Имело место и еще одно происшествие, о котором следует рассказать, — происшествие совершенно другого рода. Сам Ланг говорил, что случилось это в первых числах ноября, то есть недели за две до той самой ночи, когда он позвонил мне, чтобы попросить о помощи, хотя и было уже слишком поздно.

Дело было вечером, начинало темнеть. Ланг несколько часов подряд ходил по центральным магазинам и супермаркетам. Он купил лампочки, роман Сири Хюстведт (со скидкой, вспомнил он), старый альбом Ван Моррисона и готовую курицу с лапшой по-китайски. Домой он возвращался почти бегом, потому что шел дождь, а зонта у него не было. На Шеппаребринкен он наткнулся на пожилую женщину, которая лежала прямо на тротуаре. Безобразно толстая, с отекшим красным лицом, покрытым мелкими гнойными болячками, она была одета в изношенную темно-синюю робу и невозможно грязный плащ, который когда-то был белым. Два полиэтиленовых пакета с пустыми бутылками стояли рядом. Женщина была в сознании: открытые глаза уставились в свинцово-серое небо, и капли дождя сбегали по рябым щекам. Ланг хотел пройти мимо, как всегда поступал в подобных случаях. Так он и сделал — прошел мимо быстрым и уверенным шагом, даже не взглянув на нее. Но вдруг что-то случилось. Он не смог. Не смог оставить ее. Он развернулся и пошел назад, встал в нескольких шагах от нее и спросил: «В чем дело? Ты что, и подняться уже не можешь?» Голос его звучал грубо и раздраженно, и он сразу понял почему. Даже на таком расстоянии его воротило от резкого запаха пота, мочи и блевотины. Женщина попыталась ответить, но издала лишь нечленораздельный утробный звук. Он склонился над ней, просунул руки под мышки и попытался осторожно поставить ее на ноги. Женщина тем временем стонала и ругалась, привлекая внимание элегантно одетых мамаш, которые только что забрали своих детей из школы на другой стороне улицы и теперь с любопытством поглядывали на Ланга, прежде чем решительно запихнуть своих детей в просторные салоны автомобилей. Когда Лангу удалось наконец поставить ее на ноги, она качалась так, словно попала в шторм, и ноги сгибались под тяжестью ее собственного веса. Ему пришлось провозиться с ней еще несколько минут, прежде чем она обрела равновесие, тогда он освободил одну руку, подобрал пакеты с бутылками и препроводил ее шагов на пятьдесят до ближайшей скамейки в парке возле церкви Святого Иоанна. Ланга мутило от запаха мочи и блевотины, и больше всего на свете ему хотелось пойти домой и хорошенько вымыть руки с мылом под струей горячей воды. И все же именно в эти минуты он испытал нечто, с его слов, подобное откровению. Неожиданно для себя он понял, что так каждый день поступают миллионы людей во всем мире: ухаживают, заботятся, помогают подняться тем, кто упал. Конечно, Ланг знал, что для одних — это обычная работа, а для других — механическое исполнение долга. Но были тысячи и тысячи тех, кто делал это ради любви. И вообще, какое значение имел мотив? Разве не сам поступок был важнее всего? И пока Ланг стоял под непрекращающимся дождем и держал под руки вонючую старуху, он понял, что крепость, в которой он скрывался от реальности, не устояла. Стены рушились, и он больше не мог закрывать глаза на тот факт, что, несмотря на все его обходные маневры и ролевые игры, несмотря на все его трюки, он оказался повязан, он был повязан всегда. Он сам всегда предупреждал остальных об опасности, которой подвергают себя те, кто не в состоянии приспособиться к реальности, и только теперь вдруг понял, что гораздо опаснее приспосабливаться к этой самой реальности с чрезмерным рвением. Он всегда любил повторять, что метафизического зла не существует, а теперь вдруг вспомнил старинное изречение о том, что равнодушие — самый тяжкий грех, и тут же почувствовал, что терпеть не может людей, скрывающих свою слабость и склонность к насилию, предательству и жестокости. Ланг почувствовал, как его способность к любви и великодушию тяжело и неуклюже зашевелилась внутри него. Он посадил смущенную, бубнящую что-то себе под нос женщину на скамью, поставил пакеты с бутылками возле нее и, даже не заметив, что перешел на «вы», сказал: «Справитесь дальше сами? Вам есть где переночевать? Мне надо идти. Пожалуйста, будьте осторожны».

Я не знаю, что произошло в течение двух недель, предшествовавших той роковой ночи, — Ланг не желал распространяться не только о последних страшных часах, но и обо всем том, что привело к ним, — однако по нескольким голым фактам и немногословным признаниям Ланга я смог заключить, что в течение этих дождливых недель он встречался с Саритой дважды. Это подтверждается и протоколом допроса. Первый раз они якобы вместе ужинали за столиком в дальнем углу мексиканского ресторана в торговом комплексе «Эстра сентрум». В другой раз — скорее всего, в понедельник 13 ноября — они обедали в греческом ресторане на Бергмансгатан, после чего — хотя по неизвестной причине оба отрицали это в ходе допроса — они провели остаток дня в постели у Ланга. По коротким и уклончивым ответам Ланга на мои вопросы о той самой встрече я заключил, что он обнаружил на теле Сариты новые следы насилия. И еще один факт, лишний раз указывающий на опасность сложившегося положения, заключался в том, что Сарита забрала Миро из школы почти на неделю — как сказала Сарита в своем телефонном разговоре с директором школы, «временно» — и отправила его в Таммерфорс к Вирпи и Хейкки.

О том, что касалось последнего вечера и ночи, Ланг рассказывал столь немногословно и уклончиво, сколь охотно и подробно он описывал годы до этого. Долгое время я не мог найти этому никакого объяснения, пока наконец не догадался о возможной и даже наиболее вероятной причине, но об этом потом. В любом случае в описании этого вечера я вынужден пользоваться изложением Ланга, лаконичным в ходе допроса и одинаково кратким в одном из его последних писем ко мне. Очевидно, Сарита позвонила снова, на этот раз в половине одиннадцатого. Возможно, она сказала, что Марко грозил вернуться, что у него есть ключ от квартиры и что ей страшно. Почему на сей раз Ланг не позвонил в полицию, почему он прыгнул в «селику» и помчался через весь город, ответить может только сам Ланг. Мне он сказал, что в тот момент слишком плохо соображал и не подумал о возможной опасности еще раз ввязаться в драку с Марко. В голове его лишь мелькнуло, что он сильно заблуждался насчет своего соперника, — ведь еще после их столкновения в октябре стало ясно, что Марко не могучий супермен, а обычный и даже старомодный человек со своими строгими принципами, хотя и сильно пошатнувшимися. Возможно, в ту минуту Марко испугался не меньше, чем он сам, и Ланг вдруг почувствовал желание поговорить, найти общий язык, помочь. Ему захотелось искупить грехи своей прошлой жизни, загладить свою вину перед Эстеллой, перед Анни и Юханом, перед Саритой и Миро, и даже перед Марко.

Марко, похоже, добрался до Хельсингегатан задолго до Ланга. Почему Сарита не закрыла дверь на цепочку и впустила своего совершенно невменяемого бывшего мужа — один из многих вопросов, так и не удостоившихся удовлетворительного ответа ни в ходе следствия, ни даже на суде. Подъезд оставался открытым из-за спичечного коробка, застрявшего в дверном проеме, и, когда Ланг поднялся на лифте и остановился перед дверью, то услышал негромкие, но возбужденные голоса, доносившиеся из квартиры. В какой-то момент Сарита — с разрешения Марко или вопреки ему — впустила Ланга, а дальше все развивалось стремительно. Так стремительно, что соседи даже не успели вызвать полицию — было уже тихо. Между Лангом и Марко завязалась драка, в которой Марко, как и в прошлый раз, удалось схватить соперника за горло. Так Ланг объяснял кровоподтеки на своей шее, обнаруженные при задержании. Сарита в тот момент умоляла и заклинала обоих прекратить драку, пока они не покалечили друг друга, и неожиданно для себя даже смогла их разнять. Но после короткого перемирия, во время которого стороны, судя по всему, обменялись запальчивыми обвинениями, Марко набросился на Сариту с таким остервенением, что Ланг, с его слов на суде, испугался за ее жизнь. Именно в этот момент, в отчаянии, Ланг схватил с плиты тяжелую чугунную сковороду и яростно, изо всех сил ударил Марко по затылку. Действие этого удара усугубилось тем, что, падая, Марко стукнулся головой о край кухонного стола. После чего Ланг набросился на потерявшего сознание, возможно, уже мертвого Марко и еще дважды ударил его сковородой, оба раза в левый висок.

У Сариты началась истерика, рассказывал Ланг, она хотела вызвать полицию. Согласно показаниям в зале суда, она ничего не помнила о первых часах после убийства: потрясение было настолько сильным, что она пришла в себя только на следующее утро и тогда добровольно сдалась полиции. Ланг, как мог, прибрал в кухне, затем натянул на тело Марко пять пластиковых мешков для мусора, три снизу, два сверху, и перехватил их посередине клейкой лентой. Наконец, он завернул тело в ковер, лежавший на полу спальни, и втиснул сверток в лифт. На прощание он попытался заверить потрясенную и рыдающую Сариту, что все обойдется. Спустившись вниз, он спрятал сверток в темном коридоре, ведущем к черному ходу, и подогнал туда «селику», которую оставил возле Бьорнпарка. На полпути — суд об этом так и не узнал — он остановился у телефона-автомата, позвонил мне и попросил о помощи. Ночь выдалась дождливая и ветреная, на Хельсингегатан было безлюдно и темно, поэтому Ланг незаметно запихнул свернутый ковер с жутким содержимым в тесный багажник спортивного автомобиля и направился к Тэлёторьет, где ждал его я.

Ланга задержали около половины шестого утра в лесу неподалеку от фешенебельного района в Эсбу. Его взяли с поличным: яма была почти вырыта, ковер с телом Марко лежал на краю, оставалось только столкнуть его вниз и закопать. После того как мы расстались с ним в кафе на заправке «Тебойл», что в Брюначерр, Ланг поначалу бесцельно колесил по дорогам в растерянности и панике, пока наконец не принял решение закопать Марко в глухом лесу в районе Манканс. Он несколько лет жил там со своей второй женой и потому хорошо знал это место.

Полиция ни за что бы не выследила Ланга так быстро, если б не щенок лабрадора по кличке Озмо, который даже ногу задирать еще толком не научился. Хозяин Озмо, а точнее, отец трех дочерей, по требованию которых и завели щенка, вывел его на прогулку в половине пятого утра и заметил издали, что кто-то тащит огромный, громоздкий куль прямо в лес. Хозяину собаки это показалось подозрительным, и он вызвал полицию. Патрульная машина прибыла на место через четверть часа, но, поскольку звонок показался дежурным офицерам необычным, они решили вызвать подкрепление. В тринадцать минут шестого подоспели ищейки, так что Ланга схватили со всеми почестями, подобающими национальной знаменитости и бывшей телезвезде: брал его отряд из пяти вооруженных полицейских в сопровождении двух натасканных овчарок, тихий рык которых, вспоминал потом Ланг, раздался ровно в тот момент, когда вспыхнул ослепительный луч прожектора и прозвучал громкий приказ. Позже Ланг удивлялся только тому, что полиции удалось подобраться к нему так близко, а он этого даже не заметил: было темно, конечно, темно, как в мешке, сказал он, передернув плечами, слабый луч его фонарика был единственным источником света, но в то же время стояла полнейшая тишина. Должно быть, он настолько поддался ужасу и панике, что не услышал ничего: ни приближающихся шагов, ни хруста веток — ничего до тех самых пор, пока не оказался в луче прожектора, — только тогда он услышал по-военному четкие приказы и понял, что все кончено.