Я весь день хожу как пьяная, У меня беспричинный смех; Ведь сегодня утром рано я Поцелуев узнала грех. Я корову гнала хворостиною Пел в дали пастуха рожок, А потом за высоким тыном Целовал меня дружок. Я к нему прижималась близко, Оцарапала грудь звезда, Где-то мать кричала: — Лизка? Что пропала? подь сюда! Босиком не боялась холода, Хоть белела трава в росе. Он ко мне пришел из города, Он хороший, он лучше всех.

От жарких ласк синей и мягче небо И слаще сок березовых ветвей, Но в сердце жжет, и долго ищешь — где бы В тени улечься на сухой траве. В песках оскалясь гребешком заборов Ползет к лугам соломенный черед. А в далеке, как слон гигантский — город, Кирпичный хобот вытянув, орет. За полем, где белесая больница Приклеилась к кладбищенской стене, Красавец каменный и темнолицый Пустой завод хрипит в тяжелом сне. Лишь в редкий час, глядясь в решотки окон, Встревоженно задышит холостяк И завопит, взвивая дымный локон, О! Я бы солнце раздробил шутя. А вечером в такой наивной тайне И лес, и луг, и синяя вода. Такая грусть. И пьешь необычайный Молочный луч у лунного пруда. И вдруг — разрежет голубые грани Вопль. Стон. Неповторимый зов. Плач, жалобный, как детское рыданье, От странных и тяжелых снов. Тут пилят занемевшую осину Такой пилой — ей филином рыдать. А мне все кажется, что это крик машины, Оставленной ржаветь и пропадать.

То ярче разгорается маяк, То вновь тускнеет. Ветер дышит с юга. И пароход спокойно и упруго Мыс огибает, раздвигая мрак. И вдруг — огни! Залива черный лак Обвили, охватили полукругом Навстречу ожидающим фелюгам Шлют трубы гулкий гуд и дымный стяг Им отвечают дальние ущелья, И с берега несется первый шум, Приветствующий наше новоселье. Спускают трап. Матросы вскрыли трюм. Огни дрожат, сплетаясь в ожерелье — И по горе спускается Сухум.

Здесь сердце — как ребенок в колыбели. Вся в листьях виноградная лоза, И ново-вспаханная полоса. Как черный шрам в пышно-зеленом теле. Но боль земли так радостна в апреле: Пусть плачут неба синие глаза, Когда лиловым ливнем льет гроза Благословенье в рыхлые постели. И дышат кукурузные поля. Весь день горячим и прозрачным паром Туманы мимолетные стеля, И вечно молодым и вечно-старым, Встает Кавказ. И вновь поет чинарам Из каждого весеннего стебля.

В том сентябре вода ленивей, Синей и тяжелей была, И медлили вдали в заливе Два белых парусных крыла. А с гор кидалися с разбегу Потоком — золото и медь, Чтобы осенним рыжим снегом У самой сини умереть. И день был голубей опала, И неподвижно тяжела, К седым камням вода припала, Огромной глыбою стекла. И вдаль звала светло и четко, Ее прозрачная тоска Туда, где парусные лодки, И песни турка рыбака. А тут последний мох зеленый, Взбирающийся уступ; И горечь счастьем опаленных Осенних отпылавших губ.

В весенний, нежаркий день На камнях у горной реки Слушаю ветер… Белое платье мое развевается, как невиданный парус, Брызги летят на мои босые ноги…      Быть бы всегда босоножкой —      Дикой и беспутной, как ветер. Не отвечать на вопросы, Никогда не кланяться, Беспричинно смеяться, Петь непонятные песни. Целую вечность лежать на траве, раскинув руки, И смотреть, Как торопливо шагает Время… Не знать никаких обязанностей, Не жалеть, Не обманывать, Не мучиться угрызеньями совести, — Жить, как дикая травка, Как ветер, Как беспутный и радостный ветер!!.. ………………………………………………… Надо мною смеется весело и необидно вода — Не верит Моему беспутству. Победным парусом развевается мое платье, Брызги летят на мои босые ноги… С дикой нежностью треплет Мои светлые волосы Ветер…