера.

Вечером, часов в семь, на хлебозаводе по соседству с поселением раздался протяжный звонок. Зэки один за другим потянулись через заднюю дверь на территорию колонии. Их обыскивали и осматривали на входе два дежурных по колонии. Потом они разделялись на два потока – к обоим баракам.

У одного из бараков Вера сидела на корточках и заканчивала высаживать рассаду бархатцев в только что перекопанную землю клумбы. Руки ее были в земле, волосы убраны под косынку, рядом стояла лейка с водой.

Коля-Художник остановился около Веры и с улыбкой сказал ей что-то, та звонко рассмеялась в ответ. Проходя мимо, некоторые из зэков говорили ей «здравствуйте», и она отвечала каждому. Впрочем, большинство смотрели на нее с любопытством, но молча шли дальше.

– Ну а правда, – продолжал Коля, – если каждому цветку дать хозяина из нас, то все будут расти и цвести.

– Или каждое утро мы будем недосчитываться пары десятков, – веселилась Вера.

– Здрасте, – поприветствовал ее еще один зэк и остался стоять рядом.

– Здравствуйте, – откликнулась она и снова повернулась к Коле.

– Можно, конечно, выставить охрану… – продолжил тот.

– Но это будет слишком напоминать о нашем плачевном положении, – погрустнела она. – Цветы под конвоем…

Коля задумчиво кивнул и отошел. Вера продолжила сажать растения. Рядом с нею остановились несколько незнакомых зэков и Соловей. Смотрел он похабно, особенно на рельефно выделяющиеся под халатиком бедра Веры.

– Девка что надо, – объявил он стоящим рядом недостаточно тихо, потому что Верина спина напряглась, но руки двигались бесперебойно. Девушка решила игнорировать замечание и заниматься своим делом. Издалека к компании быстро приближался Саша Рокотовский, но его никто пока не заметил.

– Слышь, красота, может, устроим медосмотр вечерком? – продолжал Соловей. Кто-то из зэков дернул его за рукав:

– Ладно, не трогай ее, пойдем.

– Да чё пойдем? Она тут жопой сверкает, так и просится. Чпокнемся?

И он шагнул к Вере, намереваясь схватить ее за плечо. Саша, услышавший последнюю фразу из-за спин зэков, обогнул их:

– Ах ты падаль! – и кинулся на Соловья.

– Санек… – только и успел начать Соловей, как получил в челюсть и отлетел на метр. Встал, весь багровый, и с кулаками двинулся на Сашу. Но тот был быстрее, он наносил удары коротко, молниеносно, как будто жалящая змея.

– Пацаны, щас мусора набегут! – крикнул взволнованно кто-то из толпы, и двое бросились разнимать дерущихся, но тут же и их Саша отшвырнул в разные стороны, как щенков, и снова нанес Соловью несколько ударов. Тот еще оборонялся, но Саша принялся избивать его со слепым остервенением. Лейка со звяканьем упала на бок, и под ними расплылась лужа.

Тут Вера, все это время сидевшая на корточках, затаившись, вдруг бросилась к Саше, вырвавшись из чьих-то предостерегающих рук.

– Стой, не надо! – вполголоса крикнула она, даже шепнула – если только можно кричать шепотом. И лицо Саши вдруг обрело осмысленность, он повернулся к ней, и их взгляды столкнулись. Секунда, две – Саша развернулся и молча зашагал прочь. Соловкова уже поднимали из лужи. Вера стояла в оцепенении.

– С ним все в порядке? – спросила она, когда избитого Соловья наконец поставили на ноги и повели в барак. Заключенные, которых с момента драки еще прибавилось, посмотрели на нее странно – со смесью удивления, страха и уважения, но искоса. Они стояли толпой, она одна, и между ними пролегла невидимая пропасть.

Вера вдруг развернулась и села на корточки, бесцельно погрузив пальцы в жирный чернозем. Зэки продолжали смотреть на ее спину. Она глотала слезы и продолжала сажать в землю цветы.

Саша умывался в общем туалете, стены которого были выложены голубым растрескавшимся кафелем. Ржавая вода утекала в слив. За спиной скрипнула, открывшись и закрывшись, дверь, Саша резко обернулся. На пороге, уперев руки в дверной косяк, стоял Виталик.

– Санек, чё за байда?

– А что?

– Соловья уделал…

– Не нравится мне этот гнилой базар, – прищурился Саша, подходя ближе. Он попытался пройти мимо, но Виталик преградил ему путь:

– А ты не кипишуй. Отвечать будешь?

– Я отвечаю, понял.

– За что Соловью навалял? – допытывался Виталик грозно.

– По твоему приказу.

– Ты чё мне фонари развешиваешь? – опешил Виталик. – Я не говорил…

– Он до врачихи доколупался. А ты мне сам говорил, что к ней подкатывать нельзя, понял. Если никому нельзя, то и оленю этому тоже. Вот я и…

Виталик раздумывал, а Саша продолжил:

– Лепила эта только-только Кузю заштопала, а теперь мы на нее гоним. Не по понятиям.

– Я понятия знаю, – отрезал Виталик. – Да и не мы, а Соловей только. Гнал.

– Ну вот я ему и разъяснил маленько. И на меня же теперь наезды…

Виталик успокоился и даже похлопал Сашу по плечу:

– Не, братан, какой разговор. Все правильно сделал. С Соловьем я перетру.

Саша кивнул головой. Виталик посторонился, и он вышел в коридор. Виталик погрузился в недобрые раздумья.

Дождь лил, будто на небесах забыли выключить шланг. Все поселковцы попрятались либо на рабочих местах, либо в бараках, только Саша сидел один под навесом беседки и увлеченно читал «Антологию философии», уже на середине.

Из санчасти, никем не замеченная, выскользнула Вера. У нее в руках был старый зонтик. Порывом ветра зонтик вывернуло наизнанку, и девушка пошла через двор, неся зонт опущенным. Волосы и одежда ее сразу же промокли, и она стала еще более маленькая и худая. Она, с каждым шагом все больше теряя решительность, шла к навесу. Дошла, встала, еще под дождем, у самого края навеса, за спиной Саши.

Его шея напряглась – он, конечно, знал, что кто-то стоит за спиной. Но не повернулся и перевернул страницу. Так прошла минута.

– Не стой под дождем, – проговорил он спокойно.

Вера, вздрогнув, шагнула под навес, присела на другой край скамьи, подальше от Саши. Посидела молча. Проронила:

– Спасибо.

Саша закрыл книгу, загнув угол страницы, и посмотрел на нее прищурившись.

– Я имею в виду – спасибо, что вы позавчера за меня заступились. Перед тем…

– Тебя мама в детстве не учила держаться подальше?

Вера улыбнулась:

– У меня мама врачом здесь работала. Так что спасибо.

Саша снова взял книгу и открыл ее, словно читая. И продолжал:

– Давай-ка я тебе объясню. Если тебе так в кайф искать к жопе приключения – дело твое. Мне вообще по барабану. А Соловью я набил, потому что… Руки чесались рожу его разукрасить. Льстивый, ну черт! Подлизывается все… Ну вот и долизался. Понятно?

– Понятно, – бесцветно ответила она.

– И вот еще, короче… – скривил он рот. – Если я тебя натянул разок, это не значит, что у нас тут любовь до гроба.

И Саша, казалось, полностью утратил к Вере интерес, погрузившись в чтение. Она посидела, переваривая сказанное. Потом легко поднялась. Вышла на дождь, подняла лицо, снова посмотрела на Сашу. Шагнула к нему, положила руки на плечи и уткнулась носом в его затылок. Втянула ноздрями его запах. Потом провела по голове рукой, коротко поцеловала макушку – и рванулась бегом через двор, к санчасти, оставив Сашу в смятении.

Она бежала улыбаясь.

Саша нагнал ее только у самой медсанчасти, дернул за руку, они заскочили под козырек в торце здания. Отсюда их не было видно никому, мешала большая ржавая бочка, в которую стекала с крыши дождевая вода, вокруг все заросло бурьяном, полынью и мятой. Саша прижал Веру к стене, а сам, упершись с обеих сторон руками в кирпичную кладку, навис над девушкой. На него падали капли, Вера же стояла защищенная от непогоды. Он не набросился на нее, нет – он просто смотрел в ее ласковые смелые глаза. Смотрел как на диковинку, чудо, ранее не виденное. Потом опустил обе руки, но Вера не спешила убежать. Саша приподнялся на цыпочки – хотя и так был выше на голову – и осторожно поцеловал девушку в лоб.

Потом он ушел. Вера сползла по стене, села на корточки и с блуждающей улыбкой сорвала и растерла в ладонях веточку горькой полыни. Вдохнула ее запах и подставила руки под упругую струю из водостока.

Струйка кипятка наполнила кружку. Вера, в белой ночной рубашке, босая, отставила чайник и бросила в кипяток щепотку дешевой заварки. Собрала рассыпавшиеся чаинки пальцем.

Ночью в кабинете Веры царил полумрак: горела только настольная лампа, на которую был наброшен цветастый платок. Саша, приподнявшись на локте, с кровати наблюдал за ней все с тем же выражением увиденного чуда. Вера, обхватив бока кружки, вернулась к нему и забралась в кровать с ногами. Улыбнулась. Саша притянул ее к себе и легко коснулся губами виска со светлым завитком волос.

– Знаешь, – проговорила Вера. – Мне вдруг вспомнилась картинка из детской книжки. Мне мама подарила. Там были вместе нарисованы лев и… собачка, кажется.

Саша усмехнулся и шутливо зарычал. Потом закурил, чиркнув своей знаменитой зажигалкой. Положил зажигалку на тумбочку, выпустил дым в сторону, да еще и рукой отогнал подальше от Веры:

– Мамка с тебя три шкуры спустит, когда узнает, с кем ты связалась.

– Я не связывалась, это же судьба, какой толк сопротивляться? Все будет как будет. Она бы поняла, – погрустнела Вера. – Если бы жива была.

Саша погладил ее голое плечо осторожно, словно боясь поранить. Прикоснулся к щеке. Вера отставила уже чашку и взяла Сашину руку в свои. Саша увидел на ее запястьях белесые шрамики, нахмурился, проведя по ним пальцем:

– Это что?

– Это… так, – отвела глаза Вера.

– Ты сама?

– Да. Сама.

Саша смотрел испытующе и грозно одновременно, но Вера порывисто поцеловала его в глаза:

– Давно, уже не помню.

– Помнишь.

– Помню. Но у тебя самого – мало разве? – Она пробежала пальчиками по всем его отметинам на теле, в последнюю очередь коснувшись того шрама, что перечеркивал его глаз.

– Это другое!

– Это то же самое… Это как годичные кольца у дерева.

– Ты из-за этого обратно вернулась, да? Из города…

– Ага, – почти весело кивнула Вера. Она подобралась к нему поближе и устроилась на коленях, как маленькая девочка. Он стал ее укачивать, взяв под плечи и колени.

– Расскажи мне что-нибудь, – попросила Вера.

– Что?

– Ну что-нибудь. Какой ты в детстве был?

– В детстве я был маленький.

– Хорошо, – успокоенно вздохнула Вера и закрыла глаза. Саша мерно покачивал ее в объятиях. Вдруг вспомнил и стал рассказывать тихо, подбирая слова:

– Один раз пошли с батей в лес… За грибами. Ну, я, понятно, стал собирать. А грибы, их знаешь, начнешь, и оп-оп, один, второй… Потом смотрю – тихо что-то. Никого вокруг. И кажется, что на меня кто-то смотрит. Я батю искать – а его и нет нигде. Я как рванул. Бегу и реву – ну малой совсем. И, это, «мама» кричу… Дурной такой, пошел с отцом, а звал мамку… Почему-то… – рассказал Саша и задумался. – Долго бегал, короче. Потом нашел.

Вера на его руках спала, тихо дыша. Саша смотрел на нее и впервые за долгое время улыбался. Потом осторожно переложил девушку на кровать, укрыл одеялом.

Подошел к двери, в которой торчал ключ, подергал, убедился, что дверь заперта. Потушил лампу, открыл окно и вылез через него на улицу. Снаружи плотно прикрыл раму.

В хате № 15 не спал Виталик. Он курил у окна и видел, как в санчасти погас свет, как неясный силуэт появился у окна и пересек двор поселения. Когда в коридоре скрипнула половица, Виталик бесшумно бросил бычок в окно и лег на койку.

Дверь приоткрылась, в комнату прокрался Саша и, не раздеваясь, забрался в постель. После этого уже ничто не нарушало тишину.

Для Веры день этот был лишь ожидание ночи…

Она сидела за столом и бесцельно чертила на листке рожицы, домики, рыбок. И рассеянно улыбалась. Неясный гул постепенно превращался в голос Антонины Сергеевны. Она, видимо, только пришла на работу и переодевалась в медицинский халат.

– Что ж ты не звонишь-то, говорю. А она мне: мам, я ж работаю, некогда… И я ж вроде умом понимаю, а все равно. Тоска такая. Внучка вот в первый класс пойдет, а я ее всего-то раз видела, когда у них гостила. Это когда было… года четыре назад. В то лето еще у Козловых дед в сарае сгорел… вот и все у нас заботы да новости… Ну а что, конечно, живем помаленьку, городским тут и неинтересно, они ж бегать привыкли. Ты тоже, поди, бегала там… Вер, бегала, говорю?

– Где? – очнулась Вера.

– Да в городе, где…

– А, да, конечно, – отозвалась она.

– Вот даже ты. А чего приехала? Матери-то, Нины Санны, тогда уж не было, царствие ей небесное, жила бы ты и жила себе в Ленинграде… Замуж бы вышла, ты у нас девка ладная – худая, правда, ну так отъелась бы. Детишек бы нарожала. Нам, бабам, много-то не надо… А ты взяла и вернулась.

– Судьба такая, – улыбнулась Вера своим мыслям. Утреннее солнце косо падало на цветущие герани.

Когда солнце было уже высоко, Вера слонялась по пустому кабинету. Подходила к окну, смотрела во двор, поливала герани, переставляла лекарства в шкафу, наводила порядок в бумагах на столе, мыла полы, пыталась читать, но быстро отложила книгу – все строки сливались в одно зыбкое изображение. Переставляла аквариум несколько раз, чтобы потом вернуть его на прежнее место. Снова помыла полы.

Подошла к письменному столу, в нерешительности постояла, потом резко дернула ящичек. Достала оттуда старый корпус наручных часов – давно без ремешка. Они показывали полшестого. Девушка поднесла их к уху, чтобы убедиться, что они идут. Потрясла. Подошла к радио и покрутила колесико громкости.

– Ветер юго-западный, 5—10 метров в секунду, температура ночью плюс 15–18, днем 25–27. Напомню, сейчас в Курске четыре часа четыре минуты и плюс 25 градусов. Всем приятного дня, а мы продолжаем нашу программу… – Вера выключила радио и бросила часы в стол.

Солнце клонилось к западу, удлиняя тени, когда в кабинете снова появилась Антонина Сергеевна. У нее в руках была одна тарелка, накрытая другой.

– Вот, сядь поешь. – Она поставила тарелку перед задумчивой Верой.

– Да я не голодная… – попыталась возразить та.

– Ешь, – и рядом с тарелкой появилась вилка.

Вера вздохнула и стала есть гречку с подливой, автоматически пережевывая ее.

– Антонина Сергевна.

– Ау? – Та уже села вязать.

– А у нас часов нет, что ли?

– Да откуда им взяться? Хотя погоди… Есть, помнишь, те, старые. На шкафу лежат. Только они не идут. Но так-то есть, – почти оскорбленная ее предположением, ответила Антонина.

Вера кивнула.

– Ночевать снова тут будешь? – осторожно спросила Антонина Сергеевна.

– Да.

– Может, у нас поживешь? Пока отец-то не образумится.

– Да нет, все в порядке. Он не образумится.

– Вот мужики…

Уже вечерело, когда Антонина Сергеевна снова переодевалась, снимая халат и надевая цивильную одежду. Наконец-то Вера увидела ее уходящей. После того как дверь закрылась, Вера еще посидела на подоконнике, глядя во двор.

Потом нашла в ящике стола старую тушь, рассыпавшиеся тени для глаз. Подошла к зеркалу над раковиной, попыталась накраситься. В тушь надо было поплевать по старинке, что она и сделала. Но результат макияжа девушку не устроил, и она умылась. Потом стала экспериментировать с прической: распустила волосы, убрала в хвост, заколола вверх, снова распустила. Расстроилась, заплела косу и села ждать.

Она ждала, не шелохнувшись, когда совсем стемнело. Зажгла лампу, прошлась по комнате. Увидела оставленную Сашей на тумбочке зажигалку. Схватила и сжала в руке, потом положила обратно. И снова села ждать. Было так тихо, что Вере слышался стук ее сердца. Она взяла гитару, но играть не смогла – только щипала одну струну, и этот звук был надоедлив и пронзителен.

Так она встретила утро. Саша не пришел.

Когда поселение начало просыпаться и с улицы стали проникать обычные звуки поселка: звонок завода, окрики, крик петуха и собачий лай, – Вера пришла в себя. Поморщилась. Потерла запястья и обратила внимание на то, что шрамы ее, давнишние, побелевшие, снова воспалились и покраснели. А потом и не только шрамы – запястье полностью оказалось окольцовано краснотой. Вера открыла тумбочку, нашла там водолазку и надела ее под халат. Водолазка была великовата, но теперь отметины были спрятаны длинными, почти до пальцев, рукавами.

Девушка вышла, заперла кабинет и, положив ключ под коврик, быстро направилась во двор. Там она ходила, все время выискивая глазами кого-то. Наконец, оказавшись у дверей столовой, она помедлила в нерешительности и все-таки зашла внутрь.

В столовой еще заканчивался завтрак, за несколькими столами сидели зэки и доедали свои порции. Вера огляделась и заметила Колю-Художника, задумчиво жующего кусок хлеба за столом у окна. Рядом с ним были только пустые места. Она подошла к нему:

– Здравствуйте, Николай.

– О, Вера Артемовна. Здравствуйте.

– Я к вам… – Вера замялась. – С вопросом. Вы не знаете, где Александр Рокотовский?

Коля посмотрел на нее внимательно, и она зачастила:

– Он на обследование прийти должен был, и нет что-то его. Думаю, может, вы подскажете.

– Он в ШИЗО.

Вера ахнула.

– Вчера еще утром взяли. Снова.

– За что?!

– Я, Вера Артемовна, не в свое дело не суюсь, – покачал головой Коля.

– Понятно, спасибо.

Вера отошла от стола и направилась к выходу. В дверях она столкнулась со своим отцом. Они молча посмотрели друг на друга и разошлись.

На улице Вера сначала зашагала к санчасти, но потом изменила курс и очутилась у здания администрации с российским триколором на косом флагштоке, где в подвале располагался штрафной изолятор. Проходя мимо маленького подвального окошка, почти незаметного в подрастающей траве, она замедлила шаг и тоскливо посмотрела туда. Но остановиться было нельзя – на крыльце курили дежурные по колонии. Один махнул ей рукой, она кивнула и, уходя восвояси, бросила еще один взгляд на оконце.

За окошком этим была пустая камера. Дверь открылась, и внутрь швырнули Сашу. Руки были скованы наручниками спереди. Запястья сбиты в кровь, все тело вновь усыпано синяками. Он не устоял на ногах и повалился на каменный пол.

– Ну как, сучонок, нравится? – в глазок смотрел начальник ШИЗО Архипов. – Ты у меня завтра еще ноги лизать будешь.

Саша встал на ноги и бросился на дверь. «Глазок» захлопнулся, но Саша продолжал со всей силы плечами и ногами долбить дверь в мрачной попытке выбить ее. Он бил ее как заведенный, раз за разом бросаясь в остервенении, как цепная собака. Из горла вырывался только рык.

С той стороны Архипов ухмыльнулся конвойному:

– Ишь как бьется. Ладно, пускай. – И он пошел к лестнице наверх. – Жрать ему не давай.

Антонина Сергеевна разрезала скотч на коробке и стала доставать оттуда новые флаконы лекарств. Вера безучастно сидела на кровати.

– Вер, ты чего в кофте-то? Жара такая…

– Да нет, наоборот, прохладно. – Вера подтянула рукава до пальцев.

– Ты не температуришь? А то вон, аспирину прислали. – Она помахала пачкой таблеток, перетянутых резинкой. – Надо парочку домой взять…

Вера уткнулась лицом в согнутые колени.

– Ну слава богу, доставили… – Антонина выудила из коробки упакованную капельницу.

На улице раздался собачий протяжный вой.

– Вон как… – Антонина суеверно перекрестилась. Вера тоскующе посмотрела в окно.

Саша тоже слышал вой. Он посмотрел в зарешеченное окошко с тоской и снова, точно как и Вера, уткнулся лицом в колени, как сидел прежде. Сидел он на каменных влажных плитах пола, но руки уже были свободны.

Он сидел неподвижно и даже задремал, пока на улице не стемнело.

Ему снился все тот же сон. Он снова висел на краю обрыва, и ладони соскальзывали. И к нему тянулась тонкая рука. И снова он падал с тем же протяжным затихающим криком.

Саша вздрогнул всем телом, проснулся, но тут же закрыл глаза, не желая видеть стены карцера.

– Сашенька… – вдруг услышал он тихий шепот Веры. Голос шелестящий и словно из сна.

Саша не торопился открывать глаза, только чуть улыбнулся распухшими от побоев губами.

– Саша, Сашенька… – еще раз раздался шепот. Саша открыл глаза и обвел взглядом маленькую камеру. Он явно не верил, что голос звучит наяву.

– Саша, я здесь… – донеслось от окошка под самым потолком. Саша в мгновение ока оказался на ногах, прямо под окном.

– Вера?

Видно ее не было, только какое-то шевеление.

– Это я, мой хороший… – нежно зашелестела девушка. Саша от бессилья ударил плечом в стену.

– Ты что, не надо… Все хорошо…

Саша поднял лицо к ней и улыбнулся. Вера засуетилась:

– Подожди… У меня тут фонарик.

Раздался щелчок, и в Сашину клетку заструился желтый свет, от которого в первую секунду пришлось зажмурить глаза. Вера поспешно отвела фонарик в сторону от его лица.

– Посвети на себя, – попросил Саша. Вера исполнила просьбу. Сквозь мелкую решетку он видел теперь ее лицо.

– Красивая, блин… – нежно вздохнул Саша.

– Я тебе поесть принесла, – спохватилась Вера и зашелестела сумкой.

– Пюре, что ли? – невесело обвел глазами решетку Саша. – Это ж как через сито…

– Держи. – Вера стала просовывать через решетку прозрачную трубочку капельницы.

– Это на фига? Ну, то есть зачем? – нахмурился Саша, допрыгнув до конца трубки и потянув ее к себе.

– Это ты сейчас бульончик так пить будешь. Вкусный сварила, куриный, – объясняла Вера. – Бульон – это очень хорошо, он питательный и жидкий. Поэтому его больным дают. Можно очень долгое время жить на бульоне и не умирать ни от голода, ни от жажды. Нам об этом даже в институте рассказывали. И мама меня поила бульоном, когда я болела…

Если бы кто-то сейчас подошел к Вере на улице, она попала бы в неловкую ситуацию. Она лежала в траве, растянувшись во весь рост, на животе и вытянувшаяся в струнку, словно стремящаяся просочиться в это маленькое оконце у самой земли. Рядом стояла двухлитровая банка с бульоном.

Но была ночь и ни души вокруг. Только полную луну укачивали быстро бегущие тучи.

Саша взял кончик трубки в рот и стал тянуть бульон, жадно глотая.

– Течет? – поинтересовалась Вера.

– Ага, – подтвердил он.

Вера подперла одной рукой голову и смотрела на это с улыбкой.

– Ну вот, я теперь всегда рядом, – прошептала она. – Если не прогонишь…

– Какой прогоню?! – прервался на мгновение Саша и тут же возобновил процесс питания.

– Ешь, ешь… Вот ты скоро выйдешь… не отсюда, а вообще, я имею в виду. И мы уедем, да? И будем спокойно жить, чтобы этого всего не было… – мечтательно шептала девушка. – Потом еще смеяться будем, что так познакомились. Ну, детям, конечно, не расскажем.

Саша усмехнулся и чуть было не захлебнулся. Покашлял.

– Сашенька, осторожно…

– Само собой, уедем, – кивнул он. – Только сначала я начальника местного урою…

День был в разгаре. В распахнутые окна медсанчасти проникал гомон поселка.

Вера сполоснула чашки под краном, потом вытерла руки и огляделась в поисках занятия. Подошла к шкафу, подставила стул, забралась и стащила вниз пыльную коробку. Открыла ее и выудила старые настенные часы. Неловко покрутила их в руках, прислушалась, не тикают ли, потрясла хорошенько, проверила снова. Открыла заднюю крышку и принялась что-то колупать – скорее для порядка, чем в надежде починить.

С улицы донеслось приглушенное покашливание. Вера в надежде подняла голову, но тут же успокоилась: над подоконником торчала голова Виталика.

– Здравствуйте, – кивнула она без энтузиазма.

Виталик вместо приветствия ловко подтянулся на руках и запрыгнул через окно в кабинет.

– Для этого есть дверь, – напомнила Вера.

– Нам, ворам, через окно приятней, – ответил Виталик. – Что делаешь?

Вера молча указала на часы. Она смотрела на Виталика со скрытым неудовольствием, и, судя по его ухмылочке, он это ощущал.

– Дай сюда. – Он взял часы, сел за стол и начал сам что-то делать. Вера смотрела на него выжидательно.

– Шел мимо, дай, думаю, загляну, поворкую. – Виталик посмотрел на нее в ожидании ответа, но Вера молчала. – Не скучно тебе тут?

– Вы уже спрашивали. Я тут работаю.

– Может, внимание чье требуется? – хитро взглянул Виталик.

– Излишнее внимание приводит обычно к необратимым последствиям, – усмехнулась Вера.

– Ну тебе видней. Сложно говоришь…

– А вы что, часовых дел мастер?

– Ну, что я мастер, это по-любому. А каких дел – это ты сама можешь проверить… хочешь?

– Не уверена, – фыркнула Вера.

Она как раз проходила мимо него к шкафу, когда рука Виталика резко опустилась и ущипнула ее за попу. Вера развернулась, отступив на шаг, в гневе:

– Виталий, а вот руки распускать не нужно.

– Ну-ну, что ты. Это так… – лыбился он.

– «Так» не надо.

– Неприступная? – сощурился Виталик, смерил ее пренебрежительным взглядом и вернулся к часовому механизму.

– Вот именно.

– А Сашка ша-астает… – протянул тот невзначай, пошарил в кармане и выудил оттуда Сашину зажигалку. Вера посмотрела на тумбочку, где видела ее в прошлый раз. Там, естественно, было пусто. Виталик спрятал зажигалку обратно в карман. – Ай-яй-яй, нехорошо. Неувязочка в показаниях, гражданка Вера.

Вера застыла.

– Мне кажется, вам пора идти, – прохладно посоветовала она.

– Это тебе пора идти. За меня. Иди за меня, Вера, – паясничал Виталик. – Штампа в паспорте не обещаю – нету его, паспорта. А вот теплую коечку – как не хрен делать. А?

– Перестаньте юродствовать.

– Кого уродствовать? Это я, что ли, урод? – разозлился Виталик. – Ну-ну…

Он встал и направился к Вере, вальяжно, с угрозой, хоть и прихрамывая. Вера отступала, поглядывая в поисках чего потяжелей:

– Перестаньте, Виталий, еще шаг, и я закричу. Все поселение сбежится.

– Кричать пока рано, – зашептал он. – Потом будешь, и кричать, и стонать. И еще просить.

Он прижал ее к столу так, что она почти села на столешницу, и дышал в лицо.

– Что, Сане можно, а мне нельзя? Его обслуживаешь, а меня не хочешь? Какая тебе разница? А если пискнешь – придется под всем поселением полежать. Думаешь, так просто проканает? Хочешь всех сразу, шлюха подзаборная?

Он попытался обслюнявить ее губы поцелуем, но Вера изловчилась, схватила часы, забытые на столе, и огрела его по голове.

– Ах ты, тварь поганая! – Он залепил ей пощечину, так, что она отлетела. Но часы из рук не выпустила. Виталик завис над ней. Из рассеченного места на его голове побежала тоненькая струйка крови.

– Ты мне еще ответишь. Живого места не останется, – прошипел он, зажав рану ладонью. Потом отошел к раковине и стал смывать кровь. Вера поднялась на ноги, держа часы как оружие. Виталик вдруг изменил настрой и ухмыльнулся ей:

– Люблю таких. Настоящая сучка. Упеку вот твоего хахаля еще раз в ШИЗО, его на зону кинут. Вот и покувыркаемся. Да, сладенькая?

Вера смотрела на него с омерзением. Виталик послал ей издевательски воздушный поцелуй и ушел так же через окно. Дрожащая девушка перевела взгляд на часы. Минутная стрелка с щелканьем перескочила на следующее деление.

Вера наигрывала на гитаре веселую мелодию, сидя на окне.

Антонина Сергеевна сидела на стуле, натирая мазью свои варикозные ноги, и поглядывала на Веру удовлетворенно:

– Ну слава богу, улыбаешься. А то всю неделю как туча.

Вера улыбнулась, поглядывая на висящие теперь на стене часы.

Стрелки ползли к двенадцати. Девушка соскользнула с подоконника, поставила в угол гитару. Покормила рыбок в аквариуме.

Взглянула на себя в зеркало, начала переплетать косу.

– Как отец? – допытывалась Антонина.

Вера пожала плечами.

– Может, помиритесь?

– Антонина Сергеевна… Человек сам решает, как ему жить. Я же ему не объясню…

– Вот уж седина в бороду. Катя эта его с Ленкой моей в одном классе училась. Вот такую помню, – показала она рукой. – Пешком под стол ходила.

Вера ловко заплела волосы и снова посмотрела на часы. Был полдень.

– Пойду я погуляю…

– Куда собралась?

– Да просто, – ответила Вера как можно беспечнее. – В теплицы загляну.

– Ну иди. К баракам ни ногой.

– Я и не думала, – улыбнулась Вера и вышла за дверь.

Ее лицо излучало предвкушение. Она сошла со ступенек и, вместо того чтобы перейти через двор, шмыгнула за угол, в тот укромный уголок, заросший бурьяном, что располагался за ржавой бочкой, полной дождевой воды. Присела на корточки и стала ждать. На лице блуждала улыбка, и девушка часто выглядывала из-за бочки во двор в нетерпении.

Лопухи с другой стороны зашевелились, Вера вздрогнула. И тут же кинулась на шею Саше. Они долго целовались. Потом просто сидели, прижавшись друг к другу, потом смотрели в глаза друг другу. И все без слов.

Наконец Саша отстранился немного:

– Мне пора.

– Куда? – попыталась удержать его Вера. Он поцеловал ее в лоб, благоговейно.

– Я ночью приду…

Он нырнул в лопухи у забора и исчез. Вера осталась сидеть на корточках у бочки, запрокинув голову и мечтательно глядя в небо.

И, конечно, она не заметила, что за углом стоит Антонина Сергеевна. Поэтому, когда женщина зашла за бочку и тень от нее упала девушке на лицо, Вера вздрогнула.

– Вера-Вера… – сокрушенно вздохнула Антонина.

– Я…

– Да молчи уж, видела все, и так ясно. – Антонина Сергеевна поставила у ног большую лейку и оперлась на бочку. Смотрела она сокрушенно и огорченно:

– Ну что ты творишь, а?

Вера молчала. Ей было все равно.

– Вера, он же бандит. А ты такая хорошая девочка. Ну как же так получилось, а?

– Он тоже хороший.

– Знаем мы уже таких хороших, видали. Вера, дочка, ну ты же работаешь тут, папаша твой тут же сидел, ну неужели ты народ этот не выучила еще, а?

Вера подскочила к Антонине Сергеевне и обняла ее:

– Это другое. Он другой. Тоже. Все будет хорошо.

– Дурочка ты… Блаженная, но дурочка… – прижала ее к себе Антонина Сергеевна, совершенно по-матерински.

– Нет, я точно знаю, что все будет хорошо, – шептала Вера с закрытыми глазами. – Срок закончится, и мы вместе отсюда уедем. Поселимся в городе, ну а может, где-то еще, это же неважно. Я всегда буду рядом, он больше не будет ничего такого делать. Я же его от всего могу защитить. Он сильный, но такой беззащитный. Я его спасу от всего. Надо только захотеть, это просто! Просто! Вот я его так обниму и никуда от себя не отпущу. Забудет, что до меня было… И все будет хорошо.

Вера вдруг заплакала и уткнулась лицом в полную грудь Антонины, и та ласково поглаживала хрупкую, с выпирающими косточками спину девушки. Они постояли так, уже молча. Вера изредка всхлипывала.

– Дай бог, деточка, – наконец вздохнула женщина.

Саша тем временем подходил к бараку, ему навстречу вышел Виталик и остолбенел. Потом расплылся в радостном оскале:

– Санек, братан! – похлопал его по спине. – Так ты чё, сегодня поднялся? Вроде ж завтра должен был.

– Да, – кивнул тот.

– Слышь, короче, мы с пацанами завтра «поляну» накроем. Хряпнем по чуть-чуть, я скажу, чтоб пронесли. Сегодня никак не получится, мусора лютуют.

– Да ну, какой разговор, – согласно кивнул Саша.

– Смена беспонтовая, – кивнул Виталик на КПП. – А, и вечером меня по-любому не будет, к Степану зарулю…

Поздно вечером Виталик стоял на КПП, рядом с ним дежурный по поселению. Виталик оглядывался по сторонам воровато, дежурный считал только что переданные ему деньги.

– Ну вот. Короче, он напьется. Только вы не забудьте, что этого, заику, ну знаешь, мужик такой, шофером работает…

– Картон, что ли?

– Во-во, он самый. Вот его завтра не обыскивать.

– Да, понял, хорошо.

Виталик кивнул головой и собрался уходить.

– Только тебе зачем? – заинтересовался дежурный. – Вообще вся эта хрень…

– А ты ноздри не пили. Надо – значит, надо, – отрезал Виталик. – Меньше знаешь – громче сопишь.

В лесу неподалеку, словно подтверждая слова Виталика, грозно и заунывно заухал филин.

Тем временем в хате номер 15 еще шла игра между Кузей и отчаянно зевающим Пашей. Уханье филина долетело через открытое окно. Картон в углу читал потрепанный детективчик без обложки, Саша погрузился в свои мысли, лежа на кровати. Виталика не было.

– Санек, давай с нами? – предложил Кузя.

– Да ну, пацаны… Спать хочу.

– Ну, тогда пойду, а то у Пашки тоже щас хлеборезка треснет…

Паша Железняк поспешно захлопнул зевающий рот под Кузино хихиканье. Кузя сгреб карты и сунул колоду в карман. Махнул рукой и вышел. Паша тут же расстелил свою кровать и, несмотря на читающего Картона, щелкнул выключателем.

Саша полежал немного, пока не стал раздаваться храп Картона. Тихо встал и, как был, только в штанах, вышел в коридор.

На улице он передвигался незаметно, у стен строений и кустов. В небе плыл тонкий гнутый месяц, почти не дававший света, но глаза к этому уже привыкли.

Вдруг Саша услышал неторопливые шаги и притаился в тени второго барака, прямо у новой Вериной клумбы. Почти рядом с ним остановился мужчина, который пошарил в кармане и вытащил сигарету. Вставил в зубы и чиркнул зажигалкой, но лица было не рассмотреть.

Саша сбил его с ног одним рывком, и они кубарем укатились на метр, прямо в цветущие бархатцы.

– Тварь, откуда… – начал Саша и перевернул мужчину лицом. Отпрянул. Это был Виталик.

– Ты?

– Совсем обурел? – Виталик отшвырнул Сашу от себя и встал.

– Откуда она у тебя? – Саша поднял оброненную зажигалку. – Я ж ее оставил…

Он вовремя прикусил язык. Но Виталик ухмыльнулся:

– Тебя долго не было! Она и дала. И не только зажигалку…

Саша обезумел моментально. Несмотря на то что Виталик дрался хорошо, Саша явно преобладал. Они снова оказались на земле. Тут Саша притормозил, схватил за грудки:

– Не гони мне, падла. Вечно туфту гонишь.

– Спроси сам у своей подстилки. Она теперь общая, – сквозь кровь прошипел Виталик и ударил первым. Но Сашу это только подстегнуло. Он навалился на смотрящего всем телом и принялся метелить его беспощадно и долго. Удары сыпались один за другим. Тот вскоре уже перестал сопротивляться, но Сашины кулаки раз за разом опускались туда, где еще недавно была голова.

Когда Саша очнулся, все было кончено, Виталик не подавал признаков жизни. Саша пощупал сонную артерию, потом пульс на руке поверженного соперника. Встал на ноги, тяжело дыша, огляделся. Все было тихо. Саша взял тело Виталика за ноги и потащил к кустам.

Вера услышала тихие шаги в коридоре и распахнула дверь кабинета еще до того, как Саша постучал.

– Саша! – ахнула она при виде него.

Он зашел и закрыл дверь. На крашеном дереве двери остался кровавый след – она у него была повсюду: на руках, на лице. Он прошел к раковине и стал смывать кровь. Рыжая вода утекала в слив.

Потом Саша почти рухнул на стул. Из всех повреждений у него было только рассечение над бровью. Вера суетливо доставала из шкафа все запасы ваты, бинтов, спирта. Потом вдруг развернулась и посмотрела на Сашу, с одной-единственной ранкой и распухшей губой, испуганно:

– Саша, это же не твоя кровь!

– Я убил Виталика, – отчеканил он.

Вера постояла молча, переваривая информацию. Потом чуть качнула головой, приняв решение. Посмотрела на часы, показывавшие час ночи, и стала смачивать в спирте иглу. Потом подошла к Саше, собираясь зашить рассечение. Саша перехватил ее руку и посмотрел в глаза:

– Ты не понимаешь, что ли? Я убил Виталика!!!

– Я слышу, – спокойно ответила Вера, убрала его руку и быстро и ловко стала зашивать рану.

Потом тампоном с йодом смазала сбитые костяшки кулаков. Выбросила мусор, помыла руки. Саша следил за ней безучастно. Вера вышла в коридор, вернулась со спортивной сумкой. Открыла шкаф и споро уложила в сумку две футболки, выцветшую бейсболку и старую олимпийку. Потом из другого шкафчика вытащила и тоже переложила в сумку батон хлеба, банку тушенки, перочинный нож. Налила в бутылку из-под газировки воду из чайника, и бутылка тоже оказалась в сумке. Села за письменный стол, из ящика достала два листа бумаги и стопку купюр, перехваченную розовой, с пластмассовым цветочком, резинкой для волос. И принялась что-то писать.

– Прости меня, – проговорил Саша, не отрывая от нее взгляда. Вера подняла голову и рассеянно улыбнулась. Потом продолжила писать.

Саша резко встал со стула и бросился к девушке. Упал на колени и обнял ее ноги.

– Прости, прости меня. Прости меня, прости меня, – твердил он исступленно.

Верина левая рука опустилась ему на голову и поглаживала затылок, словно успокаивая маленького мальчика.

– Прости меня, – шептал Саша.

Вера закончила писать и подняла Сашино лицо ладонями:

– Теперь слушай. Сейчас ты берешь эту сумку, и я тебе покажу место, где можно перелезть через забор. Тут одежда, еда, деньги. Немного, но должно хватить, я копила…

– Прости меня.

– Слушай, пожалуйста, слушай. Как можно быстрее доберись до города. Там в десять идет проходящий на Питер. Дашь проводнице две тысячи, не меньше. Она посадит. В Питере найдешь вот этот адрес. Это общежитие. Там найдешь коменданта, Екатерину Александровну Корнееву. Это моя тетя, она не выдаст. Отдашь ей вот это мое письмо. Она поселит тебя где-нибудь. И ты, пожалуйста, оттуда больше ни ногой. Сашенька, миленький, я тебя прошу, не выходи никуда.

Вера вцепилась в него что есть силы.

– Ты меня только дождись. Я приеду, и у нас все будет хорошо. Сашенька, слышишь…

– Прости меня, Вера… – прижался к ней Саша.

– Санечка, ненаглядный мой… Ну, все, все…

И не было никаких сил его отпустить. Но пришлось. Вера рванулась из его объятий. Ее лицо снова было серьезно и сосредоточенно:

– Пора.

Не зажигая света, они сошли с крыльца медсанчасти и тут же повернули за угол, в их укромный угол за бочкой. Вера шла первой, Саша, уже одетый и с сумкой, следом. Так они дошли до забора в самой глухой части поселения, за кустом сирени у стены столовой, вдали от жилых зданий. Был забор невысок и без колючей проволоки.

– Здесь, – остановилась между кустом и забором Вера. Саша тревожно оглядывался.

– За забором тропинка. Пойдешь по ней налево, там конец деревни. Потом перекресток и большая дорога. Поверни направо и иди. Там фуры гонят часто, в город. Доберешься?

– Да.

Вера кинулась к нему на шею. Саша целовал девушку быстрыми короткими поцелуями, словно хотел покрыть ими ее всю.

– Беги, Сашенька, – выдохнула она.

Он посмотрел на нее, стараясь запомнить. Потом перекинул сумку через забор и одним махом перелетел сам. И побежал.

Вернувшись в санчасть, Вера первым делом замыла все следы пребывания здесь Саши – кровь на двери и полу, раковину. Расставила все по местам, погасила лампу. И села ждать. Где-то выла собака, и вой стелился по поселку, деревне и окрестным полям.

Постепенно во дворе светлело. В предрассветных сумерках стали видны очертания предметов в комнате. Циферблат часов. Без пяти пять, шесть, семь.

Вдруг раздался крик. Потом собачий лай. В поселении поднялась суматоха. Вера встрепенулась, подошла к окну и из-за марлевой шторы наблюдала, как во дворе появляются люди. Их становилось все больше, дежурные и конвойные суетились у второго барака, зэки толпились рядом. Вера отошла от окна и снова села на кровать, закрыв осунувшееся лицо руками.

Ее вывел из забытья требовательный стук в дверь. Она быстро накинула белый халат и открыла. На пороге стоял дежурный, тот самый, с которым накануне сговаривался Виталик.

– Вера Артемовна, ЧП у нас! Заключенного убили.

Он развернулся и выбежал из медсанчасти, не успев удивиться ее спокойствию при этой вести. Снаружи уже несли к санчасти труп, завернутый в покрывало. Вера отпирала дверь в самом конце коридора.

– Сюда, – крикнула она.

Двое зэков в сопровождении дежурного занесли труп и положили, не разворачивая, на стол в комнате – неком подобии прозекторской. Зэки потоптались и ушли, повинуясь раздраженному взмаху руки дежурного. Вера смотрела на очертания тела в покрывале широко раскрытыми глазами и молчала. Ее губы были сжаты в тонкую скорбную нить.

– Вера Артемовна, понимаю, не ваше дело, Антонину бы Сергеевну дождаться… – замялся дежурный. – Заключение чиркнете? А то перед майором отчитываться, скоро приедет…

Вера кивнула головой, не отрывая глаз от тела.

– Спасибо, – облегченно выдохнул дежурный и тотчас ушел.

Вера очнулась. Вышла ненадолго и вернулась с кусками марли и большим тазом воды. Поставила таз рядом со столом. Из кармана халата достала четыре желтых церковных свечи. Зажгла спичками и прикрепила к столу в изголовье. Потом нерешительно потянулась к покрывалу, судорожно вздохнула и начала снимать его с мертвого тела.

Зубы ее сжаты до боли.

Покрывало она бросила на пол, скоро туда же упала одежда Виталика, вся в земле и крови. Вера отжала марлю в ведре и стала обмывать труп. Ее лицо было полно страдания, губы что-то шептали не останавливаясь, но слов не разобрать…

Потом она снова ненадолго вышла, унося таз и вещи, и вернулась с белой простыней и двумя иконами, до этого висевшими на стене в ее кабинете. Сложила руки Виталика крестообразно, правую поверх левой, сверху покрыла тело простыней. На грудь ему опустила образок Спасителя, икону Богоматери поставила на тумбочку рядом. И четыре свечи расположила теперь иначе: одну у изголовья, одну у ног и две по обеим сторонам скрещенных рук.

Осмотрела все внимательно. Опустилась на колени перед тумбочкой с иконой и, склоненная, застыла.

Свечи искрили и оплывали, все укорачиваясь…

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула Антонина Сергеевна. Охнула и поспешно притворила дверь снова.

Вера так и стояла, склонив голову. Блики от совсем уже догорающих свечей играли на ее белокурых волосах.

Уже вечерело. На обоях кабинета было два бледных пятна – от снятых икон. Часы на стене остановились на девяти часах.

Вера сидела за столом и писала. В кабинет вошла Антонина Сергеевна:

– Все.

Вера подняла на нее испуганное лицо, но постаралась говорить спокойно:

– Вот заключение, – и протянула женщине исписанный мелким почерком лист.

– Спрашивали, конечно, не видела ли я чего подозрительного, необычного… – продолжала Антонина, беря лист. – Я сказала, что нет. В конце концов, дело ваше… Виталику этому все равно уже… У него и родных-то нет, детдомовский.

– Спасибо, – тихо сказала Вера и уткнулась лбом в стол. Антонина Сергеевна посмотрела на нее с состраданием. Потом перевела взгляд на часы, подошла ближе. Постучала по циферблату.

– Опять… – вздохнула она и принялась укладывать их обратно в пыльную коробку на шкафу.

Спустя месяц

Вера с листком бумаги в руке зашла в здание администрации и прошла по коридору к двери с табличкой «Заместитель начальника колонии-поселения № 36472—2 майор Алексеев П. Б.». Рядом с дверью за столом сидел Васюхин, румяный паренек, сопровождавший сюда когда-то заключенных, и Сашу в том числе.

– У себя? – указала Вера на дверь кабинета.

Васюхин закивал.

Вера зашла внутрь. В эту минуту майор Алексеев сидел за столом и, глядя в небольшое зеркало, пинцетом выщипывал непокорные волоски, торчащие из гусарских усов не так, как надо. При виде Веры он смутился и быстро убрал и пинцет, и зеркало. На столе стояла большая фотография, где был изображен сам майор, дама средних лет и молоденький улыбающийся паренек.

– А, Вера Артемовна…

– Добрый день…

Увидев лист в ее руке, майор помрачнел:

– Ну, все-таки надумали… Жа-аль…

– Надумала, – подтвердила Вера, протягивая ему заявление. – Уехать отсюда хочу…

Майор раздумывал, одновременно просматривая написанное.

– Ну а что, конечно… Вы молодая, красивая, что вам тут… – убеждал он словно сам себя. – Мои вон тоже, – ткнул он в фото, – не вынесли… Сын в институт поступил, что-то с туризмом… Каково, а? Жена приболела, вчера вот звонила…

Он углубился в чтение, потом оторвался:

– А вот тут-то не дописали чего? И дату тоже…

Вера покраснела:

– Отвлеклась…

Она взяла лист и внимательно посмотрела. Заявление было не окончено, то самое, что Вера писала в начале лета, после изнасилования. Вспомнив это, она даже губу закусила. Взяла ручку и дописала пастой другого цвета:

«…должности медицинской сестры медсанчасти по собственному желанию. Романова В. А. 3 августа 2010 года».

Передала заявление майору. Тот кивнул. Вера встала, собираясь уходить.

– Я вот тоже думаю, может, черт с ним со всем? Плюну и уеду. К семье. А то побег с убийством совсем доканали, я ж не малец уже. Так ведь и не нашли Рокотовского этого… А я свой срок отмотал сполна… Возьму и уеду. Вы как считаете? – спросил у нее Алексеев.

Вера с улыбкой пожала плечами.

– Сами-то куда? – продолжал майор.

– В… Москву, – с заминкой ответила она.

– Ну вот, все в Москву бегут… А отец-то здесь останется… Ладно, езжайте, что я вам могу сказать. Удачи, Вера Артемовна…

– И вам, – ответила девушка и вышла.

Было пасмурно. Антонина Сергеевна с авоськой и Вера, с тяжелой сумкой и гитарой, прошли через КПП и вышли в деревню. Молча дошли до указателя «Веретено», перечеркнутого черной полосой. Вера держала сумку, не решаясь поставить ее в пыль.

– Ты хоть пиши мне, звони, не забывай… – проговорила Антонина Сергеевна, снимая с одежды девушки невидимые волоски.

– Ну конечно, что вы… – обняла Вера женщину.

– Береги себя…

Подъехал старый рейсовый автобус, открылась дверь.

– Ну, с Богом! – благословила Антонина.

Вера уже забралась внутрь, автобус тронулся, когда женщина спохватилась и побежала, неуклюже переваливаясь на больных ногах:

– Вера! Вера! Стой!

Автобус снова остановился. Женщина подбежала и сунула вытащенную из сумки тушку курицы Вере в руки:

– Вот.

Автобус поехал, женщина осталась на дороге, глядя ему вслед.

Вера, все с той же сумкой и гитарой, шла по Петербургу, по набережным, переулкам, проспектам. Ее одежда была запыленной, а лицо усталым. Вокруг сновали толпы туристов с фотоаппаратами, звучала речь многих народов. Это был почти Вавилон.

Наконец она свернула в какой-то старый малоприметный переулочек и зашла в подворотню. На крыльце курила громкоголосая молодежь в белых халатах. Вера старалась не поднимать глаз – ей стало зябко и неуютно, и она ускорила шаг.

Девушка прошла в глубь двора, к большому старому, даже ветхому зданию, по виду бывшему доходному дому, еще дореволюционной постройки, с крошащимся в углах бурым кирпичом и высокими этажами, из-за чего оно казалось куда выше, чем обычные пятиэтажки. От здания словно веяло Раскольниковым и Достоевским. Вера потянула на себя скрипучую дверь с табличкой «Общежитие медучилища».

В коридоре было сыро, обваливалась штукатурка. Откуда-то из комнаты доносился сварливый женский голос:

– Нет, ну а я что? К вам шастают-то!.. Курят. Пожарники уже дважды были!

Другой, более нежный голос пытался тихо оправдываться, слышно было только просительные интонации. Но сварливая не уступала:

– Нет, Лена, вот пусть соседка твоя и возвращает. Подушки, белье – все. Иначе сама покупать будешь.

Из комнаты в коридор выскочила девушка в белом халате с перекошенным лицом, громко хлопнула дверью и фурией промчалась мимо Веры. С потолка сыпалась известка.

Вера потянула дверь на себя и зашла.

– Кто там еще?!

У окна, скрестив руки на груди, стояла немолодая женщина с ярко-рыжими волосами.

– Тетя Катя…

– Верочка! – Женщина поменялась в лице и кинулась расцеловывать девушку.

– Дай хоть погляжу на тебя, родненькая. Красавица моя, – осыпала она поцелуями Веру, гладила по голове, трепала за щеку. – Приехала. А я все жду, жду. Саша-то мне сказал, ты приедешь…

– Он здесь? – радостно затрепетала вся.

– Здесь, конечно, куда ж ему… Я его в мансарду поселила. Зимой-то там холодно, а сейчас самое то… – пояснила тетя Катя.

Вера улыбалась. Тетя Катя вдруг сощурилась:

– И где ты его такого нашла… Страшный! Побаиваюсь аж. Но вроде ничего, не хулиганит…

– Да нет, он смирный. Хороший, – мечтательно заулыбалась Вера.

– Ну смотри, тебе видней.

Вера уже хотела бежать наверх, но тетка не отпускала, держала за руку, жадно разглядывая родное лицо.

– Отец там как? Оправился? А то после Нининых похорон сам не свой ходил… – допытывалась тетя Катя. – Думала, сам богу душу отдаст…

– Да все нормально уже, отошел, – кивнула Вера, отведя глаза в сторону. И снова обняла тетку.

В дверь постучали.

– Занята я, позже! – так же сварливо крикнула тетя Катя. Но вдруг засмеялась молодым смехом:

– Ну, иди, что ж я тебя… Соскучилась, поди. Твой-то каждый день чисто зверь в клетке. Ходит и ходит, тебя, видно, ждет… Беги.

Вера вышла в коридор и потащилась вверх по шатким пролетам лестницы. На самом верху была только одна дверь. Она открылась прежде, чем Вера успела постучать, и Саша тут же схватил ее на руки и закружил по комнате.

– Приехала, девочка моя… – целовал он ее.

– Приехала, – со счастливой улыбкой заверила его она.

Уже вечерело, и в мансарде воздух был ал от закатного солнца. Летали пылинки.

Вера и Саша лежали на матрасе, постеленном на пол, завернувшись в простыню. Вера прижималась к его широкой груди. Рядом на полу стояла пепельница с окурками и Сашина знаменитая зажигалка. Рядом закипал старый полуразбитый электрический чайник, его шнур был перемотан синей изолентой.

– А когда все утихло, я написала заявление, – закончила Вера рассказ.

Саша кивнул головой, задумчиво поглаживая плечо девушки и глядя вдаль. На его руке вместо браслета была нацеплена розовая резинка для волос с пластмассовым цветочком, та самая, которой были перехвачены деньги Веры.

Вера с улыбкой тронула резинку.

– Я все время ее носил. Как талисман был. – Саша снял резинку и положил на пол. Прижал Веру покрепче. – Теперь ты у меня талисманчик. Маленький мой талисманчик.

Вера умиротворенно улыбнулась:

– Вот видишь, как все хорошо. Я же тебе говорила. Надо только поверить, и все тогда сложится… Я восстановлюсь в училище, наверное… Ты работать пойдешь, и будем жить, да?

– Работать – это не по понятиям… – пробормотал Саша.

Вера рассмеялась нежно:

– Ты смешной. Ну разве понятия еще остались? Теперь только ты да я остались, больше ничего. Да?

– Да.

Саша поцеловал Веру и начал натягивать штаны.

– Ты куда?

– В магазин схожу. Ты с дороги, голодная…

– Да нет…

Саша накинул куртку, наклонился к Вере. Та обвила его руками и долго целовала. Наконец отпустила.

– Я быстро, – подмигнул ей Саша и вышел на лестницу. Пошарил в карманах, собирая деньги. И нашел немногим больше десяти рублей мелочью. Резво побежал вниз.

В мансарде Вера вздохнула, слушая затихающую дробь его шагов, и, положив руки под голову, закрыла глаза. На губах ее лежала улыбка.

Саша зашел в полуподвальный продуктовый магазин и стал оглядываться. У кассы рассчитывался невысокий господин в очках, продавщица передавала ему через прилавок два больших пакета, набитых продуктами. Саша подошел ближе и кинул быстрый взгляд в кошелек господина. Там было несколько зеленых купюр и пара фиолетовых, вполне приличная стопка. Саша развернулся и вышел на улицу, закурил у магазина.

Дождался, пока господин выйдет и отойдет метров на тридцать, и двинулся следом.

Саша напал на господина в темной арке. Всего несколько быстрых ударов, попытка крикнуть «помогите!» – и снова удары.

Саша шел по набережной канала. Пересчитал полученный куш, деньги сунул в карман, кошелек бросил через резную решетку в канал. Вода тихо всплеснула. Саша, весьма довольный, пошел дальше.

Долго выбирал в другом магазинчике снедь – икру, красную рыбу, белый хлеб, маслины, шампанское.

Тем временем совсем стемнело. Когда он вышел из магазина, уже зажигали фонари. По параллельной улице пронеслась с сиреной машина, и Саша машинально вжался в стену дома. Потом пооглядывался и заспешил к Вере.

Он повторял ее дневной путь. Тот же переулочек, подворотня. И вдруг он заметил, что здесь как-то необычно много людей. Стоял гомон, вскрики, плач. Все бежали туда же, в подворотню. Саша замедлил шаг.

Его обогнала и свернула во двор машина с сиреной. Это были пожарники. Саша побежал. Протискивался, отпихивал таких же бегущих, и уже во дворе увидел…

Горели верхние этажи старого общежития, тот, где мансарда, и два ниже. Пламя полыхало высоко и весело, жарко, жадно. Какая-то старушка истово крестилась, кто-то голосил, кто-то всхлипывал. Люди стояли полуодетые, некоторые с чемоданами, с монитором компьютера, с книгами и стопкой тетрадей, с ревущим ребенком. Тетя Катя рыдала в голос, дергалась, пытаясь вырваться из цепких рук молодых девушек. Саша оглядел толпу почти мгновенно:

– Вера! Вера!

Бросил пакеты и ринулся вперед, к двери общежития.

– Стой, сгоришь! – попытался перехватить его пожарный, но Саша отшвырнул его как котенка и побежал. Еще один пожарный преградил путь, и его постигла та же участь. Саша уже был у самой двери, когда раздался оглушительный взрыв и мансарду и этаж ниже разнесло в щепки.

Сашу откинуло взрывной волной к соседнему зданию. В ушах стало совсем тихо, как будто звук выключили. Он привстал, потом подогнул под себя ноги, оказавшись на коленях…

Не отрываясь, широко раскрытыми, покрасневшими и совершенно безумными глазами смотрел, как догорает вся его жизнь.

И где-то внутри него разнесся крик человека, падающего в пропасть, протяжный, как будто удаляющийся. Потом тошнотворно-мягкий звук упавшего тела – и снова тишина.