Еще фамильный склеп Ранеков не успел принять под свой кров тело младшего отпрыска семьи, как вдруг пошли слухи, что молодой граф погиб от руки убийцы. Сначала они были смутными, неопределенными, слуги шептались между собой, боясь, чтобы не услышали господа, но затем люди заговорили громко и открыто, и наконец судебные власти заинтересовались этим делом.

Существовало лишь одно доказательство, что возле графа Оттфрида находился кто-то в то время, когда он упал в бездну. Доктор, призванный, когда Оттфрида извлекли из воды, мог только констатировать смерть, но заметил в судорожно сжатой руке умершего кусок темного сукна, оторванный от какой-то одежды. Так как плащ графа был совершенно цел, то явилось подозрение, что возле него был кто-то, за кого Оттфрид хотел схватиться во время падения, причем оторвал от его платья кусок материи. Возможность нападения с целью грабежа совершенно исключалась ввиду особенности места, где случилось несчастье: нападающий сам подвергался опасности сорваться с мостика и полететь вниз вместе со своей жертвой. Таким образом, мотивом преступления могла быть лишь месть или смертельная вражда.

Однако, насколько было известно, молодой граф не мог иметь врагов в этой местности, хотя его высокомерное обращение оскорбляло многих. Решили обратиться к отцу с вопросом о том, не подозревает ли он кого-нибудь в убийстве сына.

Граф Ранек отнесся к предположению о насильственной смерти Оттфрида совершенно не так, как можно было ожидать. Все думали, при одной мысли о том, что его единственный сын погиб от руки убийцы, он будет вне себя от гнева и станет упрашивать следственные власти во что бы то ни стало найти виновного. Вышло наоборот — казалось, граф всеми силами старается замять дело. Он уверял всех, что его сын погиб вследствие собственной неосторожности, не верил, что совершено преступление, и, ссылаясь на физическую и моральную усталость, отказывался принимать следователя и давать какие-либо показания. Вид у графа при этом был такой смущенный и растерянный, что невольно являлась мысль, нет ли у него оснований бояться следствия.

Прелат в свою очередь, более спокойно, но так же решительно, протестовал против дальнейшего расследования. Он доказывал, что о преступлении не может быть и речи и что несчастье произошло совершенно случайно.

Такое поведение родственников было крайне загадочно и необъяснимо. Настоятель употребил все свое влияние для того, чтобы не возбуждать дело о смерти племянника, и, вероятно, достиг бы цели, если бы следствие не было передано в руки молодого, энергичного чиновника. Новый следователь был плохим католиком. Вмешательство в дело настоятеля монастыря заставило его предположить, что тут замешана какая-то монастырская тайна, и он решил во что бы то ни стало добиться истины. От успешности следствия зависела его дальнейшая служебная карьера, и он с большим рвением принялся за дело.

Платье умершего графа было тщательно исследовано еще раз, и тут нашлось нечто такое, чего никто не ожидал и что проливало некоторый свет на загадочное происшествие. В одном из боковых карманов мундира лежал скомканный листок почтовой бумаги. Очевидно, письмо засунули в карман и забыли о его существовании, так как оно было помечено давно прошедшим числом. Автором письма был «Бернгард Гюнтер, владелец Добры». В своем послании Гюнтер в резких выражениях просил графа избавить его самого и его сестру от дальнейших встреч с ним. Он заявлял, что примет решительные меры от вторжения графа в его владения, а если не подействует это письменное заявление, то он принужден будет лично говорить с графом, что едва ли доставит тому удовольствие. Тон письма был крайне оскорбителен и, конечно, мог послужить основанием для враждебных отношений.

Дальнейшее расследование подтвердило предположение следователя о том, что в деле замешан Бернгард Гюнтер. В день убийства владелец Добры находился недалеко от места, где произошло несчастье, а незадолго перед тем его сестра имела свидание с молодым графом. Псаломщик сообщил, что видел покойного графа вместе с Люси Гюнтер в часовне, где они разговаривали с отцом Бенедиктом. Псаломщик вернулся в свою квартиру, а затем отец Бенедикт просил его проводить молодую девушку в Р. Там, в доме отца Клеменса, уже ожидал ее Бернгард Гюнтер. Вероятно, несчастье произошло в тот промежуток времени, когда он, псаломщик, провожал барышню. Отец Бенедикт, проходивший мимо Дикого ущелья, первый заметил погибшего и поспешил в ближайшую гостиницу за помощью.

Эта часть показаний внушала следственным властям некоторые сомнения. Было непонятно, каким образом отец Бенедикт увидел в глубине ущелья, в пенящихся волнах труп графа. Всех поразили также необыкновенная бледность и растерянность молодого священника, когда он прибежал в гостиницу за помощью, хотя последнее обстоятельство легко объяснялось его близостью к семье Ранек. Все знали, что отец Бенедикт был многим обязан старому графу, что незадолго до печального события граф с сыном навестил его в Р. Немудрено, что ужасная смерть близкого человека в такой степени взволновала молодого монаха. Помимо всего, сан священника избавлял его от подозрений.

В то время как после долгих трудных поисков тело графа Оттфрида принесли в дом отца Клеменса, Гюнтер уже уехал вместе со своей сестрой и ее воспитательницей. Следственные власти решили, что когда Бернгард шел один в село Р., оставив внизу кучера с лошадьми, он поднялся не по проезжей дороге, а по боковой тропинке, которая вела к Дикому ущелью. Здесь он, очевидно, встретился с молодым графом, и между ними произошла ссора, вызванная обстоятельствами, упомянутыми в письме. Возможно, это было и не первое столкновение между ними. Гюнтер оказался сильнее, и граф погиб...

Наличие преступления уже не вызывало сомнений, и следователь препроводил весь следственный материал в местный суд.

Владельцы Добры ничего не подозревали о том, какая гроза собирается над ними, хотя слухи о насильственной смерти молодого графа Ранека долетели и сюда. У Гюнтера не было никаких оснований оплакивать смерть Оттфрида, а между тем его смерть сильнее всего отразилась на нем и его семье.

Однажды вечером Гюнтер вернулся домой и застал в столовой Франциску Рейх, которая поджидала его, сидя за чайным столом.

— А где Люси? — спросил он, окидывая взглядом комнату и не видя сестры.

Франциска пожала плечами и указала головой на соседнюю комнату, дверь которой была закрыта.

— Оставьте ее одну, так будет лучше, — тихо сказала она, — наше присутствие стесняет ее.

Бернгард положил шляпу и перчатки и подошел к столу.

— Я никак не ожидал, что дитя может так глубоко чувствовать, — проговорил он, озабоченно хмуря лоб. — Мне непонятна привязанность Люси к такому человеку, каким был граф. Очевидно, она очень любила его, если его смерть привела ее в такое отчаяние.

Франциска молча покачала головой; она не решалась настаивать на своем прежнем мнении, но в душе была убеждена, что ее воспитанница вовсе не любила Оттфрида.

— Неизвестно, что, собственно, приводит ее в отчаяние — сама ли смерть или те обстоятельства, при которых она произошла! — с загадочным видом заявила гувернантка.

Бернгард отодвинул стул, чтобы сесть к столу, но эти слова так поразили его, что он остановился, вопросительно глядя на Франциску.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я думаю, — Рейх озабоченно взглянула на дверь и еще более понизила голос: — Я думаю, что Люси заставляет так страдать не смерть любимого человека, а какая-то тайная тревога, которую она старается скрыть и не может. Мне кажется, что для нее эта печальная история более ясна, чем для нас всех, вместе взятых, включая сюда и весь состав суда.

— Это невозможно, — решительно возразил Бернгард, — хотя она действительно была со мной в Р., когда произошел этот несчастный случай. Должен сознаться, что некоторые ее поступки мне тоже непонятны. До сих пор я щадил Люси и ни о чем не расспрашивал — ее состояние не позволяло еще больше волновать ее, но теперь нужно положить этому конец. Я поговорю с ней серьезно и заставлю рассказать все, что ей известно.

— Попробуйте, — с невеселой усмешкой заметила Франциска, — так она вам и расскажет! Вы не услышите ни звука. Одному Богу известно, что заставило этого жизнерадостного ребенка стать такой серьезной и замкнутой. Думаю, что с Люси ничего страшного не произошло, но она не хочет отвечать на вопросы. Если так будет продолжаться, бедная девочка непременно заболеет.

Бернгард опустил голову на руки и глубоко задумался. В комнате воцарилась тишина, которая, однако, вскоре была нарушена приходом лакея, доложившего о приезде местного следственного судьи.

— Очень приятно, — проговорил Гюнтер, быстро поднимаясь со стула. — Мадемуазель Рейх, скажите, пожалуйста, Люси, чтобы она не выходила в гостиную, пусть лучше раньше ляжет спать. Я уверен, что наш гость будет говорить и о печальном происшествии, заинтересовавшем всех, и для Люси будет лишним мучением присутствовать при разговоре. Завтра я побеседую с ней. А вы вернетесь сюда, не правда ли?

Франциска утвердительно кивнула и вышла в соседнюю комнату, оставив дверь полуоткрытой. Бернгард пошел навстречу гостю и после обычных приветствий предложил ему сесть.

— Благодарю вас, — сухо ответил судья, — я пришел к вам в качестве служебного лица.

— Вот как? В чем же дело? — непринужденным тоном спросил Гюнтер, подумав, что среди многочисленных рабочих, живущих в его имении, кто-нибудь совершил какой-то проступок.

— Садитесь, пожалуйста, надеюсь, мы можем разговаривать, сидя за чайным столом? Прошу покорно!

Лицо судьи оставалось непроницаемо-холодным.

— Господин Гюнтер, я пришел к вам по очень серьезному и неприятному делу, — сухим тоном заявил он: — Мне приказано арестовать вас.

Гюнтер отшатнулся и с удивлением взглянул на судью; ему показалось, что он ослышался.

— Арестовать меня? — переспросил он. — Меня? Вы, вероятно, ошиблись, господин судья!

— К сожалению, об ошибке не может быть и речи, — сдержанно ответил судья. — В приказе ясно обозначена ваша личность. Прошу подчиниться необходимости и последовать за мной.

Бернгард отошел к столу. Он настолько умел владеть собой, что даже этот неожиданный арест не вывел его из обычного равновесия, только лицо несколько побледнело.

— В чем же меня обвиняют? — медленно спросил он.

— Об этом вы узнаете в городе!

— Но, мне кажется, я имею право сейчас же узнать, по какой причине меня вдруг отрывают от семьи и тащат в тюрьму, — сказал Гюнтер. — Уверяю вас, я не имею ни малейшего представления, почему это происходит.

Судья заколебался. Возможно, ему стало неловко перед владельцем Добры, с которым он до сих пор был почти в дружеских отношениях; вероятно также, что внезапным обвинением он надеялся вызвать невольное признание Гюнтера. Как бы то ни было, он решился несколько отступить от служебного долга и сказал Бернгарду правду.

— Ваш арест связан с убийством графа Ранека, — произнес он, пытливо глядя в глаза Гюнтера.

— Может быть, меня даже считают убийцей графа? — насмешливо спросил Бернгард.

— Дальнейшее следствие разъяснит, кто убийца, — уклонился судья от прямого ответа. — Я еще раз убедительно прошу вас последовать за мной. Внизу меня ждет карета, и ваш арест пройдет так незаметно, что никто ничего не узнает.

— Нет, нет, этого не будет! — вдруг раздался голос.

Дверь из соседней комнаты распахнулась, и на пороге показалась красная от возбуждения Франциска, за ней стояла Люси. Гувернантка решительными шагами подошла к Бернгарду и стала рядом с ним с таким видом, точно это место принадлежит ей по праву и она ни за что не уступит его никому.

— Этого не будет! — повторила Франциска. — Неужели вы думаете, что мы согласимся, чтобы нас тащили в тюрьму только потому, что вашим судьям приходят в голову нелепые подозрения? Господин Гюнтер, да не стойте вы, ради Бога, так спокойно, точно вас приглашают на прогулку! Покажите этому господину, кто здесь хозяин, и выпроводите его подобру-поздорову.

— Я понимаю, сударыня, что, находясь в возбужденном состоянии, вы не взвешиваете того, что говорите, — заметил судья, вежливо кланяясь Франциске, — однако должен напомнить, что нахожусь здесь по обязанностям службы и принужден в точности выполнить данный мне приказ. Если господину Гюнтеру не угодно добровольно последовать за мной, то в моем распоряжении имеются два жандарма. Надеюсь, их не придется звать.

— Во всяком случае, это будет для них счастьем, — дрожа от гнева, возразила Франциска. — Если бы они вздумали явиться сюда, то господин Гюнтер одной рукой выбросил бы их в окно, а что касается вас, господин судья, — с издевкой прибавила она, — то с вами я сумею справиться и одна.

Судья попятился, опасливо посмотрев на дверь. Он знал решительный характер Рейх и не сомневался, что она приведет свою угрозу в исполнение. Присутствуя неоднократно при арестах, он видел в своей жизни много сцен, вызванных испугом и негодованием, но такого неуважения к требованиям законной власти ему еще не приходилось встречать.

К счастью, в дело вмешался сам Гюнтер.

— Успокойтесь, прошу вас, — повелительным тоном обратился он к своей энергичной защитнице, в то же время ласково беря ее за руку. — Повторяю, господин судья, что произошла какая-то судебная ошибка, какое-то недоразумение. Я убежден, что преступник рано или поздно найдется — все зависит от того, насколько умело будут вести следствие, но я в любом случае пострадаю, когда вы вынуждены будете освободить меня. Подобное подозрение оставит пятно на моем добром имени, его не сотрешь, и вы ничем не сможете вознаградить меня за содеянное зло.

Бледность, разлившаяся при этих словах по лицу Бернгарда, ясно показала, насколько он взволнован, несмотря на внешнее спокойствие.

— С нашей стороны будет сделано все, что только возможно, — несколько смущенно проговорил судья, — а теперь...

— Позвольте мне проститься с сестрой и ее воспитательницей! — прервал его Бернгард.

Судья поклонился в знак согласия и отошел к двери, не теряя, однако, арестованного из вида.

— Подойди ко мне, Люси! — позвал Гюнтер.

Люси все еще стояла на пороге соседней комнаты. Она сильно изменилась в последнее время. Прелестное розовое личико побледнело и осунулось, судорожно сжатые губы, казалось, сдерживали готовый вырваться болезненный стон. Напряженное выражение делало неузнаваемыми ее мягкие черты, а взгляд, всегда полный жизни и веселья, был неподвижно устремлен в одну точку.

Голос брата вывел девушку из забытья. Она подбежала к нему и припала головой к его плечу; глаза ее оставались сухими, несмотря на то что раньше она легко плакала по каждому пустяку.

— Не беспокойся обо мне, Люси! — проговорил Бернгард, наклоняясь к сестре. — Я надеюсь скоро вернуться. Пока ты останешься на попечении мадемуазель Рейх; я передаю тебя в самые надежные руки... До свидания!

Люси подняла глаза на брата, и в них выразилось такое безнадежное, такое безграничное отчаяние, что лицо Гюнтера омрачилось.

— Дитя мое, — с ласковым упреком сказал он, — неужели ты считаешь своего брата убийцей?

Девушка вздрогнула при этом вопросе. С горячей нежностью обвила она руками шею брата и страдальческим, раздирающим душу голосом ответила:

— Нет, Бернгард, тебя — нет!

Гюнтер не понял этого вопля, приписав его беспокойству сестры за него, но Франциска инстинктом любящей женщины отметила подчеркнутое «тебя — нет», и догадалась, что Люси дрожит за участь кого-то другого. Она хотела сейчас же допросить ее, но, взглянув на стоявшего у дверей судью, промолчала.

Гюнтер выпустил сестру из своих объятий и подошел к Рейх.

— Я должен и с вами проститься, надеюсь, ненадолго, — сказал он так тихо, что только она одна могла расслышать его слова. — Хотя с вашей стороны было очень неразумно и бесполезно вступать в спор с судьей, вы это сделали ради меня, и я вам очень благодарен, Франциска!

После памятного разговора Бернгард в первый раз назвал гувернантку Франциской, и она невольно потупилась. Энергичная, храбрая особа, не побоявшаяся бы вступить в бой со всеми судьями округа, затрепетала, как юная пансионерка, когда ее рука очутилась в руке Гюнтера. Они обменялись крепким рукопожатием и разошлись.

— Ну вот, я к вашим услугам, господин судья, — проговорил Бернгард, подходя к двери.

Женщины остались одни. Франциска подбежала к окну, чтобы видеть, как Гюнтер сядет в карету, а Люси продолжала стоять на том же месте. Только когда вдали замолк стук колес, Франциска отошла от окна, вытерла катившиеся по ее щекам слезы (теперь не время было плакать), подошла к Люси и, обняв ее, пристально заглянула в глаза.

— Теперь, моя дорогая, вы должны откровенно поговорить со мной. Мне хотелось задать вам один вопрос раньше, но присутствие судьи удержало меня. Я боялась, что его нелепые подозрения еще усилятся. Теперь мы одни, и я спрашиваю вас, что означали ваши слова «Тебя — нет, Бернгард»? Я знаю, конечно, что вы не можете считать своего брата убийцей, но по вашему тону ясно было, что есть кто-то, кого вы подозреваете в этом преступлении. Кто он?

Резким движением Люси освободилась из объятий своей воспитательницы, крепко сжала губы, и не оставалось сомнения, что никакие мольбы и никакие угрозы не заставят ее открыть рот. Франциска тщетно ждала ответа.

— Я серьезно начинаю бояться вас, дитя мое, — снова начала Рейх после некоторого молчания. — Вы ведете себя как-то странно. Вы слышите, что вашего брата обвиняют в преступлении, в котором он совершенно не виновен; вы видите, что его увозят, чтобы посадить в тюрьму; что его честь, даже сама жизнь висит на волоске, — и молчите, зная, что ваше слово, может быть, прольет свет на истинное положение вещей и даст брату свободу. Люси, скажите, ради бога, кого вы щадите, из-за кого хотите молчать после всего, что произошло здесь четверть часа назад?

Люси продолжала неподвижно стоять, но слова гувернантки, казалось глубоко тронули ее.

— Жизнь Бернгарда? — тихо повторила она, переводя дыхание. — Вы думаете, что жизнь Бернгарда в опасности?

— Я думаю, что судьи не посмели бы арестовать такого человека, как ваш брат, если бы у них не было серьезных улик против него, — ответила Рейх, внезапно сама поняв это. — А раз они могли арестовать его, то могут и осудить. Часто убийцу приговаривают к смертной казни.

Молодая девушка задрожала с ног до головы.

— Бернгарда не осудят! — беззвучно, но решительно прошептала она.

— Не осудят? Вы в этом так уверены? — воскликнула Франциска, вскакивая со стула. — Значит, вы можете спасти его? Люси, ради бога, скажите лишь одно слово: можете вы спасти Бернгарда?

— Я... — девушка хотела сказать «надеюсь», но не решилась. — Я... я попытаюсь! — прошептала она.

— Ну, слава богу, лед оттаял! — сказала Франциска, облегченно вздохнув. — Скажите же мне, дитя мое, что вы собираетесь предпринять?

— Завтра... сегодня я не могу!

— Но, милая Люси...

— Не могу! — повторила девушка и ушла в свою комнату, чтобы прекратить дальнейшие расспросы.

Хотя Рейх и последовала за ней, но скоро убедилась, что Люси больше ничего не скажет.

Обе женщины и не думали о сне в эту ночь. Хотя Люси и прилегла совсем одетая на постель, она ни на минуту не сомкнула глаз. Франциска задремала лишь к самому утру и очень жалела об этом, так как, проснувшись, не нашла своей воспитанницы. Она прошла по всем комнатам, но девушки нигде не было.

Франциска вышла во двор и застала там домочадцев в большой тревоге. Известие об аресте Гюнтера переполошило всех. Вчера вечером никто не узнал об этом событии, но утром пришедший из города почтальон рассказал прислуге об аресте господина. Рейх с большим трудом удалось водворить некоторый порядок и расспросить слуг, не видел ли кто-нибудь из них Люси.

— Барышня уехала с час тому назад, — сказала горничная, — она просила передать вам, чтобы вы не беспокоились, и обещала к вечеру вернуться домой.

Франциска стояла, точно громом пораженная.

— Барышня уехала? Куда? — наконец растерянно спросила она.

— Вот уж не знаю, — ответила девушка, — это известно, наверное, старому Иосифу, он повез барышню, а нам она не сказала ни слова.

«Хорошая история, нечего сказать! — подумала вконец расстроенная воспитательница. — Брат поручил Люси мне, а она тайком скрылась неизвестно куда. Куда же она могла поехать? Вероятно, к брату, чтобы открыть ему тайну, которую не хотела открыть мне. Ее, конечно, не пустят к Бернгарду. Глупое дитя!.. Почему она не попросила меня поехать вместе с ней? Я бы проникла даже в тюрьму, хотя бы ее охранял десяток судей и два десятка жандармов».

Думы Франциски то и дело прерывались целым потоком вопросов, сыпавшихся с разных сторон. Служащие из заводских контор ходили с испуганными лицами и не принимались за работу; прислуга беспомощно топталась на месте, не зная, за что взяться; в доме царил полнейший хаос. Франциске пришлось навести порядок и доказать всем, что и в отсутствие хозяина есть человек, который может руководить делом и требовать добросовестной работы.

— Эта барышня не уступит и мужчине! — говорил управляющий, вернувшийся через час домой. — Она умеет командовать не хуже самого Гюнтера. Слава богу, что есть хоть один человек, не потерявший рассудка. Если бы мадемуазель Рейх не было, все в Добре пошло бы вверх дном.