Оказавшись на улице, я оглядываюсь по сторонам. В груди у меня со страшным грохотом колотится сердце, и дыхание как у загнанной лошади. Я ничего не слышу. Мне кажется, что дело не в дурацкой мини-бомбе Рега. Улица пуста и тиха, будто вымерла. У фонарных столбов стоят старые мусорные мешки, и из некоторых лезут наружу их сгнившие внутренности. Я слышу какой-то топот. Потом мне кажется, что я слышу рыгание, такое громкое, что даже эхо разносится. Я думаю, что мне просто показалось, но нет, это действительно отрыжка, и так рыгать может только Мартин Мартин. Я иду на этот звук и снова вижу его фигуру. Он кидается в переулок, я бросаюсь следом, боясь его упустить.
— Мартин Мартин! Черт побери, прекрати от меня убегать! — кричу я, но снова только в уме.
— Дженсен Перехватчик! — слышу я ответ, тоже в уме. А потом снова это рыгание.
— Мартин Мартин, это же просто омерзительно! — думаю я, почти бегом направляясь в его сторону.
Переулок, по которому я преследую Мартина Мартина, тянется позади каких-то старых кирпичных домов. Повсюду валяются куски битого стекла и бетона, яркие пластмассовые игрушки и детали старинных велосипедов — такое ощущение, что весь этот мусор высыпался из дверей и окон этих самых домов. А тротуар выложен гладкими, круглыми, скользкими из-за прошедшего дождя камнями.
— Извини. Я все никак не освоюсь в этом теле, — звучит голос ММ в моей голове.
Потом я опять слышу рыгание. А потом опять в голове: «Извини!»
— Где ты? — спрашиваю я. Я ищу его повсюду, заглядывая за мусорные баки, в дверные проемы и за невысокие стены палисадников.
— Рядом с тобой. Иди вперед, не останавливайся.
— Где рядом?
— Прямо тут.
И вдруг он оказывается передо мной. Я чуть на него не налетаю, не веря, что еще секунду назад его не видел. Выглядит он ужасно.
Все это меня страшно бесит и одновременно пугает. И я думаю про себя: «Почему я не продавец и не работаю, например, в «Боге секса», продавая всякие майки и брюки нормальным людям?»
— Тебе не предначертано судьбой работать в «Боге секса», — говорит Мартин Мартин.
— Тогда, блин, что мне предначертано судьбой? — спрашиваю я. — Гоняться за таким рыгающим психопатом, как ты?
Но эта отвратительная рыгающая, похожая на разлагающийся труп фигура, качающаяся перед моим носом, мне не отвечает. У меня на глазах появляются слезы. Мне кажется, что наступает какой-то очень важный момент.
— Мартин Мартин не вернется, Дженсен. Я подумал, что тебе нужно об этом знать. Будет нечестно оставлять тебя в неведении. — А потом он опять громко рыгает.
— Но ты же уже вернулся, — говорю я. — Я видел тебя раньше. Я видел тебя в твоем шоу. Я был в твоих местах, а теперь ты — в моих. Это значит, что ты возвращаешься. Ты уже, на фиг, вернулся. Вот он ты! Прямо передо мной!
— Не все так просто, — отвечает он. — Я не совсем тот, за кого ты меня принимаешь.
— Тогда кто же ты, черт тебя возьми? — спрашиваю я.
К этому времени я уже ору во весь голос. Но, думаю, если бы кто-нибудь в этот момент смотрел на меня в окно спальни одного из этих старых кирпичных лачуг, то увидел бы лишь одного меня, стоящего на мостовой и молча размахивающего руками, как какой-нибудь гребаный псих.
А потом в мою голову врывается все то, что вы прочтете ниже. Врывается, как потоп, без всяких пропусков и пауз, в одно мгновение, как, например, тепло распространяется по вашему телу, когда вы вдруг попадаете на солнце. Будто я всегда это знал. Но я не знал. До тех пор, пока вдруг не узнал… если вы понимаете, о чем я. Для меня это знание пришло как по мановению волшебной палочки.
— Меня зовут Эмиль Гендерсон. Я родился в районе Ротерхит в 1924 году, недалеко от того места, где ты, Дженсен, живешь. Из окна спальни в той башне, где ты живешь, видно место, где я родился. Было бы видно и улицу, на которой я играл в детстве, если бы она осталась. Вообще-то она еще там, но теперь ее скрывает твой мир. Я жил там с моей матерью. Отец погиб — несчастный случай. Мне было тогда девять. Он работал в доках. Все в Ротерхите работали в доках. Его раздавил сорвавшийся с крюка контейнер с чесноком. Он не был моим настоящим отцом. Мать забеременела от другого мужчины. Его звали Эмиль. Он говорил ей, что он француз. Но он врал. Он был родом из Степни. Степни находится на другом берегу реки. На другом конце туннеля Ротерхит. Эмиль тоже работал в доках.
Она сказала ему, что беременна, а он сказал ей, что ему нужно возвращаться во Францию. Он опять ей соврал, он постоянно врал. Он просто вернулся в Степни. И больше никогда не пользовался туннелем Ротерхит. Оставался на своем берегу реки. Потом я появился на свет, и она назвала меня Эмилем в его честь. Можешь себе представить, как дразнили меня другие дети, когда я стал подрастать.
В 1939 году началась большая война. Всех мужчин послали на фронт. Когда мне исполнилось восемнадцать, меня тоже послали на войну. Я стал солдатом. Ужасно. Я видел страшные вещи. Дрался в грязи. Дрался в лесах. Дрался в зданиях без окон, в которых отвратительно пахло, потому что люди мочились и испражнялись в углах, как животные. И еще люди там умирали. Моих друзей убивали прямо у меня на глазах. И их кровь попадала на меня. Их кровь и их мозги летели на мое лицо. И часть из этого попадала мне в рот. Мне было очень страшно. Раньше я никогда не видел мертвых.
И нам постоянно не хватало еды. Мы постоянно мерзли и постоянно ходили в грязи. Люди пытались нас убить. Нам приходилось пытаться убивать их.
Во время этой войны я встретился с Джеком Джексоном. Эдвардом Джексоном. В армии, если твоя фамилия Джексон, тебя зовут Джек. А если твоя фамилия Карсон, тебя зовут Кит в честь того ковбоя из фильмов.
Джексон был старше меня. Он был мне как старший брат. Он говорил мне, что если я буду держаться его, то со мной все будет в порядке. У него были планы.
Он был проходимцем.
Мы воровали еду. Мы воровали одеяла. У армии. Продавали их беженцам. Янки круглые сутки завозили в страну всякую всячину: боеприпасы, оружие, горючее, сигареты, продовольствие и все такое. Все этим занимались — воровали и продавали. Поэтому так поступали и мы.
Джексон прослышал про то, как в Италии украли поезд со снабжением. Целый поезд. Он все время об этом говорил. Ему казалось, что это самое лучшее, что он слышал в своей жизни. «Представь себе, — говорил он мне, когда мы укладывались спать, — украсть целый поезд!» Это было у него как сказка на ночь. А потом он узнал о каком-то грузовике, который вот-вот должен был прибыть в Париж. «Доверху забитый драгоценностями», — говорил он. Он слышал, что это очень дорогостоящий груз, часть национального достояния Франции. «Бриллианты, золото, монеты», — говорил он. В начале войны все это было где-то спрятано, а теперь, когда немцы отступили, часть всего этого возвращали назад в столицу. Джексон хотел все это прибрать к рукам. Он составил план. Он называл этот грузовик «наш итальянский поезд» и «наша маленькая пенсия».
Мы готовились целую неделю. Он выяснил маршрут движения этого грузовика. Грузовик должен был проехать через лес Фонтенбло. Поэтому мы отправились в этот лес и выкопали глубокую яму, в которой собирались спрятать золото и драгоценности. Мы установили фальшивый КПП и переоделись в форму военной полиции. Спрятались в лесу. Ждали. Грузовик появился. Был ранний вечер. Холодно. Окно со стороны водителя было открыто, и он курил сигарету, ни о чем не подозревая. Джексон подошел к грузовику и стал болтать с водителем. Они смеялись — водитель и Джексон. Джексон выстрелил ему в голову. Потом он застрелил и человека, сидевшего рядом. Дело было сделано.
В кузове грузовика лежало несколько деревянных ящиков и какие-то квадратные предметы, завернутые в брезент. Джексон сорвал брезент с одного из них. Это оказалась картина. Всего их было сорок. Наше сокровище: картины. Джексон рассвирепел. Он стал бить их ногами. Вышибать картины из рам. Каждую пробил сапогом.
Потом мы открыли деревянные ящики. Их было четыре. Внутри были монеты. Старинные. Наверное, из музея. Они были в специальных выставочных футлярах. Их бы не хватило на пенсию даже для одного из нас, но мы все равно закопали эти ящики. А картины бросили в грузовике. Столкнули грузовик с холма, и он врезался в дерево.
Я пошел к грузовику, чтобы его поджечь. Когда я вернулся к яме, которую мы выкопали, то не увидел Джексона. Я стал его звать. Потом я решил отлить и вдруг почувствовал удар по затылку. Это был Джексон. Это он ударил меня лопатой. Из-за удара я откусил язык. И это был конец Эмиля. Все равно что убить муху. В тот день Джексон убил троих. Во время войны он убил еще одного человека. Француженку. Не хотел расплачиваться с ней за секс. И поэтому зарезал ее.
Он не перестал убивать и после войны. Вернувшись в Лондон, он организовал компанию по перевозкам. Грузовики. Он заключил контракты по доставке строительных материалов. Он собирал кирпичи в Кенте и привозил их в Лондон, где все перестраивали после войны. Бревна из доков он возил в Ковентри. К 1960 году он владел уже целым парком грузовиков. Но он по-прежнему водил грузовик, хотя мог бы этого и не делать. У него было полно водителей. Джексон водил один из своих грузовиков не потому, что любил сидеть за рулем. Он делал это, чтобы подбирать по всей Англии проституток. Он насиловал их, а потом убивал. Именно это он любил. Он пристрастился к этому во время войны.
У Джексона была семья. Дом. Успешный бизнес. Его так и не поймали. Он остался безнаказанным за все, что сделал во время войны. Он остался безнаказанным за убийства всех этих женщин после войны. Он думал, что останется безнаказанным и за то, что убил меня. Но это у него не вышло.
После того как он размозжил мне череп, я провалился в ничто. Не в темноту. Не в тишину. Меня ударила лопата, потом — ничто. А потом появилось нечто — Мартин Мартин. Может быть, он был там всегда. Может быть, он появился до того, как мои зубы откусили мой язык. А может, ничего и не было в течение тридцати или пятидесяти лет. Это, в конце концов, не имеет значения. Ты, Дженсен, сам уже видел, как это все работает. Время — не главное. Именно так ты можешь находиться в нескольких местах одновременно. Именно так ты видел Мартина Мартина в тот день, когда его отвезли в больницу. Именно так я сейчас нахожусь здесь и разговариваю с тобой. Червоточины, Дженсен. Как только ты понимаешь, что они существуют, ты можешь проходить сквозь них: между «сейчас» и «тогда», между смертью и жизнью.
И вот я лежу в земле в том лесу, лицом вниз, без языка, затылок проломлен, никакой боли, никаких ощущений. Потом я чувствую рядом незримо присутствующее нечто. Только тогда я осознаю, что до этого ничего не чувствовал. Чей-то голос говорит: «Здесь есть кто-нибудь? Я могу помочь? Чем я могу помочь?»
Когда я слышу этот голос, то понимаю, что мне нужна помощь. Поэтому я пытаюсь поднять руку или застонать — сделать что-нибудь, чтобы привлечь внимание этого нечто. Но я не могу, у меня все сломано. Мое тело уже не действует. Но когда это нечто проходит мимо, спрашивая, есть ли кто-нибудь здесь, я начинаю чувствовать, начинаю ощущать. Я слышу запах земли этого французского леса. Я чувствую ее вкус. Она забилась мне в рот и в нос. Но это нечто — этот голос — начинает удаляться, отодвигаясь все дальше, пока совсем не уходит. И снова пустота. Но теперь это уже другая пустота. Это пустота, которую я чувствую. Это моя пустота.
А потом этот голос возвращается, задавая те же вопросы, будто меня кто-то ищет. Будто известно, что я где-то здесь. Когда я слышу этот голос, пустота постепенно заполняется новыми ощущениями, более сильными. Не какие-то обрывки, как раньше, но что-то, за что я уже могу зацепиться, что-то, что может вытащить меня из моей неглубокой могилы, из пустоты… И я окажусь где-то еще, где лучше, чем в могиле. Такое ощущение, что место, откуда слышится этот голос, находится именно там, где должен находиться я. Голос снова затихает. Довольно долго я его не слышу, но я полон решимости быть наготове, когда он появится. Тогда я ему отвечу.
Однако голос все равно чуть не застает меня врасплох, когда спрашивает: «Здесь есть кто-нибудь?» На этот раз я отвечаю:
— Меня зовут Эмиль.
А потом включается связь. Я подключаюсь к другому существу, как, например, подключают заглохший автомобиль к аккумулятору другого. Его искра проскакивает в меня, и я завожусь, как двигатель. И это другое существо говорит: «Что ты хочешь?» и я тут же чувствую, что настиг Джексона. Он рядом. Этот ублюдок, который проломил мне голову лопатой, находится тут, рядом, вместе с существом, которое связалось со мной. Я изо всех сил стараюсь удержать эту связь, и чем дольше я ее удерживаю, тем сильнее становлюсь, тем отчетливее все вижу.
В моей голове постепенно появляется изображение, как, например, проявляется фотография, когда ее опускают в проявитель. Я вижу его. Вот он — Эдвард Джексон. Сидит, скрестив руки на груди. Он уже старый. Лысый и толстый, из ушей растут седые волосы. Потрепанное опухшее лицо, покрытое сетью вен. Но это он. Это Джексон. Он сидит там, и я его вижу. Я чувствую, как он сопротивляется происходящему. Внешне он спокоен и самонадеян, но от меня ему ничего не скрыть. Я все вижу. Зло окружает его наподобие ужасной раковой опухоли. Эта опухоль ядовитого темно-красного цвета. И от нее исходит отвратительное зловоние. Когда он двигается, эта опухоль колышется вокруг него, скрывая его тело. Но под этим защитным слоем он явно напуган. Он знает, что это я.
Он пытается вести себя вызывающе. «Не знаю я никакого Эмиля, приятель», — говорит он. Но это существо, существо, которое звало меня и которое дало мне силу, чтобы встретиться с Джексоном, оно помогает мне. Оно припирает его к стенке. Оно начинает его бранить последними словами, пока я стараюсь сделать что-то большее. Я хочу убить Джексона, но не могу. У меня нет тела.
— Он очень даже боится, что вы знаете, — говорит существо от моего имени, имея в виду то, что, хотя Джексон отрицает знакомство со мной, существо чувствует мой гнев и знает, что этот гнев справедлив. Это существо — Мартин Мартин. Он помогает мне. Он позвал меня, и он помогает противостоять моему убийце. Поэтому я рассказываю Мартину Мартину о грузовике, о том, как Джексон ударил меня по голове лопатой. Я рассказываю ему это, как теперь рассказываю тебе. Но Мартин Мартин слышит все будто с сильными радиопомехами. Мартин Мартин пытается все это высказать Джексону, но у него не получается, он не может говорить достаточно убедительно. «Проблемы из-за грузовика…» — говорит он. Тогда я понимаю, что мне нужно взять все в свои руки. Мне нужно заняться этим самому. Это мое дело.
Поэтому я овладеваю Мартином Мартином.
Но я не могу управлять телом Мартина Мартина. Оно бунтует. Я хотел размозжить Джексону башку. Но все, что я смог, — так это лишь заставить тело Мартина Мартина закричать. Сам Мартин Мартин был в это время в другом месте. Теперь он оказался там, где до этого был я. Мы поменялись местами. Я был полон решимости оставаться там, куда я попал, и наконец разобраться с Джексоном, но тело Мартина Мартина мне отказало. Оно просто рухнуло на пол и стало выбрасывать из себя воздух, кровь и другие жидкости.
Именно это ты и видел в телестудии.
А теперь, Дженсен Перехватчик, думаю, пришло время вступать в дело тебе. Ты должен положить конец неправедным делам. Думаю, это твое предназначение.
Я жду. Но Мартин Мартин, или Эмиль Гендерсон, больше ничего мне не сообщает. Он стоит передо мной, опустив голову, тяжело дышит через рот и потом опять рыгает. Я чувствую, как на меня опять наваливается усталость, та странная пугающая усталость, которая, кажется, означает, что Дженсен снова все провалит… Просто опять куда-нибудь улетит, взмыв в небо вместе с облаками, или уплывет под водой, медленно кувыркаясь и наблюдая за тем, как происходят разные события, например, как старики удирают из телестудии или как целуются на лесной поляне молоденькая девушка (будущая старая официантка дешевого кафе) и ее парень.
Вдруг все звуки на улице становятся ужасно громкими. Я слышу, как капает вода из дырявых водосточных труб, и мне кажется, что это сейчас самый громкий звук. И с каждой каплей он становится все громче, пока не заглушает все остальные звуки. А потом я чувствую странную легкость. Будто мое тело больше не весит, будто я могу подпрыгнуть и зависнуть в воздухе, пока порыв ветра не унесет меня прочь. Такое ощущение, что мне снится сон. Тихий такой, приятный сон. И еще мне кажется, будто я полностью оторван от реальности. Я закрываю глаза.
Мартин Мартин, или Эмиль — в общем, кто бы он ни был, — указывает на меня пальцем, и я вспоминаю, где мы находимся. На улице, на том самом месте, где я его догнал. На той самой улице позади всех этих старых домов с мусорными ящиками, палисадниками и скользкими булыжниками на мостовой. Эмиль Гендерсон/Мартин Мартин стоит передо мной, слегка покачиваясь, показывая на меня пальцем, будто какой-то призрак из ужастика, кем он, в принципе, и является.
А потом Эмиль/Мартин издает этот ужасный и страшно громкий рыгающий звук и шатающейся походкой опять начинает от меня удаляться.
— Эй! — кричу я. — Я еще с тобой не закончил! А что потом?
Но теперь Мартин Мартин набирает скорость, шагая как чокнутая марионетка по пустой улице, рыгая и размахивая руками, будто говоря мне, что это уже неважно.
— Ты сам во всем разберешься, Дженсен! — говорит он и опять рыгает.
— Эмиль! — кричу я снова, но он даже не оглядывается, продолжая идти как пьяный и периодически налетая на стены. Походка у него нетвердая, но, тем не менее, двигается он быстро. Я кидаюсь за ним с криком:
— Эмиль! Мартин Мартин! Кто бы ты, черт возьми, ни был! Стой!
— Если будешь идти за мной, то кончишь тем, что именно ты окажешься избитым и израненным, без зубов и весь в крови! Помяни мои слова! — отвечает он и опять рыгает, по-прежнему двигаясь очень быстро.
— Подожди! Остановись! Куда ты? — кричу я на бегу.
Но как бы быстро я ни бежал, догнать Эмиля/Мартина я не могу. Я вижу, как он исчезает за углом. Но когда я забегаю за этот угол, он уже в пятидесяти метрах от меня, будто прыгнул вперед. Но я намерен продолжать преследование. Я его не упущу. Мне нужны ответы, а он, черт его подери, даже половины не рассказал.
Мы все бежим и бежим. Ноги у меня болят от этого топота по мостовым. Через час мы оказываемся у реки. Я вижу его впереди — его голова скачет вверх-вниз под фонарями на мосту Ватерлоо. У меня такое ощущение, что мое сердце разорвется на куски, если я буду продолжать эту гонку, но мне нельзя упускать Эмиля/Мартина из виду. Он продолжает, спотыкаясь, двигаться на юг просто с ужасающей скоростью. На другом конце моста он поворачивает налево и уже несется на восток.
Стамфорд-стрит сменяется Саутуорк-стрит, где все здания выглядят просто отвратительно. Он не останавливается, явно направляясь к Лондонскому мосту. Во рту у меня пересохло, язык прилип к нёбу. Теперь и у меня голова болтается из стороны в сторону. Я перестаю его звать. Я просто преследую его. Когда я замедляю бег, он тоже замедляет, но когда я начинаю его нагонять, он снова отрывается от меня. Я слышу, как он рыгает, а потом он рвет вперед и оказывается вне пределов слышимости.
Время от времени я останавливаюсь, чтобы передохнуть, потому что больше не могу бежать. Я упираюсь руками в колени и едва перевожу дыхание. В одну из таких остановок он сворачивает на Тули-стрит. Когда я перевожу дух и добираюсь до Тули-стрит, то вижу, что он стоит и ждет меня. Но как только я появляюсь из-за угла, он снова припускается вперед. Скоро мы оказываемся на Ямайка-роуд, где улицы вымытые и красивые. Это уже мой район. Он бежит в сторону туннеля Ротерхит, и я думаю, что он направляется к своему бывшему старому дому, к тому месту, где он рос до того, как его послали на войну, до того, как ему проломили голову лопатой.
Вдруг он останавливается. Я прекрасно вижу его, стоящего у входа в туннель Ротерхит. Он ждет меня. Я думаю, что он, черт бы его побрал, опять сорвется с места, как только я приближусь. Но нет — он остается на месте.
— И самое последнее, — говорит он, когда я подхожу настолько, чтобы слышать его.
— Черт возьми, ты что — сумасшедший? — спрашиваю я.
Я, можно сказать, взбешен, еле дышу, и у меня все болит от этой гонки, а голова просто раскалывается.
— У меня осталось мало времени. Послушай меня. У тебя в голове чип. Туда его вставило правительство. Крошечный электронный чип. Он вмешивается в работу твоего мозга. Они думают, что разработали способ, как пробираться людям глубоко в мозг, а пробравшись туда — химичить там на свой лад. Например, вкладывать в мозги мысли, которых там раньше не было, или наоборот — вынимать те, которые там были. Они ставят над тобой эксперимент, Дженсен Перехватчик. Они хотят посмотреть, смогут ли они заставить тебя поверить в меня. Потому что если они смогут заставить тебя поверить в меня, то они смогут и заставить тебя не верить в меня. Они могут посылать информацию. Прямо в твой мозг. Они хотят включать и выключать тебя, как какую-нибудь электрическую лампочку. Они хотят посмотреть, что происходит, когда они посылают информацию в твой электронный чип. Если это сработает, то они думают, что смогут заставлять тебя верить в то, во что хотят. Они не хотят, чтобы ты верил в то, во что ты хочешь верить, потому что ты можешь поверить во что-то, что усложнит их жизнь, как, например, вера в Мартина Мартина. Но то, что я говорю тебе сейчас, идет не из этого электронного чипа в твоих мозгах. Это я говорю тебе. Я здесь, чтобы предупредить тебя: ты не должен верить в то, что этот чип вкладывает в твой мозг. Если они смогут заставить тебя поверить в идею обо мне, они смогут и заставить тебя не верить в это. Но идея обо мне в корне неправильна. Не я неправилен, а только идея обо мне. Ты понимаешь?
Я не понимаю, но все равно киваю.
— Это все правда, Дженсен. И ты должен с этим разобраться. Ты можешь быть тем самым человеком, который все это остановит. И с Регом тоже нужно разобраться. С Регом скоро наступит опасный момент. Будь очень осторожен. Когда придет время, кидайся к левому карману. Именно там будет детонатор. И опасайся Клэр. Она — не совсем такая, какой тебе кажется. Не позволяй этому электронному чипу увести тебя в неправильном направлении. Помни, твоя лимбическая система в полном беспорядке.
Вдруг я чувствую острую боль в мозгу. Я падаю, как подкошенный, прямо тут, на улице. Моя голова просто трещит, на хрен, от боли.
— Гребаный электронный чип? — думаю я, пока эта резкая боль постепенно уходит. Я поднимаю глаза, но проклятый Эмиль/Мартин-гребаный-Мартин-Гендерсон, или кем он там, черт возьми, является, исчез.
Я нахожусь на перекрестке Ротерхит. Одна дорога ведет в Ротерхит, одна — мимо Саутуорк-парка, Суррей-Кис, потом в сторону Дептфорда и Гринвича. Еще одна идет через туннель под рекой и выходит в Степни. Я сижу на тротуаре и никак не могу отдышаться после своей почти двухчасовой гонки за Эмилем/Мартином. Я ощупываю голову и чувствую под пальцами шишку. Эту шишку мне посадил бутылкой тот проклятый старикашка. А слева от этой шишки я чувствую маленькую ссадину, которая уже покрылась коркой и чешется. Может быть, она появилась после того, как я ударился головой о стол в том итальянском кафе. Но нет, гребаная шишка из кафе у меня ближе ко лбу. А может, эта ссадина появилась после того, как на меня и Федора набросились агенты безопасности в том кафе, где он передавал мне бумаги из Архива? Тогда меня тоже немного помяли. У меня на башке столько шишек и ссадин, что вообще удивительно, как она еще, блин, держится на моих несчастных плечах. Но эта маленькая ссадина, которую я сейчас нащупал, не имеет никакого отношения ко всем этим гребаным инцидентам. Эту ссадину мне посадили паразиты из Команды по Перевоплощению. Наверняка именно они и вставили мне в голову этот гребаный электронный чип.
«Небоскреб Ротерхит» сияет своими огнями. Дом. По крайней мере, я смогу хорошенько выспаться, даже несмотря на то, что моя квартира залита, к черту, водой и там воняет, как в старом мерзком болоте. Я так устал… Я хочу пить и что-нибудь съесть. Нужно, чтобы весь жар в моей голове немного поостыл. Мне так плохо, что я даже думать не могу как следует. Я медленно бреду в сторону небоскреба, еле переставляя ноги, будто пробежал самый длинный марафон, а мое лицо все перекошено от боли в моих несчастных легких.