Сразу после возвращения из Рима Ланг с Саритой решили расстаться. Кто кого бросил — не важно: оба заверяли друг друга, что при таких обстоятельствах поддерживать отношения нельзя, а что там они думали и чувствовали, они и сами не знали. Ланг вернул Сарите ключи от квартиры и вручил Миро подарок на прощание — новую игру для приставки. После этого они старались не встречаться, но почти каждый день звонили или писали друг другу электронные письма, а Ланг часто говорил, как сильно он скучает.

Однажды в августе, после полудня, в дверь Ланга позвонили. На пороге стояли двое полицейских в форме — мужчина и женщина. Женщина уточнила, он ли Кристиан Ланг, и, когда Ланг ответил утвердительно, мужчина откашлялся и спросил, знает ли он человека по имени Марко Туорла. Ланг глубокомысленно нахмурил лоб и коротко ответил «нет». Тогда полицейский назвал ему возраст и приметы Марко, а его коллега добавила, что, согласно свидетельским показаниям, его видели с вышеназванным лицом в нескольких барах, а однажды вечером в марте Туорла якобы выходил из машины Ланга в центре города. Ланг недоверчиво покачал головой и сказал, что это, должно быть, ошибка, он не помнит никакого Марко Туорла и вообще никого, кто соответствовал бы данным приметам. Хотя, с другой стороны, добавил Ланг и улыбнулся женщине в форме очаровательной, застенчивой улыбкой, с другой стороны, его профессия, вернее, обе его профессии сделали его постоянным объектом внимания: незнакомые люди часто подходят к нему в барах и на улице, чтобы поговорить с ним. Ланг подчеркнул, что он никак не может упомнить всех людей, с которыми всего-то перекинулся парой слов, однако не исключает, что этот — тут Ланг сделал вид, что забыл, как его зовут, так что полицейскому пришлось повторить имя — Туорла мог оказаться как раз таким случайным знакомым. Полицейские участливо закивали и вежливо извинились, что вынуждены были помешать ему. Они пожелали ему удачи, и мужчина выразил надежду, что в будущем Ланг выпустит еще не одну хорошую передачу. И пока Ланг учтиво объяснял, что передачу, к сожалению, закрыли, но, кто знает, возможно, она со временем пойдет на другом канапе, женщина достала блокнот, который уже успела запихнуть во внутренний карман кителя. Она нашла пустую страницу и, удыбнувшись, спросила, не мог бы Ланг черкнуть свой автограф и, если можно, приписать: «Элине». Тогда мужчина сказал, нельзя ли дать автограф и ему, на отдельном листке, — это для его жены, большой поклонницы Ланга. Ланг написал два автографа и спросил:

— Как зовут вашу жену?

— О, да это не важно, — ответил полицейский и покраснел, — просто распишитесь, и все.

Спустя несколько дней Ланг отправился в ежегодное плавание с дядей Харри. И на этот раз говорил главным образом Харри, и снова об Эстелле. Он сказал, что ей сейчас гораздо, гораздо лучше, так что, по всей вероятности, ей просто не хватало дома. Ланг кивнул, но промолчал. Харри испытующе посмотрел на него и спросил, как доживает Юхан. Ланг коротко ответил, что Юхан жив-здоров, он вернулся в Лондон, но теперь у него хорошая работа, он не видится со своими бывшими друзьями и потому удерживается от наркотиков.

В этом году Ланг и дядя Харри изменили своей привычке: они выбрали другой маршрут и к лагуне с темной водой и плоскими валунами подошли только на третий вечер. Тогда Ланг и дал слабину: позвонил Сарите домой. Трубку поднял Миро и сказал, что Сарита ушла с Кирси в кино. Ланг хотел спросить, кто же с ним остался, но услышал в отдалении мужской голос. Мужчина — Ланг решил, что это Марко, — что-то сказал мальчику в повелительном тоне, и связь оборвалась. Ланг перезвонил, но было занято. Набрал номер еще раз — по-прежнему занято. Тогда он позвонил Сарите на мобильный, однако сразу включился автоответчик. Сообщение Ланг оставлять не стал.

Если бы он мог знать, признался Ланг, что встреча с двумя почтительными полицейскими окажется практически последней встречей с поклонниками, то его, конечно, порадовало бы их сдержанное, но искреннее восхищение. Теперь, с приходом осени, Ланг вдруг понял, что он, по сути, безработный. За все лето ему ни разу не позвонили с телевидения, а писательская стипендия не предвиделась — последний раз он подавал заявку на подобный грант семь лет назад. В газетах он прочел о новом детище В. П. Минккинена, провокационном ток-шоу, ведущие которого, двадцатичетырехлетний парень и девятнадцатилетняя девушка, беседовали с гостями в полуголом виде. Ланг с мучительной остротой чувствовал, что его лучшие дни позади. В течение многих лет он вынужден был каждые несколько месяцев менять свои телефонные номера, теперь же у него почти целый год был один и тот же номер, и никто ему не звонил. Его коврик перед дверью оставался пуст: ни пригласительных открыток на кинопремьеры осени или книжные презентации, ни приглашений от телеканалов или звукозаписывающих компаний на вечеринки, посвященные выпуску новых передач или дисков, ни посольских обедов, ни VIP-приглашений на открытие клубов и гурманских ресторанов. Ланг понял, что он слишком долго жил в фальшивом мире или даже в двух — сначала в том, что собственноручно создал в своих книгах, а потом в суетливом, манящем и закрытом от посторонних мире телевидения, который он создавал вместе с другими. Он разругался с В. П. Минккиненом, расстался с Саритой, отдалился от меня и от сокурсника, с которым играл в бадминтон, и теперь понял, что у него почти не осталось друзей. Иногда, когда Ланг еще мог подшучивать над собой, он готов был смеяться, думая, как он одинок, хотя и знаменит на всю страну, где живет больше пяти с половиной миллионов.

В начале сентября к нему обратились несколько журналистов вечерних газет. Они хотели взять у него интервью и предложили вопросы вроде: «Как вы относитесь к своему поражению в борьбе за зрительское признание?» или: «Начало среднего возраста совпало в вашей жизни с концом телевизионной карьеры — как вы с этим справляетесь?» Ланг им отказал. Он пытался убедить себя, что на самом деле ему всегда было плевать на VIP-приглашения и светскую жизнь, что он все равно крайне редко пользовался своими привилегиями, а потому падение с вершины для него ничего не значит. Но это не помогало, он чувствовал, что его провал в шоу-бизнесе больно ударил по его самолюбию, хотя бизнес как таковой он презирал.

Затем последовали удары в виде досадных недоразумений в прессе, которые Ланг не мог признать случайными. Все началось с появления его фамилии в газете «Сими», в колонке, подписанной псевдонимом Вальтер де Камп. Рассказывая читателям о заведениях для сексуальных меньшинств, автор упомянул ночной клуб недалеко от Осторьет и заодно сообщил, что среди известных людей, которые пользуются услугами заведения, — Кристиан Ланг. На самом же деле Ланг часто проходил мимо этого притона, когда, поставив машину, направлялся к Сарите. Наверное, это и послужило поводом для сплетен, рассуждал он. Но уже в следующую пятницу еженедельное приложение газеты «Хельсингин Саномат» — в рубрике «Шик», посвященной светской хронике, — утверждало, что Ланг был замечен в нетрезвом виде после концерта Стинга на новом футбольном стадионе в Тэлё. Снова клевета — в своих музыкальных предпочтениях Ланг был снобом и не слушал Стинга с начала восьмидесятых.

Подобные странные заметки появлялись в прессе весь сентябрь. Однако то, что лежало на поверхности, а именно его длительная связь с Саритой, так и не было предано огласке. Зато одна желтая газета писала, что Ланг вел себя непристойно и вызывающе в парфюмерном магазине аэропорта Ванда, хотя он не был там с тех пор, как вернулся с Саритой из Рима. Другое, чуть более серьезное еженедельное издание подозревало Ланга в алкоголизме, ссылаясь на «источники, близкие Лангу», которые, как сообщалось, были очень обеспокоены. Через неделю другая газета распустила слух, будто в одном из самых популярных заведений Гельсингфорса для гомосексуалистов и бисексуалов Ланга часто видели вместе с молодым, «спортивно одетым» человеком. Правда газета умолчала, что заведение это было нового, либерального толка и его посещало много любопытствующих гетеросексуалов. В этом последнем клеветническом обвинении Ланг увидел определенную извращенную логику, поскольку к этому моменту уже не сомневался, что неожиданный, наглый и бездоказательный интерес средств массовой информации к его личности был результатом проклятия, наложенного на него Марко.

На протяжении пятнадцати лет, со времени литературного дебюта Ланга, пресса, радио и телевидение помогали ему оттачивать и совершенствовать образ, который он выбрал себе сам. Теперь, когда этот же медийный мир пытался смешать его с грязью и раздавить, Ланг словно пробудился от долгого сна и с ужасающей ясностью увидел механизмы обработки массового сознания в действии. Увидел, насколько он связан по рукам и ногам, и понял, что больше уже не сможет попробовать себя в другой роли, что его тело парализовано, а душа замерзла и окаменела, будто он уже достиг всего, чего хотел, а теперь просто дожидается отправки на свалку истории. Он больше уже не станет никем другим, потому что он — Ланг, ну этот, знаете, с телевидения. Когда он писал свои первые романы, он был наблюдателем, тем, кто скользит среди теней и наблюдает, что же происходит там, на свету, где обитают люди. Но после этого Ланг многие годы сам жил в ярком свете прожекторов и когда, щурясь, оглядывался вокруг, чтобы понять, что же происходит в переменчивой стране Финляндии, то видел только тьму и мелькание теней. Он поймал себя на том, что завидует той головокружительной свободе, которой обладают Сарита и Марко, но которую они не замечают, поглощенные извечной игрой для двоих, игрой, где карты имеют лишь три масти — Жестокость, Влечение и Повиновение. В представлении Ланга Сарита и Марко были свободны, потому что мир не знал об их существовании: они жили среди теней, благословенных теней, и могли свободно выбирать любую из предлагаемых ролей. После «разоблачений» желтой прессы Ланг пытался отвертеться от интервью и на все просьбы журналистов смущенно отшучивался.

— Я больше не хочу во всем этом участвовать, — говорил он.

Но скоро Ланг понял, что журналисты не верят ему. Они решили, что он кокетничает и ждет еще большего внимания, а возможно, и денежного вознаграждения. Только когда он сменил телефонные номера и завел новый электронный адрес — чего не делал уже целый год, — это трагикомическое танго с бывшими коллегами из мира медиа наконец закончилось. Но пока танец еще продолжался, Ланг часто вспоминал анекдот, который рассказал ему Мерио за обедом в мае. В этой истории некий Гамильтон хотел написать биографию писателя Дж. Д. Сэлинджера, известного своей замкнутостью и на десятки лет пропавшего из поля зрения читателей. Когда Сэлинджер, верный своей привычке, отказался сотрудничать и вообще иметь с ним дело, Гамильтон все равно написал книгу и отомстил объекту исследования: он изобразил писателя своеобразным интровертным гением пиара, лицемером, который притворяется равнодушным к славе и деньгам, чтобы получить вдвое больше и того, и другого. Это ему никогда бы не удалось, если б он не строил из себя мистическую и таинственную личность, а играл по правилам публичной жизни. Однако игра по правилам тоже не спасла бы Сэлинджера: по словам Гамильтона, его давно бы разоблачили как посредственность и алчного спекулянта, которым он на самом деле является. Теперь-то Ланг отлично понимал, что хотел сказать Мерио. Тот, кто говорит, что устал от лицемерия и наживы, и есть самый большой лицемер и спекулянт. Все очень просто: либо трахаешься добровольно, либо тебя насилуют. Третьего не дано.

С приходом осени Ланг стал все больше похож на то унылое, сонное существо, каким был два года назад, перед самой встречей с Саритой. В конце сентября, устав от самого себя и своей меланхолии, он начал забрасывать Сариту сообщениями, в которых на разный лад твердил одно и то же: он хочет ее видеть. Через десять дней Сарита сдалась. Они договорились перекусить в старом портовом ресторанчике на Сандвикскайен, но, несмотря на попытку встретиться на нейтральной территории, в конце концов они все равно оказались в квартире на Скарпшюттегатан. Сарита полулежала на диване, почти на том же самом месте, где несколько месяцев назад сидел Марко. Она закинула ноги Лангу на плечи, а Ланг, стараясь как можно ритмичнее двигать бедрами, смотрел на маленькую серьгу в ее пупке. Иногда он поднимал голову и встречался с Саритой глазами, и тогда она глядела на него ясным, спокойным и немного веселым взглядом. Это был день, в котором смешались остатки тепла когда-то страстных отношений и ледяной холод вопросов вроде: «Почему все так получилось?» и ответов типа: «Я не знаю, может, с самого начала все было ошибкой». Однако запомнятся Лангу не вопросы и не ответы, а то, что Сарита сильно переменилась и близость, несмотря на полученное удовольствие, казалась совершенно бессмысленной. Он отлично знал, что Сарита вовсе не хочет его — она позволяет ему делать это по какой-то другой причине, из одиночества ли, из сострадания, из любви или ненависти, а может, потому, что переспать с человеком проще, чем честно и открыто поговорить с ним. Возможных объяснений было много, и Ланг не знал, какое из них соответствует действительности.