Власть местных военных кланов в различных провинциях продолжала расти и после образования центрального правительства при сёгунате Камакура (точнее, при регентах Ходзё). Сыновья Ёритомо не унаследовали лидерских качеств отца, и страной за фасадом семьи Минамото фактически правил клан Ходзё. Сложившийся в Японии новый политический порядок можно охарактеризовать так: главы провинциальных военных кланов соглашались скорее на ведущую роль семьи Ходзё, чем своих находившихся в Киото «родственников». В течение первых ста лет эта система работала безотказно.

Но и она начала давать сбои. Свои амбиции имели не только Ходзё, но и другие кланы. Был один временный период «национального единства», когда все кланы временно отбросили свои претензии на власть, чтобы отразить нашествие монголов в 1274 и 1281 годах. Но он продлился недолго. Вскоре влияние Ходзё сошло на нет. В 1333 году к власти пришел клан Асикага, который перенес в 1336 году свою ставку в Киото, поближе к императорам — «младшим подопечным». Но даже в Киото, рядом с императорским двором, сёгуны утруждали себя лишь самыми малыми рамками приличия. Они правили от имени императора, издаваемые ими декреты именовались «высочайшими повелениями», и в целом они изображали смиренных и преданных слуг. Но ни для кого не было секретом, кто на самом деле дергает за ниточки власти. Спектакль будет продолжаться еще более пятисот лет, но, как мы уже отмечали, политические реалии были таковы, что каждая сторона в этом церемониально-изысканном представлении нуждалась в другой.

Сёгунат Асикага сталкивался с теми же проблемами контроля за страной и противодействия со стороны местных элит, что и предшествовавшие режимы. В течение шестидесяти лет (1332–1392) в стране было два «императорских» двора: «северный», находившийся в Киото, и «южный», в горах к югу от столицы. В следующем столетии клан Асикага в значительной степени утратил позиции и борьба за власть достигла своего апогея в кровавой и жестокой войне Онин (1467–1477). Официально режим Асикага просуществовал до 1573 года, но его власть нередко оказывалась чисто номинальной. И до войны Онин, и после нее происходили многочисленные локальные столкновения за контроль над теми или другими частями страны. Однако необходимо сказать, что в этот долгий «переходный» период страна все-таки избежала и крупномасштабной гражданской войны, и общенационального хаоса. Шли позитивные перемены в экономике, торговле и ремесленном производстве. Возникло новое торговое сословие, в стране вошли в оборот деньги китайской чеканки. Улучшения коснулись и методов ведения сельского хозяйства, так что в целом страна процветала.

В это же время менялась и модель политического управления. Говоря коротко, то был период становления зрелой феодальной системы в Японии. После утраты регентами Ходзё влияния рельная власть стала быстро переходить в руки «великих» местных землевладельцев. Именно тогда и появился термин «даймё». «Даймё» (буквально, «великое», «славное имя»), называли господина клана, владевшего землями, которые давали не менее 10000 коку риса в год (коку — 4,96 бушелей). Местные даймё были очень амбициозны и всеми возможными способами старались расширить свои владения: обещая поддержку и покровительство более слабым соседям, заключая браки и союзы или вообще захватывая территории соперников. Эти даймё, а не слабое и недееспособное центральное правительство, и являлись главной политической и военной силой той поры. Посещавшие страну европейцы часто называли их «королями» или «принцами». Само собой разумеется, что в этот период главным аргументом разрешения всех вопросов была военная мощь.

При господстве даймё изменилась социально-политическая ситуация во всей стране. Феодальные владыки строили огромные замки, окружали их крепостными рвами, валами и прочими оборонительными укреплениями, вынесенными далеко за пределы стен, которые позволяли уберечься не только от стрел, но и от появившихся в шестнадцатом столетии мушкетов и первых пушек. Вокруг замков вырастали города, в которых жили вассалы (воины-самураи) и их семьи, а также ремесленники и торговцы, снабжавшие замок оружием и всем необходимым. Соседние сельские районы приносили двоякую пользу: во-первых, поставляли продовольствие, а во-вторых, во время войны отдавали на подмогу самураям рекрутов. Интересно, что в тот период многие зажиточные крестьяне становились членами низшего воинского сословия, и наоборот.

Именно на данном этапе японской истории — владычества феодалов-даймё — начало формироваться сословие профессиональных воинов (самураев). Эти воины «нового типа» всегда находились при оружии и в любой момент дня и ночи были готовы откликнуться на призыв к наступлению или обороне. Пехотинцы-копьеносцы стали главной боевой силой армии, всадники же превратились в командиров. Сословие самураев и придет к власти в Японии в 1600 году.

Как же изменился облик воина за столетия становления правящей военной касты? Был ли он по-прежнему жаждущим славы воителем времен «Хэйкэ моногатари»? Или он был грубым, суровым, честным и нецивилизованным «восточным варваром» эпохи регентства Ходзё? Ведь сёгунат прервал «добровольную» изоляцию, перебравшись в 1336 году в Киото, поближе к императорскому двору и высокой культуре, и находился там уже несколько поколений. Многие сёгуны Асикага покровительствовали дзэнской культуре. Соприкосновение с «цивилизованной жизнью» неизбежно вело к смягчению твердых и незыблемых самурайских заповедей. Самураи поняли, что грамотность имеет, по крайней мере, несомненную практическую пользу, а «культурность», если не истолковывать ее превратно, вовсе не обязательно ведет к утрате воинского духа.

Тем не менее, изначальный идеал не оказался забытым. Сокровенное воинское начало осталось в основе своей неприкосновенным. Самурай мог сочинять стихи, но, умирая, он следовал примеру героев «Хэйкэ моногатари». Он мог принимать участие в чайной церемонии, а затем, взяв в руки меч, с невозмутимостью вступить в смертельную схватку. Поистине, в его непреклонном полагании цели и несокрушимом мужестве было что-то от меча, который он всегда носил с собой. А когда в семнадцатом столетии он «вступил в свое царство» и начал править как аристократ-землевладелец, он сделал собственные самурайские ценности частью национального культа.

Стоит кратко сказать и еще об одном аспекте образа самурая, приобретшем особую значимость в более чем 250-летний период Токугава, когда самурайские иделы были скорректированы «пленом власти»:

«В это время, когда буси все более и более прибирали к рукам нити управления государством, они начали мифологизировать свою роль как единственных способных на что-то лидеров японского общества… В тринадцатом столетии подобные настроения еще не нашли окончательного выражения, но уже тогда они находились на стадии формирования. И только в семнадцатом веке идеализированный культ буси — бусидо — достиг пика своего развития. Конфуцианские же принципы обеспечили его процветанию этическое обоснование»

(Холл)

ГОСУДАРСТВО САМУРАЕВ

Мечта многих могущественных даймё прошлого, наконец, стала реальностью. Древний идеал кланов, которые все до единого признавали духовного правителя (императора), и всей достаточно небольшой по территории страны, желавшей единого управления, вот-вот должен был осуществиться. Один из даймё, Токугава Иэясу, хозяин обширных земель в восточных областях (Эдо (Токио)), в 1600 году, в решающем сражении против своих противников преимущественно из западных провинций при Сэкигахара одержал полную победу. Объединение Японии свершилось.

Впрочем, для этого потребовались усилия не одного человека. Ода Нобунага (1534–1582), владелец небольших земель в центральной Японии, за двадцать пять лет интриг, смены союзников, тяжелых походов и беспощадных завоеваний сумел пробиться в число самых влиятельных людей Японии. В число его «завоеваний» попали и крупные религиозные институты, среди них и храм Энрякудзи школы Тэндай, бывший в течение столетий источником постоянной головной боли для центральных властей Киото. В 1571 году Нобунага истребил тысячи обитателей горы Хиэй (монахов, монахов-воинов, женщин и детей) и сжег Энрякудзи до основания. Уничтожением пригрозили и крепости-монастырю Коясан школы Сингон. А в 1580 году в центральной Японии с помощью Токугава Иэясу была разгромлена и выбита из Осака воинственная секта школы Чистой Земли Икко.

В 1582 году Нобунага, окруженный войсками одного из своих полководцев, которые подожгли его резиденцию, покончил с собой. Дело его продолжил Тоётоми Хидэёси (1536–1598), служивший сперва простым пехотинцем, а потом произведенный Нобунага в командующие. Хидэёси почти завершил выполнение задачи, которой посвятил себя его покровитель. Именно как вассал Хидэёси Иэясу получил земли в Эдо, на востоке Японии и вдалеке от Киото. Но в 1598 году Хидэёси умер, оставив после себя малолетнего сына. Поклявшиеся в верности наследнику опекуны, в их числе и Иэясу, вскоре раскололись на два лагеря — западный и восточный, и борьба разгорелась с новой силой. Апогеем ее явилась битва при Сэкигахара. Потерпев поражение, остатки противников Иэясу, поддерживавших сына Хидэёси, вновь объединились и укрепились в замке Осака. Но Иэясу, в 1603 году названный императором сёгуном, в 1615 году взял штурмом и эту последнюю твердыню. Так многовековая мечта всей нации осуществилась окончательно — Япония была теперь единой!

Более не осталось никаких сомнений, кто является господствующим классом в стране — у руля стояло самурайское сословие с кланом Токугава и его ближайшими сподвижниками во главе. Их власть продлится до 1867 года, и в течение всего этого времени Япония будет закрыта для остального мира. На вершине пирамиды находились члены клана Токугава. Земельные владения только сёгуна возросли до 6 800 000 коку — почти четверть всех обрабатывавшихся в Японии площадей! На ключевые посты в конфискованных у врагов поместьях были расставлены вчерашние союзники, полностью зависимые от властей. Даймё могли произвольно переводить с одних земель на другие. Кроме того, каждый даймё должен был шесть месяцев в году или год через год проводить со своей семьей и за свой счет в Эдо (Токио), столице сёгуната. Когда же даймё жил в своих владениях, семья его оставалась в заложниках в Эдо. Новые замки разрешалось строить только с разрешения сёгуната. В любой момент можно было ожидать новых налогов н «особые проекты». Такими способами обеспечивалась «верность» подданных сёгуна.

В 1616 году Токугава Иэясу умер, но начатая им политика была продолжена. Кроме того, то религиозное почитание, которое прежде оказывалось императору и двору Киото, постепенно переместилось на усыпальницу

Иэясу в Никко, что в нескольких милях к северу от Эдо. Для этого воспользовались хитроумным предлогом: Иэясу получил посмертный титул гонгэн (буддийское божество), а потому на месте его погребения надлежало проводить регулярные государственные церемонии, на которые даже император обязан был посылать своих официальных представителей.

Но самым важным нововведением режима Токугава явилась полная «профессионализация» самурайского сословия, когда на ключевых постах всех уровней власти стояли представители только данного сословия, и создание статичной классовой системы. Подобные «мероприятия» проводил еще Хидэёси. Он «прикрепил» крестьян к их участкам земли и запретил им носить мечи. Более им не суждено было служить рекрутами во времена войн и идти в атаку с мечом в одной руке и мотыгой в другой. Теперь им предписывалось отдавать свои силы и энергию выращиванию риса и обеспечению страны продовольствием. Заботиться об охранении закона и служить в войсках должны были самураи, за что господин-даймё платил им фиксированное содержание рисом.

Общество при режиме Токугава было строго разделено на четыре сословия. Первое сословие — самураи (тридцать одна ступень), второе — крестьяне; затем шли стоявшие уже на порядок ниже ремесленники, и, наконец, торговцы, находившиеся на низшей ступени социальной лестницы, ибо присущая им «жадность до денег» и алчность презиралась во все больше и больше конфуцио-низировавшемся обществе периода Токугава. Вот что пишет об этой социальной модели Холл:

«Идеальный экономический уклад, который хотели создать власти сёгуната, по сути, имел два источника: опыт управления даймё шестнадцатого столетия и классические конфуцианские диктумы, ставшие особенно популярными в столетии семнадцатом. Такой экономический уклад утверждал преимущественно аграрный тип экономики, при котором самураи управляли, крестьяне — производили, а торговцы заботились о распределении».

Согласно учению конфуцианства, именно данный порядок соответствует Воле Неба.

А что же самураи, правители этого идеального государства? Их преимущественное положение было установлено законом, то есть указом Токугава. Только самураи сохраняли привилегию носить в общественных местах два меча — длинный и короткий — и иметь фамилию. Даже самурай тридцать первого ранга считался стоящим над самым образованным и богатым простолюдином (тёнином). Простолюдин же, который осмелился не почтить самурая должным образом, мог быть сразу же без вопросов убит на месте.

Как бы ни был хорош столь привилегированный социальный статус, он имел и свои отрицательные стороны. Самурай, носивший два меча, профессиональный воин, великолепно владевший оружием и боевыми искусствами, должен был превратиться в гражданского служащего, то есть исполнять обязанности секретаря, управляющего поместьем или чиновника в каком-нибудь ведомстве — говоря современным языком, стать клерком, получающим жалованье на государственной службе. А для соответствия такой службе требовалось не только умение владеть мечом, но и определенный уровень образования. Самураи вынуждены были «приобщаться к культуре». О том, как самураи приспосабливались к новым условиям, мы расскажем в следующей главе. По-видимому, им удалось это сделать, ибо за 250 с лишним лет в стране только однажды вспыхнул внутренний мятеж (Симабара, 1637–1638), да еще несколько раз имели место незначительные крестьянские волнения.

Но самураи, особенно низших рангов, сталкивались не только с трудностями адаптирования к исполнению новых для них мирных обязанностей. Зачастую их экономическое положение не соответствовало номинально высокому социальному статусу. Бакуфу (самоназвание правительства сёгуната) в сельскохозяйственной стране не имело иных способов увеличить поступления в казну, кроме как через притеснение крестьян — главных производителей благосостояния. Хотя повышение доходов отчасти обеспечивалось улучшением методов ведения сельского хозяйства, многие крестьяне, обремененные постоянно растущими непомерными налогами и повинностями, были вынуждены питаться только выращиваемым ими рисом, а порой переходить и на травы и вторичные продукты рисопроиз-водства. Властям ничего не оставалось, кроме как обращаться за помощью к официально презираемой «касте» — торговому сословию. Необходимые средства добывались самыми разными путями: через займы (далеко не всегда возвращавшиеся), конфискации (за якобы совершенное преступление) и установление специальных налогов.

Заставило ли это сёгунат изменить идеологическую мифологему «образцового общества»? Отнюдь, она насаждалась все с новой и новой силой, а большую часть населения призывали вести «более экономную» жизнь: так, одежда должна быть проще и дешевле, стрижка и бритье являются «излишествами» и потому «запрещаются», есть те или иные «деликатесы» отдельным сословиям предосудительно и так далее. Самураев низших рангов, жалованье которых было особенно мало, побуждали придерживаться классического воинского идеала воздержанности, который выше всех соблазнов легкой и беззаботной жизни в роскоши. Один из сёгунов вообще провозгласил кампанию «Назад, к Иэясу». Но удивительно, что самурайский идеал аскетической и исполненной верности принципам жизни действительно сохранял свое влияние среди рядовых воинов.

Доход самураев низших рангов был несравненно ниже того, что получали многие не-самураи. Воины, жившие в сельской местности, видели, как крестьяне богатеют на ростовщичестве и кредитах. Будучи мелкими землевладельцами, крестьяне жили лучше многих самураев. В городах же самураи оказывались постоянными свидетелями растущего уровня жизни и благососояния тёнинов. Впрочем, самурай был воспитан в презрении к богатству и мирской роскоши как ослабляющим дух воина и развращающим его. Он видел свое высокое предназначение в твердости, честности и исполнении долга (даже такого как быть секретарем или счетоводом), а также в том, чтобы являть собой высокий пример для всех остальных.

Бывало ли такое, что самурай оставлял дома свой меч и бросался в городской мир развлечений и вольного общения с женщинами, или что он отказывался от своих самурайских привилегий ради «низкой», но более комфортной жизни ремесленника? Как ни удивительно, но абсолютное большинство воинов сохраняло верность идеалам.

КРАХ СЁГУНАТА

Последние годы сёгунского правления в девятнадцатом веке сотрясали один «правительственный кризис» за другим. В конце концов это привело к отречению сёгуна от власти в 1867 году. Несколько факторов способствовали крушению института сёгуната и началу реставрации Мэй-дзи. Постоянные финансовые трудности бакуфу усугублялись выступлениями крестьян в провинциях, которые протестовали против угнетения со стороны землевладельцев, непосильных налогов и голода в неурожайные годы и громили торговые лавки, дома ростовщиков и усадьбы феодалов. Тяжесть их положения заметно контрастировала с жизнью самого сёгуна и его ближайшего окружения в лице продажных сановников. Так, у одного сёгуна на рубеже восемнадцатого—девятнадцатого веков было двадцать наложниц и пятьдесят пять детей.

Вторым фактором явилось растущее политическое недовольство, которое принимало двоякую форму. Во-первых, все большее своеволие проявляли некоторые западные тодзама (внешние землевладельцы). Они потерпели поражение в битве при Сэкигахара и с тех пор утратили политическое влияние; тем не менее, они затаили глухую ненависть к сёгунату Токугава. Главы двух самых могущественных кланов (Тёсю и Сацума), почувствовав слабость бакуфу, начали подстрекать к неповиновению властям. Как следствие, сёгунат смягчил прежде незыблемое правило, обязывавшее всех даймё половину каждого года проводить в Эдо, и тем самым утратил последнюю реальную власть над ними.

Во-вторых, к политическому недовольству добавлялось еще и идеологическое. Многие молодые японцы, выросшие в беспокойные годы первой половины столетия, были уверены, что для защиты национальных интересов перед лицом угрозы со стороны иностранных держав, уже стучавшихся в двери закрытой от мира страны, необходимо более сильное центральное правительство. Они учились в школах военного искусства и слушали своих учителей, провозглашавших принципы «почтения к императору» (сонно) и «изгнания варваров» (дзёи). Некоторые просили своих хозяев отпустить их со службы и позволить стать ронинами, дабы они могли посвятить себя политической деятельности и защите родины. Одна группа таких молодых людей убила влиятельного государственного советника, который заключил предательский, по их мнению, договор с иностранцами.

Когда недовольство сёгунатом достигло своего апогея, многие разочарованные его политикой люди вспомнили об императоре как объекте верности и почитания. Уже в конце восемнадцатого—начале девятнадцатого века несколько весьма влиятельных писателей говорили о преданности императору. Так, Мотоори Норинага (1730–1800) рассуждал в своих сочинениях о божественной, вечной славе императора и провозглашал верность ему квинтэссенцией национального духа японцев. А Хирата Ацутани (1776–1843) выдвинул доктрину кокутай (государственного устройства), согласно которой Японией, как «божественной землей», должны управлять ведущие свое происхождение от богов императоры. В 1841 году Хирата был посажен под домашний арест, но его учение пользовалось у молодого поколения огромной популярностью. Сёгун все чаще и чаще воспринимался как узурпатор по праву принадлежащей императору власти.

Силой же, взорвавшей тлевшую «пороховую бочку» недовольства и опрокинувшей сёгунат, стало давление иностранных держав, добивавшихся прав на землю, торговых привилегий и заключения коммерческих соглашений с Японией. Подобные попытки продолжались уже в течение долгого времени. Первыми в восемнадцатом столетии пришли с севера русские. Затем, в начале девятнадцатого века, Британия пыталась получить право заходить в порт Нагасаки. Но в целом, за исключением немногих — в основном ученых, желавших изучать западную медицину и военное дело — Япония противилась появлению в стране иностранцев. В 1853—54 годах настойчивость иностранцев стала уже безапелляционной и даже агрессивной — в гавань Эдо вошли четыре американских военных корабля под командованием капитана Мэтью Пэрри.

Именно тогда сёгунат и подписал себе смертный приговор. В 1854 году, при безволии и нерешительности сёгуна, мелкий чиновник, стараясь идти на минимум уступок, все-таки подписал судьбоносное соглашение, разрешающее кораблям нескольких держав заходить в японские порты. (А что еще можно было сделать, если побережье практически не имело линии обороны?) Это решение вызвало бурю протеста, и подписавший договор чиновник был убит ронином-одиночкой.

События обретали уже не только политическую окраску, но и символический смысл; дни сёгуната были сочтены. Иностранные посланники при ведении переговоров искали согласия не властей сёгуната, а императорского двора. Западные кланы Тёсю и Сацума подняли мятеж и разгромили посланные против них войска сёгуната. Вскоре к ним присоединились и другие кланы. Регент, ставший сёгуном, отрекся от своего поста в ноябре 1867 года. Армия захватила огромный замок Токугава в Эдо, власть императора была «восстановлена». Так, скорее хныканьем, чем прощальным «хлопком двери», закончилось 250-летнее правление самураев.

Однако конец власти самураев не означал ни полной утраты ими политической и военной роли в обществе, ни, тем более, прекращения их влияния на культуру страны. Семьсот лет «воинского духа» и «культуры воина» оставили слишком глубокий отпечаток. Самурайский дух в недалеком будущем вновь ярко проявит себя, и на этот раз не только в Японии, но и в Восточной и Юго-Восточной Азии и на островах Тихого океана.