Во время перерыва Мата Хари вновь привела в порядок волосы, оттенявшие фарфоровую желтизну ее лица. В продолжение страстной речи защитника она сидела неподвижно, почти не поднимая глаз. Лишь изредка лицо ее хмурилось или едва освещалось улыбкой.
— Прежде всего, — взывал Клюнэ, — исследуем ее детство.
«Происхождение подсудимой скрыто под покровом тайны. Дама и сама не знает, кто она. Ее мать принадлежала к королевскому, хотя и туземному, роду. Свое детство она помнит смутно: восточные храмы, где ее воспитывали в строгости, сакральные танцы; тропические джунгли, где жизнь и смерть переплелись, как в сказке; больная и беспомощная мать, которую она обожала.
И вот маленькую чужестранку издалека привозят в Голландию. Ее любимая мать умирает. Девочка остается на попечении отчима — грубого тирана Адама Зелле. Теперь она Маргарита Гертруда Зелле, которую друзья зовут Герши. Но на самом деле она никто. Сирота. Отчим женится на богатой вдове и забывает о падчерице. Ее отправляют в школу учиться ремеслу. Не умея сдерживать свои животные инстинкты, учителя, заметившие ее юную красоту, воспользовались неопытностью девочки. Она убегает из пансиона, но нигде не может найти пристанище.
На горизонте появляется некий капитан Мак-Леод. Он красив, знатен, распутен, в два раза старше ее. Перепуганной юной Герши он кажется спасителем, героем, возлюбленным. Она выходит за него замуж.
Рудольф Мак-Леод вновь увозит ее в Ост-Индию, где она больше не чувствует себя как дома. Выясняется, что муж — зверь и пьяница. Он увозит ее в джунгли, заставляет рожать без медицинской помощи, часто оставляет ее на несколько дней одну с сыном, в котором она души не чает. Она устанавливает дружеские отношения с яванцами, с правителями которых она в родственных отношениях. Вновь разучивает танцы, которые почти забыла. Они не кажутся ей вульгарными или эротическими. Это священные, прекрасные танцы, пробуждающие высокие инстинкты.
Наконец Мак-Леода переводят в цивилизованный город Маланг, там она рожает дочь и отдает всю себя двум своим очаровательным детишкам. Позднее она становится королевой полкового бала. Ее красота привлекает всеобщее внимание. Муж безосновательно ревнует ее. Он вновь увозит юную жену в джунгли, там ее избивает, принуждает мириться с оргиями в обществе туземных женщин. Заявляет, что ненавидит ее.
Молодая жена, ребенок-мать, не знает, к кому обратиться за помощью. Муж издевается на нею, как и над солдатами-туземцами. Один из них, обиженный Мак-Леодом, мстит начальнику, убивая его любимого сына, маленького Нормана. Юная мать без ума от горя. Она отправляется в чумную деревню и находит убийцу своего ребенка. Осуждает ли суд ту, которую нельзя осудить? Виновна ли она в том, что подняла меч на убийцу ни в чем не повинного сына? Яванцы простили ее. Суд вынес бы такое же решение. Перед нами не порочная женщина и не более шпионка, чем убийца. Перед нами невинная жертва своей собственной жизни».
Во время перерыва на обед Клюнэ почти не притронулся и к тостам, и к чаю, настоенному на травах. Глаза его слезились, ноги дрожали, но, когда он вернулся в зал заседаний, голос его был сильным и звонким, как у влюбленного.
«Та Маргарита Мак-Леод, которая возвращается в Европу, по-прежнему молода, по-прежнему беспомощна и совершенно беззащитна. Муж выбрасывает ее на улицу, безосновательно обвиняя жену в нарушении супружеской верности. Даже голландский суд сомневается в справедливости предъявленных обвинений, настаивает на том, чтобы разрешить ей встречаться с малолетней дочерью, и на выплате Мак-Леодом его супруге вспомоществования. Не имея денег, чтобы отсудить дочь, она в печали расстается с девочкой. Пряча от посторонних глаз свои страдания, подзащитная пытается найти средства для существования. Это великолепное создание, стремящееся к красоте, оказывается одна во всем мире».
— Должно быть, этот потерявший голову от любви старый олух убежден в ее виновности, — заметил в тот вечер Бушардон. — Он стремится добиться от суда не справедливости, а пощады. По-моему, он боится потребовать предъявления доказательств ее вины из опасения, что это будет сделано. Поэтому он взывает к милосердию и пониманию. Милосердие! Старый олух! Это от военных-то, которые то и дело терпят поражения в этой кошмарной войне? Когда вся окаянная страна вопит что есть мочи, требуя наказать козлов отпущения? Ха-ха!
Призыв Клюнэ, обращенный к трибуналу, распадался на две совершенно разные части. Если в первой он взывал к милосердию, то во второй ссылался на разлагающее влияние большого города.
«Наконец-то ее оценивают по заслугам. Она становится Мата Хари, Утренним Оком. Ее искусство чисто и сакрально. Ее приветствуют Европа и Восток. Она исполняет свои танцы в присутствии герцогов и герцогинь, принцев и принцесс, королей и королев…
Вот когда она осознает свою красоту. И становится соблазнительницей, продолжая великие традиции Клеопатры, Далилы. Она коллекционирует мужчин, как девушки собирают цветы. Драгоценности, виллы, лошади, экипажи — все эти дары сыплются на нее. Можно ли устоять перед таким соблазном? Аппетит приходит во время еды. Крепкие вина и жаркие объятия становятся ей необходимы как воздух. Меняя поклонников, предаваясь излишествам в любви, она пытается забыть свое трагическое детство, трагическое отрочество, трагическое замужество в юном возрасте. Рано осиротевший ребенок, оскорбленная в лучших чувствах молодая женщина ищет любви и душевного уюта, и поискам этим нет конца.
Победы ее удивительны. У ног ее мужчины разных наций. Принцы, министры, генералы. Никто не в силах противиться ее чарам.
Вправе ли вы осудить их… или ее? Знал ли мир другую такую женщину?»
Повторив эту фразу приятелю, Бушардон ядовито ответил:
— Конечно, не знал. Вот как создаются репутации. И Клюнэ верит тому, что говорит. Если бы я не знал Герши, я и сам бы ему поверил. Такой несусветной чепухи ты сроду не слышал!
— Ее признают виновной? — поинтересовался Франц.
— Думаю, да. Полагаю, она действительно была шпионкой, — ответил Бушардон.
Остальная часть речи защитника была выдержана в том же духе. Он обрисовал Мата Хари как женщину, слепо повиновавшуюся прихотям собственного сердца. «Что могла она знать, кроме собственного сердца, с ее полутуземным происхождением, ее печальным детством, ужасным замужеством, вслед за которым она стала женщиной, опасной, как легендарная сирена? Можно ли осуждать такую женщину? Ее можно лишь понять и простить».
Сомпру посмотрел на защитника, который стоял, вцепившись обеими руками в перила, чтобы удержать свое изможденное тело в вертикальном положении. У председательствующего было изумленное выражение лица, однако он не стал прерывать адвоката замечанием о неуместности приводимых тем доводов. Тибо был зачарован рассказом. Кильбиньон слушал, разинув рот, теребя белокурые волосы. Амаваль одобрительно разглядывал женщину, удостоившуюся такого панегирика, а Шатерен в досаде кусал свои полные губы. Бушардон пытался напустить на себя скучающий и скептический вид, а седьмой член трибунала, Марбер, командир пехотного батальона, все так же сидел с бесстрастным лицом, по-прежнему храня молчание.
Лишь обвинитель поглядывал на Мата Хари, прикидывая, что в рассказе адвоката могло оказаться правдой, а что вымыслом. Затем Морнэ наклонил голову и оскалился.
— Наконец, я обращаюсь к вам как мужчина и патриот, — собрав последние силы для решающей атаки, проговорил Клюнэ. — Я не только сам в свое время служил отчизне, но и отдал ей одного из своих сыновей, который погиб в битве на Эне. Один мой племянник убит под Верденом, другой — на Востоке, где он действовал в составе экспедиционного корпуса. И все-таки я воздержусь от осуждения этой женщины, этой соблазнительницы, этого ослепительного существа. Осуждения достойны лишь встретившиеся ей в жизни мужчины. Те, кто лепили ее характер и едва не погубили ее, — отчим, учителя, муж. Неудивительно, что она искала любви повсюду, где это было возможно, и что в числе ее возлюбленных оказывались люди опасные. Неудивительно, что она принимала все их подношения. Судите ее, но не строже, чем судили бы пчелу-матку, правящую своим ульем, или львицу, царицу джунглей.
Господа, товарищи по оружию, соотечественники, ваше решение основывается на шатких доказательствах, выдвинутых против этой удивительной женщины, этого дитя природы, язычницы, нередко одержимой бесами. Она творила зло. Но она не зла. Простите ее. Простите. И выпустите ее на свободу!
Клюнэ рухнул в кресло, и из глаз его брызнули слезы. В разгоряченном зале воцарилась полнейшая тишина.
Мата Хари встала во весь рост, не глядя на защитника. В своем вдовьем одеянии, с едва заметным гримом, который подчеркивал бледность лица, утратившего природную смуглость, она походила не столько на вавилонскую блудницу, сколько на обездоленную стареющую красавицу, прожившую тяжелую, но добродетельную жизнь. Лицо ее не изменило невозмутимого выражения.
— Могу ли я сделать краткое заявление? — спросила она с достоинством.
— Можете, мадам, — прокашлявшись, ответил Сомпру.
— Обращаясь к членам трибунала, — проговорила Мата Хари, — я снова подчеркиваю, что моя личная жизнь не имеет никакого отношения к обвинениям, которые вы мне предъявляете. Я не взываю к милосердию, я прошу беспристрастности. Я не француженка. Я подданная нейтрального государства. Я сохранила за собой право поддерживать наилучшие отношения со своими друзьями и не предавать ни одного из них. Я продолжаю оставаться космополиткой, хотя теперь это более не вызывает ни у кого сочувствия. Если я питаю глубокую симпатию к Франции, то это мое личное дело. Это все, что я хочу сказать. Поступайте, как вам будет угодно, но я знаю, что вы поступите по справедливости.
Взяв Мата Хари за руку, Клюнэ поднес ее к своим пересохшим губам.
Последнее заседание трибунала оказалось непродолжительным. И роковым для Мата Хари.
Подсудимая шествовала так, словно вышла прогуляться в парк в сопровождении двух кавалеров. На ней было муслиновое платье, прохладное и удобное, лицо в меру подрумянено. Из-под соломенной шляпки ниспадали завитки волос, в руке — сложенный зонтик. Казалось, Мата Хари рассчитывала выйти из здания суда на свободу и, раскрыв зонтик, спрятать лицо от палящих солнечных лучей.
У обвинителя, мэтра Морнэ, под глазами появились темные круги, лишь подчеркивавшие красивость его худощавого лица. С усталым видом он испросил у трибунала позволения задать подсудимой два вопроса.
— Только не тяните время, — приказал Сомпру.
— Ни в коем случае, сударь. Предоставляю это защите.
Сомпру нахмурился, услышав это язвительное замечание. Он по-прежнему симпатизировал влюбленному старому воину, который сидел рядом со своей по-летнему нарядной подзащитной, то сжимая, то разжимая увядшие пальцы.
— Мата Хари, — торопливо, словно желая угодить председательствующему, проговорил Морнэ, — вы заявляете, что не являетесь, не были и не желаете быть шпионкой, не так ли?
Герши наклонила шляпку.
— Однако вы признались, что предложили шпионить в пользу Франции?
— Да, сударь, предложила. Ради любви мы готовы пойти на многое.
— Но вы не занимались подобного рода деятельностью?
— Меня терзали сомнения, я вам уже говорила. Но после того, как даже мистер Бэзиль Томсон, занимающий такой же пост, как и капитан Ляду во Франции, настоятельно посоветовал не делать этого…
— А чем же можно назвать вашу деятельность, когда вы сообщили капитану Ляду сведения о двух немецких субмаринах, доставлявших в марокканские порты контрабандное оружие?
— Ах! — Мата Хари тотчас насторожилась. — Помню, я слышала об этом от кого-то… и подумала, что такая информация может оказаться полезной.
— Она действительно оказалась полезной. В результате этой полезной информации погибло несколько офицеров и десятки матросов германского военно-морского флота. Погибли наши враги. Мы благодарим вас.
— Это ужасно, — охнула Мата Хари. — Какая ужасная смерть.
— Полагаю, вы получили эту информацию от кого-то из ваших друзей?
— Я не знаю, как мне это стало известно, — покраснела Мата Хари. — Не помню. На дипломатическом обеде или во время танцев в Версальском дворце. Там все говорят. Но если бы я и вспомнила, кто сообщил мне об этом, я бы вам не сказала. Возможно, он ни в чем не виноват, но его обвинят в преступлении только потому, что ему… стало случайно известно что-то. Невиновных людей так легко осудить!
— Благодарю вас. Это все. Мы не будем давить на вас. Субмарины на дне моря и больше не представляют для нас интереса. Но у меня есть еще один вопрос. Когда вы согласились работать на капитана Ляду, он дал вам список. Вы помните?
— Нет. Не помню. У меня такая дырявая память. Ни имена, ни даты, ни документы я не запоминаю. Помню только лица.
— Список, про который вы забыли, — продолжал Морнэ, — представлял собой очень важный документ. Так сказал вам и капитан Ляду. В нем было шесть имен и шесть адресов. Это были имена шести агентов в Брюсселе, с которыми вам следовало встретиться. Ведь это-то вы помните?
— Но я… я не поехала в Брюссель, — возразила Мата Хари. — Я ни с кем не встречалась.
— Пятеро из этих лиц ничего собой не представляли. Но шестой был очень важен для нас.
— Зачем же вы сообщили мне его имя, если подозревали меня? — закинув назад голову, спросила Мата Хари.
— Так вы помните этот список?
— Нет! Возможно, я его потеряла, а может, его никогда и не было у меня. — Понурив голову, подсудимая теребила в руках зонтик.
— А возможно, отослали его своим хозяевам, — отозвался Морнэ. От него пахнуло таким холодом, что Мата Хари отшатнулась. — Этот шестой человек был арестован в Брюсселе. И расстрелян. Немцами. И в смерти его повинны вы.
— Нет, нет. Мне ничего об этом неизвестно. Какая жалость! Может, кто-то нашел этот список? — Отчаяние ее было неподдельным.
— Может, вы отправили его дипломатической почтой противнику?
— Я не посылала! Я не способна на такое. Я только написала записку своей дочери…
— …В конце которой была приписка. Мата Хари. Донесение от Х-21, написанное симпатическими чернилами. Раз, два и готово, разве не так? И это письмо у нас в руках.
— Как вы посмели! — Глаза у Мата Хари стали огромными. — Вы не имели права нарушать дипломатическую неприкосновенность переписки. Это бесчестно. Кроме того, я этого не писала! Не писала…
Но она поняла непоправимость случившегося. Сжав кулачки, затянутые в белые ажурные перчатки, подсудимая схватилась за голову. Потом, словно ощутив нестерпимую боль, подалась всем корпусом вперед. Зонтик со стуком упал на пол. «Айии…» Но незнакомое восклицание тотчас же стихло.
— Следовательно, вы признаетесь, что убили по крайней мере одного француза!
Огромным усилием воли Мата Хари овладела собой. Подняв зонтик, она стиснула его в руке. Спустя мгновение даже улыбнулась.
— Простите. Я не понимаю. Мне ясно одно: погиб человек, оттого что кто-то что-то написал на моем письме. Это невыносимо. Я не знаю, что было сделано от моего имени. Я не стану ломать голову. И никогда никого не выдам, даже ради спасения своей жизни. Я отдаю себя в ваши руки. За всю свою жизнь я никогда, никогда не причинила никому вреда… преднамеренно.
Резко повернувшись к членам трибунала, Морнэ убийственным тоном произнес:
— Это не беспомощная женщина. Это алчное, жестокое существо. Это убийца! Артистка! Привлекательна ли она? Да, клянусь Господом! Ее чары — это то самое оружие, которое она направила против нас! Она предавала своих любовников за деньги. Тридцать тысяч и тридцать сребреников — вот какова ее цена. Предавала любую сторону, какую было выгодно продать.
Почувствовав опасность, она бежит в Испанию. Но там встречается не с русским или кем-то иным, а с офицером германской разведки, «достойным противником». Но и его она пытается предать ради собственного спасения, утверждая, будто тот оплачивал ее услуги путем обмана своего монарха и правительства. Нет, он заплатил ей для того, чтобы она вернулась во Францию и, используя свои чары, столь живописно обрисованные мэтром Клюнэ, стала работать на благо Германии.
Я живо представляю себе, как она действовала. Вот она угощает шампанским своих гостей в номере гостиницы «Атеней». В камине горит яркий огонь. В уютной спальне задернут полог.
Вот она высасывает из любовника его тайны, как высасывает кровь из своей жертвы вампир. А потом сообщает полученные сведения врагам на нашу погибель.
Месье Клюнэ заявляет, что у нее было несчастное детство. Несомненно! Однако она уже не ребенок, но из-за того, что пятьдесят тысяч солдат пали на полях сражений, рыдают вдовы и плачут сироты. Пали по ее вине.
Наши противники расстреляли женщину. Женщину, единственное преступление которой было милосердие и забота о раненых и больных. Я не требую расстрелять подсудимую из-за того, что враги убили ту женщину. Мата Хари недостойна того, чтобы ее имя произносилось вместе с именем Эдит Кавелл. Нет! Я требую устранить Мата Хари, как мы устранили бы любую другую страшную угрозу нашей национальной безопасности на благо всего цивилизованного мира.
Неужели мэтр Клюнэ будет взывать о снисхождении в то время, как все побережье Средиземного моря усыпано обломками кораблей — то была плата за ее модные платья и реки вина. Она просит считать ее нейтральной! В морской пучине покоятся тела порядочных женщин и невинных детей — пассажиров пароходов, плывших под флагами нейтральных государств в нейтральных водах, потому что она передавала информацию нашим противникам. Она предательница! За ее преступление ей мало одной смерти. У нее только одно сердце, которое пронзят наши пули, — каменное, бесчувственное сердце.
За исключением молодого блондина, эта душещипательная речь обвинителя не очень-то взволновала членов трибунала. Выполняя свой служебный долг, они отправили на тот свет больше народу, чем любой самый опасный шпион. Но их не взволновало и то обстоятельство, что перед ними женщина, некогда познавшая сиротскую долю. Сомпру нетерпеливым жестом показал, что процесс закончен.
Клюнэ поднялся. Обычно во время совещания членов трибунала обвиняемый и защитник выходят из зала.
— Можете сидеть, Мата Хари, — с холодной учтивостью произнес Сомпру.
Когда члены трибунала выходили в вестибюль, Мата Хари улыбнулась охранявшим ее жандармам и, притянув к себе Клюнэ, что-то шепнула ему на ухо.
— Мы подадим кассационную жалобу, — проговорил адвокат, и от волнения голос у него сорвался, — подадим тотчас же… Предвзятость… давление общественного мнения…
Через десять минут председательствующий и члены трибунала один за другим вошли в зал заседаний. Пытаясь привлечь к себе внимание, Мата Хари смотрела на каждого из них своими огромными, полными печали глазами. Ни одно каменное лицо не повернулось в ее сторону. Взоры всех шестерых судей были прикованы к подполковнику Сомпру.
Обращаясь поочередно ко всем членам трибунала, председательствующий задавал каждому один и тот же вопрос:
— Вправе ли вы заявить, не кривя душой, по совести, что эта женщина виновна в передаче сведений и документов противнику и, как следствие, гибели наших солдат?
Коснувшись раздвоенного подбородка, белокурый Кильбиньон извиняющимся тоном произнес: «Да».
Амаваль покрутил между большим и указательным пальцем мефистофелевские брови: «Да».
В глазах Шатерена блеснуло любопытство, но он, хотя и неуверенно, проронил: «Да».
Полагая, что его голос — это vox populi, Тибо облизнул грубо высеченные губы и изрек: «Да!»
Бушардон пожал плечами, едва не коснувшись ими ушей, поскольку ему хотелось сказать: «Возможно», и все-таки проговорил: «Да».
Шестой член трибунала впервые за время процесса открыл рот и с готовностью ответил: «Да».
Ловя ртом воздух, Клюнэ закрыл лицо рукавом мантии. Мата Хари с ангельской улыбкой обняла его за плечи. Казалось, она предполагала, каким будет приговор. Но, кроме того, казалось, что она уверена: время все поставит на свои места и обстоятельства изменятся. Ей было совершенно ясно: троим из членов трибунала хотелось бы ее оправдать.
— Виновна, — заявил Сомпру. После чего распорядился, чтобы секретарь зачитал приговор. Он был немногословен. В вердикте указывалось, что осужденная путем передачи информации противнику в Голландии, Франции и Испании стала виновницей гибели тысяч французских патриотов.
Ставя свою подпись под приговором, Тибо, царапая пером, заметил:
— Я бы расстрелял ее десяток раз.
— Именем французского народа, — произнес секретарь трибунала. — Прошу встать!
Держа в руках нарядный зонтик, Мата Хари поднялась с кресла.
— Единственная мера наказания за преступления, совершенные обвиняемой, это смертная казнь, — монотонным голосом заявил Сомпру.
Закрыв лицо рукавом, Клюнэ зарыдал. Члены трибунала отвернулись, избегая взгляда осужденной, которая покачивалась из стороны в сторону, не выпуская из рук зонтика.
Морнэ принялся убирать в портфель бумаги и непроизвольно посмотрел ей в лицо.
Откинув назад голову, она прищурила отороченные мохнатыми ресницами глаза и оглядела судей.
— Господа, я подам апелляцию на вынесенный вами приговор, — спокойно проговорила она.