Следующий голос, который я слышу, — это голос, кричащий мне прямо в ухо. Кричащий возбужденно и хрипло от слишком большой дозы принятого «бориса». Кричащий в попытке перекричать громкую музыку. А я сижу, облокотившись о стойку бара, думая о своем и не особенно обращая внимание на окружающих.
— Эй! Привет! Чтоб меня! Это же старина Дженсен! Дженсен Перехватчик!
К этому времени я уже выписался из больницы, хорошенько залатанный и, в общем-то, в порядке. Я сижу у новых «Звездных сучек» в районе Пекхем, нюхаю какой-то крутой порошок и пробую новый сорт выпивки. Музыка грохочет — бум-бум-бум — чертовски громко. Какое-то новое дерьмо из Африки под названием «нейшнкор» — что-то вроде хардкора, понятно? Сумасшедший, скажу я вам, музон, и сейчас на самом пике моды вместе со всеми этими дурацкими ожерельями и бусами, которые можно надевать, когда ее слушаешь. И от нее буквально тащатся стиляги, девчонки и тинейджеры. Народ вокруг меня отплясывает этот самый нейшнкор, тряся гребаными кожаными ожерельями. Этот музыкальный стиль расцвел, пока я лечился, и поэтому на меня он, можно сказать, свалился как кирпич на голову. Я вышел из больницы, а он уже прямо тут, грохочет из каждого динамика. В общем-то неплохо.
Но хочу сказать, что, сидя у «Звездных сучек», чувствую я себя как-то странно. Будто я все время жду, что вот-вот увижу, как чертов Федор возвращается из сортира, даже не застегнув штаны, хохоча идиотским смехом, или как он, перебрав «бориса», снова падает по ступенькам лестницы в своей дурацкой тоге. Но его здесь нет, так ведь? Старины Федора больше нет со мной. Пропал мой друг Федор, совсем пропал. И я вроде как скучаю по нему, понятно? И теперь, снова попав к «Звездным сучкам», я вспоминаю, как мы с ним веселились и как накачивались «борисом» под самую завязку, а он все уговаривал меня нюхнуть еще и еще, пока я буквально переставал понимать, где верх, а где низ, и все кончалось тем, что мы оказывались в моей квартире, продолжая дурачиться и, например, швырять друг в друга едой. А потом мы оба вырубались…
Но все это теперь в прошлом, и я сижу здесь один, пробуя новый сорт «бориса» (он называется «Кипучий Борис», и, надо сказать, абсолютно заслуженно, но я в этом деле — не мальчик, и, чтобы у меня снесло башню, нужно что-то уж действительно чертовски особенное).
И вот еще какая штука: когда я думаю о Федоре и о том времени, что мы проводили вместе, то замечаю, что мне становится все труднее и труднее вспоминать разные там подробности, кроме простого факта, что мы с ним здорово веселились и что он был чертовски забавным парнем. И чем больше я напрягаюсь, чтобы вспомнить, тем хуже мне это удается… Я даже не могу точно вспомнить его лицо. Он всегда был немного похож на ведущего из «Грузовиков-монстров» — на Майки Гаража. И теперь, когда я думаю о Федоре и пытаюсь представить себе его лицо, то вижу только Майки, орущего в микрофон, когда очередной участник гонок слетает с трассы. А может быть, это все из-за той медицинской дряни, которой меня накачивали в больнице, и еще из-за таблеток «Б-19» — всей этой дури, которая должна была раз и навсегда привести мои мозги в порядок. Чтобы я стал опять веселым, нормальным парнем, и не таращил глаза, и не говорил всякой ерунды оттого, что меня чуть не разорвало на куски бомбой Рега, и что Клэр, наоборот, разорвало на эти самые куски прямо у меня на глазах.
Ну, как бы там ни было. В общем, вернулся я из больницы в свою шикарную квартиру в башне Ротерхит, полностью отремонтированную, с новыми полами и новеньким, с иголочки, «дерма-душем». Спасибо всем, на хрен, большое! И, знаете, я совсем не представлял, чем же мне заняться или куда пойти. Наверное, я скучал по Федору. И по Клэр. Но теперь у меня появилась эта самая палочка-выручалочка — эти просто чудовищные таблетки. У них, на фиг, даже нет настоящего названия — просто «Б-19». Вот они и помогают мне чувствовать себя относительно нормально и, как говорится, не раскисать и не распадаться на части.
Видели бы вы эту огромную стопку записей чертовых «Грузовиков-монстров», которая накопилась, пока я их не смотрел, лечась после этого гребаного взрыва. Чтобы их все пересмотреть, у меня бы ушло, наверное, несколько лет! Да и в любом случае шоу тоже на месте не стояло. Теперь по телику идет шоу «Новые экстремальные ГМ», где с этих самых грузовиков сняли все лишнее, включая капоты, кабины и тому подобную ерунду. Теперь они больше похожи на какие-то чертовы клетки на колесах. А водителей пристегивают к сиденьям цепями и замками, чтобы они не вывалились, на фиг. Сами грузовики стали в два раза больше, и оснащены всякими огромными ножами и резаками. Они сталкиваются друг с другом, пытаясь разрезать противника на лапшу или выпихнуть его в огромные горящие лужи бензина. По сравнению с «Новыми экстремальными ГМ» старые «Грузовики-монстры» кажутся полным дерьмом. Мне даже непонятно, чего я их вообще так любил раньше, — новое шоу настолько круче старого. И это здорово, что новые шоу настолько круче старых, так ведь? Можете себе представить, что ничего бы не менялось и постоянно оставалось бы одинаковым? Как бы чертовски скучно было жить, глядя одно и то же дерьмо каждый день!
Гм… Ну, в общем, сижу я дома после больницы и размышляю, не стереть ли мне к черту все эти накопившиеся записи. А потом я подумал: «Хватит, на фиг, скучать! Пойду-ка я прогуляюсь!» И вот я надеваю приличную одежду, бреюсь и тому подобное — в общем навожу лоск и глянец — и выхожу на улицу.
Но дело в том, что, выйдя из дома, я не мог придумать, куда бы мне отправиться. Все заведения в районе башни Ротерхит — это в основном магазины, торгующие едой и одеждой. А на запад мне тащиться не хотелось. Тогда я решил сходить к этим новым «Звездным сучкам», что открылись в районе Пекхем.
И вот я сижу здесь в полном, на фиг, одиночестве. Этот новый нейшнкор грохочет как сумасшедший, а девчонки предлагают свои услуги, но мне как-то не хочется. Я просто расслабляюсь в баре, думая о том и о сем. Например, о Федоре. И пока думаю о нем, забываю его… Это будто ты смотришь на воду, которая впитывается в землю после дождя, или будто когда кончается какая-нибудь музыка и ты вдруг не можешь вспомнить ее мелодии, чтобы насвистеть или напеть про себя, хотя, пока она играла, тебе казалось, что это самая лучшая музыка, которую ты слышал в своей жизни.
И тут я слышу этот голос:
— Эй! Привет! Чтоб меня! Это же старина Дженсен! Дженсен Перехватчик!
Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на того, кто это там кричит, мешая мне думать о своем. Я не узнаю этого мужика, но чувствую, что я его знаю. Если вы понимаете, о чем я… В баре темно, да и после этого нового «бориса» вижу я все не очень-то отчетливо. Не помогает, как говорится, и грохочущий нейшнкор. Да и препараты, оставшиеся в моей крови еще с больницы, не позволяют моему мозгу как следует сосредоточиться.
— Извини, приятель, — отвечаю я. — Я тебя не знаю.
— Ну конечно, — говорит этот мужик. — Это совсем, на фиг, неудивительно. Ты ведь через такое прошел! Ты ведь теперь чертова звезда! Я видел тебя в телешоу и читал о тебе в журналах. И я всем, кто меня слушает… А таких, черт возьми, очень мало, потому что все они козлы… Так вот, я всем говорю: «Я знаю этого мужика! Мы были друзьями! Вы бы видели, как он слетел с катушек, налопавшись «чистого тумана» в нужнике! И расшиб свою чертову башку прямо о зеркало!» Вот были деньки, да? Помнишь, старик? — И он так крепко обнимает меня, будто он мой брат и мы сто лет не виделись.
Что-то начинает шебуршиться в моей голове, но я все равно никак не могу припомнить этого крикливого мужика. Он видит, что в моих глазах по-прежнему пусто.
— Курсы обучения основным навыкам? Гибсон? Вспомнил?
Гребаный Гибсон! Это же гребаный Гибсон! Тот самый придурок с курсов основных навыков (защиты), на которые я ходил до того, как все это завертелось. Гребаный Гибсон, который валял дурака, как последний придурок, и не относился к этим курсам серьезно. Гребаный Гибсон, который напичкал меня своим сумасшедшим порошком, этим «чистым туманом», а потом той жидкостью из ампулы, которая усилила «приход», и у меня буквально сорвало башню. Тот самый шутник Гибсон! Наконец-то я его вспомнил, и теперь вот он сидит передо мной, в натуральную, так сказать, величину, прижимая меня к своей груди и хлопая по спине так, что мое лицо чуть ли не размазывается по его пиджаку.
— Чертов Дженсен Перехватчик! — приговаривает он. — Надо же — снова встретиться! А ты ведь теперь чертова знаменитость!
— Ага, просто охренеть! — соглашаюсь я с Гибсоном.
— Поразительно, через что тебе пришлось пройти, — говорит Гибсон. — Ну и как это, подорваться на бомбе?
Я пожимаю плечами. Этот вопрос задавали мне уже тысячу раз с тех пор, как я вышел из больницы и вдруг обнаружил, что стал чем-то вроде чертовой мини-знаменитости.
— Больно, — отвечаю я Гибсону.
Он начинает хохотать так, что у него из его носа лезут сопли, как будто я отмочил самую смешную шутку в его жизни.
— Ну, ты, черт, смешной! — говорит он. — Ну что, давай оттянемся, что ли, по-настоящему? Что скажешь?
И мы оттягиваемся. И постепенно мы с ним довольно прилично набираемся, хотя продолжаем сидеть тут же у стойки бара. Гибсон слушает, как я рассказываю ему о том, как работает наше гребаное общество, о том, как «Единство и Успех» направляет в нужное русло конфликт в душе каждого из нас. Я рассказываю ему о том, что «дерма-души» специально делаются так, чтобы через какое-то время они ломались.
— Твою! — кричит он, услышав это. — А у меня модель 04.
— Не, это фигня, — говорю я ему. — Барахло полное. Тебе нужно взять модель пятьдесят четыре. «Ноль четвертые» сделаны так, что будут ломаться каждые три месяца; четвертной вентиль в них из дерьмового пластика, который не выдерживает нагрузки.
Модель 54 тоже, между прочим, дерьмо, но я не собираюсь говорить ему об этом. Всему свое время. Ему еще нужно пройти, так сказать, курс ученика, как в свое время прошел его я. Ему придется учиться постепенно.
Я решаю идти домой. Гибсон дает мне свою визитку.
— Если захочешь еще отдохнуть, позвони, ага? — говорит он.
На карточке написано: «Гибсон Стратолайнер, отдел общественных исследований».
— Крутая у тебя фамилия, друг, — говорю я, потому что я и не знал, что его зовут Гибсон Стратолайнер.
— Угу, — отвечает он. — Спасибо. Но не такая крутая, как у тебя, да? Да и ты сам офигенно крутой.
— Угу… Ну ладно. Увидимся, — говорю я.
Удивительно, но раньше я бы ни в коем случае не ушел бы от «Звездных сучек», не набравшись как поросенок. Но без Федора все это стало как-то бессмысленно.
Придя домой, я включаю свой большой экран и заваливаюсь в кресло, собираясь посмотреть «Порно Диско»… Но, оказывается, что это меня не особенно и интересует. На меня лишь нападает дремота.
Смотря вполглаза порношоу — все эти задницы, груди и члены по всему экрану, — я начинаю думать, что все то, что происходило раньше, вроде как на самом деле и не происходило вообще. Что, между прочим, очень даже удобно, если как следует раскинуть мозгами. Я хочу сказать, кто же захочет постоянно думать о том, что произошло год или десять лет назад? Если ты будешь думать обо всем том, что произошло раньше, обо всем плохом, обо всех убийствах и горах трупов, и костей, и человеческой пыли под своими ногами, то сойдешь с ума. Посмотрите на Рега. Что хорошего ему дали его постоянные мысли об этом гребаном прошлом? Если ты сделал что-то плохое, просто забудь об этом и живи дальше. То, что случилось вчера, случилось вчера. Тебе нужно думать о том, что происходит прямо сейчас или, может быть, о том, что произойдет завтра. То же самое касается и будущего. Нет никакой пользы много думать о будущем. Пусть думают те, кто знает, как это делать. Ты довольно скоро превратишься в гниющую плоть под землей, и тогда все это уже не будет иметь никакого, на фиг, значения — все то, что ты делал или говорил.
А это значит, что есть только сейчас. Сейчас — то самое место, главное место. Не стоит застревать в прошлом, как мартин-мартинисты, по-прежнему озлобленные и чокнутые, по-прежнему причитающие о том, что произошло годы и годы назад… Все это лишь заставляет их бегать кругами и создавать все эти проблемы и несчастья с бомбами.
Я начинаю дремать в своем кресле. Выйдя из больницы, я завел новое кресло, чтобы как-то поднять себе настроение. Кресло фирмы «Спиноза», прямо с фабрики. Оно идеально подходит к моему (тоже, на фиг, очень крутому) костюму, который мне сшила персонализированная пошивочная той же «Спинозы»…
Потом я просыпаюсь в этом самом кресле и смотрю на экран. Изображение на нем перестало мелькать — там теперь только какой-то стоп-кадр. Но как только я поднимаю на него глаза, он превращается в мутное пятно помех, а потом экран мигает и чернеет. Но я видел, кто там был на экране.
Это был Мартин Мартин. Пытался затянуть меня назад. Но я не хочу возвращаться к нему. Я больше не хочу никаких фаршированных мозгов и никаких бомб. Мне все это надоело. Я закрываю глаза и чувствую, как ко мне приходит сон, будто из огромного черного океана поднимается огромная черная волна.