Тиберий Клавдий Нерон, будущий император Тиберий Цезарь Август (Tiberius Caesar Augustus), родился 16 ноября 42 г. до н. э. в знатной патрицианской семье. Его отец командовал флотом у Юлия Цезаря в ходе Александрийской кампании, однако, когда диктатор был убит заговорщиками, Нерон предложил назначить награду тираноубийцам. После начала нового витка гражданских войн, отец Тиберия присоединился сначала к Луцию Антонию, затем — к Сексту Помпею, и, наконец — к Марку Антонию, вместе с которым он вернулся в Рим вскоре после заключения брундизийского договора. В 38 г. до н. э. Нерон уступил Октавиану свою жену Ливию Друзиллу, мать Тиберия, вместе с которой мальчик попал в дом всесильного триумвира (Suet. Tib., 4).
Молодой человек прошёл ускоренный cursus honorum, а после смерти в 12 г. до н. э. Марка Випсания Агриппы стал ближайшим помощником и зятем принцепса. Смерть внуков Августа Гая и Луция Цезарей сделала его единственным кандидатом на роль преемника старого императора: в 4 г. н. э. Август усыновил Тиберия, подчеркнув политическое значение этого акта (Vell. II, 103–104; Suet. Tib., 21).
В свою очередь Тиберий должен был усыновить Германика, сына своего брата Друза. Он получил трибунскую власть на 5 лет, которая была впоследствии продлена, а в 13 г. imperium majus над провинциями. В следующем году Тиберий и Август совместно провели ценз сената: в новом списке имя Тиберия, скорее всего, было поставлено сразу после Августа (Vell. II, 94-123; R. G., 30; Suet. Aug., 63; Tib., 4–5, 7–9, 15–21; Tac. Ann., I, 3, 5).
В завещании Августа, составленном, вероятно, около этого же времени и положенном на хранение в храм Весты, главными наследниками его имущества были назначены Тиберий (2 /3 имущества) и Ливия (1 /3). Последняя, кроме того, принималась в род Юлиев и получала имя Августы. Наследниками второй степени назначались внуки и правнуки Августа, Германик с детьми и сын Тиберия Друз; за ними следовали более дальние родственники и друзья. 40 миллионов сестерциев получил весь римский народ, 3,5 миллиона — фабиева и скаптиева трибы, к которым император принадлежал как Юлий и Октавий. Кроме того, в завещании были упомянуты многие друзья и приверженцы Августа, а также влиятельные лица. Крупные суммы были оставлены войскам: по 1000 сестерциев получали преторианцы, по 500 — солдаты городских когорт, а легионеры — по 300 сестерциев. (Tac. Ann., I, 9; Suet. Aug., 101; Dio, LVI, 32).
Завещание Августа, как и более раннее завещание Цезаря, с формальной точки зрения являлось не более чем последней волей частного лица. Однако значительные денежные средства, отказанные плебсу, сторонникам и войскам, предавали ему характер официального документа, недвусмысленно указывая на Тиберия как на нового главу дома Цезарей и политического лидера римской гражданской общины. Таково было его официальное положение, когда 19 августа 14 г. Цезаря Августа не стало (Suet. Aug., 100).
Новый принципат должен был стать своего рода проверкой режима на прочность: система, до сих пор тесно связанная с личностью основателя, превращалась в самостоятельный и постоянно действующий фактор политической жизни Рима. Это была проверка и для преемника Августа лично: сможет ли он в новых условиях проводить курс своего предшественника.
1. Проблема престолонаследия в римской монархии
Роль персонального фактора (
auctoritas
)
В правовом отношении принципат Августа представлял собой соединение всего двух унаследованных от республики властей: проконсульского империя (imperium pro consule) и трибунской власти (tribunicia potestas), дополненной и расширенной при помощи ряда специальных полномочий. Проконсульский империй принцепса считался высшим по отношению к соответствующим полномочиям проконсулов сенатских провинций (imperium majus), не слагался в пределах священной городской черты (pomerium) и делал принцепса главой провинциального управления и верховным главнокомандующим римских войск. В отличие от империя трибунская власть служила основой положения Августа в том, что касается управления городом Римом и его роли политического лидера римской гражданской общины. Таким образом, если рассматривать принцепса как лицо, обладающее высшей военной и гражданской властью, очевидно, что Тиберий имел полную возможность заменить Августа на основании полномочий, присвоенных ему в правление предшественника.
Точка зрения, что Тиберий уже был принцепсом к моменту заседания 17 сентября 14 г., встречается в современной исторической литературе. Подобное предположение высказал, в частности, Ф. Б. Марш, и если всё обстояло именно так, как считает английский исследователь, результатом должно было явиться создание прецедента, исключающего вопросы престолонаследия из ведения сената. В свою очередь данное обстоятельство могло ускорить развитие системы принципата в сторону абсолютной монархии. Однако из сообщения Тацита следует, что акт принятия власти имел место именно на заседании сената (Tac. Ann., I, 8, 11–13). Тиберий решил в подражание своему предшественнику основать свой принципат на идее сенатского режима: он обратился к patres за утверждением своих полномочий, и с этих пор сенат становится учреждением, которое вручает власть императору при его восшествии на престол и разные почетные титулы в течение всего правления.
Какими же соображениями руководствовался Тиберий, принимая столь важное и чреватое далеко идущими последствиями решение? Светоний называет основным мотивом страх императора за свою безопасность и естественное на первых порах чувство неуверенности, Корнелий Тацит — стремление выяснить настроение знати, а Дион Кассий полагает, что причину следует искать в особенностях характера Тиберия (Tac. Ann., I, 7; Suet. Tib., 25; Dio, LVII, 3). Так ли это, и действительно ли Тиберий уже располагал всем необходимым, чтобы заменить своего предшественника?
Проконсульский империй, обеспечивший Августу верховное военное командование, и трибунская власть, благодаря своей огромной запретительной силе делавшая принцепса реальным руководителем гражданской жизни Рима, не были единственной основой его власти. Рядом с ними стояло морально-политическое влияние личности правителя — auctoritas principis. Учёные, занимающиеся проблемой принципата (А. фон Премерштейн, Р. Сайм, Н. А. Машкин, Л. Викерт, А. Б. Егоров), хотя между ними и существуют разногласия относительно характера императорской auctoritas, считают её важным моментом в системе Августа, дополняющим и усиливающим все другие полномочия принцепса. Соотношение правовых и внеправовых основ власти Августа представляет сложную проблему, тем более что некоторые исследователи (Р. Гейнце, М. Грант) выдвигают auctoritas на первый план. В самом деле, в политической карьере наследника Цезаря были моменты, когда именно auctoritas и роль национального лидера составляли основу его политического положения. Так было в 33–32 гг., когда истёк срок триумвирских полномочий Октавтана, и он не занимал никакой официальной должности. Позднее и Марк Агриппа, и Тиберий выступали в качестве соправителей Августа и располагали трибунской властью и империем, которые были аналогичны соответствующим полномочиям Августа. Всё различие в их статусе заключалось в auctoritas, и Август понимал этот вопрос именно так (R. G., 34, 3).
В не меньшей степени, чем на военном империи, трибунской власти и других конституционных полномочиях, принципат при Августе держался на его громадном личном морально-политическом влиянии (auctoritas Augusti), которое сам Август рассматривал как основу своего политического положения. Этой auctoritas, авторитета принцепса Тиберий не имел и не мог иметь, поскольку auctoritas — власть личная, присущая тому или иному лицу в силу его заслуг, личных качеств и политического положения. Передать её по наследству нельзя; авторитет можно (а в случае Тиберия — нужно) завоевать, и новый император решил, что легче всего это будет сделать, неукоснительно соблюдая традиции, сложившиеся за годы долгого правления его предшественника.
С этой точки зрения, Тиберий, чтобы стать принцепсом, нуждался в санкции сената, так как уже при Августе последний выступает в качестве источника полномочий императора. Важнейшие государственно-правовые акты 27 и 23 гг. до н. э., оформившие принципат Августа, имели место именно на заседаниях сената. 13 января 27 г. до н. э. Октавиан торжественно объявил в сенате о сложении своих чрезвычайных полномочий, получив взамен из рук сенаторов империй над рядом провинций (Тарраконская Испания, Лугдунская Галлия, Бельгика, Сирия и Египет) сроком на 10 лет (R. G., 34, 1; Dio., LIII, 3-11; Tac. Ann., III, 28). Три дня спустя благодарные сенаторы преподнесли ему золотой щит за его мужество, милосердие, справедливость и благочестие (R. G., 34, 2).
Осуществлённое в 27 г. до н. э. разделение провинций имело чрезвычайно важное значение. Часть римской державы не только на практике, но и номинально перешла под контроль принцепса. В качестве правителя этих провинций Август создаёт собственный государственный аппарат, выстраивает параллельные республиканским структуры власти. Новый имперский бюрократический аппарат пока ещё только формируется, но в перспективе именно он должен был стать главной опорой авторитарного режима. Налоги, взимаемые с императорских провинций, поступают в личную казну Августа, фиск, — тем самым достигается финансовая независимость его режима от сената. Контроль над важнейшими участками римских границ отдавал в руки Августа реальное руководство главными направлениями внешней политики. Наконец, именно в императорских провинциях концентрируется основная часть армии (к концу правления Августа 24 легиона из 25). Особое значение имел контроль над Египтом — главным источником хлеба для многомиллионного населения Рима.
Новое "конституционное урегулирование" также началось с отказа от власти во время заседания сената: 1 июля 23 г. до н. э. Август отказывается от консульства, которое он до сих пор занимал ежегодно (Dio, LIII, 30). На первый план выдвигается теперь его tridunicia potestas, более выгодная с политической и идеологической точки зрения. С этого времени ссылки на неё встречаются в надписях (ILS, 86, 87, 89, 90–98). Даже если, как считают многие исследователи, пожизненные полномочия трибуна были получены Октавианом ещё в 30 или в 36 г. до н. э., до сих пор в системе власти Августа трибунат играл второстепенную роль. Решающее значение в период с 27 по 23 гг. до н. э. имели его консульские полномочия, в которых современные исследователи иногда видят власть, отличную от обычного консулата. И только после 23 г. до н. э. трибунская власть, преобразованная в некое подобие магистратуры с фикцией ежегодного переизбрания, становится основой полномочий принцепса в гражданской (domi) сфере: по её годам Август и его преемники исчисляют время своего правления (R. G., 4, 4; 15, 2).
Важному значению трибунской власти в системе императорских полномочий соответствует её многократное упоминание на монетах (всегда с указанием года со дня принятия). Пользуясь всеми правами трибуна, Август, в то же время, не был членом трибунской коллегии, и, следовательно, против его власти не действовала интерцессия других трибунов. К тому же трибунская власть Августа, дававшая ему всю полноту гражданской potestas, и действовала не только в пределах померия, но и на пространстве в четыре римские мили за священной городской чертой (Dio, LI, 19, 6–7).
В сфере военного командования, провинциального управления и внешней политики (militae) основой полномочий принцепса остался проконсульский империй, признанный отныне высшим (imperium majus) по отношению к imperia других магистратов и промагистратов, не слагавшийся в пределах померия и позволявший держать вооружённые отряды в самом Риме (Dio, LIII, 32). Империй Августа неоднократно (в 18 и 8 гг. до н. э., в 3 и 13 гг.) продлевался (ibidem, LIV, 12; LV, 6, 12; LVI, 28) и фактически стал пожизненным (ibidem, LIII, 32), что отразилось в сообщениях наших источников о его принятии.
А. фон Премерштейн не усматривает никаких различий в характере империя Августа в 27 и 23 гг. до н. э. ни в фактическом, ни в юридическом плане. Напротив, Р. Сайм уверен, что отношения прямого подчинения между принцепсом и проконсулами сенатских провинций устанавливаются только с 23 г. до н. э. Последняя точка зрения, безусловно, ближе к истине: не случайно почти сразу же после очередного "урегулирования" Август предпринял длительную инспекционную поездку по восточным владениям Рима (22–20 гг. до н. э.), большую часть которых составляли именно сенатские провинции.
Отказ от консульства был компенсирован предоставлением Августу ряда специальных полномочий и почётных отличий в последующие годы (jus primae relationis, почётное консульство, jus comendationis, jus edicendi и т. д.). Часть из них была, по-видимому, проведена через комиции, а часть — оформлена как постановления сената. Император принял на себя ряд важных административных поручений (cura annonae, cura viarum, cura aquarum, cura urbis), назначая для этого специальных уполномоченных в ранге префектов и кураторов. Кроме того, в 5 и 2 гг. до н. э. он снова избирался консулом. Дважды, в 18 и 11 гг. до н. э., принцепс пересматривал сенаторский список и неоднократно (последний раз в 13–14 гг. н. э. вместе с Тиберием) руководил переписью населения, исполняя обязанности цензора. После смерти Эмилия Лепида в 12 г. до н. э., Август стал верховным понтификом — главой римского жречества. Наконец, с 24 г. до н. э. принцепс считался свободным от действия некоторых законов. Апофеозом его деятельности стало поднесение ему во 2 г. титула отца отечества (pater patriae), которого до него удостоились лишь Цицерон и Цезарь (R. G., 35, 1; Dio, LIII, 23, 2).
Непосредственным толчком к новому урегулированию, возможно, стал организованный в 23 г. до н. э. против Августа заговор. Проконсульский империй и пожизненная tribunicia potestas окончательно становятся важнейшей правовой базой положения принцепса. Эта комбинация обеспечила ему максимум власти при минимальных отступлениях от республиканской традиции.
Практика оформления императорских полномочий через постановления сената создавала определённый политический стиль, в соответствии с которым процедура вручения власти императору приобретала характер некой "игры", причём роли принцепса и сенаторов в ней были строго расписаны. Начинал "игру" действующий принцепс, созывая сенат и заявляя о своём намерении отказаться от власти, а иногда и в самом деле слагая с себя ту или иную из прерогатив, но лишь для того, чтобы тут же получить взамен "компенсацию". Следующий ход был за сенаторами, которые должны были "убедить" императора остаться на своём посту и преподнести ему новые полномочия и почести. И, наконец, в заключительном акте этого политического спектакля император заявлял о своей готовности и впредь нести бремя управления провинциями и командования армиями римского народа.
Эти неписанные правила были, вне всякого сомнения, хорошо известны Тиберию и тем лицам из его окружения, которые в ситуации перехода власти к новому правителю проявили, пожалуй, наибольшую активность: императрице Ливии и всаднику Саллюстию Криспу. Именно Ливия вызвала Тиберия из Иллирии в Нолу и держала в тайне смерть Августа до тех пор, пока на Планазии не был умерщвлён Агриппа Постум (Tac. Ann., I, 5; Suet. Tib., 22). Что же касается Саллюстия Криспа, приёмного сына знаменитого историка и после смерти в 8 г. до н. э. Гая Цильния Мецената наиболее близкого к Августу человека (Tac. Ann., III, 20), то он сыграл ключевую роль в ликвидации заточённого на Планазии пасынка Августа и в устранении самозванца Агриппы. Решение придерживаться в вопросе о принятии власти образа действий предшественника было, скорее всего, принято Тиберием по их совету; впрочем, и в силу особенностей своего характера новый владыка Рима был склонен следовать установившимся правилам: "Nihil aeque Tiberium anxium habebat quam ne composita turbarentur" (ibidem, II, 65). Им руководило стремление приобрести важный элемент властных полномочий — auctoritas, в котором, кроме того, фиксировалась связь системы с личностью принцепса.
Мы уделяем образу действий Тиберия в момент перехода власти столь большое внимание, так как на наш взгляд не только форма её принятия, но и вся политика либерального периода, продолжающая традиции предыдущего принципата имеет ту же цель — приобретение авторитета путем создания Тиберию имиджа верного последователя Божественного Августа в глазах римского общества. Кризис этого курса, обозначившийся со всей очевидностью к середине 20-ых гг., вкупе со сложностями династического характера вызвали постепенный отказ от августовской линии согласия с сенатом и обществом в целом, и переход к политике силового диктата.
2. Заседание сената 17 сентября 14 года и его историческое значение
На основании присвоенной ему в правление Августа трибунской власти, Тиберий созвал сенат, официально для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с последней волей и похоронами приёмного отца. Вопрос о передаче Тиберию власти, таким образом, формально даже не был включён в повестку дня. Сенаторы должны были сами "по собственной инициативе" вручить принципат Тиберию, который достаточно ясно выразил свои претензии на вакантное после смерти Августа место, с первых шагов держа себя как принцепс.
Он принял присягу у консулов Секста Помпея и Секста Аппулея, префекта по снабжению продовольствием Гая Турания и начальника преторианцев Сея Страбона, дал пароль воинам личной охраны и окружил себя вооруженной стражей. Контроль над ситуацией в столице оказался в его руках. Сенаторы, войска и народ присягнули Тиберию; в провинции к легионам были отправлены послания, составленные так, словно он уже был принцепсом, а на остров Планазию — приказ ликвидировать Агриппу Постума (Tac. Ann., I, 6–7; Suet. Tib., 21–24; Dio, LVII, 2).
В научной литературе оживлённо дискутируется вопрос о том, кто отдал этот приказ, Тиберий или Ливия, а также — были ли их действия заранее согласованы с Августом?
Состояние наших источников не позволяет однозначно ответить на первый из поставленных вопросов: распоряжение лишить жизни пасынка Августа могло исходить как от Тиберия, так и от вдовствующей императрицы. Получив донесение о том, что приказание выполнено, Тиберий заявил, что не отдавал такого приказа и вообще ничего не знал, и даже сделал вид, что собирается доложить обо всём сенату (Tac. Ann., I, 6, Suet. Tib., 22). Доклад сенату, однако, так и не был представлен, и римляне узнали об убийстве внука Августа лишь из просочившихся с Палатина слухов. Тиберий и Ливия постарались создать в обществе впечатление, что Агриппа был убит во исполнение предсмертной воли его приёмного отца, хотя прямого приказа с его стороны, скорее всего, не было. Тем не менее, Август не мог не понимать, какому риску подвергнется жизнь Агриппы, когда власть перейдёт к Тиберию. Если бы старый император твердо решил сохранить своему внуку жизнь, заранее смирившись с возможными внутриполитическими осложнениями и, может быть, даже с новой гражданской войной, он должен был постараться принять какие-то меры, чтобы его обезопасить.
Ничего подобного, однако, не было сделано, и Агриппа оказался в полной власти своих недругов. Непосредственным организатором его устранения Тиберий и Ливия избрали Саллюстия Криспа, который собственноручно передал приставленному к Агриппе центуриону письменный приказ, а после убийства подсказал, как представить случившиеся в нужном свете (Tac. Ann., I, 6, Suet. Tib., 22).
Всё происходившее на заседании сената 17 сентября 14 г., которое, с юридической точки зрения, и сделало Тиберия принцепсом (хотя реальные рычаги власти к тому времени уже находились в его руках) в общих чертах соответствовало схеме, обрисованной нами выше. Постановщиком его, конечно же, был сам Тиберий, от начала и до конца направлявший ход собрания и своей показной нерешительностью и отказами побуждавший сенаторов к уговорам (Tac. Ann., I, 8, 11–14). Впрочем, не обошлось и без осложнений: сцена с отказами от власти слишком затянулась, так что некоторые из числа более нетерпеливых стали кричать, что Тиберию надлежит или сейчас же принять принципат или уйти (Suet. Tib., 24). Однако большая часть сенаторов привыкла видеть в принцепсе гаранта общественного спокойствия и страшилась возможных в период междуцарствия смут. Стремясь скорее обрести нового господина, сенаторы, после долгих уговоров, "заставили" Тиберия принять принципат.
Тацит и Светоний единодушно оценивают поведение Тиберия как комедию, объясняя его присущим императору лицемерием (Tac. Ann., I, 11) или неуверенностью в своих силах и страхом (Suet. Tib., 25). Историки XX века приводят другие мотивы: стремление следовать примеру Августа, при котором в сенате происходили точно такие же сцены; попытку, окончившуюся, впрочем, неудачей, снискать популярность в верхах римского общества; заботу о сохранении конституционной формы режима, и, наконец, искреннее желание сочетать принципат с идеей сенатского правления, привлечь сенаторов к сотрудничеству. Учитывая неоформленность принципата как института, иная форма принятия власти была попросту невозможной: все полномочия должны были добровольно вручить Тиберию сенаторы, причем представлялось желательным даже некоторое сопротивление с его стороны. Тиберий в этом отношении несколько переиграл, чем и объясняется негативная оценка традиции.
"Сдавшись" на уговоры сенаторов, Тиберий принял все полномочия своего предшественника, но не на какой-либо определенный срок, а до тех пор, пока сенаторам не будет угодно отправить его на покой (Suet. Tib., 24). Впрочем, особого значения это не имело, так как уже при Августе императорская власть стала фактически пожизненной, и можно говорить лишь о закреплении свершившегося факта. Важнее был сам переход власти к Тиберию, первый при новом режиме, особенно для генезиса принципа наследственности, но образ действий этого императора привел к тому, что в вопросах престолонаследия закрепилась известная двойственность, характерная для всей системы принципата.
Принципат Тиберия дает нам первый в римской истории случай передачи власти по наследству: уже Август использовал завещание Юлия Цезаря в борьбе за власть, но свои притязания ему пришлось защищать оружием. Переход власти к Тиберию, напротив, прошёл сравнительно спокойно. При этом было официально закреплено вмешательство сената в вопросы престолонаследия — область первостепенной важности для всякой монархии. Это обстоятельство, на наш взгляд, оказало некоторое влияние на генезис института наследственной монархии в Римской империи: он так и не был завершён до конца.
Само предоставление полномочий Тиберию еще нуждалось в мотивировке чрезвычайными условиями (Vell., II, 103; Tac. Ann., I, I, 11), из чего следует, что в глазах римского общества начала нашей эры императорская власть в её монархическом значении выглядела не как органический элемент политической структуры, а как чрезвычайный политический институт. Его существование оправдывалось обстоятельствами, в которых находилось государство.
Германик по настоятельному требованию Тиберия, получил пожизненный проконсульский империй (imperium pro consule); многочисленные почести вдове Августа Ливии император отверг под тем предлогом, что надлежит всячески ограничивать почести женщинам (Tac. Ann., I, 14). Поощрять амбиции своей властолюбивой матери Тиберий не желал (Dio, LVII, 12).
Сенатское решение, которым Тиберию вручался принципат, было, по-видимому, подобно закону о власти (lex de imperio) Веспасиана; это первый законодательный акт такого рода общего плана, общего закона о власти Августа, скорее всего, не было.
Появление закона о власти общего плана было шагом вперед в деле институционализации императорской власти и оформления её отношений с другими политическими структурами. Закон также усиливал значение сената, как учреждения, которое возводит принцепсов на престол, а иногда, как в случае с Нероном, объявляет об их низложении. Lex de imperio закреплял этот факт юридически, ликвидируя, хотя и не полностью, ту неясность отношений сената и Цезаря, которая была присуща режиму Августа.
Главным итогом заседания 17 сентября 14 г. можно считать официальное оформление статуса Тиберия в качестве нового принцепса, что было крупным политическим успехом преемника Августа. Избранная им линия поведения обеспечила безболезненный переход власти: попытка нижнегерманских легионов провозгласить императором командующего рейнской армией Германика — единственное серьезное осложнение — сорвалась, так как "претендент" проявил лояльность и лично принял необходимые меры для усмирения мятежа. Наши источники негативно оценивают образ действий Тиберия, но в тех условиях он был единственно возможным и полностью себя оправдал.
3. Политическая ситуация в Риме в первые годы принципата Тиберия
Время с 14 г. по начало 20-х гг. было для Тиберия периодом укрепления своего положения в новом для него качестве правителя империи и главы дома Цезарей. Для придания большей легитимности своему режиму принцепс ищет опору в традиции предшественника.
Важным средством, с помощью которого Тиберий пытался упрочить свою только что обретенную власть, был комплекс мер, направленных на развитие культа Августа. В 14 г. была создана коллегия жрецов Августа, августалов, куда вошли сам Тиберий, его наследники Германик и Друз, брат Германика Клавдий и еще 21 человек из числа знатных граждан (Tac. Ann., I, 54). В 15 г. испанцам разрешили устроить в Тарраконской колонии храм Августа, и вскоре это начинание было поддержано другими провинциями. Закон об оскорблении величия берет культ императора под защиту, и в том же году в сенате слушаются первые дела о преступлениях против культа Августа (ibidem, I, 73).
Монеты в Римской империи играли роль одного из наиболее действенных инструментов пропаганды правительственной политики, и стремление Тиберия опереться на авторитет Августа нашло отражение в соответствующих монетных типах. В честь своего божественного отца Тиберий выпустил серию монет: ассов и дупондиев с портретом Августа на аверсе и легендой "DIVVS AVGVSTVS PATER" (BMC. Emp., I, 146ff, 151ff; RIC., I, p. 95, 2, 6; MIR., II, 27, 29), а также золотых и серебряных, украшенных изображением Августа в короне из лучей (символ обожествления) и надписью "DIVI AVGVSTI DIVI F. DEO AVGVSTO" (BMC. Emp., I, 29; RIC., I, 1; MIR., II, 6). В дальнейшем портрет Августа становится преобладающим типом аверса монет его преемника. Выпуски Тиберия в честь Августа открывают серию консекрационных монет императорской эпохи, игравших в Древнем Риме роль своеобразных династических манифестов.
Ссылкой на волю Августа обосновывались некоторые правительственные мероприятия, в частности, перенос магистратских выборов из комиций в сенат, — важное конституционное преобразование, осуществленное в 14 г. (Vell., II, 124). Окончательное утверждение одобренных Тиберием и сенаторами кандидатов голосами центурий и триб свелось, по-видимому, к простой формальности. Реформа явилась логическим завершением политической деградации народного собрания, признаки которого обозначились уже в последний век республики. Римские граждане, потерявшие свое исконное право, даже не жаловались на это; зато они вознегодовали, когда Тиберий убрал с площади перед термами Агриппы приглянувшуюся ему статую (Tac. Ann., I, 15; Plin. Major. Nat. Histor., XXXIV, 62).
Решающее значение для характеристики режима Тиберия в первые годы его принципата имеют отношения императора с сенатом. Созданный по преданию ещё самим Ромулом сенат был старейшим римским государственным учреждением и как бы олицетворял собой вечный и нерушимый Рим (Tac. Ann., I, 84). Сенат играл видную роль в законодательстве, сенаторами высоких рангов (бывшие преторы, бывшие консулы) были наместники провинций и командиры провинциальных армий, наконец, сенату принадлежала высшая юрисдикция по делам о вымогательстве (crimen repetundarum) и государственной измене (laesa majestas).
Отношения принцепса с сенатом в это время часто характеризуют как отношения сотрудничества. Тиберий долго был на вторых ролях и, оказавшись на вершине власти, поначалу испытывал неуверенность, и, по-видимому, очень нуждался в поддержке сената. Отсюда стремление наладить с этим высшим правительственным учреждением эффективный диалог.
Круг вопросов, обсуждаемых сенаторами был очень широк: сбор налогов и податей, поступление доходов от государственных имуществ и монополий, внешняя политика (Suet. Tib., 30). Даже в военной сфере, составлявшей исключительную прерогативу императора, Тиберий в тот период предпочитал выступать совместно с сенатом. Без консультаций с сенаторами принцепс не решал ни одного даже самого маловажного дела (Dio, LVII, 7). Соблюдал он и принятый в отношениях с сенатом и магистратами декорум: входил в курию без охраны, вставал при консулах и т. д. Такую же слишком нарочитую умеренность Тиберий проявлял во всем, что касалось внешнего блеска его высокого положения (Suet. Tib., 26; Dio, LVII, 8–9, 11–12).
Таким образом, Тиберий в первые годы своего правления старался сохранять сложившийся при Августе стиль взаимоотношений принцепса с сенатом, компетенция которого была даже расширена. Проявлял он и внешнее уважение к традициям республики и её должностным лицам, отказываясь, пожалуй, чересчур демонстративно, от некоторых одиозно-монархических атрибутов своей власти (обращение "domine", титул императора в его монархическом значении, присяга in acta Caesaris и т. д.). Не отметить данное обстоятельство не смогли даже Тацит и Светоний, несмотря на своё, в общем-то, отрицательное отношение к Тиберию (Tac. Ann., IV, 6; Suet. Tib., 26).
Однако значение этих фактов не стоит преувеличивать. Тиберий имел дело не с полновластным правительством республики, а с имперским сенатом, члены которого привыкли повиноваться принцепсу и подчас равнодушно относились к государственным делам. Уже при Августе политическая пассивность, тяга к покою, уходу в частную жизнь начинают вытеснять прежде характерные для римских аристократов деятельную энергию и стремление активно участвовать в общественной жизни. Кроме того, многие представители сенаторского сословия зависели от принцепса в финансовом отношении, и все без исключения — по службе: значительная часть карьеры сенатора проходила в армии и императорских провинциях.
Один эпизод, имевший место вскоре после вступления Тиберия на престол, прекрасно иллюстрирует показной характер умеренности принцепса и его истинные отношения с сенатом. Во время прений в курии Тиберий попросил прощения у своего оппонента, если, возражая против его предложения, он позволил себе слишком резкие высказывания: ""Ignoscas," inquit, "rogo, si quid aduersus te liberius sicut senator dixero."" (Suet. Tib., 29). Между тем, его оппонентом был не кто иной, как сенатор Квинт Гатерий (ibidem), чуть ли не накануне валявшийся у императора в ногах и едва не заколотый при этом германскими телохранителями принцепса (Tac. Ann., I, 13). Интересно, какие чувства испытывал в этот момент Гатерий, и что должны были думать при виде подобной "предупредительности" Тиберия другие сенаторы, тем более что подобные сцены, надо полагать, были далеко не редки?
Несмотря на высокое достоинство и престиж сенаторского звания в течение всей эпохи ранней империи, в своих отношениях с принцепсами сенаторы нередко опускались до самого низкого раболепия и отвратительной лести (Plin. Min. Paneg., 54). Страницы "Анналов" полны примеров сервилизма сенаторов, возраставшего по мере вырождения сравнительно умеренного на первых порах режима в ничем не прикрытый кровавый деспотизм: перед Калигулой и Нероном будут пресмыкаться так, как никогда не унижались перед Тиберием. Но уже этот принцепс имел основание назвать своих сановников людьми, созданными для рабства.
Характеризуя отношения между сенатом и Тиберием в первый период его правления, Тацит (Ann., I, 77) говорит о существовании в это время "ea simulacra libertatis" — некоего подобия или видимости свободы, и вряд ли кому-нибудь удастся подобрать более точное определение. Справедливость этой оценки римского историка признаётся (по крайней мере, частично) также некоторыми современными исследователями.
В этих условиях едва ли правомерно говорить о реальном партнерстве сената и принцепса, если конечно употреблять слово партнерство в общепринятом смысле: взаимовыгодное сотрудничество двух равноправных и независимых субъектов. Тиберий поддерживал созданную Августом фикцию восстановленной республики и сделал некоторые уступки для придания сенату чуть большей независимости, рассчитывая укрепить свои позиции авторитетом этого старейшего государственного учреждения.
Вынужденный, как и Август, играть республиканца, Тиберий не смог убедить своих современников в искренности питаемых им гражданских чувств, но некоторых современных исследователей ему удалось ввести в заблуждение. Однако в наших источниках не содержится сведений о том, чтобы в имеющих принципиальное значение случаях решение сенатского большинства хоть раз восторжествовало над мнением принцепса. Сенаторы могли лишь создавать видимость своей самостоятельной роли в государстве, время от времени цепляясь к мелочам: например, поспорить о том, как лучше употребить деньги, завещание городку Треббии, и т. п. В другой раз в пику Тиберию они позволили какому-то избранному квестору (quaestor designatus) совершить на правах посланца частную поездку (Suet. Tib., 31). Не удивительно, что Тиберий не жаловался, когда такие постановления принимались против его воли!
Привычка цепляться к мелочам, фрондировать по ничтожному поводу развилась у сенаторов уже при Августе (Suet. Aug., 54). Таким образом они компенсировали свое подчиненное положение и поддерживали дорогой им призрак собственной независимости. Интересно отметить, что много лет спустя при Нероне сенатор Тразея Пет советовал своим коллегам поступать именно так, дабы поддерживать в обществе подобающее уважение к сенату (Tac. Ann., XII; 49).
Фрондерство, критика без разбора всех подряд распоряжений правительства считались в высшем обществе того времени чуть ли не хорошим тоном. Политика играла огромную роль в общественной жизни римлян, но в век принципата из общего дела, каким она была при республике, реальная политика сделалась достоянием узкого круга приближенных принцепса. Сенат, народное собрание продолжали функционировать, но центр власти перекочевал на Палатин, и в общественной жизни римлян образовался вакуум, вызванный исчезновением вместе с республикой гласной публичной политики. Общество быстро нашло ей замену в лице салонных сплетен на политическую тему.
Римское общественное мнение с самого начала было не расположено к Тиберию, и чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить те невероятные измышления, которыми сопровождалось его восшествие на престол. Отголоски их сохранились у Тацита и Светония. Говорили, в частности, что смерть внуков Августа, Гая и Луция Цезарей, была ускорена кознями их мачехи Ливии, расчищавшей путь к престолу для своего старшего сына. На усыновление Тиберия, жестокий нрав которого был ему хорошо известен, Август якобы пошёл в надежде на то, что при таком правителе римляне скорее пожалеют о нём. Даже ухудшение здоровья старого императора, которому к тому времени было уже далеко за 70, и который никогда не отличался крепким здоровьем, приписывали злому умыслу его жены (Tac. Ann., I, 3, 5; Suet. Tib., 21). Несмотря на очевидную нелепость этих и других подобных им слухов, люди жадно впитывали их и спешили передать другим.
Теперь злые языки в кружках и на пирах сопровождали насмешками или толковали в дурную сторону все действия императора, даже самые необходимые и полезные. Тиберию доставалось и за строгий контроль над судопроизводством, которым он будто бы стеснял свободу, и даже за попытки бороться со стихийными бедствиями (ibidem, I, 75, 79). Предосудительной казалась и его нелюбовь к гладиаторским играм, и, одновременно, пристрастие к ним его сына Друза (ibidem, I, 76). Чтобы Тиберий не делал, как бы себя не вел, все служило поводом для нападок недовольных из большого света.
Резкость их высказываний привела к тому, что в этих робких недовольных и запуганных вельможах историки видели и видят убежденных противников системы принципата, источник потенциальной опасности для трона. На самом деле оппозиционные настроения римской аристократии находили выход главным образом в литературном творчестве, "культе" последних героев республики Катона, Кассия и Брута, а требования не шли дальше простого соблюдения законов. Тем не менее, в определённом смысле они, безусловно, были опасны. Свободомыслие, в каких бы формах оно не проявлялось, всегда и везде — угроза авторитарной власти, и с этой точки зрения отношения принцепсов с римской аристократической оппозицией прекрасно характеризуют политический режим в империи.
С оппозицией светских людей (выражение Гастона Вуассье) пришлось столкнуться уже Августу, терпеливо сносившему словесные выпады в свой адрес и советовавшему Тиберию поступать таким же образом (Suet. Aug., 51, 55–57; Senec. De benef., III, 27). Однако характер Тиберия позволял предполагать, что он не будет столь же терпелив и рано или поздно даст выход медленно копившемуся в нем раздражению пусть не опасной, но от того не менее досаждающей оппозицией. Фамильные черты Клавдиев надменность и гордость сочетались у него с развившимися в силу жизненных обстоятельств подозрительностью и мнительностью, а также с присущей ему от природы страстностью натуры, которую, впрочем, ему пока приходилось сдерживать. Прекрасно зная о том, что говорят о нём римляне на своих собраниях (Tac. Ann., III, 54), Тиберий с трудом подавлял в себе раздражение, которое всё возрастало в нём по мере того, как привычка к власти вытесняла в душе правителя неуверенность первого времени.
Пока же политическая обстановка заставляла его соблюдать осторожность, причём главным сдерживающим фактором, несомненно, была невыгодная для принцепса династическая ситуация (Dio, LVII, 13). Официальным наследником Тиберия был Германик: молодой, популярный в народе и войске и имеющий сильных сторонников в сенате, главным из которых был Азиний Галл. Вокруг него собралась большая группа новых людей, в основном военных командиров, нуждавшихся в сильном покровителе и стоявших вне окружения Тиберия, которое составляли в основном представители старой столбовой знати.
В правление Тиберия проаристократическая направленность социальной политики раннего принципата проявлялась особенно сильно. Старая аристократия господствовала в сенате; знатность предков была важнейшим критерием, учитывавшимся принцепсом при выборах должностных лиц; среди консулов преобладали представители нобилитета: Домиции Агенобарбы, Корнелии, Валерии, Юнии Силаны, Эмилии Лепцды, Скрибонии, Кальпурнии и др. Старая знать ревниво оберегала своё первенство и не желала расширять свой круг. Эти проаристократические тенденции и привели к объединению вокруг Германика группы незнатных сенаторов и homines novi. В Германике они видели наследника трона и будущего императора, приход к власти которого превратит их в элиту.
Более-менее полно выявить окружение Германика трудно. Во-первых, это офицеры, служившие под началом Германика в Галлии и Германии: Луций Апроний, Публий Вителлий, Авл Цецина Север, Гай Аниций, Квинт Вераний, Квинт Сервей, Гай Силий, Плавтий Сильван. Во-вторых, лица, не принадлежавшие к староримскому нобилитету, незнатные сенаторы, нуждавшиеся для успешного продвижения по службе в сильном покровителе. И, наконец, в-третьих, в стане сторонников Германика, несомненно, должны были оказаться отдельные представители старой римской знати, близкие дому Цезарей: Тацит сообщает, что вопрос о престолонаследии разделил весь двор на две партии, причем одни стояли за Друза, родного сына Тиберия, а другие — за Германика (Ann., II, 43).
С 12 г. Германик командовал легионами на Рейне, выразившими своё отношение к Тиберию, то есть под его контролем находилась треть военных сил империи. Усилиями Германика был усмирён солдатский мятеж и предотвращена гражданская война, что способствовало росту его значения. Наконец ходили слухи, что Август любил его больше, чем Тиберия и предпочёл бы видеть своим преемником именно его.
События 14 г. показали лояльность Германика, но его самостоятельная роль и большое влияние были неприятны принцепсу и не могли не вызвать опасений (ibidem, I, 7; Dio, LVII, 6). К тому же, племянник императора стоял на пути его родного сына Друза. Последнее обстоятельство, естественно, также не способствовало укреплению доверия между ними.
Потенциально Германик был опасен: если бы юный Цезарь поддался влиянию своих сторонников, конфликт был бы возможен. Между ним и Тиберием существовали значительные разногласия по вопросам внешней политики: Тиберий был противником новых широкомасштабных завоевательных компаний, чреватых риском больших людских и финансовых потерь, и старался военными и дипломатическими средствами поддержать мир на границах империи (Suet. Tib., 37), тогда как Германик стоял за продолжение экспансионистской линии Августа. В 14–16 гг. он совершил серию успешных походов против зарейнских германцев, но хотя для окончательной победы ему требовался всего год, Тиберий зимой 16 /17 гг. отозвал племянника, наградив триумфом и титулом императора (Tac. Ann., II, 43).
В том же году в сенате произошел любопытный спор между Тиберием и Азинием Галлом (ibidem, II, 36). Речь шла о том, чтобы избрать высших должностных лиц сразу на пятилетие, так что легаты, начальствующие над легионами и занимающие в войсках эту должность до получения ими претуры, уже заранее были бы избираемы в преторы. При этом принцепс ежегодно должен был называть 12 одобренных им кандидатур. Тацит не сомневается в том, что предложение Галла затрагивало саму сущность единовластия, однако Тиберий при помощи лицемерной, но по видимости заслуживающей одобрения речи сумел отклонить это предложение, сохранив за собой безраздельную власть (ibidem).
Новый порядок выборов ограничил бы возможность принцепса контролировать магистратов, а через магистратуру оказывать воздействие на сенат и на систему высшего военного командования. Тиберий, согласно проекту Галла, должен был определять состав высших магистратов на пять лет вперед, и избранные таким образом должностные лица приобретали на этот срок известную независимость от принцепса. Тацит, пожалуй, несколько преувеличивает опасность предложения Галла для принципата, но доля истины в его оценке, безусловно, есть.
Таким образом, хотя открытой конфронтации между Тиберием и его окружением с одной стороны и людьми из партии Германика с другой не происходило, трения между ними имели место. Трудно сказать, какое развитие получили бы их отношения в дальнейшем, если бы не внезапная смерть Германика: 10 октября 19 г. он скончался в Антиохии при загадочных обстоятельствах (Tac. Ann., II, 69–72).
При жизни Германик был главным буфером между своими сторонниками и партией принцепса; теперь, когда его не стало, столкновение между ними сделалось неизбежным. Перевес сил в этом столкновении, безусловно, был на стороне Тиберия, опиравшегося на всю мощь государственного аппарата Римской империи, однако, Агриппина и её семейство также имели немало сторонников среди представителей властных кругов. Сведение счётов между различными группами внутри римской правящей элиты традиционно осуществлялось с помощью политических обвинений: Катон Цензор, например, чуть ли не пятьдесят раз за свою долгою жизнь был под судом, и не меньшее количество раз сам выступал в качестве обвинителя (Plut. Cato Major., 15). Неудивительно поэтому, что и борьба принцепса против "партии Агриппины" вылилась в серию судебных процессов об оскорблении величия (crimen laesae majestatis), которые стали в дальнейшем главным из факторов, определивших характер эволюции системы принципата в правление Тиберия.
***
Подводя итог обзору либерального периода принципата Тиберия вернемся к тому, о чем мы говорили в начале главы. Главная особенность этого времени, относительная умеренность императорского режима — результат политики Тиберия, целью которой было приобретение необходимого ему как принцепсу авторитета. Характер Тиберия мало благоприятствовал успеху подобного курса: ему недоставало тонкого понимания ситуации и трезвого практического расчета, мастером которого был Август, и, может быть, присущего основателю империи умения довольствоваться сознанием полноты своей власти, не испытывая ее крайних пределов.
Между тем обстоятельства требовали именно таких качеств: монархическая по сути власть принцепса была обставлена республиканским камуфляжем, опутана густой сетью пережитков старого порядка, игравших к тому же существенную роль в идеологии, так что лишь мастер тонкой политической игры и пропагандистских трюков, каким был Август, мог нащупать нужный тон и всю жизнь как на лезвии бритвы балансировать между крайностями республики и монархии.