Со всей определенностью можно утверждать, что воина делает оружие. В Японии же самурая «сделал» меч. Меч создавал его душу, формировал его образ жизни, его боевое искусство, наконец, его место в обществе. И хотя самураи использовали самое разнообразное оружие, первым из первых оставался меч. Но если справедливым будет сказать, что меч сделал самурая таким, каким он был, то в равной степени и самураи сотворили меч тем, чем он стал — сотворили своими личными качествами, своим воинственным духом, своим высоким положением в общественной иерархии.

Об особом значении меча для военного сословия, о приобретенном им в феодальной Японии культурно-нравственном ореоле Оскар Ратти говорит так:

«Роль катана основывалась на том положении, которое самураи занимали в политико-правовой структуре Японии, структуре власти, построенной вертикально, поддерживаемой и вдохновляемой на каждом уровне мистическим поклонением предкам, связывавшим воедино многие поколения. Являясь почти сакральным символом сокровенных верований, устоев и законов японского народа, меч представлял и прошлое, и настоящее. Он был своеобразным средоточием духовной, политической и боевой силы, принадлежавшей его обладателю. Подобный символизм приводил к тому, что каждое событие прямым или косвенным образом связывалось с катана».

БОЕВОЕ ОРУЖИЕ И МАСТЕРСТВО

Нарождающееся военное сословие впервые предстает перед нами на страницах «Хэйкэ моногатари», в которой описываются события конца двенадцатого столетия. Мы видим, что будущие самураи обладают великолепным боевым искусством и разными видами оружия. Конечно, главным «оружием» воина были его доспехи. От эпохи к эпохе внешний вид доспехов претерпевал определенные изменения, но основа оставалась той же. Доспехи представляли собой последовательно наложенные друг на друга и укрепленные на коже стальные пластины, стянутые либо кожаными ремнями, либо пеньковыми или шелковыми веревками. Материал, цвет, а нередко и тип шнуровки являлись отличительными знаками не только отдельных воинов, но и целых кланов. По шнуровке можно было распознать друга или врага. К сожалению, она имела и свои недостатки. В боевых условиях ремни нередко намокали от дождя, пота или же при форсировании водной преграды и оставались влажными. Они пахли сыростью и порой кишели вшами. Воин также носил шлем с отверстием наверху (для доступа воздуха?), снабженный забралом и боковыми пластинами для защиты лица и шеи. Как правило, шлем имел, по крайней мере, один знак отличия.

И доспехи имели свои уязвимые места. Хотя металлические пластины, свешивавшиеся вниз наподобие длинной рубашки и закрывавшие торс и бедра старались завязывать как можно туже, соединения и узлы оставались открытыми для стрел, копий и мечей. Нередко случалось и так: в ближнем бою противник, изловчившись, приподнимал ниспадавшие доспехи и наносил разящий удар в живот. Легко было получить ранение стрелой или мечом и в область шеи, несмотря на все защитные приспособления. Кроме того, японский воин требовал от доспехов прежде всего гибкости и легкости. Поначалу мастера-оружейники пытались делать нагрудную кирасу из сплошной тонкой стали, но вскоре эту практику забросили. И даже много позднее, когда в Японии познакомились с европейскими типами доспехов, ни кольчуги, ни сплошные стальные латы не нашли у самураев признания. Не в традициях японского воина было в сражении ли, в походе ли садиться на лошадь с помощью слуг!

Все это отражает и природные условия, определявшие характер сражений в стране, и само понимание смысла поединка воинами. Что касается первых, то большая часть японской земли представляет собой пересеченную, нередко гористую местность. Можно вспомнить знаменитое путешествие конного отряда Минамото Ёсицунэ по оленьим тропам, что позволило ему неожиданно обрушиться в тыл хорошо укрепленной и казавшейся неприступной крепости Тайра. Кроме того, японский воин всегда считал поединок неуловимым и очень динамичным событием, столкновением один на один, требовавшим ловкости, быстроты, подвижности и гибкой тактики. Он никогда не рассматривал бой как схватку двух тяжеловесов, в которой побеждает тот, чьи тело и доспехи весят больше и чья тупая сокрушающая мощь окажется сильнее. Поэтому лучше носить легкие доспехи и подвергнуться риску получить удар в незащищенное место, чем являть собой громоздкую и плохо двигающуюся крепость, закованную в броню.

Изображенный в «Хэйкэ моногатари» воин-аристократ, ставший впоследствии идеалом для всего самурайского сословия, был в первую очередь превосходным всадником. Как мы уже говорили, воин и лошадь прекрасно гармонировали друг с другом и действовали как единый, хорошо отлаженный механизм. Однако спустя каких-нибудь три столетия, когда многие воины низкого происхождения получили ранг самурая, а в сражениях даймё опирались в первую очередь на огромные армии пехотинцев, лошадьми управляли уже лишь немногие высокопоставленные самураи. Да и в эпоху Токугава только небольшая часть самурайского сословия пользовалась привилегией ездить верхом. Тем не менее, уже ничто не могло изменить сложившихся в обществе идеалов, и обучение верховой езде продолжало оставаться составной частью боевой подготовки молодого самурая.

Вторым необходимым качеством для самурая далекой эпохи считалось умение стрелять из лука. В те дни конница обрушивалась на врага словно пробивной таран. Мчась на противника, воин отпускал поводья лошади и, прежде чем сойтись с ним лицом к лицу, выпускал в него стрелы. Это делалось, чтобы в построениях врага образовались бреши и атакующие могли бы прорваться сквозь его ряды и посеять хаос и панику среди воинов. Стрелы находились в колчане за спиной, откуда всадник доставал их на ходу. Естественно, стрелять из лука с лошади, мчащейся во весь опор, было делом нелегким и требовавшим специальной тренировки:

«Стрельба по трем мишеням (ябусамэ) заключалась в следующем: лошадь пускалась вскачь, а сидящий на ней воин должен был поразить стрелами три картонных мишени в три дюйма каждая, установленных по ходу движения лошади. В стрельбе по шапочкам из бамбука (касагакэ) упражнялись в своеобразном «коридоре», называвшемся "путь стрелы" (ядо), отгороженном с трех сторон. В конце его были вывешены шапочки из бамбука. Всадник обязан был пустить свою лошадь галопом и начать стрелять из лука по шапочкам вначале с дальнего расстояния (токасагакэ), а потом и с ближнего (кокасакэ)».

В армии, еще не знавшей огнестрельного оружия, были свои «снайперы» и «артиллерия» — стрелки-пехотинцы. Они, хотя и не носили ранг «буси», являли собой весьма грозную боевую силу в первую половину «эпохи самураев». Их роль сошла на нет лишь после пятнадцатого столетия. Даже когда мушкеты уже получили широкое распространение, «этикет требовал, чтобы лучники располагались слева, стрелки — справа, а сражение начиналось поливанием друг друга стрелами». Луки, достигавшие в длину семи-восьми футов, часто делались из нескольких склеенных между собой бамбуков. Каждый конец был чуть согнут и отделан металлом, так что отпущенная тетива издавала резкий, пронзительный звук, что порой использовали для передачи сигнала. Такой лук представлял собой мощное оружие с весьма значительной дальностью поражения и требовал от воина большой силы.

 «Сигэудзи, один из командиров Нитта Ёсисада, сражавшийся против армии Асикага Такаудзи при Хёго, подстрелил птицу, парившую над рядами противника. Когда изумленные враги спросили, как его зовут, Сигэудзи привязал к стреле листок со своим именем и выстрелил в направлении сторожевой баши врага, находившейся в 360 шагах от него. Стрела попала в стоявшего на ней часового».

(О. Ратти)

Стрелы, как и наконечники для них, были самые разные: стрелы для спортивных состязаний с тупыми концами, стрелы для охоты на животных и птиц, особые «свистящие» стрелы для передачи сигнала и, наконец, стрелы со стальными наконечниками, способные пробить даже тонкую броню и погубившие тысячи и тысячи воинов многих поколений. Порой самые отважные самураи, первыми мчавшиеся на врага, попадали под град стрел, выпущенных своими же лучниками. Более осторожные же ждали, пока воины разных рангов, стрелявшие поочередно, закончат «артподготовку», и уж потом бросались вперед.

Копье тоже входило в боевой арсенал как всадников, так и пехотинцев. Воины, мчавшиеся в атаку на лошадях, сначала стреляли в противника из луков, а затем, уже сблизившись с ним, доставали из чехлов, привязанных сбоку к седлу, копья, или же сражались длинными мечами. Копья у всадников были, как правило, средние или короткие, с наконечником, напоминающим лезвие меча. Копьеносцы-пехотинцы — а у них копья были длиннее — являлись вспомогательной силой и шли в атаку вслед за конницей. Поначалу копьеносцы находились на самой низкой ступени воинской иерархии и не считались достойными носить имя «буси». Однако их роль в бою все более и более возрастала, и со временем даймё стали относиться к ним как к костяку армии. Но даже тогда их социальный статус не повысился. Тем не менее, в эпоху Токугава именно они, стоявшие внизу и звавшиеся «вассалами самурая», более всего гордились своим самурайским статусом, ибо он поднимал их, пускай чуть-чуть, над всеми простолюдинами.

Копьеносцы были облачены в более легкие по сравнению с остальными воинами доспехи, что соответствовало занимаемому ими положению. Естественно, ими же жертвовали в сражении с большей легкостью. Но даже в славные времена господства конницы они являлись значительной наступательной и оборонительной силой. Они шли вперед плотными, сплошными рядами, словно в «штыковую» атаку. Их копья, по сути, представляли собой алебарды с самыми разнообразными лезвиями и наконечниками. Например, весьма распространены были изогнутые, зубчатые лезвия на длинных (в шесть-семь футов) древках. С их помощью можно стащить всадника с седла, пропороть брюхо лошади, поразить противника в ноги и даже нанести прицельный удар в шею или тело закованному в доспехи врагу. Со временем — возможно, вследствие изменившегося характера сражений и представлений об оружии — крючья и зубья на алебардах исчезли. Основным оружием осталось «классическое» копье — длинное древко с острым мечевидным наконечником.

Примечательно, что в позднее средневековье и период Токугава получили распространение разнообразные «невоинские» и даже, если угодно, «анти-воинские» техники и виды оружия. Со времен Хидэёси простолюдинам, запрещалось носить мечи. Однако это не значит, что они ходили невооруженными, ведь в противном случае они не смогли бы ни разрешить в стычке собственные споры, ни оказать сопротивление полиции или самураям. Поэтому среди горожан и даже крестьян стали высоко цениться боевое мастерство и сноровка.

Вот лишь некоторые из этих «нестандартных» техник и видов оружия: боевой веер с металлическими ребрами, которым пользовались как «буси», так и другие сословия; жезл; дзиттэ, или зазубренный штык; цепь, к которой иногда присоединяли лезвие в виде серпа для нейтрализации меча; два деревянных бруска, связанные кожаным ремнем; длинная утяжеленная трубка, походившая на тупой меч или металлическую пластину.

При использовании подобного необычного оружия ловкость, сила и гибкость имели, пожалуй, даже большее значение, чем само оружие. (Хотя все эти качества, несомненно, требовались и для «стандартных» типов оружия.) В Китае, а затем и в Японии умение владеть собственным телом, варьировать нанесение ударов, использовать физическую силу всех частей тела и в самых разных направлениях — причем делать это за доли секунды — рассматривали как самостоятельные, не зависящие от владения оружием искусства и обучали им соответственно. Вскоре они превратились в так называемые «боевые искусства без оружия», которые развивались и процветали параллельно. Так появились айкидо, каратэ, дзюдзицу и прочее. Все вместе они получили название «будзюцу» (искусство сражения, или боевые искусства, с оружием и без).

Нередко в ходе поединка воин издавал пронзительный крик, чтобы усилить свой сокрушающий удар. Возможно, подобный ритуал являлся отголоском далеких времен, когда мчащийся в атаку всадник в состоянии экзальтированности и захваченности битвой и в надежде вселить ужас во врага громко вызывал последнего на бой. Этим приемом во время классической дуэли один на один воспользовался знаменитый фехтовальщик Миямото Му-саси в момент нанесения решающего смертельного удара своему противнику Ганрю (Сасаки Кодзиро), о чем свидетельствует, по крайней мере, один источник. Несомненно, что громкий боевой клич, издаваемый в кульминационный миг, являлся если и не устрашающим, то, по крайней мере, сбивающим противника с толку фактором. Он получил широкое распространение и имя «киай» и основывался на идее переноса собственного силового поля на противника с тем, чтобы психически и морально подавить его. Со временем крик превратился в самостоятельную боевую стратагему.

Миямото Мусаси так говорил об этой, одной из составляющих, единице искусства фехтования:

«Кричи в зависимости от ситуации. Голос — это нить жизни… В голосе проявляется энергия… В поединке, собираясь нанести удар, крикни: "Эй!", чтобы смутить врага, а затем ударь его длинным мечом. Не кричи, когда размахиваешь длинным мечом (перед вступлением в битву). Кричи только во время поединка, чтобы поймать ритм схватки. Обдумай это».

Но само собой разумеется, что в Японии искусство владения мечом превосходило и по престижности, и по значимости все остальные боевые искусства. Как уже отмечалось, каким бы оружием ни пользовался воин — луком и стрелами, копьем или алебардой, и даже, в поздние времена, мушкетом — он всегда носил с собой длинный или короткий меч как подтверждение собственного несокрушимого духа и самурайского статуса, или оба сразу. Ведь именно меч составлял гордость самурая и возносил его над остальными сословиями. (Даже женщины из самурайских домов носили кинжалы, чтобы в случае необходимости защитить себя и свою честь.) Вот почему меч был и остался высшим символом японского воинского духа и ярчайшим воплощением отваги человека (да и нации в целом). Меч являлся аристократическим оружием в течение столетий внутренних войн, свидетельством высокого призвания и превосходства воина в эпоху самураев, когда последних определяли как «носящих меч», и одним из Трех Императорских Сокровищ.

СОЗДАНИЕ МЕЧА. ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ

Многие из тех, кто изучал историю меча и искусство фехтования, убеждены, что японский меч не имеет себе равных как по качеству стали, так и по утонченности и изяществу исполнения. Он выражает не только духовную сущность воинского сословия и национального характера, но и ту предельную щепетильность, с которой японцы традиционно подходили к ремесленному и художественному мастерству. Вот почему развитие и использование технологий создания меча представляют особый интерес.

Археологические находки свидетельствуют, что уже в девятом веке, в начале периода Хэйан, технология производства мечей находилась на весьма высоком уровне, а своего пика она достигла в конце четырнадцатого—начале пятнадцатого столетий. Однако истоки ее сокрыты во мраке «доисторических» времен. Мы располагаем лишь несколькими мифами — например, как Ками Сусано сделал меч из хвоста дракона и превратил его в одно из Трех Священных Сокровищ — и весьма немногими археологическими материалами.

Облачение

Сражаться до конца

В любом случае, мечи заняли важное место в истории японского народа уже в далекие времена и в немалой степени поспособствовали установлению контроля над архипелагом и поддержанию на нем порядка. Вполне возможно, что первые технологии производства мечей были позаимствованы японцами у китайцев и корейцев. Первые экземпляры представляли собой лишь закаленные и заточенные металлические пластины. Созданию меча сопутствовала своя религиозная мифология, ведь во всех дошедших до нас письменных источниках об истории меча его производство наделяется глубоким мистическим и церемониальным смыслом.

Мирча Элиаде в своих сочинениях неоднократно отмечает, что металлургия в своих самых разнообразных формах, которые она принимала во многих доисторических и племенных обществах, обладала особой аурой, превращавшей кузнеца в могущественную и порой даже устрашающую фигуру. В мифологическом смысле он был сродни шаману или алхимику, принадлежавшим к обоим мирам («обычному» и сверхъестественному, сверхчувственному) и вселявшим в сердца людей надежду и ужас. Алхимик мечтал о том, как бы с помощью «химии» физической и магической довести «земные субстанции», в первую очередь основные металлы, до зрелости и совершенства и превратить их в чистое золото. Шаман же в состоянии транса отправлялся в полное опасностей путешествие в мир духов, демонов и неведомых сил, а «по возвращении» передавал советы, предупреждения или спасительные целебные средства простым людям.

Кузнец был человеком огня, который часто связывали с демоническими силами. Считалось, что свое умение он получил от запредельных духов, поэтому порой его боялись и ненавидели, а порой почитали и уважали. Иногда кузнецы создавали своеобразные «ремесленные братства», вступить в которые можно было лишь пройдя через особый обряд посвящения. Их ремесло, подобно ремеслу шамана, считалось весьма опасным, ибо подразумевало соприкосновение с двумя уровнями реальности: демоническим «подземельем» металла и огня и обычным миром созданных ими изделий. Отношения кузнецов с шаманами в различных культурах варьировались: порой они были враждебными, порой — взаимовыгодными и дружескими. Вот как говорит об этом Элиаде:

«"Тайны металлургии" напоминают профессиональные секреты шаманов, передаваемые лишь посвященным; в обоих случаях мы, имеем дело с эзотерической магической техникой. Вот почему «профессия» кузнеца, как и шамана, как правило, наследственная… Здесь достаточно… указать на тот факт, что металлургическое волшебство, включавшее в себя "силу прежде огня", вполне может быть сравнимо с деятельностью шамана. В мифологии кузнеца мы находим многие сюжеты, и темы, заимствованные из мифологии шаманов и предсказателей».

Первые японские кузнецы, создававшие мечи и обладавшие этой мифическо-религиозной аурой, находили духовное прибежище в буддийской школе Тэндай.

«До периода Камакура (1192–1333) кузнецы были либо приверженцами школы Тэндай, либо горными отшельниками, которых называли «ямабуси»… "Японцам эпохи средневековья создание блестящего, словно зеркало, катана из черно-коричневой земли и песка казалось почти мистическим искусством и даже божественным миражом. Неудивительно, что ремесло кузнеца было востребованным. Школа Тэндай, считавшая тяжелый труд и духовную тренировку основой самосовершенствования, восприняла кузнечное дело как аскетическую практику. Монахи Тэндай часто украшали катана религиозными орнаментами, изображавшими божеств и будд. Подобные рисунки, по-видимому, являлись выражением их молитв, чтобы мечи были такими же могущественными, как божества и будды."…

Самураи, в свою очередь, пребывали в уверенности, что переступивший через катана навлечет на себя гнев свыше и неотвратимое наказание… Согласно кодексу бусидо, меч катана защищает справедливость и карает зло. В мирное время катана, висящий на поясе самурая, убережет его от безнравственных мыслей, а во время войны катана уничтожит всех врагов и защитит его. Лишь божества и будды считались более могущественными, чем катана».

Позднее создание меча оказалось синтоизированным, как и многие другие культурные заимствования Японии. И что более естественно и даже неизбежно, кузнечное ремесло, почтительно обращавшееся с металлами земли и мистическими силами, нашло прибежище в синтоистском культе божественной земли, сама основа которой имела божественное происхождение и являлась воплощением божественной (ками) силы. Действительно, меч иногда называли «вместилищем ками».

Кузнецы интересующей нас эпохи относились к своему делу со всей профессиональной и церемониальной серьезностью. Они были своего рода «священнослужителями», от которых требовалось искреннее и честное исполнение своих «обязанностей». Как отмечает Гилбертсон:

«Эти обязанности считались "умилостивляющими божеств", поэтому кузнец, желавший достичь успеха на своем поприще, должен был воздерживаться от крайностей и вести более-менее религиозный образ жизни. Ковка меча была именно религиозной церемонией. Для ее исполнения древний кузнец (как и мастера более поздних времен) надевал особую (синтоистскую) одежду, маленькую лакированную шапочку, а через кузницу протягивал соломенную веревку (симэнава), к которой прикреплялись бумажные полоски (гохэй), призванные отгонять злых духов и призывать духов добрых. Сообщается, что когда Мунэтика ковал меч корицурэ, помощник покинул его, и тогда божество Инарисама сошло с небес и помогло ему».

Некоторые из синтоистских ритуалов исполняются при изготовлении мечей и по сей день.

Был и еще один очень важный момент: гордость искусного мастера за свое творение. Каждый кузнец владел своими собственными рецептами и техникой создания совершенного меча, открытыми им самим или же унаследованными от предков, которыми он ни за что бы не поделился со своим соперником даже ради покровительства какой-нибудь могущественной особы. Эти секреты мастерства касались всего: используемого сырья, способов плавки и ковки, температуры воды на разных этапах и прочее. Предание гласит, как однажды один кузнец увидел, что зашедший к нему в гости «коллега» тайком опустил руку в воду, предназначенную для закаливания али. Мгновенно, не говоря ни слова, он схватил меч и отрубил несчастному руку.

Согласно древним японским правилам (сравнимым и с существовавшими в средневековой Европе) секреты мастерства являлись семейным достоянием и тщательно скрывались наследником (обычно старшим сыном) от посторонних глаз. Традиция передачи семейного дела от отца к старшему сыну (иногда это был приемный сын) всегда считалась в Японии (а в некотором отношении считается и по сей день) основой преемственности поколений. Причем это касалось не только ремесленников и торговцев, но и буддийского и синтоистского духовенства.

Едва ли нужно говорить, что в ту эпоху почти непрекращающихся войн кузнец был весьма влиятельной в социальном плане фигурой и часто был родом из весьма знатных и состоятельных семей. Его мастерство высоко ценилось и хорошо оплачивалось; если он был ремесленником хотя бы удовлетворительного уровня, спрос на его услуги не иссякал. Каждый даймё имел — и гордился этим — свою собственную артель кузнецов, которые делали и чинили доспехи и оружие, в первую очередь мечи. Естественно, что крупные даймё и могущественные сёгуны в первую очередь могли приглашать на работу лучших мастеров.

Для военных кругов того времени имел значение еще один важный фактор, нередко определявший выбор в пользу того или иного мастера: считалось, что характер человека, создающего меч, хороший ли, плохой ли, проникает в саму природу творения. Примечателен в этом отношении знаменитый мастер Мурамаса Сэндзо, родившийся в середине четырнадцатого века и учившегося у великолепного и почитавшегося всеми Масамунэ. Мурамаса был человеком раздражительным и вспыльчивым, и его мечи заслужили славу «жадных до крови», которыми опасно владеть (ибо они могут вовлечь владельца в стычку) и сражаться (ибо они могут даже зарубить владельца). Ясухиро, современный мастер, пишет:,

«Члены семьи Токугава очень боялись мечей Мурамаса, и не без оснований. Токугава Киёясу, дед Токугава Иэясу, умер от ран, нанесенных мечом Мурамаса…

Ранения от его мечей получали и сам Иэясу, и его отец Хиротада… Токугава Нобуясу, старший сын Иэясу, был заподозрен в союзе с кланом Такэда и намерениях разрушить союз между Ода Нобунага и его отцом и приговорен к харакири. Мгновение спустя после того, как он вонзил кинжал себе в живот, его кайсяку, помощник, всегда находившийся рядом в таких случаях, снес ему голову одним из тех безжалостных мечей, которые писатель назвал "разящими ударами из сумасшедшего сердца". Токугава настолько ненавидели творения этого злого гения, что при любой возможности старались уничтожать их. Однако качество их было столь высоко, а потребность в них столь велика (особенно среди врагов Токугава), что ради их сбережения люди шли на все, вплоть до соскабливания или изменения подписи мастера».

Мастер, особенно если он был известен, надписывал свое имя китайскими иероглифами (кандзи) на той части лезвия, которую должна была закрыть рукоять, дан. Мечи, созданные знаменитыми мастерами, особенно периода «древних мечей» (до 1350 года), считались поистине бесценным сокровищем и передавались из поколения в поколение. Превосходные мечи почитались в Японии столь высоко, что появилась особая церемония «любования мечом». Происходила она так:

«Хозяин считал для себя большой честью, если гости выражали свое восхищение красотой и качеством мечей, которые обычно висели в зале для приема гостей. Процедура осмотра мечей была тщательно отрегламентирована, не менее тщательно были расписаны жесты и реплики всех, кто участвовал в подобной церемонии. Мечи доставали из ножен постепенно и никогда не обнажали полностью. К лезвию прикасались лишь через тонкую прозрачную ткань, наклоняя его к свету под различными углами».

Тканью при осмотре меча пользовались для того, чтобы предохранить оружие от возможного появления ржавчины, что всегда было большой проблемой в Японии. Быстро доставать меч из ножен считалось грубым и непочтительным, а полностью обнажить меч значило получить в лице хозяина заклятого врага. Ведь самураю запрещалось даже показывать обнаженный меч в присутствии друга и в резиденции господина. Конечно, пронизанный церемони-альностью суровый кодекс нормативно-благопристойного поведения — как со стороны исполненного гордости хозяина, так и со стороны восхищенного и почтительного гостя — вполне вписывался в контекст японской культуры. Им наполнено все: от приема чашечки с чаем до любования мечом.

Вслед за появлением великолепных мечей знаменитых мастеров неизбежно возникали и многочисленные подделки (причем, уже в древние времена), что побудило двор еще в девятом веке создать особую палату знатоков-экспертов. Как отмечает О. Ратти, «В первой половине девятого века экспертами служили члены семьи Хонами (остававшейся при дворе в течение двенадцати поколений). На то был издан специальный указ императора». Начиная с тринадцатого столетия, палата оценивала мечи для сёгунов. Она выдавала специальные «сертификаты», в которых меч подробно описывался и, кроме того, указывались имя создателя и его примерная стоимость. Все достоверно аутентичные мечи, сделанные великими мастерами, хорошо известны и поныне. Новые же «находки» подвергаются тщательной экспертной оценке, прежде чем быть признанными в качестве таковых.

В периоды активных военных действий, когда центральное управление ослабевало — а нередко и вообще переставало существовать, — а местные даймё боролись друг с другом за земли, вынашивая и планы захвата всей страны, мастера-оружейники трудились не покладая рук и днем, и ночью. Как и можно было бы ожидать, это приводило к началу массового производства оружия, и в первую очередь мечей. Обычным делом становились и использование материалов более низкого качества, и ускоренные методы обработки. Например, железо нагревали слишком быстро или накаляли его сверх нужной кондиции (чтобы сократить время ковки). «И в результате меч, оставаясь внешне красивым, утрачивал остроту и силу древнего оружия. Он походил на человека с миловидным лицом и пустым сердцем» (Обата). Создание подобных мечей, пишет тот же автор, вошло в привычку у оружейников периода Токугава, когда «меч в состоянии гнева обнажался очень редко, и судить о качестве и остроте меча можно было лишь разрубая тела мертвых преступников». Чтобы проиллюстрировать и доказать правоту своих довольно резких суждений о мечах эпохи Токугава, Обата приводит следующий эпизод:

«Когда в 1912 году умер император Мэйдзи, вслед за ним покончил жизнь самоубийством (совершил сэппуку) генерал Ноги. Его жена, желая последовать за любимым мужем, вонзила себе в грудь кинжал, сделанный хорошо известным мастером. Позднее обнаружилось, что острие кинжала, войдя в тело женщины и ударившись в кость, сломалось».

В период с конца эпохи Токугава (1867) до 1953 года, когда спустя восемь лет после окончания второй мировой войны американские оккупационные власти отменили запрет на производство и ношение мечей, данное искусство пребывало в состоянии глубокого упадка. Во время десятилетий экспансии (1905–1940) японские офицеры носили мечи, либо сделанные еще при Токугава, либо изготовленные поточным методом уже в новое время. С началом войны на Тихом океане их стали производить всё больше и больше. Естественно, они не отличались высоким качеством. Казалось, технология создания мечей вот-вот исчезнет. С начала эры Мэйдзи императоры лишь поддерживали ее на плаву, сохраняя как «форму искусства». Когда в 1953 году производство индивидуальных образцов — в первую очередь для знатоков и коллекционеров редких вещей — вновь оказалось возможным, секреты мастерства древних оружейников были уже почти утрачены. Тех, кто что-либо знал об этом искусстве, осталось очень немного, и все они были людьми весьма почтенного возраста. Некогда широкий поток учеников превратился в тоненькую струйку. Поэтому мастера более не могли позволить себе придерживаться эксклюзивных и секретных домашних технологий. Во имя выживания они объединили свои методы и таланты, чтобы спасти самое искусство изготовления меча от уничтожения.

Правительство, в свою очередь, тоже смогло уловить ситуацию и предприняло ряд мер. Во-первых, все произведенные массовым способом дешевые мечи были собраны и переплавлены. А во-вторых, на мастеров-оружейников наложили следующие ограничения:

«1. Изготовлять японские мечи с лезвием длиной более шести дюймов, с декоративным рисунком около острия (хамон) и особыми заклепками может только человек, имеющий специальное разрешение и лицензию. Лицензию же может получить только тот, кто проучился у признанного мастера в течение не менее пяти лет.

2. Мастер, имеющий лицензию, может делать не более двух длинных мечей (длина лезвия свыше двух футов) или трех коротких мечей (длина лезвия менее двух футов) в месяц.

3. Все мечи должны, регистрироваться в полиции».

Также было создано Общество по сохранению искусства производства мечей. И поныне оно изучает и проверят подлинность древних мечей, создает по старым образцам плавильни для отливки стали и устраивает состязания по оружейному искусству. «Санкции» и одобрение этого общества имеют большую ценность для всех мастеров-оружейников, полировщиков, декораторов и резчиков по металлу. Кузнец, много раз занимавший первое место, получает почетное звание «муканса», «тот, кто более не нуждается в соревновании с другими». «Следующая «каста» — первая десятка мастеров. Доход оружейника напрямую зависит от занимаемого им в рейтинге места: чем выше он стоит, тем более высоко оценивается его труд. Чтобы быть в состоянии зарабатывать себе на жизнь этим ремеслом, необходимо войти в первую тридцатку мастеров».

ТИПЫ МЕЧЕЙ

Ученые, занимающиеся историей японского меча, сообщают нам, что первые мечи были прямыми по форме, заточенными лишь с одной стороны, имели длину от двух до четырех футов и были предназначены в первую очередь для колющих ударов. Затем в течение какого-то времени мечи делали преимущественно прямыми и заточенными с обеих сторон. Они имели рукоять и чашку для защиты руки и были такими длинными, что могли сравниться с копьем. В девятом же веке получил распространение тот тип меча, который остается стандартным вот уже одиннадцать столетий: изогнутое лезвие, широкое и утолщенное с вогнутой стороны, предназначенное скорее для нанесения рубящих, а не колющих ударов. К так называемому «золотому веку меча» (1394–1427) уже все длинные мечи делались только такими.

Естественно, что появление новых типов мечей и разнообразных модификаций напрямую зависело от манеры их использования воинами и боевого опыта сражений и войн. Когда главной действующей силой армии стала конница — самой славной страницей ее истории явилось противостояние кланов Тайра и Минамото — появился и изогнутый меч, ибо он лучше всего подходил для нанесения рубящих ударов сверху вниз. А поскольку всадники чаще всего были аристократами и принадлежали к воинской элите, именно тот тип меча, которым пользовались они, и стал «стандартным», то есть доминирующим. В этот же период экспериментировали и с длиной лезвия;

одно время преобладала точка зрения, что «чем длиннее, тем лучше», и лезвия достигали в длину трех футов и более. Но большие мечи оказывались намного тяжелее и замедляли движения воина в ходе битвы, когда скорость нередко решала все. (Вообще, японский поединок отличался от классического европейского большей быстротой и мобильностью, вот почему тяжелые виды оружия в Японии не прижились.) Так длина лезвия постепенно сократилась с четырех футов до более привычных трех и даже менее. Изменилась и форма лезвия. Суживающийся к острому концу клинок (для колющих ударов) уступил место чуть более широкому, предназначенному, в первую очередь, для нанесения рубящих ударов.

Точно так же с изменением характера боевых действий по-иному стали и носить меч, и доставать его из ножен. Всадник, у которого меч, привязанный к поясу или седлу висел острием вниз, должен был, доставая его из ножен, чуть приподнимать его и отводить в сторону, чтобы не поранить лошадь. На это уходило одна-две секунды, а в бою нередко и один миг решал все. От него зависела жизнь или смерть.

У пешего воина меч тоже висел острием вниз. Чтобы приготовиться к бою, самурай должен был достать меч из ножен и пронести его над головой. На это опять-таки требовалось бесценное время. В конце концов и всадники, и пехотинцы осознали это. Начиная с пятнадцатого века, воины, особенно пешие, стали отказываться от ножен. Меч просовывали сквозь пояс с левой стороны, причем острием вверх. (Японские фехтовальщики почти все без исключения были правшами. Иногда в хода поединка они орудовали обеими руками, в каждой было по мечу.) Если меч висит сбоку острием вверх, то нападающий или защитный удар можно нанести практически в момент доставания меча. Тем самым драгоценная секунда оказывалась спасена — как и жизнь самого воина.

Некоторые полагают, что именно потому, что почти все конные и пешие самураи поголовно были правшами, на японских дорогах и улицах сегодня существует левостороннее движение. Ибо профессиональный воин, которого в первую очередь обучали в любой момент быть готовым отразить нападение или же напасть самому, более всего желал, чтобы на узкой улочке с правой стороны, то есть со стороны руки, в которой он держит оружие, ему не мешали бы ни забор, ни дом, ни что-либо еще, и чтобы его никто не мог атаковать с левой, «незащищенной» стороны.

Включение в боевой арсенал воина короткого меча (танто, или вакидзаси, с лезвием длиной от шестнадцати до двадцати дюймов) произошло под влиянием опыта войны с монголами, в которой японские самураи сталкивались с врагом лицом к лицу. Как уже отмечалось, в эпоху Токугава было запрещено носить длинный меч во дворце сёгуна. Оставлять же длинный меч при себе во время собраний в помещении значило проявить враждебность. Тем не менее, самураи имели право оставлять короткий меч. Он являлся гарантом сохранения чести, а порой и жизни, на случай непредвиденной стычки. Короткие мечи предназначались для нанесения и рубящих, и колющих ударов. Само собой, ими пользовались для совершения сэппуку.

КАК ДЕЛАЛСЯ МЕЧ

По всей видимости, первые японские мечи представляли собой закаленные железные пластины в форме лезвий. Однако вскоре на смену мягкому металлу пришла сталь. Конечно, сталь получают из железа, но с добавлением небольшого количества углерода для придания большей твердости. Таким образом, идеальный меч должен сочетать в себе упругость железа с твердостью стали, особенно на «рабочей» кромке. Именно к этому идеалу с незапамятных времен стремились все мастера-оружейники.

Один из современных мастеров, ветеран второй мировой войны и в прошлом удачливый бизнесмен, по имени Кобаяси Тосё, убежден, что он смог достичь великолепных результатов, вернувшись к методам древних умельцев. Вот что он говорит о своей технологии создания меча:

«Я долго искал оптимальный способ и пришел к выводу, что ключ к созданию хорошего меча заключается в следующем: надо использовать только самую лучшую сталь и ограничивать температуру максимум 1350 градусами по Цельсию. Только так можно получить свободную от примесей и высочайшей прочности сталь. Изучая клинки, сделанные великими мастерами прошлого, такими, как Мурамаса, я открыл, что в их мечах содержание фосфора составляет лишь 0,003 %, в то время как в стали, отлитой по технологии двадцатого столетия оно составляет как минимум 0,02 %. Я убежден, что преуспел в воссоздании древних образцов стали путем тщательного отбора сырья, использования низкой температуры при ковке и добавления 0,85 % углерода…

Представители этих школ (Тоёма, Иорикэн, На-камура) разрубали моими мечами сталь, гвозди, железные тросы, боевые шлемы и прочие твердые предметы, причем мечам это ничуть не вредило».

Можно ли сравнить японские мечи с мечами, создававшимися в других странах, например, с клинками средневековой Европы? Для Лиона Каппа и Ёсиндо Есихара ответ очевиден:

«Японские мечи подчас сравнивают с так называемыми «дамасскими», которые во времена крестовых походов были весьма распространены в мусульманском мире. Дамасские мечи славились своей прочностью, сокрушающей силой и витиеватым орнаментом на клинке. Дамасскую сталь получали при сплавливании в тигле стали с высоким (1,5–2 %) и низким содержанием углерода. Получавшиеся небольшие бруски впоследствии подвергали ковке…

Дамасские мечи вселяли в европейцев, сражавшихся против них, одновременно и уважение, и ужас. Но, скорее всего, японский клинок превосходил и это оружие. Сердцевина из мягкой стали добавляет японскому мечу упругости. В нем намного ниже содержание углерода, поэтому он менее хрупок. Кроме того, хотя в Японии закаливали лишь кромку меча, она подвергалась сквозной обработке. Дамасские же мечи лишь цементировали, то есть закаливали только около поверхности».

Другими словами, превосходство японского меча над остальными обусловлено техникой выделки, а не используемыми материалами.

Не существует подробных описаний конкретных методов и технологий древних мастеров. Как мы уже говорили, каждый кузнец, а особенно известный, ревниво оберегал секреты своего искусства. Особенно это касалось процесса закаливания, который считался, да и поныне считается, самым главным в создании первоклассного меча. Вот что пишет Д. Юмото:

«Древние кузнецы не оставили нам сведений о своих открытиях и технологиях. Поскольку в те времена не существовало приборов, чтобы можно было измерить твердость либо температуру стали, о них говорили, сравнивая их с естественными феноменами. Например: "Сталь перед последней ковкой следует нагревать до того момента, пока она не примет цвет летней луны, собирающейся отправиться в свое путешествие по небу". Или: "Когда последняя ковка закончена, помести меч в воду той температуры, которую она имеет во втором и восьмом месяце"… Они верили, что во втором и восьмом месяце температура воды всегда одна и та же. Вот почему мастер, указывая на мече время его создания, обычно ставил именно второй либо восьмой месяц, вне зависимости от того, когда он на самом деле был сделан».

Итак, хотя обширных старых описаний до наших дней не сохранилось, тем не менее, мы располагаем достаточными знаниями о базовых технологиях, которые позволяют нам практически полностью воссоздать классический процесс изготовления меча. Некоторые, быть может, даже скажут, что древние традиции целиком восстановлены. В любом случае, сегодняшние мастера пользуются исключительно старыми инструментами. Единственное «новшество», которое они позволяют себе — это приводимые в движение электромотором мехи при ковке, что позволяет обойтись без специального помощника. Все же остальное — наковальня, молотки, колотушки, зубила, скребки, полировальные камни — сделано по традиционным образцам. Например, рукоятки вставлены в головки колотушек не посередине, как принято на Западе, а ближе к одному концу.

Кузнецы получают сырье в стальных чушках, весом в четыре-шесть фунтов и выплавленных в форме кулака. Железо извлекают с помощью магнита из металлосодер-жащей породы — черного песка с окисью железа, который берут с берега определенных рек и ручьев. Затем железо плавят, причем для поддержания огня используется древесный уголь, который устраняет кислород и добавляет в металл углерод. Так железо превращается в сталь. (Нормативное содержание углерода на этом этапе — 0,7 %.) Все остальное зависит от кузнеца. Действительно, его искусство является главным «секретным таинством», создающим великолепный меч.

Путь от стальных заготовок к первоклассному мечу пролегает через многократные ковки, закаливания и пе-регибание материала. Именно перегибание является отличительной особенностью японского меча и в значительной степени определяет его особые качества. Перед тем, как металлические чушки станут лезвием меча, их сначала превратят в тонкие квадратные листы, а потом будут перегибать от пятнадцати до двадцати раз, иногда поперек, а иногда вдоль будущего лезвия. Лист стали, раскалив его добела, перегибают практически пополам. Затем куски вновь нагревают и обрабатывают молотом, постепенно придавая им форму меча.

В результате получается многослойная структура. Гил-бертсон, один из первых исследователей истории японского меча, подсчитал, что «в подобном процессе, многократно повторенном, с промежуточными помещениями материала в воду и масло определенной температуры, создается пластина, состоящая из 4 194 304 слоев металла». «Многократное», согласно Гилбертсону, получается равным двадцати одному, ибо именно столько раз нужно произвести удвоение, чтобы получить указываемое им число. У. Хаули же говорит, что при пятнадцати переги-баниях «в пластине толщиной в дюйм оказывается около 32 000 слоев, то есть каждый слой имеет практически молекулярную толщину». Он также отмечает, что двадцать-тридцать перегибаний резко уменьшали массу обрабатываемого металла и потому не улучшали дополнительно качества изделия.

Совершенно иную точку зрения по этому поводу высказывают Леон и Хироко Каппы. Они утверждают, что неправильно считать многочисленные перегибы тонкими и совершенно отдельными слоями стали: «Стоит подчеркнуть, что японский меч представлял собой не собственно многослойную структуру, а один кусок стали, состоящий из разных кристаллических структур». То есть, много раз повторенные ковка, нагревание, охлаждение и перегибание настолько перемешивают компоненты обрабатываемой стали, что последняя перестает быть «многослойным пирогом» и превращается в некую единую субстанцию.

Но японский метод — и это решающий фактор в создании японского меча таким, какой он есть — предполагает соединение в конечном продукте двух типов стали. Многократно сложенный материал является внешней оболочкой лезвия, которая после ковки превращается из формы LJ в форму V, причем сердцевина из мягкой стали как раз находится между «крыльями» этой V. Таким образом, острый конец V становится кромкой меча, стороны — внешней поверхностью лезвия, а «наполнитель» из мягкой стали — центральной и задней, более тяжелой частью. Мастер должен внимательно следить за тем, чтобы положение и пропорции двух элементов сохранялись неизменными по всей длине и ширине лезвия. В результате в японском мече присутствуют и острая твердая сталь, из которой сделана рубящая кромка, и более мягкий и упругий материал, предохраняющий меч от ломки. Тонкое и выверенное распределение этих двух составляющих и делает лучшие японские образцы настоящими шедеврами искусства.

Кузнец берет заготовки тамахаганэ, расплющивает их на тонкие листы, которые затем разбивает на мелкие кусочки

Кузнец берет заготовки тамахаганэ, раскаляет их, а затем обрабатывает молотом до тех пор, пока они не составят одну сплошную полосу

Кузнец вновь расплющивает готовую полосу с тем, чтобы еще раз согнуть ее, теперь уже вдоль

Изготовление меча: от металлических заготовок к стальной пластине

Сталь перегибают несколько раз, после чего ее «делят» на три части. Затем четыре стальные заготовки, каждая из которых выкована отдельно, соединяют и вновь обрабатывают молотом, сгибая шесть и более раз. Так получается каваганэ, Кузнец придает каваганэ U- образную форму, учитывая при этом длину синганэ, и опять раскаляет полосу, периодически обрабатывая ее молотом, пока сталь не достигнет нужной кондиции, когда из нее уже можно делать сунобэ

Стоит сказать несколько слов и еще об одном этапе изготовления меча — последних нагревании и ковке. Разным участкам лезвия требуется разное нагревание и охлаждение, чтобы обеспечить максимум твердости кромки и мягкости и упругости «основы», причем в нужных зонах и необходимых пропорциях. Сложенные, накаленные и охлажденные и многократно обработанные молотом листы стали постепенно превращаются в пластину длиной около двадцати девяти дюймов, в которой твердая сталь охватывает более мягкую железную сердцевину, составляющую заднюю сторону лезвия. Пластина аккуратно покрывается глиняной смесью, причем на заднюю ее часть кладется более толстый слой глины, а на кромку — более тонкий. Таким образом, задняя и центральная части меча не накаляются так сильно, как кромка, когда заготовку помещают в огонь. Поэтому-то кромка и становится тверже.

Но даже участок около кромки выкладывается глиной не равномерно. Вот что говорит Ёсихара:

«Затем, в слое только что наложенной глины Ёсиндо делает кончиком шпателя узкие полоски перпендикулярно кромке меча или под углом к ней. Эти полоски являются крошечными перегородками и создают аси, маленькие каналы, по которым мягкая сталь проникает в твердую сталь кромки. Подобные «зубья» помогают предотвратить разрушение лезвия. Если кромка начнет крошиться, аси остановит этот процесс».

Рисунки, возникающие на полосе при раскаливании

Получающаяся таким образом неравномерность твердости стали делает возможным и создание декоративного рисунка — одной из ярких отличительных черт японского меча. Так называемый «хамон», узор самых разных форм и оттенков, идет от рукояти к самому кончику лезвия. В некоторых школах меча лезвие специально расширялось для создания большего «полотна» для художественного украшения; другие же мастера, наоборот, спокойно и даже несколько пренебрежительно относились к подобным артистическим изыскам, ведь узор никак не влиял на боевые характеристики меча.

Затем идет еще один очень важный этап. Особенность его в том, что в данном случае инструменты бессильны, и результат целиком зависит от знаний и опыта мастера.

«Глина, покрывающая лезвие, тщательно высушивается, и в кузнице гасится свет. Кузнец помещает облепленный глиной меч в печь. Металл раскаляется докрасна. Только по его цвету мастер определяет, что нужная температура достигнута, и тогда он достает меч из огня и опускает на короткое время в кадку с водой. Это самый решающий этап во всем процессе создания меча, требующий от мастера высочайшего технического умения и в буквальном смысле физического и духовного единения со своим творением».

Едва ли нужно особо говорить, что именно талант и личные качества мастера являются определяющими на протяжении всего долгого и сложного процесса создания меча, включающего в себя выбор нужной стали, отслеживание правильной температуры и времени нагревания и охлаждения, многократное перегибание, ковку и постепенное придание формы материалу. Здесь отсутствуют работа по часам, заданные стандартные промежутки времени, точный химический анализ и четко установленный порядок действий. Все зависит от мастера — от его тонкого и интуитивного чувства металла, с которым он работает, чувства того момента, когда материал достигает нужной кондиции и температуры для ковки или закаливания. И это повторяется вновь и вновь на разных этапах и при выполнении различных «деталей». Невозможно представить себе то, что могло бы заменить его накопленные многими поколениями оружейников знания металлов, инструментов и ступеней долгого и извилистого пути, равно как и его предельную концентрацию, огромное терпение и внимание к мельчайшим деталям.

ВТОРИЧНЫЕ ПРОЦЕССЫ

Перед тем, как меч получит заказчик, изделие проходит, особенно в наши дни, еще несколько уже менее важных этапов обработки. Некоторые из них выполняет сам кузнец, некоторые — другие мастера.

В какой-то момент, либо когда мастер уже закончил работу над мечом и отправляет его полировщику, либо когда отделка закончена полностью, он выгравировывает с помощью резца свое имя на краю лезвия, который покрывает рукоять. Одна древняя история повествует, как известный мастер как-то прилег отдохнуть и услышал, что его сосед, тоже кузнец, работает резцом. Мастер ворвался к соседу и обвинил его в том, что тот надписывает на рукояти только что законченного меча его, мастера, имя, дабы продать меч подороже. Сосед изумился и спросил, как он узнал об этом? Подсматривал? «Нет, — ответил мастер. — Я не подсматривал, я слушал. Ты сделал больше ударов резцом, чем требуется для написания твоего имени». Многие пытались подделывать мечи знаменитых оружейников прошлого. Особенно пострадал в этом отношении Масамунэ, мастер четырнадцатого века. Отличить подлинник от подделки по едва заметным деталям может только специалист.

От кузнеца меч попадает в руки полировщика. Раньше, во времена войн, полировщик являлся также и точильщиком. На острие меча от постоянного «использования» образуются небольшие зазубрины, некоторые из них «выправить» уже невозможно. От многократных полировок и заточек лезвие меча становится все тоньше и тоньше. Наконец, слой твердой стали на кромке просто исчезает, и таким мечом сражаться уже нельзя. Сегодня же полировщик занимается преимущественно тем, что украшает лезвие, заостряет кромку и старается, чтобы «природа» металла была проявлена полностью, особенно на украшенной орнаментом части меча. Вначале используется более грубый шлифовальный камень, а затем — мелкие крупинки из известных с древних времен каменоломен. От полировщика тоже требуется немалое искусство, ведь можно легко нанести непоправимые царапины на лезвие меча. Но умелый мастер за две недели работы наводит на меч сверкающий блеск.

После чего — по крайней мере в наши дни — работа уже идет над украшением цуба в месте соединения лезвия и ручки. Сделать металлическую защитную чашку — не столь уж большое искусство, хотя есть в нем и свои мастера. Рукоять состоит из двух кусков мягкого дерева, приделанных к суживающемуся хвосту лезвия и покрытых смешанной с разными материалами шкурой угря, держащейся на специальных заклепках.

Наконец, меч попадает к мастеру, который делает ножны. В военное время ножны имели лишь утилитарное значение, но в период Токугава, когда в стране царил мир, среди аристократов стало привычным делом похвалятся пышностью и роскошью боевого снаряжения. И тогда искусство выделки ножен достигло своего расцвета. Так же обстоит дело и в наши дни, хотя создаются и достаточно простые образцы. Ножны считаются идеальными, если, когда достают меч, с их внутренней поверхностью соприкасается лишь задняя, широкая кромка меча, а не боковые плоскости и тем более не острие. Кроме того, у края ножен должно быть специальное блокирующее приспособление, чтобы находящийся в ножнах меч не болтался и не терся о внутренние стенки. Очевидно, что хорошие ножны требуют внимательной и тонкой работы. Основу ножен делают из магнолии, которая устойчива к сырости. Если мастер работает во влажном Токио и знает, что ножны будут храниться там, где климат сухой, он делает их чуть более просторными, чем нужно. В последующем дерево чуть усохнет, и ножны примут необходимую форму. На создание хороших ножен уходит несколько месяцев (хотя и не непрерывной работы), и стоят они не менее 6000 долларов.

Теперь можно сказать, что меч закончен и готов как для своего непосредственного применения, так и для того, чтобы польстить тщеславию владельца и показывать его восхищенным друзьям.