I. НОВАЯ КОНЦЕПЦИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

Начиная с 1920 г. великие мировые державы отказались от планов свержения советского режима. Постепенно была снята экономическая блокада, а закрепление рядом соглашений новых государственных границ — возможно, и не рассматривавшихся сторонами как окончательные — означало необходимую Советской России передышку. По окончании гражданской войны и иностранной интервенции, после перехода к нэпу идея мировой революции для многих большевистских руководителей отошла на второй план. III конгресс Коминтерна (июнь—июль 1921 г.). предсказав новое глобальное обострение межимпериалистических противоречий, которые в «ближайшем будущем создадут благоприятные условия для революционного взрыва», тем не менее признал спад революционного движения в Европе. В ожидании нового подъема Ленин поставил во главу угла задачу мирного строительства Советского государства.

В 20–е гг. Советская страна нормализовала свои международные отношения, постепенно входя в мировое сообщество. Существенно, что этот процесс происходил на условиях Советского государства, которое, с одной стороны, отказалось платить долги царского правительства, но не отказалось от роли мирового центра революционного движения — с другой. Вытекавшая из этого двойственность советской внешней политики означала настоящий переворот в нормах и правилах международных отношений.

Как следовало оценивать внешнюю политику страны, установившей дипломатические и торговые отношения с другими государствами и в то же самое время контролировавшей через Коминтерн деятельность национальных компартий, провозгласивших своей конечной целью дестабилизацию и ниспровержение существующих правительств, с которыми Советское государство поддерживало «нормальные» отношения? Конечно, советская дипломатия отрицала эту вторую сторону своей политики, утверждая, что Коминтерн представляет собой международную организацию «частного характера», деятельность которой никоим образом не зависит от советского правительства, однако эта двойственность существовала и ставила советское правительство перед лицом неразрешимой дилеммы. С одной стороны, Советская страна более, чем любая другая великая держава, нуждалась в международном мире и стабильности, необходимых для восстановления разрушенной семью годами войны и революций экономики и стабилизации своей политической системы. Но в то же время любая стабилизация на международной арене уменьшала шансы мировой революции на успех и отнимала у Советского государства возможность играть на межимпериалистических противоречиях. На протяжении 20–х гг. такие выдающиеся большевистские теоретики, как Троцкий и Бухарин, постоянно обсуждали возможность коллизий между Францией и Великобританией и даже Великобританией и США на почве их стремления к мировому господству. Такие конфликты, по их мнению, были бы только на благо Советскому государству и международному коммунистическому движению. В конце 20–х гг. Сталин дал развернутое определение целей и содержания советской внешней политики, исходя из неизбежности в будущем глубокого кризиса капитализма, который привел бы к обострению «межимпериалистических противоречий» и возникновению революционной ситуации.

Дуализм внешней политики Советского государства, обусловленный существованием в ней двух приоритетов — государственных интересов страны и интересов мирового революционного движения при том, что одни и другие интересы могли не совпадать, — привел после смерти Ленина к острой дискуссии между Сталиным, сторонником теории «построения социализма в одной стране», и теоретиком всемирной «перманентной революции» Троцким. Надо сказать, что позиции этих лидеров были куда более сложными и утонченными, чем их обычно изображают. Первоначально незначительные расхождения во взглядах на соотношение интересов Советского государства как такового и интересов различных коммунистических течений за границей усиливались по мере того, как все более ожесточенной становилась политическая борьба этих лидеров между собой, чтобы в конечном счете предстать антагонистическими и взаимоисключающими концепциями. В то же время блестяще организованная кампания по дезинформации позволила Сталину убедить большинство членов партии в том, что Троцкий не верит в возможность построения социализма в одной стране.

В действительности же Троцкий (особенно если судить по его докладу в марте 1926 г., посвященному политике, которую следовало проводить в Китае), ратовал за проведение очень осмотрительной внешней политики, преследующей прежде всего государственные интересы СССР, — пусть даже в ущерб революционным силам, в данном случае в Китае.

На фоне этой дилеммы — интересы Советского государства или интересы международного коммунистического движения — каждое поражение, каждая упущенная возможность (неудачное выступление немецких рабочих в 1923 г., поддержка Чан Кай–ши в 1926 — 1927 гг., повлекшая за собой разгром коммунистов в Шанхае в апреле 1927 г.) приводила к политическим конфликтам и взаимным обвинениям в предательстве идеалов интернационализма, либо, наоборот, в авантюризме и принесении высших государственных интересов страны в жертву фетишам Революции.

После разгрома «левой», а затем и «правой» оппозиции Сталин разрешил эту дилемму, подчинив интересы национальных компартий и международного коммунистического движения интересам Советского государства. С трибуны VI конгресса Коминтерна (июль — сентябрь 1928 г.) он заявил, что только тот является истинным революционером, кто готов безоговорочно, открыто, безусловно защищать Советский Союз. В 1929 — 1930 гг. Коминтерн, где ведущие позиции занимали политические деятели с идеями, зачастую отличными от сталинских (Бухарин, Зиновьев, Радек, Сокольников), надежно взяли в свои руки такие убежденные сталинисты, как Мануильский и Молотов. Чистка Коминтерна, с особой жестокостью проходившая во второй половине 30–х гг., сопровождалась утверждением все более откровенной великодержавной идеологии, окончательно занявшей место провозглашавшихся прежде интернационализма и стремления «раздуть пожар» мировой революции.

Столь же радикально в 1929 — 1930 гг. был обновлен аппарат Наркомата иностранных дел. Г. Чичерин был заменен на посту наркома М. Литвиновым, который руководил советской дипломатией до мая 193 9 г. Вместе с Чичериным НКИД покинули многие дипломаты, часто бывшие близки к Троцкому (такие, как А. Иоффе, Л. Карахан); другим, назначенным после их политического поражения послами, предстояло затем фигурировать среди обвиняемых на московских процессах.

1929 — 1930 гг., когда был сделан выбор между интересами Советского государства и международного коммунистического движения, ознаменовали первый поворот в советской внешней политике после 1921 г. Второй произошел в _конце 1933 г., когда советское руководство, наконец осознавшее фашистскую опасность, решилось начать пересмотр одного из постулатов своей внешней политики, согласно которому всякое усиление международной напряженности, всякое обострение «межимпериалистических противоречий» в конечном счете было выгодно СССР. В течение шести лет Советское государство делало ставку на нейтралитет в международных отношениях и идею «коллективной безопасности». После провала этой политики, в условиях роста международной напряженности и милитаризации фашистских государств, советская дипломатия, отказавшись от всех принципов, за исключением все более последовательного национализма, созрела для третьего поворота: альянса с нацистской Германией, воплощенного в советско–германском пакте от 23 августа 1939 г.

 

II. ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ СОВЕТСКОЙ ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКИ В ГОДЫ НЭПА (1921 — 1928)

1. Германия как главный партнер в Европе

До 1934 г. Рапалльский договор, заключенный Советским государством с Германией 16 апреля 1922 г., оставался важнейшим из международных соглашении, подписанных советским руководством. На протяжении десятилетия отношения с Германией являлись стержнем советской дипломатической деятельности в Европе. Первые военные и торговые контакты между двумя странами были установлены еще в апреле 1921 г. Советское государство рассчитывало с помощью германских капиталов и технологий провести реконструкцию своего народного хозяйства. Представители немецких военных кругов во главе с генералом фон Сектом надеялись разместить в Советской стране секретные военно–учебные центры, запрещенные в Германии Версальским договором; со своей стороны они были готовы сотрудничать в подготовке кадров для Красной Армии.

Переговоры по этим вопросам начались в тот момент, когда СССР безуспешно (за исключением подписанного им в марте 1921 г. торгового соглашения с Великобританией) пытался нормализовать свои экономические и дипломатические отношения с ведущими европейскими странами. Главным препятствием для восстановления этих отношений являлась проблема выплаты долгов царского правительства. Советское правительство заявляло о принципиальном согласии их уплатить в том случае, если государства–кредиторы окажут ему экономическую помощь путем предоставления на выгодных условиях кредитов и займов и развития с ним торговых отношений, а также объявят о его официальном признании. 28 октября 1921 г. советское правительство направило великим державам ноту с предложением созвать международную конференцию для обсуждения этих вопросов и решить вопрос о юридическом признании Советского государства. Это предложение было принято, и конференция, собравшая представителей около тридцати государств и посвященная вопросам экономического возрождения Центральной и Восточной Европы, состоялась.

Однако с первых же дней переговоры зашли в тупик. Пуанкаре (который к тому времени сменил Бриана, давшего согласие на проведение конференции) находил неприемлемыми советские предложения относительно выплаты долгов, поскольку сумма, затребованная Чичериным в качестве возмещения ущерба, причиненного Советской России иностранной интервенцией во время гражданской войны, превышала царские долги. Именно в этих условиях советские представители, прибывшие в Геную в надежде разорвать дипломатическую, экономическую и торговую блокаду страны, и германские, стремившиеся уменьшить размеры репараций, подписали 16 апреля 1922 г. Рапалльский договор. Этим соглашением обе стороны предавали забвению вопросы о долгах, о возмещении ущерба и национализированном имуществе, предоставляли друг другу режим наибольшего благоприятствования в торговле и возобновляли дипломатические и консульские отношения. Подписав этот договор, Советская Россия и Германия, исключенные из мирового сообщества и притесняемые им, одновременно выходили из дипломатической изоляции; обе стороны отвергали Версальский договор, навязанный «империалистическими бандитами» с целью «колонизации Германии» (термины, употреблявшиеся в Коминтерне). В результате подписания договора рейхсвер получал возможность разместить в Советской стране свои центры военной и учебной подготовки, получать или производить там при участии своих специалистов оружие, которое Германии запрещалось иметь по условиям Версальского договора. Это сотрудничество Советского государства с правыми милитаристскими силами Германии должно было продолжаться до 1932 г.

Несмотря на такое многообещающее начало, советско–германские отношения испытали в 20–е гг. несколько напряженных периодов. Их причиной были, с одной стороны, очень тесные связи Германской компартии с Коминтерном, а с другой — постоянные опасения советской стороны, что даже незначительное улучшение германо–французских отношений приведет к созданию антисоветского фронта капиталистических государств. Так, в августе 1923 г. во время формирования правительства Штреземанна, которое должно было преодолеть кризис, вызванный франко–бельгийской оккупацией в начале этого года Рурской области, Коминтерн (в котором германскими вопросами специально занимался К. Радек) призвал немецких коммунистов выступить против правительства социал–демократов. Коммунисты, в рядах которых не было ни единства, ни решительности, ни уверенности в том, что Советский Союз действительно поможет, смогли лишь поднять восстание в Гамбурге, которое было подавлено в течение двух дней.

Это поражение вызвало острые внутренние разногласия в руководстве РКП(б): Сталин не упустил возможность подвергнуть критике «троцкистских авантюристов», Троцкий же в свою очередь обвинил руководство партии в предательстве интересов германского рабочего класса. Принятие в августе 1924 г. Германией плана Дауэса было расценено Коминтерном как шаг к превращению Германии и даже всей Западной Европы в «американскую колонию» и вызвало глубокое беспокойство советской дипломатии, еще более усилившееся после подписания Локарнских соглашений. Эти соглашения имели важное значение для политической стабилизации в Европе, поскольку безоговорочно признавали Германию, допущенную в Лигу Наций, великой державой. Тем самым они вызывали у Советского Союза очень большие опасения относительно воссоздания единого фронта капиталистических государств. В этих условиях советская сторона потребовала у Штреземанна доказательств приверженности Германии соглашениям, подписанным в Рапалло. Германия, желая сохранить советскую карту на тот случай, если понадобится оказать давление на Великобританию или Францию, 12 октября 1925 г., не дожидаясь окончания переговоров в Локарно, заключила новое торговое соглашение с Советским Союзом. За этим соглашением последовало подписание 24 апреля 1926 г. в Берлине договора о дружбе и взаимном нейтралитете, который на пять лет продлевал действие Рапалльского договора. Когда в сентябре 1926 г. Германия была принята в Лигу Наций, Штреземанн заявил, что она осудит любую агрессию против Советского Союза. В случае же, если против СССР будут применены «санкции», которые Германия признает необоснованными, она обязуется не допустить пропуска через свою территорию войск, направляемых для осуществления этих санкций. В последующие годы продолжала расширяться советско–германская торговля; в 1927—1928 гг. на Германию приходилось 30% внешнеторгового оборота СССР.

2. Сложности в советско–британских и советско–французских отношениях

При постоянно крепнущих связях СССР с Германией отношения Советского государства с другими великими державами Европы, напротив, на всем протяжении 20–х гг. оставались крайне напряженными, несмотря на то что многие европейские страны под впечатлением экономических успехов Советского государства в годы нэпа, а также того обстоятельства, что болезнь, а затем смерть Ленина не привели к развалу советской власти, в течение 1924 г. признали СССР де–юре. Признание Советского государства было одним из первых шагов и пришедшего к власти лейбористского правительства Великобритании во главе с Р. Макдональдом. После этого были начаты переговоры с целью урегулирования разногласий по поводу долгов царского правительства, в результате которых 8 августа 1924 г. был подписан новый торговый договор. Это соглашение, однако, не было ратифицировано, так как в конце 1924 г. к власти снова пришли консерваторы. В успехе на выборах известную роль сыграла антисоветская направленность их предвыборной кампании, тем более что «красная угроза» приобрела в глазах британского общественного мнения вполне реальный смысл благодаря так называемому «Письму Зиновьева», якобы направленному 15 сентября 1924 г. Коминтерном английским коммунистам и призывавшему их готовить восстание в армии. Лишь гораздо позднее стало известно, что «Письмо» было фальшивкой, сфабрикованной русскими эмигрантами в Берлине. Однако цель была достигнута: победившие на выборах консерваторы отказались ратифицировать торговое соглашение.

В 1926 — 1927 гг. советско–британские отношения продолжали ухудшаться. В ответ на значительную денежную помощь советских профсоюзов во время всеобщей забастовки 1926 г. в Англии британское правительство обвинило советскую сторону во вмешательстве во внутренние дела Соединенного Королевства (февраль 1927 г.). В мае 1927 г. лондонская полиция произвела обыск в помещении советского торгового представительства и фирмы «Аркос Лтд», заподозренной в шпионаже в пользу СССР. Изъятые при обыске документы не содержали ничего сенсационного, но, несмотря на это, были использованы британским правительством в качестве основания для расторжения всех торговых соглашений. Разорванные одновременно с этим дипломатические отношения с СССР были восстановлены только в октябре 1929 г.

Дипломатические отношения с Францией были установлены после победы на выборах в мае 1924 г. «блока левых сил» и формирования правительства Эррио. 28 октября 1924 г. было заявлено об официальном признании СССР, поскольку «советская власть была признана народом». Тем не менее в течение ряда последующих лет советско–французские отношения оставались напряженными. Продолжавшиеся на протяжении 1925 — 1927 гг. споры вокруг долгов так и не привели к подписанию какого‑либо соглашения по этому вопросу. Еще одной причиной трений была политика Франции в Восточной Европе. Особенно энергично СССР протестовал против соглашений, заключенных между Францией, Польшей и Румынией, которые рассматривались Советским Союзом как направленные прежде всего против его интересов. И действительно, франко–румынский и итало–румынский договоры 1926 г. представляли собой дополнительные препятствия для СССР в его стремлении вернуть себе Бессарабию — основной предмет советско–румынских разногласий.

Однако, несмотря на все трения, советское руководство продолжало политику интеграции СССР в международное сообщество. Завершая подготовку к радикальному изменению внутриполитического курса, Сталин и его окружение были заинтересованы в снижении международной напряженности, продолжая при этом в соответствии со своими целями нагнетать в стране тревогу по поводу угрозы со стороны «капиталистического окружения».

Несмотря на то что СССР не являлся членом Лиги Наций, начиная с 1926 г. он участвовал в работе подготовительной группы Комиссии по разоружению. В 1927 г. Литвинов представил туда план всеобъемлющей ликвидации вооруженных сил и военного производства (не получивший одобрения), а затем программу частичного и постепенного разоружения (1928 — 1929 гг.). В августе 1928 г. Советский Союз выразил готовность присоединиться к пакту Бриана — Келлога, смысл которого состоял во всеобщем отказе от войны.

3. Китай как главный партнер в Азии

Если в Европе главным партнером СССР, стремившегося не допустить образования единого антисоветского фронта капиталистических государств, выступала Германия, то на Востоке основным объектом советских внешнеполитических усилий был Китай — страна, которая в достаточно близком будущем легко могла бы оказаться в социалистическом лагере. Для этого необходимо было, чтобы пролетариат, объединившись с «революционными элементами буржуазии», сумел поднять нищий и униженный народ этой страны против господства политиканствующих генералов, продажных дельцов и иностранных империалистов и привести к власти коалиционное переходное правительство. Однако любую политику было крайне сложно проводить в Китае, ввергнутом в пучину анархии, лишенном настоящего правительства, раздираемом гражданской войной и находившемся под постоянной угрозой со стороны своего могущественного соседа — Японии. Любые планы должны были исходить из существования в Китае не одной власти, а четырех, находившихся в состоянии беспощадной войны между собой: официального правительства в Пекине; националистического движения, возглавлявшегося Сунь Ятсеном, а после его смерти в марте 1925 г. его двоюродным братом генералом Чан Кайши; Гоминьдана; и Коммунистической партии Китая, основанной в 1921 г. Первоначально советская политика по отношению к Китаю, осуществляемая по традиционным дипломатическим каналам и одновременно через Коминтерн, была довольно успешной. Однако в 1927 — 1928 гг. она потерпела ощутимое поражение, вызвавшее в большевистской партии наиболее острые разногласия по поводу советской внешней политики со времен Брестского мира.

До конца 1921 г. главная задача советской дипломатии на Дальнем Востоке состояла в возвращении той части территории Сибири, которая была частично оккупирована Японией. Успешным броском Красная Армия в 1921 г. заняла Внешнюю Монголию, вызвав решительный протест китайского правительства в Пекине. После состоявшегося 21 — 31 января 1922 г. в Москве Съезда трудящихся Дальнего Востока (бледного подобия Бакинского съезда 1920 г.), в котором участвовало около 100 делегатов коммунистических партий или «национально–революционных» движений Китая, Кореи, Японии, Индии, Монголии и Индонезии, советское правительство в августе 1922 г. направило на Дальний Восток свою первую крупную дипломатическую миссию во главе с А. Иоффе. Эта миссия должна была решить с пекинским правительством вопрос о Внешней Монголии, одновременно оказать поддержку гоминьдановскому движению, центр которого находился в Кантоне, в его борьбе против Пекина и установить дипломатические отношения с Японией. После провала переговоров с правительством в Пекине Иоффе направился в Южный Китай, где подписал с главой Гоминьдана Сунь Ятсеном соглашение, предусматривавшее создание независимого, ориентированного на СССР и руководимого Гоминьданом Китая. Иоффе заверил своего собеседника, что Советская Россия никоим образом не имеет намерений экспортировать коммунизм в Китай. Со своей стороны Сунь Ят–сен дал согласие на вхождение китайских коммунистов в Гоминьдан в индивидуальном порядке. Советское государство также обязалось оказывать финансовую и военную помощь Гоминьдану в его борьбе за власть в Китае. С этой целью в Кантон была направлена миссия советских советников, в том числе генерал В. Блюхер и представитель Коминтерна М. Бородин, который на протяжении нескольких лет играл ключевую роль в сложных отношениях между КПК и Гоминьданом. В задачи миссии входили реорганизация гоминьдановских вооруженных формирований и наблюдение за вхождением компартии в состав Гоминьдана в соответствии с решением IV конгресса Коминтерна о поддержке «политики народного фронта, объединяющего членов КПК и представителей революционно настроенной буржуазии в борьбе против азиатских и европейских империалистов». В то же самое время другой советский посланник, Л. Карахан, вел в Пекине переговоры с правительством Китайской республики о заключении договора о взаимном признании, который и был подписан 31 мая 1924 г. Условия этого договора были очень выгодны Советскому государству, сохранившему контроль над КВЖД и Внешней Монголией.

В 1923 — 1925 гг. под неослабным руководством М. Бородина произошло заметное усиление влияния коммунистов внутри Гоминьдана. Подавление британскими войсками студенческих выступлений в Шанхае в мае 1925 г. привело к усилению антиимпериалистической направленности движения, постепенно выраставшего в хорошо организованную массовую политическую партию, которой все лучше удавалось использовать в своих целях многочисленные проявления социального недовольства и национальных неурядиц. После смерти Сунь Ятсена во главе Гоминьдана прочно стал генерал Чан Кайши, который получил военное образование в Москве и потому пользовался большой поддержкой Бородина. В начале 1926 г. руководство КПК, о росте влияния которой свидетельствовали все более значительные рабочие волнения и забастовки в больших городах, обратилось в Коминтерн за разрешением восстановить свою самостоятельность по отношению к Гоминьдану. Советский Союз ответил отказом и, напротив, предложил присоединить к Коминтерну и Гоминьдан в качестве «сочувствующей партии». В то время (февраль — март 1926 г.) и Троцкий, и Сталин стремились затормозить развитие событий в Китае, так как после подписания Локарнских соглашений все их внимание было направлено на то, чтобы не допустить образования единого фронта капиталистических государств против СССР.

Троцкий, которому Политбюро поручило совместно с Чичериным и Ворошиловым представить анализ чрезвычайно сложной ситуации, складывавшейся в советско–китайских отношениях, в докладе 26 марта 192 6 г. настаивал на необходимости для Советского Союза проводить в Китае очень осторожную политику, даже если она будет задерживать развитие революционного движения в стране. Любое необдуманное выступление Гоминьдана или КПК против иностранных интересов в Китае или против Японии грозило обернуться, по мнению докладчика, созданием антисоветского фронта всех империалистических государств. В этих условиях СССР должен был «поддерживать лояльные отношения со всеми существующими в Китае правительствами». В момент, когда Политбюро обсуждало доклад Троцкого, политическая ситуация в Китае резко изменилась. 20 марта Чан Кайши предпринял меры по усилению своей личной власти в Гоминьдане. Он приказал арестовать большое число коммунистов и предписал резко сократить их количество во всех органах Гоминьдана. После этого Чан Кайши предпринял решительное наступление на север. Успех наступления был значительно облегчен благодаря содействию китайских коммунистов, которым Москва приказала не только оставаться в составе Гоминьдана, но и помогать Чан Кайши всеми возможными средствами. (Например, гася, в случае необходимости, рабочие и крестьянские волнения.)

В то же время Бородин пытался использовать для достижения своих целей «внутренние противоречия» в Гоминьдане. В октябре 1926 г., когда националистические гоминьдановские войска заняли Ухань, Бородин инспирировал «откол» от Гоминьдана нескольких его деятелей, образовавших свое правительство, так называемый «левый Гоминьдан», в которое вошли и два министра–коммуниста. По мере того как «политические игры» в Китае принимали все более запутанный характер, отношения Советского Союза с Чан Кайши быстро ухудшались. Гоминьдановское руководство было полно решимости разгромить китайских коммунистов и избавиться от московских «советников». Ситуация усугублялась тем, что, выступая 5 апреля 1927 г. перед московскими коммунистами, Сталин имел неосторожность раскрыть планы советского руководства по отношению к «правому» Гоминьдану, согласно которым представителей последнего следовало использовать, а затем избавиться от них.

Чан Кайши решил предупредить события и уже через несколько дней (12 апреля) отдал приказ арестовать и казнить тысячи коммунистов в Шанхае. 14 апреля Коминтерн выступил с развернутым протестом, обвинив империалистические круги в разрушении единства Гоминьдана и подкупе Чан Кайши, предавшего революцию и китайский народ. Советское руководство тем не менее по–прежнему делало ставку на «левый Гоминьдан», в ряды которого должны были проникать китайские коммунисты. С критикой этой политики выступила левая оппозиция во главе с Троцким, полагавшим, что в Китае наступил подходящий момент для создания Советов. На протяжении нескольких месяцев, вплоть до созыва в декабре 1927 г. XV съезда партии, «китайский вопрос» продолжал оставаться в центре политических дебатов в СССР, в которых «шанхайский расстрел», спровоцированный безответственным заявлением Сталина, стал одним из «ударных» аргументов левой оппозиции.

В конце 1927 г. «левый Гоминьдан» распался. В декабре коммунисты подняли восстание в Кантоне, за подавлением которого последовал разрыв дипломатических отношений между СССР и Китаем. Поражение китайских коммунистов совпало по времени с разгромом троцкистской оппозиции на XV съезде партии. В 1928 г. Коминтерн и руководство ВКП(б) выступили с лозунгом оппозиции о «создании Советов в Китае». Но время уже было упущено, влияние Гоминьдана стремительно росло, Чан Кайши занял Пекин, и объединение Китая под его эгидой казалось вполне реальным.

На VI конгрессе Коминтерна большевистское руководство, несмотря на полный крах осуществлявшейся им с начала 1926 г. политики в отношении Китая и ее катастрофические последствия как для советской дипломатии и Коминтерна, так и для китайских коммунистов, не признало своих ошибок. Напротив, в кулуарах конгресса Сталин заявил, что «мы были правы», «мы шли по стопам Ленина» и что сражения в Кантоне позволили раздробить силы империализма, ослабить его и, таким образом, обеспечить развитие и процветание очага мировой революции — Советского Союза.

 

III. БОРЬБА ПРОТИВ «СОЦИАЛ–ФАШИЗМА» И «ОБОСТРЕНИЕ КАПИТАЛИСТИЧЕСКИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ» (1928 — 1933)

1. VI конгресс Коминтерна: крутой поворот

Разработанная под непосредственным руководством Сталина и одобренная VI конгрессом (июль — сентябрь 1928 г.) стратегия Коминтерна определила основные направления советской внешней политики в период с 1928 по 1933 г. Этот конгресс (совпавший с началом наступления сталинского руководства на Бухарина) был отмечен глубокими расхождениями в оценках международной ситуации и во взглядах на тактику Коминтерна в ближайшие годы. Бухарин, в то время еще генеральный секретарь Коминтерна, защищал точку зрения, согласно которой ситуация в мире отличалась достаточной стабильностью, а развитие экономического кризиса в ведущих капиталистических странах непосредственно не вело к революционной ситуации. По его мнению, в переживаемый момент все внимание следовало сосредоточить на обеспечении единства в рабочем движении (профсоюзов, социалистических и коммунистических партий) и на борьбе с сектантством, грозящим изоляцией коммунистов. Полностью противоположные взгляды развивал в своих выступлениях Сталин. Драматизируя ситуацию, он утверждал, что из‑за нависшей над ведущими капиталистическими странами угрозы глубочайшего экономического кризиса и революционных потрясений напряженность международных отношений достигла своего предела. В связи с этим выдвигались следующие тактические установки:

— отказ от всякого сотрудничества с социал–демократами (которые преподносились как «главные враги рабочего класса»);

— борьба против реформистских влияний среди рабочего класса, предполагавшая уход из существовавших профсоюзных структур и создание новых, революционных профсоюзов;

— очищение коммунистических партий от всех колеблющихся, в особенности от «правых уклонистов».

Принятые конгрессом после дискуссий резолюции означали серьезное поражение Бухарина. Большинство выдвинутых им тезисов не нашло поддержки даже со стороны членов его собственной партии, и в них были внесены исправления в духе сталинских установок. Социал–демократия была признана «самым опасным врагом рабочего движения». Горькие разочарования после китайских событий привели к тому, что и национальные движения были причислены к носителям антиреволюционной идеологии. Особо была подчеркнута необходимость очищения компартий от всех «колеблющихся элементов» и установления «железной дисциплины» не только внутри партии, но и в отношениях между компартиями разных стран, что должно было выражаться в подчинении интересов каждой партии решениям руководства Коминтерна.

Во время конгресса или сразу после него было «образумлено» большинство компартий, причем особенно это коснулось компартии Германии, которой в качестве генерального секретаря был навязан Э. Тельман, ранее единодушно отстраненный от исполнения этих обязанностей ее Центральным Комитетом. Подчинение специфических интересов каждой партии интересам большевиков превращалось в одну из основ коммунистической идеологии. Подлинным революционером признавался лишь тот, кто был готов безоговорочно защищать Советский Союз. Те лее, кто полагали возможным защищать мировое революционное движение без Советского Союза или вопреки ему, рассматривались как враги революции, псевдореволюционеры, которые рано или поздно перейдут в лагерь врагов революции. Лозунг «солидарности трудящихся» (коммунистов и социалистов) одной страны был заменен требованием безграничной преданности Советскому Союзу, его коммунистической партии и его вождю.

2. Миф о «капиталистическом окружении»

Состоявшийся в апреле 1929 г. X пленум Исполкома Коминтерна довел до логического конца принятую годом раньше установку: социал–демократия стала «социал–фашизмом». В совместном докладе Д. Мануильского и О. Куусинена утверждалось, что цели фашистов и социал–демократов идентичны, разница же заключается в тактике и главным образом в методах. Не вызывало сомнений, что по мере своего развития «социал–фашизм» все более будет походить на «чистый фашизм».

До конца 1933 г., поставив во главу угла борьбу с социал–демократией, Коминтерн и советское руководство закрывали глаза на опасность стремительно растущего германского национализма и фашизма. В представлениях Москвы усиление Германии, символизирующее жизненную силу фашизма, было направлено против Великобритании и Франции (названной Сталиным в речи 27 июня 1930 г. на XVI съезде партии «самой агрессивной и милитаристской страной из всех агрессивных и милитаристских стран мира») и являлось позитивным фактором в развитии международных отношений, так как способствовало обострению противоречий между ведущими капиталистическими державами.

Период стабилизации капитализма заканчивается, заявил Сталин в упомянутом выступлении. Мировой экономический кризис дошел до той точки, где он переходит на следующий этап — политический кризис, отличительными чертами которого будут, во–первых, фашизация внутренней политики капиталистических государств, во–вторых, нарастание угрозы новой империалистической войны и, в–третьих, подъем революционных движений. С 1929 по 1933 г. компартия Германии неукоснительно следовала утвержденной Коминтерном линии и вела борьбу в первую очередь с социал–демократией, что немало способствовало параличу политических учреждений Веймарской республики. Участие коммунистов на стороне нацистов в референдуме 9 августа 1931 г., направленном против социал–демократического правительства Пруссии, приветствовалось газетой «Правда» как «самый сильный удар, когда–либо

нанесенный рабочим классом по социал–демократии». Ни приход к власти Гитлера, ни аресты тысяч коммунистов, ни поджог рейхстага и объявление компартии вне закона — ничто не изменило тактику Коминтерна, полностью утратившего способность к самокритике. 1 апреля 1933 г. президиум Исполкома Коминтерна принял резолюцию, утверждавшую, что политика руководимой Тельманом германской компартии всегда была «абсолютно правильной». В мае 1933 г., к большому удовлетворению советского руководства, нацисты ратифицировали протоколы о возобновлении действия Берлинского договора 1926 г., который подтверждал силу Рапалльских соглашений. Военное сотрудничество между СССР и Германией продолжалось еще несколько месяцев.

3. Расширение советской дипломатической деятельности

Тезисы об обострении противоречий капитализма и о постоянной угрозе, исходившей от окружавших СССР «агрессивных и милитаристских» стран, бесспорно, играли важную роль в сталинских планах радикального преобразования страны. Ускорение темпов коллективизации и индустриализации находило оправдание в необходимости действовать как можно быстрее, пока «господа империалисты не предприняли прямого нападения на Советский Союз». Однако, продолжая нагнетать атмосферу «осажденной крепости» и играть на реально существовавших противоречиях между великими державами с тем, чтобы не допустить создания их единого фронта против СССР, советские руководители прекрасно сознавали (как в 192 6 г., когда обсуждался китайский вопрос, так ив 1929 г.), что Советскому Союзу абсолютно необходимо всеми способами избегать любых конфликтов и провокаций, поскольку страна переживала период глубочайших экономических и социальных потрясений и была ими на какое‑то время значительно ослаблена. Поэтому одновременно с преимущественным развитием отношений с Германией советская дипломатия направила свои усилия на расширение отношений с другими государствами, надеясь на увеличение торгового обмена с ними, необходимого для выполнения планов экономического строительства и обеспечения безопасности страны.

9 февраля 1929 г. СССР расширил сферу действия пакта Бриана — Келлога о всеобщем отказе от войны, к которому он присоединился несколькими месяцами раньше. Было подписано соглашение, известное как «Протокол Литвинова», с Латвией, Эстонией, Польшей, Румынией, а немного позже с Литвой, Турцией и Персией, предусматривавшее отказ от применения силы в урегулировании территориальных споров между государствами. В октябре 1929 г. были восстановлены отношения с Великобританией, где пост премьер–министра вновь занял Макдональд.

Начиная с 1931 г. советская дипломатическая деятельность стала еще более активной. Внутренние проблемы побуждали Советский Союз уделять больше внимания упрочению своего внешнеполитического положения. В то же время и пережившие

экономический кризис индустриальные страны проявляли все больший интерес к улучшению своих отношений с Советским Союзом, который рассматривался ими как огромный потенциальный рынок. Наконец, рост правого экстремизма и национализма в Германии побуждал страны, подписавшие Версальский мирный договор и заинтересованные в сохранении послевоенного статус–кво, развивать дипломатические отношения с Советским Союзом. Начатые в 1931 г. с рядом стран переговоры шли, однако, с большим трудом. Тем не менее уже в 1932 г. СССР начал пожинать плоды своих дипломатических усилий, подписав серию пактов о ненападении: с Финляндией (2 1 января), с Латвией (5 февраля), с Эстонией (4 мая).

После долгих колебаний 2 9 ноября 1932 г. французское правительство во главе с Эррио подписало франко–советское соглашение о ненападении, рассчитывая таким образом нейтрализовать возможные последствия дальнейшего сближения между СССР и Германией. Кроме статьи о ненападении соглашение содержало обязательство в случае нападения на одну из них третьей страны не оказывать никакой помощи агрессору.

Если в Европе советская дипломатия, стремясь обеспечить безопасность СССР, добилась значительных успехов за столом двусторонних переговоров, подписав целый ряд договоров о нейтралитете и ненападении, то на Дальнем Востоке ситуация становилась все более напряженной. Вторжение Японии в Маньчжурию (1931 г.) прямо угрожало советским интересам в этом регионе. В 1931 — 1933 гг. советской дипломатии с большим трудом удалось сохранить отношения с тремя участвовавшими в конфликте сторонами: Японией, Гоминьданом и китайскими коммунистами. В отношениях с Японией советское руководство то прибегало к демонстрации силы, увеличивая находящийся на Дальнем Востоке советский военный контингент под командованием Блюхера, то выступало с инициативами, направленными на примирение (предложение о продаже Китайско–Восточной железной дороги). Одновременно, стремясь не допустить сближения между Японией и Гоминьданом, Сонет–кий Союз терпеливо обсуждал возможности восстановления дипломатических отношений с правительством Чан Кайши, который начиная с 1927 г. рассматривался как «самый коварный враг коммунизма». Отношения с Гоминьданом были восстановлены в декабре 1932 г. Чан Кайши пошел на этот шаг, поскольку только Советский Союз смог оказать ему военную помощь в борьбе против японских агрессоров, тогда как великие державы оказались способны лишь на чисто символическое моральное осуждение Японии. В то же время Советский Союз пытался подтолкнуть китайских коммунистов, которые во главе с Мао Цзэдуном провозгласили Китайскую Советскую Республику, на объявление войны Японии. Поскольку контролируемые коммунистами области находились далеко от оккупированных Японией Маньчжурии и Северного Китая, такой шаг непосредственно не вел к конфликту; однако он обязывал Чан Кайши принять вызов и включиться в общенародную борьбу против захватчиков.

Советские дипломатические ухищрения как на Дальнем Востоке, так и в Европе отражали сложность непрерывно обострявшейся международной ситуации, в которой все большую роль играла агрессивная и динамичная политика двух держав — Германии и Японии. Казалось, что в 1933 г. цели, сформулированные советской дипломатией еще в 1919 — 1920 гг., были почти достигнуты. Установленный «навязанным империалистическими разбойниками» Версальским договором европейский порядок беззастенчиво нарушался каждый день с тех пор, как Германия осуществила перевооружение своей армии. Лига Наций, из которой вышли Япония, а затем и Германия, демонстрировала свою полную беспомощность. Невиданной силы экономический кризис сотрясал весь капиталистический мир. Казалось, что рост напряженности в мире вот–вот приведет к возникновению широкомасштабных международных конфликтов.

Однако такое столь долгожданное советским руководством развитие событий на деле оказалось в конечном счете неблагоприятным и даже угрожающим для СССР. Вместо того чтобы способствовать распространению коммунизма, кризис привел к возникновению фашизма. «Обострение межимпериалистических противоречий» не только не усилило «родину социализма», но привело к развитию милитаристской, реваншистской и националистической идеологии в Германии и Японии, превращавшихся в потенциальных противников Советского Союза.

Во второй половине 1933 г. советские руководители вынуждены были отказаться от принятой еще в 1919 — 1920 гг. аксиомы советской внешней политики, в соответствии с которой всякое усиление международной напряженности было только на пользу СССР, а всякий элемент международной политической стабильности (например, рост авторитета Лиги Наций, возрождение европейской экономики) априори имел негативное для Советского Союза значение.

 

IV. СОВЕТСКАЯ ДИПЛОМАТИЯ И «КОЛЛЕКТИВНАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ» (1934 — 1939)

1. «Новый курс» советской дипломатии

Ухудшение советско–германских отношений в течение лета 1933 г. стало первым признаком изменения внешнеполитических ориентиров советского руководства. В июне СССР заявил Германии о том, что продолжавшееся десять лет военное сотрудничество двух стран с сентября будет прекращено. Таким образом, были похоронены и «дух Рапалло», и надежды на широкомасштабное совместное советско–германское экономическое развитие, основанное на соединении огромных ресурсов рабочей силы и сырья в Советском Союзе, с одной стороны, и передовой германской технологии — с другой.

Тем не менее изменение отношения к фашизму шло медленно. Слишком быстрый пересмотр его мог бы внести еще большее смятение в ряды Коминтерна, который и без того будоражили участившиеся призывы Троцкого к образованию единых фронтов социалистов и коммунистов и к осуждению «преступной» политики, проводившейся с 1928 г. Сталиным и Коминтерном в отношении фашизма и приведшей к разгрому и запрещению компартии Германии.

На прошедшем в январе 1934 г. XVII съезде ВКП(б) Бухарин посвятил большую часть своего выступления разъяснению того, что идеология фашизма, этого «звериного лица классового врага», изложенная Гитлером в его книге «Майн кампф», требует серьезного отношения, что гитлеровская идея захватить «жизненное пространство на Востоке» означает открытый призыв к уничтожению Советского Союза. В отличие от Бухарина Сталин продемонстрировал достаточно спокойное отношение к приходу Гитлера к власти. Он подчеркнул, что, поскольку в Германии еще отнюдь не победила новая политическая линия, «напоминающая в основном политику бывшего германского кайзера», у СССР нет никаких оснований коренным образом изменять отношения с Германией. «Конечно, — заявил Сталин, — мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной».

29 декабря 1933 г. в речи на IV сессии ЦИК СССР Литвинов изложил новые направления советской внешней политики на ближайшие годы. Суть их заключалась в следующем:

— ненападение и соблюдение нейтралитета в любом конфликте. Для Советского Союза 1933 г., надломленного страшным голодом, пассивным сопротивлением десятков миллионов крестьян (призывной контингент в случае войны), чистками партии, перспектива оказаться втянутым в войну означала бы, как дал понять Литвинов, подлинную катастрофу;

— политика умиротворения в отношении Германии и Японии, несмотря на агрессивный и антисоветский курс их внешней политики в предшествующие годы. Эту политику следовало проводить до тех пор, пока она не превратилась бы в доказательство слабости; в любом случае государственные интересы должны были превалировать над идеологической солидарностью: «Мы, конечно, имеем свое мнение о германском режиме, мы, конечно, чувствительны к страданиям наших германских товарищей, но меньше всего можно нас, марксистов, упрекать в том, что мы позволяем чувству господствовать над нашей политикой»;

— свободное от иллюзий участие в усилиях по созданию системы коллективной безопасности с надеждой на то, что Лига Наций «сможет более эффективно, чем в предыдущие годы, играть свою роль в предотвращении либо локализации конфликтов»;

— открытость в отношении западных демократий — также без особых иллюзий, учитывая то, что в этих странах, ввиду частой смены правительств, отсутствует какая‑либо преемственность в сфере внешней политики; к тому же наличие сильных пацифистских и пораженческих течений, отражавших недоверие трудящихся этих стран правящим классам и политикам, было чревато тем, что эти страны могли «пожертвовать своими национальными интересами в угоду частным интересам господствующих классов».

За два года (конец 1933 — начало 1936 г.) «новый курс» позволил советской внешней политике добиться некоторых успехов. В ноябре 1933 г. состоялся визит Литвинова в Вашингтон, где его переговоры с Ф. Рузвельтом и КХуллом завершились признанием Советского Союза Соединенными Штатами и установлением между двумя странами дипломатических отношений. В июне 1934 г. Советский Союз признали Чехословакия и Румыния. В сентябре СССР был принят (тридцатью девятью голосами против трех при семи воздержавшихся) в Лигу Наций и сразу же стал постоянным членом ее Совета, что означало его формальное возвращение в качестве великой державы в международное сообщество, из которого он был исключен шестнадцатью годами раньше. Принципиально важно, что СССР возвращался в Лигу Наций на своих собственных условиях: все споры, и прежде всего по поводу долгов царского правительства, были решены в его пользу.

Заключенный 26 января 1934 г. договор Германии с Польшей был расценен советским руководством как серьезный удар по всему предыдущему сотрудничеству Советского Союза с Германией. Становилось все более очевидно, что антибольшевизм Гитлера был не только фактором идеологии и пропаганды, но и действительно составлял основу его внешней политики. Перед лицом германской угрозы советские руководители благосклонно отнеслись к предложениям, сформулированным в конце мая 1934 г. министром иностранных дел Франции Луи Барту. Первое из них предусматривало настоящее «восточное Локарно», объединившее бы в многостороннем пакте о взаимном ненападении все государства Восточной Европы, включая Германию и СССР; второе состояло в заключении договора о взаимопомощи между Францией и Советским Союзом. Первому, чересчур смелому проекту суждено было уйти в небытие со смертью его главного автора, убитого вместе с королем Югославии Александром хорватскими террористами 9 октября 1934 г. в Марселе. Что же касается второго проекта, уже в значительной степени подготовленного, то он получил поддержку Лаваля и, несмотря на сдержанное отношение к нему части французских политиков, был завершен подписанием 2 мая 1 935 г. в Париже франко–советского договора о взаимопомощи в случае любой агрессии в Европе. Принятые сторонами взаимные обязательства на деле были малоэффективны, поскольку в отличие от франко–русского договора 1891 г. этот договор не сопровождался какими‑либо военными соглашениями. Лаваль во время своего визита в Москву 13 — 15 мая 1935 г. уклонился от ответа на прямо поставленный ему Сталиным по этому поводу вопрос. В свою очередь Сталин предложил французским коммунистам голосовать за военные кредиты и публично высказал полное понимание и одобрение политики государственной обороны, проводимой Францией в целях поддержания своих вооруженных сил на уровне, соответствующем нуждам ее безопасности. Это заявление способствовало крутому повороту во внутренней политике Французской компартии и привело к образованию двумя месяцами позже альянса коммунистов с социалистами и радикалами, явившегося необходимым условием победы на выборах в следующем году Народного фронта.

На первый взгляд торжественное провозглашение новой стратегии «общего фронта», призванного преградить дорогу фашизму, было основной целью VII (и последнего) конгресса Коминтерна. На самом же деле объединенные в «лавочке», как презрительно называл Коминтерн Сталин, компартии, собранные под предлогом необходимости усиления «антифашистской и антикапиталистической борьбы», получали наставления, как «бороться за мир и безопасность Советского Союза». Несмотря на кардинальное изменение отношения к «социал–фашизму», VII конгресс довел до логического завершения те установки, которые были утверждены на предыдущем конгрессе. С этих позиций СССР представал как «двигатель мировой пролетарской революции», «база всеобщего движения угнетенных классов, очаг мировой революции, важнейший фактор всемирной истории». Полное подчинение деятельности национальных компартий политике Советского Союза было подтверждено всеми делегатами конгресса. «В каждой стране, — заявил генеральный секретарь Коминтерна Г. Димитров, — борьба за мир и безопасность Советского Союза может протекать в той или иной форме». Французские коммунисты, например, должны были голосовать за военные кредиты, а другие компартии, наоборот, — усилить борьбу против «милитаризации молодежи». Одна из задач конгресса заключалась в том, чтобы для каждого конкретного случая уточнить тактику, которой необходимо было следовать, чтобы избежать любых — «правых» или «левых» — уклонов. Само собой разумеется, что тактика «общего фронта» не означала ни установления компартиями контактов с «троцкистскими элементами», ни поддержки так называемым «больным демократиям». И уж конечно, компартии не должны были сглаживать «остроту межимпериалистических противоречий», которая (как с удовлетворением констатировали все делегаты) препятствовала формированию единого антисоветского блока.

К началу 1936 г. договор с Францией оставался основным козырем советской дипломатии в борьбе против опасности единого фронта капиталистических государств. Однако ратификация этого договора задерживалась и состоялась лишь 28 февраля 1936 г., через девять месяцев после подписания. Такая медлительность свидетельствовала о развитии среди части представителей правящих кругов и широкой общественности Франции сильного антибольшевистского течения, еще более усилившегося после победы Народного фронта. «Протягивая руку Москве, — заявил маршал Петен, — мы протянули ее коммунизму… Мы позволили коммунизму стать в ряд приемлемых доктрин, и нам, по всей вероятности, скоро представится случай об этом пожалеть». Окончательно это течение утвердилось после того, как Французская компартия отказалась участвовать в правительстве, руководимом Леоном Блюмом, а страну захлестнула волна забастовочного движения.

Ратификация советско–французского договора послужила предлогом для ремилитаризации Рейнской области. 7 марта 1936 г, Гитлер заявил: «На постоянные многочисленные заверения Германии в дружбе и миролюбии Франция ответила альянсом с Советским Союзом, направленным исключительно против Германии, являющимся прямым нарушением соглашений по Рейнской области и открывающим ворота Европы большевизму».

Ремилитаризация Рейнской области, на которую Франция и Великобритания ответили лишь устным протестом, сильно изменила военно–политическую ситуацию в Европе. Военные гарантии, предоставленные Францией ее восточным союзникам, становились невыполнимыми: в случае войны с Германией, которая оказалась теперь надежно защищенной рейнскими укреплениями, французская армия была не способна более быстро прийти на помощь какой‑либо стране Центральной и Восточной Европы. Положение усугублялось отказом Польши пропускать через свою территорию иностранные войска. Эта новая политическая реальность, когда западные демократии и Лига Наций оказались бессильны противостоять грубой силе, такой, например, как ремилитаризация Рейнской области или агрессия Италии в Эфиопии, а Версальский договор терял свою силу, — эта реальность наглядно продемонстрировала советским руководителям всю хрупкость европейского равновесия и необходимость сохранения в интересах собственной безопасности полной свободы рук.

2. СССР и война в Испании

Гражданская война в Испании сильно осложнила политическую игру советской дипломатии. Вначале Советский Союз какое‑то время пытался ограничить свое участие в испанских событиях. Как и другие великие державы, в августе 1936 г. он объявил о политике невмешательства, на которой особенно настаивали Франция и Великобритания. Лишь 4 октября СССР открыто заявил о своей поддержке Испанской республики. Интернационализация гражданской войны, нарастающее вмешательство в нее фашистских режимов Германии и Италии на стороне путчистов поставили перед СССР сложную дилемму: с одной стороны, оставить левые силы в Испании без своей поддержки означало не просто открыть свои фланги перед троцкистской пропагандой, обвинявшей сталинское руководство в измене делу социализма, но и позволить разгореться, особенно в Каталонии, первому крупному очагу ереси под руководством Всемирной объединенной рабочей партии (ВОРП) — испанской секции троцкистского IV Интернационала — в союзе с анархистами; с другой стороны, прямая интервенция советских войск в Испанию означала бы для европейских стран стремление Советского Союза экспортировать в Испанию коммунистическую революцию, что сделало бы невозможной любую попытку сближения с западными демократиями. В письме, направленном в декабре 1936 г. Сталиным, Молотовым и Ворошиловым премьер–министру Испании Л. Кабаллеро, содержался страстный призыв «предпринять все меры, чтобы враги Испании не смогли изобразить ее коммунистической республикой».

Попытаемся проследить особенности советского участия в испанских делах, которое осуществлялось постепенно и было ограниченным. В обмен на очень значительное количество золота Советский Союз предоставил республиканскому правительству военную технику (качество которой зачастую было неудовлетворительным, а количество не достигало и десятой части германской помощи войскам Франко). Кроме техники, Советский Союз направил в Испанию две тысячи «советников» (среди которых были не только военные специалисты, но и политработники и представители органов госбезопасности). Незначительная по сути военная помощь республиканской армии представляла собой лишь один из аспектов советского вмешательства. Вторым — и преобладающим — его аспектом была борьба против инакомыслящих в среде левых сил: антисталинских элементов, анархистов, анархо–синдикалистов, сторонников ВОРП, истинных или мнимых троцкистов. Поскольку сотрудничающие с фашистами троцкисты все больше проникают в ряды республиканцев, говорилось в заявлении руководства Коминтерна от 14 апреля 1937 г., политика всех коммунистов должна быть направлена на полное и окончательное поражение троцкизма в Испании как непреложное условие победы над фашизмом. Руководствуясь этими положениями, сталинские «советники» усилили провокационную деятельность, а затем содействовали аресту (в июне 1937 г.) как контрреволюционеров главных руководителей ВОРП. Андрее Нин был также арестован, но попытка советского руководства организовать в Испании судебные процессы и вырвать у арестованных публичные «признания», подтверждающие «правдивость» процессов, прошедших в Москве, не увенчалась успехом.

3. Крах политики «коллективной безопасности»

Московские процессы, чистка в рядах Красной Армии убедили как немцев, так и французов и англичан, что Советский Союз переживает серьезный внутренний кризис (в целом плохо понятый), который на какое‑то время лишает его возможности играть решающую роль на международной арене. Излагая 5 сентября 1937 г. перед генеральным штабом свои планы в отношении Австрии и Чехословакии, Гитлер категорически отверг всякую возможность военной реакции на это Советского Союза ввиду царящего в стране хаоса, вызванного чисткой военных и политических кадров. По мнению поверенного в делах Германии в Париже, французское правительство также высказывало серьезные сомнения относительно прочности советского режима и боеспособности Красной Армии. «Военные и политические круги Франции, — писал он в начале 1938 г., — все больше задаются вопросом о пользе от такого союзника и о доверии к нему». В то время как французское руководство все больше убеждалось в том, что, подписав договор с СССР, оно, по выражению П. Гаксотта, «приобрело ничто», пассивность Запада перед лицом германской агрессии еще больше усилила недоверие Советского Союза по отношению к европейским демократиям.

17 марта 1938 г. советское правительство предложило созвать международную конференцию для рассмотрения «практических мер против развития агрессии и опасности новой мировой бойни». Это предложение было отвергнуто Лондоном как по своей сути «усиливающее тенденцию к образованию блоков и подрывающее перспективы установления мира в Европе». Встретив такое отношение, Советский Союз начал искать сближения с Германией и в марте 1938 г. подписал с ней новые экономические соглашения, отозвав при этом посла СССР в Германии Я. Сурица — еврея и потому неугодного нацистам. Новому послу, А. Мирекалову, Гитлер сделал 4 июля следующее заявление: «Я с удовлетворением ознакомился с декларацией, излагающей принципы, которыми Вы будете руководствоваться в Ваших усилиях по установлению нормальных отношений между Германией и Советским Союзом».

После оккупации Германией Чехословакии Советский Союз расстался с последними иллюзиями насчет эффективности политики коллективной безопасности. К тому же Франция и Великобритания, правительства которых Литвинов тщетно пытался убедить в том, что СССР в состоянии выполнить свои обязательства, выражали сильное сомнение по поводу боеспособности Красной Армии, опустошенной чистками, и не видели, каким образом советские войска смогут участвовать в боевых действиях из‑за отказа Польши и Румынии пропустить их через свои территории. Советский Союз, безусловно, принял бы участие в международной конференции, но ему даже не было предложено подписать Мюнхенские соглашения 30 сентября 1938 г. Заключенный Ж. Боннэ и И. Риббентропом 6 декабря 193 8 г. в Париже между Францией и Германией договор о ненападении был расценен в Москве как шаг, в той или иной степени развязавший Гитлеру руки на Востоке.

К концу 1938 г. внешнеполитическое положение СССР казалось более хрупким, чем когда‑либо, а вызывавшая опасения угроза создания единого «империалистического фронта» была вполне реальной. В ноябре 1936 г. эта угроза конкретизировалась после подписания Германией и Японией «антикоминтерновского пакта», к которому затем присоединились Италия и Испания. В такой ситуации советское руководство решило пойти на примирение с Чан Кайши и убедить китайских коммунистов в необходимости создания единого фронта с националистами для борьбы против японской агрессии. В августе 1937 г. СССР и Китай заключили договор о ненападении. Летом 1938 г. начались вооруженные действия между Японией и Советским Союзом. Ожесточенные сражения произошли в августе 193 8 г. в Восточной Сибири в районе озера Хасан, а затем в Монголии, где длившиеся несколько месяцев наземные и воздушные бои в районе Халхин–Гола закончились победой советских войск, которыми командовали Г. Штерн и Г. Жуков.

15 сентября 1939 г. было заключено перемирие. Перед лицом угрозы капиталистического окружения Советский Союз принял решение о дальнейшем сближении с Германией, не отказываясь при этом от переговоров с западными демократиями.

 

V. ЭРА СОВЕТСКО–ГЕРМАНСКОГО ПАКТА И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ (1939—1941)

1. Советско–германский пакт

Накануне вступления немецких войск в Прагу Сталин направил свое первое «послание» нацистской Германии. 10 марта 1939 г. он заявил делегатам XVIII съезда ВКП(б), что если запад намеревается внушить Советскому Союзу мысль о намерениях Гитлера захватить Украину, чтобы тем самым и спровоцировать конфликт с Германией, то СССР не даст себя одурачить и не собирается для «поджигателей войны» (под которыми подразумевались западные демократии) «таскать из огня каштаны». Лишь с очень большими колебаниями СССР через несколько дней согласился с идеей присоединения к декларации о «безусловных гарантиях», предоставленных Великобританией и Францией Польше. Однако глава МИДа Польши Бек отверг возможность соглашения, допускавшего присутствие советских войск на польской территории. 17 апреля 1939 г. СССР предложил Великобритании и Франции заключить трехстороннее соглашение, военные гарантии которого распространялись бы на всю Восточную Европу от Румынии до прибалтийских государств. В тот же день советский посол в Берлине поставил в известность фон Вайцзакера, государственного секретаря Германии по вопросам внешней политики, о желании советского правительства установить самые хорошие отношения с Германией, невзирая на обоюдные идеологические расхождения.

Спустя две недели был смещен М. Литвинов, возглавлявший НКИД СССР и приложивший немало усилий для обеспечения коллективной безопасности, а его пост был передан председателю Совнаркома Молотову. Эта акция была справедливо расценена как сигнал об изменении курса советской внешней политики в сторону улучшения советско–германских отношений. В мае, германскому послу в Москве Шуленбургу было поручено заняться подготовкой переговоров с Советским Союзом в связи с решением Германии оккупировать Польшу. Желая поторговаться, советская дипломатия одновременно продолжала вести переговоры с Францией и Великобританией. У каждого из участников переговоров были свои скрытые цели: западные страны, стремясь прежде всего воспрепятствовать советско–германскому сближению, затягивали переговоры и старались в то же время выяснить намерения Германии. Для СССР главным было добиться гарантий того, что прибалтийские государства не окажутся, так или иначе, в руках Германии, и получить возможность в случае войны с ней перебрасывать свои войска через территорию Польши и Румынии (поскольку СССР и Германия не имели общей границы). Однако Франция и Великобритания по–прежнему уклонялись от решения этого вопроса.

С нараставшей тревогой Советский Союз следил за подготовкой западными демократиями нового Мюнхена, теперь уже, приносившего в жертву Польшу и вместе с тем открывавшего Германии путь на Восток. 29 июня «Правда» опубликовала статью, подписанную Ждановым и подвергавшую резкой критике нежелание английского и французского правительств заключить равноправный договор с СССР. Через два дня западные правительства дали согласие включить балтийские государства в сферу действия «восточной гарантии» при условии, хотя и иллюзорной, «западной гарантии» в отношении Швейцарии, Голландии и Люксембурга. СССР отказался от такого соглашения; ни на Западе, ни на Востоке упоминавшиеся в нем государства не желали таких «гарантий».

Видя, что переговоры зашли в тупик, англичане и французы согласились на обсуждение военных аспектов соглашения с СССР. Однако отправленные 5 августа морем представители Англии и Франции прибыли в Москву только 11 августа. Советская сторона, представленная наркомом обороны Ворошиловым и начальником генштаба Шапошниковым, была недовольна тем,) что их партнерами оказались чиновники низкого ранга, имевшие (особенно англичане) весьма туманные полномочия, исключавшие переговоры по таким важным вопросам, как возможность прохода советских войск через территории Польши, Румынии и прибалтийских стран, или обязательства сторон по конкретным количествам военной техники и личного состава, подлежащим мобилизации в случае немецкой агрессии.

21 августа советская делегация перенесла переговоры на более поздний срок. К этому времени советское руководство уже окончательно решилось пойти на заключение договора с Германией. С конца июля возобновились переговоры немецких и советских представителей на разных уровнях. Узнав о направлении в Москву французской и британской миссий, немецкая сторона дала понять, что соглашение с Германией по ряду вопросов территориального и экономического характера отвечало бы интересам советского руководства. 14 августа Риббентроп сообщил о своей готовности прибыть в Москву для заключения полновесного политического соглашения. На следующий же день советское правительство дало принципиальное согласие на эту германскую инициативу, вместе с тем потребовав внести в немецкие предложения некоторые уточнения. .19 августа германское правительство ответило подписанием обсуждавшегося с конца 1938 г. торгового соглашения, весьма выгодного Советскому Союзу (оно предусматривало кредит в 200 млн. марок под очень незначительный процент), а также выразило свою готовность потребовать от Японии прекращения военных действий против СССР и разграничить «сферы интересов» Германии и Советского Союза в Восточной Европе. Вечером того же дня советское руководство подтвердило согласие на приезд Риббентропа в Москву для подписания пакта о ненападении, текст которого, уже подготовленный советской стороной, был немедленно передан в Берлин. Намеченное на 26 августа прибытие Риббентропа было ускорено по настоятельной просьбе Гитлера. Риббентроп, наделенный чрезвычайными полномочиями, прибыл в Москву во второй половине дня 23 августа, и уже на следующий день текст подписанного той же ночью договора о ненападении был опубликован. Договор, действие которого было рассчитано на 10 лет, вступал в силу незамедлительно.

Договор сопровождал секретный протокол, фотокопия которого была позже обнаружена в Германии, но существование которого в СССР тем не менее отрицалось вплоть до лета 1989 г. Протокол разграничивал сферы влияния сторон в Восточной Европе: в советской сфере оказались Эстония, Латвия, Финляндия, Бессарабия: в немецкой — Литва. Судьба Польского государства была дипломатично обойдена молчанием, но при любом раскладе белорусские и украинские территории, включенные в его состав по Рижскому мирному договору 1920 г., а также часть «исторически и этнически польской» территории Варшавского и Люблинского воеводств должны были после военного вторжения Германии в Польшу отойти к СССР.

Известие о подписании советско–германского пакта произвело настоящую сенсацию во всем мире, особенно в тех странах, чья судьба непосредственно зависела от данных соглашений. Широкая общественность этих стран, совершенно неготовая к такому развитию событий, расценила их как настоящий переворот в европейском порядке.

Через восемь дней после подписания договора нацистские войска атаковали Польшу.

2. Секретный протокол в действии

9 сентября, перед тем, как сопротивление польской армии было окончательно сломлено, советское руководство известило Берлин о своем намерении безотлагательно оккупировать те польские территории, которые в соответствии с секретным протоколом от 23 августа должны были отойти к Советскому Союзу. 17 сентября Красная Армия вступила в Польшу под предлогом оказания «помощи украинским и белорусским братьям по крови», которые оказались в опасности в результате «распада польского государства». Однако такая версия не устраивала Германию, которая представила этот шаг как инициативу исключительно Советского государства. В результате достигнутого между Германией и СССР соглашения 19 сентября было опубликовано совместное советско–германское коммюнике, в котором говорилось, что цель этой акции (задержка с которой, несомненно, дала бы больше преимуществ Германии) состояла в том. чтобы «восстановить мир и нарушенный вследствие распада Польши порядок». Наступление советских войск почти не встретило сопротивления польской армии. Советские войска захватили 230 тыс. военнопленных (среди которых было 15 тыс. офицеров); лишь 82 тыс. из них дожили до 1941 г. и после нападения Германии на СССР смогли влиться либо в армию Андерса, сформированную польским правительством в Лондоне, либо в армию Берлинга, созданную в СССР по советской инициативе. Существовавшая какое‑то время идея создания буферного Польского государства была отброшена, что поставило деликатную проблему установления советско–германской границы. 22 сентября в Варшаве была достигнута договоренность о ее проведении по Висле. Затем, после визита Риббентропа в Москву 2в сентября, она была отодвинута на восток до Буга, что все же оставляло Советскому Союзу несколько больше пространства, чем знаменитая «линия Керзона» в 1920 г. В обмен на эту «уступку», нарушавшую положения секретного протокола от 2 3 августа, Германия передала в советскую сферу влияния Литву. В опубликованном по завершении визита Риббентропа в Москву совместном коммюнике сообщалось, что польский вопрос был «урегулирован окончательно», а значит, для войны с Францией и Великобританией больше не было причин (если же эти страны не прекратят враждебных выпадов, то «Германия и Советский Союз вынуждены будут рассмотреть вопрос о принятии необходимых мер»). Советский Союз, еще в августе выступавший в качестве арбитра, представал теперь как один из союзников Германии.

Пока же соглашение с Германией позволило Советскому Союзу присоединить к себе огромную территорию в 200 тыс. кв. км с населением в 12 млн. человек (7 млн. украинцев, 3 млн. белорусов и 2 млн. поляков). В последующие месяцы сотни тысяч жителей присоединенных территорий были депортированы на восток как «враждебные и нелояльные элементы». 1 и 2 ноября, после спектакля «народных собраний», эти бывшие польские территории были включены в состав Украинской и Белорусской советских республик.

Вслед за этим Советский Союз, в соответствии с положениями секретного протокола, обратил свой взгляд в сторону прибалтийских стран. 28 сентября 1939 г. советское руководство навязало Эстонии «договор о взаимопомощи», по условиям которого она «предоставляла» Советскому Союзу свои военно–морские базы. Через несколько недель подобные договоры были подписаны с Латвией и Литвой.

31 октября советское правительство предъявило территориальные претензии Финляндии, которая возвела вдоль границы, проходящей по Карельскому перешейку, в 35 км от Ленинграда, систему мощных укреплений, известную как «линия Ман–нергейма». СССР потребовал произвести демилитаризацию приграничной зоны и перенести границу на 70 км от Ленинграда, ликвидировать военно–морские базы на Ханко и на Аландских островах в обмен на очень значительные территориальные уступки на севере. Финляндия отвергла эти предложения, но согласилась вести переговоры. 29 ноября воспользовавшись незначительным пограничным инцидентом, СССР расторг договор о ненападении с Финляндией. На следующий день были начаты военные действия. Советская пресса известила о создании «народного правительства Финляндии», руководимого Куусиненом и состоящего из нескольких финских коммунистов, по большей ЧАСТИ сотрудников Коминтерна, давно проживавших в Москве. Следствием советской агрессии стало исключение СССР из Лиги Наций. Общественное мнение Франции и Великобритании было целиком на стороне Финляндии. Рассматривался даже вопрос о совместных военных действиях Франции и Великобритании, однако осуществлению этих планов препятствовал нейтралитет скандинавских стран.

Красная Армия) в течение нескольких недель так и не сумевшая преодолеть «линию Маннергейма», несла тяжелые потери. Лишь в конце февраля советским войскам удалось прорвать финляндскую оборону и овладеть Выборгом. Финляндское правительство запросило мира и по договору 12 марта 1940 г. уступило Советскому Союзу весь Карельский перешеек с Выборгом, а также предоставило ему на 30 лет свою военно–морскую базу на Ханко. Эта короткая, но очень дорого обошедшаяся для советских войск война (50 тыс. убитых, более 150 тыс. раненых и пропавших без вести) продемонстрировала Германии, а также наиболее дальновидным представителям советского военного командования слабость и неподготовленность Красной Армии.

В июне 1940 г., накануне победного наступления немецких войск во Франции, Советский Союз доказал свои намерения выполнить все положения секретного протокола от 23 августа 1939 г. Обвинив балтийские страны в нарушении договоров о «взаимопомощи», привязывавших их к Москве, советское правительство потребовало создания в них коалиционных правительств, контролируемых советскими политическими комиссарами (Деканозов в Литве, Вышинский в Латвии, Жданов в Эстонии) и поддерживаемых Красной Армией. После создания этих «народных правительств» были проведены «выборы» в сеймы Литвы и Латвии и в Государственный Совет Эстонии, в которых участвовали лишь кандидаты, выдвинутые местными компартиями и проверенные НКВД. Избранные таким образом парламенты обратились с просьбой о принятии этих стран в состав СССР. В начале августа эта просьба была «удовлетворена» решением Верховного Совета СССР, возвестившим об образовании трех новых советских социалистических республик. В то время как десятки тысяч «ненадежных элементов» депортировались в Сибирь, «Правда» писала (8 августа 1940 г.): «Сталинская конституция проникает глубоко в сердца рабочих и крестьян. Она пленяет умы лучших представителей интеллигенции».

Через несколько дней после вступления Красной Армии в Прибалтику советское правительство направило ультиматум Румынии, потребовав немедленного «возвращения» Советскому Союзу Бессарабии, прежде входившей в состав Российской империи и также упомянутой в секретном протоколе. Кроме того, оно потребовало также передать СССР Северную Буковину, никогда не входившую в состав царской России и вопрос о которой не ставился в протоколе. Оставленная Германией без поддержки, Румыния была вынуждена покориться. В начале июля 1940 г. Буковина и часть Бессарабии были включены в состав Украинской СССР. Остальная часть Бессарабии была присоединена к Молдавской ССР, образованной 2 августа 1940 г. Незадолго до этого Молотов, выступая перед Верховным Советом, обобщил триумфальные итоги советско–германского согласия: в течение одного года население Советского Союза увеличилось на 23 млн. человек.

3. Ухудшение советско–германских отношений

Внешне советско–германские отношения развивались благоприятно для обеих сторон, которые продолжали обмениваться сердечными посланиями. В декабре 1939 г. Сталин, отвечая на поздравление германского правительства по поводу своего 60–летия, заявил: «Дружба народов Германии и Советского Союза, скрепленная кровью, имеет все основания быть длительной и прочной». Советская пресса и пропаганда весь 1940 г. продолжали представлять Германию как «великую миролюбивую державу», сдерживающую французских и английских «поджигателей войны».

В соответствии с требованиями советской внешней политики Коминтерн считал шедшую в Европе войну империалистической, а Францию и Великобританию — агрессорами. Компартиям этих стран было предложено вести себя соответствующим образом: французские коммунисты, например, после того как они, встав на «патриотические» позиции, уже проголосовали ранее за военные кредиты и заявили о своих антигитлеровских позициях, теперь, после вторжения советских войск в Польшу, должны были перейти на позиции СССР и Коминтерна и требовать от своего правительства прекращения войны с Германией.

Советский Союз тщательно выполнял все условия советско–германского экономического соглашения, подписанного 11 февраля 1940 г. За шестнадцать месяцев, вплоть до нападения Германии, он поставил в обмен на техническое и военное снаряжение (часто устаревшее) сельскохозяйственной продукции, нефти и минерального сырья на общую сумму около 1 млрд. марок. В соответствии с условиями соглашения СССР регулярно снабжал Германию стратегическим сырьем и продовольствием, закупленным в третьих странах. Экономическая помощь и посредничество СССР имели для Германии первостепенное значение в условиях объявленной ей Великобританией экономической блокады.

В то же время Советский Союз с беспокойством и опасением следил за блистательными победами вермахта. СССР, оставаясь верным своей идее обострения межимпериалистических противоречий, которое могло в конечном счете сыграть ему на руку, был заинтересован в продолжении войны. В этих условиях внезапная капитуляция Франции освобождала значительные контингенты немецких войск, которые отныне могли быть использованы в других местах. В августе — сентябре 1940 г. произошло первое ухудшение советско–германских отношений, вызванное предоставлением Германией после советской аннексии Бессарабии и Северной Буковины внешнеполитических гарантий Румынии. Германия также выступила арбитром в урегулировании спора между Румынией и Венгрией по поводу Трансильвании. Она подписала серию экономических соглашений с Румынией и направила туда очень значительную военную миссию для подготовки румынской армии к войне против СССР. В сентябре Германия направила свои войска в Финляндию. Пытаясь противостоять германскому влиянию в Румынии и Венгрии (которая после того, как ее требования к Румынии были удовлетворены, присоединилась к фашистской коалиции), СССР направил свои усилия на возрождение идей панславизма и активизацию политических и экономических отношений с Югославией.

Несмотря на вызванное этими событиями изменение ситуации на Балканах, осенью 1940 г. Германия предприняла еще несколько попыток, призванных улучшить германо–советские дипломатические отношения. Вскоре после подписания 7 сентября 1940 г. тройственного союза между Германией, Италией и Японией Риббентроп обратился к Сталину с предложением направить в Берлин Молотова, чтобы Гитлер мог «лично» изложить ему свои взгляды на отношения между двумя странами и на «долгосрочную политику четырех великих держав» по разграничению сфер их интересов в более широком масштабе.

Во время состоявшегося 12—14 ноября визита Молотова в Берлин были проведены очень насыщенные, хотя и не приведшие к конкретным результатам, переговоры относительно присоединения СССР к тройственному союзу. Однако 25 ноября советское правительство вручило немецкому послу Шуленбургу меморандум, излагавший условия вхождения СССР в тройственный союз: 1) территории, расположенные южнее Батуми и Баку в направлении к Персидскому заливу, должны рассматриваться как центр притяжения советских интересов: 2) немецкие войска должны быть выведены из Финляндии: 3) Болгария, подписав с СССР договор о взаимопомощи, переходит под его протекторат; 4) на турецкой территории в зоне Проливов размещается советская военная база; 5) Япония отказывается от своих притязаний на остров Сахалин.

Требования Советского Союза остались без ответа. По поручению Гитлера генеральный штаб вермахта уже вел (с конца июля 1940 г.) разработку плана молниеносной войны против Советского Союза, а в конце августа была начата переброска на восток первых войсковых соединений. Провал берлинских переговоров с Молотовым привел Гитлера к принятию 5 декабря 1940 г. окончательного решения по поводу СССР, подтвержденного 18 декабря «Директивой 21», назначившей на 15 мая 1941 г. начало осуществления плана «Барбаросса». Вторжение в Югославию и Грецию заставило Гитлера 30 апреля 1941 г. перенести эту дату на 22 июня 1941 г. Генералы убедили его, что победоносная война продлится не более 4 — 6 недель.

Одновременно Германия использовала советский меморандум от 25 ноября 1940 г., чтобы оказать давление на те страны, чьи интересы были в нем затронуты, и прежде всего на Болгарию, которая в марте 1941 г. примкнула к фашистской коали ции. Советско–германские отношения продолжали ухудшаться. всю весну 1941 г., особенно в связи с вторжением немецких: войск в Югославию через несколько часов после подписания советско–югославского договора о дружбе. СССР не отреагировал на эту агрессию, так же как и на нападение на Грецию. В то же время советской дипломатии удалось добиться крупного успеха, подписав 13 апреля договор о ненападении с Японией, который значительно снижал напряженность на дальневосточных: границах СССР.

Несмотря на настораживавший ход событий, СССР до само го начала войны с Германией не мог поверить в неизбежность немецкого нападения. Советские поставки Германии значительно возросли вследствие возобновления 11 января 1941 г. экономических соглашений 1940 г. Чтобы продемонстрировать Германии свое «доверие», советское правительство отказывалось принимать во внимание поступавшие с начала 1941 г. многочисленные сообщения о готовящемся на СССР нападении и не предпринимало необходимых мер на своих западных границах. Германия по–прежнему рассматривалась Советским Союзом «как великая дружественная держава». Именно поэтому, когда утром 22 июня Шуленбург встретился с Молотовым для зачтения ему меморандума, в котором сообщалось, что Германия решила направить свои вооруженные силы на советскую территорию ввиду «очевидной угрозы» агрессии со стороны СССР, совершенно растерявшийся глава советской дипломатии произнес: «Это война. Вы полагаете, что мы это заслужили?»