Утром следующего дня барон Равен сидел в своем рабочем кабинете, где, кроме него, находился еще полицмейстер. Он редко являлся теперь в управление губернатора. С одной стороны, вследствие восстановления в городе спокойствия его частые совещания с губернатором оказывались излишними, с другой – после ареста Бруннова в обращении барона проглядывала такая холодность, что полицмейстер по мере возможности избегал встреч с ним. Сегодня необходимо было обсудить некоторые новые меры, и обе стороны постарались насколько возможно сократить разговор, ограничиваясь строго деловыми рассуждениями.

Следуя примеру губернатора, полицмейстер был крайне сдержан, хотя и сохранил свою прежнюю обязательную любезность и не позволил себе ни единого намека на события последних дней. Обращение барона было еще более высокомерным, чем когда бы то ни было прежде, но что-то в нем напоминало пойманного в сети зверя, чующего близкий конец и собирающегося с последними силами, чтобы дать отпор своим преследователям. Энергия, которой дышала вся фигура барона, происходила, может быть, не от сознания собственной силы – это была энергия отчаяния.

Покончив с частью доклада, полицмейстер заговорил о последних распоряжениях, причем коснулся освобождения доктора Бруннова.

– Когда освободили Бруннова? – перебил его барон.

– Вчера в полдень. Как я слышал, доктор намерен покинуть наш город уже завтра утром. Он опять возвращается в Швейцарию, где думает провести остаток жизни.

– Он прав, – сказал барон. – Кто столько лет провел в изгнании, тот редко или почти никогда не сживается снова с родиной. Приемное отечество решительно предъявляет свои права.

Его слова звучали равнодушно, как будто речь шла о постороннем человеке, о помиловании которого он узнал случайно. Конечно, это равнодушие не обмануло полицмейстера, но даже с его острой наблюдательностью ему не удалось открыть, как намерен барон отнестись к известному обвинению.

Разговор был прерван приходом слуги с только что полученным из столицы большим пакетом. Дав слуге знак удалиться, барон сломал печать.

– Простите меня на одну минутку! – вскользь произнес он.

– Пожалуйста, не стесняйтесь из-за меня, ваше превосходительство, – сказал полицмейстер, бросив какой-то странный взгляд сперва на письмо, затем на барона.

Развернув письмо, Равен при первом взгляде на него смертельно побледнел; его правая рука судорожно скомкала бумагу, а левая сжалась в кулак, по телу пробежала дрожь гнева или боли, и одну минуту казалось, что он не выдержит.

– Надеюсь, вы не получили неприятных известий? – непринужденным тоном осведомился полицмейстер.

Барон поднял голову и впился взглядом в лицо своего собеседника, роль которого в аресте Бруннова прекрасно понимал. Выражение молчаливой насмешки на лице полицмейстера доказывало, что он уже знал содержание письма. Это вернуло Равену самообладание.

– Во всяком случае, поразительные известия, – сказал он, откладывая письмо в сторону. – Но для них достаточно времени впереди… Продолжайте, пожалуйста!

Полицмейстер колебался – столь невероятное самообладание производило сильное впечатление. Он только что стал свидетелем нанесенного человеку страшного удара, но ему не посчастливилось видеть, как из раны сочится кровь. Зажав рану, этот человек стоял так же твердо, как и прежде. Неужели ничто не смогло сломить его упорство и надменность?

– О главном мы уже поговорили, – несколько смущенно произнес полицмейстер. – Если у вас есть другие дела, я не хотел бы мешать вам.

– Прошу вас продолжать, – беззвучно, но твердо сказал Равен.

Полицмейстер понял, что всякое снисхождение будет принято за оскорбление, и продолжал свой доклад. Наконец он встал, чтобы откланяться, барон также машинально поднялся с места.

– Ваше превосходительство желает еще что-нибудь приказать?

– Нет, – холодно ответил барон. – Могу лишь посоветовать следовать данным вам инструкциям так же точно, как и до сих пор. Тогда ваши услуги будут признаны.

– Я вас не понимаю, ваше превосходительство. О каких инструкциях вы говорите?

– О тех, которые вы привезли с собой из столицы, когда вас сюда назначили и поручили… наблюдать и следить.

– Вы, конечно, говорите о наблюдении за городом? Я считаю, что в этом отношении выполнил свои обязанности. Беспорядки прекратились, и с ними теперь покончено.

– Разумеется, – презрительно бросил Равен, – и между нами все так же покончено. Вы меня прекрасно понимаете.

Не говоря больше ни слова, он повернулся к полицмейстеру спиной и подошел к окну. Это было явное оскорбление, но полицмейстер не подал вида, что оскорблен, чтобы не вызвать еще более неприятных для себя последствий. Поэтому, сделав прощальный поклон и не получив ответа, он вышел из комнаты.

За дверями он с облегчением вздохнул. Ему было мучительно неприятно, что барон видел его насквозь, тем более что он вовсе не хотел стать личным врагом Равена. Полицмейстер только поступал согласно указаниям высокопоставленных лиц, когда принялся выслеживать прошлое барона, и задержал доктора Бруннова именно с той целью, чтобы вывести на свет божий разгаданную тайну. Ему нетрудно было при помощи нескольких софизмов примириться с той двусмысленной ролью, которую он с самого начала играл с бароном; теперь эта роль была доведена до конца.

Равен остался один. Он еще раз прочел роковую бумагу, заключавшую его отставку, о которой ему объявили в самой резкой, оскорбительной форме; его осудили, даже не выслушав. Ему даже не предоставили обычной в таких случаях возможности самому просить об отставке, ему ее дали, и дали в такой форме, какая существует для винов-ных. После этого никто уже не мог сомневаться в том, что правительство встало на сторону обвинителей, признав своего бывшего представителя изобличенным в приписываемом ему деянии.

Отшвырнув бумагу, Равен молча принялся ходить взад и вперед по комнате; его губы дрожали, глаза метали молнии. Вдруг он остановился, словно осененный какою-то мыслью, и подошел к столу, на котором стоял небольшой ящик. От легкого нажатия пружины крышка ящика открылась, и в нем обнаружилась пара пистолетов превосходной работы. Несколько минут барон молча смотрел на них, погруженный в мрачное раздумье, затем захлопнул крышку и быстрым движением выпрямился во весь рост.

– Нет, – вполголоса сказал он. – Это было бы трусостью и принято как признание вины. Непременно должен быть еще какой-нибудь исход… Такого торжества, во всяком случае, я им не доставлю.

Он снова продолжил свою молчаливую прогулку, погруженный в мрачные думы о предстоящем ему решении.

Тем временем отец Макса Бруннова был занят приготовлениями к завтрашнему отъезду. Сам Макс отправился продолжать начатую вчера осаду и с новыми подробностями объяснял «дорогому тестю», какого прекрасного, несравненного зятя он может приобрести в лице доктора Макса Бруннова.

Рудольф Бруннов не противоречил сыну, зная, что тот всегда добьется своего. Сам он всего охотнее уехал бы уже сегодня, если бы не дал Максу обещания остаться до завтра. Он не находил себе места, и все выражения сочувствия и поздравления по поводу его освобождения только тяготили его. Окончив письмо с извещением о своем приезде, он только что собрался отдать его служанке, как она сама без зова поспешно вошла в комнату и, задыхаясь, доложила:

– Господин доктор, его превосходительство господин губернатор!

Бруннов быстро обернулся и увидел барона, который уже вошел в соседнюю комнату, а теперь подошел ближе и сказал официальным тоном:

– Я хотел бы несколько минут поговорить с вами, господин доктор.

– К вашим услугам, ваше превосходительство, – ответил Бруннов, и так как растерянное лицо служанки напомнило ему, что не следует проявлять удивление, передав письмо, отпустил ее.

Когда они остались одни, Равен сразу отбросил первоначальный официальный тон.

– Тебя удивляет мой приход? – спросил он. – Ты один?

– Да, моего сына нет дома.

– Это хорошо, так как при нашем разговоре не должно быть свидетелей. Будь добр, запри дверь, чтобы никто не мог нам помешать.

Доктор молча исполнил его просьбу и снова вернулся на прежнее место. Несколько секунд бывшие товарищи молча стояли друг против друга, глядя с такой же неприязнью, как и при первой встрече. Первым заговорил барон.

– Ты не ожидал видеть меня у себя? – повторил он.

– Я действительно не могу понять, что могло привести ко мне губернатора Р., – был ответ.

– Я больше не губернатор, – холодно произнес Равен.

Бруннов бросил на него быстрый, испытующий взгляд.

– Так ты подал в отставку? – спросил он.

– Я оставляю свой пост, но, прежде чем покинуть город, хочу получить разъяснение по поводу газетной статьи, в которой так усердно описывается мое прошлое. Ты лучше всякого другого можешь дать мне это разъяснение, потому я и пришел к тебе.

– Эта статья исходила не от меня, – сказал Бруннов после паузы.

– Может быть, но ты, во всяком случае, дал повод к ней. В настоящее время ты и я – единственные оставшиеся в живых участники той катастрофы; все остальные умерли или пропали без вести. Один ты мог сделать такие разоблачения.

Бруннов молчал; он слишком хорошо помнил тот день, когда полицмейстеру удалось ловким маневром вынудить у него слова, получившие теперь роковое значение.

– Я только удивляюсь, почему ты раньше не предпринял таких шагов, – продолжал Равен. – Ты или кто-нибудь другой.

– Отвечай сам на свой вопрос! – мрачно сказал Бруннов. – У нас не было доказательств. Мы были глубоко убеждены в твоей вине, но общество требует фактов, а их мы не могли ему дать. Ты спрашиваешь, отчего раньше против тебя не поднялся ни один голос? Но ты ведь отлично знаешь, что в то время, которое, к счастью, давно прошло, всякий неугодный голос заставили бы замолчать. Арно Равен в самое короткое время сделался влиятельнейшим другом и любимцем министра, а вскоре и назвал его отцом. Позже барон фон Равен стал могущественной опорой правительства, которое не могло без него обойтись. В то время не допустили бы ни малейшей критики против тебя, ее просто потушили бы, объявив ложью, клеветой. Все мы это знали, и потому другие молчали. Меня такие соображения не могли бы остановить, но я… не хотел тебя обвинять, да и теперь не сделал этого. К теперешним разоблачениям могли дать повод несколько слов, которые, боюсь, с намерением выманили у меня во время моего заключения. Конечно, в этом деле участвовал полицмейстер. Он – твой враг!

– Нет, только шпион! – с презрением сказал Равен. – Поэтому я и отказываюсь требовать от него ответа. Кроме того, он не был уполномочен молчать о том, что ему было сообщено. Ты сообщил эти сведения, ты и должен дать мне удовлетворение.

– Я – тебе? Что это значит? – изумленно спросил Бруннов.

– Что значит? Я думал, что это не требует объяснений. Существует только одно-единственное средство смыть оскорбление, которое ты мне нанес. Уже при нашем первом свидании в моем кабинете ты произнес слова, от которых вся кровь во мне закипела. Но тогда ты был беглецом, тайно поспешившим к постели больного сына, и каждый час твоего пребывания здесь грозил тебе опасностью. Тогда не время было требовать от тебя объяснений. Теперь ты свободен, выбирай время и оружие!

– Я должен драться с тобой? – воскликнул Бруннов. – Нет, Арно, этого ты не можешь, не смеешь от меня требовать!

– Я настаиваю, и ты согласишься на мое требование.

– Нет, нет! Со всяким другим я готов драться, если нужно, но не с тобой!

На лбу барона прорезалась глубокая складка. Он хорошо знал друга своей юности, оставшегося, несмотря на свои седые волосы, той же горячей головой, и помнил, что в раздражении страстная натура Бруннова не знала границ. Оставалось лишь задеть слабую струну.

– Я не думал, что после нашей разлуки ты сделался трусом! – с нескрываемой насмешкой начал барон.

Удар попал метко: Бруннов вскочил с места, и его глаза засверкали.

– Возьми свои слова назад! – с угрозой крикнул он. – Ты знаешь, что я никогда не был трусом, мне не нужно доказывать тебе это.

– Я ничего не беру назад, – объявил Равен. – Ты высказал по моему адресу обвинение в бесчестье, повторил его постороннему, заранее зная, что он разнесет его по всему свету, а теперь хочешь уклониться от ответственности! Называй это как хочешь, но я называю трусостью.

Все самообладание Бруннова исчезло, когда роковое слово было вторично брошено ему в лицо.

– Остановись, Арно! – выкрикнул он. – Я не могу этого перенести!

Барон оставался непреклонным, ни один мускул в его лице не дрогнул. С полным хладнокровием он шаг за шагом вел своего противника к совершенной утрате самообладания.

– Так вот твоя месть! – презрительно сказал он. – Ты двадцать лет медлил нанести удар. Пока я стоял на высоте власти, ты не отважился задеть меня. Разумеется, легче напасть на человека, которому грозит падение. Винтерфельд был по крайней мере честным противником. Он открыто вызвал меня на бой. Ты же предпочел ранить меня из засады, воспользовавшись для нанесения удара чужими руками. Ты, не задумываясь, дал полицмейстеру и печать и оружие против меня, а для того, чтобы померяться оружием со мной, который должен отомстить за оскорбление, у тебя не хватило мужества. Правду сказать, Рудольф, я не считал тебя способным на такую низость и подлость…

– Довольно! – задыхаясь, перебил его Бруннов. – Я принимаю твой вызов.

Доктор коротко и тяжело дышал; побледнев как смерть и дрожа всем телом, он оперся на спинку ближайшего стула. В глазах барона мелькнуло что-то вроде сострадания при виде страшно взволнованного человека, которого он поставил лицом к лицу с таким ужасным выбором, но голос нисколько не выдал его чувств, когда он снова заговорил:

– Хорошо! Я попрошу полковника Вильтена, коменданта здешнего гарнизона, быть моим секундантом; он обо всем условится с тем, кого ты выберешь.

Бруннов только кивнул в знак согласия. Барон взял со стола свою шляпу и еще раз обратился к бывшему другу:

– Еще одно слово, Рудольф. Дело это для меня важнее жизни, и я надеюсь, что из дуэли ты не сделаешь пустой комедии. Ты, пожалуй, был бы в состоянии выстрелить в воздух. Не вынуждай меня повторять перед свидетелями то, что я только что сказал тебе. Даю тебе слово, что я так и сделаю, если ты намеренно промахнешься.

Бруннов вскочил с места, и в его глазах загорелась ненависть.

– Будь покоен! – ответил он. – То, что ты сейчас заставил меня выслушать, убило последние остатки воспоминаний юности. Ты прав: между нами возможен только бой, не на жизнь, а на смерть. Я тоже умею мстить за оскорбление!

С минуту они смотрели друг на друга; они говорили без слов, но их безмолвные речи были ужасны. Затем Равен повернулся, намереваясь уйти.

– Итак, до завтра! Теперь я пойду отыщу полковника.