Доктор Рейнсфельд сидел в своей комнате и усердно писал. Перед отъездом многое надо было привести в порядок и подготовить для преемника, который прибудет на следующей неделе и займет квартиру Бенно вместе со всей ее неприхотливой обстановкой. Невелико было имущество молодого врача, а все-таки он то и дело окидывал тоскливым взглядом простое, почти убогое убранство комнаты, он был здесь так счастлив… и так несчастен.

По улице проехал экипаж и остановился у дома. Бенно перестал писать, чтобы взглянуть в окно, и с удивлением вскочил при виде фигурки Валли Герсдорф, перегнувшейся через дверцу кареты. Знатная родственница, знакомства с которой Рейнсфельд когда-то так боялся, была для него в последнее время удивительно верным другом и принимала самое горячее участие в его любви. Правда, он должен был отказаться от ее помощи, но был от души благодарен за нее.

С радостным приветствием он подошел к экипажу, но вдруг испуганно остановился: подле Валли он увидел Алису Нордгейм, бледную и пугливо забившуюся в угол.

– Да, я не одна, – сказала Валли, чрезвычайно довольная эффектом, который произвел ее сюрприз. – Мы катались и так как ехали через Оберштейн, то нам не хотелось проезжать мимо вас, не остановившись… Ну, Бенно, неужели вы не рады нашему визиту?

Рейнсфельд, растерянный, все еще стоял перед экипажем. Кататься в такую холодную, дождливую погоду! И зачем с Валли приехала Алиса? Почему она так дрожала, когда он высаживал ее из кареты, и избегала смотреть на него? Бенно не говорил ни слова; впрочем, в этом не было и нужды, потому что Валли говорила без умолку все время, пока они не пришли в комнату. Тут она приступила собственно к делу.

– Ну, вот мы и здесь! Ты ведь хотела этого, Алиса, а теперь у тебя такой вид, точно ты вот-вот убежишь. И чего ты опасаешься? Я, бесспорно, имею право заехать к своему кузену, а ты в моем обществе, под покровительством замужней женщины, против этого даже твоя строжайшая воспитательница ничего не скажет. Вам нечего стесняться, дети мои! Я знаю все и вхожу в ваше положение: я нахожу совершенно естественным, чтобы вы высказались. Итак, начинайте!

Она уселась в кресло, с которого только что встал доктор, и, по-видимому, приготовилась торжественно присутствовать при разговоре, но пока наступила только бесконечная пауза. Алиса стояла в одном конце комнаты, Бенно – в другом, и оба не говорили ни слова.

Молчание продолжалось уже несколько минут. Валли заскучала.

– Ах, вот как! Вы хотите быть одни? – сказала она. – Ну что ж, я уйду в соседнюю комнату и позабочусь, чтобы вам не помешали: я буду стоять у двери и ручаюсь, что к вам никто не войдет.

Не ожидая ответа, она вышла из комнаты и тихонько закрыла за собой дверь, но сейчас же поспешила устроиться у замочной скважины. К величайшему ее неудовольствию, она сделала открытие, что старая, крепко сколоченная дубовая дверь не пропускает звуков, а из того, что она видела в замочную скважину, немного можно было понять. Оставшиеся в комнате Алиса и Бенно как будто все еще не начинали разговора, но Валли все-таки самоотверженно оставалась на своем посту, твердо решив быть их ангелом-хранителем, хотя бы ей пришлось, в качестве такового, простоять здесь целый день.

К сожалению, она совершенно упустила из виду, что комната имела еще вторую дверь, которая вела в следующую маленькую комнату, а оттуда был выход в сад; кроме того, она не подозревала, что именно в это время Гронау в сопровождении Саида и Джальмы подходил к дому доктора.

Эрнст Вальтенберг не вернулся вчера вечером в Гейльборн, хотя и обещал аудиенцию своему секретарю. Только утром от него явился посыльный с известием, что он поселился на несколько дней в оберштейнской гостинице и с приказом выслать ему обоих слуг с нужными вещами. Гронау тотчас вместе со слугами собрался в путь. Езда по крутой и неудобной горной дороге не доставляла удовольствия, и они предпочли пройти последнюю часть пути пешком; экипаж с вещами медленно следовал за ними.

Саид и Джальма были недовольны новым капризом своего повелителя, вздумавшего поселиться в маленькой деревенской гостинице, не имевшей никаких удобств, тогда как в Гейльборне у него была прекрасная квартира. Они уныло следовали за Гронау, и негр даже позволил себе тоскливо заметить:

– Мастер Хрон, господина больше невозможно понять.

– Что ж тут удивительного? Станет еще хуже, когда он женится, – сказал Гронау с сердитым неудовольствием. – Вы говорите, что жениться очень хорошо, вот теперь радуйтесь! Меня это больше не касается, я и так достаточно долго возился с вами. Посмотрим, как вы без меня обойдетесь.

Негр и малаец пришли в ужас от таких слов. Как ни муштровал их «мастер Хрон», как ни бранил, все же они были преданы ему, и мысль, что он может покинуть их, никогда не приходила им в голову. Теперь они принялись осаждать его просьбами и жалобами и допекали расспросами до тех пор, пока он не начал в душе проклинать себя за то, что проговорился раньше времени.

Гронау уже давно сказал сам себе то, что поставил ему на вид Бенно, а именно – что он потеряет место у Вальтенберга, если действительно выступит с обвинением против Нордгейма, но со свойственным его характеру упорством не отступил от своего намерения. Если сын его старого друга был так непростительно нерешителен, он считал своей обязанностью действовать за него, причем о себе беспокоился меньше всего. Он привык менять занятия и не заботился о будущем, думая только о настоящем.

Конечно, он не мог объяснить это слугам, но не стал стесняться в выборе предлога, когда они снова пристали к нему со своими «зачем» и «почему».

– Потому что господин Вальтенберг ведет себя непонятно. Ну что за фантазия, например, в такую непогоду забраться в какую-то жалкую деревушку в горах! Очевидно, Гейльборн для него еще недостаточно близко, а может быть, он вбил себе в голову ревновать и хочет, чтобы невеста всегда была под присмотром. Это обратится в хроническое явление, когда он станет ее мужем, я же не в силах такое видеть.

– О, мастер Хрон не любит дам! – с огорчением сказал Саид, не разделявший его антипатии к прекрасному полу и, наоборот, восхищавшийся своей будущей госпожой.

– Не люблю, потому что где вмешаются в дело дамы, там прощай мир и покой… у мужчин по крайней мере, – проворчал Гронау. – Самые умные люди, когда женятся, обращаются в сумасшедших, это бесспорно. Но вот мы опять вышли на проезжую дорогу. Ждите тут экипаж, а я загляну на минутку к доктору Рейнсфельду: мне надо сказать ему несколько слов.

Гронау прошел через садик докторского дома и отворил хорошо знакомую ему заднюю дверь. При последнем свидании с Бенно он сильно горячился, упрекал его в излишней сдержанности, но, по своей мягкосердечности, не мог перенести, чтобы между ними оставалось неприятное чувство. Он шел теперь отчасти с намерением извиниться, отчасти в надежде, что ему еще удастся уговорить доктора принять участие в задуманном им деле. Так как экипаж Нордгейма стоял у парадного входа, Гронау не подозревал о присутствии дам, иначе он, по всей вероятности, скрылся бы.

Тем временем Валли самоотверженно стояла на страже у замочной скважины, которая, к сожалению, давала возможность видеть очень мало и ровным счетом ничего не позволяла слышать. Разговор в комнате принял совершенно иной оборот, чем она предполагала. Бенно, напрасно ждавший, чтобы Алиса заговорила, наконец заговорил сам:

– Вы в самом деле хотели видеть меня?

– Да, доктор, – ответила она тихим, слабым голосом. Рейнсфельд не знал, что и думать. В последнее время Алиса держала себя с ним удивительно непринужденно и доверчиво. Правда, после их встречи в лесу непринужденность исчезла, но это все-таки не объясняло странной перемены, происшедшей с девушкой: она стояла бледная, дрожащая и, казалось, чувствовала страх, потому что, когда Бенно подошел к ней, отшатнулась.

– Вы боитесь меня? – с упреком спросил он.

– Нет, не вас, а того, что должна сказать вам… Это так ужасно! – Рейнсфельд смотрел на нее, ничего не понимая, но вдруг перед ним, как молния, блеснула истина.

– Боже мой, уж не узнали ли вы?..

Он не договорил, потому что Алиса в первый раз подняла на него глаза с выражением такого отчаяния, что ответа не понадобилось, этот взгляд сказал ему все. Он быстро подошел и схватил ее руку.

– Как это могло случиться? Кто был так жесток, чтобы мучить этим вас?

– Никто! Все вышло случайно. Я слышала разговор отца с Гронау.

– Но, надеюсь, вы не думаете, чтобы я был тут замешан? – поспешил спросить Бенно. – Я сделал все, чтобы удержать его, отказался от всякого участия…

– Я знаю… ради меня!

– Да, ради вас, Алиса, и потому вам нечего бояться меня. Не было надобности приезжать ко мне, чтобы просить меня молчать, я и без того молчал бы.

– Я приехала не за этим, – тихо проговорила Алиса. – Я хотела просить у вас прощения за…

Громкое рыдание заглушило ее голос, а вслед затем она вдруг почувствовала, что Бенно обнимает ее. Она не была уже невестой Вольфганга, он не изменял больше другу, заключая в объятия любимую девушку, но не осмеливался поцеловать Алису, тогда как она, неудержимо рыдая, опустила голову к нему на грудь.

Как раз в эту минуту Гронау отворил дверь и в ужасе остановился на пороге – он меньше удивился бы, если б небо обрушилось ему на голову, чем при виде такого зрелища. Но, к сожалению, он не обладал талантом Валли бесшумно исчезать и притворяться, будто ничего не видел; напротив, пораженный, он громко воскликнул: «А-а-а!»

Алиса и Рейнсфельд испуганно вздрогнули. Она в страшном смущении вырвалась из рук Бенно, который выказал не больше присутствия духа, а виновник переполоха все еще растерянно стоял на пороге. Наконец молодая девушка опомнилась настолько, чтобы убежать в соседнюю комнату, к Валли, доктор же, нахмурившись, пошел навстречу непрошеному гостю со словами:

– Я никак не ожидал вас! Это настоящее вторжение!

Его голос звучал необычно резко, но Гронау нисколько не рассердился, он подошел ближе и сказал с величайшим удовольствием в голосе:

– Это другое дело… совсем другое дело!

– Что другое дело? – рассерженно воскликнул Бенно, но Гронау вместо ответа дружески похлопал его по плечу:

– Почему вы не сказали мне прямо? Теперь я понимаю, почему вы ни за что не хотели идти против Нордгейма, теперь я нахожу ваш образ действий разумным, совершенно разумным.

– И я не потерплю, чтобы кто-нибудь другой шел против Нордгейма! – объявил Рейнсфельд. – Я ни за кем не признаю права вмешиваться в это дело, даже и за вами не признаю!

– Да мне и в голову больше не придет вмешиваться, – спокойно ответил Гронау. – Хорошо, что я еще не успел поднять шума и сказать все господину Вальтенбергу. Теперь, разумеется, дело останется между нами. Вы взялись за него гораздо лучше, чем я, а еще терпеливо выслушивали мою брань и ни словом не обмолвились! Я, право, не ожидал от вас такой ловкости.

– Уж не считаете ли вы меня способным на какие-нибудь подлые расчеты? Я люблю Алису Нордгейм.

– Видел, – подтвердил Гронау, – и ей это по вкусу. Браво! Теперь мы совсем иначе приступим к господину Нордгейму, теперь мы потребуем у него не только украденный капитал, а все его миллионы вместе с рукой его дочери. Вы, Бенно, действовали невероятно хитро! Более блестящего плана нельзя себе представить, и ваш отец в могиле должен быть доволен им.

– Так вы смотрите на дело, – сказал Рейнсфельд с болью и горечью в голосе, – Алиса же и я смотрим на него совсем иначе: то, что вы видели, было прощанием перед вечной разлукой.

– Разлука? Прощание? Доктор, вы, кажется, не совсем в своем уме?

При таком грубом вмешательстве в самые святые чувства Рейнсфельд, это олицетворение деликатности и терпения, сделал даже попытку нагрубить.

– Повторяю, что я запрещаю вам вмешиваться! – сердито крикнул он. – Вы думаете, что я могу назвать отцом человека, который так поступил с моим отцом? Впрочем, вы не знаете и не понимаете таких идеальных побуждений!

– Действительно, в идеалах я ничего не смыслю, но тем больше смыслю в практических делах, а здесь дело выглядит как нельзя более ясно и просто. У вас есть средство добыть согласие Нордгейма, значит, его надо добыть; вы любите его дочь, значит, вы на ней женитесь; все прочее – чепуха, и баста!

– Совершенно мое мнение! – произнес голос в дверях, и Валли, услышавшая последние слова, вошла в комнату и завладела разговором. – Господин Гронау прав: дело как нельзя более ясно и просто. Вы, Бенно, непременно женитесь на Алисе, и баста!

Бедный доктор, осажденный с двух сторон, почувствовал, что здесь его идеальные побуждения ни к чему не приведут, поэтому он набрался смелости и заявил:

– Но я не хочу! Полагаю, что это мое личное дело.

– И это называется любовь! – воскликнул Гронау, в порыве отчаяния простирая руки к небу.

Валли взглянула на ситуацию гораздо практичнее и нашла иной способ обуздать непокорного.

– Бенно, – с упреком сказала она, – там сидит бедная Алиса и плачет так, точно у нее сердце готово разорваться! Неужели вы даже не попробуете утешить ее?

Средство подействовало, упорство Бенно исчезло, и он бросился в соседнюю комнату.

– Ну вот, теперь он не вернется, – сказала молодая женщина, закрывая за ним дверь, – теперь мы заберем дело в свои руки, господин Гронау.

Физиономия последнего выразила растерянность от такого предложения. Правда, он ничего не мог возразить против союзничества, но то, что союзник был женского пола, шло вразрез с его принципами. Впрочем, Валли не дала ему времени возразить и продолжала:

– Для этого мы не нуждаемся ни в докторе, ни в Алисе. Он считает себя обязанным отказаться от нее, потому что Эльмгорст – его товарищ, и способен всю жизнь провздыхать в Нейенфельде, в то время как Алиса станет женой Эльмгорста и умрет от разбитого сердца. Но этого не будет: я не допущу!

Она так выразительно топнула ногой, что Гронау невольно взглянул на нее и не мог не заметить, что ножка, топнувшая так энергично, была очень маленькой и очень хорошенькой. Он знал, что у Бенно совсем другие причины для отречения, однако не мог выдать его и потому предпочел оставить молодую женщину в ее заблуждении.

– Да, доктор принадлежит к числу так называемых идеалистов, – сказал он, – а к ним и не подступайся ни с чем разумным. Такие люди заслуживают величайшего уважения, но все-таки они немножко сумасшедшие.

По-видимому, Валли разделяла это мнение, она серьезно кивнула головой и заметила с чувством собственного достоинства:

– Мы с мужем – вовсе не идеалисты, мы разумные люди.

Гронау отвесил почтительный поклон, выражавший его безусловное признание разумности супругов Герсдорф, и Валли осталась так довольна этим, что дружески пригласила его занять место рядом с ней на софе, чтобы с полным удобством обсудить вопрос. Гронау поместился на самом кончике софы и погрузился в поток рассуждений, предположений и вопросов. Отвечать ему не приходилось, он только удивлялся, как может человек так бесконечно много говорить! Неприятно ему не было, наоборот, он чувствовал себя как-то особенно хорошо в этом потоке речей, который ласково журчал вокруг него, причем две маленькие ручки неутомимо жестикулировали перед самым его лицом, а хорошенькая головка с черными кудряшками все ближе придвигалась к нему в пылу разговора. Под конец Гронау начал находить свое положение вполне сносным, стал основательно рассматривать свою союзницу и сделал открытие, что женская половина человеческого рода при близком рассмотрении теряет значительную долю своих отталкивающих свойств.

Наконец поток красноречия Валли иссяк, она перевела дыхание и потребовала от слушателя, чтобы он выразил и свое мнение.

– О, я согласен с вами, совершенно согласен! – поспешил уверить Гронау, убежденный, что протест все равно ни к чему не приведет.

– Очень рада, – сказала молодая женщина. – Значит, решено: вы уговорите Бенно, а я беру на себя господина Эльмгорста и заставлю его отказаться от своих прав. Муж, правда, запретил мне вмешиваться, но мужчинам всегда надо поддакивать, а делать можно все наоборот. Когда дело сделано, они преспокойно покоряются.

– Неужели мужья всегда так спокойно покоряются? – нерешительно спросил Гронау.

– Всегда! И всегда к их же благу! Я нахожу чрезвычайно похвальным горячее участие, которое вы принимаете в судьбе моего кузена, и то, что вы хотите его женить. Отчего вы сами до сих пор остаетесь холостым? Холостой человек – печальное, даже преступное явление! Ради государственного блага следовало бы запретить существование этого сорта людей. Я уже говорила Бенно в первый же раз, как увидела его, вот на этом самом месте я сказала ему, что займусь им и как можно скорее женю его, и я сдержу слово.

Гронау в ужасе сделал попытку вскочить с дивана, как будто боялся, что и для него «это место» может оказаться роковым, но Валли удержала его.

– Сидите, пожалуйста, мы еще не кончили. Вы не ответили на мой вопрос. Почему вы не женитесь?

– Ведь у меня ни кола ни двора, – ответил Гронау. – Я уже много лет кочую с места на место.

– То же делал и господин Вальтенберг, но тем не менее Эрна фон Тургау отдала ему свою руку, – находчиво возразила Валли. – Куда вы теперь поедете?

– В… Индию! – объявил Гронау, надеясь отделаться.

– Это очень далеко. Трудновато будет найти вам порядочную жену, но я посмотрю, что можно сделать.

– О нет, лучше не надо! – стал просить Гронау в настоящем ужасе.

– Что вы хотите сказать? Надеюсь, вы не питаете отвращения к женщинам и к браку?

Вопрос был задан весьма резким тоном, а личико Валли приняло такое порицающее выражение, что бедный грешник не посмел возражать и только сокрушенно опустил голову.

Это сменило гнев на милость.

– Повторяю, я займусь вами, – успокоила она его. – Только сначала надо женить моего кузена.

– Да, это главное, это надо сделать прежде всего! – воскликнул Гронау с таким энтузиазмом, что Валли пришла в восторг, увы, не подозревая, что его воодушевление было вызвано только отсрочкой.

– А до тех пор мы – союзники и вступаем с вами в заговор, – торжественно сказала она, протягивая руку. – По рукам!

У Гронау стало как-то тревожно на душе. Несколько секунд он колебался, но потом случилось нечто неслыханное: Гронау наклонился и поднес к губам розовые пальчики, правда, очень неловко, но все же это был, несомненно, поцелуй.

Последний был принят с удовольствием. Валли нашла, что медведь начинает делаться человеком. Но не успела она еще перестать радоваться, как он вдруг вскочил словно укушенный тарантулом, воскликнув:

– Ах, эти повесы! Безбожные повесы!

– Что такое? Что случилось? – испуганно спросила молодая женщина, но в ту же минуту сама увидела, что было причиной взрыва: две физиономии, одна черная, другая коричневая, прижались к оконным стеклам снаружи так плотно, что их носы совсем расплющились, и две пары черных, горящих любопытством глаз смотрели в комнату.

– Погодите! Я вам дам шпионить! – закричал Гронау, с бешенством бросаясь к окну, вследствие чего лица мгновенно исчезли.

– Да пусть себе смотрят, – спокойно сказала Валли. – Однако пора нам заканчивать, пойду посмотрю, остались ли наши влюбленные при своей идее о вечной разлуке. До свиданья!

Она грациозно наклонила головку и ушла в соседнюю комнату, а Гронау через заднюю дверь выбежал из дома, собираясь хорошенько отчитать своих любопытных подопечных, но не успел даже начать, потому что Саид радостно оскалил ему навстречу все свои зубы, говоря:

– О, теперь у мастера Хрона тоже есть дама!

– И очень красивая! – так же восторженно прибавил Джальма.

– Что? Ты воображаешь, что эта история касалась меня? – крикнул возмущенный Гронау. – Я только обсуждал с дамой планы женитьбы.

Едва успело столь неосторожное слово сорваться с его языка, как он уже раскаялся, потому что оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Саид отлетел на три шага назад, а его товарищ окаменел на месте, и оба в один голос воскликнули:

– Женитьбы!

– Сегодня же? – спросил Джальма, а его товарищ с сомнением заметил:

– Но ведь миссис Герсдорф уже замужем!

– Праведное небо! Теперь эти бараны вообразили, что я сам женюсь! – с отчаянием воскликнул Гронау и принялся объяснять, что вышеозначенные планы касались не его, а другого, совершенно неизвестного им человека.

Увы! Все было напрасно: ведь Саид и Джальма видели собственными глазами, как их ментор целых четверть часа вел с дамой интимный разговор, а в заключение поцеловал ей руку. Они остались при убеждении, что он хочет жениться на этой даме, и начали обсуждать вопрос, возьмут ли они ее сейчас же с собою в путешествие и согласится ли отпустить ее мастер Герсдорф. Гронау понял, что ничего не поделает с этой путаницей африканских и индийских понятий; впрочем, он и приступал к делу без обычной энергии, потому что чувствовал себя до известной степени виноватым: он, заклятый враг брака, дал вовлечь себя в заговор, имевший целью силой надеть на доктора Рейнсфельда супружеское ярмо! А когда доктор будет благополучно пристроен, настанет его черед, Валли Герсдорф обещала ему это!

– Упаси меня, боже, от этого живчика, – с яростью пробормотал между тем Гронау. – Я думаю, продолжись наша беседа еще с полчаса, и я в самом деле оказался бы женатым, сам не зная, как это случилось.