ГРЕТА: Это точно не к добру. Ей-богу. Я сон видела, там ворона с плетня взлетает, как пить дать к смерти.

АННАБЕЛЬ: Фу, дура, что болтаешь!

ГРЕТА: Это вы их в столовой не видели, они там как в фильме ужасов, что скульптуры восковые ожили. А хозяин…

АННАБЕЛЬ: Неси, давай, и болтай поменьше.

Широкая спина, сопя, выплыла из кухни в коридор.

АННАБЕЛЬ: Видели, Фердинанд? А ведь я столько девушек отсмотрела. Сегодня прислугу нормальную – днем с огнем. Пропадем мы с этим коммунизмом… социализмом… боже мой, что ни год – то напасть. Может, вам еще супу? А правда исхудал сильно? Там чему худеть-то?

В столовой горели свечи.

Амалии хотелось торжественности.

К торжественности не хватало реквиема.

АННАБЕЛЬ: Вот и я говорю, подумаешь СС, молодой еще, образумится, живой бы только. Зачем его зря злить? Плохо, если до сладкого поругаются. Я ведь под него меню продумывала, такие десерты в варварской Пруссии не найдешь.

В кухню вплыли плечи.

ГРЕТА: Ей-богу, началось!

Плечи полнились затаенной радостью зрелища

и тихим счастьем важной роли очевидца.

ГРЕТА: Господин граф стал рассуждать о политике, все стали рассуждать о политике, но он молчал. Потом Гитлера ругали, он тоже молчал, а потом господин граф как скажет: «ну что еще ждать от людей, щеголявших в рубашках цвета экскрементов». А он как ответит, пусть, мол, эта мысль греет вас, уважаемый, когда люди в черных униформах пройдутся по вам сапогами. А тот повернулся к госпоже Вертфоллен: «Вот, Амалия, вот такой у нас благородный сын. Вы что ж тоже по мне хотите прогуляться?». А этот: «Я что должен ответить? Ах, боже мой, постесняюсь?». А тот – какую же подлую душонку… а этот – о, избавьте меня от вашей грошовой патетичности. И тут госпожа Вертфоллен – Франц, говорит, как вы можете такое отцу… А он – «да он хотя бы уверен, что он мне отец?». И вышел из-за стола. Да, я-то, в общем, за валерианкой.

Прохладная голубая гостиная, а печет.

ФРАНЦ: Извиниться?! А он, он передо мной извинялся, когда при тебе, при слугах называл меня бастардом, когда он, как будто мыльным операм подражая, своим наигранным баритоном фальшивил – «этот не может быть моим сыном, нет у меня такого сына», он извинялся?

АМАЛИЯ: Франц, он очень переживал…

ФРАНЦ: Уж представляю. Какая досада, я и в этот раз выжил. Сколько у меня было возможностей сдохнуть, а тут опять! Видишь, всё на полпути останавливаюсь.

АМАЛИЯ: Как вы можете так говорить?

ФРАНЦ: А вы как можете так врать мне, себе, всем? Да если б я сдох от бронхита в лазарете, вот счастье бы привалило. Можно было бы тихо и праведно запечатать меня в фамильном склепе.

АМАЛИЯ: Вы очень ошибаетесь…

ФРАНЦ: Да вы что? Вот новость!

АМАЛИЯ: Ну, знаете ли, когда пришло то скандальное письмо из Англии…

ФРАНЦ: Мама, пожалуйста…

АМАЛИЯ: Сложно было удивляться…

ФРАНЦ: Да! Странно было удивляться такому повороту событий. Беременность – это естественно, такое случается с женщинами, мама, и очень часто на них не женятся после этого, и будь она хоть дочерью английской королевы, я бы на ней не женился. И она это знала всегда. И ведь не она писала то письмо…

АМАЛИЯ: Я не могу такое слушать.

ФРАНЦ: Что, опять богохульство?

АМАЛИЯ: Франц, уймитесь и извинитесь перед отцом.

Так в пьесах ставят точки.

Следующая сцена должна была называться «покаяние».

Зря.

ФРАНЦ: Я не буду этого делать.

Ей не нравился неподходящий мизансцене спокойный тон.

ФРАНЦ: И мне плевать, что в столовой все слышно. У меня больше нет ни одного неоплаченного счета. Я достаточно насиловал себя.

АМАЛИЯ: Да как вы… Все это время вы бездарно прожигали его сост…

ФРАНЦ: Ошибаетесь, матушка, я со вкусом использовал его бездарные деньги. Он с ними в могилу хочет лечь? Я работал с нашими инвестиционными портфелями, я знаю все вклады, заводы, карьеры, недвижимость, не говоря уже о поместьях и винодельнях, и я знаю, что живи я десять раз так, как я жил, я не перевел бы и 30% наших стандартных доходов.

АМАЛИЯ: Вы, между прочим, не единственный сын. Ваши старшие братья, кстати…

ФРАНЦ: Скромнее? Да безусловно! В них жизни меньше, чем в дохлых устрицах! Вы вышли замуж за моллюска и рожали ему устриц. Зачем?

АМАЛИЯ: Я что?

ФРАНЦ: Ах, вы ослышались. Вы вышли замуж за моллюска и пятнадцать лет рожали ему устриц, с одним, дай Бог, исключением.

Из знакомых ей инструментов оставался лишь обморок.

Она грузно уронила свое тело в кресло.

Закатила глаза.

Обволокла их слезами.

Нет реакции.

АМАЛИЯ: Вы не представляете, как ранят ваши слова.

Встал, приоткрыл дверь.

ФРАНЦ: Магда! Принеси хозяйке успокоительного.

Ах, вот как.

Женщина смахнула слезы, подошла к секретеру, достала оттуда бумаги и практически бросила ими в сына.

Выписанные чеки, договора об аренде, покупке, найме.

АМАЛИЯ: Вами заинтересовался рейхсфюрер.

ФРАНЦ: Вы рекомендовали меня рейхсфюреру?! Зачем вы сделали это?

АМАЛИЯ: Мы не водим знакомство с рейхсфюрером СС. Но вероятно положение вашего отца не могло его не заинтересовать.

ФРАНЦ: Пожалуйста!

Тишина.

ФРАНЦ: Так это зачем? Подкупать Гиммлера?

АМАЛИЯ: Жить в Берлине. Уж не на зарплату ли адъютанта вы собрались там существовать?

Пожалуй, официальная годовая зарплата рейхсфюрера была слегка меньше указанной в чеке суммы.

ФРАНЦ: Я когда держу этот клочок, чувствую себя шлюхой, которой платят, чтобы с особенно изощренным садизмом ее насиловать.

АМАЛИЯ: Франц Вольфганг!

ФРАНЦ: Нет, простите, он возмущен невероятно, что я прожигаю деньги, и он же выписывает мне такие чеки, чтобы что – заставить меня мучиться жалостью, а потом опять оплевать мою душу?

АМАЛИЯ: Франц, он просто беспокоится за вас.

ФРАНЦ: Сыт я таким беспокойством, оно и в могилу сведет.

В комнате стало прохладней.

ФРАНЦ: Послушайте, извиняться я не буду. И денег этих не возьму. Дом, прислуга, автомобиль – это тоже все зря.

АМАЛИЯ: Вы видели ваше жалованье?

ФРАНЦ: Нет, о, всезнающие боги Олимпа. Я еще даже присягу не дал, мне до распределения жить и жить.

АМАЛИЯ: Милый мальчик, вы станете адъютантом рейхсфюрера СС, вам дадут звание унтерштурмфюрера или оберштурмфюрера и получать вы будете смехотворные…

ФРАНЦ: Не надо. Сколько дадут – всё моё. И вообще, где ваше католичество – божьей милостью.

АМАЛИЯ: Да в этой Пруссии даже есть нечего! Одна капуста и сосиски.

ФРАНЦ: В Ливане бывало похуже.

Она села к нему на софу.

АМАЛИЯ: Вон до чего вас СС довели.

ФРАНЦ: Мама, это бронхит.

АМАЛИЯ: А зачем вам понадобилось прыгать в реку?

ФРАНЦ: Пожалуйста…

Женщина развернула сына к себе.

АМАЛИЯ: Слова вам не скажи.

Притянула, сломав сопротивление, голову к груди.

Пахнуло сиренью.

Оброс.

Опять вон кудрявится.

АМАЛИЯ: Ой, дурачок.

Засыпает.

АМАЛИЯ: Франц, хоть напишите ему из училища. Он ведь месяц еще спать не будет. Шшш… знаю я, что вы мне скажете: даже если бы он вас и любил, то любил бы вовсе не вас, а свои конструкции, стереотипы, но это вы у нас юный Зигфрид, это вам никто и не нужен, вам и страхи – бесстрашие, а люди слабы, Франц. Они глупые, да, нечуткие, мелочные, но им, знаете, как им нужно, чтоб их хоть кто-то любил.

Смягчившиеся черты вспыхнули.

Он сел.

ФРАНЦ: Вы и не представляете, как гадко сейчас то, что вы говорите. Эта толпа оголтелых завистливых макак, готовых разорвать все, что хоть на капельку чище их, готовых выпотрошить вас, а потом еще и заявить для сохранения своей праведности – ничего, да, мы такие-сякие, но ведь мы просто хотели, так хотели, чтобы нас кто-то любил, и сыто облизнуть на этом свои хищнические близорукие морды. Это мерзко, Амалия! Мерзко и больно.

Непредвиденная импровизация.

И как отвечать?

ФРАНЦ: Я не позволю с собой так поступать. Ни с собой, ни с той трогательностью, которую, возможно, еще отыщу. Скажите водителю, что я уезжаю.

АМАЛИЯ: Ну, уж простите меня, старую макаку…

ФРАНЦ: Нет, не прощу. Вот уже за тон этот не прощу. В вас есть вообще хоть что-нибудь не поверхностное?

АМАЛИЯ: Я нашла синего зайца!

ФРАНЦ: Что?

АМАЛИЯ: Синего зайца, зэца, мягкую игрушку, которую вы любили в детстве. Помните?

ФРАНЦ: Смутно.

АМАЛИЯ: Я хотела отдать ее в ваш отъезд, пусть она будет с вами в Берлине. Вы можете даже не доставать ее из чемодана, как угодно, только возьмите.

ФРАНЦ: Господь, и эта ваша сентиментальность. Вы ею что компенсируете отсутствие настоящих чувств? Хорошо, давайте этого зайца и машину.

АМАЛИЯ: Аннабель для вас объездила все кондитерские и сама еще всю неделю упражнялась – пироги пекла. Может, вам положить?

ФРАНЦ: Ну зачем мне… а с чем?

АМАЛИЯ: Шоколадно-апельсиновый с майоркским миндалем, кокосовый с муссом, мятный из черного шоколада с перцем…

ФРАНЦ: Кладите уже.

АМАЛИЯ: Вы тут ждать собираетесь?

ФРАНЦ: Да, я только на пять минут прилягу.

АМАЛИЯ: Может, в спальню подниметесь.

ФРАНЦ: Мама, я не хочу оставаться на ночь.

АМАЛИЯ: Хорошо-хорошо, но если вы тут уснете, будить я вас не буду.

ФРАНЦ: Да, я только на пять минут.

Мирно щелкнул выключатель.

АМАЛИЯ: Магда! Принесите, пожалуйста, моему сыну плед.