КОНКУРСНЫЙ ЭКЗАМЕН
Перевод Я. Лесюка.
Тема гласила: «Направьте в ваш департамент прошение о субсидии, в убедительной форме описав плачевное положение просителя».
После того как председатель конкурсной комиссии, инспектор пятого класса, проскандировал последнее слово, в переполненной аудитории, где добрая сотня служащих подвергалась письменному экзамену для зачисления в список сверхштатных чиновников группы «С» финансового ведомства, еще несколько мгновений слышался скрип перьев по бумаге, затем все разом подняли головы и перевели дух. Председатель комиссии напомнил, что кандидатам дается на сочинение шесть часов, и посоветовал не пользоваться листами бумаги без штампа министерства; затем он повернулся к другим членам конкурсной комиссии, также инспекторам или старшим чиновникам, и заговорил с ними.
Экзаменующиеся заерзали на партах, привезенных из соседней школы и настолько узких, что взрослый человек, сидя за подобной партой, чувствовал себя точно в смирительной рубахе; если ему нужно было, скажем, почесать за ухом, то он производил такой шум и скрип, будто вытаскивал гвозди. У всех на лицах можно было прочесть растерянность и негодование.
— Да они, видно, погубить нас хотят! — прошипел чиновник из Управления косвенных налогов, у которого за плечами было лет двадцать сверхштатной службы.
Его сосед по парте, письмоводитель Земельного управления, вместо ответа лишь помотал головой.
С такой темой никогда еще не сталкивался ни один чиновник. И кто только ее выдумал?! Они, должно быть, и впрямь решили всех погубить! С тех самых пор, как возникли эти конкурсы, в темах сочинений неизменно затрагивались возвышенные и высоконравственные проблемы. К примеру, такая: «Ежедневной, подчас незаметной служебной деятельностью вы споспешествуете величию Отечества» и прочее, и прочее. Или же такая: «Присягу чиновника, который клянется верой и правдой служить своему Ведомству и во всех своих поступках, даже в приватной жизни, руководствоваться высшими интересами Государства, можно уподобить воинской присяге» и так далее. Попадалась и такая тема: «Некий ваш коллега после сорока лет беспорочной службы был по самоличному указу монарха награжден крестом Ордена кавалеров итальянской короны. Опишите, какие чувства…» и прочее. Эта последняя тема, правда, несколько устарела, потому что монарх после войны потерял как свою корону, так и возможность награждать кого бы то ни было крестами Ордена кавалеров этой короны, но зато остальные темы постоянно фигурировали на каждом конкурсном испытании для любых категорий чиновников в любом департаменте. (Надобно заметить, что по традиции у сотен служащих, которым было предложено в настоящее время «направить в министерство прошение о вспомоществовании», карманы были битком набиты сочинениями на различные возвышенные темы; сочинения эти, изложенные выспренним стилем, принадлежали перу учителей школ или студентов университета, к которым заблаговременно обращались конкурсанты). И кто бы мог подумать, что всех их ожидает такая западня, такая коварная тема!.. О чем же они должны теперь писать? Нужно, видите ли, составить прошение о субсидии!.. И это именуется темой конкурсного испытания? Мало того! Надо, оказывается, описать плачевное положение просителя. Что тут имеется в виду? Легко сказать — «плачевное положение»! Да еще все это надо изложить «в убедительной форме»! Как следует понимать слова «в убедительной форме»?
— Что бы это могло означать? — спросил счетовод Управления гербовых сборов у своего соседа, письмоводителя из Ипотечного управления.
— Я полагаю, для вящей убедительности следует ставить восклицательные знаки через каждые два-три слова, — ответил тот и тут же пожалел, что снабдил полезными сведениями своего коллегу, который теперь, чего доброго, победит на экзамене и получит вожделенное место.
Между тем люди, предложившие столь непривычную тему, хотели только одного — создать для всех кандидатов условия, которые облегчили бы им экзамен по родному языку. Однако произошло нечто непредвиденное, своего рода парадокс: сверхштатные чиновники, чья жизнь с каждодневным корпением в присутствии и домашними невзгодами уже сама по себе, без каких-либо особых несчастий, была столь уныла, что могла бы вдохновить нового Гоголя, все эти седовласые люди, стоявшие на низших ступенях бюрократической лестницы, люди, кому достаточно было описать всего лишь один день их собственной жизни, чтобы нарисовать тем самым весьма плачевную картину лишений и бедствий, не могли теперь выжать из своей головы ни единой мысли; снова и снова вчитываясь в заглавие темы, перекликавшейся с их повседневной жизнью, они старались выдумать самые невероятные события, которые отвечали бы их представлению о «плачевном положении просителя».
Прошел уже целый час после того, как тема была продиктована, но ни один кандидат не придумал еще ни единого слова. На лицах у всех было написано безнадежное отчаяние. Что бы такое придумать? О чем написать?
Какой-то чиновник из Налогового управления подтолкнул локтем своего соседа, письмоводителя Казенной палаты.
— Три недели тому назад моей жене вырезали опухоль, злокачественную опухоль… Как ты думаешь, это годится?
Письмоводитель застыл в нерешительности.
— А что, твоя жена умерла? — спросил он.
— Что ты, что ты! Она в больнице.
— Видишь ли… Ведь надо описать «плачевное положение просителя». Вот если бы она умерла…
Один сверхштатный служащий Монопольного управления, который мальчишкой читал книгу о морских путешествиях, решил было, что кораблекрушение — прекрасный повод для просьбы о субсидии, и принялся уже строчить: «Находясь на плоту, который носится по воле волн, обращаюсь с настоящим прошением в ваш досточтимый департамент…» Но внезапно его охватило сомнение: откуда на этом злосчастном плоту взялось все необходимое для письма? И тотчас же новая мысль повергла беднягу в еще большую растерянность: даже если допустить, что на плоту и нашлось бы все необходимое для прошения, то как бы он смог направить прошение о вспомоществовании в министерство? И наконец, можно ли считать положение человека, терпящего бедствие на море, поистине плачевным?
Прошло уже два часа. Чиновники судорожно стискивали челюсти, прилагая самые невероятные усилия, чтобы придумать какой-нибудь по-настоящему несчастный случай, но ничто, по их мнению, не годилось. Эпидемия, смерть, избиение младенцев — все казалось им недостаточным для того, чтобы разжалобить департамент и убедительно обосновать ходатайство о вспомоществовании. Они мучились и потели, а фантазия их все иссякала, мозг деревенел и решительно отказывался работать. Члены экзаменационной комиссии, которые прохаживались взад и вперед между партами, тоже пребывали в полной растерянности. И наконец решили посовещаться друг с другом. Как помочь этим беднягам? Как подсказать им какую-нибудь идею?
Но тут председателю комиссии пришло в голову спасительное решение. Ведь у него имелся запасной конверт с другой темой.
— Попробуем предоставить экзаменующимся возможность писать сочинение на любую из двух предложенных тем, — сказал он.
Это было некоторым отклонением от правил, но только таким путем можно было избежать катастрофы. Вот почему председатель комиссии распечатал второй конверт и предложил кандидатам еще одну тему, объявив, что те, кто решат отдать ей предпочтение, могут располагать шестью часами, начиная с этой минуты. Затем он, скандируя каждое слово, продиктовал текст новой темы: «Подобно тому как вооруженные часовые стоят на страже священных границ Отечества, в учреждениях административного управления чиновники оттачивают инструменты, всемерно споспешествуя умножению благосостояния и величия страны, долженствующего сохраниться в веках».
На лице председателя комиссии появилась улыбка: только что оглашенная тема нравилась ему самому гораздо больше первой. Улыбка эта, казалось, осветила всю просторную аудиторию и отразилась на лицах сотни чиновников; они снова заерзали на партах, но на сей раз в их душах пробудилась надежда.
КОНЦЕРТ БЕТХОВЕНА
Перевод Я. Лесюка.
— Смотри, как бы тебя не обошли другие репортеры, — сказал Лучано, отрываясь от работы: он наклеивал на макет журнальной полосы еще пахнувшие свежей типографской краской оттиски. — Постарайся первым пробиться к министру и не спеша задай ему все те вопросы, которые я тебе продиктовал.
Джулио, стоявший по другую сторону стола, только кивнул в знак согласия.
— Я оставлю для твоего материала ровно две колонки на первой полосе, а если интервью окажется длиннее, то надо будет чем-нибудь поступиться. Кстати, возьми в пресс-центре вчерашние фотографии.
Джулио снова кивнул. Он отлично знал, что ему надо делать, напрасно Лучано продолжает давать ему все новые и новые указания. Ведь вот уже целую неделю он, Джулио, только тем и занят, что берет интервью у всяких важных особ — промышленников, миллионеров, киноактеров, которые съехались отовсюду на Международную авиационную выставку. Его от этого занятия уже просто мутит.
— Можешь взять мою машину, — продолжал Лучано. — Я задержусь в редакции.
С этими словами он протянул Джулио кожаный футлярчик с ключами. Тот опустил ключи в карман и, осторожно ступая по клочкам бумаги, разорванным корректурным листам и макетам журнальных полос, во множестве валявшимся на полу, вышел из комнаты.
Автомобиль Лучано стоял в углу двора. Джулио открыл дверцу, повернул ключ зажигания и замер, положив обе руки на руль: он почему-то никак не решался тронуться с места. Наконец он включил фары, и в неожиданно вспыхнувшем луче света — как в огнях рампы — заплясали ночные бабочки и мошки. Из приземистых корпусов типографии доносился мерный гул машин. Даже ночью — в те три или четыре часа, когда Джулио мог позволить себе немного отдохнуть в гостинице, — шум этот, точно наваждение, преследовал его во сне, и казалось, будто линотипы и ротационные машины работают в соседней комнате. Джулио делал пока только первые шаги в журналистике и еще ничего не заработал, а потому надо благодарить Лучано, который предоставил ему такую возможность: сам Лучано получал твердый оклад, как главный редактор журнала «Крылья».
Однако шумиха, поднятая вокруг Международного авиационного салона: и специальные выпуски журнала «Крылья» с многокрасочными иллюстрациями, и рекламные афиши, и транспаранты, развешанные на улицах, и тысячи людей, стекавшиеся в павильоны, где в воздухе неподвижно парили небольшие туристские самолеты, — вызывала у Джулио неподдельное отвращение. Все это представлялось ему каким-то фарсом, гротескным театральным действом: ну что за нелепость раздувать крикливую рекламную кампанию, призывая людей покупать, к примеру, «двухместный самолет КЛ-24 для воздушного туризма», словно речь идет о новой марке тостера. В самом деле — кому по средствам приобрести аэроплан?
Джулио тронулся наконец с места, осторожно проехал по двору и вдруг почему-то вспомнил о молоденькой девушке, продававшей специальные выпуски журнала «Крылья» в фанерном киоске у самого входа в авиационный салон. Он всякий раз перебрасывался с нею несколькими фразами и уже не раз подумывал о том, чтобы как-нибудь пригласить ее в ресторан поужинать. Ее звали Берта, она зарабатывала полторы тысячи лир в день: если бы ей вздумалось совершить воздушное путешествие на самом плохоньком рейсовом самолете, ей пришлось бы целый месяц кряду не завтракать и не обедать. И тем не менее она улыбалась всем и каждому, предлагая приобрести свежий номер журнала, и при взгляде на ее сияющее лицо могло показаться, будто она пять минут назад ступила на землю, спустившись с небес на борту собственного туристского самолета, пропеллер которого все еще медленно вращался.
«Всячески развивать воздушный туризм!..», «Обозревать весь мир с высоты птичьего полета!», «Крылатое человечество двадцатого века», «Летать! Летать! Летать!», «Одноместный самолет Н-39 — летательный аппарат для всех!»…
— Пока суд да дело, надо бы немного перекусить, — пробормотал Джулио, медленно катя по слабо освещенным улицам городской окраины.
Увидев вывеску какого-то ресторана, он остановился. Едва войдя в зал, где жевали в молчании человек семь или восемь, он сразу заметил на дальней стене голубую афишу авиационного салона.
— Синьор желает поужинать? — спросил у Джулио владелец ресторана, предупредительно спеша ему навстречу. — Садитесь, пожалуйста, сюда, за этот столик. Вот меню… Вы, должно быть, приезжий и прибыли посмотреть авиационную выставку, не правда ли? В эти дни у нас в городе много приезжих, и все хотят побывать в салоне. У меня самого еще не было времени посетить его, но говорят, это просто потрясающее зрелище…
Хозяин ресторана был человек средних лет, его лоснящееся от пота лицо излучало притворное добродушие. Усаживаясь за столик, Джулио смерил его неприязненным взглядом.
— А вы что, собираетесь приобрести самолет? — спросил он.
— Что вы, синьор! Куда мне самолет… — ответил владелец ресторана, смущенно усмехаясь. — Да я ни разу в жизни не поднимался в воздух.
— В таком случае почему вас так занимает авиационный салон? — осведомился Джулио.
Хозяин ресторана справился со смущением, но улыбался все еще натянуто.
— Ну как же… Все ведь посещают этот салон… Такое великолепное зрелище — любопытно же поглядеть…
— Принесите мне порцию ризотто, — сказал Джулио.
— Сию минуту, синьор, — ответил хозяин ресторана и с обиженным видом поспешно удалился.
Минуты через две появился официант с заказанным блюдом. Это был молодой человек лет тридцати.
— Вы уже побывали в авиационном салоне? — спросил его Джулио.
Официант неулыбчиво уставился на него.
— Нет, синьор, — ответил он вежливо. — Я предпочитаю ходить пешком.
— Разве вас не привлекает воздушный туризм? — спросил Джулио.
— Я еще никогда не покидал Милана, — объяснил официант. — Что вам угодно заказать на второе?
Несколько мгновений оба пристально смотрели друг на друга.
— Принесите мне котлету. И бутылочку белого, — попросил Джулио.
Теперь его тревожила мысль, как бы официант не подумал, что он над ним посмеивается. Он расправился с порцией ризотто, съел котлету и банан, потом спросил счет. Расплатился, встал из-за столика и, перед тем как направиться к выходу, подмигнул официанту.
— Я ведь тоже хожу пешком, и меня мало занимает этот авиационный салон, — проговорил он.
Официант улыбнулся Джулио и проводил его до дверей ресторана.
Как только Джулио вновь уселся в машину и включил зажигание, при одной мысли о том, что ему придется ехать на эту авиационную выставку, толкаться, пробивать себе дорогу в толпе других репортеров, с блокнотами в руках осаждающих министра, его опять затошнило. Словно повторяя затверженный урок, он начал перебирать в уме вопросы, которые надо будет задать министру: «Если позволите, ваше превосходительство… Каковы ваши впечатления от столь грандиозного зрелища?.. Покорно благодарю, ваше превосходительство… Верно, что правительство изучает новые, особые меры для развития воздушного туризма?.. Что вы можете сказать о пропускной способности и технической оснащенности наших аэропортов?.. О смягчении правил таможенного досмотра для транзитных пассажиров?.. Благодарю вас, ваше превосходительство… Еще один, последний вопрос, ваше превосходительство…» Интересно, а каков он с виду, этот министр? Высокий, низенький, толстый, лысый, с усами?.. Станет ли он выказывать нетерпение или же, напротив, будет любезен и польщен всеобщим вниманием, а может, напыжится точно индюк? Впрочем, министр ведь тоже знает, что вся эта затея — просто показуха, спектакль, да ему, министру этому, наверняка плевать и на воздушный туризм, и на пропускную способность аэропортов, и на таможенный досмотр, но он будет делать вид, что его это всерьез заботит, потому что в бумажнике у него лежит пачка акций какой-нибудь крупной авиакомпании…
Теперь Джулио ехал по ярко освещенным центральным улицам, движение здесь было гораздо интенсивнее. В витрине каждого магазина красовалась голубая афиша авиационного салона. Между особняками через улицу были протянуты рекламные транспаранты с названиями крупных компаний. «Летайте самолетами итальянской авиакомпании ЛАИ!», «Самолеты „Эр-Франс“ в небе над всеми континентами!», «„Пан-Америкэн эйрлайнз“ — из Нью-Йорка в Рим за двенадцать часов», «Воздушные рейсы в Египет, на Ближний Восток, в Индию»… Можно было подумать, что весь город должен с минуты на минуту взмыть в усеянное звездами ночное небо, взмыть на борту множества самолетов, точно в каком-то фантастическом рассказе. «Летать! Летать! Летать!..»
Воздушные агентства специально нанимали людей для рекламы, и те несли на спине и на груди громадные плакаты. На этих плакатах земной шар был изборожден красными линиями трансконтинентальных воздушных рейсов. Азия, Америка, Северный полярный круг, Южная Африка, Австралия — весь мир с синими морями и океанами, с зелеными полями и лугами, мир, открывавшийся взору из иллюминаторов огромного авиалайнера, высился, точно гора, на плечах ходячей рекламы, двигавшейся в толпе со скоростью пятьсот метров в час. «Летать! Летать! Летать!..» Даже светофоры, даже неоновые вывески магазинов, даже молочные шары уличных фонарей, казалось, принимали участие в грандиозном празднестве рекламы. Положительно все человечество только и думало о том, чтобы летать, многие миллионы людей, населявших Землю, жаждали только одного — взмыть в воздух, и все они, приоткрывая в широкой улыбке золотые зубы и неся в обеих руках чемоданы, были готовы устремиться на четырехмоторных воздушных кораблях в нескончаемый полет, в полет над всеми широтами — от экватора и до полюса. Все-все — и чахоточные безработные, заживо гниющие в лачугах из жести, и бледные, как личинки, обитатели прокопченных домов, где кишели тараканы и пахло отхожими местами, и бродяги, подбиравшие окурки на тротуарах, и полчища современных илотов, которые харкали кровью в шахтах и рудниках, устилая своими трупами узкие забои. «Летать! Летать! Летать!..», «Самолеты „Пан-Америкэн эйрлайнз“ — в небесах над всем миром!», «Двухместный аэроплан КЛ-24 для воздушного туризма!», «Крылатое человечество двадцатого века!»…
Джулио бездумно управлял автомобилем, хотя в увеличившемся потоке машин делать это стало труднее. И вновь мысленно он готовился к предстоящему интервью с министром: «Соблаговолите, ваше превосходительство… Покорно благодарю, ваше превосходительство… Еще один вопрос, ваше превосходительство…» Завтра это интервью появится на первой странице журнала «Крылья», оно займет свое место среди других статей, посвященных авиационной промышленности, среди статистических данных, касающихся производства самолетов в различных странах мира, среди снимков четырехмоторных трансконтинентальных авиалайнеров, туристических и спортивных аэропланов, среди фотографий кинозвезд, стоящих на трапе самолетов в аэропортах Нью-Йорка, Токио, Лондона… «Граф Гуальтьеро Берарди ди Роккавива, знаменитый ас нашей спортивной авиации, сфотографирован на выставке рядом с самолетом „С-13“; граф восторженно отозвался о технических данных этой машины, которые превращают ее в один из самых совершенных летательных аппаратов нашего времени».
У графа Джулио уже взял интервью: «Собираетесь ли вы, ваше сиятельство, приобрести эту новую машину?.. В каких воздушных состязаниях вы намерены участвовать в этом году?.. Каким самолетом вы пользуетесь в настоящее время для ваших личных нужд?.. Ваши впечатления от Международного авиационного салона?..»
Каждую минуту длинная вереница автомобилей останавливалась. Очень редко какая-нибудь машина сворачивала на перекрестке: почти все они направлялись к авиационной выставке. По вечерам отмечался особенно большой наплыв посетителей: выставочные залы с подвешенными к потолку самолетами походили на павильоны луна-парка. Декоративный башенный прожектор бороздил небо лучами: он был установлен посреди городского сада в окружении множества столиков, среди которых ловко скользили официанты, разнося на подносах прохладительные напитки. Из громкоговорителей доносилась легкая музыка, перемежаясь с голосом, рекламирующим различные воздушные рейсы. Красивые девушки в костюмах стюардесс, сидевшие в киосках авиакомпаний, выдавали различные справки, сопровождая их обворожительными улыбками. Джулио уже побеседовал с некоторыми из них. Все они страстно мечтали о том, чтобы их сфотографировали, но ни одна ни разу в жизни не поднималась на борт самолета. Поздно вечером они брели к себе домой с гудящими от усталости ногами, то и дело облизывая пересохшие, потрескавшиеся от дежурных улыбок губы… Сейчас министр, должно быть, уже приехал на выставку и начал обходить павильоны. Джулио бросил взгляд на часы: он потерял слишком много времени в ресторане. Если министр ускользнет, Лучано ему этого вовек не простит. Но Джулио ничего не мог поделать: выбраться из дорожной пробки было невозможно.
Возле очередного светофора вереница автомашин в сотый раз остановилась. Джулио вдруг захотелось, чтобы произошло что-нибудь из ряда вон выходящее: автомобильная катастрофа, государственный переворот, землетрясение. Тогда можно было бы не ехать на авиационную выставку и не брать интервью у министра! «Позвольте, ваше превосходительство… Каково мнение вашего превосходительства?.. Покорно благодарю, ваше превосходительство…» Пока мотор работал вхолостую, Джулио нервным движением включил радиоприемник, и тут же из динамика послышался шквал аплодисментов.
«Венский филармонический оркестр под управлением маэстро Герберта Караяна исполнит концерт для фортепьяно с оркестром ми-бемоль мажор, опус семьдесят три Людвига ван Бетховена. Солист Эдвин Фишер».
На светофоре зажегся зеленый, и машины разом тронулись с места. Джулио прибавил звук, из радиоприемника хлынули громкие аккорды рояля: казалось, Фишер сидит за своим инструментом тут, в багажнике автомобиля. Джулио прикрыл глаза; теперь он различал только красные огоньки передней машины. Оркестр подхватил музыкальную тему, начатую пианистом. Джулио машинально следил за красными огоньками, горевшими впереди. Теперь у него было такое чувство, будто он очутился ночью в густом лесу и прислушивается к шуму водопада. Он отчетливо видел, как пенится вода, и даже различал мельчайшие серебристые брызги — музыкальные ноты, что вспыхивали на мгновение, точно искры света во тьме… Красные огоньки передней машины начали отодвигаться все дальше и дальше. Джулио открыл глаза, нажал на акселератор и догнал удалявшийся автомобиль. Потом снова прикрыл веки и вновь услышал шум водопада, и опять музыкальные ноты стали вспыхивать в мозгу светящимися жемчужинами. Когда оркестр подхватывал лейтмотив, вся темная лесная чаща вздрагивала, как будто под порывами сильного ветра. Красные огоньки передней машины то и дело стремительно удалялись, и всякий раз Джулио, широко раскрыв глаза, устремлялся за ними в погоню. Наконец он различил перед собой площадь, где находился авиационный салон: на ней уже скопилось множество машин, тщетно искавших места для удобной стоянки. На тротуаре перед зданием салона был выстроен взвод карабинеров в парадной форме — значит, министр уже прибыл и вошел внутрь.
Джулио вздрогнул. Успеет ли он взять интервью? Лучано придает этому материалу огромное значение. Если Лучано после закрытия выставки, после того, как будет закончена эта договорная работа, останется им доволен, то, быть может, предложит ему штатную должность в редакции. Ища, где бы приткнуться, Джулио вновь последовал за той машиной, которая шла впереди. Он заглушил мотор, нащупал в кармане блокнот и протянул руку, чтобы выключить радиоприемник.
Но не выключил. Снова прикрыл глаза и увидел прозрачный ручей, который медленно бежал в окутанном мраком лесу. Теперь, когда мотор автомобиля заглох, звуки музыки доносились яснее: казалось, Фишер исполняет анданте в двух шагах от Джулио, сидя у разверстой темной пасти своего рояля. Джулио открыл глаза и во второй раз увидел взвод карабинеров, построенный на тротуаре перед зданием авиационного салона. Рука снова потянулась за блокнотом. Из тесной машины зрелище походившей на луна-парк авиационной выставки с ярко освещенными павильонами, над которыми на флагштоках развевались разноцветные флаги, с шумной толпой и множеством машин на широкой площади показалось Джулио особенно нелепым и омерзительным. И вдруг неожиданная мысль молнией сверкнула в голове: «Если я пойду туда, то поступлю как проститутка…»
— Если я пойду туда, то поступлю как проститутка, — повторил он вслух.
Нет, он ни за что не выключит радио. Он дослушает концерт до самого конца, до последней ноты, сейчас он снова закроет глаза и станет слушать рондо — этот светящийся водопад звуков. Какое ему дело до министра, до этого интервью, до авиационного салона!..
«Летать! Летать! Летать!.. Авиарейсы во все страны мира!.. Двухместный самолет КЛ-24 для воздушного туризма…»
Нет, он не выключит радиоприемник, даже если от этого будет зависеть вся его дальнейшая судьба! Ведь дело идет о человеческом достоинстве, да-да, именно так! Только в том случае, если он дослушает концерт до конца, до последней ноты, он и впредь сможет чувствовать себя человеком — человеком, который ни разу в жизни не совершал воздушного путешествия. И Фишер сейчас именно для него — для него одного — исполнит рондо пятого концерта Бетховена.
Джулио смежил веки, опустил голову на скрещенные руки, лежавшие на руле автомашины, и перед его глазами вновь возник чудесный водопад звуков, светившихся в ночи.