– Ну, теперь я действительно начинаю терять терпение, – сказал Макс Бруннов, входя в квартиру своего друга. – Мне сдается, весь мир разделяет взгляды советника Мозера, будто я опасен для государства лишь потому, что ношу фамилию Бруннов. Всюду смотрят на меня или подозрительно, или с величайшим уважением, смотря по тому, к какой партии принадлежат. И этих людей ни за что не уверишь в том, что я – только мирный врач, вовсе не думающий устраивать революцию или ниспровергать правительство, а напротив, носящий в себе великолепнейшие задатки, чтобы сделаться образцовым гражданином. Никто этому не верит, и вот я со своими роковыми семейными традициями попал еще, как на грех, в пресловутый Р., который постоянно делает судорожные попытки отделаться от своего губернатора и при этом выказывает себя с самой революционной стороны. А его превосходительство сидит в своем седле как нельзя более крепко и при каждом прыжке упрямого коня глубже вонзает ему шпоры в бока. Этот сумеет справиться с вами!

Винтерфельд почти не обратил внимания на слова друга.

– Хорошо, что ты пришел, Макс, – уныло проговорил он. – Я только что собирался к тебе, поделиться с тобой новостью.

Макс взглянул на него внимательнее:

– Что случилось? У тебя какая-нибудь неприятность?

– Да, я уезжаю из Р., и, вероятно, навсегда.

– Да что случилось? Ты на самом деле хочешь уехать?

– Не хочу, а должен. Сегодня утром я получил извещение о моем переводе в столицу и о причислении к министерству.

– К министерству? – повторил Макс. – Что это – повышение или…

– Это – произвол губернатора, – с горечью произнес Георг. – Я должен уехать от Габриэль, необходимо сделать в будущем всякие отношения с ней невозможными. Равен прямо объявил мне, что беспощадно использует для этого свою власть, и поспешил исполнить угрозу!

– Ты полагаешь, что это – дело рук твоего начальника?

– Исключительно его рук. Он имеет в резиденции достаточно влияния, чтобы поместить меня на одну из открывшихся там вакансий, тем более что это делается под предлогом поощрения старательного молодого чиновника. Я знаю, что о моем переводе до сих пор не было и речи, и он поразил меня. Конечно, мне следовало знать барона: он умеет попасть в цель. Со времени нашего последнего разговора я не видел с его стороны ни малейшего признака недовольства. Он избегал встречаться со мной, а если ему и приходилось иногда сказать мне несколько слов, то говорил их холодным, деловым тоном, без малейшего намека на случившееся. Тем же холодным и деловым тоном объявил он мне сегодня утром в канцелярии о моем новом назначении. Он даже прибавил несколько одобрительных слов по поводу доклада, который я составил для министерства и который, вероятно, послужил ему предлогом для моего перевода. В общем, это назначение имеет вид отличия, и мои коллеги уже поздравляли меня с блестящей перспективой, открывающейся для меня в резиденции.

– Они совершенно правы, – заметил Макс, взглянувший, по своему обыкновению, на дело с практической точки зрения. – Может быть, у твоего принципала и были свои личные побуждения, но он поступил вовсе не так скверно, открыв перед тобой двери министерства. Это почва, на которой он сам сделал свою блестящую карьеру. Что мешает тебе сделать то же самое?

– Но для чего же мне работать и пробивать себе дорогу, когда здесь у меня отнимут все, что делало мне дорогими и мою жизнь, и мое будущее? Я знаю, что потеряю Габриэль, если оставлю ее на целые годы во власти того враждебного влияния, которое угрожает нашей любви. Такая натура, как ее, не может сопротивляться… а ее потери я не переживу.

Молодой врач, казалось, не понимал волнения своего всегда рассудительного друга.

– Ты совершенно не в себе, – сказал он. – А что думает о вашей разлуке юная баронесса фон Гардер?

– Не знаю, мне ведь запрещено видеться с нею. Но я должен повидать ее и поговорить перед своим отъездом во что бы то ни стало. Если мне не останется другого выхода, я прямо пойду к баронессе Гардер и добьюсь свидания со своей невестой.

– Не сердись на меня, Георг, но это бессмыслица. Баронесса, без сомнения, находится во власти зятя, а у того, как ты знаешь, ничего не добьешься. Давай поговорим о деле разумно. Прежде всего, когда тебе надо ехать?

– В ближайшие дни. Само собой разумеется, что позаботились найти мне такое место, которое требует немедленного и неотложного замещения.

– Следовательно, нельзя терять времени. Ты, кажется, был на днях у советника Мозера?

– Я относил ему несколько документов, которые брал к себе на дом.

– Хорошо! Тогда у тебя есть предлог сделать это вторично. По-моему, тебе следует взять самую толстую папку с документами, какая найдется у тебя в канцелярии, но устроить так, чтобы не застать советника дома. Это самое важное.

Георг, шагавший по комнате, в изумлении остановился:

– Но зачем?

– Подожди! Я составил великолепный план. Агнеса Мозер немного знакома с фрейлейн Гардер; советник представил свою дочь свояченице и племяннице барона, и девушки несколько раз встречались и разговаривали.

– Откуда ты все это знаешь? – воскликнул Георг. – Мне казалось, что ты всего один раз видел Агнесу Мозер, во время того визита.

– Прошу извинения, я встречаюсь и говорю с нею почти ежедневно у моей пациентки, которую лечу по твоей просьбе; она заботится о душевном спасении больной, а я – о физическом благоденствии последней. И такое разделение труда оказалось весьма удачным.

– Но ты ни разу не сказал мне об этом ни слова!

– К чему? Ты влюблен, а влюбленные редко интересуются чем-нибудь разумным.

Винтерфельд пропустил мимо ушей заключавшийся в этих словах намек, им всецело овладела мысль о свидании с Габриэль.

– И ты думаешь, что девушка, воспитанная, говорят, в строгих монастырских правилах, согласится быть сообщницей в таком деле? – недоверчиво спросил он.

– Разумеется, это будет не так-то легко устроить, – задумчиво проговорил молодой человек. – Но я попытаюсь. В крайнем случае я позволю даже обратить себя в христианскую веру, тогда она не будет думать ни о чем, кроме спасения моей души, и на все согласится. Ты еще не знаешь, что меня теперь обращают по всем правилам.

– Бедняга Макс! – сочувственно произнес Винтерфельд.

– Слушай, Георг, – серьезно сказал Макс, – это тоже одно из предвзятых мнений, будто обращение всегда является скучным и унылым занятием, – иногда оно очень даже приятно. Откровенно скажу, мне просто чего-то недостает, если я не бываю у своей пациентки, где Агнеса Мозер проделывает надо мной всевозможные опыты обращения. Пока она все еще считает меня закоренелым грешником и поэтому относится ко мне с отвращением. Однако мы уже изрядно продвинулись вперед: например, я основательно отучил ее от той святой кротости, которая в первые дни доводила меня до отчаяния. Она уже умеет очень мило упрямиться, и мы часто ссоримся самым освежающим душу образом.

Георг устремил на своего друга проницательный взор.

– Макс, – неожиданно произнес он, – насколько я знаю, у советника Мозера нет никакого состояния.

– Так что из того?

– Ну, я только вспомнил составленную тобой для женитьбы программу. Параграф первый: состояние.

Доктор Бруннов вскочил с дивана и широко раскрытыми глазами уставился на своего друга:

– Что тебе пришло в голову? Агнеса Мозер хочет быть монахиней!

– Я тоже слышал об этом, но монастырское воспитание вовсе не подходит к той «удобной жизни», какой ты ожидаешь от брака. Нежности от жены ты не требуешь, а что касается практических достоинств хозяйки дома и цветущего здоровья…

– Мне нет никакой надобности выслушивать от тебя подобные умные речи, – вспылил окончательно рассерженный Макс. – Я решительно не понимаю, каким образом ты дошел до таких совершенно неосновательных заключений! Ты, кажется, думаешь, что все люди должны быть влюбленными только потому, что ты и Габриэль влюблены друг в друга. Мы об этом вовсе не думаем. И вот благодарность за то, что хочешь помочь другу в нужде! Самые чистые намерения оказываются подозрительными. Я и Агнеса Мозер! Просто смешно!

Винтерфельду с трудом удалось успокоить взволнованного друга. Доктор снисходительно согласился забыть нелепое предположение и обещал Георгу свою помощь. Вскоре он отправился по обычной дороге к своей пациентке.

Больная действительно чувствовала себя прекрасно. Лечение, проводимое доктором, увенчалось таким успехом, на какой он вначале не надеялся. В здоровье больной ясно замечалось улучшение, и появилась основательная надежда на полное ее выздоровление. Сегодня, пользуясь солнечным днем, больная могла уже провести полчаса в маленьком садике возле дома.

В этом-то садике и прогуливались в самом миролюбивом настроении доктор Бруннов и Агнеса Мозер. За несколько недель знакомства они очень подружились, и непринужденность их отношений объяснялась твердым убеждением каждого, что он ничего не чувствует к другому. Агнеса делала усердные попытки спасти душу молодого врача, погрязшего в неверии и мирских заботах. Ей и в голову не приходило, что спасение чужой души могло оказаться опасным для нее самой.

До сих пор девушке представляли грозившую ей со стороны мужской половины рода человеческого опасность в виде льстивых фраз, любезности и учтивости. Если бы она заметила нечто подобное, то поспешно и испуганно ушла бы в себя. Но доктор Бруннов продолжал оставаться бесцеремонным, иногда бывал даже груб, и этим качествам был обязан тем, что девушка считала его совершенно безопасным. Что касалось его лично, то он не был влюблен, по крайней мере совершенно искренне возмущался подобным предположением. Его программа женитьбы, как известно, заключала в себе много полезных параграфов, но в ней вовсе не упоминалось о непрактичном идеализме любви; а так как Агнеса Мозер нисколько не подходила под эту программу, то ни о какой любви, разумеется, не могло быть и речи.

Молодой врач вообще лечил своих больных очень удачно, и Агнеса тоже разительно поправилась в последние недели, вероятно, благодаря добросовестности, с которой исполняла все докторские предписания. На ее прежде бледных щеках играл слабый, но свежий румянец, взгляд стал оживленнее, поступь тверже, а обычная робость исчезла, по крайней мере в отношении доктора Бруннова. Безбожие Макса и стремление Агнесы обратить его очень часто сталкивались, и они так углублялись в эту интересную тему, что невольно сблизились. На сей раз девушка тоже прочла своему спутнику целую проповедь, однако он отнюдь не казался подавленным. Напротив, его лицо выражало необычайное удовольствие, доставляемое ему богословским спором.

– А теперь я попросил бы вашего внимания к некоторым земным вещам, – сказал он, воспользовавшись наступившей в разговоре паузой. – Только учтите, то, что я собираюсь сообщить вам, – тайна, и я рассчитываю на ваше безусловное молчание – все равно, исполните вы мою просьбу или нет.

Девушка широко раскрыла глаза, но, пообещав молчать, с напряженным вниманием стала вслушиваться в слова молодого доктора.

– Вы знаете Габриэль фон Гардер, – продолжал Макс, – и знаете также моего друга асессора Винтерфельда. Я слышал от него лично, что он имел удовольствие видеть вас в доме вашего отца.

– Да, я помню, он однажды был у нас.

– Так вот, баронесса Гардер и асессор любят друг друга.

– Любят друг друга? – повторила Агнеса, удивленная и смущенная, находя, по-видимому, этот предмет разговора не совсем удобным. – Да, они по-настоящему любят друг друга, – с ударением сказал Макс. – Но опекун девушки, барон Равен, и баронесса Гардер противятся предполагаемому браку, потому что Георг Винтерфельд не может дать своей будущей жене ни положения, ни богатства. Что касается меня, то я с самого начала был ангелом-хранителем этой любви.

– Вы? – воскликнула девушка, бросив на «ангела-хранителя» критический взгляд.

– Вам кажется, что во мне очень мало ангельского?

– Я думаю, что, во всяком случае, грешно любить кого-нибудь против воли родителей, – был ее немного резкий ответ.

– Ну, тут вы ничего не понимаете, – поучительно произнес молодой врач. – Об этом любовь вовсе не спрашивает, и в данном случае молодые люди совершенно правы. Что же прикажете делать, если родители или опекуны из пустых предрассудков и внешних побуждений разлучают два стремящихся друг к другу сердца?

– Надо повиноваться, – заявила Агнеса с торжественностью, которая сделала ее очень похожей на отца.

– Это совсем устаревшие понятия, – нетерпеливо сказал Макс. – Напротив, следует возмутиться и все-таки пожениться.

По-видимому, в последние недели Агнеса сделала значительные успехи. Она уже не отвечала покорным молчанием на неприемлемые взгляды доктора: она действительно уже научилась быть «премилой упрямицей» и теперь воспользовалась приобретенным умением.

– Наверное, это вы дали такой совет господину асессору? – сказала она.

– Напротив, я приложил все старания, чтобы хоть несколько образумить его. Но, как бы то ни было, мой друг на этих днях уезжает из Р., и ему даже отказано в позволении проститься с невестой; однако он хочет и должен еще раз повидаться с ней и сказать ей последнее «прости». Знаете ли, есть нечто прекрасное в том, чтобы быть ангелом-хранителем чистой, истинной любви. Я знаком с этим чувством, так как сам давно испытываю его.

– Что вы хотите сказать? – спросила Агнеса, начиная вдруг что-то подозревать и сразу ускорив шаги.

– Сейчас объясню, – ответил Макс, тоже прибавив ходу.

Агнеса остановилась, по опыту зная, что убежать невозможно, так как доктор мог выдержать любой темп. Она покорилась и стала слушать.

– Вы говорили мне, что баронесса Гардер как-то была у вас, – снова заговорил Макс. – Если бы это снова случилось и в то же самое время асессор Винтерфельд…

– Без ведома баронессы! – воскликнула возмущенная Агнеса. – Никогда! Это было бы дурно и грешно. Только вы один могли придумать такой план, но я никогда не сделаюсь его соучастницей. Я не хочу!

От волнения и негодования Агнеса вся раскраснелась и бросила на доктора такой карающий взгляд, что ему следовало бы, в сущности, немедленно ретироваться, но Макс оставался прежним закоренелым грешником и смотрел на девушку с явным удовольствием.

«Какова упрямица! – подумал он. – Я ведь знал, что вся эта святая покорность и кроткое терпение просто внушены ей, и как только проклятое монастырское воспитание отходит на задний план, на сцену выступает нечто очень сносное. Мне придется изменить тактику».

– Итак, вы не согласны? – спросил он вслух.

– Нет! – решительно подтвердила Агнеса.

– В таком случае пусть свершится несчастье! Я употребил все усилия, чтобы отговорить своего друга от отчаянного шага, и надеялся с вашей помощью устроить ему хоть прощальное свидание с невестой. А если у него будет отнято это последнее утешение, я ни за что более не отвечаю. Он, вероятно, покончит с собой. Что касается Габриэль Гардер, то она вряд ли переживет его смерть и, наверное, умрет от горя.

– Разве можно умереть от горя? – спросила девушка, видимо испуганная.

– Я уже встречал в своей практике несколько таких случаев, – добросовестно солгал доктор. – И не сомневаюсь, что и здесь мы будем иметь дело с подобным явлением. Баронесса фон Гардер и барон фон Равен слишком поздно раскаются в своей жестокости, так же как и вы, потому что в вашей власти было спасти от отчаяния два бедных сердца.

Агнеса слушала его с глубоким удивлением – до сих пор она вовсе не считала доктора Бруннова таким чувствительным. А доктор ударился в сентиментальность, и так как ему это хорошо удалось, решился на смелый заключительный эффект.

– И я должен пережить подобный момент! – меланхолически произнес он. – Я, который надеялся вести своего друга и его будущую жену к алтарю!

– Вряд ли вы сделали бы это, – перебила его девушка. – Вы ведь сами сказали мне, что никогда не ходите в церковь.

– Я сделаю это, если несчастье будет предотвращено, – сказал Макс. – И кроме того, свадьба – исключение.

При этих словах Агнеса насторожилась. Она слишком усердно относилась к делу обращения, чтобы не поспешить воспользоваться неожиданным счастливым случаем.

– Вы говорите серьезно? – торопливо спросила она. – Вы действительно хотите пойти в церковь?

– А вы исполните мою просьбу и возьмете на себя на четверть часа роль ангела-хранителя?

Агнеса задумалась. Бесспорно, немалый грех покровительствовать свиданию, которое было запрещено и матерью и опекуном; с другой стороны, дело шло о том, чтобы спасти душу для вечной жизни, и это последнее соображение перевесило все остальные.

– Завтра воскресенье, – нерешительно проговорила девушка. – Если вы придете в церковь на предобеденную проповедь…

– К ранней обедне? – поправил ее Макс, смутно припоминая, что эта служба, кажется, самая короткая.

– К предобеденной проповеди, – повторила Агнеса докторальным тоном, и было очень похоже на то, что она еще не вполне доверяет ему или, во всяком случае, хочет сперва удостовериться в посещении им церкви, прежде чем решиться заплатить за исполнение ее просьбы. Поэтому она добавила: – Но надо выслушать всю проповедь с начала до конца.

– Ну если нельзя иначе, – вздохнул Макс, – то благослови, Боже!

Агнеса с удовольствием выслушала набожное восклицание. Она вся отдалась надежде, что проповедь приготовит с таким трудом завоеванную почву для насаждения в ней истинной веры, и с искренней радостью протянула своему бывшему противнику, ставшему теперь ее союзником, кончики пальцев, но тотчас же в этом раскаялась, так как Макс взял в свою ладонь всю ее руку и сердечно пожал ее…

На следующее утро, когда в соборе зазвонили колокола, советник Мозер под руку с дочерью направился в церковь. Внимание набожного старика было, разумеется, обращено исключительно на богослужение, поэтому он не заметил, что Агнеса, сидевшая обычно с благоговейно опущенными глазами, на этот раз оглядывалась по сторонам, как будто опасаясь или ожидая чего-то. Ей не пришлось долго искать: шагах в десяти от нее, вблизи кафедры, стоял доктор Бруннов и с таким же вниманием оглядывался кругом. Обе пары глаз, усердно искавшие друг друга, в силу необходимости должны были встретиться, и когда Макс увидел, как нежное личико при виде его осветилось радостным удивлением и вспыхнуло розовым заревом, когда он встретил благодарный взгляд темных глаз, которые никогда не казались ему такими красивыми и выразительными, как сегодня, он забыл и о своей программе, и о ее параграфах, думая только о том, что и посещение церкви имеет свои очень приятные стороны. При этом он так решительно опустился на свое место, что можно было не сомневаться в том, что проповедь будет выслушана от начала до конца.

С благоговением или без благоговения, но он так и сделал, заставив этим одну из самых усердных посетительниц храма совсем забыть о должном внимании к проповеди.

В тот же день вечером состоялось условленное свидание. Мозер был приглашен к одному из своих сослуживцев и отправился в город. Фрау Христины также не было дома, так что не пришлось даже прибегать к вымышленным предлогам: вполне возможной случайностью объяснялось то обстоятельство, что визит Габриэль к Агнесе Мозер совпал с приходом асессора Винтерфельда, не заставшего своего начальника дома.

– Прости, что я прибегаю к таким средствам, – торопливо заговорил Георг, оставшись наедине с невестой. – Мне не оставалось другого выбора, и я открыто заявил барону, что попытаюсь против его воли повидаться и поговорить с тобой. Я пришел попрощаться, может быть, на долгие годы.

Габриэль побледнела, и ее глаза с испугом устремились на Георга:

– Ради бога, что случилось?

– Нас беспощадно разлучает воля твоего опекуна. Вчера он объявил мне о моем переводе в резиденцию с причислением к министерству. Ты видишь, как велико его влияние и как он сумел им воспользоваться, когда дело коснулось того, чтобы разлучить нас!

– Нет, нет, ты не должен уезжать! – со страхом воскликнула Габриэль, прижимаясь к нему, словно ища защиты. – Ты не должен теперь покидать меня, Георг! Не оставляй меня теперь одну!

– Почему же? – спросил он, пораженный ее словами. – Разве тебя так мучают из-за меня? Впрочем, этого следовало ожидать. Равен суров и неумолим до жестокости, если восстают против его воли. Тебя преследуют упреками, выговорами и угрозами, не правда ли, Габриэль? Пускают в ход все средства, чтобы сломить твое сопротивление? Говори, я должен знать всю правду!

– Ты ошибаешься, ни о чем подобном и речи нет. С того дня, как опекун заявил мне, что никогда не возьмет назад своего отказа, он ни разу не произнес твоего имени и просил маму избавить меня от упреков, которыми она сначала засыпала меня; но он обращается со мной с ледяной холодностью, а я… Георг, неужели тебе невозможно остаться вблизи меня?

– Я не могу сделать это, – ответил Георг, с трудом подавляя охватившее его глубокое волнение. – Я должен принять назначение, отклонить его немыслимо. При других обстоятельствах я радовался бы этой перемене – она открывает передо мной совершенно иную будущность, чем мое теперешнее положение в Р. Но я слишком хорошо знаю, что повышение имеет единственной целью отнять у меня самое дорогое мое сокровище – твою любовь и навсегда разлучить нас. Твой опекун призвал себе на помощь двух могучих союзников – время и расстояние. Может быть, они и помогут ему одержать победу.

– Никогда! – страстно воскликнула девушка. – Он не должен победить и не победит! Я обещала это тебе и сдержу слово.

Георг не заметил прозвучавшего в ее голосе тайного страха; он слышал в нем только непривычную силу воли, и его лицо просияло от счастья. Он боялся, что его возлюбленная так же по-детски, беспечно и равнодушно отнесется к разлуке, как прежде, когда она явно не понимала его печали. Сознание, что и она тоже чувствует муку расставания и с таким страхом стремится удержать его, делало его счастливым, а ее страстное обещание наполнило его душу неизведанным дотоле блаженством.

– Благодарю тебя, – с сердечным порывом произнес он. – Но ты так изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз. Куда исчезла ясная веселость моей Габриэль, которая могла улыбаться с невысохшими еще слезами на глазах? Ты как-то в шутку сказала мне: «Ты еще не знаешь моей настоящей натуры». Я действительно еще не знал ее и только теперь понял это.

Габриэль ничего не ответила, но ее розовые губки, казалось, в самом деле разучились улыбаться, как будто их сковывало тайное горе, которое нельзя было высказать и тем облегчить душу.

– Прости, что я не умел ценить тебя, – с возрастающей нежностью продолжал Георг. – Сознаюсь, что часто сомневался в тебе и со страхом ожидал того часа, когда принужден буду вступить в неизбежную борьбу с твоим семейством. Теперь я вижу, что ты также можешь глубоко и серьезно чувствовать, и верю в тебя и твою любовь, даже в том случае, если сам Равен со всей своей властью встанет между нами.

При последних словах Габриэль вздрогнула, и слезы неудержимым потоком хлынули из ее глаз.

– Моя бедная Габриэль! – прошептал молодой человек, наклоняясь к ней. – Ты так не привыкла к страданию и горю, а я должен причинить их тебе! Но ведь мы ожидали того, что нам придется бороться за свою любовь; теперь это время наступило, мы должны все вынести и победить. Может быть, барон Равен когда-нибудь еще раскается, что взял на себя роль Провидения. Он этим приобрел себе лишнего врага и вовсе не такого незначительного, как думает.

Габриэль перестала плакать и, отняв у Георга свою руку, спросила:

– Вы стали врагами?

– Я уже давно был противником Равена. Он возбудил к себе много ненависти и вражды и пользовался своей властью таким образом, что она часто приносила вред его окружающим, а когда-нибудь принесет несчастье и ему самому. Он поступает неблагоразумно, удаляя от себя меня, которого он, как и многих других, покорял силой какого-то очарования; и от этого очарования я никак не мог избавиться, хотя и чувствовал, что оно парализует мою силу воли. Недаром доктор Бруннов предостерегал меня от демонической силы этого человека, она нередко заставляла меня восторгаться там, где следовало бы осудить. Теперь чары нарушены, а вдалеке, в резиденции, исчезнут и те отношения, которые связывали меня здесь с моим непосредственным начальством.

– Что ты хочешь сказать? Я не понимаю твоих намеков.

– Тебе и не нужно их понимать, – решительно объявил Георг. – Но обещай мне одно: что бы ты ни услышала обо мне, не думай, что мною руководит личная неприязнь или низкая месть за отказ в моей просьбе. Я уже давно решил вступить в борьбу с губернатором нашей провинции, так как эта борьба необходима, а кроме меня, никто не осмеливался выйти на бой с могущественным Равеном. Я уже приготовил оружие, но тут я познакомился с тобой и узнал, что человек, с которым я намерен был бороться не на жизнь, а на смерть, держит в своих руках все счастье моей жизни, и у меня не хватило мужества. Это было с моей стороны трусостью, но хотел бы я знать, кто на моем месте поступил бы иначе, у кого хватило бы силы воли разрушить все свои надежды на любовь и счастье, только что расцветающие для него? Теперь они окончательно разрушены. Твой опекун с беспримерной жестокостью отказал мне в твоей руке даже на будущее время, хотя у него самого оснований и прав было не больше, чем у меня, когда он сватался к дочери министра. Мы расстались открытыми врагами. С этого дня я буду руководствоваться лишь тем, что считаю своим долгом. А теперь прощай!

Габриэль удержала его:

– Георг, ты не должен так уходить от меня, с такими неясными угрозами, которые невыразимо пугают меня. Что ты хочешь делать? Я хочу и должна знать.

– Избавь меня от объяснений, – решительно сказал молодой человек. – Ради тебя самой я не смею делать тебя моей сообщницей. Ты еще не свободна, как я. Ты останешься здесь, в непосредственной близости своего опекуна, в ежедневном общении с ним. Ты считала бы себя виновной, если бы хоть мысленно приняла участие в чем-нибудь…

– Что угрожает ему? – прервала его Габриэль так странно дрогнувшим голосом, что Георг был озадачен.

– Ты говоришь о бароне Равене? – медленно произнес он. – Разве ты считаешь меня способным на бесчестный поступок?

– Нет, нет, но я боюсь за тебя, за нас всех!

– Будь спокойна, я всегда сражаюсь с поднятым забралом и говорю от имени сотен людей, которые сами не решаются заговорить. Губернатор Р-ской провинции может ответить мне, как ему заблагорассудится. Он – сильный мира сего, и его голос будет услышан раньше других; вся опасность исключительно на моей стороне, но зато на моей стороне и правда. А теперь прости меня. Если будет возможно, ты получишь от меня весточку из столицы, но если бы ты не получила даже ни одной строки, все-таки верь, что ты одна наполняешь все мои мысли и желания и что я никогда не откажусь от своих прав на тебя, если не услышу из твоих собственных уст, что ты отказываешь мне.

Он обнял Габриэль в первый раз после того дня, когда признался ей в любви. Прощание было коротким и горестным, еще несколько нежных, страстных слов, последнее пожатие руки, затем Георг вырвался из объятий невесты и ушел.

Габриэль опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Слеза за слезой катились у нее между пальцев, но этот плач был вызван не только разлукой. Другая, неопределенная скорбь сжимала ее сердце, грозя своей таинственной, но страшной силой заслонить все прошедшее.