Танцовщица Мата Хари была арестована как шпионка в феврале 1917 года. К тому времени Франция потеряла в войне убитыми, ранеными, пропавшими без вести или взятыми в плен свыше пяти миллионов человек. Мата Хари было предъявлено обвинение в том, что она предала сорок, нет, пятьдесят, а то и сто тысяч из этого числа.

В марте в Париже стояли лютые холода, и угля не было. Тюрьма в предместье Сен-Дени не отапливалась, но надзиратели разрешили узнице не снимать с себя шубу. Они старались также разнообразить ее рацион, чтобы Мата Хари не растолстела.

Весь апрель шел дождь. Иногда вместе с дождем с неба падал град осколков. Мокрые улицы украшали белые и розовые цветы, но парижане, прячась под черными зонтиками от ливня, не обращали на них внимания: они носились из одной очереди в другую. В мае возле подбитого биплана на Эспланад дез Энвалид возникла небольшая ярмарка. Забравшись на позолоченных поросят, лебедей и пони, катались на карусели маленькие парижане. В петлицах у них красовались алые розы. Облаченные в темную одежду, пожилые горожане гуляли под каштанами, подставляя лица лучам неяркого солнца.

— Смерть шпионке, — заявляли они в один голос. — Смерть Мата Хари, этой распутнице, немецкой подстилке!

В июне Франция облегченно вздохнула. Прибыли первые части американских войск: новенькое обмундирование, безусые молодые лица.

— Хорошо, что она арестована, — заметил Альбер Бушардон, капитан 19-го эскадрона запасного полка, обращаясь к голландскому дипломату Францу Брейштаху ван Веелю. — Представляю, что бы стало с этими невинными младенцами, останься она на свободе.

— Возможно, ее бы разоблачили, — отозвался голландец. — Когда состоится суд? — Он нетерпеливо ждал, когда все кончится, поскольку его собственная судьба была тесно связана с судьбой арестантки.

24 июля было тяжелым днем. Над задыхающимся от жары городом нависли свинцовые облака. Сена, рассеченная надвое площадью Дофины, катила свои воды так медленно, словно карабкалась вверх.

Ровно в одиннадцать утра распахнулись тяжелые резные двери Дворца правосудия. Наверху, в Суде присяжных, члены Третьего военного трибунала уже заняли свои места за столом. Предварительные процедуры были завершены быстро, по-военному.

Семь членов трибунала с высоты своего положения смотрели вниз, туда, где стояли стулья для защитника и подсудимой, а также два табурета для охранников. Шестеро из членов трибунала были кадровыми военными. Седьмой, приглашенный со стороны, являлся протоколистом трибунала.

Это был капитан Бушардон. По вечерам он обсуждал дело со своим старым приятелем Францем. Подобные действия, по существу, являли собой должностное преступление. Но протоколист доверял Францу, дворянину, славному малому, другу и франкофилу (так он полагал), человеку, двусмысленность положения которого в связи с его знакомством с подсудимой он отлично понимал. Франц и теперь не мог поверить, что его бывшая возлюбленная была способна на двурушничество, приведшее ее на скамью подсудимых. Когда ее арестовали, Франц отреагировал так, словно услышал пошлую шутку.

— Герши? Чепуха!

— Ты еще не знаешь женщин, — ответил Бушардон. Сам капитан мечтал, чтобы Мата Хари была признана виновной и осуждена. При свидетелях, в числе которых находился и Франц, она назвала его однажды гадиной и тупицей. Пригладив прямой пробор, протоколист добавил: — Я лично никогда ей не доверял.

— Как она выглядела, когда вошла в зал? — поинтересовался Франц вечером 24 июля.

— Праздничной, — с возмущением ответил Бушардон.

Стиснутая с двух сторон жандармами, в десять минут двенадцатого Мата Хари вошла в помещение суда. На ней было скромное синее платье с пуговицами до самого подола, с довольно глубоким вырезом на груди. На густых волосах — шляпка, похожая на треуголку, но надетая кокетливо, совсем не по-военному. Она улыбалась, сначала обоим жандармам, словно это были ее кавалеры, затем одарила нежной улыбкой пожилого адвоката, мэтра Клюнэ. Прежде чем сесть в кресло, поставленное перед дубовым столом под возвышением, на котором находилась судейская кафедра, она дала возможность членам трибунала хорошенько рассмотреть ее.

Военные без стеснения разглядывали подсудимую. Реакция зависела от темперамента каждого из наблюдателей. Мата Хари была совсем не похожа на женщину, изображавшуюся на вульгарных афишах, — сильно загримированную и почти обнаженную. Стройная шея, головка с огромной копной волос, длинные, сильные ноги, хорошо развитые формы. Почти детское лицо, чуть припухлые скулы, небольшой полный подбородок. Губы большие, пухлые, несколько бесформенные. Нос неправильной формы, но глаза необыкновенные — огромные, темные, с прямыми нижними и тяжелыми верхними веками, чуть подведенные краской. На густых черных ресницах ни следа туши.

Самый молодой из членов трибунала, адъютант 12-го артиллерийского полка, Килбиньон, белокурый бретонец, произнес с восхищением:

— Alors!

— Ничего особенного, — громко заметил его сосед, младший лейтенант 7-го кирасирского полка де Форсье д'Амаваль, выпускник Сен-Сирской академии. Он ушел из армии задолго до начала войны, давно «перерос» свой чин и ничего не предпринимал для того, чтобы уменьшить свое сходство с Мефистофелем.

Когда Мата Хари направила свой взор на мужчин в мундирах, все спрятали глаза. Очевидно, испугались встречи со взглядом этой сирены. Ведь иначе они мог ли забыть о главной своей задаче, заключавшейся, разумеется, в том, чтобы поставить ее к стенке.

Полубессознательно Мата Хари скользнула по лицам своих судей. Возможно, она испытала известное облегчение, увидев чувственное лицо лейтенанта Шатерена, в котором было что-то заячье, единственного члена суда, не настроенного к ней предвзято. Дольше всего глаза Мата Хари задержались на молодом блондине, покрасневшем под ее взглядом, и на де Форсье д'Амавале, аристократе с некогда красивым, а теперь вконец потасканным лицом.

— Амаваль похож на тебя, — заметил в тот вечер Францу ван Веелю капитан Бушардон. — Только распутный, проспиртованный и жестокий. Вылитый Дориан Грей, — добавил он, имея в виду героя романа этого педераста Оскара Уайльда.

Последним Мата Хари увидела бритое, с орлиным носом, лицо председателя трибунала, подполковника Сомпру. Именно ему предстояло руководить ходом процесса. Французское судопроизводство печально знаменито тем, что не следует определенным правилам, оно бессистемно, поэтому все участники то и дело перебивают друг друга. Когда же речь идет о военном трибунале, тон задает по старшинству его председательствующий. Как бы отчаявшись при виде его, Мата Хари подняла глаза и посмотрела на золоченые лепные карнизы.

Андре Морнэ, обвинитель, первым делом обратился к трибуналу с просьбой, чтобы слушание дела состоялось при закрытых дверях. Ни с кем не посовещавшись, подполковник удовлетворил просьбу Морнэ.

— Поклянитесь перед Богом и людьми самым добросовестным образом изучить обвинения, которые будут предъявлены подсудимой, — скороговоркой произнес Сомпру, приводя к присяге членов трибунала.

Безусый молодой писарь, бойскаут в просторном, не по росту, мундире пехотинца, представил собравшимся подсудимую, Маргариту Гертруду Зелле Мак-Леод, возраст сорок один год, известную миру как Мата Хари.

Подсудимая умоляюще взглянула на своего защитника, но семидесятилетний маразматик лишь покачал головой. Она неоднократно возмущалась тем, что в официальных документах к ее возрасту прибавлено два года. Иногда говорила: пять или шесть. «А все оттого, что я очень хотела выйти замуж за Руди!»

Члены трибунала уважительно относились к Эдуарду Клюнэ за то, что на сюртуке под мантией у него медаль участника кампании 1870 года. Он не хотел испытывать терпение военных чиновников возражениями фривольного характера. Адвокат убеждал подзащитную, что французы предпочитают женщин старше сорока лет. Потом показал на коробку конфет и пачку печенья, положенные им на полку для документов. Мата Хари нахмурилась, потом пожала плечами и с улыбкой протянула руку к коробке. Взяла конфету и бросила ее в рот.

Подсудимая, по словам писаря, умеет читать и писать. Образец ее крупного, четкого почерка был предъявлен суду.

Словно желая поскорее покончить с делом, подполковник Сомпру разжал узкие губы и начал без околичностей:

— Мата Хари, в день объявления войны вы завтракали в ресторане «Адлон» в обществе начальника германской полиции, а затем вместе с ним поехали в открытом автомобиле по улицам Берлина, наполненным толпами кричащих людей.

— Поклянитесь говорить только правду, ничего кроме правды, и да поможет вам Бог, — торопливо пробубнил писарь.

— Клянусь, — проговорила Мата Хари, после чего спокойно ответила подполковнику: — Мы с бароном фон Яговом были очень хорошими друзьями.

— Неужели?

— Я познакомилась с ним задолго до начала войны во время моего второго выступления в Берлине. Кто-то из зрителей пожаловался на то, что мой костюм чересчур… нескромен. Он пришел, чтобы убедиться в этом лично.

— Это человек-то, занимающий такое положение?

— Ну и что? Он получил удовольствие от представления.

— Одним из отделов ведомства фон Ягова вам было выплачено тридцать тысяч марок, — с внушительным видом произнес Сомпру. — Насколько нам известно, этот отдел занимался главным образом агентурой из нейтральных стран.

— Он был моим любовником, — сказала Мата Хари.

— Во-первых, мадам, — нахмурил свои редкие брови подполковник, — если бы он оплачивал ваши амурные услуги, едва ли он стал бы использовать финансы министерства внутренних дел.

— В том-то и дело, — с апломбом прервала его Мата Хари. — Немецкие чиновники очень часто залезают в казенный карман, подполковник. Относя затраты на подарки на государственный счет, они экономят свои деньги. Они полагают, что государство им недоплачивает.

Члены трибунала оживились. Французам всегда приятно знать, что немецкие чиновники столь же корыстолюбивы, как и их собственные.

Но Сомпру бесстрастно продолжал:

— Мы вполне готовы поверить, что герр фон Ягов был вашим любовником и что он злоупотреблял своим служебным положением. Однако я нахожу, что сумма за услуги известного рода несоизмеримо велика.

— Услуги известного рода! — воскликнула Мата Хари. — Неужели вы думаете, что я такая? Сударь! Я артистка! Если дарю какому-то господину свою благодарность, то это мое личное дело, и я рассчитываю на его признательность.

— В размере тридцати тысяч марок? — выразительно поднял брови Сомпру, посмотрев в ее широкие открытые честные глаза, а затем отвел взгляд.

— Да, — ответила Мата Хари. — Именно.

Затем выступил обвинитель. Месье Морнэ минуло сорок семь лет. Это был раздражительный, с неустойчивым характером господин. Ярый патриот, он решил стать спасителем отечества от шпионов и предателей. Он ненавидел Мата Хари как женщину. И в то же время ее личность чрезвычайно интересовала его. Целых пять месяцев он готовился к суду над нею, не думая ни о чем другом.

— Вы признаетесь в получении тридцати тысяч марок?

— Да. — Она прикрыла глаза ресницами, понимая, что возникший между ними контакт делал обвинителя особенно опасным для нее.

— Эту сумму вы получили как агент германской секретной службы!

— О нет.

— Вы под присягой, Мата Хари. Вы отрицаете, что были известны немцам как Х-21?

— Нет. — Она задумчиво теребила запонку на рукаве платья. Морнэ удивленно спросил:

— Так вы отрицаете или нет?

— Нет, не отрицаю. Я была известна как Х-21.

— Следовательно, вы признаете, что были агентом германской секретной службы под номером…

— Конечно, нет. Номер был присвоен мне для удобства. Я должна была иметь такой номер, чтобы меня можно было внести в платежную ведомость, разве не ясно? Потом он и мне самой пригодился. Я иногда подписывала таким образом письма дочери и друзьям. Посылала свои письма я по официальным каналам из Германии. Они были весьма предупредительны, мои немецкие друзья.

— Позвольте разобраться, — раздельно проговорил Морнэ. — X — это значит, что вы работаете в Голландии. Двадцать один — число небольшое, оно означает, что вы находились на германской службе еще до войны. А теперь хотите убедить меня, будто этот номер вам дали для того, чтобы облегчить вам частную переписку?

— Вовсе нет! До войны почта работала поразительно надежно. Я вам уже говорила: это было сделано для того, чтобы платить мне, поскольку я была любовницей герра фон Ягова. Потом, когда начались перебои с доставкой корреспонденции, я иногда использовала его для писем. Вот и все.

Клюнэ улыбнулся Герши, как улыбается любящий отец своей умной дочери. Не знакомый с военной юриспруденцией и международным правом, он, влюбленный в Мата-Хари-танцовщицу, тем не менее решил выступить в роли адвоката Мата Хари-шпионки.

— Мы вернемся к этому позднее, — произнес Сомпру.

Морнэ кивнул головой и сел.

— Зачем в 1914 году вы поехали в Берлин? — спросил подполковник.

— На гастроли.

— Это накануне войны-то?

— У меня был контракт. Откуда мне было знать, что начнется война?

— Все в Европе ожидали ее.

— Неужели? — рассеянно улыбнулась она.

— Но гастроли не состоялись, — поднялся Морнэ.

— Нет. Было не до искусства. Театр закрыли. Но у меня были друзья.

— Помимо герра фон Ягова?

— Ну, что вы, — проговорила Мата Хари, чуть сморщив лоб. — Это был милый, маленький человечек, очень преданный мне. Но что тут особенного. Иногда мы с ним встречались, оказывая друг другу знаки внимания. Но потом я нашла кое-что гораздо интереснее.

— Ах вот так?

— Это все, что я могу сказать.

— Возможно, в ваших же интересах довериться нам, Мата Хари, — произнес, почти не разжимая губ, Морнэ.

— Господа, господа! — Она воздела руки. — Вы расследуете мою частную жизнь или же пытаетесь предъявить мне абсурдное обвинение в шпионаже? Если первое, то я отказываюсь отвечать на любые вопросы. Уважаемый господин обвинитель ведет себя совсем неблагородно!

— Когда речь зашла о фон Ягове, вы отвечали довольно охотно, — съязвил Морнэ.

— Вы и так все знаете о нем. Почему бы мне было и не ответить. Но одно дело — признаться, что я любила какого-то мужчину, и совсем другое дело — доложить об этом.

Когда Бушардон рассказал об этом Францу ван Веелю, тот облегченно вздохнул. Если она будет продолжать в том же духе, он в безопасности. Люди же, которым известно о том, что он был ее любовником, будут заботиться о собственных шкурах. Как ни парадоксально, но барон был возмущен поведением Мата Хари. Этот драматический спектакль, устроенный в разгар войны, был делом его рук. Неужели он останется в тени и будет обязан своей безопасностью благородству этой шлюхи?

В этот момент, вспоминал Бушардон, сам он, Амаваль и бретонец потупили глаза. Каждый из них подумал, что мог бы стать ее любовником. А возможно, и был.

— Рекомендую отвечать обвинителю с должным почтением, Мата Хари, — одернул ее Сомпру.

— Monsieur le President, — проговорила она, покорно склонив голову, — мэтр Морнэ, я почтительно заявляю, что отказываюсь назвать имя господина, не имеющего ни малейшего отношения к данному делу, кроме того, что он был вхож в мою спальню.

Подняв ладонь, вперед подался Шатерен, сын адвоката, воспитанный на принципах чести и справедливости. Он вовсе не был жалким, слабовольным человеком, каким казался на первый взгляд, хотя в его характере присутствовала известная нерешительность.

— Неужели вы не понимаете, что речь идет о вашей жизни?

Мата Хари кивнула головой, не допуская и мысли, что ей могут вынести смертный приговор.

— Итак, когда вы сбежали в Голландию… — продолжал Морнэ, сердито смотря на подсудимую.

— Сбежала? Должна сообщить вам, сударь, что я голландка. И моя единственная дочь живет в Голландии.

— У вас и там были… друзья?

— Естественно. Я настоящая космополитка. У меня повсюду друзья, даже на родине!

Бушардон с трудом удержался от смеха.

— И в их числе офицеры немецкой разведки.

— Возможно. Я не выведываю у мужчины его тайны. Не задаю вопрос, кого он больше любит — жену ли меня, и не спрашиваю, не прячет ли он под плащом кинжал. Национальность его меня тоже не интересует, сударь. Мне не важно, кто он — голландец, испанец, немец, француз или даже ирландец. Для женщины мужчины разных национальностей похожи друг на друга.

— Благодарю вас за столь ценную информацию, — саркастически заметил Морнэ. — Нас не интересует ваш альков как таковой. К чему похваляться своими подвигами. Но не было ли в числе ваших друзей вражеского агента по фамилии фон Штейер или герр Кремер?

— Друзей, а не любовников? Что ж, эти фамилии мне знакомы. Вполне возможно. — Мата Хари сделала вид, что припоминает. — Вокруг меня всегда крутились немцы. Но неужели речь идет о картофельном магнате Кремере? Неужели он торговал не только картошкой, но и секретами?

— Боши используют в своих целях не только женщин легкого поведения, но и коммерсантов.

Тут вмешался Сомпру. Пожирая подсудимую ледяным пронзительным взглядом, он пролаял:

— Вы посещали немецкую шпионскую школу в Антверпене, Мата Хари?

После того как Бушардон повторил приятелю заданный ей вопрос, голландец замолчал, раскуривая трубку. По коже пробежала ледяная дрожь, и мошонка съежилась.

— И что же она ответила? — полюбопытствовал барон. Этот опасный, неожиданный вопрос, должно быть, застал Мата Хари врасплох, как и его самого.

— Школу я перестала посещать в 1894 году, — с легкой улыбкой ответила подсудимая. — Меня с позором выгнали из нее, когда мне исполнилось шестнадцать лет.

Предупредительно нагнувшись к ней, Шатерен поинтересовался:

— И почему же вас выгнали с позором?

— Потому, что в меня влюбился директор школы, — объяснила Мата Хари.

— Отвечайте на мой вопрос, мадам, — скомандовал Сомпру, искоса бросив на Шатерена испепеляющий взгляд.

— Отвечаю, сударь, отрицательно. Я не училась в школе для шпионов.

— Вам незачем было готовиться, не так ли? — нетерпеливо произнес Морнэ, начавший терять самообладание.

— Именно, — кивнула головой Мата Хари.

— Возможно, вам нужны были деньги?

— О нет. Деньги у меня имелись. Я не так богата, как до войны, но такие деньги мне были не нужны. Насколько мне известно, больше трехсот франков в месяц шпионам не удается заработать.

— Почему вы покинули Голландию? Зачем в 1915 году приехали в Париж? Нам известно, что за квартиру по адресу улица Ниеве Уйтлег дом 16 в Гааге было уплачено вперед. Однако, не сдав своей квартиры в поднаем, вы уехали, хотя вполне могли остаться у себя на родине. Почему вы променяли безбедное существование на жизнь, полную опасностей? Почему?

Пожав плечами, Мата Хари взглянула на потолок. Казалось, она утратила интерес к происходящему.

— Голландия — скучная страна, — заметила она. — Какой мне был интерес, ведя безбедное существование, чистить медные кастрюли и гнить заживо? Я не трусиха, да и домоседкой себя не считаю.

— Но почему вы поехали именно во Францию? Почему не в Германию, где жили ваши щедрые друзья?

— У меня здесь остался особняк, чудная вилла, — произнесла Мата Хари, стискивая руки. — И любимая верховая лошадь, Вишна…

— Вот как! — раздраженно воскликнул Морнэ. — И вы поселились в отеле «Атеней» в Париже военного времени ради того, чтобы вновь завладеть своей виллой и лошадью!

— Война уничтожает многое, в том числе, насколько я заметила, обыкновенную учтивость, — холодно проговорила Мата Хари. — Увы, оказалось, что вилла без моего ведома сдана в аренду, а лошадь реквизирована мясником! Но я спасла плоть благородного животного, господа. Я прокралась ночью в конюшню и убила его ударом стилета в сердце, после чего тайно увезла его и похоронила на зеленом поле возле ручья. Это обошлось мне в огромную сумму. В Вишне было гораздо больше достоинств и благородства, чем во многих людях, и конь мой был вправе окончить свои дни как подобает.

Старик Клюнэ протянул ей платок. Мата Хари взяла его, но даже не стала притворяться, что плачет.

— Браво, — иронически воскликнул один из членов трибунала, капитан Тибо. Потом мелодраматически прибавил: — И это в то самое время, когда наши дети голодают.

— Мяса в Париже достаточно, — возразила Мата Хари. — Кроме того, конина детям вредна. Она слишком жилиста и сладковата на вкус. Если хотите подкрепиться, нажимайте на крольчатину…

— Мадам! — сердито махнул рукой Морнэ, не желая слушать спор о преимуществах крольчатины перед кониной. — Эту виллу подарил вам немецкий вельможа, не так ли?

— Да нет же, — рассмеялась Мата Хари. — Ее подарил мне один из ваших союзников, месье. Однако своей коллекцией дрезденского фарфора я действительно обязана щедрости одного германского аристократа, очень богатого господина. Я хотела сохранить и ее. Место такой коллекции в одном из ваших музеев. Мне уже сделали выгодное предложение…

— Вы думаете о своих чашках, — произнес капитан жандармерии Тибо. Уроженец Оверни, этот мужлан служил наглядной иллюстрацией того, насколько ошибочно мнение, будто офицер в силу одного лишь чина становится благородным человеком. — Думали о каких-то черепках, когда на Францию налетели германские аэропланы, когда «фоккеры» бомбили наши соборы. Вас же интересовал только фарфор! — Сам бы он поступил точно таким же образом. Недаром у экономных французов есть поговорка: «Спасай, что можно спасти». Оттого капитан и неистовствовал.

— Вилла Реми была моим жилищем, — с теплым чувством проговорила Мата Хари. — А вещи означают для женщины многое. Мне не хотелось продавать свои сокровища, но я нуждалась в деньгах.

— Это произошло за много месяцев до того, как вы начали продавать свои пресловутые сокровища, — прервал ее Морнэ.

— А раньше деньги мне и не были нужны, — объяснила ему Мата Хари.

— Они вам понадобились, когда вас начали осаждать кредиторы?

— У меня была служанка…

— Это имеет отношение к делу? — спросил Сомпру.

— Если имеет отношение к делу моих финансов.

— Продолжайте.

— Селестина оказалась предательницей. А я была так добра к ней! Она попросила выдать ей жалованье за три месяца вперед — за целых три месяца! — а когда я ей отказала, она повсюду раззвонила, что у меня нет покровителя, и посоветовала всем прижать меня. Поставщики и кредиторы пришли одновременно. Но ведь никто не в состоянии уплатить по счетам сразу.

— Итак, не уладив свои финансовые дела, продав лишь несколько пустяковых предметов, вы отправились в прифронтовой район, туда, где лечатся раненые французские офицеры. И во время вашего пребывания там противник получал информацию о том, где и когда забрасываются через линию фронта французские разведчики. Отсюда я заключаю, — грохотал Морнэ, — что источником, этой информации являлись вы.

— Чтобы делать такое заключение, нужно иметь доказательства, — осадила обвинителя Мата Хари. — Такой информацией я не располагала.

— Почему вы оказались в Виттеле?

— Один мой друг…

— Безымянный друг?

— Да, безымянный! Мой друг был тяжело ранен. Видели бы вы его. Одно ухо оторвано, а лицо — это был какой-то кошмар. И еще, бедняга, он получил пулю в желудок. Конечно, я поехала к нему. И конечно же, осталась с ним. Я не могла покинуть раненого.

— Возможно, он будет счастлив выступить в качестве свидетеля защиты?

— Он убит, — проговорила она со слезами на глазах.

— Вы закололи его своим стилетом?

В ответ на неуместную шутку Морнэ Сомпру ударил по столу. Затем посмотрел на часы. Приближалось время перерыва.

— Вас видели в обществе многих офицеров, в том числе пилотов, сбрасывавших наших парашютистов, — сурово произнес подполковник.

— А также в обществе артиллерийских, кавалерийских и пехотных офицеров. По ошибке среди них затесался даже моряк, mon colonel, — съязвила Мата Хари. — Я обожаю офицеров. По-моему, каждый мужчина должен защищать свое отечество. Мой муж служил офицером в Ост-Индии, и я этим гордилась, В офицере есть нечто особенное!

— Итак, вы предпочитаете офицеров, — холодно произнес Сомпру. — Причем каждую ночь нового, чтобы выведать побольше секретов…

— Секретов? — переспросила Мата. — Да, все они рассказывали о войне, если вы это имеете в виду. Но такие же разговоры ведут в ресторане Максима, на острове Сен-Луи, да где угодно. Если бы мне нужна была информация такого рода, я могла бы никуда не уезжать или же пойти на Северный вокзал и слушать там рассказы солдат.

Вконец разошедшийся Морнэ не давал ей покоя:

— Вы уводили их к себе, поили и, обладая достаточным опытом, развязывали языки этим несмышленышам!

— Да, — сказала Мата Хари. — Они говорили со мною, месье. Рассказывали вещи, о которых я не хотела знать. Каково находиться в грязи траншей, среди ужаса, вдали отсюда. И многие из них действительно были совсем юными, месье, и снова возвращались на фронт, чтобы отдать свои молодые жизни…

— Жизни, которые вы помогали бошам погубить! — гремел Морнэ. — Сообщали немцам сведения, которые эти парни шептали вам на ухо, положив голову на предательскую подушку!

Не обращая внимания на зачарованно слушавших ее жандармов, пытавшихся удержать ее, Мата Хари поднялась со своего места. Откинув назад голову, она воскликнула:

— Я их любила! Любила их всех! Я отдавала им все, что имела, прежде чем они уходили от меня — туда. Предать их? Никогда! Я не шпионка и никогда ею не была!