ГЕРБЕРТ: Оберштурмфюрер! Вы? В таком легкомысленном месте?
Миниатюрный,
исключительно
уютный
день.
С игристым чувством приятности,
застрявшим где-то в груди.
ФРАНЦ: Герберт!
Сверкающий холл был трижды сверкающим холлом.
Трижды бархатный бархат,
трижды мраморная подделка под мрамор
и трижды возбужденная приглаженная толпа,
жадная до развлечений.
Обнять брата
и встать под мохнатой,
разлапистой пальмой.
Общением наслаждаясь молча,
с редкими,
незначительными
словами.
ГЕРБЕРТ: По тебе И тоскует.
ФРАНЦ: Хорошая девочка.
Пауза.
ФРАНЦ: Я её не забыл. Я работал.
ГЕРБЕРТ: Когда в генералы?
ФРАНЦ: Брось.
ГЕРБЕРТ: Ты не рад повышению?
ФРАНЦ: Мелочь.
ГЕРБЕРТ: О, да тут все серьезно, господин Вертфоллен?
ФРАНЦ: Отставить разговоры. Расскажи лучше, что Штази? Как ты? Как Вена? Как твои… собрания поживают?
ГЕРБЕРТ: Печально, ты же на них не бываешь.
ФРАНЦ: Чтоб твоя азиатка меня до инфаркта довела?
ГЕРБЕРТ: Так у меня новые жемчужины в коллекции, с самого острова Пасхи.
ФРАНЦ: Ого, и что же эти твои жемчужины умеют?
ГЕРБЕРТ: Ну, словами не передать, приходи – узнаешь.
ФРАНЦ: Ты, змей-искуситель! Я, понимаешь, только встал на путь…
ГЕРБЕРТ: Вертфоллен, ты в СС работаешь или в Ватикане?
ФРАНЦ: Герберт, если б я работал в Ватикане…
ГЕРБЕРТ: На моей улице был бы праздник.
ФРАНЦ: Так, хватит. Что ты вообще тут делаешь?
ГЕРБЕРТ: Что я тут делаю? Известно – жизнь прожигаю. Вкусно ужинаю под извивающихся девочек лучшего кабаре в Берлине, а ты, новоиспеченный праведник, тебя что сюда занесло?
ФРАНЦ: Любопытство. Мне обещали «невидану зверушку», но появляются у меня смутные подозрения, что в природе её все-таки нет. Видишь ли, тот попугайчик, с которым я живу, прожужжал мне все уши неким сказочным принцем, что каждый день ей делает предложение, по гланды влюблен, но не спит, терпит, ангел, до свадьбы. Хотя в последнем пункте я с ним согласен, если даже треть того, о чем она мне плачется, поедая мой шоколад, окажется правдой, то там была добрая половина Вермахта. В конце концов, при ее пустоголовости, это просто опасно для здоровья.
ГЕРБЕРТ: Франц, да у вас бурные отношения! Немногие девушки вообще могли бы похвастать, что ты их слушаешь.
ФРАНЦ: Знаешь, я вдруг открыл, что женская болтовня здорово расслабляет мозг.
ГЕРБЕРТ: Вот! А я что тебе говорил тогда на Крите? А ты мне – скачки, скачки…
ФРАНЦ: Каюсь. Надо было слушать.
ГЕРБЕРТ: Я тоже люблю милых дурочек, они, как Моцарт, замечательно создают фон. Но, значит, ты полагаешь, что дама просто хотела раскрутить тебя на деньги?
ФРАНЦ: О, что ты! Для этого нужно логическое мышление хотя бы на шаг вперед.
ГЕРБЕРТ: Она и на это неспособна?
ФРАНЦ: Ты просто её не знаешь. Жадный ребенок с атрофированной памятью. Какие тут махинации? Ну, для себя она, конечно, женщина-вамп, femme fatale, Лорелея и далее по списку. Однажды она даже объявила себя Эринией. И ни я, ни энциклопедия, которая чудом нашлась у фрау Брюкер, не смогли ей доказать, что это не есть синоним сексуальной, притягательной женщины.
ГЕРБЕРТ: Любопытный экземпляр. До гарпий она не дошла? Ты нас познакомишь?
ФРАНЦ: Нет.
ГЕРБЕРТ: Отчего?
ФРАНЦ: Дураки опасны, Герберт.
ГЕРБЕРТ: Двойные стандарты. Вам можно, мне нельзя.
ФРАНЦ: На меня компромата меньше.
ГЕРБЕРТ: Опять эти гестаповские…
ФРАНЦ: ГРОМКО ОЧЕНЬ вы рассуждаете… о том, что Вена не есть Берлин. Глупый человек – это всегда проблема. И чем невиннее и безвреднее он кажется, тем больше будут неприятности. А потом у меня выбора нет, я так и так с ней живу.
ГЕРБЕРТ: Даа, вот хозяйка у вас Эриния так Эриния.
ФРАНЦ: Фрау Брюкер что ли? Брось, она легко смягчается парой чахлых букетиков и банальщин. Забавно, что Дженни и она живут в одной квартире, ругаются в 7.10 утра и 9.20 вечера и не могут увидеть, что они идеальное олицетворение прошлого и будущего друг друга.
ГЕРБЕРТ: А ты уверен, что не хочешь съехать из этого Аида? Я тут как раз подумывал снять…
ФРАНЦ: Герберт!
ГЕРБЕРТ: Понял. Я всё понял. Это твой крест и тебе…
ДЖЕННИ: Мальчики!
Розовое существо в блестках с декадентно вычерненными очками панды кинулось на Герберта.
Взасос.
Отлепилось.
ДЖЕННИ: А вы уже познакомились! Ужас! Там такое в туалете произошло! Какая-то блондинка нанюхалась порошка до смерти! Представляете? Я такая подхожу, ну стою, жду, жду, думаю – очередь, а там, оказывается, она унюхалась, у нее сопли, слюни, кровь. Всё растекается. Представляете? Глазища закатились, первый раз такое вижу. Что, может, уже в зал?
И Моцарт продолжил играть.
ДЖЕННИ: Ну, мальчики, что вы будете? Ой, Лео, я обязательно возьму фуа гра! Франц, попробуй, это такааааая вещь! Как икра, только французское. А икру мы возьмем? А, Лео, милый, тебе надо ему вернуть деньги за вход. Я ему говорила, что ты никогда не опаздываешь, разве что у тебя кто-то умер, а он не захотел ждать на улице и заплатил. Беспокоился, что замерзну. Ну не душка? Но ты ему верни, ему нужно. А что сказали кинопродюсеры? Я знала, знала, что мне надо делать тюрбан, а ты – нет-нет, так непонятно, надо волосы показать. Я не слишком много улыбалась? А он говорит, я, когда улыбаюсь, прямо как лошадь. Вот злыдень, да? Между прочим, у меня такие зубы, что вообще ни одного кариеса, никогда!
И Моцарт продолжил.
ГЕРБЕРТ: Франц?
ФРАНЦ: Мм?
ГЕРБЕРТ: Ты хочешь о себе узнать что-то новое?
ФРАНЦ: Изнываю.
ГЕРБЕРТ: Милая Ирен…
ФРАНЦ: Ирен? Ай! Дженни, не смей марать мне штаны своими пинками!
ДЖЕННИ: Ну, какая я тебе Дженни? Ирен, Ирен Адамс, разве это так сложно запомнить? Лео, я ему каждый день говорю – Ирен, а он вцепился в это «Дженни». Наверное, оно ему просто понятней.
ФРАНЦ: Уж простите великодушно, баронесса, нас, черный люд. Боимся мы, глупые, святые имена трепать языками своими нечистыми… ну всё, всё, я не буду больше, Дж… Ирен, то есть, не хмурься. Ты восхитительна.
ДЖЕННИ: Да хватит уже.
ФРАНЦ: Нет, правда, великолепна.
ДЖЕННИ: А что это ты тогда на меня так пялишься?
ФРАНЦ: Мне хорошо просто очень.
ГЕРБЕРТ: Это ты о себе, брат, еще многого не знаешь.
ФРАНЦ: Да я и о тебе столько узнаю, господин Леопольд.
ГЕРБЕРТ: Вот это ты зря. Леопольд, между прочим, мое седьмое имя по крещению. А ты, ты вообще гастарбайтер из Чехословакии. Детство провел на печи, на речных пароходах угольщиком подрабатывал, почему-то по России побирался…
ФРАНЦ: Это вольный пересказ фройляйн моего пересказа Горького.
ГЕРБЕРТ: И вот, наконец, в поисках лучшей доли, добрался ты, горемыка, до Берлина.
ФРАНЦ: А что, крайне правдивый рассказ, иносказательный. Метафора на метафоре.
Дженни заказала всё.
Танцовщицы извивались на сцене, одетые больше светом, чем блёстками.
Одна была особенно хороша,
вязкость её движений
гипнотизировала.
ФРАНЦ: Значит, И тоскует?
ГЕРБЕРТ: Не смей! Этот номер у тебя не пройдет. Мне так удовольствие обломать, а самому к И смыться?
ФРАНЦ: Она всегда может пригласить друга.
ГЕРБЕРТ: Ты просто не понимаешь, как Ирен мне прожужжала уши этим несчастным гастарбайтером, которого необходимо куда-нибудь пристроить, потому что у него такая жизнь была тяжелая, а сам он хорошенький, прям… как там Ирен, точно – прям херувимчик.
ФРАНЦ: Херувимчик?! Они маленькие, жирные и ляхастые! Дженни, что во мне от херувимчика?
ДЖЕННИ: Глаза.
ФРАНЦ: Глаза? Герберт, у меня выпученные, заплывшие щеками глаза?! Да как ты мог польститься на такое описание? Я подозревал в тебе лучший вкус.
ГЕРБЕРТ: Нет, мне еще сообщали, что ты рисунок Брекера и скульптура Дали.
ФРАНЦ: Ну, знаешь, после херувимчика, и автомобиль Пикассо не страшно.
ГЕРБЕРТ: Нет, мне еще такое рассказали, после чего я как честный джентльмен просто не мог оставаться в стороне. Как, где, сколько раз за раз и главное – сантиметры.
ФРАНЦ: Что?!
ДЖЕННИ: Лео, душа моя, не ревнуй, это еще до тебя было. Я тебя тогда не знала. И пестрый хоровод жизни закружил меня в буйных страстях…
ГЕРБЕРТ: Ну да, мне сразу сказали, что это было из жалости.
ФРАНЦ: Из жалости?! Ко мне?! Дженни! Я тебя пальцем не тронул!
ДЖЕННИ: И, может быть, зря. Но я-то знаю, как было.
ФРАНЦ: Ты о каком «было» вообще? Я, наивный, полагал, что наши самые эротические переживания, это когда ты, налопавшись десертов, присылаемых мне Амалией, бессвязно нашептываешь мне на ухо бесконечные любовные похождения какой-то несуществующей нимфоманки, окрещенной Сиреной.
ДЖЕННИ: Бла-бла-бла, я уже вообще не понимаю, о чем ты говоришь.
ФРАНЦ: Дженни, как было?! Я что был бессознательный труп?
ГЕРБЕРТ: О, нет, судя по первоисточнику, тот чех был очень даже живёхонек и, я бы сказал, акробатичен.
ДЖЕННИ: Мальчики, порядочные люди не обсуждают такое с дамами.
ГЕРБЕРТ: Франц, это Эриния. Оставь надежду…
ДЖЕННИ: Вот! Вот, видишь! А я ему говорила, что Эриния просто не может быть плохим словом, а он мне доказывал, что это чучело пучеглазое. Лео – барон, он знает лучше, смирись. Правда же, родной, что Эриния – это такая жгучая брюнетка, такая женщина-вамп… Что?
ФРАНЦ: О, Дженни-Сирена-Ирен Адамс, ты – сногсшибательна… Почему ты решила, что я – чех?
ДЖЕННИ: Ну, я так не решала, то есть… конечно… ну, ты же не из Берлина.
ГЕРБЕРТ: Да, действительно, он…
ФРАНЦ: Тшшть… не мешай моему биографу, а скажи мне, милая девочка, чем это я в Берлине после бурлачества-то на Волге занимаюсь?
ДЖЕННИ: После чего?
ГЕРБЕРТ: Ты зачем используешь такие сложные слова?
ДЖЕННИ: Да, Франц, кончай уже умничать.
ФРАНЦ: Милый ребенок, чем я занимаюсь в Берлине?
ДЖЕННИ: Ну, я что знаю? На стройке работаешь.
Герберт хохотал заразительно.
Так, что люди за соседними столиками оборачивались
и улыбались.
ГЕРБЕРТ: Ир… Ире… а как он… в кителе на стройку ходит, да?
ДЖЕННИ: Ну, бывает такое, вон, у булочника тоже китель есть. Они ж там переодеваются.
ГЕРБЕРТ: Ирен, ты меня убьешь. Он – барон, и состояние, что он унаследует, если доживет, будет вдвое, втрое больше моего.
ДЖЕННИ: А он говорил, что баронов в Германии нет.
ГЕРБЕРТ: Это верно, потому что эквивалент этому титулу…
ФРАНЦ: Герберт, это бесполезно.
ГЕРБЕРТ: Ирен, он сын графа и работает он…
ДЖЕННИ: Лео, я что похожа на дуру? Я серьезно, вы что совсем меня идиоткой считаете? Вы правда считаете, что я такая тупая, чтобы не знать – графы в таких комнатах не живут!
Оставь надежду мысль сюда входящая.
ФРАНЦ: Герберт, я бы настойчиво советовал тебе раззнакомиться. Хотя она и права. По сути, я действительно работаю на стройке. Только кителя не переодеваю. Впахивую, как раб на галерах. Ну, что ж ты не ешь-то свой фуа гра, оракул ты мой дельфийский?
ДЖЕННИ: А вот и ни черта! В лотерею я не верю.
На округленные глаза Франца, у Герберта случился новый приступ.
ГЕРБЕРТ: Лотерея… есть такая… «Оракул».
ДЖЕННИ: Какие ж вы всё-таки зануды! Дельфийский, Дали, бурлачество, бла-бла-бла… Лео, любовь моя, положи ему икры, а то он её не попробует. А ты ешь, давай, Лео платит. Ааа, мальчики! У нас же шампанское пропадает! Наливай, давай, наливай!