В селении Долга все говорили о письме, которое было наклеено на воротах помещика Чинь Вана.
В письме, вызвавшем страх и растерянность помещика, было написано:
«Гражданин Чинь Баи! За бесчисленные преступления, совершенные тобой перед народом, ты присужден к смертной казни.
Народный суд».
Все мысли Чинь Вана кружились теперь только вокруг этого письма. Он обратился за помощью к полковнику Фуше, но тот пытался успокоить помещика, говоря, что все это пустые угрозы.
Чинь Бан жалел, что в эти тревожные дни не было рядом его младшего брата, Чинь Данга. Джунгли словно проглотили его вместе с Менье и их отрядом. Брат лучше, чем кто-либо, мог ему помочь, посоветовать, что делать.
Чинь Бан потерял покой. По ночам он просыпался от кошмарных сновидений и хватался за пистолет, с которым теперь не расставался ни днем, ни ночыо.
Помещик развернул кипучую деятельность по превращению своей усадьбы в неприступную крепость. Он поручил батракам и некоторым арендаторам укрепить ограду, углубить ров. Свою спальню Чинь Баи перенес в комнату, окна которой глядели на ворота первого двора. У ворот по ночам он заставил дежурить с ружьем батрака Ло, силача, а стены спальни увешал оружием. Кроме того, помещик приказал забить решетками все окна и поставить на дверях новые запоры. Во все жилые комнаты дома была проведена своеобразная сигнализация - проволока с подвешенными к ней бронзовыми колокольчиками.
Двери дома помещика теперь и днем запирались на засовы. Сам Чинь Бан почти не выходил из своей усадьбы, а если появлялся днем в деревне, то не иначе, как в сопровождении вооруженной охраны из своих слуг и батраков.
Лежа в постели, помещик сегодня особенно мучился от бессонницы.
Почему такое несчастье свалилось на егo голову? Не наказание ли это свыше? Не прогневил ли Чинь Бан духов своих предков? Он теперь так часто забывает зажигать поминальные свечи перед табличками предков.
От этой мысли помещику стало даже чуть легче. Ведь духов предков можно умилостивить, попросить у них прощения! Они ему не чужие, не то, что этот дьявол Беловолосый… Почему только Чинь Бан не догадался об этом раньше? Он тут же поднялся с постели и направился в комнату, где находился домашний алтарь.
За окнами стояла глухая, беззвездная ночь. Висящий на позолоченных цепочках фонарь был обтянут красным шелком, и в комнате царил таинственный полумрак. Золотой павлин, нарисованный на красном лаке сундучка, казалось, ожил и предостерегающе поглядывал на помещика. Насторожились, будто к чему-то прислушиваясь, вышитые на ширме драконы…
Помещичий дом - старый, большой - был на три четверти пуст. В нем, кроме Чинь Вана, жили лишь его сестра, старуха родственница да несколько слуг. Бесшумно пробираясь по дому, Чинь Бан поминутно вздрагивал от каждого шороха, от шелеста деревьев за стенами, от поскрипывания пола под ногами.
А вот и комната, где он беседует с духами предков. Она тускло освещена мерцанием светильника. Его отблески дрожат на черном лаке пузатого алтаря, инкрустированного узорами из слоновой кости.
Помещик опустился перед алтарем на колени, смиренно наклонил голову и постарался заставить себя думать о предках. Но мысли не слушались его. Отовсюду ему продолжали мерещиться шаги крадущихся врагов, подозрительные шорохи за спиной. Он зажег перед табличками с именами предков курительные свечи и с нетерпением ждал, когда они догорят. Ему не терпелось возвратиться в свою уютную спальню.
Но Чинь Бан не успел даже подняться с колен. Чья-то тяжелая рука вдруг легла на его плечо, и от одного этого прикосновения он чуть не умер.
Ему показалось, что он проваливается в бездну. Нужно было немедленно закричать, заколотить руками об пол, чтобы поднять на ноги весь дом, но он словно одеревенел от страха. А через несколько мгновений во рту Чинь Бана уже торчал кляп и (руки были связаны. Дрожа от страха и выпучив глаза, Чинь Бан безмолвно разглядывал связавших его людей. Перед ним стояли - помещик не поверил своим глазам! - смиренный батрак силач Ло и крестьянин Нгуен, арендовавший у него землю! Он мог бы заподозрить кого угодно в злонамеренных мыслях против себя, но только не этих двух людей!
Пока Нгуен и Ло связывали ноги Чинь Бану, оцепенение и страх, охватившие его, уступили место ярости. Кто позволил этим грязным ублюдкам войти ночью в его дом?! Как осмелились они дотронуться до него своими грязными руками?!
Если бы не веревки, врезавшиеся в тело, Чинь Бан подумал бы, что все это происходит во сне. Он попытался что-то вымолвить, по из-за плотного кляпа стал задыхаться. Тогда он начал изо всех сил барахтаться, пытаясь хотя бы ударить йогой кого-нибудь из врагов, но Нгуен и Ло не обращали на это никакого внимания.
- Ну и боров! - покачал головой Нгуен, пытаясь сдвинуть Чинь Бана. - И не поднимешь его один!
- Не мешай-ка мне, - сказал тогда Ло. - Я его в последний раз на себе понесу…
Нгуен закряхтел, помогая Ло взвалить помещика на плечи, и вышел первым, чтобы оглядеть двор.
За воротами усадьбы стояли еще три человека с ружьями, но Чинь Бан не разглядел в темноте их лиц.
Дойдя до берега реки, люди остановились.
Чинь Бану развязали ноги, вынули кляп изо рта.
- Слушай, Чинь Бан! - сурово обратился к нему Нгуен. - Мы не будем перечислять всех преступлений, которые ты совершил перед народом.
Не за них народный суд приговорил тебя к смерти, а за более страшное…
Помещик рванулся к Нгуену и, захлебываясь, заговорил:
- Никаких преступлений я не совершал! Никакие вы не судьи!
Немедленно отпустите меня, иначе жестоко поплатитесь за это!…
Ло положил па плечо помещика свою тяжелую руку, и тот замолчал.
- Для того чтобы перечислить все твои преступления, - сказал Нгуен, - не хватило бы и недели. Я могу только напомнить некоторые из них…
Помнишь год, когда тайфун побил крестьянские посевы и голод душил людей?
- Разве я пе ссужал тогда многих рисом?! - воскликнул Чинь Бан.
- У тебя зерном были полны закрома, и ты пользовался безвыходным положением людей, чтобы брать с них непомерно большие проценты за ссуду.
- Я никого пе неволил!
- Так может говорить лишь человек с волчьим сердцем…
- Я не хочу слушать тебя!
- Нот, послушай! Разве можно забыть семьи бедняков, которые умерли в тот год по твоей вине, Чинь Бан?
- Это неправда! Небо решает, кому и когда умереть!
- Ты воспользовался горькой нуждой семей Ло, Хона и многих других, чтобы за бесценок забрать у них землю. Вспомни, сколько семей ты выгнал за долги из их хижин? Всё, Чинь Бан, было у тебя построено на обмане, бесчеловечности и произволе. Твоя воля стала единственным законом в пашем селении. Разве не ты издал закон, по которому крестьянская скотина, если она случайно забредет па помещичье пастбище, становилась твоей собственностью? А лабанг? Даже за листья лабанга, которые никому не принадлежат и валяются на земле, ты умудрился брать с нас налог!
- Не один я так поступал. Почему вы меня за это судите?
- Повторяю, Чипь Бан, что сейчас мы судим тебя не за это.
- За что же тогда?
- И даже не за то, что при японцах ты оклеветал брата Ло и, когда те его казнили, присвоил его землю.
- Это неправда!
Нгуен вплотную подошел к сжавшемуся от страха помещику.
Несколько минут он молча вглядывался в его посеревшее, обмякшее лицо.
- Мы приговорили тебя к смерти за то, что ты предавал чужеземцам наших братьев. Это по твоему навету были повешены, обезглавлены и заживо сожжены многие наши крестьяне! По твоей вине недавно был расстрелян французами агитатор Куонг! Что, разве не так?
- Ложь! Ты все это выдумал… Кто же не знает, что Куонг был схвачен по указке Желтой Маски?
- Откуда это известно тебе? - спросил Нгуен, обменявшись взглядом с товарищами. - Разве ты был при этом?
- Нет, я болел тогда. Но мне рассказывали другие.
- Трусость и ложь всегда живут рядом. Зачем нужно было тебе рассказывать то, что сам видел, Чинь Бан? Разве не ты был тогда в желтой маске?
Мгновение помещик вытаращенными от животного страха глазами глядел на Нгуена, а потом упал на колени и, тычась головой в землю, истерически закричал:
- Братья, пощадите! Простите! Возьмите дом мой! Берите все, что накопил, только не убивайте!
- Не накопил, а награбил! Придет время - возьмем!
Люди с отвращением глядели на пресмыкающегося у их ног, еще недавно всесильного, жестокого и алчного человека.
Продолжая ползать, Чинь Бан поднял глаза, с мольбой всматриваясь в лица своих судей. До последней минуты его не покидала надежда разжалобить их причитаниями и наигранным раскаянием. Но ни на одном лице оп не увидел и тени сочувствия или жалости.