Происшествие в пограничном лесничестве, окончившееся смертью лесничего Осецкого, не могло остаться скрытым и, конечно, вызвало большое волнение в Вилице. Это открытое столкновение с кровопролитием было крайне неприятно княгине. Управляющий и доктор Фабиан были очень встревожены, а все служащие разделились на два лагеря: одни поддерживали княгиню, другие — Вольдемара. Это событие крайне осчастливило только одного человека: это был асессор Губерт, как раз находившийся в это время у Франка. По делам службы ему пришлось отправиться в замок и допрашивать хозяина; обо всем этом Губерт мечтал уже давно, а потому с изумительным усердием принялся за следствие. На следующее же утро он поехал в лесничество, чтобы допросить лесников, но нашел дом уже пустым, они предпочли избежать ответственности и переправились через границу.

— Они исчезли, — заявил он управляющему, совершенно подавленный этим событием.

— Я мог бы сказать вам это заранее, — ответил Франк. — Это самое умное, что они могли сделать. Да и оставьте вы их в покое!.. Господин Нордек вовсе не желает, чтобы раздували это дело.

— Желание господина Нордека здесь не учитывается, он должен подчиняться законам. А здесь речь идет о заговоре.

При этих словах Франк привскочил.

— Господи помилуй, вы опять начинаете!

— А чем же иначе вы объясните присутствие графини Моринской? — с торжеством спросил асессор. — Что она делала в этом уединенном лесничестве, принадлежащем Вилице? Нам ведь известна роль, которую она и княгиня играют во всем этом движении. Она ненавидит своего двоюродного брата, задумала весь этот план убийства и хотела вырвать у него из рук оружие, когда он прицелился в Осецкого! Но господин Нордек прямо-таки великолепен: он не только подавил весь этот бунт, но захватил его зачинщицу и привез ее в Вилицу. Всю дорогу он не удостоил ее ни одним словом, но крепко держал, чтобы она не убежала. Мне все это достоверно известно, потому что я допрашивал кучера.

— Да, вы мучили его битых три часа, — с легкой досадой перебил его Франк, — И совсем сбили с толку бедного малого, так что он на все отвечал «да». Только показания господина Нордека могут иметь значение.

— Господин Нордек принял меня очень свысока и сказал: «Умерьте свое рвение, господин Губерт». Удивительно!.. при всем своем усердии и заботах о благополучии государства я пожинаю только неблагодарность!

Управляющий откашлялся и собирался воспользоваться элегическим настроением Губерта, чтобы перевести разговор на его сватовство и без околичностей заявить ему, чтобы он не питал никаких надежд на брак с его дочерью, но в эту минуту с поручением от Вольдемара появился злополучный кучер, возивший его в лесничество. Губерт спохватился, что забыл задать ему еще несколько важных вопросов, и, несмотря на все протесты Франка, увел его в свою комнату, чтобы с новыми силами приступить к допросу. Управляющий покачал головой, он начал теперь соглашаться с тем, что его дочь не совсем неправа, отказывая такому жениху, в каждом подозревавшему заговорщиков.

Однако в эту минуту Маргарита следовала примеру асессора, она очень обстоятельно и настойчиво допрашивала доктора Фабиана, сидевшего против нее в гостиной. Он должен был со всеми подробностями рассказать ей все, что слышал от Вольдемара относительно вчерашнего происшествия. К сожалению, он знал не больше того, что было известно в доме управляющего; Вольдемар умолчал об участии в этом графини Моринской, а именно это и был вопрос, больше всего интересовавший Маргариту.

— Вы совершенно не умеете пользоваться своим влиянием! — с упреком произнесла она. — Если бы я была другом господина Нордека, то знала бы гораздо больше, он рассказал бы мне каждую мелочь, я с самого начала приучила бы его к этому.

— Это вряд ли удалось бы вам. Такую натуру, как у Вольдемара, ни к чему нельзя приучить, а меньше всего к откровенности. Никто из его близких никогда не знает, что творится у него на душе… и надо знать его так хорошо как я, чтобы понять, чувствует ли он вообще что-нибудь.

— Ну да, понятно! У него ведь нет сердца, — перебила его Маргарита, всегда очень быстрая в своих выводах. — Это видно с первого же взгляда. Его все боятся, но никто не любит; я уверена, что и он никого никогда не любил… у него вовсе нет сердца.

— Простите, вы совершенно неправы! — Фабиан был совершенно вне себя от подобного предположения. — У Вольдемара прекрасное сердце, только он не умеет или, вернее, не хочет показывать этого.

— Ну, во всяком случае, он крайне неприветлив, — настаивала Маргарита. — И я совершенно не понимаю, как вы можете так его любить. Вчера вы были вне себя из-за опасности, угрожавшей ему, а сегодня, вероятно, опять что-то стряслось в замке, потому что вы сильно встревожены и не в духе. Сознайтесь! Я это заметила сразу же, как только вы вошли. Господину Нордеку еще что-то угрожает?

— Нет, нет, — поспешно заявил доктор. — Речь идет отнюдь не о Вольдемаре, а только обо мне. Сегодня утром я получил известие из И. Оно меня, правда, очень взволновало, но вовсе не привело в дурное настроение, даже наоборот.

— Что же, это историческое чудовище, этот Шварц опять вас огорчил? — спросила Маргарита с таким воинственным видом, словно собиралась немедленно вступить с этим профессором в борьбу.

Фабиан отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что на этот раз именно я доставил ему очень большое огорчение, хотя и против своей воли. Шварц подал в отставку, она была принята и теперь решено, что он покидает университет…

— Кажется, вы собираетесь упрекать себя за это? Это так на вас похоже!..

— Это еще не все, — нерешительно проговорил Фабиан. — Речь идет о том, чтобы я занял его место. Профессор Вебер пишет, что освободившуюся кафедру предполагается предложить мне, человеку совершенно незначительному, единственная заслуга которого состоит только в одной сочиненной и изданной книге. Это нечто настолько необычное, неслыханное, что я первое время был совершенно ошеломлен от удивления.

Маргарита не выказала ни малейшего изумления и, по-видимому, находила все в порядке вещей.

— Это вполне разумно, — изрекла она. — Вы — гораздо более выдающийся ученый, чем Шварц; ваше произведение стоит несравненно выше его сочинений!

— Помилуйте, но ведь вы не знаете ни профессора, ни его сочинений, — робко заметил Фабиан.

— Это не имеет значения, я знаю вас! — авторитетно заявила молодая девушка. — Вы, конечно, примете это предложение?

Фабиан смотрел в пол; прошло несколько секунд, пока он ответил:

— Вряд ли. Несмотря на то, что это предложение очень почетно, я не решаюсь принять его, так как боюсь, что не справлюсь с такой задачей. Кроме того, я не могу оставить Вольдемара, особенно в такое время, когда у него столько забот; это было бы верхом неблагодарности.

— Нет, это было бы верхом эгоизма, если бы господин Нордек принял эту жертву, — перебила его Маргарита. — К счастью, он никогда не согласится, чтобы вы ради него разбивали все счастье своей жизни.

— Ошибаетесь! Я всегда находил удовлетворение в своих занятиях и никогда не знал, что такое счастье, но вполне доволен своей участью.

Последние слова прозвучали довольно печально, но девушка, казалось, не почувствовала ни малейшего сожаления.

— Вы очень странный человек! — воскликнула она. — От такого самоотречения я пришла бы в отчаяние.

— Ну, вы — дело другое, — печально улыбнулся Фабиан. — Вы молоды, выросли в хороших условиях и имеете полное право на счастье, асессор Губерт любит вас…

— Какое отношение к моему счастью имеет асессор Губерт? — запальчиво воскликнула Маргарита. — Вы уже один раз делали мне подобные намеки. Что вы хотите этим сказать?

— Простите, если я был нескромен, — смущенно пробормотал Фабиан. — Я знаю, что это еще не объявлено, но…

— Вы, кажется, серьезно считаете меня невестой этого скучного, глупого Губерта? — совсем рассердилась молодая девушка.

— Помилуйте! — ответил озадаченный Фабиан. — Но асессор ведь еще осенью говорил мне, что с полной уверенностью рассчитывает на ваше согласие.

Маргарита вскочила со стула так, что он упал на пол.

— Вот тебе и на! И во всем виноваты вы, господин Фабиан, вы один! Не смотрите на меня с таким изумлением. Когда-то вы заставили меня послать Губерта в Яново, где он простудился. Из страха, что он заболеет, я ухаживала за ним, и с того дня он вбил себе в голову, что я люблю его.

Она чуть не плакала с досады, но лицо доктора прямо-таки просияло от такого негодования Маргариты.

— Вы не любите асессора? — задыхаясь, спросил он. — Вы не собираетесь выходить за него замуж?

— Я выпишу ему такой отказ, какого еще никогда и на свете не бывало! — энергично заявила молодая девушка и собиралась прибавить еще несколько нелестных эпитетов в адрес Губерта, но, встретив взгляд Фабиана, вдруг страшно покраснела и замолчала.

Наступившая пауза продолжалась довольно долго, Фабиан, очевидно, принимал какое-то решение, что при его застенчивости ему было очень нелегко. Он несколько раз пытался заговорить, однако тщетно, пока говорили только его глаза, но так ясно, что у Маргариты не оставалось сомнения относительно того, что ей предстояло услышать. Однако на этот раз она и не думала убегать или рвать струны рояля, а снова села и стала ждать, что будет дальше.

Через несколько минут Фабиан подошел к ней, конечно, очень робко и боязливо, и заговорил:

— Я действительно думал… то есть я предполагал… искренняя любовь асессора…

Он остановился и сообразил, что совершенно неуместно упоминать об искренней любви асессора, когда он собирается говорить о своей. Маргарита видела, что он совершенно запутался и что она должна его выручить; она бросила своему робкому поклоннику только один взгляд, однако он был достаточно красноречив, так что Фабиан вдруг с неслыханной смелостью продолжал:

— Еще вчера я не осмелился бы сказать вам то, что переполняет мое сердце, тем более что считал вас невестой другого. Но сегодняшнее утро изменило все. Будущее, которое мне предлагают, обещает многое, но принесет ли оно счастье — это зависит от вас. Решайте вы: принять мне его или отклонить?.. Маргарита…

Тут Фабиан дошел как раз до того же места, что и асессор, и остановился. Но Маргарита и не думала убегать, она сидела, опустив глаза, и слушала с большим удовольствием. Объяснение в любви, согласие и даже заключительное объятье — все совершилось очень быстро и без всякой помехи…

А в этот самый момент асессор Губерт спускался с лестницы; он опять допрашивал кучера, и притом так долго и столь усердно, что оба совершенно выбились из сил; теперь он собирался отдохнуть от обязанностей службы, дав волю своим чувствам. На этот раз он твердо решил не уезжать, не получив согласия Маргариты, и, увлекшись этой идеей, с таким шумом распахнул дверь соседней комнаты, что новоиспеченные жених и невеста успели принять совершенно невинный вид. Маргарита сидела у окна, а Фабиан стоял у рояля, который на этот раз, к большой радости Губерта, был закрыт.

Асессор снисходительно поклонился Фабиану, который в его глазах был только отставным домашним учителем. Сегодня, во время предполагавшегося объяснения, присутствие этого педагога было для него совершенно лишним, и он нисколько не старался скрыть это.

— Очень сожалею, что помешал, — произнес он. — Вероятно, вы как раз занимаетесь французским языком?

Эти слова были произнесены настолько высокомерным тоном, что этого не выдержал даже добродушный Фабиан. Он выпрямился и с видом, заслужившим полное одобрение Маргариты, произнес:

— Ошибаетесь!.. мы занимались совсем другой наукой.

Асессор, будучи поглощен мыслью о том, как бы поскорее отделаться от этого мешавшего человека, ничего не заметил.

— Может быть, историей? — насмешливо спросил он. — Это, кажется, ваш конек? Только эта наука малопригодна для молодых барышень, вы надоедите фрейлейн Франк, господин доктор.

Фабиан собирался ответить, но Маргарита опередила его, решив, что пора асессора осадить.

— Скоро вам придется называть доктора иначе, — выразительно произнесла она. — Он имеет намерение стать профессором в И., ему предложили это ввиду его чрезвычайных научных заслуг.

— Что… что-о-о? — воскликнул асессор, отскакивая, так как решительно не мог представить себе превращение этого пренебрегаемого им Фабиана в университетского профессора.

У последнего добродушие уже успело взять верх, и его очень встревожила мысль о том двойном огорчении, которое он должен причинить племяннику своего противника в научной области и отвергнутому жениху своей невесты.

— Господин асессор, — начал он, ошибочно предполагая, что Губерту известны события в университете, — будьте уверены, что я не принимал ни малейшего участия в том споре, который был вызван моим сочинением «История германистики». Профессор Шварц, кажется, думает, что я из корыстных целей раздувал этот спор.

Губерт начал теперь соображать; он не знал имени того «ничтожного» человека, которого выдвигала противная сторона, но ему было известно, что речь шла о какой-то «Истории германистики», и слова Фабиана не оставляли никакого сомнения, что автор этой книги, этот интриган, человек, покушавшийся на их «фамильную знаменитость», стоит перед ним собственной персоной. Он уже хотел выразить свое негодование, но Маргарита опередила его.

— Да, профессор Шварц может подумать это, — повторила она, — тем более что доктору Фабиану предложено занять его кафедру в И. Вы, конечно, знаете, что ваш дядя подал в отставку?

Асессор с усилием переводил дух. Фабиану стало жалко его, и он бросил умоляющий взгляд на невесту, но та была безжалостна. Она не могла простить Губерту, что он уже несколько месяцев тому назад хвастал ее согласием, и хотела наказать его за это. Поэтому она, взяв Фабиана под руку, проговорила:

— Кроме того, господин асессор, имею удовольствие в лице будущего профессора Фабиана представить вам моего жениха.

Что произошло потом, лучше всего видно из следующей сцены.

— Никак асессор рехнулся, — сказал стоявший во дворе Франк своему помощнику. — Он выскочил из дома как угорелый, чуть не сбил меня с ног и даже не поклонился, а стал кричать, чтобы ему подавали лошадей. Он все утро был таким взволнованным! Посмотрите-ка, что он делает; не случилось бы какой-нибудь беды!

Помощник управляющего пожал плечами и указал на отъезжавший во всю прыть экипаж.

— Уже поздно, господин Франк, вон он едет.

Франк озабоченно покачал головой и вошел в дом, где получил объяснение поспешного бегства Губерта.

Кучер из замка, также стоявший во дворе, облегченно проговорил:

— Уехал! Слава богу, теперь он не будет больше допрашивать меня!