Хотя по времени года было уже пора клубиться облакам над оголённой вершиной Одзиямы, но дни стояли светлые, безветренные и знойные.

В полдень над Одзи стояла удивительная тишина. Лишь время от времени её нарушали взвизгивание пилорамы, доносившееся с лесопилки, да крики перелётных птиц.

Мужчины ушли на работу, а дети еще не вернулись из школы, и хлопотливые женщины городка занимались своими привычными домашними делами. Одни, присев на корточки перед очагами, раздували огонь, другие, раздвинув двери, убирали дома и проветривали цыновки, третьи с подвязанными сзади широкими рукавами кимоно полоскали на мостках у пруда бельё…

Осеннее солнце жгло так нестерпимо, что даже в тени нечем было дышать.

Опираясь правой рукой о плечо Такао, старая, слепая мать учителя шла по улочке квартала, где жили корейцы, а впереди, без умолку болтая, важно выступала маленькая Такэ-тян.

- Бабушка, а вот дом старого Кима! Помните, как он не хотел отпустить вас, пока не напоил чаем? А меня горохом угостил… А рядом с ним живут Като. Мы у них ещё не были. Зайдёмте, бабушка?

- Зайдём, Такао… Такэ-тян, тушь не пролила?

Девочка протянула руку со склянкой, словно старушка могла её увидеть, и торопливо затараторила:

- Что вы, бабушка?! Вот она - целёхонькая! Разве я маленькая?

Пока госпожа Сато со своими провожатыми неторопливо шла по улице, из-за оград и раскрытых окон домов то и дело слышалось:

- Добрый день, госпожа!

- Заходите к нам!

Маленькая, сгорбленная старушка с улыбкой кланялась в ту сторону, откуда слышались голоса.

После всего пережитого во время войны, после событий в Хиросиме, старой женщине казалось, что теперь-то люди не будут больше воевать и никогда уже не повторятся ужасы последней войны. Но прошло несколько лет, ещё не успели отстроить дома, разрушенные американскими бомбами, как снова на улицах появились японцы, одетые в военную форму, а в газетах замелькали сообщения о готовящейся войне.

Вот подрастают у неё внучки, подрастают у соседей мальчики. Неужели и их придётся оплакивать? Когда же будет конец этим жестоким войнам?

Однажды Имано, работавший на лесопилке, собрал всех женщин городка и рассказал о движении за мир. Когда он рассказывал о том, как в далёком городе, в Европе, съехались из разных стран люди и решили собрать подписи людей, не желающих войны, многие слушательницы от радости даже прослезились. И тогда же мать учителя заявила, что сама будет ходить из дома в дом и собирать эти подписи.

Имано она знала по довоенным годам, когда о нём впервые заговорили в Одзи.

Госпожа Сато хорошо помнила стройного человека с открытым, смелым лицом, широким лбом и умными, строгими глазами. О нём говорили, что он чаще бывал в тюремных камерах, чем под крышей своей убогой лачуги. Коммуниста Имано глубоко уважали за честность, прямоту, неподкупность, за широкое, отзывчивое сердце и непримиримость к врагам народа.

Когда началась японо-китайская война, Имано был впервые арестован. Он во всеуслышание заявил тогда, что эта война затеяна богачами для их собственной выгоды, а бедным людям она ничего не даст, кроме горя и ещё большей нищеты.

После этого Имано долго не видели в Одзи. Появился он в начале тихоокеанской войны, поседевший, измождённый. Но тюрьма и долгие годы лишений не согнули этого человека. Вскоре после его приезда в городке стали появляться листовки, призывающие молодёжь рвать повестки и не проливать своей крови за интересы золотых мешков. И Имано снова был упрятан в тюрьму.

Он возвратился в родной городок вместе с другими коммунистами лишь после капитуляции Японии. Жену и младшего сына он уже не застал в живых. Тяжёлые испытания и болезни источили их силы, и они не дожили до дня встречи с мужем и отцом.

Учитель Сато, с глубоким уважением относившийся к Имано, немало рассказывал о нём своей матери. Он повторял ей слова Имано о том, что простым людям Японии нельзя падать духом, что они должны бороться за новую, счастливую жизнь.

Имано стал тем человеком, к которому потянулось всё лучшее, что было в Одзи.

Около него собирались все, кто желал бороться за мир, за свободу и независимость Японии.

На другой день после ареста своего сына госпожа Сато пошла к Имано. Они долго сидели в тот вечер, и Имано рассказывал старой женщине о том благородном пути, который избрал её сын. Госпожа Сато изъявила желание помочь делу мира. Имано сказал:

- Вы правы! Каждый честный человек - мужчина и женщина, старый и молодой - не может сейчас сидеть сложа руки. Если народы всего мира скажут в один голос:

«Нет!» - то войны не будет. Её можем предотвратить мы, сотни и сотни миллионов простых людей.

Госпоже Сато был выделен для сбора подписей небольшой участок - правая сторона корейской улочки…

Вместе со своими помощниками - Такао и маленькой Такэ - старушка подошла к дверям убогой, покосившейся лачуги Като. Их встретила пожилая, с болезненным лицом женщина - жена Като. Госпожа Сато оставила сандалии за порогом, и Такао осторожно ввёл её в дом. Комната, в которую они вошли, была небольшая - в шесть цыновок, с низко нависшим потолком и стенами, оклеенными пожелтевшей бумагой.

На полу, на старых, потёртых цыновках, возились несколько совершенно голых малышей.

При появлении гостей они притихли и удивлённо уставились на пришельцев.

Пока госпожа Сато разговаривала с женой Като, Такао, остановившийся у двери, разглядывал комнату. Посреди неё возвышалась старая железная жаровня с чугунным котлом. В котле что-то булькало, и из-под деревянной крышки вырывались тонкие струйки пара. У окна на полке, установленной в нише, стояли глиняные чайники, чашки и котелки - металлической посуды не было. В углу лежал соломенный мешок с древесным углём.

Госпожа Сато положила на стол лист, разгладила его руками и сказала внучке:

- Такэ-тян, тушь и кисточки.

Госпожа Сато стала рассказывать жене Като, что даёт для дела мира каждая новая подпись.

- Как же, понимаю, - кивала головой хозяйка дома. - Очень нужное это дело!

Но когда мать учителя протянула ей кисточку, хозяйка вдруг отодвинулась от неё и испуганно залепетала:

- Нет, нет, госпожа Сато! Я бы всей душой, но видите ли…

Лицо старушки выразило изумление:

- Как же, ведь вы только что были согласны со мной…

Приложив руки к груди, жена Като взволнованно заговорила:

- Поверьте мне, не могу я! Муж мне строго приказал не подписывать никаких бумаг… Его и винить в этом трудно…

- Почему? - удивилась госпожа Сато.,

Жена Като понуро опустила голову:

- Нужда, всё нужда! Муж очень долго был безработным и сейчас боится потерять работу. Страх у него теперь постоянный. И всё из-за чего? Из-за нашей бедности. Стоит управляющему лесопилкой не так на него поглядеть, как муж мой всю ночь ворочается… Ему кажется, что его хотят уволить. Вот и приказал мне… быть осторожной. - Она поклонилась госпоже Сато и прошептала: - Извините, пожалуйста.

Такао подошёл к госпоже Сато и что-то шепнул ей, та кивнула головой.

- Простите, тётя, - сказал Такао. - Может быть, вы поговорите с Като-саном, когда он вернётся домой… Мы оставим вам листок для подписей. А вы после принесёте бабушке Сато.

- Если так можно будет сделать… - Жена Като радостно засуетилась. - Я поговорю с мужем и с соседями… Я бы так хотела подписать ради детей наших! - Она поднесла рукав к глазам. - Надо спасти детей…

Когда госпожа Сато подошла к домишкам, где жили корейцы, кто-то окликнул её:

- Не к нам ли, бабушка?

Из окна выглянуло приветливое лицо молоденькой кореянки.

Старушка остановилась и, повернув в её сторону голову, вытянула руку со свёрнутыми подписными листами:

- К вам, к вам!

Кореянка выбежала на улицу и пригласила присесть госпожу Сато на скамейку у дома:

- Одну минутку, бабушка. Я соберу всех, кто сейчас дома. Все наши обязательно подпишутся.

Вокруг госпожи Сато, Такао и Такэ-тян стали собираться женщины и дети. Пришли и старики с длинными трубками. Из ближайшего дома вынесли столик, на котором Такао проворно разложил листы для подписей.

Но в это время, грубо расталкивая людей, протиснулся вперёд какой-то мужчина в замшевой куртке, с гладко напомаженными волосами.

Это был Тада, старший брат Хитоси. Лицо у него было красное, от него пахло виски.

Он подчёркнуто вежливо поклонился и с издёвкой в голосе спросил:

- Извините, господа, где тут у вас проводится подписка за мир? Давно мечтаю подписаться…

Появившиеся вслед за ним хорошо одетые молодые люди загоготали. Корейцы, кто с недоумением, а кто с испугом, смотрели на этих пьяных молодчиков.

- Что вам угодно? - строго спросила госпожа Сато.

Такао, стоявший рядом с ней, прикрыл руками листы.

- Вот что мне угодно! - сказал Тада, выхватил листы из-под руки мальчика, поднял их так, чтобы все видели, и изорвал в клочья.

Приятели его громко хохотали. Маленькая Такэ-тян бросилась к бабушке и заплакала.

- Что вы делаете! - выступил вперёд старик-кореец. - Ведь госпожа Сато вас ничем не обидела…

Тада переглянулся с приятелями, те молча кивнули головами.

- Ах ты пёс! - обернулся он к старику. - Кто разрешил тебе первым заговорить с японцем?

Ударом ноги он повалил корейца на землю. Это был сигнал к побоищу. Кто-то грубо толкнул госпожу Сато и ударил по голове стоявшую рядом с ней молоденькую кореянку.

- Бей корейцев! - раздались голоса молодчиков. - Бей красных!

В воздухе засвистели бамбуковые палки.

Тада и его приятели врывались в лачуги корейцев, рвали бумагу на дверях и окнах, выбрасывали на улицу одеяла из разноцветных лоскутков, подушки, набитые рисовыми отрубями, и глиняные горшки с соленьями…

- Беги скорей на лесопилку, - шепнул Такао знакомому мальчику-корейцу. - Я не могу бросить бабушку…

С помощью нескольких кореянок он оттащил за угол забора потерявшую сознание госпожу Сато.

Прозрачный воздух Одзи вдруг сотрясли прерывистые, тревожные гудки лесопилки.

Над чёрной от копоти крышей кочегарки один за другим появлялись крутые завитки пара и быстро вспархивали вверх маленькими белыми облачками.

Обычно прерывистые гудки сзывали население, когда городку грозило какое-нибудь бедствие - или занялись огнём деревянные тонкостенные дома бедноты, или покинула свои берега разбухшая после дождей Одзигава и устремилась в нижние кварталы Одзи.

Но испуганные женщины и старики, сколько ни озирались вокруг, не могли заметить над крышами домов ни клубов чёрного дыма, ни ярких языков пламени.

Одзигава была попрежнему спокойна. До осеннего праздника урожая, когда обычно с горных склонов несутся кипящие белой пеной дождевые потоки, оставалось не менее двух недель. В её светлой воде недвижно стояли буйволы и медленно размахивали хвостами, отгоняя мошкару. Хвосты покачивались плавно и размеренно, как маятники.

А гудки на лесопилке не умолкали. Недоумение жителей всё возрастало. Они беспокойно переговаривались, некоторые поспешно снимали с верёвок бельё и задвигали ставни на дверях и окнах.

Но вот деревянные ворота лесопилки распахнулись, и на улицу хлынула толпа возбуждённых рабочих. Размахивая кольями, они подбирали на ходу камни и бежали в направлении корейского квартала.

- Погромщики бьют корейцев!

- Проучить фашистов!

- Сорвём провокацию!

Услышав гудки, школьники, только что окончившие занятия, высыпали за ворота и увидели рабочих. Впереди бежал старший брат Дзиро - Хейтаро. Мальчики сразу узнали его.

- Дзиро, сейчас же ступай домой! - крикнул Хейтаро, пробегая мимо.

Мальчики повернули головы в сторону Дзиро.

- Сам бежит на драку, а других домой гонит! - крикнул Масато и свистнул. - Наверно, там…

Дзиро схватил Масато за рукав, провожая взглядом бегущих рабочих. После недолгого колебания он решился. Сняв с плеча сумку с книгами, он передал её стоявшему сзади малышу Тэйкити:

- Держи! - и помчался за рабочими.

- Держи! - крикнул Масато и бросил свой узелок с книгами другому малышу.

Вслед за ними побежали и остальные старшеклассники.

Когда мальчики прибежали на корейскую улочку, там уже шла потасовка между рабочими и погромщиками.

- Мальчики, бьют брата Сигеру! - крикнул Котаро и побежал к деревянным мосткам, переброшенным через придорожный ров.

Там отбивался от двух рослых хулиганов Тосио. По его лицу струилась кровь.

Дзиро махнул рукой, и мальчики, подняв неистовый свист, ринулись с пригорка.

Здоровенный молодчик с гладко остриженной головой повалил Тосио на землю; другой погромщик в это время с перекошенным от боли лицом тяжело поднимался с земли, держась за живот. Взглянув на упавшего Тосио, он вдруг вытащил из кармана нож.

Но он ничего не успел сделать: Дзиро молча кошкой прыгнул ему на спину и схватил за шею.

Погромщик покачнулся и выронил нож.

- Убью! - прохрипел он, пытаясь отодрать руки Дзиро от своей шеи.

Но в это время раздался крик Масато:

- Вперёд, карпы!

Он отбросил ногой валявшийся на земле нож. Мальчики ринулись на обоих погромщиков. Масато и Сигеру бросились под ноги того, в которого вцепился Дзиро.

Остальные облепили другого, лежавшего на Тосио. К барахтающимся в пыли клубкам тел вскоре подоспели рабочие. … Схватка завершилась победой рабочих. Фашистские молодчики в изодранных костюмах и вывалянные в грязи убежали под свист и улюлюканье собравшихся жителей Одзи.

- А где же полиция? - крикнул кто-то.

Раздались возбуждённые голоса:

- До каких это пор будем терпеть бандитов?

- Эти погромщики совсем обнаглели!

- Да ведь полиция их оберегает!

- Не проучить их, так среди белого дня зарежут! А полицейские виновных не найдут…

- Они знают, кого оберегать, - сказал Тосио. Ему уже успели забинтовать голову.

- Зато такого, как Сато, ни за что арестовали!

- Пусть попробуют не выпустить! Голос Одзи тогда в Токио услышат!

Небольшими группами рабочие медленно взбирались вверх, в нагорную часть посёлка.

Не сговариваясь между собой, все направились к стадиону.

Стадионом Одзи назывался пустырь, на котором играли по воскресеньям в бейсбол.

Зрители обычно размещались прямо на траве и камнях или расстилали на земле куски цыновок.

Когда уже по-осеннему пожелтевшее поле заполнилось народом, Хейтаро, поднявшись на притащенный кем-то бочонок, поднял руку, призывая к вниманию, и громко объявил:

- Друзья, предлагаем открыть митинг, посвящённый борьбе жителей Одзи за мир!

Первыми захлопали в ладоши и засвистели школьники, устроившиеся на деревьях, окружавших стадион.

У трибуны появился Имано, и стадион мгновенно затих. Он заговорил просто и задушевно - так, как обычно говорят у себя дома с близкими, в кругу друзей.

- Тем, кто сидит там, наверху, - Имано кивнул головой в сторону каменных домов, где размещались американцы, - выгодно, чтобы среди простого народа жили вражда и недоверие. И это понятно. Когда народ не дружен, им легче править и понукать. Но те, кто надеется на вражду в нашей семье, глубоко ошибаются. Простые люди Одзи хорошо знают, кто их враг, а кто друг. Они знают, что враги и друзья делятся не по крови, не по национальной принадлежности и не по цвету кожи.. Те, кому это выгодно, хотят меня, например, уверить, что хозяин лесопильного завода мой друг и брат.

На стадионе послышался смех.

- Как хорёк друг курице! - крикнули из толпы.

- Меня и вас хотят уверить, - продолжал Имано, - что заправилы концернов - наши братья. Вы только подумайте! «Братья», которым наплевать на то, что миллионы японцев едят траву вместо риса, «братья», которые продают нашу страну чужеземцам… - Голос Имано зазвучал громче и суровее. - А вот этот, - Имано показал рукой на сидящего в первых рядах пожилого человека в залатанной фуфайке, - огородник кореец Ким Дон Сек, честный труженик, - оказывается, мой враг. Почему же, спрашиваю я вас, Ким и миллионы таких же простых люден - мои враги, а кучка предателей нашего народа - мои друзья и братья? Почему нас хотят уверить в том, что китайцы и корейцы, желающие жить с нами в дружбе, наши враги? Почему нашими врагами называют русских людей, которые подняли знамя борьбы за мир и за дружбу простых людей во всём мире? Нет! У тех, кто хочет натравить нас друг на друга, ничего не выйдет…

- Правильно, Имано!

- Не выйдет!

По стадиону прокатился грохот аплодисментов, на всех деревьях вокруг стадиона закричали «банзай».

Имано поднял руку, и глубокая тишина снова повисла над полем.

- Нас, простых людей, во всём мире неисчислимое множество. Мы - несокрушимая сила, и наша сплочённость и воля могут предотвратить новые войны. Если мы скажем войне «нет», то никакие силы не посмеют её вызвать, ибо что сильнее воли народа?

Если весь народ дунет, то будет тайфун! Если весь народ топнет ногой, будет землетрясение! Если наш народ в Одзи скажет «нет!» и то же самое скажут в Токио и Осака, в Нью-Йорке и Лондоне, в Германии, Египте, Аргентине, во всех странах мира, то кто будет воевать тогда?

Раздались возгласы:

- Прекратить войну в Корее!

- Пусть амеко убираются из Японии!

Тогда голос Имано зазвучал еше громче:

- Наш Одзи, товарищи, только маленький городок в Японии. Не на каждой карте его найдёшь. Но и в Одзи тоже действует кучка предателей нашей нации, которые хотят запугать простых людей. Фашисты обнаглели до того, что среди бела дня избивают людей только за то, что они подают свой голос за мир.

Фашисты гуляют на свободе, потому что им покровительствуют чужеземцы, а честного человека, настоящего патриота, учителя Сато, держат в тюрьме..

- Освободить учителя! - зазвенели детские голоса с деревьев.

- Свободу Сато-сенсею!

Весь стадион загудел.

- Долой предателей и их хозяев!

- Амеко, вон из Японии!

- Да здравствует мир!

Имано снова поднял руку, и шум постепенно затих.

- Вся вина учителя заключается в том, что он сказал: «Японцы не будут воевать ни за интересы своих правителей, ни за интересы их заморских хозяев. Японцы будут бороться за мир!» И, как все честные люди, Сато требовал прекращения грабительской войны против корейского народа. И за это он оказался в тюрьме. Но Сато не один, а всех нас в тюрьму не загонишь! Мы требуем освобождения Сато! Мы будем бороться до тех пор, пока не добьёмся его освобождения! Будем бороться до конца!..

Дзиро, сидевший на большой ветке клёна, нагнулся к Масато:

- Слышал? Рабочие будут бороться за сенсея!

Он облизнул рассечённую губу и улыбнулся. Под глазом у него был большой синяк.

- Сенсея освободят непременно, - кивнул головой Масато. На его щеке красовалась большая царапина. - Если весь народ дунет - будет тайфун!

С соседнего дерева раздался голос Сигеру:

- Смотрите, около трибуны сидят на траве учителя Аоки и Танака и хлопают в ладоши…

Сигеру взмахнул рукой и чуть не сорвался с дерева.

- Только сплочённостью мы можем добиться своего! - Имано потряс сжатым кулаком.

- Мы не одиноки в нашей борьбе за правду, справедливость и мир. Мы идём плечом к плечу со всеми простыми, честными людьми всего мира. Мы идём вместе с великими народами Советского Союза и свободного Китая…

Последние слова Имано были заглушены аплодисментами и криками:

- Советскому Союзу банзай!

- Народному Китаю банзай!

Когда Имано закончил свою речь, у трибуны появился владелец магазина «Дом журавля и черепахи» Фудзита и, опираясь на трость, осторожно взобрался на бочонок.

- Я не сомневаюсь, господа, - заговорил он тоненьким, дребезжащим голоском, кивнув подбородком в сторону Имано, - что этот человек умышленно ничего не сказал о нашем императоре и правительстве, потому что Имано - красный, и вся его речь - это коммунистическая пропаганда. Красные подрывают основы нашего государства и хотят поссорить нас с Америкой, которая помогает нам…

- Тебе помогает толстеть, а не нам! - крикнул сидевший около бочонка пожилой рабочий и сплюнул.

Со всех сторон раздались возгласы:

- Нечего слушать этого кровососа!

- Слезай, живодёр!

С деревьев закричали:

- Барсук! Барсук!

На этом закончилось выступление Фудзиты.

Внимание участников митинга привлёк настоятель местного буддийского храма. Маленький, сгорбленный старик в парчовой шапочке шёл, опираясь на плечо молодого монаха. Все поднимались и пропускали его вперёд.

Жителям городка было известно, что престарелый настоятель не только подписал воззвание в защиту мира, но и призвал последовать его примеру всех своих прихожан.

Но в тот момент, когда настоятель подошёл к трибуне, с западной окраины стадиона раздались крики:

- Полицейские!

Вслед за этим послышались свистки, и участники митинга увидели большую группу полицейских, спрыгивающих с грузовой автомашины.

Несколько полицейских на мотоциклах подкатили к трибуне. За ними подъехал автомобиль.

- Немедленно разойдитесь! - приказал полицейский начальник, сидевший в машине.

Размахивая дубинками, его подчинённые окружили трибуну.

Стадион взорвался гулом гневных голосов:

- Где вы были, когда фашисты хулиганили?

- Американские холуи!

Полицейский начальник взмахнул рукой в белой перчатке, и полицейские бросились в первые ряды. Сидящий на клёне Дзиро увидел, как один из полицейских подбежал к настоятелю, замахнулся на него, но Имано и ещё несколько рабочих схватили полицейского и сбили его с ног.

В это время Дзиро услышал крики внизу. Масато проворно, как обезьяна, стал подниматься вверх и уселся рядом с Дзиро. Внизу, угрожающе размахивая дубинкой и громко ругаясь, стоял сам «бегемот» - огромный детина, один из старших полицейских Одзи. О нём говорили, что он во время войны служил в жандармерии и избивал арестованных мокрыми полотенцами, свёрнутыми жгутом, отбивая им лёгкие.

- Слезть немедленно! - гаркнул он, размахивая дубинкой. - А то стащу и переломаю все кости.

Но Дзиро и Масато предпочли взобраться ещё выше. Тогда полицейский швырнул в них камень.

- Иди сюда! - крикнули сверху. - Бегемот!

Вокруг послышался смех мальчишек, сбежавшихся к дереву. На выручку приятелей поспешил Сигеру. Он подбежал к полицейскому и, изобразив на лице неподдельный ужас, крикнул:

- Господин полицейский, я видел, как вон там, у самого овражка, упал и не поднимается… какой-то полицейский… Кажется, начальник! Туда все побежали.

- Упал? Где? - рявкнул «бегемот» и помчался в ту сторону, куда показал Сигеру.

Дзиро и Масато быстро соскользнули с дерева.

- Что случилось? - спросил Дзиро, потирая ушибленную ногу.

Сигеру ухмыльнулся и скорчил гримасу:

- Ничего особенного… Бегемот поверил мне и решил немножко пробежаться. Надо удирать, а то он сейчас вернётся.