Между тем в Фюрстенштейне жизнь текла по-прежнему спокойно. Виллибальд был здесь уже около недели. Правда, он приехал двумя днями позже назначенного срока, но в этом была виновата рана, которую, по его объяснению, он причинил себе сам по неосторожности и которая в настоящее время уже почти зажила. Лесничий нашел, что в это короткое время его будущий зять сильно переменился к лучшему, стал серьезнее, решительнее, и с большим удовольствием заметил дочери:

– Мне кажется, Вилли становится похожим на человека, сразу видно, что рядом нет его матери-командирши.

Впрочем, у Шонау не было времени наблюдать за женихом и невестой, потому что дел у него было по горло. Герцог распорядился кое-что изменить в лесном хозяйстве, и теперь Шонау усердно этим занимался. Он ежедневно слышал, что Антония с женихом в самых лучших отношениях, и потому предоставлял их большей частью самим себе.

Тем временем в Вальдгофене, в доме доктора Фолькмара, было неладно. Состояние доктора ухудшилось, он настойчиво требовал к себе внучку, и ей послали телеграмму. Мариетта немедленно получила отпуск, ее роль в «Ариване» передали другой певице, и она поспешила в Вальдгофен.

Антония каждый день ходила в Вальдгофен, чтобы утешать и поддерживать Мариетту, которая всей душой любила дедушку. Присутствие Виллибальда, по-видимому, считалось также необходимым, потому что он неизменно сопровождал Тони: лесничий находил вполне естественным, что они по мере сил помогают бедной девочке.

Наконец после трех суток, проведенных в страхе за жизнь больного, опасность миновала и появилась надежда на выздоровление. Шонау искренне радовался. Казалось, все обстояло благополучнейшим образом.

Вдруг совершенно внезапно, без всякого предупреждения, в Фюрстенштейн прилетела Регина фон Эшенгаген. Она явилась прямо из Бургсдорфа и как грозовая туча предстала перед Шонау, мирно сидевшим у себя в кабинете и читавшим газету.

– С нами крестная сила!.. Это ты, Регина? – воскликнул он в испуге. – Вот это называется сюрприз! Неужели ты не могла предупредить нас?

– Где Виллибальд? – вместо ответа зловещим голосом спросила Регина. – Он в Фюрстенштейне?

– Разумеется. Где же ему еще быть? Насколько я знаю, он писал тебе, что приехал сюда.

– Вели позвать его… сию же минуту!

– Какое у тебя лицо! – воскликнул Шонау. – Бургсдорф загорелся, что ли? Я не могу сию же минуту добыть твоего Вилли, он в Вальдгофене.

– У доктора Фолькмара, конечно! И она там?

– Кто «она»? Тони, разумеется, там, они каждый день навещают бедняжку Мариетту, ведь она была совсем в отчаянии. Кстати, что касается Мариетты, мне еще надо сказать тебе пару слов. Как ты могла так обидеть эту девушку, да еще в моем доме? Я об этом узнал только недавно, иначе…

Его остановил сердитый хохот Регины. Она бросила на первый попавшийся стул шляпу и пальто и подступила к зятю.

– Так ты намерен еще упрекать меня за то, что я пыталась предотвратить несчастье, которое ты сам накликал на свой дом? Впрочем, ты всегда был слеп и никогда не хотел слушать мои предостережения… А теперь уже слишком поздно!

– Ты как будто не в своем уме, Регина! – сказал лесничий, решительно не зная, что и думать. – Скажешь ли ты наконец, что все это значит?

Регина достала из кармана газету и протянула ему, указывая пальцем на одну из статей:

– Читай!

Шонау начал читать. Теперь и его лицо стало темно-красным от гнева и удивления. Указанная ему статья – светская хроника из столицы одного из южногерманских государств – писала следующее:

«Только теперь стало известно, что в прошлый понедельник в отдаленной части парка рано утром состоялась дуэль на пистолетах. Противниками были хорошо известный в нашем обществе граф В. и молодой помещик из северной Германии г. фон Э., который в настоящее время гостит у своего родственника, высокопоставленного члена посольства. Поводом к ссоре, окончившейся дуэлью, как говорят, послужила артистка нашего придворного театра, молодая певица, которая, впрочем, пользуется безупречнейшей репутацией. Граф В. ранен в плечо; г. фон Э. получил лишь легкую рану в руку и тут же уехал».

– Черт возьми! – яростно крикнул лесничий. – Жених моей дочери дерется на дуэли из-за Мариетты! Так вот откуда рана, с которой он приехал! Это премило! Что ты знаешь об этом, Регина? В моей газете этой заметки нет.

– Зато есть в моей! Как видишь, статья перепечатана из одной из местных газет. Я прочла ее вчера и сразу поспешила сюда, даже не заехав к Герберту, который, должно быть, ничего не знает, иначе он известил бы меня.

– Герберт будет здесь сегодня после обеда, – сказал Шонау, сердито швыряя газету на стол. – Он в Остенвальдене с Адельгейдой и написал мне, что на обратном пути заедет к нам. Очень может быть, что он едет по поводу Виллибальда, но это нисколько не меняет дела. С ума сошел, что ли, этот мальчишка?

– Разумеется, сошел! Ты смеялся надо мной, когда я предостерегала тебя против этой комедиантки и говорила, что ты не должен позволять дочери водиться с ней. Но того, что дело примет такой оборот, я, конечно, не подозревала до той минуты, пока не поняла, что Вилли, мой сын, влюблен в эту Мариетту Фолькмар! Я в ту же минуту насильно увезла его подальше от опасности и вернулась с ним в Бургсдорф. Это и было причиной нашего внезапного отъезда, но я умолчала о ней, потому что считала любовь Вилли мимолетным увлечением. Мне показалось, что мальчишка совсем образумился, иначе я не допустила бы его вторичной поездки. Все-таки из предосторожности я поручила его брату. Он должен был оставаться в городе не более трех-четырех дней… и вдруг такая история! – И в совершенном отчаянии Регина плюхнулась в кресло.

Лесничий, напротив, быстро забегал по комнате.

– И это еще не самое худшее! – кричал он. – Хуже всего та комедия, которую он играет здесь перед невестой! Моя бедная девочка каждый день ходит в Вальдгофен, утешает, помогает своей подруге как только может, а жених бегает следом за ней и пользуется этим для свиданий. Это бог знает что такое! Нечего сказать, хорошо ты воспитала своего примерного сынка!

– Уж не думаешь ли ты, что я прощу ему это? – воскликнула Регина. – Он мне ответит, для того я и приехала. Я ему покажу!

Она подняла руку, как бы собираясь принести обет мщения, а Шонау, продолжая носиться по комнате, повторил, фыркая от гнева:

– Да, мы ему покажем!

Вдруг открылась дверь, и в комнате появилась обманутая невеста, Антония фон Шонау, спокойная и рассудительная, как всегда, и проговорила невиннейшим голосом:

– Я только что узнала о твоем приезде, милая тетя! Добро пожаловать!

Вместо ответа с двух сторон раздался сердитый вопрос:

– Где Виллибальд?

– Сейчас придет. Он зашел на минутку к садовнику, потому что не знал о приезде матери.

– К садовнику? Конечно, опять за розами, как тогда? – вспыхнула Регина.

Лесничий же, раскрывая объятия, растроганно воскликнул:

– Дитя мое, мое бедное, обманутое дитя!.. Подойди ко мне! Дай обнять тебя твоему отцу!

Он хотел прижать дочь к груди, но в это время с другой стороны подоспела Регина и также потянула ее к себе, восклицая тем не менее трогательно:

– Мужайся, Тони! Тебя ждет страшный удар, но ты должна вынести его! Ты должна показать своему жениху, что от всей души презираешь его и его измену!

Такое бурное участие могло испугать кого угодно. К счастью, Антония обладала крепкими нервами. Она высвободилась из двойных объятий, отступила назад и произнесла спокойно и решительно:

– Я вовсе не намерена презирать Вилли. Собственно говоря, он только теперь начинает мне нравиться.

– Тем хуже! – возразил Шонау. – Бедное дитя, ты еще ничего не знаешь, ничего не подозреваешь! Твой жених стрелялся, дрался на дуэли из-за другой.

– Я знаю, папа!

– Из-за Мариетты! – пояснила Регина.

– Я знаю, милая тетя.

– Он любит Мариетту! – закричали оба в один голос.

– Я знаю все… уже целую неделю знаю все.

Эти слова потрясли разъяренных отца и тетку. Они замолчали и растерянно уставились друг на друга.

Между тем Тони продолжала с непоколебимым спокойствием:

– Вилли признался мне во всем сразу же, как только приехал. Он говорил так хорошо и задушевно, что я плакала – так была тронута. В то же время пришло письмо от Мариетты, в котором она просила меня простить ее; оно было еще трогательнее. Мне ничего не оставалось, как вернуть жениху свободу.

– Не спросив нас? – воскликнула Регина.

– Да это ничего бы не дало в данном случае, – спокойно возразила Антония. – Не могу же я выйти замуж за человека, объявившего мне, что любит другую! Поэтому мы втихомолку расторгли нашу помолвку.

– Вот как! А я узнаю об этом только теперь? Вы стали чересчур самостоятельны! – сердито проворчал отец.

– Вилли хотел на следующий же день сказать тебе, папа, но после такого объяснения он не мог бы больше оставаться здесь, а в это время как раз заболел доктор и приехала Мариетта. Она была в страшном отчаянии, а у Вилли сердце разрывалось при мысли о необходимости оставить ее наедине со своим горем и уехать, не зная, какой оборот примет болезнь. Поэтому я предложила ему молчать, пока опасность не минует, и каждый день стала ходить в Вальдгофен, чтобы дать Вилли возможность видеться с Мариеттой и утешать ее. Они оба крайне благодарны мне и уже дали мне прозвище ангела-хранителя их любви.

Регина стояла прямо и неподвижно, как соляной столб. Шонау же сложил руки и проговорил с тяжким вздохом:

– Ну, благослови боже твое доброе сердце, дитя мое! Ничего подобного в своей жизни я не видел. Однако, надо признаться, вы ловко обработали дельце! Так ты совершенно спокойно сидела и смотрела, как твой жених нежничал с другой?

Антония недовольно покачала головой. Очевидно, роль ангела-хранителя очень нравилась ей и нисколько не казалась трудной, так как ее чувство к жениху с самого начала было весьма холодным.

– О нежностях и речи не было, для этого доктор был слишком болен, – возразила она. – Мариетта все время плакала, а мы только и думали о том, как бы утешить ее. Теперь вы видите, что меня вовсе не обманывали и что Вилли действовал открыто и честно. Я сама потребовала, чтобы он не говорил вам еще некоторое время, и, собственно говоря, ведь дело касается только нас двоих…

– Ты находишь? Так нас оно ничуть не касается? – гневно перебил ее лесничий.

– Нет, папа. Вилли говорит, что в таком деле, как женитьба, не следует думать о родителях.

– Что говорит Вилли? – переспросила Регина, которой такое заявление вернуло дар речи.

– Что для того, чтобы вступить в брак, нужно любить друг друга, и в этом он прав, – объявила Тони с необычайной живостью. – При нашей помолвке о любви и речи не было, собственно говоря, нашего мнения даже не спрашивали, но во второй раз я этого не потерплю. Я только теперь вижу, как прекрасно, когда двое людей всем сердцем любят друг друга, и как удивительно переменился Вилли под влиянием любви! Теперь и я хочу, чтобы меня любили, как Мариетту, а если я не встречу человека, который полюбит меня точно так же, то и вовсе не выйду замуж.

Сделав такое заявление, Антония с высоко поднятой головой вышла из комнаты, оставив отца и тетку в состоянии неописуемого удивления.

Лесничий первый овладел собой. Впрочем, в его голосе еще слышался с трудом подавляемый гнев, когда он повернулся к невестке и сказал:

– Хороших дел натворил твой сынок, Регина! Теперь и Тони хочет, чтобы ее любили, и вбила себе в голову какие-то романтические бредни! А что касается Вилли, то, судя по всему, он уже стал настоящим романтиком. Мне кажется, что второе предложение он сделал сам.

Регина не обратила внимания на этот намек и возразила:

– Ты как будто относишься к этому с юмором, я же воспринимаю иначе.

– Это не поможет! Если такой пай-мальчик начинает бунтовать, то в большинстве случаев дело оказывается безнадежным, особенно если он влюбился. Однако интересно будет посмотреть, каков-то Вилли влюбленный, это, должно быть, презамечательное зрелище!

Вскоре появился Виллибальд. Он уже знал о приезде матери и приготовился к сцене, так как понимал, что ее неожиданное появление в Фюрстенштейне могло быть вызвано только чем-то особенным. На этот раз он не попятился со страху, как два месяца назад, когда сунул розы в карман, а решил вступить в неизбежную борьбу.

– Твоя мать приехала, Вилли, – начал лесничий. – Ты, конечно, очень удивлен тем, что видишь ее здесь?

– Нет, дядя, это меня не удивляет. – Молодой человек даже не собирался подходить к матери.

Та стояла перед ним подобно черной туче и заговорила грозным голосом:

– Так ты знаешь, почему я приехала?

– По крайней мере, догадываюсь, мама, хотя не понимаю, как ты могла узнать…

– Да обо всем напечатано в газетах, и, кроме того, Тони сказала нам все!.. Слышишь? Все!

Она произнесла последнее слово буквально уничтожающим тоном, но от этого Виллибальд не утратил самообладания, а спокойно ответил:

– Значит, мне нет надобности рассказывать. Я хотел сегодня же поговорить с дядей.

Это было уж слишком! Грозовая туча разразилась такими громом и молнией, что Вилли ничего больше не оставалось, как провалиться сквозь землю. Однако он только нагнул голову, чтобы пропустить налетевшую бурю, а когда наступило минутное затишье, выпрямился и сказал:

– Мама, теперь дай мне сказать. Мне очень жаль, что я должен причинить вам огорчение, но я ничего не могу изменить. В этой дуэли я не виноват, так же, как и Мариетта. Ее преследовал нахал, я заступился за нее и проучил негодяя, а он прислал мне вызов, который я не мог отклонить. В том же, что я люблю Мариетту, я должен просить прощения только у Тони, и я сделал это сразу же, как только приехал. Она все знает и восприняла все спокойно. Мы расторгли наш союз добровольно, а не так, как заключали.

– Ого! Теперь он уже нас упрекает! – рассердился лесничий. – Мы не принуждали вас, вы могли и отказаться, если не нравились друг другу.

– Мы и отказались, благо еще не было поздно. Тони тоже убедилась, что одной привычки для брака мало, а однажды узнав, в чем заключается счастье, конечно, всякий захочет его получить навсегда.

Регина фон Эшенгаген подскочила, будто ее ужалила змея. Ей еще не приходило в голову, что за первой помолвкой, теперь уже уничтоженной, могла последовать вторая, – об этом ужаснейшем из всех ужасов она вовсе не подумала.

– Получить? – повторила она. – Что ты хочешь получить? Не должно ли это значить, например, что ты собираешься жениться на этой Мариетте, на этой…

– Мама, прошу тебя о моей будущей жене говорить другим тоном! – остановил ее Вилли так спокойно и решительно, что рассерженная женщина в самом деле замолчала. – Тони вернула мне свободу, значит, моя любовь к Мариетте больше не преступление, а репутация Мариетты безупречна, в этом я убедился. Тот, кто станет оскорблять ее, будет иметь дело со мной, будь это даже моя родная мать!

– Гляди-ка, гляди, как расхрабрился! – пробормотал лесничий, в котором чувство справедливости уже одержало верх над гневом.

Но грозная мамаша была далека от того, чтобы внимать чувству справедливости. Она воображала, что уничтожит сына одним своим появлением, а он осмеливался проявлять такое неслыханное упорство! Именно его мужественное поведение особенно выводило ее из себя – оно служило доказательством глубины и силы чувства, заставившего его так перемениться.

– Я избавлю тебя от необходимости воевать с родной матерью, – сказала она с безграничной горечью. – Ты совершеннолетний, владелец майората, я не могу препятствовать тебе, но если ты в самом деле введешь в Бургсдорф эту Мариетту Фолькмар, то я уйду.

Виллибальд вздрогнул и сделал шаг назад.

– Мама, ты говоришь это под влиянием гнева! – горячо воскликнул он.

– Я говорю совершенно серьезно. Как только комедиантка в качестве хозяйки переступит порог дома, где я тридцать лет прожила в страхе божьем и где надеялась и уснуть вечным сном, и я покину его навсегда. Выбирай между ней и матерью!

– Регина, не доводи дела до крайности! – попытался успокоить ее Шонау. – Ставить такое жестокое условие – значит, подвергать бедного Вилли пытке.

Регина не слушала его доводов. Она, бледная, с побелевшими губами, не сводя взгляда с сына, все время повторяла:

– Решай же: она или я!

Виллибальд тоже побледнел, его губы горько задрожали, когда он сказал тихо и печально:

– Это жестоко, мама! Ты знаешь, как я люблю тебя и какое горе ты причинишь мне, если уйдешь. Но если ты в самом деле так жестока и требуешь, чтобы я выбрал, то… я выбираю невесту.

– Браво! – воскликнул лесничий, совершенно забыв, что и он был в числе оскорбленных. – Я могу сейчас сказать то же, что недавно сказала Тони: – ты только теперь начинаешь мне нравиться, Вилли. Право, мне жаль, что ты не будешь моим зятем.

Регина не ожидала такого исхода; она твердо рассчитывала на свое прежнее влияние, но теперь ей стало ясно, что от него не осталось и следа. Однако она была не такой женщиной, чтобы уступать, она твердила бы свое, даже если бы это стоило ей жизни.

– Хорошо, между нами все кончено! – коротко сказала она и направилась к двери, не обращая внимания на уговоры зятя, который шел за ней следом. Но не успели они дойти до двери, как торопливо вошел слуга с докладом:

– Пришел управляющий из Родека и просит…

– Мне некогда! – с досадой крикнул Шонау. – Скажите Штадингеру, что я не могу принять его сейчас, что я занят важным семейным делом…

Он не договорил, потому что сам Штадингер появился на пороге и ответил сдавленным голосом:

– Я тоже пришел по семейному делу, и очень печальному, господин лесничий. К сожалению, я не могу ждать и должен говорить сейчас же.

– Что такое? – спросил озадаченный Шонау. – Случилось несчастье? Насколько я знаю, принца нет в Родеке?

– Нет, его светлость в столице, но господин Роянов здесь, и он-то и прислал меня. Он просит вас и господина фон Эшенгагена сейчас же пожаловать в Родек, и вы, сударыня, – Штадингер бросил взгляд на Регину фон Эшенгаген, – хорошо сделаете, если тоже пожалуете.

– Но зачем? Что случилось? – Лесничий не на шутку заволновался.

– Его превосходительство господин фон Вальмоден у нас в замке… и баронесса тоже.

– Мой брат? – воскликнула Регина, предчувствуя что-то.

– Да. Господина барона выбросило из экипажа, и он без сознания. Доктор думает, что его жизнь в опасности.

– Господи! Мориц, мы должны сейчас же ехать!

Шонау уже схватился за колокольчик.

– Запрягать! Скорее! – крикнул он вошедшему слуге. – Как это случилось, Штадингер? Да говорите же!

– Господин барон с супругой ехали из Оствальдена в Фюрстенштейн, – стал рассказывать Штадингер. – Дорога идет через владения замка Родек, недалеко от замка. Наш лесничий, находившийся с егерями в лесу, подстрелил оленя, который перебегал дорогу как раз в то время, когда проезжал экипаж. Лошади испугались и понесли, кучер не мог их сдержать. Два егеря бросились вдогонку и слышали, как госпожа баронесса просила мужа: «Сиди, Герберт! Ради бога, не выскакивай!» Но господин барон, видно, растерялся, распахнул дверцу и выскочил, однако упал и со всего размаха ударился о дерево. За поворотом дороги кучер наконец справился с испуганными лошадьми. Госпожа баронесса поспешила к месту несчастья и нашла бедного барона тяжело раненным и без сознания. Егери отнесли его в Родек, потому что это было поблизости. Господин Роянов позаботился обо всем, что было нужно в первую минуту, а потом послал меня, чтобы известить вас.

Само собой разумеется, что под впечатлением этого потрясающего известия происходившая перед этим семейная сцена сразу прекратилась. Стали впопыхах готовиться к отъезду, позвали Тони, чтобы сказать и ей, и как только экипаж был подан, лесничий с невесткой поспешили вниз. Виллибальд, следовавший за ними со Штадингером, задержал его на лестнице и спросил вполголоса:

– Что говорит доктор? Вы знаете что-нибудь об этом?

Старик печально кивнул и ответил, также понижая голос:

– Я был в комнате, когда господин Роянов говорил с доктором. Надежды никакой, бедный барон не доживет до вечера.