Ямайка, Ямайка…

Была когда-то такая популярная песенка о далеком и прекрасном острове, которую заливисто исполнял подававший большие надежды итальянский мальчишка Робертино Лоретти. Не помню сейчас ее целиком — она быстро «сошла», как и ее исполнитель, так и не ставший большим певцом.

Ямайка, Ямайка… Воображение рисовало сказочно романтическую землю, полную солнца и влажных пугающих джунглей, окруженную невероятно голубым ультрамарином вод, населенную отчаянно храбрыми темнокожими людьми, каждый из которых непременно был морским разбойником. И еще казалось, что этот маленький клочок земли начинен бесценными кладами, оставленными пиратами, но неизвестно почему (взрослым, очевидно, было просто не до них!) до сих пор не найденными. Словом, мне безумно хотелось на Ямайку… И когда я сел в Гаване в самолет «Ил-18», принадлежащий кубинской авиакомпании, чтобы через пятьдесят минут приземлиться в Кингстоне — столице острова, в памяти все время звучала мелодия той незатейливой песенки — «Ямайка, Ямайка…». Я мысленно торопил эту встречу, надеясь после стольких лет ожидания увидеть чудо, так волновавшее меня когда-то.

И вот, скользнув крылатой тенью над цепочкой безымянных мелких островков и бирюзой океана, самолет уже бежит по дорожке аэродрома. Иммиграционный чиновник в здании вокзала деловито берет мой паспорт с четко выведенными золотистыми буквами «СССР» и начинает его долго рассматривать, даже не заглядывая внутрь, где стоит штемпель визы, разрешающий въезд в страну. Будто музейный экспонат, случайно попавший к нему, вертит он паспорт в руках, а потом вдруг очень серьезно спрашивает:

— Сэр, вы действительно из России?

— Да, сэр, действительно из Советской России.

— Надо же, впервые за семнадцать лет службы вижу такой паспорт!

— Надеюсь, не в последний, — пытаюсь отшутиться я, не зная, что намеревается предпринять этот строгий, мрачный полицейский.

У меня уже не раз случались в поездках по странам Латинской Америки досадные недоразумения с иммиграционными властями, хотя всегда была въездная виза. Дважды, несмотря на это, мне так и не позволили выйти за пределы аэропорта, а усаживали в первый же уходивший оттуда самолет и отправляли в другую страну. Объяснения, если так можно назвать короткие ответы полицейских чиновников, сводились, как правило, к фразе: «Мы ничего не знали о вашем приезде», а потому, мол, убирайтесь поскорее отсюда подобру-поздорову.

Трудно сказать, должны были они знать обо мне или не должны. Скорее всего, срабатывал устоявшийся рефлекс: для советских людей многие десятилетия некоторые страны континента были закрыты, а коль так, то зачем рисковать — вдруг виза получена какими-то окольными путями. Лучше отправить подальше во избежание неприятностей. Конечно, это печальное следствие буржуазной пропаганды против нашей страны, которой долгие годы запугивали народы Латинской Америки, рассказывая о нас всякие небылицы, изображая советских людей чуть ли не с рогами.

Вот почему и в аэропорту Кингстона я весь сжался в комок, пытаясь за шуткой скрыть волнение. В самом деле, я почти два года ждал визы на Ямайку, наконец получил ее, и было бы обидно вновь услышать уже знакомое объяснение, а значит, и не увидеть страну. Но полицейский неожиданно улыбнулся:

— Дай бог, чтоб это был не последний советский паспорт. Пожалуйста, сэр, проходите. Хорошего вам отдыха на Ямайке. Уверен, вы останетесь довольны…

И, даже не поискав мою въездную визу, шлепнул штампик о прибытии на первое же свободное место в паспорте. Редкий полицейский! Впрочем, в его действиях была определенная логика: сотни тысяч туристов со всего света приезжают отдыхать на Ямайку, так почему бы не разрешить и советскому? Но как бы там ни было, я тут же сел в первое попавшееся такси и поехал в город.

Сквозь утреннюю пелену тумана над заливом, который пролег между аэропортом и городом, Кингстон просматривался, как постепенно проявляющаяся фотопленка. Силуэты небоскребов создавали впечатление аппликации на фоне голубого до синевы неба и действительно голубых гор. Однако это не был мираж предрассветного часа — горы так и называются Голубыми. Но потом, после нескольких дней жизни в столице, я понял, что ее лучше всего осматривать именно ранним утром, пока жаркое солнце еще не обесцветило краски, не отретушировало мягкие контуры особняков и улиц.

А в тот первый день, когда я ехал в город, мне казалось, что Кингстон похож на столицу Панамы или на Монреаль, где небоскребы сплошь оккупировали набережные. Оказалось, что в Кингстоне их совсем немного, да и появились они сравнительно недавно. Правда, сейчас в новой части столицы возводятся многоэтажные здания отелей и банков, но они не столь уж высоки и не делают город похожим на другие.

Зато чем Кингстон действительно похож на многие города Латинской Америки, так это бьющей в глаза разноликостью его районов. Огромные современные отели «Пегасус» и «Шератон», принадлежащие иностранному капиталу, строящиеся рядом с ними и уже построенные здания из стекла и алюминия, в которых разместились конторы крупнейших международных банков и компаний, роскошные магазины, дипломатические представительства, широкие улицы и тщательно ухоженные газоны составляют новый центр столицы — Нью-Кингстон. Здесь все чисто, чинно и, естественно, безумно дорого. Человеку даже среднего достатка тут просто нечего делать — все рассчитано на туристов с очень тугим кошельком.

Западный район столицы — полная противоположность. Невысокие, в основном одноэтажные деревянные дома на кирпичном фундаменте, редкие деревца за самодельной оградой, где играют дети, грязные улицы, невзрачные магазины и бары — так выглядит этот район пролетариев, бедняков, безработных и тех, кто перебивается случайными заработками. По вечерам здесь не пылает неон реклам, а редкая лампочка освещает дорогу; не швартуются на отдых многометровые, похожие на корабли «кадиллаки» и «шевроле», а стоят, устало уткнувшись носом в ограду, потрепанные микролитражки или еще чаще — мопеды и мотоциклы.

Их владельцы затемно возвращаются в свои дома и засветло покидают их. Одни отправляются в Нью-Кингстон или на близлежащие предприятия, если у них есть работа, другие — на обслугу в самый уютный район столицы, на Биверли-Хиллс, где в своих крепостях, уютно устроившихся на склонах холмов над заливом, живут богатые ямайцы, национальная буржуазия. Их особняки не отличаются изящной архитектурой, но выглядят добротно — в два этажа, с крытыми верандами и с обязательными газонами, с бассейном и дремлющими в тени сторожевыми собаками. У входа в каждый такой дом — непременная табличка: «Private» — «частная собственность».

Я много бродил пешком по Кингстону и видел то, чего никогда бы не смог увидеть, разъезжая в машине. Видел заискивающие приглашения продавцов магазинов в Нью-Кингстоне и откровенно издевательские ухмылки богатых туристов, словно говоривших: «Нам черные надоели у себя в стране, здесь нас интересует только море и экзотика». Видел, как изо всех сил стараются кустари сбыть эту самую экзотику, воплощенную в отлично выполненных изделиях — ритуальных масках из ценного дерева, шляпах из пальмовых листьев, раскрашенных соломенных фигурках индейцев, до блеска отлакированных океанских ракушках и многом другом.

Видел и более безрадостные сюжеты. Нищих, копающихся ранним утром в мусорной бочке. Бездомного парня с перепачканным известкой лицом, который украдкой стелил себе в подъезде дома мешок из-под цемента для ночлега. Темнокожих тоненьких девчонок, ожидавших неподалеку от отелей богатых толстяков, которые приезжают сюда развлечься. Парней, карауливших в темных переулках тех же туристов, чтобы ограбить их.

К сожалению, все эти язвы на теле молодого независимого государства еще остаются. Но я не хочу, чтобы о Кингстоне, а тем более о Ямайке в целом создавалось тяжелое, удручающее представление. Надо понять: лишь в 1962 году страна получила свою независимость после многих веков колониального рабства. За минувшие годы она многого добилась на пути самостоятельного развития, но цепи — экономические цепи зависимости еще не до конца разорваны.

Ощущаются они прежде всего в присутствии на Ямайке крупных межнациональных монополий, грабящих ее природные богатства. В необходимости тратить огромные средства на импорт самых обычных потребительских товаров и продуктов питания, нефти, машин и оборудования. В доставшейся от прошлого большой армии безработных или полубезработных, которым государство пока еще не в состоянии предложить работу. Отсюда и происходят беды, находящие выход в тех мрачных сюжетах, которые могут создать не совсем верное представление о Ямайке.

За время, прожитое в стране, я убедился, что старое уступает свои позиции повсюду и ростки нового упрямо пробивают себе дорогу сквозь нагромождения горя и отчаяния. В них — символ будущих перемен, первые приметы того, что народ Ямайки становится хозяином в собственном доме. Особенно ощутимо это в сельском хозяйстве, развитие которого ведет к улучшению жизни народа, к избавлению от импорта продуктов питания.

Возделанная земля

Свыше трети трудоспособного населения страны занято в сельском хозяйстве. На Ямайке традиционно выращивают сахарный тростник, цитрусовые, кофе, бананы, большая часть которых идет на экспорт. В деревне (это понятие здесь, как и в других странах Вест-Индии, весьма условно) основу составляют мелкие фермеры, каждый из которых владеет максимум четырьмя акрами земли. Однако есть и крупные плантаторы-латифундисты, с поместьями по две тысячи акров.

Чтобы придать исполосованной чересполосицей земле новый облик и объединить усилия фермеров, в последние годы значительно разорившихся, правительство Ямайки ведет целеустремленную кампанию за создание государственных хозяйств. В одном из них мне довелось побывать, и я немало удивился своеобразию их деятельности, учитывающей чисто национальные проблемы.

В самом центре Ямайки, часах в пяти быстрой, почти лихаческой езды от столицы, находится небольшой поселок Кристиана. Вокруг него — десятки таких же поселков, где испокон веков крестьянин ковырялся на своем клочке земли, продавая перекупщику плоды своего труда. Но здесь же, как и в других районах страны, огромные площади пустовали — мелкие фермеры были не в силах их обработать, а латифундисты не были заинтересованы в их окультуривании.

Словом, стояла земля неухоженная, бесполезная, купленная когда-то за гроши расторопным дельцом по фамилии Симсон. Когда около десяти лет назад начал претворяться в жизнь правительственный план создания госхозов, государство выкупило эту землю и ассигновало большие средства на период становления нового дела. Всего в стране было создано пятнадцать таких хозяйств, а первое — здесь, в Кристиане.

Мы стояли с Моррисом Чаннером, одним из руководителей госхоза, на невысокой сопке, а внизу, в просторной долине, точно в огромной ладони, закрытой от океанских ветров, ровными рядами зеленели молодые посадки кофе. Моему собеседнику лет пятьдесят, и большую часть прожитой жизни он провел в этих краях, работая управляющим у того самого мистера Симсона. Когда ему предложили войти в состав руководства создавшегося хозяйства, он согласился не без колебаний — и страшно было, и ответственность пугала.

Вспоминая те годы, Моррис Чаннер с иронией говорит о себе как о ком-то постороннем: неужели таким темным и забитым он тогда был? Вот чудак — мести хозяина страшился… Зато сейчас он хорошо знает, чего хочет, что требует от него нелегкая должность. И потому задачи хозяйства он формулирует четко и кратко: улучшение землепользования, строительство дорог для вывозки с плантаций цитрусовых, кофе, арахиса и бананов, своевременная продажа этих даров земли государству.

Потом мы вместе с ним колесили на вездеходе по хозяйству, и он не переставал рассказывать о каждом из начатых дел. На свиноферме, к примеру, ежегодно выращивают свыше тысячи поросят. Большую часть их продают крестьянам, а деньги используют на расширение производства. На кофейной «школке», специальном участке по выращиванию саженцев, в течение двух месяцев тщательно ухаживают за 150 тысячами пластиковых мешочков, в которых набирает силу будущее деревце. С августа по ноябрь часть их высаживают в грунт на очищенных от сорняков новых плантациях, остальное продают крестьянским кооперативам.

Цель ясна: увеличить посадки кофе по всей стране. Точно так же поступают с банановыми саженцами. И уж совсем удивительно было увидеть опытное… картофельное поле. Оказывается, Ямайка всегда ввозила картофель и только недавно стала сама его выращивать, хотя сладкий картофель — батат — и его другие разновидности здесь давно известны.

Едем дальше. Недавно проложенное гладкое шоссе то взбирается на довольно высокие горки, то падает в долины, окунаясь в зелень полей. Постепенно привыкаешь к этому пейзажу, невольно отмечая лишь ту или иную культуру. Но вот замелькали придорожные эвкалипты — многометровые стройные красавцы с пышной кроной, тропические сосны, сплошь покрытые мелкими шишками, раскидистые сейбы, чем-то напоминающие наш алтайский кедр, и машина останавливается около аккуратных деревянных домиков, полукругом выстроившихся совсем рядом с административным корпусом.

— Такого вы больше не увидите нигде, — заговорщически говорит Чаннер. — Мы первые начали этим заниматься.

Входим в самый крайний домик. За длинными столами сидят девушки, а в центре, на возвышении, пожилая женщина в красном берете что-то объясняет им, ловко переплетая разноцветные полоски какого-то волокнистого растения.

Через несколько минут они превращаются в ее руках в изящную сумочку, на которую она тут же прикрепляет сделанный из того же материала пурпурный цветок.

— Это наша школа народных промыслов, — с довольной улыбкой объясняет Моррис Чаннер. — Мы делаем не только дамские сумочки, которые охотно покупают туристы, но и веера, салфетки, шляпы, игрушки и многое другое. Издавна ямайцы слыли большими мастерами таких изделий, но с годами это искусство забылось, и мы решили его возродить. Кроме того, по мере возможности решаем тем самым и проблему занятости — ведь эти девушки еще недавно были безработными.

Ученицы, которые овладевают здесь мастерством в течение полугода, получают, конечно, немного, но от желающих попасть на эти курсы нет отбоя. Едут даже из отдаленных поселков и из больших городов, зная, что уже строится большой цех по выпуску изделий из сизаля. Их принимают, хотя далеко не всем гарантируют работу в будущем — возможности госхоза, разумеется, не столь уж велики. Но, по мысли руководителей хозяйства, выучившиеся здесь могут создать свой кооператив в любом другом месте, а это уже дает какую-то перспективу людям.

В соседнем домике поражает почти стерильная чистота комнат, тщательно прибранных и вымытых. Народу совсем немного — человек пять, и они тоже внимательно слушают объяснения пожилой солидной матроны с чалмой на седой голове. Здесь обучают тех, кто желает работать прислугой в богатых домах. Что ж, такова жизнь — и этим «искусством» вынуждены овладевать простые крестьянские девушки, мечтающие перебраться в город. Унизительная работа, но все же работа, когда нет никакой другой…

Да, действительно, руководители госхоза — люди думающие, учитывающие специфику жизни на Ямайке. Их усилия в преобразовании земли очевидны: хозяйство уже вернуло государству кредит и сейчас работает «на себя». И забота о том, чтобы дать людям работу, научить их ремеслу, тоже достойна похвалы, хотя и не связана прямо с сельскохозяйственным производством. Но и это знаменательно.

Горская вольница — маруны

Готовясь к своей первой поездке на Ямайку, я составил себе примерный перечень того, что хотел бы увидеть. Конечно, планировал посетить как можно больше мест, чтобы иметь полное представление о стране, ее буднях, заботах и планах. Но и прикидывал: даже если от чего-то из-за нехватки времени и придется отказаться, то только не от посещения людей, о которых сложены легенды, — не от марунов. И потому в первый же день пребывания в Кингстоне я обратился к местным властям с просьбой послать телеграмму в одну из общин.

Ответ полковника пришел довольно быстро: мне разрешалось несколько дней побыть среди марунов в общине Аккомпонг, одной из двух существующих на острове. Свыше тысячи человек живет здесь, высоко в Голубых горах, за двести с лишним километров от Кингстона, по своим строгим, устоявшимся веками законам, следуя давно рожденным традициям. Почти невероятную историю происхождения марунов я слышал не раз и, карабкаясь по узкой гравийной дороге все выше и выше в горы, невольно вновь вспоминал ее.

Маруны — не нация и не племя, а группа людей, ведущих свое летосчисление с далеких веков, когда Ямайка была еще испанской колонией. Примерное значение этого слова — люди, живущие вдали от всех. Собственно, так оно и было. Невольники, привезенные на остров из Восточной Африки, в отчаянии бежали в горы, спасаясь от жестокости и кабалы плантаторов, и там начинали новую, вольную жизнь с последними уцелевшими от истребления индейцами — араваками. Позже, когда разгорелись колониальные страсти между Испанией и Англией за право владеть островом, к марунам присоединились тысячи других беглых рабов, с оружием ушедших в горы.

Так зарождалась горская вольница, существование которой было бельмом на глазу у английской колониальной администрации Ямайки. Со временем появились целые деревни марунов, тщательно ими охранявшиеся, со своим натуральным хозяйством и примитивным товарообменом, с выборными вождями, которых на английский манер называли полковниками, с собственным кодексом чести и укладом жизни. Это были воинственные, храбрые люди, готовые до конца сражаться за обретенную свободу. Тем более, что попыток отобрать ее предпринималось немало.

Но десятки английских карательных экспедиций так и не смогли ни разу подняться высоко в горы: маруны всякий раз останавливали их продвижение, заманивая в хитроумные ловушки. Их союзниками были непроходимая дикая сельва и подлинно партизанская тактика ведения борьбы. Сами же они нередко нападали на плантации колонистов и на армейские казармы, всякий раз напоминая англичанам о том, что лучше было бы их оставить в покое…

Однако война все же вспыхнула. Несколько десятилетий пытались колониальные власти расправиться с марунами, но тщетно. Тогда на помощь был призван британский флот. В 1732 году на рейде Спаниш-Тауна, хорошо укрепленной морской крепости неподалеку от подножия Голубых гор, бросила якорь целая эскадра. Моряки жаждали приключений и рассчитывали на легкую прогулку в горы. Но добраться до них так и не смогли: в одном из боев были почти полностью перебиты марунами, у которых были лишь легкие мушкеты.

Лондон окончательно вышел из себя. В бой были брошены крупные армейские силы и артиллерия, но и их ждало поражение: жители гор даже близко не подпустили их к своим деревням. Тогда-то англичане и вынуждены были пойти на невиданный по тем временам шаг: в январе 1738 года непокорным и непокоренным горцам был предложен… мирный договор. Его подписали вождь марунов легендарный Куджо и губернатор Ямайки, имевший прямое указание от английского короля.

С тех пор — почти за столетие до отмены рабства — в этом всемирном центре работорговли общины марунов получали право на свободу и самостоятельность, а жители наделялись в вечное пользование землями. Ежегодное празднование этого события тех далеких времен происходит и поныне. А некоторые даже называют его «марунским рождеством».

И хотя потом англичане не раз нарушали договор, стремясь подчинить себе марунов, их поселения в горах продолжали существовать даже после провозглашения в 1962 году независимости Ямайки. Часть завоеванных ими когда-то привилегий сохранилась, хотя сейчас маруны — равноправные граждане страны. А вот какие они, маруны, как живут, что их волнует, ответ я должен был получить в этих редко рассыпанных домишках, сбегающих с крутых каменистых склонов, что так неожиданно появились перед глазами.

Полковника Мартина Лютера Райта, вождя марунов общины Аккомпонг, в поселке не оказалось. Он работал в поле, и нам посоветовали пойти в дом к Бените Коули, вдове предыдущего вождя и руководительнице местных женщин. Большой и заметный дом ее, сложенный из дикого, необработанного камня, был совсем рядом.

С металлической крыши шел деревянный желоб к цементному резервуару: дождевая вода в этих краях — на вес золота. В огромной клетке — крупный яркий попугай, картаво переговаривавшийся со своим вольным приятелем с соседнего перечного дерева. Хозяйка дома оказалась немолодой симпатичной женщиной. Без излишних вопросов она впустила нас в дом и предложила отдохнуть с дороги.

— Еду я сейчас приготовлю, — сказала она на несколько странном английском и, крикнув что-то дочери, ушла на кухню и через какое-то время появилась вновь. — Если не возражаете, я зажарю козленка с бананами. Но могу предложить и боа…

От змеиного мяса мы дружно отказались, по крайней мере до следующего обеда — слишком уж много экзотики для одного дня, — и вышли на просторную веранду, где стояли деревянные кресла-качалки. Высокие дикие горы, кое-где выжженные ровными квадратами под поля, наползали со всех сторон. А здесь, почти в долине, повсюду видны были могучие пальмы, эвкалипты и бананы, помидорные, кофейные и хлебные деревья с неправдоподобно большими и круглыми плодами. И птицы. Сотни разноцветных комочков всех калибров создали такой оглушительно стрекочущий оркестр, что, казалось, летит и переливается в звуках все вокруг — и дома, и деревья, и горы.

Но вот возвращается хозяйка и, усевшись в кресло, начинает рассказывать. Ей за шестьдесят, она из этих мест, у нее десять детей. Старшая дочь родилась в 1932 году, младший сын — в 1952-м. Работала в поле всю жизнь, даже когда был жив муж, полковник. Своей семьей они выращивают сахарный тростник, бананы, ньяме и дашин — клубневые растения, похожие на картофель, — перец, кокосовые орехи. Тростник продают соседнему заводу по производству рома. Остальное — для себя и на обмен.

Наша веранда постепенно заполняется гостями. Люди идут «на огонек», не ожидая никаких приглашений. Похоже, это понятие здесь не существует. И, запросто усевшись где и как придется, свободно вступают в разговор.

Ведут себя степенно, как лорды, говорят долго и сосредоточенно, словно решают мировые проблемы. А если хотят дополнить или поправить кого-то, этому предшествует почти парламентский набор словесных реверансов. Так было в самый первый вечер, так было и в последующие дни.

Как-то та же Бенита Коули стала вновь говорить о своих детях — тема эта среди марунов очень популярна. Очевидно, потому, что понятие семьи здесь свято. И, наверное, нет заезжего человека, которому марун первым делом за обязательной рюмкой легкого самодельного напитка не рассказал бы о своих детях. Ревнивые, недоверчивые и амбициозные, маруны живут довольно замкнуто, а семья в их представлении — это мир, покой, любовь и дети. Причем не только свои, но и приемные — от бедных или городских марунов, от умерших родственников или из многодетных семей.

Так вот, прежде чем дополнить рассказ Бениты, один из гостей дольше извинялся за это, чем говорил по существу. Оказывается, в доме у нее воспитывалось 35 детей, из которых лишь 10 были собственными. Все они вышли в люди, стали врачами, учителями, нянями, один служит полицейским.

Днем поселок пустел. Дети уходили в школу — длинное одноэтажное здание барачного типа, внутри разгороженное деревянными перегородками на классы, взрослые — на свои участки. Оставались лишь совсем пожилые и полицейские. Один из них, невысокий, плотный, в белой рубашке и синих шортах 30-летний Эдвард Роу, был моим постоянным собеседником и компаньоном в прогулках. Он закончил школу второй ступени (примерно наша десятилетка) и школу сержантов в столице, что считается у марунов довольно высоким уровнем образованности.

Мистера Роу, казалось, распирали вопросы о нашей стране. В особенности о работе «криминальной полиции», как он говорил. К сожалению, кроме того, что Москва — столица СССР и что есть еще где-то город Одесса, хотя он так и не смог вспомнить, откуда и по какому поводу знает этот город, ничего больше о нас мой собеседник не слышал.

Приходилось отвечать, всякий раз осторожно переводя разговор на жизнь его поселка, которая меня интересовала. О, тут мистер Роу был на высоте: он знал вся и всех, обо всем готов был говорить часами, лишь бы скоротать время до вечера, когда возвращаются с полей люди и заканчивается его дежурство.

Нравилось ему говорить о традициях, которых они придерживаются. Таких традиций множество.

Скажем, и по сей день они бесплатно помогают друг другу строить дома, а на различные сходки, праздники, суд над неправым или похороны созывают сигналом из рога горного козла. День урожая — это «день дождя». А праздничные обеды абсолютно пресные: как напоминание о днях борьбы с англичанами, когда не было времени готовить еду в сельве и ели на ходу, без соли, что придется. При свадьбах всегда поминают и дотошно перечисляют всех умерших предков, а в ночь после похорон поют свои старинные песни.

— Если даже марун нарушил закон, — важно и многозначительно говорил полицейский, — но не совершил убийства, никто не может войти в его дом и арестовать. Сначала надо поговорить с полковником, а уж он позовет к себе провинившегося.

Полковник — самый уважаемый человек в общине. Избранным на этот пост может быть человек старше 18 лет, примерный семьянин, образованный и независимый в материальном отношении от других членов общины, не судимый и не жестокий.

Под вечер мы с мистером Роу чопорно прощались и расходились по домам.

Иногда он заглядывал на веранду к Бените Коули и тихо сидел на ступеньках, как на посту. А в последний раз даже решился дополнить заглянувшего туда полковника Райта, когда тот с сожалением говорил о том, что община уменьшается: маруны уходят в города и там остаются жить — цивилизация потихоньку добирается до этих мест.

— Нет, не иссякнет наша община, — горячо возразил Эдвард Роу. — Вернутся на землю ушедшие. Здесь начиналась свобода всей Ямайки — разве можно забыть об этом?

Провожали нас все, кто был в поселке. Принесли, по традиции, связки бананов и ведра синеватых маленьких яблок, ньяме и кукурузу. И искренне не понимали, почему мы отказались от подарков. Так и остались они лежать на веранде — как напоминание о доброте и сердечности этих действительно последних могикан, для которых нет на свете ничего лучше родных Голубых гор.

Загадка Порт-Ройяла

Первый урок истории любой человек, попадающий на Ямайку, получает уже по дороге из аэропорта в город. Через каких-нибудь десять минут езды справа от шоссе, забитого машинами всевозможных марок, появляются серые, тяжелой кирпичной кладки стены старинного английского форта. Обвитые плющом, они кое-где зияют провалами, сквозь которые видны широкая бухта и море до самого горизонта.

Длинная и узкая, как меч, коса Палисадос, на острие которой расположены аэродром и форт, искони была приспособлена для наблюдения и отражения атак непрошеных пришельцев. А их, как утверждает история, было немало. Поэтому сооружению оборонительных укреплений всегда уделялось большое внимание. Эти бастионы — свидетели бурных событий, которые переживал остров с самого момента его открытия.

5 мая 1494 года каравеллы Христофора Колумба «Нинья», «Сан-Хуан» и «Кардере» после двух дней плавания от берегов Кубы достигли неведомой земли. Увидев ее, великий испанец воскликнул, пораженный красотой голубых в тумане гор: «Похоже, что земля касается неба». Об этой стране кубинские индейцы говорили ему как о сказочно богатой золотом. Колумб назвал вновь открытый остров Сантьяго.

Местные индейцы враждебно отнеслись к непрошеным гостям, направив им навстречу свои пироги с вооруженными бойцами. Пушечные выстрелы с каравелл поколебали решимость индейцев сражаться с белыми, но и Колумб не смог высадить своих людей на берег. Он приказал покинуть негостеприимную бухту и, лавируя между рифами, вскоре причалил в другой бухте, ныне Дискавери-Бей. Встреча с туземцами вновь оказалась нерадостной, и тогда Колумб отправил на берег закованных в тяжелые латы всадников, сопровождаемых вывезенными с Кубы огромными догами.

«Эффект», произведенный на индейцев лошадьми и собаками, которых они до смерти боялись, был достаточным для того, чтобы с ними легко расправиться, — сотни человек остались лежать неподалеку от берега. После этого отношения с аборигенами вошли в обычное для тех времен русло — в обмен на стеклянные безделушки и изделия из металла испанцы получали еду. Но золота, за которым они так охотились, на острове не оказалось, и вскоре Колумб вернулся на Кубу, хотя потом испанцы еще не раз бывали на Ямайке.

Здесь, как и на других островах Вест-Индии, обитали индейцы-араваки. Они выращивали маниоку, сладкий картофель, кукурузу, табак. И были счастливы на своей земле. Горе приходило, лишь когда соседнее племя воинственных карибов нападало на них, истребляя мужчин и увозя женщин в рабство. Но такие набеги были не часты, и араваки мирно возделывали свою землю, никому не угрожая сами.

Подлинное горе пришло на остров с испанцами. За почти полтора века их господства на Ямайке (это индейское название, означающее «земля ручьев», вытеснило данное острову Колумбом) индейцы были полностью истреблены. Завоеватели оставили после себя лишь небольшой поселок Севилья Нуэва на северном побережье, превратив остров в базу снабжения испанских экспедиций на Американском континенте. Позднее, в 1534 году, появилась новая столица — на месте нынешнего города Спаниш-Таун.

На плантациях сахарного тростника, индиго, табака и какао, принадлежавших белым колонистам, работали араваки. Но голод, болезни и каторжный труд косили их тысячами. В результате к началу XVII века в живых остались лишь 74 индейца, но еще раньше, с 1513 года, испанцы начали ввозить сюда рабов из Африки. Со временем к острову пришла мрачная слава одного из крупнейших центров работорговли. Особенно процветать стала работорговля с приходом сюда англичан.

Миллион черных невольников был продан на Ямайке, и большинство из них осело на острове. А после отмены в 1833 году рабства англичане, как и в других своих колониях, нашли новый канал пополнения поредевших рядов своих подневольных — они стали ввозить на остров крестьян-бедняков из Индии и Китая, которым Ямайка обязана культурой разведения риса. Потомки переселенцев с востока до сих пор в основном привязаны к земле, но многие из них в городах занимаются и торговлей.

Захват Ямайки Англией — дело чистого случая. Было это так. Когда в 1652 году британская эскадра под командованием адмирала Уильяма Пенна, посланная Оливером Кромвелем для захвата Санто-Доминго, натолкнулась на активное сопротивление испанцев, адмирал решил взять реванш на Ямайке. Три года спустя он высадил на ее южном побережье огромный десант, и малочисленный испанский гарнизон не смог оказать ему никакого отпора.

А через пять лет Мадридский договор окончательно закрепил права Англии на Ямайку. Вскоре после этого и возник тот самый форт, что первым встречает человека, приехавшего в страну. Возле форта тут же появились новые постройки — закладывался город Порт-Ройял, сыгравший необычную роль в истории острова — роль обители и столицы пиратов.

Был ясный солнечный день, когда мы с известным ямайским писателем Джоном Скоттом приехали в Порт-Ройял. Это совсем рядом со столицей, минут двадцать езды от нее. Мы ходили по развалинам старинного форта на самом берегу моря, вглядывались в позеленевшие от времени стволы некогда грозных орудий, мирно покоящихся у входа в здание, где сейчас разместилось полицейское училище, а затем в небольшой моторной лодке с прозрачным дном вышли по совету бывалых людей в гавань.

— Смотри, — резко толкнул меня Джон и склонился над бортом лодки.

Я стал всматриваться в голубизну моря, но, кроме кораллов и стаек мелких рыб, ничего не видел.

— Видишь? — Джон схватил меня за руку и привлек почти к самой воде. — Вон стена, а вон остатки какого-то дома.

Я не стал обижать Джона, фанатически влюбленного в историю своей страны, и, хотя по-прежнему ничего не видел, молча взирал на место, указанное им. Не знаю, быть может, он и заметил что-то, а быть может, ему просто чудилось то, о чем постоянно твердят туристам здешние гиды. Они рассказывают о Порт-Ройяле увлекательную историю, основанную на дошедших до наших дней фактах его бурной биографии.

Когда город отстроился, его облюбовали и сделали своей базой хозяйничавшие в карибских водах пираты. Нападая на испанские корабли, шедшие с награбленным индейским золотом и серебром в Европу, они делили свою добычу и отдыхали от трудов праведных в Порт-Ройяле. Часть награбленного добра отдавали британской казне, за что пользовались даже благословением официальных властей на свой промысел. В это время наибольшей дерзостью и размахом операций прославился здесь знаменитый пират Генри Морган.

Его одиссея столь же необычна, как и само время. Еще мальчишкой Генри похитили в Англии и продали плантаторам на Барбадосе. Оттуда он бежал на Ямайку и примкнул к пиратам, быстро выделившись даже среди них своей сметливостью, храбростью и жестокостью. Никто точно не знает, сколько времени Морган был рядовым «джентльменом удачи», а затем стал «адмиралом» довольно крупного объединения лихих разбойников. Но зато доподлинно известно, что сам английский губернатор Ямайки Томас Модифорд, приходившийся ему дядей, не раз обращался к Моргану за помощью.

За оказанные услуги ему было великодушно разрешено нападать на испанские суда и перенести свою пиратскую столицу с острова Тортуги в Порт-Ройял. Больше того, через какое-то время Генри Морган, по-прежнему водивший свои корабли под черным пиратским флагом, был назначен командующим британским флотом на Ямайке, а затем стал даже… вице-губернатором Ямайки. Естественно, Порт-Ройял в те годы переживал период своего расцвета — в нем было восемьсот домов и восемь тысяч жителей, из которых полторы тысячи — дружки и сподвижники «адмирала».

Безвестный путешественник того времени оставил потомкам яркие картинки жизни города: «Здесь закаленные солнцем и морскими ветрами, в драгоценных украшениях и великолепных восточных шелках бородатые моряки толпятся у пристаней и играют на золотые монеты, ценность которых никого из них не интересует. Кабаки забиты золотыми и серебряными кубками, драгоценными каменьями, украшениями из полусотни соборов. Любое здание здесь — сокровищница. Даже в ушах простого моряка то и дело видишь тяжелые золотые кольца с драгоценнейшими каменьями. Поножовщина так же распространена здесь, как и простая драка…»

Так жил и веселился Порт-Ройял до 7 июня 1692 года. День этот с утра ничем не отличался от остальных — влажная духота, спокойное море, бурлящие таверны и кабаки, полупьяные пираты. И вдруг в полдень раздался страшный грохот, шедший с моря, и земля заходила ходуном. Третий толчок оказался самым сильным — дома на глазах у ничего не понимавших людей рассыпались, будто игрушечные, во многих местах разверзлась земля, погребая в провалах постройки и жителей, а на уцелевших двинулось море.

За две минуты от роскошного разгульного города остались лишь воспоминания — несколько окраинных улиц.

Почти все погибли в тот день. Уцелели единицы, которые и поведали истории эту страшную быль. Но Генри Морган уже не мог знать об этой трагедии: в 1688 году он, спившись, умер в Лондоне, отбыв наказание в Тауэре, куда был заточен по приказу короля, к которому неизвестно за что впал в немилость.

И вот теперь, спустя двести восемьдесят пять лет после гибели Порт-Ройяла, многие жители Ямайки утверждают, что в ясный день при спокойном море можно наблюдать поглощенный водой город — почти сохранившиеся целиком дома, церкви, мощенные камнем мостовые. Гиды охотно рассказывают об этом туристам, которые, подобно мне и Джону, в надежде увидеть хоть что-то выходят за хорошие деньги в море на лодках с пластмассовым дном. Я так ничего и не высмотрел в морской толще, за что Джон на меня страшно обиделся. «Не желающий увидеть — не увидит», — философски заключил он после некоторого молчания, и я так и не понял, удалось ли ему что-нибудь рассмотреть на дне морском или это был просто розыгрыш, на которые он большой мастер.

Ну, а куда же девались несметные сказочные богатства Порт-Ройяла? Немало искателей сокровищ пытались обнаружить их, но, Увы, безуспешно. Американцам Эдвину и Марион Линк, нашедшим в свое время каравеллу Христофора Колумба «Санта-Мария» у берегов Гаити, удалось кое-что отвоевать у моря: домашнюю утварь из олова и меди, подсвечники, глиняные трубки, пустые бутылки из-под вина и масла, пушки, украшения из черепахи и часы, которые, как доказали специалисты, замерли в 11 часов 43 минуты в день гибели города. Другому американцу, Роберту Морксу, повезло больше: он отыскал сундук с гербом испанского короля Филиппа IV, в котором оказались серебряные монеты 1653–1691 годов.

Но ни одного золотого предмета до сих пор так никто и не обнаружил. Сокровища, возможно, действительно канули в воду, а вот поднял ли их кто-нибудь, неизвестно. Море продолжает хранить свою тайну, время от времени будоража воображение всё новых и новых искателей кладов. Улыбнется ли кому-нибудь из них счастье или драгоценности уже давно похищены, покажет время.

Украденные богатства

Нет, не о тех богатствах, что принадлежали пиратам, пойдет здесь речь. Думаю, что в сравнении с ними богатство Ямайки, открытое в XX веке, куда солиднее. Оно не только не иссякло, но, напротив, продолжает усиленно разрабатываться. И, к сожалению, разграбляться пиратами современными, вооруженными не примитивными ножами и кинжалами, а сложнейшими машинами. Речь о бокситах.

Бедная страна с богатой землей — так с полным правом можно назвать Ямайку. Путешествуя по стране, я не раз задумывался над этим определением. Особенно поражали цифры: экспортируя ежегодно свыше 8 миллионов тонн бокситов (страна занимает одно из первых мест в мире по добыче этого сырья для алюминиевой промышленности), Ямайка получает за них до смешного мало — всего 27 миллионов долларов, то есть десятую часть их стоимости, как компенсацию за эксплуатацию недр.

Большая часть бокситов превращается на заводах, принадлежащих иностранным компаниям, в глинозем — окись алюминия — и тоже вывозится. Так, в 1977 году ими было произведено свыше 7 миллионов тонн глинозема, из которых почти 3 миллиона тонн вывезено в другие страны, главным образом в США, для получения алюминия. Общая стоимость этого полуфабриката — почти 300 миллионов долларов. Но Ямайке опять-таки досталась лишь десятая часть этой суммы.

Грабеж — иначе не назовешь деятельность монополий, фантастически обогащающихся на земле Ямайки. И продолжается это уже два с половиной десятилетия. С того самого дня, когда началась промышленная разработка бокситов, запасы которых в стране оцениваются в 600 миллионов тонн. Однако первые сведения об этом ценнейшем минерале появились еще в 1869 году.

Вспомнили о нем почти случайно лишь в 1942 году. Альфред да Коста, никому не известный владелец небольшого участка земли в районе поселка Лидфорд, что в самом центре страны, никак не мог вырастить капусту и помидоры. Что он ни делал, рассада погибала. Вконец отчаявшись, он отправил в полукилограммовом пакете пробу почвы в одну из лабораторий Монреаля с наивным вопросом: «Почему на этой земле не растут овощи?» Ответ пришел довольно быстро: земля оказалась буквально начиненной бокситами и потому абсолютно не пригодной для земледелия.

Вскоре к мистеру Коста пожаловали представители той самой лаборатории, что изучала пробу его почвы. Они предложили ему за небольшое вознаграждение продать «неудачный» участок для ведения на нем изыскательских работ. Почти разорившийся к тому времени фермер охотно согласился, не подозревая, от какого богатства он отказывается.

В 1942 году первые две с половиной тонны бокситов были отправлены в США, а два года спустя корпорация «Рейнольдс металлз» получила от английского правительства разрешение на добычу бокситов и на приобретение крупных земельных участков в районе их перспективного залегания.

Машина мчится по центральному шоссе Ямайки к самому центру разработки бокситов — в округ Манчестер. По сторонам мелькают плантации сахарного тростника, редкие деревушки из пяти-шести деревянных домишек, молодые посадки кофе, картофельные поля. Дорога круто взбирается в гору, и с ее вершины открывается вид на небольшой, хорошо спланированный город. Это Мандевилль, где живут рабочие и администрация рудника и завода, принадлежащего американо-канадской алюминиевой компании «АЛКАН».

В просторной долине, сплошь изрытой экскаваторами, земля краснела кровоточащей раной. С нее содрали естественный зеленый покров, обнажив живое тело, по которому хищной черной змеей ползли многокилометровые транспортеры. По ним земля доставлялась на глиноземный завод, где в гигантских печах превращалась в серебристо-белесые слитки окиси алюминия. Невзрачные на вид, они тем не менее поистине драгоценны: без алюминия сейчас не обходится ни одно современное производство.

На тридцати с лишним километрах только в этом округе ведется добыча бокситов. Залегают они почти на поверхности, что облегчает и удешевляет их разработку. «АЛКАН» была первой иностранной компанией, внедрившейся на Ямайку. А ее дочернее предприятие — «АЛКАН Джамайка» построила первый в стране глиноземный завод в Кенделе, а затем и второй в Юартоне.

В министерстве информации Ямайки мне показали карту страны с нанесенными на нее месторождениями бокситов. И чиновник, поймав мой взгляд, с сожалением сказал:

— Да, пока все рудники и заводы у нас в стране еще принадлежат иностранцам — американским и канадским компаниям «АЛКОА», «Рейнольдс», «Ривьер», «Кайзер», «АЛКАН» и «Анаконда». Их капиталовложения в нашу алюминиевую промышленность достигают одного миллиарда долларов, но заработали они за минувшие годы во много раз больше.

Мне говорили, что этим компаниям принадлежит до пяти — десяти процентов пригодной для обработки земли, напоминающей теперь безжизненный лунный ландшафт. Особенно пострадали от добычи бокситов естественные пастбища. Главная же проблема заключается в том, что в алюминиевой промышленности занято всего несколько тысяч человек, а в сельском хозяйстве — свыше шестидесяти процентов трудоспособного населения. Иными словами, проблему безработицы, как на то надеялись когда-то власти, решить путем привлечения иностранного капитала не удается.

Требования прогрессивных сил страны покончить с грабежом национальных богатств все громче слышны на Ямайке. Правительство также настроено решительно. Первые шаги в этом направлении уже сделаны: контрольный пакет акций компаний «Рейнольдс» и «Кайзер» теперь принадлежит государству, они национализированы, на очереди — национализация предприятий остальных монополистических спрутов, мертвой хваткой вцепившихся в ведущие отрасли экономики страны: производство сахара и добычу гипса, которым очень богата Ямайка, легкую, металлообрабатывающую и пищевую промышленность.

Премьер-министр Ямайки Майкл Мэнли, с которым мне довелось беседовать, с оптимизмом смотрит в будущее, не скрывая и серьезных сегодняшних проблем. По его мнению, сейчас в стране впервые за ее многовековую историю проводятся серьезные социальные и политические преобразования. Скажем, в сельском хозяйстве процесс передачи земли тем, кто ее обрабатывает, идет довольно успешно, что должно стимулировать развитие производства продуктов питания и отказ от их импорта. В алюминиевой промышленности, где реформа системы налогообложения межнациональных монополий и постепенная национализация добычи бокситов значительно пополняет государственную казну, что позволит создавать новые предприятия и уменьшить безработицу.

Ямайка, безусловно, находится на пороге больших перемен. Прогрессивный курс нынешнего правительства во внутренней и внешней политике направлен на ликвидацию тяжелого положения свободолюбивого и гордого народа этой прекрасной страны, сумевшего первым в Британском содружестве наций добиться политической независимости. Сейчас он упорно трудится и борется за независимость экономическую, завоевание которой остается главной задачей последующих лет.

Об этом не прочтешь, к сожалению, в местных газетах, так как все они принадлежат иностранному капиталу и отражают взгляды неоколонизаторов, которых страшит независимый курс Ямайки. Но на митингах, свидетелем которых я был, слова борьбы звучали страстно и убежденно. С не меньшей силой звучат они в песнях, которые поет простой народ: портовый грузчик, перетаскивая тяжелый ящик с чужеземными тряпками для дорогих магазинов; рабочий рудника, задыхаясь в пыли карьера на благо американского миллионера; безработный, чудом устроившийся на вечер мыть посуду в ресторане…

Жарко и душно. Но циклоны, нередко захватывающие Ямайку, наполняют воздух озоном, а десятки ее чистых горных рек — свежей водой.

Нечто подобное переживает сейчас в своем развитии вся эта двухмиллионная страна, разбуженная временем социального освобождения.